Доверять нельзя убить (джен)

Это стало самым большим удивлением в его жизни: очнуться. Голова казалась на удивление ясной, и Себастьян мгновенно выделил, что его разбудило. Голоса.

— Его нельзя здесь оставлять, — Мориарти говорил жёстко. — Трое на охране — мало, парни. Распылить какую-нибудь дрянь — и Морана можно брать тёпленьким, а он слишком много знает.

— Они пока не нашли эту клинику, босс.

Мориарти презрительно фыркнул:

— Вопрос времени. Я заберу его сейчас — а вы включайтесь в план С-3.

— Да, сэр.

Себастьян слегка повёл плечами, разминаясь. Тело охотно слушалось, и если бы не ноющая боль в глазах… на месте, где были глаза… А что будет, когда эффект обезболивающих спадёт? Он передёрнулся от отвращения к себе, вспоминая, как за секунды обратился в бессвязно стонущее животное. А ведь без крика выдерживал, пока доставали пулю из раны и без наркоза зашивали… Проклятье. Поистине, человек — самая жестокая тварь на планете, и его изобретения однажды погубят своего творца. Ладно. Надо собраться. Мориарти, очевидно, не может себе позволить подкинуть труп в клинику, сейчас его влияния не хватит, чтобы замять подобное. Что ж, Себастьян не подведёт его — как не подводил никогда.

— Моран, подъём. — Ловкие пальцы отсоединили капельницу. Выдернули катетер и наклеили пластырь. Себастьян сел, спустив ноги с кровати. На колени шлёпнулось что-то мягкое — он рефлекторно поймал.

— Одевайся, живо. Надо уходить. — Джима, казалось, совершенно не беспокоила слепота Себастьяна, за что тот был несказанно ему благодарен. Разобраться с одеждой на ощупь не составило труда: джинсы… футболка. Свитер. Носки. Себастьян замялся только, зашарив по полу в поисках обуви. Но быстро наткнулся на кроссовки на липучках — и в очередной раз проникся к Джиму признательностью. Стоило застегнуть обувь, как на предплечье сомкнулись пальцы:

— За мной, Моран.

Это было естественно, как дышать — повиноваться низкому, с мягкими округлыми гласными, голосу. Себастьян ощущал странную лёгкость во всём теле. Чувство выполненного долга позволяло развернуть плечи, а пальцы Мориарти словно ставили на коже печать: всё идёт правильно.

Когда-то Себастьян пошёл в армию, чтобы защищать то, что в газетах называют идеалами — а он почитал за справедливость. Без пафоса, шумихи и бравады политиков. Кто-то ведь должен делать грязную работу? Иначе мир задохнётся в нечистотах.

Себастьян не верил ни в чёрта, ни в бога, но отличался раздражавшей любое начальство принципиальностью. Любое, кроме Джима. Тот умудрился обратить её себе на пользу.

Слепой преданностью Себастьян не отличался, но военная привычка подчиняться въелась в кровь. Только в душу не вросла — армия разочаровала Себастьяна. Он едва не угодил под трибунал, отказавшись выполнять приказ: командование договорилось пожертвовать его солдатами ради транзита крупной партии наркотиков. Себастьяна спас Джим — позже выяснилось, что он давно держал полковника на примете и, по свойственной ему кошачьей привычке, выжидал подходящего случая.

Себастьян избежал неминуемого расстрела, а его люди — участи баранов, отведённых на убой. Он получил из рук Мориарти новую жизнь и посчитал свой долг неоплатным. Попал в ловушку собственных принципов — фактически в рабство, — но Джим в очередной раз перевернул его мир.

Проницательный и жестокий, нервный и увлекающийся, но неизменно хладнокровно мыслящий, он походил на тигра среди шакалов. Он правил миром криминала, держал в узде падальщиков, и Себастьян неожиданно понял, что эти игры гораздо честнее лицемерных армейских операций.

Здесь царили законы выживания и право сильного: никто не прикрывал их фальшивыми вывесками во имя человеколюбия. Джим захлопывал крышку ноутбука и улыбался, вытирая батистовым платком с тонких пальцев невидимую чужую кровь. Он сталкивал лбами правительства, олигархов и банкиров, ужом проскальзывал меж их ловушек, танцевал на самом виду, гипнотизируя, как кобра. Он всё меньше посылал Морана убивать и всё чаще поручал контролировать проекты.

Джим подарил ему власть карать и миловать — но лишь тех, кто раньше отправлял его на смерть. Самому Мориарти не было дела до моральных убеждений, но он хорошо понимал людей. Власть Себастьяна не пьянила. Он чурался интриг, но ценил право действовать так, как полагал нужным сам — сквозь пыльный ветер пропахшего порохом Афганистана.

Водоворот по имени Джим Мориарти затягивал Себастьяна, смывал всё наносное. Он чувствовал себя день ото дня свободнее, словно вырулил на трассу из городской толчеи. Мчался, наращивая скорость, к невидимой пока цели, — а достиг её неожиданно. Просто однажды, как-то мимоходом и буднично, Джим доверил ему собственную жизнь, приказав:

— Будешь жить у меня. — И открыл дверь в соседнюю со своей комнату. Что-то изменилось в тот миг. Безвозвратно. А, может, позже, когда Себастьян в пять утра зашёл на кухню выпить воды и увидел Джима. Тот спал за столом у окна, уронив встрёпанную макушку на клавиатуру, и позвонки выпирали под блёклой серой футболкой. Себастьян долго стоял в розоватой от зари тишине. Он думал, что может задушить его или пристрелить — тот не успеет даже проснуться. Убить преступника, безумного игрока в покер на людские судьбы — мир скажет лишь спасибо. Потом уехать, прихватив кредитки, и надёжно скрыться. Логичный и понятный план.

Первый солнечный луч позолотил подоконник, сполз на бледное запястье. Себастьян бесшумно вернулся в спальню, прихватил плед и осторожно укутал Джима. Греметь стаканами не хотелось. Себастьян неслышно ушёл в ванную и там, не зажигая света, глотал ледяную воду из-под крана, пока не заломило зубы, а потом долго стоял, вцепившись в холодную кромку раковины.

До сих пор Себастьян повиновался сильнейшему. Тому, кого научился уважать. Но свою верность отдал только теперь — беспомощному, который ему доверился. Себастьян знал, что отныне будет предан Джиму Мориарти безоговорочно, до самой смерти. Это чувство обжигало грудную клетку и звенело, как сталь. Его воспевали в воинах древности, его высмеивали сегодня как романтичный бред. Жалкие идиоты! Мужчина не живёт без романтики, потому что истинная романтика — это опасность. И воля. Джим дарил цели, достойные выстрела, и свободу принимать решение — единственный из всех командиров.

В то утро, в полутёмной ванной, Себастьян сам изменил свою судьбу. Обрёл опору под ногами и больше не оглядывался, не сомневался. Точка невозврата была пройдена.

Себастьян никогда не пожелал бы тлеть, как выброшенный на асфальт окурок. Он презирал милостыню и потому, ослепнув, хотел умереть. А Джим — Джим, как всегда, знал, что именно ему нужно.

— Мы сядем на заднее сиденье, — сообщил он, слегка нажимая на плечо. Себастьян ощупью забрался внутрь, инстинктивно оберегая голову и усмехаясь своей осторожности. Ещё пара часов — и всё закончится.

Джим уселся рядом.

— Поехали, Дэйв.

Они сменили машины четыре раза. Себастьян не представлял направления, а Джим молчал. Водители, очевидно, знали маршрут заранее. На пятый раз что-то изменилось:

— Садись вперёд, — скомандовал Джим. — Я поведу.

Хочет сделать всё без свидетелей, понял Себастьян. На этот раз они ехали долго. В абсолютной тишине, нарушенной лишь пару раз:

— Вода в бардачке, Моран. Пей, в багажнике есть запас.

И позже:

— Захочешь отлить, скажи, остановимся.

Себастьян предпочёл не задавать вопросов. Судя по всему, они давно выехали за город. Асфальт мерно гудел под колёсами, изредка с глухим свистом проносились встречные машины. Потом и те пропали.

Действие обезболивающих начало слабеть. Себастьян с силой переплёл пальцы, стараясь удержаться от мучительного желания прижать руки к лицу. Когда жжение стало совсем невыносимым, он плюнул на всё, на миг позволив душной боли затопить разум, а пальцам — конвульсивно дёрнуться вверх. Но вздрогнул от злобного:

— Руки, Моран!

И привычно подобрался, сосредоточившись на голосе Джима.

— Да, босс, — процедил Себастьян. Когда отвлекаешься — боль отступает.

Через пару минут Мориарти сбросил скорость. Машина свернула с трассы, шорох колёс изменился. Через два поворота они остановились.

— Выходи, — велел Джим и распахнул дверь. В ноздри ударил холодный ночной воздух: прелая листва и туманная сырость, и какой-то особый привкус промозглого каменного холода. Спутать его ни с чем другим было невозможно. Кладбище.

«Вот и всё», — сказал себе Себастьян. Что ж, логично. Подальше от населённых пунктов, на явно заброшенном кладбище… сам бы сделал также.

Он ступил на влажную землю, неожиданно остро ощущая её податливую упругость.

Джим возился в багажнике, чем-то шуршал и звякал.

Себастьян прислонился к нагретому крылу авто — высокому, значит, это один из джипов Мориарти, — и запрокинул голову. Прохладный воздух слегка умерил боль, волна запахов и ощущений притупили чувствительность. Он жадно вбирал в себя шёпот ночи: хрупкий треск и тихие вздохи, словно кто-то большой осторожно кружил вокруг на мягких лапах. Капли росы моментально намочили носки на щиколотках, невидимая листва шелестела где-то высоко над головой. Себастьян считал, что на кладбищах хорошо думалось; в том, что Джим решил прикончить его именно здесь, была своя ирония.

Жжение в глазах как будто поутихло.

Резкий стук крышки багажника разорвал тишину. Себастьян вздрогнул и выпрямился. Лёгкие шаги, упругие, как у лесного кота, приблизились вплотную. Что-то прошуршало по металлу. В сырой травянисто-земляной шлейф запахов вплёлся горьковатый аромат одеколона Мориарти.

— Неудачно стоишь, — словно самому себе, вполголоса проговорил Джим. — Давай к капоту.

Себастьян послушно подвинулся. Выстрел в голову неэстетичен, в сердце — это больше в духе Джима. Но вряд ли он желает, чтобы пуля прошла навылет и разбила стёкла.

Мшистая почва пружинила под ногами. Себастьян мельком подумал, что хорошо бы сейчас, как в детстве, погрузить пальцы во влажную мягкость, а потом растереть в ладонях терпкий грибной аромат…

— На колени.

Этого Моран не ожидал. Унизительное чувство царапнуло сердце. Впрочем, плевать. Классика на то и вечна. Он опустился вниз и кончиками пальцев коснулся росы — последнее желание почти сбылось.

Он ждал невидимой вспышки, которая вонзится в грудь и выдернет его из этого навечно тёмного, но по-прежнему сладко-притягательного мира. Но вместо этого в ноздри ударил резкий запах медицинского спирта. Что-то мокрое мазнуло по плечу, и Себастьян вздрогнул от укола. Он не успел толком осознать происходящее, когда неожиданно ощутил на лбу уверенные прикосновения. Влага потекла по лицу. Джим… будь оно проклято! Снимал повязку с его глаз.

— Рот не открывай. Это антисептик, потом не отплюёшься, — приказал он, и Себастьян наконец-то отмер: первой связной мыслью стал отборный мат. Кулаки свело от ярости. Кожа на лице горела, но та страшная, выжигающая разум боль утихла: Джим вколол обезболивающее. Себастьян медленно выдохнул через нос, силясь совладать с душным гневом.

— Не дёргайся, — прошипели над головой. Пальцы, до того бережно накладывавшие мазь, больно ухватили за подбородок. В грудь и под лопатки упёрлось что-то острое, жаркое: колени. Джим зафиксировал его между ног, как больную собаку, и Себастьян содрогнулся от волны горячих мурашек: злость, унижение и предательское волнение толчками впрыскивались в кровь. Запоздалый холод минувшей смерти переплавился в адреналин. Брюки Джима пахли одеколоном и немного — мускусом, Себастьян вдыхал жадно, глубоко, сам не зная почему, словно хотел выпить эту вновь подаренную жизнь до донышка.

«Сукин сын, — билось в мозгу. — Чёртов манипулятор, разыграл и наслаждался, ублюдок, даже не обмолвился о своих планах…»

Себастьян осёкся на середине мысли. Планы? Мориарти так ничего и не объяснил. Зачем ему увечный бывший снайпер? Хотя… возможно, Себастьяну отводится некая самоубийственная роль. Чтобы зря не тратить патроны. Да, он и сам бы предпочёл этот вариант.

— У нас есть пять месяцев, Моран. А то и меньше, — негромко раздалось над головой. — Потом нас найдут и убьют. Если я не разберусь с проблемой раньше. Мы будем менять убежища, а парни в Лондоне и в других точках — искать заказчика и прикрывать нас. — Чуткие пальцы пробежали по скулам, словно изучая, замерли на миг и исчезли. Себастьян весь превратился в слух. — Я остался один, Моран. Ты пойдёшь со мной?

Тихий вопрос оглушил, как выстрел. Выбил воздух из лёгких. Вязкий мрак растаял воспоминанием: Джим, трогательно уснувший головой на ноутбуке, и розовый рассветный луч на худом запястье. Жизнь, доверенная Морану так просто и естественно. Жизнь, защищать которую он больше не сможет.

— Да, Джим. Если ты дашь слово убить меня, когда всё закончится. Я не желаю стать твоим слабым местом… как и жить по твоей милости.

— Обещаю дать то, что тебе нужно, Моран.

И снова странный факт: намеренная оговорка или случайная? Плевать.

Налетевший ветер зашумел листьями в невидимых кронах.