"Рейхенбахские хроники". Интерлюдия. 1886 год. Дело мадам Перрокет (джен)

Честно говоря, я был уверен, что проверка жены пьяницы — чистая формальность и много времени у нас не отнимет. Однако первым, кого мы встретили около дома Скоттов, адрес которого нам еще вчера сообщила миссис Джонс, был констебль, уверенно преградивший нам путь.

— Проходите, джентльмены! Не положено!

— Кто здесь старший? — спросил Холмс.

— Сержант Хопкинс, сэр.

— Ну и отлично. Позовите его, скажите, что его спрашивает Шерлок Холмс.

В лицо моего друга бобби не знал, но имя слышал. Глаза у него расширились, и он тут же скрылся в доме.

Через минуту сержант вышел, если не сказать — выбежал, к нам.

— Мистер Холмс, доктор. Доброе утро, господа. Вы заинтересованы этим делом? А мне-то казалось, что тут все просто. Проходите, конечно, прошу вас, но тело уже увезли. Простите, сэр, — обратился Хопкинс прямо к моему другу, — я никак не думал, что такое банальное убийство...

— Рад вас видеть, Хопкинс, — улыбнулся Холмс. — Для начала — как вам работается с инспектором Макдональдом?

— О... просто замечательно, — сержант покраснел. — Я вам так благодарен, мистер Холмс.

— Пустяки. А теперь расскажите, чье тело? Надеюсь, миссис Скотт жива?

— Жива... но стала вдовой.

— Да что вы! — воскликнул я. — Она убила своего мужа?

— Нет, доктор, не она. Ее приятель. Но она сама это видела, и сын ее почти свидетель того, как все происходило, да и рана там такая, что судебному медику и делать нечего.

— Это как понимать — почти свидетель? — удивился я.

— Он находился в соседней комнате, доктор, и все слышал. Вбежал через пару секунд, когда мать закричала.

— Расскажите по порядку, Хопкинс, — велел Холмс.

— Мистер Скотт отсутствовал дома, по словам его жены, двое суток. Миссис Скотт позвала своего приятеля, сэр, чтобы посоветоваться и попросить отыскать супруга. Когда они сидели в комнате, супруг ворвался туда и сразу накинулся на жену с кулаками, крича «шлюха». Та упала. Приятель жены схватил подсвечник и ударил Скотта по голове. Говорит, что хотел спасти женщину, мол, увидел, что супруг собирался дальше бить ее ногами.

— Говорит?

— Ну да, мы уже арестовали его.

— То, что я слышал о семейной жизни этой женщины, позволяет верить ее словам и словам ее приятеля, — сказал Холмс. — Думаю, многие соседи в суде согласятся дать показания о беспробудном пьянстве и дебоширстве Скотта. Хопкинс, могу я задать пару вопросов вдове? Вы свой человек, и я могу вам сказать, что мы с Уотсоном тут по другому делу и хотели поговорить с миссис Скотт как со свидетельницей.

— Конечно, мистер Холмс. И если вы что-то заметите по… э-э-э... моему делу...

— Мы вам обязательно скажем, — кивнул я сержанту. Холмс уже прошел в комнату. Я последовал за ним.

В крошечной спальне, где помещались только кровать с железной спинкой и облезлый комод, сидели на краю матраса мать и сын, мальчишка лет двенадцати.

Убитой горем вдова не выглядела, скорее удрученной. Да и то — хлопот ей прибавилось: надо было на что-то хоронить муженька, а приятель угодил за решетку. Следы побоев были у миссис Скотт налицо, точнее — на лице.

— Вы тоже из полиции? — буркнула она.

— Не совсем, миссис Скотт. — Холмс представился и представил меня. — Мы ищем пропавшую у одной из ваших соседок старую книгу, — Холмс покосился на открытую дверь в коридор, откуда доносились голоса полицейских. Паренек дернул мать за рукав и что-то шепнул, мне послышалось слово «помнишь». Женщина безучастно кивнула.

— Вчера у нас тут обсуждали, сэр. «Птица» хотела нанять сыщика, — робко сказал мальчик.

— И что люди говорят по этому поводу?

— Все удивлены, — мальчик снова посмотрел на мать. — У нас никто бы не тронул...

— «Птица» всем у нас помогает, — голос миссис Скотт звучал хрипло. — Люди тут привыкли, джентльмены, — к ней и с болезнями идут, и когда кому чего надо. Все знают, что трогать у нее ничего нельзя. Даже если кто и не боится — все равно не тронет. Даже если она и откажет кому-то — все равно. Ее тут любят, сэр.

— Что ж, я послежу, чтобы ваш приятель не угодил на виселицу, миссис Скотт.

Мы не стали выслушивать благодарности вдовы. В таких случаях Холмс стремился как можно быстрее уйти.

— Поехали поскорее домой, Уотсон. Вдруг у миссис Хадсон там уже улов?

С трудом поспевая за другом, я признался:

— Я ведь поначалу засомневался, Холмс. Будь синяки на лице вдовы не такими свежими, я подумал бы про сговор...

— Никогда не делайте необоснованных выводов. Факты меняют ход дела, а не наоборот. Хопкинс прав, тут все банально. Поехали, поехали!

Увы, когда мы вернулись домой, миссис Хадсон ничем не смогла нас порадовать, и пришлось запастись терпением, которого Холмс в некоторых случаях был лишен начисто.

До ланча я как-то отвлекал его чтением рукописи, терпя въедливые комментарии, потом приходил с докладом Уиггинс, и мы вычеркнули из списка врачей пять фамилий, но пометили двоих, которые подходили под нужный типаж.

Вместе с Уиггинсом пришел мальчишка лет шести, донельзя чумазый и какой-то встрепанный. Пока командир докладывал, он стоял молча, переминаясь с ноги на ногу, и таращился на Холмса. Когда парень закончил отчет, мой друг вопросительно кивнул на малыша.

— Это Джонни, сэр, — сказал Уиггинс. — Он живет рядом с домом той женщины, я подумал — вам будет интересно. Говори, Джонни.

— Я это... живу... — Тут он посмотрел на старшего приятеля и слегка приободрился. — В позатом месяце я на доску наступил и поранился, и занозы... много, сэр. Так Птица мне занозы все-все вынула и повязку сделала на ногу, сэр, и в нее внутрь камень завертела, и потом делала еще новые повязки, а старые выкидывала, а камень все время клала туда, — мальчуган вынул из-под рубашки камень с петелькой, висящий на шнурке у него на шее. — Вот этот, сэр. И ни пенса с моего отца не взяла. И камень мне так и оставила, насовсем. И еще леденец дала. У нас никто не верит, что миссис Скотт могла взять у нее книгу, сэр. Это все равно как в церкви украсть.

Мальчишка смутился и замолчал.

— Обратите внимание, дорогой, талисманы талисманами, а повязки мадам меняла по всем правилам, — хмыкнул я, когда мальчишки убежали. Холмс только кивнул, думая о чем-то своем.

Он залег на диване, а я уселся вносить правки в рассказ, потому что, если послушать моего критика, стоило оставлять только опрос клиента (без лирики), сбор улик и дедукцию, а потом констатировать, что преступник под тяжестью доказательств сознался.

Изредка я поглядывал на Холмса. Ноябрь у нас начался тихо и без происшествий. До следующей поездки Майкрофта на континент оставалось еще три с лишним недели, и причин нервничать не было. Питерс заканчивал «Кентавра», и вскоре мы с Холмсом собирались посетить «Диоген» не просто так, а чтобы приобщиться к высокому искусству. По крайней мере, высоким обещало выйти полотно. Я все никак не мог до конца проникнуться манерой живописи нашего странного друга.

Холмс, конечно, чувствовал мои взгляды, хотя и лежал с закрытыми глазами. Иногда я задумывался: откуда у него эта способность ощущать даже затылком, что на него смотрят.

— Вас что-то беспокоит, Уотсон? — пробормотал он наконец, не открывая, впрочем, глаз.

— Нет, не беспокоит. Скорее я размышляю над странностями вашей натуры, — улыбнулся я.

— Не поздновато ли? — усмехнулся мой друг. — Или речь идет о моем литературном двойнике?

Я подошел к дивану, чуть отодвинул в сторону длинные ноги Холмса и сел на краешек.

— Когда для человека его половина — вечная загадка, разве это не прекрасно?

— Не знаю даже, — протянул Холмс слегка насмешливо. — Я люблю загадки, но терпеть не могу, когда они остаются неразгаданными.

Он наконец открыл глаза и взглянул на меня, тепло улыбаясь.

— Вот вы вечно критикуете меня за сентиментальщину в рассказах, — я положил ладонь ему на колено, — а ведь сами взялись за это дельце не только из-за экзотичности клиентки, но и по доброте душевной.

— Между прочим, мадам собирается заплатить нам сорок фунтов, — засмеялся Холмс. — Бросьте, Уотсон, что такого необычного в этом деле... не считая этой самой клиентки, конечно?

— В том-то и суть, что ничего. Для вас оно выеденного яйца не стоит.

— Вы так уверены, что ваш предполагаемый коллега ни при чем?

— Люди способны на многое, но вряд ли я стал бы уважать врача, который украл книгу заклинаний и заговоров. А зачем?

— Доморощенный декадент, вздумавший заняться на досуге магией, тоже выглядит... — Но Холмс не договорил. — Садитесь в кресло, мой дорогой.

То, что его острый слух уже уловил, я услышал только через полминуты. Внизу звякнул колокольчик. Холмс рывком сел на диване.

Шаги миссис Хадсон я и сам определял безошибочно, а вот за ней по лестнице топали грубые ботинки.

— Сейчас нас обчистят на соверен, — заметил Холмс, потирая тем не менее руки.

Миссис Хадсон открыла дверь, и я понял, что нам, возможно, повезло. В комнату вошел кэбмен — ничем не примечательный малый лет сорока, но, судя по лицу, непьющий и еще не страдающий типичными для этой профессии болячками.

— День добрый, — он снял котелок с лысой головы. — Я, значит, по объявлению. Вот... — Он достал из кармана вырезку и продемонстрировал ее нам.

— Да, это наше объявление. Я, как вы понимаете, Шерлок Холмс, а это мой друг и коллега доктор Уотсон. И мы готовы выслушать вас, уважаемый мистер?..

От такого уважительного обращения кэбмен залился краской — даже лысина его покраснела.

— Браун... сэр, — пробормотал он.

— Что ж, мистер Браун, мы вас слушаем, — повторил Холмс, достав из жилетного кармана монету.

— Возил я, значит, этого типа, мистер. Точно в день, который в объявлении написан. Взял его у клуба в Челси, повез в Сохо. Остановил он меня, значит, и велел ждать. И дал задаток. Деньгами-то он меня не обидел, рассчитался сполна. Я со своего места видел, что он завернул за угол. Куда по той улице ходил, я не знаю, сэр, уж извиняйте. Прождал я его долго, раза два на часы смотрел...

У кэбмена и правда на потертом жилете висела цепочка. Оказывается, он был и при часах, а не только светил фальшивым золотом.

— Минут через сорок, значит, он вернулся — злой такой, даже ругался вслух. Велел везти обратно в Челси, только домой. Адрес я запомнил, сэр. Это на Тайт-стрит.

— Тайт-стрит? — почему-то переспросил Холмс.

— Да, сэр! Точно, сэр!

— Прекрасно, мистер Браун! Вы нам очень помогли! Доктор, запишите номер дома.

Холмс, отдав обещанный соверен, пожал кэбмену руку и бросился переодеваться. Мне оставалось только последовать его примеру.

— Вы собираетесь навестить подозреваемого прямо сейчас? — все-таки уточнил я.

— А что такое? Ах да, чай! Вы неисправимы, Уотсон, прямо как мой брат. Потерпите, перекусим позже. Пошли, пошли!

Когда мы вышли на улицу, у дверей нас ждал кэб.

— Садитесь, господа хорошие, — Браун опять посветил нам своей лысиной. — Я вас довезу.

— Очень любезно с вашей стороны, милейший, — улыбнулся Холмс.

— Да как-то совестно мне за такой пустяк соверен с вас драть. Садитесь-садитесь, жельтмены. Короткой дорогой довезу.

Мы уселись в кэб, и Браун молодецки крикнул своей лошадке, чтобы пошевеливалась — и нет, прибавив вовсе не «каналья», а «дорогуша». Все-таки он оказался славным малым, этот возница.

Он довез нас до места и правда какой-то одному ему (и, пожалуй, Холмсу) ведомой дорогой. Когда лошадь остановилась, я выглянул в окно и увидел, что мы находимся за три дома до нужного.

— Знаете, мистер Браун, — заметил Холмс, когда мы выбрались на мостовую, — а вы молодец.

— Спасибо, сэр. Я вас буду ждать сколько надо. Это ж когда такое счастье выпадет — самому Шерлоку Холмсу помогать.

— Вот еще... вздор какой, — проворчал мой друг, но я видел, что ему польстили слова кэбмена.

Я огляделся. Что ж, вполне прилично все выглядело. Мне стало даже любопытно, на какие такие средства «волосатый» снимает тут жилище. Холмс не сразу пошел к нужному дому. Он постучался в дверь того, возле которого остановился наш кэб.

Дверь открыла горничная.

— Добрый день, милочка, — Холмс тут же напустил на себя то особое обаяние, которое безотказно действовало на женщин. — Не поможете ли вы нам?

Девушка вполне заслуживала такого обращения: хорошенькая и, видимо, работала не слишком давно, судя по состоянию ее рук, кожа которых еще не успела слишком огрубеть.

— Конечно, господа, — зарделась она, стрельнув глазками на пустующую улицу. — Подсказать джентльменам дорогу?

— Если бы мы знали эту дорогу! — Холмс сокрушенно покачал головой. — Дело очень деликатное, — он понизил голос, — но мы уверены, что такая умная и скромная мисс, конечно, окажет нам содействие. Вы ведь наверняка знаете всех, кто живет в домах по соседству?

Девушка покраснела еще сильнее и почему-то перевела взгляд на меня. Видимо, я показался ей солидным человеком, поскольку она слегка успокоилась и снова посмотрела на моего друга, самую малость кокетливо.

— Думаю, да, сэр.

— Я Ричард Фицрой, стряпчий, а это доктор Томас Джонсон. Постоянный пациент доктора Джонсона на днях был жестоко обижен незнакомцем, так что даже слег, бедняга... да.

— У моего пациента больное сердце, — подыграл я с самым мрачным видом.

— Родственники пострадавшего поручили мне привлечь обидчика к ответу. Но у нас есть только приметы, и мы нашли трех... мужчин, — Холмс поморщился, будто у него язык не поворачивался произнести «джентльменов», — которые подходят под них. Доктор, у вас с собой записи. Прочитайте, пожалуйста.

Я быстро сориентировался и достал блокнот, куда ранее занес приметы клиентов мадам Перрокет.

— Молод, лицо бледное, длинные волосы, козлиная бородка, усов нет... — начал я.

— О! — девушка даже хлопнула в ладоши — очевидно, от радости, что может помочь. — Это мистер Килборн, сэр. Точный портрет! Мистер Килборн снимает второй этаж вон в том доме — видите? — из серого кирпича. На первом живут мисс Винер и миссис Дамьен, они сестры. Это их дом, а мистер Килборн — их жилец. Да только они, может быть, с будущего года откажут ему от квартиры... их горничная так говорит, сэр. Очень неприятный господин, мэтр Фицрой, он кого угодно обидит. Кухарка миссис Дамьен работала у нее шесть лет, а когда жилец этот появился, чуть не уволилась, сэр. Он требовал, чтобы она готовила ему кофе по десять раз за ночь.

— Чем же этот человек занимается ночи напролет? — поинтересовался Холмс.

Мы могли спокойно продолжать разговор. Раз девушка еще пару минут назад не начала нервничать и оглядываться через плечо, ожидая услышать звон колокольчика или хозяйский окрик, значит, дома она была одна.

— Он стихи пишет, — хихикнула девушка. — Только Мегги говорит, что не очень-то у него в рифму получается. Мегги — это горничная, сэр. Она из мусора листочки приносит, мы вместе читаем. Там про всякое... летучие мыши, сэр, которые несут на своих крыльях признания в любви юному греческому богу. Так он и пишет: «любовь и кровь». А сейчас миссис Дамьен с сестрой уехали на неделю к своей старшей сестре, у той внук родился. Так кухарка наотрез отказалась ночевать в доме с жильцом. Выпросила отпуск, пока хозяек нету, вот как она его боится. Килборн ездит обедать в клуб.

— Что ж, это даже хорошо, что хозяек нет дома, — проговорил Холмс задумчиво и тут же прибавил: — Было бы жаль огорчать таких милых леди и заставлять их нервничать из-за поведения жильца. Почему они не откажут ему от дома? Много ли денег получишь с пустого рифмоплета?

— А он не сам платит, сэр, за него родители заплатили, за год вперед. Вот до декабря-то уже уплачено. А потом...

— Ага! Богатые родители! — глаза Холмса засверкали в предвкушении денег, которые его выдуманный клиент может содрать с Килборна. Ну и, разумеется, гонорара. — Эта ваша приятельница Мэгги, значит, не боится ночевать с ним дома одна?

— Так она там сроду не ночевала, она после его ухода приберет — и домой, мэтр Фицрой. Да так-то сказать — он ее не обижает, но даже не ущипнул ни разу, не то что... — вздохнула наша собеседница, явно сочувствуя подруге, и мне так и послышалось в ее словах «не то что мой хозяин». — Зато он дает Мегги выходные, вот и сегодня она не придет.

— Он сейчас дома, как вы думаете?

— Спит, поди, как сурок. Он позже, вечером выйдет. Поедет в клуб или еще куда.

— Клуб... Очень хорошо! Как вас зовут, милочка?

— Поджерс, сэр.

Холмс жестом фокусника достал из жилетного кармана полсоверена. Глаза у девицы расширились.

— Возьмите, мисс Поджерс. Вы нам очень помогли.

— Спасибо, сэр! — воскликнула девушка и посмотрела на Холмса так, будто перед ней из воздуха соткался епископ Кентерберийский. И то — чтобы заработать столько, ей бы пришлось неделями ползать на коленях, моя полы.

— Ну-ну, милочка. Хорошего вам дня.

Холмс пошел вовсе не к дому Килборна, а обратно, к кэбу.

— Что вы задумали? — спросил я, когда мой друг назвал Брауну какой-то незнакомый мне адрес.

— Я задумал поехать и выпить с вами чаю, Уотсон, — ответил Холмс, устраиваясь на сиденье.

— Чаю? — я даже застыл на мгновение, но потом поспешно занял место рядом с ним.

Холмс постучал тростью в крышу кэба, и «дорогуша» Брауна тронулась с места.

— Вы же хотели перекусить. К тому же, пока Килборн не выберется из своей берлоги, нам тут делать нечего.

— Что-то мне подсказывает, что вы намерены нарушить закон, дорогой, — вздохнул я.

— Устроим небольшой обыск, — мечтательно улыбнулся Холмс. — Полагаю, у этого типа в квартире обязательно окажется парочка тайников, и не слишком-то хорошо замаскированных. Сомневаюсь, что мебель его, половицы он тоже отдирать не станет. А книга, если она украдена им, может быть, вовсе не спрятана. Да и к чему? У него в стихах нетопыри кровь пьют. Завел себе книжонку по оккультизму.

Я рассмеялся:

— Слышала бы вас наша клиентка! Но не наговаривайте на бедных летучих мышей. Они служат греческому богу. Ох, что за ересь!

— С точки зрения греческой мифологии — определенно. Нетопыри служили Персефоне. При чем тут юный бог? Но, вполне возможно, девушки просто не поняли метафору.

— А вы ее поняли даже по такому описанию? — спросил я с сомнением.

— Ну если бы я был графоманом или поэтом средней руки, я бы, возможно, использовал образ летучей мыши как символ своей робости перед лучезарным ликом кумира, — рассмеялся Холмс.

Я закашлялся, а Холмс продолжал подшучивать надо мной до самой кондитерской.

* * *

Мы хорошо провели время, а я — особенно, потому что Холмс охотно выпил со мной чаю и даже поел с аппетитом. Верный Браун терпеливо нас ждал. Холмс уже успел узнать его адрес и обещал в случае, если нам потребуется надежный возница, посылать за ним. Браун был на седьмом небе и, краснея, признался, что сынишка читает ему вслух мои рассказы. «Сам-то я неграмотный, господа хорошие, но стараюсь, чтобы мой Чарли выбился в люди».

Мы вернулись в Челси. Холмс отпустил Брауна на время, попросил его приехать за нами часа через два и ждать на том месте, где он высаживал нас давеча. Мы прошлись по Тайт-стрит и убедились, что в окнах нужного нам дома на втором этаже горит свет, а за шторами раз промелькнул силуэт жильца.

Холмс прошел дальше, глядя по сторонам, потом перешел на другую сторону улицы.

— Надеюсь, Килборн вскоре появится, — заметил мой друг. — Не хотелось бы привлекать излишнее внимание, а если мы вынуждены будем идти дальше, мы его упустим.

Улица не была слишком оживленной, но кэбы тут то и дело появлялись, а, как я мог заметить, некоторые обитатели Тайт-стрит в такой час скорее стремились уехать куда-нибудь, чем вернуться домой. Холмс прислонился к стволу одиноко стоящего клена, достал портсигар, и мы закурили, чтобы сойти за случайных прохожих.

— Нам придется лезть через черный ход? — спросил я.

— Конечно, — слегка нетерпеливо ответил Холмс. — Предлагаете войти с парадного?

Я понял, что он начинает нервничать в предвкушении вылазки, и благоразумно замолчал. Меня смущал вовсе не черный ход, а необходимость перелезать через заборы.

— Надо же! Как он быстро! Нам повезло! — прошептал вдруг Холмс, хватая меня за локоть. — Ну разве не красавчик?

Человек, вышедший из двери, полностью соответствовал описанию. Одет он был, что называется, богемно: на голове шляпа с мягкими полями, а распахнутое, несмотря на погоду, пальто позволяло увидеть мудрено повязанный вместо галстука шейный платок.

— Хорошо еще в брюках, а не в этих коротких штанишках, — усмехнулся я.

Мы дождались, пока Килборн возьмет кэб, а затем поспешили на вылазку.

О гвоздь, торчащий из стены сарая за первым домом, я чуть было не порвал себе пальто, но мы вполне благополучно преодолели все препятствия и не попались на глаза ненужным свидетелям. Холмс легко отомкнул щеколду на двери черного хода, и мы очутились в полумраке пустого дома. Мой друг прикрыл глаза и прислушался, проверяя, точно ли, кроме нас, тут нет ни души, а потом молча указал мне на лестницу.

Мы поднялись наверх и без труда проникли в гостиную.

— Идите-ка сюда, Уотсон, — Холмс поманил меня к окну и слегка отогнул край шторы. — Посмотрите вон на тот дом. Вон тот, под номером шестнадцать, где наверху свет горит. Этот Килборн совсем лишился ума, видимо.

— Почему?

— Вы же видели, как он одет. А знаете, кто живет в том доме? Собственно, его кумир. Оскар Уайльд.

Я затрясся от беззвучного смеха.

— Воистину человеческая глупость не знает предела. А теперь постойте в сторонке. Нам нельзя зажигать свет, и мне придется действовать очень быстро, чтобы найти здесь что-нибудь. Хотя...

На столе Холмс увидел свечу со старомодным экраном. Он развернул ее так, чтобы свет падал в противоположную от окна сторону, и зажег. В ее мерцающем свете я увидел ничем не примечательную комнату. Ничего эстетского. Видимо, хозяйки дома были насчет этого строги. Обычная мебель, расставлена как-то неудобно, без уюта. Письменный стол слишком далеко от окна, но, видимо, жильцу было неважно: он все равно писал по ночам. Упорно и, я бы сказал, лихорадочно, судя по грудам исписанных листов, которые служанке, очевидно, запрещалось трогать. Книги нашей клиентки на столе точно не было, а в слишком маленькие ящики она бы не поместилась.

Я взял первый попавшийся листок и прочел:

— «Мои мечты под слоем прелых листьев погребены...» Бр-р-р... Я бы сказал, что все это, — указал я на стол, — напоминает манию.

— Самую опасную ее разновидность, — отозвался Холмс из темного угла, где он осматривал буфет.

— Вот как? — переспросил я слегка напряженно.

— Джон, умоляю вас! — проворчал Холмс. — Что за глупости лезут вам в голову?! Я имел в виду влюбленность в кумира, а не графоманию.

Прозвучало настолько двусмысленно, что мне самому стало смешно и сразу отлегло от сердца. Холмс меж тем, ориентируясь в темном помещении не хуже нетопыря, переходил от одного предмета мебели к другому. Он не нашел ничего стоящего в первой комнате и бесцеремонно прошел в спальню. Я — следом за ним.

Оглядевшись тут, я вспомнил времена, когда мы только-только поселились на Бейкер-стрит. Неужели наши комнаты тогда выглядели так же безлико? Абсолютно ничего по этой спальне нельзя было сказать о ее обитателе. Кровать, платяной шкаф, комод, коврик, пустая тумбочка в изголовье.

— А ведь он тут прожил почти год, — по привычке ответил Холмс моим мыслям.

Он подошел к окну и потрогал шторы.

— Очень плотные. Не пропускают света. Несите свечку, Уотсон.

Я быстро принес из гостиной подсвечник и терпеливо принялся ходить вслед за Холмсом, пока он осматривал шкаф, обшаривал пространство под матрасом и за изголовьем кровати. Наконец он полез в комод и стал обстукивать изнутри ящики.

— Ага! — воскликнул он.

Аккуратно вынул постельное белье и сложил стопкой на ковре. Потом достал перочинный нож и поддел второе дно.

Я подошел ближе и посветил. Но, увы, книги в тайнике не оказалось. Только какая-то тетрадка. Видимо, дневник. Какие-то листки, напоминающие рекламные листовки, и плоская коробка.

— Заглянем? — спросил Холмс и, не дожидаясь моего ответа, открыл крышку.

— Право, дорогой. Это наверняка личные фотографии, — запротестовал я, успев заметить, что в коробке лежат какие-то карточки.

— Личные? — усмехнувшись, мой друг передал мне одну.

Кажется, я покраснел не хуже нашего приятеля кэбмена. Это был порнографический снимок. С мужчинами. Конечно, я не был наивен и знал, что подобные фотографии, в принципе, существуют. И я никогда не считал себя ханжой. Но мне стало почему-то до крайности неловко и даже противно.

— А книги, слава богу, нет, — резюмировал мой друг.

— Отчего «слава богу»?

— Мне не внушает симпатии этот... персонаж. И окажись он вором, я бы мучился желанием донести на него полиции. Что в данных обстоятельствах, конечно, невозможно. И не прибавило бы мне... хм... уважения к самому себе. Такой вот парадокс.

— Вполне вас понимаю. Я бы сказал, он скорее нуждается во враче, и, разумеется, не потому, что предпочитает мужчин.

Холмс не ответил, приводя в первоначальное состояние ящик комода. Покончив с этим, он взял у меня из рук свечу и направился было к выходу, но вдруг остановился.

— Вы спрашивали меня, зачем я взялся за это дело? Помните, что сказала наша клиентка, Уотсон? «У меня призвание такое же, как и у вас, — помогать людям». Я льщу себя надеждой, что гораздо больше похож на нее, чем на хлыща, который, кого бы он там не (ни?) предпочитал, может наступить на куклу играющего ребенка.

— Господи, как вы вообще можете сравнивать?! — ворчал я, идя за Холмсом. — Как у вас только язык повернулся?

Мой друг не отвечал. Но когда мы спустились по темной лестнице и оказались в пятне фонарного света, падающего через окошко над входной дверью, я увидел, что Холмс улыбается.

Только мы выбрались наружу, преодолели заборы и сараи и очутились на улице, как к двери дома подъехал экипаж.

— Как нам повезло, — пробормотал Холмс, потянув меня за руку. Мы спрятались за дерево.

Из экипажа выбрался Килборн — с большой корзиной в руках, из которой торчало горлышко бутылки. А за ним — мужчина примерно его возраста, выглядящий не в пример приличнее. Он достал из экипажа вторую корзину, расплатился с извозчиком и вместе с Килборном пошел к дверям дома. Оба оживленно о чем-то болтали.

— Смотрите-ка, Уотсон. А талисман нашей клиентки подействовал, — усмехнулся Холмс.

— Лучше это Килборна не сделает, но, возможно, ему повезет, и он хотя бы станет выглядеть как человек и перестанет марать по ночам бумагу.

Нам пришлось немного посидеть в пабе, дожидаясь Брауна, а потом мы поехали домой. В общем, день прошел безрезультатно, но настроение у нас обоих почему-то было хорошее. Поспели как раз к ужину. И Холмсу не испортило аппетит даже известие о том, что никто из мальчишек с докладом не приходил.

— А все-таки вор — это врач, — сказал Холмс, когда мы остались одни.

Я сел в кресло у камина, а он неожиданно улегся на медвежью шкуру, заложив руки за голову. Если бы не больная нога, я с удовольствием устроился бы рядом по-турецки, но увы.

— Да, врач. Найти бы его еще.

— Найдем. Я не верю в то, что над его головой рухнет потолок или его разобьет паралич из-за кражи книги. Посему это скорее дело принципа — найти украденное.

Я кивнул. В голове у меня все мелькали картины прошедшего вечера.

— Мне вдруг вспомнилось... Вы как-то читали стихи Уайльда, — сказал я.

— Думаю, он вскоре перейдет на прозу. Он отличный рассказчик. Я как-то видел его на одном ужине в артистической компании.

— Вы были там под чужой фамилией?

— Зачем? Тогда мое имя мало что значило. Уайльд, конечно, гениален. Но он глупец. Гениальный глупец. Он рассказывал совершенно чудесные истории, которые вряд ли когда-нибудь будут записаны им, расточал комплименты дамам, но мужчинам — явно с большим... желанием. И вы знаете, он ведь женился не так давно. У него даже сыновья есть, — прибавил Холмс мрачно.

— Это ничего не значит, — сказал я. — Он вполне может любить жену.

— Понимаете, Уотсон... Эти господа-эстеты очень увлечены античностью. Но кроме принципа «Nosce te ipsum»*, который желательно применять к себе пораньше, есть еще один, не менее полезный, уж вы-то его знаете: «Primum non nocere»**. Иногда я бываю не слишком разумным человеком, дорогой, но вы можете быть уверены в одном совершенно точно: если уж я связал себя узами с вами, я никогда вас не подведу и не совершу ничего, что бы могло хоть как-то повредить вашему доброму имени.

* (лат.) «Познай самого себя»

** (лат) «Не навреди»