Толкование сновидений (джен)

Достойно ли благородного мужа жаловаться на испытания?

Сильней жгучей боли, глубже опаляющего стыда за свое уродство, выворачивающее наизнанку само естество, Линь Шу уязвляла немота. Сперва его неуклюжие, обросшие шерстью пальцы хотя бы могли сжать кисть для письма, как сжимают последний осколок острой стали, сойдясь в смертельном бою с врагом, — однако и этого оружия он вскоре оказался лишен. Спелёнатый, как младенец, кровавыми бинтами, лишенный имени и голоса, он рождался на свет заново благодаря чудесным рукам и зельям старого Хозяина Архива — но, милостивые Небеса, каким бесконечно длинным оказалось это рождение! Дольше и мучительней «казни тысячи порезов».

Тысячу тысяч лет в его костях дробился лед, а в голове ревела снежная буря и эхом разносились голоса призраков Армии Чиянь: и гневные, и растерянные, и агонизирующие. Тысячу тысяч лет в темноте под повязками, скрывающими все его искореженное тело, горел огонь, кипятивший кровь и обращавший горы в пепел.

Туго замотанная куколка шелкопряда, он не мог даже пошевелиться. Безъязыкое чудовище, он не мог ни перекричать голоса, ни вознести молитвы, чтобы хоть как-то их утихомирить.

И тут словно со стуком захлопываются бамбуковые створки, отрезая вой бури снаружи, и в благословенной тишине чей-то голос сетует:

— …столько костей даже я себе переломать не успел!

Линь Шу настолько удивлен происшедшим, что мысленный вопрос порождению его бреда вырывается сам собой:

— А зачем ты их себе ломал?

— Да как зачем? — фыркает голос с усмешкой. — По случаю! Первый перелом я заработал двух минут от роду, не поверишь. Мама рассказывала.

Поистине, по снам разгуливают только духи, но ему явился хороший дух, человечный. Просветлен с момента рождения, родителей почитает. Может, вовсе и не мстительный демон-гуй с шестью рогами и огнем меж зубов. Эй гость, покажись! Снизойди до болезного.

Лучше бы и не просил. Голос его собеседника казался так хорош, а вот каким выходит облик…

Малорослый, горбатый, тщедушный человечек — ни оружия в эти руки не взять, ни даже мотыги. На голове волос почти нет, как бывает разве у совсем маленьких детей — или он был брит наголо и потом оброс, точно беглый монах? Босой, в куцых штанах и обкорнанной накидке, которыми бы побрезговал даже нищий с юга. Некрасивый, с крупными и дикарскими чертами лица. Но раз похож на монаха, может, книжник? Или вовсе отшельник? Но Линь Шу не мог обмануться — это тело тут и там прочерчивают белесые черточки шрамов, порой таких старых, что их почти не заметно. Подобные отметины оставляет только острая сталь. Меч? Или нож лекаря? Обе руки у странного гостя в свежих повязках.

«А может, — плетью обжигает его мысль, — это предостережение? И мне суждено стать как раз таким: слабосильным, перекошенным, уродливым? Смотри на свое будущее, молодой командующий Линь».

— Не впечатляю? — Гость понимает, отчего Линь Шу медлит с ответом. Круглые выпуклые глаза его смотрят проницательно и с веселым любопытством; они необычно светлые, как дождевые облака, с которых он спустился. — Это еще что, милашка; погоди, увидишь, как я танцую… — Он фыркает: — Ладно, извини, дразнить больных нечестно, даже цетагандийцев.

— Сам ты… больной, — слабо отвечает Линь Шу на ту часть, что смог понять. Язык у него онемел, словно после дешевой просяной водки ханьши, но все-таки шевелится. То ли благое снисхождение сна, то ли и вправду зелья хозяина Архива начали действовать.

— И я больной, — соглашается тот. — Но тебе, кажется, хуже пришлось.

Преуменьшение, подобное песчинке перед всей горой Ланъя. Будь он хром, горбат и покрыт шрамами, но мог бы хотя бы ходить, смотреть на мир, держать в руках кисть и чашку! Он прикладывает все силы, чтобы сейчас не засмеяться и не заплакать, а только издать короткий бессловесный звук согласия.

Видно, гость принимает это мычание за стон.

— Если то, что я видел, — это как резали тебя… Сочувствую. Ваши костоправы — звери какие-то. Когда у меня из руки вынимали кости, меня хотя бы не заставляли на это смотреть.

— Ты таков потому, что из тебя вынули кости? — спрашивает Линь Шу со всей прямотой.

Смертный человек не выживет без костей, значит, это точно дух-предок — иной бы не явился предупредить его о грядущей судьбе. А дух способен принимать любой облик, хоть бы и хворого коротышки, и уж не Линь Шу жаловаться, что тот не слишком пригляден; пролежав пластом многие дни напролет, не в силах пошевелить пальцем, во тьме, боли и воплях мертвых — научишься ценить любое зрелище. А лицо у духа — живое, улыбающееся, и сел он так, что за его плечом Линь Шу видны распахнутые оконные створки и краешек горы с прилепившимся к нему облаком.

— С точностью до наоборот. Из меня вынули кости, потому что я такой вот уникум. Но мне еще до рождения досталось, а с тобой-то что?

— Старый хозяин Ланъя в своем милосердии пообещал мне исцеление и возвращение человеческого облика, для чего нужно было снять кожу и раздробить кости, — поясняет Линь Шу старшему со всем вежеством. Пусть тот желает услышать ответ о том, что и так знает, но последний сын семьи Линь не посрамит ее неподобающим поведением, хотя на самом деле вместо складной речи ему хочется скрипеть зубами от боли и ругаться.

Словно свидетельствуя истинность его слов, за окнами при безоблачном небе грохочет гром. Это стражи у небесных ворот бьют мечами по щитам, призывая загулявших обитателей домой, и силуэт его гостя тут же выцветает, истончаясь по краям, а потом и вовсе исчезает. Выслушал объяснения и понес на небеса известие о том, что род Линь еще не прервался, понимает сяо Шу. Все верно, жалкий вестник — для жалких останков человека.

«Выживи! Ради Армии Чиянь!..» — доносится в свисте ветра отцовский голос, и проем двери стремительно затягивает горная метель.