Мне обещал тебя Марс (гет)

Информация неверна; показания лживы.

Он писал «умру без тебя», но мы оба остались живы.

(Вера Полозкова)

Она

Нет, конечно, в последнем сообщении Марку каждое слово было правдой. По-другому я просто не умела. Хотя, наверное, пришлось бы соврать. В первый раз в жизни. Ведь от одной мысли о том, чтобы встретиться с Марком лично, у меня перехватывало дыхание и подкашивались ноги.

Говорить онлайн, находясь на разных планетах — одно. На расстоянии вытянутой руки — совсем другое дело. Я не общалась с парнями давно. И, признаться, забыла как это нужно делать.

Я перечитала заявление на отгул, наверное, раз в десятый, проверяя орфографию и пунктуацию, мусоля лист бумаги во влажных от волнения пальцах.

…

Капур, теперь непосредственный мой начальник, восседал в глубоком кожаном кресле и хмурился чему-то прочтённому с экрана ноутбука.

— Здравствуйте, мистер Капур, — вежливо приветствовала его я.

— О, Минди, привет. Проходи, садись. Ты по делу или как?

— Да, я по личному вопросу. У меня… у меня заявление. На бумаге, в смысле.

— Что? — не понял Капур.

— Я вынуждена просить выходной. Завтра мне необходимо остаться дома.

— Завтра? — Венкат сильнее прижал очки к переносице, будто то могло помочь ему понять мои мотивы, не озвучивая вопросов.

— Минди Парк, прости, но ты в своём уме? Ты вообще помнишь, КАКОЙ завтра день? Ты не хочешь закончить начатое? Принять участие в посадке спускового аппарата с «Гермеса»? Ты же часть этой истории, и все об этом знают: пресса, члены миссии, общественность, в конце концов. Для многих эта история стала чем-то вроде сказки.

— Моя миссия по отношению к Уотни завершилась ещё тогда, когда капитан Льюис сообщила, что на борту «Гермеса» снова все шесть членов его экипажа. Прошу учесть, что моя нынешняя работа состоит в мониторинге поверхности Марса. Той его части, куда вы планируете направить экипаж миссии «Арес-IV». И от того, сколь точно я составлю карту рельефа, зависит, не повторит ли судьбу Марка Уотни кто-либо ещё.

Наверное, я высказалась слишком резко и ждала теперь, что Капур пустит шпильку и в мой адрес, но Венкат только задумчиво хмыкнул и поставил под заявлением свою размашистую подпись.

— Энни будет ругаться матом, — улыбнулся он. — Сегодня с утра она говорила: «Венк, смотри только, чтобы наша цыпа, Парк, вела себя как надо. У меня на неё большие планы».

— Мне очень жаль, мистер Капур. И, кстати, выскажу своё мнение: Энни слишком часто для пресс-секретаря НАСА употребляет нецензурные слова. А я… мне действительно нужен день по семейным обстоятельствам. Мама неважно себя чувствует, и я обещала отвезти сестру в детский сад, а потом и забрать её.

— Не принимай близко к сердцу, Минди. Энни я беру на себя. Просто странно понимать, что ты пропустишь самое интересное. Мне казалось, что ты очень ждешь возвращения «Гермеса».

— Мне очень жаль, мистер Капур, — повторила я сказанное минутой раньше. Как попугай.

С этими словами я поднялась с места и протянула Капуру руку.

…

Получив разрешение босса, я вздохнула с облегчением. Оставалось лишь закончить кое-какие дела на рабочем месте: переслать пару отчётов и выключить компьютер. Закончив возиться с этой ерундой, я совсем было собиралась уйти, как вдруг мой взгляд упал на собственную чайную чашку, давненько не видевшую санитарной обработки. Вздохнув, я сунула её в сумочку с намерением почистить дома и принести обратно.

Функцию подставки под горячее выполняла сложенная вчетверо утренняя газета. Что-то в монохромной вязи строчек на миг привлекло внимание. Я взяла издание в руки. Развернула. Передовица кричала заголовком: «Земля возвращает блудного сына. Эксклюзивное онлайн-интервью с экипажем «Гермеса».

Но меня заинтересовали не слова. Я знала, что прочту в статье, ведь сообщения с ответами с «Гермеса» получили мы, и прежде чем передать прессе, их внимательно вычитала и подвергла жёсткой цензуре сама Энни Монтроуз.

Мой взгляд зацепился за снимок, запечатлевший команду «Гермеса» в полном составе. И только тогда, впервые за всё это время я поняла, что никогда ранее не интересовалась внешним обликом Марка Уотни, удовлетворившись образом, нарисованным моим воображением.

Снимок был мелковат. Ситуацию не поправили даже очки, которые я торопливо водрузила на нос. Но совершенно очевидным оказалось, что Марк Уотни и здесь пошёл против всех моих о нём представлений.

Свернув и затолкав в сумку номер «Хьюстон-Таймс», я на некоторое время замерла на месте. Мыслительные процессы были запущены, а губа, сминаемая зубами, приобрела фактуру тряпки: я решительной походкой направилась в противоположную выходу сторону.

Лифт услужливо отсчитывал этажи, унося меня наверх. Я хорошо ориентировалась в здании Управления, но на верхнем этаже оказалась впервые. Узкий длинный холл уводил меня, отмеряя дистанцию дверными табличками всяких «…ия», и заканчивался просторным залом с прозрачной, куполообразной крышей.

В центре помещения возвышалась в человеческий рост скульптура, изображавшая двух астронавтов. Четыре ладони были сложены символической чашей, на которой покоилась уменьшенная до размеров футбольного меча копия Марса. Как нетрудно догадаться, зал вмещал в себя мини-музей, посвященный «Аресам», где кроме скульптуры размещались стенды со спутниковыми снимками, планшетами с историей проекта и фотографиями всех участников миссий.

Преодолевая странное волнение, я прошлась вдоль улыбавшихся с портретных снимков лиц учёных и астронавтов, отметив про себя, что лица эти выглядят спокойными и счастливыми. Фотография Марка Уотни замыкала экспозицию, и это не показалось удивительным: миссия «Арес -III», членом которой являлся Уотни, оставалась на данный момент последней.

Остановившись, я заглянула в незнакомое лицо. Сквозь панорамный потолок в зал проникало немного дневного света. Небо хмурилось ещё с полудня, а потому всё вокруг казалось мрачноватым, приобретшим оттенки осени. Но с фотографии на меня выглянул июль: тёплый, звонкий с синим взором василькового поля. Марк Уотни пытался смотреть серьёзно, но свет, таившийся внутри, пробивался лучами сквозь добрый взгляд, чуть приподнятые в улыбке уголки губ и совершенно безумную прическу: мне показалось, что перед тем как сфотографироваться, Марк обнял ветер и попытался его удержать: светло-русые пряди легли в страшнейшем беспорядке. Точно зрелые колосья в поле после грозы.

Его сложно было назвать красивым: самый обычный парень из Чикаго. Так, во всяком случае, сообщала краткая биография, размещённая под снимком. Она же говорила, что Марк всего на три года старше меня, что он окончил университет и с тех пор служит в НАСА. Да, в его облике не было ничего примечательного. Но, тем не менее, я не могла оторвать взгляда от плавного абриса лица, двумя резкими линиями сходившегося в волевом, тяжелом подбородке. Я с интересом рассматривала крупный нос и… тут же поняла, как проведу сегодняшний вечер и завтрашний день. Наведя камеру своего смартфона на портрет, я сфотографировала портрет Уотни.

Он

Назвать себя человеком сентиментальным стало бы огромным преувеличением, но я могу вспомнить три момента, когда слёзы счастья застилали глаза. Впервые это произошло, когда мне официально объявили, что я отобран в команду «Гермеса» для осуществления миссии на Марсе. Второй раз плакать я был не готов, но всё же визжал и рыдал, как школьница на концерте любимой рок-группы, когда после полуторагодичного заключения на Марсе увидел лица Льюис, Бека, И́оханссен, Мартинеса и Фогеля. Выключив микрофон, я дал волю чувствам: кричал, сквернословил, благословляя космос за то, что этого никто не слышит. Вернувшись на борт корабля, я неделю не мог прийти в себя. Я болтал без умолку по поводу и без повода, обнимал ребят, которые, к слову, с пониманием относились к такому проявлению чувств. Активное сопротивление оказывал только Мартинес, ссылаясь на гетеросексуальную ориентацию и мой «марсианский» аромат. Я не возражал. Тем более, что Йоханссен и Льюис оказались куда как приятнее на ощупь.

Но все эти эмоции не шли ни в какое сравнение с моментом, когда в иллюминаторах «Гермеса» возникла голубоватая корона атмосферы Земли. Мы ждали этого несколько дней, а может быть и месяцев, лет, и в тот момент, когда это произошло, мы побросали все свои «важные» дела и замерли. Тишина стояла такая совершенная, что я слышал свой собственный пульс, морзянкой выстукивающий: «Земля — есть настоящее и будущее. Она — Дом. Она — Бог».

И на этот раз никто не смеялся. Все они: и Льюис, и Бек, и даже Мартинес не могли оторвать взоров от голубоватой дымки атмосферы.

Земле же было совершенно наплевать на наше восхищение: она занималась обыкновенными повсемиллиардлетними делами: она вращалась вокруг своей оси и Солнца по единственной, давно занятой орбите. Она манила возможностью дышать и восхитительной гравитацией.

Сам процесс приземления я помню плохо. Возможно, я даже потерял сознание, ведь перегрузка в 9g* после месяцев, проведённых в невесомости, как ни крути, штука серьёзная. Но как только моя нога ступила на твёрдую земную поверхность, я снова едва не завизжал от счастья.

…

«Восхитительная гравитация» после полутора лет практически полного её отсутствия дала знать о себе сразу. Подобрать аналогию для описания чувств я, пожалуй, вряд ли бы смог, но выражение «как каменной плитой придавило» подошло бы вполне.

И всё же мы были счастливы. Особенно после обещания врачей отпустить нас домой на ночь, если мы докажем способность к самостоятельному перемещению. И мы старались — слишком уж сильным оказалось желание побыть в кругу семьи, ощутить под задницей мягкий диван, а в руке кусок ароматной пиццы или яблочного пирога моей матушки.

И пусть день грядущий принесёт нам новые обязанности, гигабайты отчётов и рапортов, пресс-конференции, сегодня мне было наплевать. Сегодня нас всех ждали дома.

Она

Я не занималась этим уже давным-давно. С тех самых времён, как на озвученное мною заявление: «Я буду поступать в Университет изящных искусств» — мама отрезала: «Раньше тех, кто не знал физику и математику, называли дебилами, а теперь слово придумали «гуманитарий». Отец хотел, чтобы ты изучала машиностроение».

И я упаковала кисти в большой деревянный ящик и похоронила их на чердаке отчего дома.

Да, и я с отличием окончила Машиностроительный Университет.

И действительно не возвращалась к живописи даже в мыслях, а потому, чтобы найти магазин художественных принадлежностей, воспользовалась картой города.

Пять станций метро — почти пригород. Выцветшая вывеска манила уютом небольшого магазинчика.

Этот запах я не перепутала бы ни с одним из тысяч похожих: в груди расправила крылья давно уснувшая птица. Слова встали комом где-то под подбородком, а девушка, скучавшая за кассой, любезно поинтересовалась:

— Вам помочь, мисс?

Всего три слова сорвались с ярко-накрашенных вишен губ. Девушка очень красива и знает это.

— Мне нужно всё: кисти, холст, уголь для подмалёвка.**

— Масло?

— О, разумеется. Покажите мне всё, что у вас есть.

Она улыбнулась, понимая, возможно, не так, как я хотела. Длинные пальцы протанцевали по пантону.* * *

— Кобальт синий. То, что нужно для июльского неба.

Когда оно отразилось в глазах.

От девушки тоже исходил терпкий запах июля: корочка зрелого лайма примешалась к аромату отдыхающей в стогах скошенной травы, а завершил букет листик мяты, растаявший в чашке вечернего чая.

— У вас интересные духи.

Каре девушки игриво покачнулось из стороны в сторону. Струны волос потревожены пальцами юной арфистки.

— Если не секрет, что вы хотите написать? — она проявила почти детское любопытство.

— Не что. Кого. Я хочу написать портрет человека, которого не знаю совсем.

Задумавшись, она устремила взгляд в несуществующую точку за окном. Лучи закатного солнца проникали в помещение и путались в её русых волосах.

— Иногда только кажется, что чего-то не знаешь, — вдруг вымолвила она, так и не взглянув в мою сторону. — Сердце знает лучше, чем мы сами.

Я очнулась только на улице. В руках моих хрустел бумажный пакет, доверху наполненный восхитительными вещами. Нужно поймать такси. Просто поймать такси и возвращаться домой.

Я всё ещё вдыхала аромат красок и грунтовки, когда из оцепенения меня вывел автомобильный сигнал. Не такси. Рядом со мной притормозил ярко-красный Додж «Вайпер», а я нашла себя стоящей посреди проезжей части.

— С вами всё в порядке, мисс? Может быть, вас подвезти?

— Нет, спасибо, всё хорошо.

__________

* — отношение абсолютной величины линейного ускорения, вызванного негравитационными силами, к ускорению свободного падения на поверхности Земли. Будучи отношением двух ускорений, перегрузка является безразмерной величиной, однако часто перегрузка указывается в единицах ускорения свободного падения g. Перегрузка в 1 единицу (то есть 1 g) численно равна весу тела, покоящемуся в поле тяжести Земли.

** — вариант эскиза в живописи, начальный этап работы над картиной, представляющий собой нанесение на холст композиции будущей работы, раскладка основных цветовых «пятен», грубая проработка объёма и формы основными тонами краски. Предназначается для последующей точной прорисовки.

* * *

 — Цветовая модель Пантон, система PMS (Pantone Matching System) — стандартизованная система подбора цвета, разработанная американской фирмой Pantone Inc в 1963 году.