Спасение не-рядового М. (джен)

Просторы Великой Лян, со второго по четвертый месяцы 11го года эры Чэнпин

Галактическая сеть П-В туннелей, Сектор V, август-сентябрь 2905 г.

*1*

Копыта гнедого коня резво переступали по накатанной дороге. Его всадник, облаченный в светлые одежды, которые должна была не пощадить дорожная пыль — и все же вовсе к ним не приставала, правил конем почти небрежно, не натягивая поводьев. Серебряные бляшки на них весело играли в солнечном свете, зеленела трава у обочин…

А вот на лице у всадника застыла недовольная гримаса.

— Тайны, тайны… — бормотал он сам себе под нос. — Я — без ложной скромности, великий специалист по тайнам, и знаю, что это товар нежный, который требует бережного обращения, — он воздел палец, придерживая поводья едва ли мизинцем. — Тайна — не чашка риса, не надо щедро делиться ею со всеми, даже если ты бескорыстный последователь Будды, желающий осчастливить этот мир.

Конь, увы, не ответил. И с луки седла промолчали.

— Надо будет мне озаботиться и написать даосский трактат о вредоносности лишнего знания. Объяснить для простецов на примерах: разведенным вином не насладишься, лишь зря загубишь напиток; из отломанной половины чашки не выпьешь и глотка чая; и разделенная слишком на многих тайна перестает быть тайной по-настоящему и делается опасна. А поданные в недолжную минуту сведения могут оказаться ядовитее любой отравы. Это вам говорит человек, понимающий и в отравах, и в знаниях!

— Тайнам лучше оставаться там, где им и место: за надежными стенами Архива. Откуда мы их сможем выдавать нуждающимся по каплям, как особо сильное снадобье. Но дай распоряжаться тайной человеку, одержимому одной идеей, будь он трижды гением цилиня…

Линь Чэнь, Хозяин Архива, сам был гением не из последних. Отчего считал себя вправе критиковать, ворчать, бурчать и поверять информацию высокой степени секретности вслух собственному коню.

— А ведь я проделал такую замечательную работу! Собрал этому неблагодарному Мэй Чансу, назовем его так, идеальное лицо и внешне безупречное (сколько можно было при исходных данных) тело. Даже то, что ему предстояло еще расти, и то учел, рассчитывая нагрузку на суставы и как вытянутся кости... Кости у него получились ломкие, честно говоря, но ему не в бой идти и не с лошади падать. И не меньше я потрудился для того, чтобы сложить его новую личность. Да ни один глава тайной службы, создавая личины для своих самых ценных лазутчиков, которым предстоит работать при дворе чужеземного государя, не проявляет столько изобретательности и тщания! И как же он теперь использует этот, прямо скажем, рукотворный шедевр?

Он был готов возмущенно перечислить каждый шажок своего подопечного и друга в этой деликатной области. И явно не одобрял ни один из них.

— Что предпринимает для осуществления своего плана этот изысканный ум? Первым делом пишет письмо главнокомандующему Мэну, человеку, чья верность крепче даже, чем его нэйгун — что бы ни имели в виду под этим забавным словом; но если мощь руки того никогда не подводит, то язык... м-да. Любимую фразу этого достойного мужа — «А я что-то не так сказал?» — все знают? Вот то-то. Расспроси кто угодно цина Мэна о персоне Мэй Чансу, и уйдет расспросивший с твердой убежденностью, что тут что-то нечисто. То ли один другому — незаконнорождённый сын, то ли они вдвоем роют подкоп под городскую стену с целью ограбить казначейство, не меньше. А идея расспросить может сейчас прийти в голову любому, ведь эти двое приятельствуют, в столице это каждый знает. Цин Мэн помог господину Су выбрать дом; Великий Мэн ведет шуточные бои с маленьким телохранителем на службе у гения цилиня; и не раз и не два командующий гвардией лично провожал недужного ученого до дома, самолично оберегая от нападений. Ясно любому: эти двое слишком разнятся, чтобы иметь общие интересы, значит, связывает их не более и не менее чем приязнь. Самая опасная вещь, если на то пошло.

Выговорившись так обильно, он шумно выдохнул и замолк. Его собеседник, устроившийся на крупе лошади перед ним, в ответ только моргнул и склонил голову.

— В суп тебя, — сказал Линь Чэнь с удовольствием и поправил клетку. — Или Фэй Лю на забавы. Надо как-нибудь в точности проследить, что же этот несносный мальчишка делает с голубями, если ему не помешать.

Голуби в Архиве были первоклассные: резвые и осторожные. Хотя порой Линь Чэнь сожалел, что нельзя как-нибудь хитро заговорить глупую птицу, чтобы она доставляла послание в обе стороны, а не уносилась вдаль, подобно стреле, которые лучнику после боя еще собирать приходится.

Да ладно магически заговоренные голуби... В голове у Линь Чэня с интересном курлыкали и вили гнезда разные пока не имеющие воплощения мысли: например, как бы сделать штуку, чтобы доставлять целебный экстракт прямо внутрь костей, чтобы не было необходимости их пациенту ломать. Или как соорудить лампу, которая светила бы по ночам ярко, не чадила, да еще не рисковала бы плюнуть открытым огнем в бесценные свитки. Вот тогда бы он всласть поработал по ночам в хранилище… А должен, как какой-то не знающий устали гонец провинциального вана, рассекать по дорогам Поднебесной от одного интересующего его человека к другому, и все ради нужд одного друга, мощь ума которого сравнима только с хрупкостью его здоровья, а склонность к авантюрам равна преданности всех его людей вместе взятых! Воистину пожалеешь, что в этом мире у смертных нет возможности магически разделяться и разбегаться сразу в восемь сторон света. Тогда бы он точно всё успел, всех поймал за рукава и вовремя вложил более-менее разумные мысли об осторожности в кое-чьи слишком горячие головы.

— Ладно, — продолжил Линь Чэнь задумчиво, — первый признавший истинную личность столичного гостя — простодушный солдафон, зато преданный и хотя бы не болтливый. Пять лет молчал, не проговорился! А кто второй? Ах этот второй, то есть вторая! Древняя старушка, чей разум давно уже не отмечал мелких подробностей вроде того, какая именно эпоха сейчас на дворе и кто из родных давно лежит в могиле. От кого угодно бы ждал, но от нее… Зато старая дама молчанием не озадачилась. На глазах у десятка человек, не считая слуг, отчетливо, ясным голосом сообщила: здравствуй, дорогой внучок Шу, давно не виделись. Не перепутала, не замялась, даже не назвала его по ошибке именем какого-нибудь другого дорогого ей покойника, ай да бабка. И как это она смогла? Напрямую прочла в книге изначального Дао, или уже настолько была близка к Небесам, что ей духи с той стороны бытия подсказали? Теперь не спросишь, увы.

Зато с подсказки всеобщей бабушки сразу задумалась о прошлом гения цилиня и бывшая невеста бывшего Линь Шу, а уж когда она получила возможность понаблюдать, как тот долго выпендривался и красовался перед лицом знавшего его почтенного учителя, опознание стало неизбежным. Похоже, Мэй Чансу настолько отточил собственный ум и так в этом смысле возвысился, что решил недооценивать это же качество у людей, его окружавших. Сам Линь Чэнь ему никогда спуску не давал, и с ним Чансу был настороже, а вот от девушки он, похоже, разоблачения не ждал.

И добро бы узнала его только она!

— Варвары недаром говорят: «Секрет, который знают двое, знает и свинья», — заявил Линь Чэнь с апломбом, для выразительности подтянул поводья, и конь дернул головой. — Что же сказать про тайну, которой владеет по кусочкам целая толпа? От престарелой госпожи до бравого генерала, от скромного старшины гильдии до могущественной княжны, от известного музыканта до беглого мятежника, от наложницы императора в стенах Запретного города до вольного мечника из цзянху... Хм. Удивительно, что глава Цзянцзо не повесил золоченую табличку со своим прежним именем над воротами в поместье Су, для самых тупых и непонятливых, которым голову на солнце напекло!..

Напекло макушку, откровенно говоря, самому Линь Чэню. Жаркое солнце изо всех сил старалось разморить всадника, наводило дремоту, прямо-таки намекало остановиться, возлечь в холодке у ручья, опустить в воду флягу с легким просяным пивом, глотнуть холодненького, зажевать лепешкой…

Линь Чэнь встряхнулся, как выходящий из воды лис, и прищурился на небо. До полудня было недалеко, а вот до уездного городка, куда он направлялся, много дальше, поэтому добродетельному мужу следовало отложить мысли о пиве и продолжить свой путь. А чтобы противостоять настойчивым попыткам солнца постучаться в его голову, следовало занять эту самую голову… да неважно, чем. Колебаниями цен на розовый речной жемчуг и кошениль, перебором редких ругательств, имеющих хождение в чусской глубинке, или сочинением стихов.

Про кого он там сейчас думал, про Му Нихуан? Значит, будет героическая ода бесстрашным воительницам предгорий. Такая, чтобы была достойна прочтения в императорском дворце, не меньше, на пиру в честь отважной княжны Му, и чтобы красный ковер во всю длину парадной залы, и чтобы чарки с лучшим вином, и чтобы героиня, выслушав хвалебные речи, схватилась за шелковый платочек и стала утирать слезы гордости и счастья быть великой собой…

Увы, солнце играло с головой Хозяина Архива злые шутки, и рифма к слову «всадница» все время норовила подобраться особая. Та, после использования которой песнь приобретала воистину воодушевляющие свойства, достойные гостей любого веселого дома, а юньнаньская княжна, едва ее заслышав, наверняка схватила бы первый попавшийся дадао, вскочила на коня и отправилась высказать поэту свои «восторги» и «благодарности». А это уже совсем никуда не годилось.

Мудрецу и воину, сознательно регулирующему потоки ци в собственном теле, негоже страдать от жары, но Линь Чэнь пребывал сейчас в раздраженном состоянии, отчего все время соскальзывал с точки равновесия, в точности как лишенные почтительности к предкам души — с небесной радуги. «В холодок бы…» — мечтательно вздохнул он, прикрывая глаза от палящего полуденного света, вот буквально на одну секундочку.

И дверь из белейшего, гладкого, непрозрачного льда распахнулась перед ним сама.

Благословенная прохлада за ней была, это точно. Но был и свет, который ужасно резал глаза — яркий, холодный, словно кто-то запер горную молнию в сосуд, взболтал, а потом разлил ровным слоем по идеально ровным стенам и потолку громадной пещеры. На свету лежали невиданные сокровища: бугорчатые глыбы цвета бледного нефрита, в три линь-чэневских роста, пухлые розовые мешки и длинные бревна невиданного ярко-оранжевого цвета. Дикий цвет оказался подсказкой: присмотревшись, Молодой Хозяин Архива опознал в зеленых глыбах кочаны салата, в бревнах — морковку, а в мешках — хм… такого овоща Линь Чэнь не знал, а теперь и узнавать не хотел. Такой овощ тебя сам съест, не заметит.

Что ж, иногда Архив любит подкинуть подобные иллюзии. Обычно не без причины. Лин Чэнь взошел на холм, оказавшийся гигантским маньтоу, уселся — спина прямо, ноги скрещены, веер прикрывает сердце, — и тяжело вздохнул.

Итак, он хотел пищи для ума — и определенно ее получил. Вдосталь. Откуда-то снизу, из белых пышущих холодом недр, донесся звон посуды, перешедший в характерное цоканье: на просторы капустных гор и морковных завалов выехала давешняя головная боль. Всадница. Передвигалась она на низкорослой упитанной лошадке, бойко обежавшей стожок петрушки и сунувшей голову в огромную глиняную чашу-озеро, полную кислого молока. Девица зыркала по сторонам ледяным взглядом, а ее длинные волосы невозможного цвета соломы сами собой скручивались в кольца. Зрелище, конечно, диковатое, но чем-то привлекательное.

Пока Линь Чэнь раздумывал, стоит ли ему окликать девушку — кто ее, порождение Архива, знает, может, просто призрак недописанной поэмы, а может, и хули-цзин перед весенней линькой, вон как шерсть за зиму поблекла, — всадницу догнали еще три подружки. Почти одинаковые — различаются только цветами халатов (молочно-зеленый нефрит, бледно-желтая яшма, чувственный бледно-оранжевый сердолик и нежный розовый кварц), — сестры посовещались, о чем-то договорились и бодро потрусили дальше, к видневшемуся далеко на горизонте хребту. Не исключено, что из лучшего сорта сыра.

— Эх… — вздохнул Линь Чэнь.

— Сам дурак, — ответили ему слева. Линь Чэнь повернулся — величественно, изгибая бровь так, чтобы наглец тут же на месте удавился от осознания собственной дерзости, — и увидел — себя же.

В халате из снежно-белой парчи, так и брызжущей алмазными искрами, тщательно причесанного, с отполированными до жемчужного блеска ногтями, глаза и брови подведены сурьмой, веер — не какая-то там бумажная безделица, а произведение искусства, расшитый шелком, и кисточка раскачивается.

— Нет, а почему во всем всегда виноват я? — спросил этот одетый по последней столичной моде Чэнь. — Да, я скромный гений и хочу получить признание окружающих. Я стараюсь, тружусь как пчелка… — тут модник прослезился, изящно промокнул уголок глаза краем шелкового платка. — А кто-нибудь спасибо мне сказал?

— Брат Чансу не устает возносить хвалы твоему искусству, — растерялся Линь Чэнь-настоящий.

— Кхм-кхм, — сухо откашлялись за правым плечом. Там обнаружился еще один Чэнь, в халатике простом и настолько старом, что впору нищему отдать. «Неужели у меня тоже бывает такое лицо — как у сдохшей от голода крысы, подавившейся закаменевшей урючиной?» — едва успел подумать Молодой Хозяин Архива, как его второй двойник продолжил: — Давайте-ка не будем обобщать, молодые люди. Лечил Мэй Чансу в основном я, сей факт отражен в секретных отчетах Архива, коробка хранится в сейфе 154/965, подземелье Желтого Усатого Сомика, шестой коридор справа налево. Но я же не требую поставить мне памятник и при жизни возвести в ранг небожителя!

— Еще бы ты что-нибудь требовал! — пренебрежительно заявил разодетый сибарит. Изящно, чтобы не испортить красоту лица, скорчил гримаску. — И так на полном нашем содержании сидишь!

— Именно-именно! — поддержал модника еще один Чэнь. Он вскарабкался на маньтоу, держа в руках счеты, за плечами — торбу со свитками; лицом же оказался изрядно перемазан в чернилах, а одет как скромный чиновник. — Все статьи бюджета в одну морду захапал: тут тебе и здравоохранение, и образование, и библиотечные фонды, и социализация через реабилитацию… У меня тушь заканчивается тебе новые верительные грамоты писать!

— Истина бесценна, — гордо заявил потертый жизнью Чэнь-Архивариус. — Мы должны положить жизнь на ее алтарь!

— Протестую! — хором закричали еще два Чэня. Они сидели поодаль, и по очень важной причине. Один из них — объемами раза в четыре превышая настоящего Линь Чэня, масляногубый, пыхтящий, с обвязанным вокруг шеи полотенцем, на котором ясно читались пятна тысячи сортов вин и пяти тысяч соусов, — постоянно что-то жевал. Сейчас он как раз вгрызался в розовый овощ-мешок, хлюпая, чмокая, по уши погружаясь в сочную мякоть.

— Я и так себе во всем отказываю! — проворчал он. — Истина да наука, заговоры и хлопоты, поесть нормально не дают!

— А я уже три месяца на ложе не был! Ни с кем! — возмутился его сосед. И этак ненавязчиво, заботливо, вытер ротик Обжоре и ласково погладил его по колену. Тот было отпрянул, но по причине больших размеров получилось неубедительно. Толстяк-Чэнь попыхтел, попыхтел, да и смирился. — Про меня половина Великой Лян анекдоты рассказывает, один пикантней другого, а я живу с вами, как монах! — обличительно махнул он в адрес себя-собратьев сложенным веером.

— Сопровождать гения — уже честь, — самодовольно заявил Чэнь-сибарит.

— Величие человека определяется величием цели, которой он служит, — поддакнул Архивариус. — А если хотите знать про личную жизнь здешних монахов, добро пожаловать в залы Серого Тигра, Синей Крысы и Головы Лошади, желательно в первую половину дня.

— И не забудьте дать подписку, что согласны топиться в бадье с холодной водой! — поторопился добавить Чэнь-Счетовод. — И вообще, почему никто не прошел диспансеризацию?

— Я прошел! — возмутился Архивариус.

— А мне не надо, — заявил глубокий, мрачный голос. Над маньтоу медленно и величественно, как и полагается уважающему себя демону, воспарил сидящий на троне из золоченого черного дерева Чэнь в ярко-алой мантии. Глаза его горели янтарным блеском, с волос и ногтей сыпались искры. Аура безграничного могущества сияла над головой, улыбка, подчеркнутая черной помадой, могла вселить ужас. — Я меня справка есть, из Адской канцелярии, с печатью Яньло-вана, что как высший служитель Архива имею право действовать по личной прихоти, не считаясь с логикой и возможными последствиями.

Тут Чэнь-демон адски расхохотался, отчего из его трона повалил клубами огненный дым и снежно-белое пространство фантастической кладовой стало тускнеть и желтеть. Настоящий Линь Чэнь попробовал призвать демонического себя к порядку, но тот лишь сменил тональность и, пощелкав рычагами, торчащими из глубин трона, принялся летать кругами над холмом-маньтоу, пугая попеременно то Сибарита, то Обжору, то Обезложенного.

— Какая же я иногда сволочь! — рассердился Линь Чэнь.

— Ага, — поддакнул очередной он сам. На этот раз, для разнообразия, не в белом одеянии, а в черном, как и полагается ночному татю — еще и лицо шарфом закрыто, одни лишь глаза с легкой искоркой безумия видны. Да меч в руках очень знакомый — сам с таким всего лишь четыре часа назад упражнялся. — Давай мы тебя убьем, и сразу все станет замечательно?

— Всадница! — с надрывом ударил по струнам очередной Чэнь, вылезая на свет морозильный из очередных глубин Архивного подсознания. — Почему у тебя такая красивая задница?!

— Убей лучше его! — хором закричали Сибарит, Демон, Архивариус и Счетовод. — Он нам статистику гениальных произведений портит!

— Убийством ничего не исправишь! Мы должны воспитать новое поколение в любви и согласии! — прокричал откуда-то еще один Чэнь. Весь такой добродетельный, почтительный, послушный… аж плюнуть хочется.

— Именно! — спохватился Обезложенный, понимая, что это его шанс. — Любовь — это ко мне! Давайте мне его сюда! Я вас всех перевоспитаю, всех научу!..

Линь Чэнь, позабыв о намерении доказать свою точку зрения (хотя на что? о чем спорить-то?), тихо наблюдал, как сам лупит себя же, шлепает веером, обзывается и крутит обидные кукиши. Над разгорающейся потасовкой взметнулись в воздух клочья одежды, пряди волос и обрывки вееров. Маньтоу под Линь Чэнем-наблюдателем заволновался, словно спина вылезающего из грязевого болота чудовища, и скинул его вниз, на пластину прозрачного льда.

Что-то мягкое коснулось его лодыжек. Линь Чэнь даже подумал, не успел ли сам отрастить пушистый лисий хвост, но нет, это был крошечный звереныш. Подняв его на руки, Молодой Хозяин Архива убедился, что на морде у того пробивается рог над ноздрями, вместо бровей — гребни, а передние лапки так и норовят обзавестись оленьими копытцами. Цилиненок, да еще в ожерелье из цветов сливы. Опять на его, Линь Чэня, голову, как будто одного брата Су мало…

— Твои проделки? — строго спросил Молодой Хозяин свой Архив.

— Нет, твои проблемы! — фыркнул цилинь. — Ты ведь сам не можешь решить, чего хочешь. Славы? Любви? Справедливости? Знания? Власти над миром? Красивого решения задачи? А злишься почему-то на Чансу. С ним-то все просто, он хочет только одного и раздвоением личности не страдает, даже когда тебе кажется, что их двое…

— И чего он хочет? — с внезапным замиранием сердца спросил Лин Чэнь, хотя казалось, уже десять с лишним лет знал ответ на этот вопрос.

— «Сдохнуть, но сделать!» — раскатился в воздухе хохот непонятно откуда, и цилинь рванулся у него из рук, разворачивая огромные, совершенно не приставшие ему ни по каким описаниям крылья. Жар от их взмахов ударил Линь Чэню в лицо, хлопанье резануло по ушам…

…и он проснулся, мешком осев в седле и чуть не уткнувшись носом в клетку с перепуганным голубем.

*2*

Свет был такой плотный, что пробираться сквозь него приходилось с усилием. Наклонить голову, закрыться ладонью от приближающегося препятствия, сделать полшага, утвердиться, спружинить коленями, сделать еще полшага. И противное бульканье сигнала. Оно растворялось и тянулось по поверхности, как капля подкрашенного масла по льду.

Лёд… холод…

Ему показалось, что он снова на Кайриле и его со всех сторон сдавила, сжала и всасывает в себя ненасытная псевдозамерзшая грязь. Майлз забарахтался, отчаянно вцепился руками во что-то — теплое, слава всем богам и духам, теплое! — и очнулся.

— …лорд, пожа… — что-то выговаривал медтехник в биозащитном костюме, одновременно направляя лампочку диагностического прибора прямо Майлзу в глаза. — Милорд, сосчитайте до десяти. Вы слышите меня?

— Сл…у… — с третьей попытки выдохнул Майлз Форкосиган. Холод. Спасительный, мать его, холод. Режущий свет и писк индикаторов, ввинчивающийся в уши. Вырвавшись из кошмара, он быстро произвел рекогносцировку: он лежит на койке в медотсеке, в носу дыхательная трубка, в вены заливают адскую смесь, назначение которой — временно заблокировать размножение мерзкого цетагандийского изобретения.

Если не получится, если они не успеют — зубастая цетская сволочь раскроет пошире свою метафорическую пасть, подвяжет несуществующее горло выдуманной мерзкой салфеточкой с вышитым вензелем Райского Сада и приступит к пожиранию его, Майлза Нейсмита Форкосигана, лорда Аудитора Барраярской Империи, ДНК, клеток и внутренностей.

Так что пусть будут капельница в руке и трубки в носу: хорошо, что не в горле. Трубка в горле означает наркоз, а наркоз — отказ органов или криозаморозку, прямо никак не выбрать, что хуже, все такое вкусное…

Да ладно если бы речь шла только о спасении его единственной и неповторимой шкуры. В результате хитрой провокации и изощренной лжи две воинственные империи, два давнишних военных противника оскорбленно сходились, быстро одеваясь броней, маневрировали, занимая выгодные для атаки позиции, и только хрупкая иголочка корабля с еще более хрупким полудохлым Аудитором у нее на борту могла бы остановить это движение.

«Пустельга», быстрейший курьерский корабль вооруженных сил Барраяра, и ее спутник — безымянный истребитель с «Принца Ксава» с гулом прорезали застывшее, как клей, бесконечное пространство, двигаясь в сторону Цетаганды, но это происходило все равно невообразимо медленно. Отчаянно долго. Невыносимо. Плюс еще несколько подходящих эпитетов, описывающих нечто очень скверное и чересчур большое, чтобы с ним можно было справиться.

Да, вот именно: большое, как межзвездная пустота, и такое же страшно холодное. Несмотря на капельницы, переливания, очистку крови, лошадиные дозы иммуностимуляторов, Майлза трясло так, что зубы, казалось, сейчас раскрошатся. И оставшиеся команды он будет отдавать, шамкая беззубыми челюстями.

Да и что мог приказать всемогущий Имперский Аудитор? Кораблям — лететь быстрее? Лейтенант Смоляни вместе с пилотом адмирала Форпатрила, имя которого Майлз спросил с самого начала и, к стыду своему, сразу забыл, и так выжимали из двигателей своих кораблей сто шесть процентов допустимой мощности. Как там учили в Академии, «двигателям грозит опасность взорваться только при нагрузке более пяти процентов выше нормы»? Ох, Майлз давно уже не молодой мичман, а пятнадцать лет по меркам флота — все равно что «сто лет назад». Сейчас, наверное, и стандарты другие, да и катера, на которых отрабатывали пилотирование его сверстники, нынешним пилотам должны казаться подобием фанерных... черт, как же называли на Старой Земле первые летательные аппараты? Полочки? Тумбочки? В ужасе, что ему действительно начала отказывать память, Майлз встряхнулся.

— Э-э, кхе? — выдавил Майлз неопределенное. Под белым материалом звание медтехника было не разобрать, да и не черты лица сквозь шлем виделись ему нечетко.

— Да, милорд, — наклонился к нему тот.

— Г-где мы? Н-новости?

— «Пустельга» движется через локальное пространство к точке входа в П-В тоннель на восьмом плече маршрута. Новостей нет… Но я сейчас спрошу у офицера связи свежее обновление, — с догадливостью у медика отношения явно складывались хуже, чем с основной профессией. Он затеребил наушник, беззвучно шевеля губами.

Майлз терпеливо уставился в потолок. Тот был выложен тускло-серыми квадратами плиток, и сквозь полуприкрытые веки казалось, что это карта, с которой исчезли все обозначения, осталась только координатная сетка, и приходится гадать вслепую, каково их нынешнее местоположение. Восьмое плечо, десятое… Интересно, у квадди считаются четыре плеча, раз у них целых две пары рук?..

— Последний пакет независимой почтовой сети мы перехватили пять часов назад, — виновато сообщил военный медик, словно это был его личный недосмотр. — С тех пор — ничего.

— Это тот, где кх-х-ха… было про Олу-Три?

— Так точно, милорд.

Ф-фух, еще на что-то мозги Майлза годны, и память ему не совсем отказала. Ола Три — одно из союзных Цетагандийской Империи государств. Если в подробностях, то уже известная ему новость гласила: правительство Олы Три объявило об интернировании на своей территории всех соотечественников Майлза и аресте имущества барраярских дочерних компаний. Более недружелюбным шагом стал бы только обстрел барраярского консульства. Если ничего не изменится дальше, дойдет и до него.

Блокада П-В туннелей. Сосредоточение кораблей. Дипломатические маневры, едва не более угрожающие, чем перемещение флотов.

— А мое сообщение… Бенину?

— Связист получил приказ повторять его каждый час, милорд. Не беспокойтесь, вам это вредно, — посоветовал ему медик тем утешающим тоном, каким общаются врачи с особо капризным пациентом, Аудитор он или нет.

Все-таки у врачей, даже военных, с субординацией особые отношения. Хотя Майлзу все чинопочитания были до лампочки что раньше, когда он носил лейтенантские кубики, что сейчас, когда обзавелся вторым по значимости титулом в Барраярской Империи, после лично его величества. Вот только… где же ответ на его сообщение? Вдруг он уже получен, а какие-то заботливые идиоты решили просто не беспокоить больного?!

— От-твет?! — выговорил он, стуча зубами.

— Не было, милорд, — признался медик сокрушенно и не удержался, чтобы не подпитать надежду тяжелобольного пациента: — Возможно, он ожидает нас у точки перехода к Ро Кита? Пока мы движемся, вряд ли нас поймают даже направленным лучом для передачи...

Все до последнего мичмана на обоих кораблях знали содержание отправленной депеши — незашифрованной, высланной по открытому каналу, повторяемой вновь и вновь. Отчаянное воззвание к главе службы Безопасности Райского Сада, гем-генералу Бенину: «Поверь, пропусти, дай нам оправдаться в том, в чем мы не виноваты, помоги нам спасти ваших похищенных детишек». Но неправдоподобное сочетание обстоятельств — точнее, умело подстроенное так, чтобы в него нельзя было поверить — плюс фирменная паранойя СБшника высочайшего ранга оставляли нешуточный шанс, что по ту сторону туннеля у Ро Кита их все равно встретят плазменным огнем.

Майлз бы отдал десять сантиметров роста… да нет, остаток жизни бы отдал, как отчаянно ему ни хотелось бы выжить, за одну возможность переговорить с главой цетагандийской СБ лично. Уж Бенина он-то смог бы убедить, а дальше все покатилось бы, как цепная реакция, как масло, вылитое на бурные воды…

— П-повторить… п-продублировать на резервной частоте…

— Вы это уже приказывали, милорд, — терпеливо напомнил ему медик. — Исполнено.

Переждав затяжной приступ кашля — раньше его не было, вот вам, господа медики, и новый симптом! — Майлз задал свой второй стандартный вопрос:

— Бел?

— Без изменений, сэр, — то ли медику надоела полная формальная манера обращения, то ли он, как всякий служивый барраярец, не задумываясь различал ипостаси собеседника. А сейчас его, конечно же, спрашивал не Аудитор при исполнении, а просто Майлз Форкосиган, в тревоге за жизнь давнего друга. Бел получил большую дозу чертовых цетагандийских паразитов и получил их раньше; в некотором роде он представлял живой (едва живой) прогноз здоровья самого Майлза. Правда, верно и обратное; и если он сам слабеет день ото дня, то и в случае Бела «без изменений» — это слабое, но равномерное ухудшение.

— То есть… кха!.. ему делается все хреновей, как и мне?

— Мы подключили в контур циркуляции четыре фильтра, понижающих температуру и фильтрующих паразитов из кровяного русла, — с необоснованным оптимизмом сообщил ему медтехник так, словно Майлз с Белом были сложными экспериментальными устройствами вроде ядерного реактора и охлаждающий контур гарантировал, что они не взорвутся.

— И помогло?

— Пока нет.

Следует отдать должное цетагандийским аут-леди — уж если они делают смертоносное биологическое оружие, то делают его на совесть. Конечно, никто не предполагал, что это оружие бесконтрольно вырвется из закрытых лабораторий аутесс во внешний мир. Интересно, способны ли будут эти дамы справиться с собственной заразой, если Майлз все-таки доберется до Ро Кита живым: если его не распылят плазменным зарядом, если не пойдет в разнос реактор его корабля, если, в конце концов, паразиты в его крови не успеют довершить начатое? Только на это остается и надеяться.

— Минуту терпения, необходимо снять кардиопоказатели, — потребовал медтехник.

Майлз глубоко вдохнул и дисциплинированно замер, заставив себя держать подбородок по возможности высоко, а руки — чинно вытянутыми вдоль тела. Яркий свет и звук подключенной к медицинскому оборудованию сигнализации, да еще обжигающе холодная дрянь, с любопытством стада голодных минотавров блуждающая по лабиринту его кровеносной системы, не способствовали ни физической неподвижности, ни психическому спокойствию. Мысль, что он, как последний идиот, попался в ловушку хитроумного цета и жить ему осталось недолго, сверлила мозг.

«Отставить панику, — приказал себе Майлз, заставляя сердце биться ровнее и реже. — В ситуации нет ровно ничего нового. Ты с самого детства знал, что тебе суждено умереть молодым, и вопрос только, всю ли жизнь ты проведешь, валяясь на больничной койке, или сумеешь выкроить час-другой и станцевать танец отражений с какой-нибудь прекрасной леди. Боже, Катерина! Прости, что подвел».

— Леди Форкосиган?

— Отдыхает. Если желаете, я разбужу миледи.

— Н-нет…

Его жена, подруга Бела Николь и тысяча готовых родиться аутских детишек в репликаторах летели на втором корабле их маленького конвоя, в благословенной изоляции от цетагандийской заразы. Вселенная полна опасностей, на грани войны — тем более, но Майлз обязан был твердо верить, что с обитателями «Пустельги» ничего не случится. Даже если не выкарабкается он сам.

— А что ба? — вспомнил он.

— Без изменений, милорд Аудитор. Мы держим его на психоактивных препаратах, прогноз благоприятный, — отозвался медик сурово.

Да, этот вопрос определенно задавало не частное лицо, а Аудитор при исполнении. Виновник всего происшедшего, в процессе погони за которым Майлз и попал под удар биологического оружия, беглое ба находилось в состоянии прострации, но было необходимо довезти его обратно на Цетаганду как минимум живым и способным на внятное признание. В противном случае его задача все уладить и не довести дело до войны двух держав… ну, не то чтобы делалась безнадежной, но изрядно осложнялась.

Тем временем медтехник рассматривал кардиограмму с чувством недоверчивой брезгливости, будто та была его женой, но злостно изменила с десятком извращенцев сразу.

— Мне не нравится ваша аритмия. Придется ввести… — Белые рукава биозащитного костюма затанцевали над боксом с лекарствами, выбирая из дюжин ампул нужную. Майлз попытался сфокусировать взгляд и прочитать надписи, но сейчас они выглядели менее понятными, чем тайнопись личных слуг аут-императора Цетаганды.

— Вам не стоит так беспокоиться, — добавил медик, видимо, встревоженный его молчанием, — Капитан Клогстон говорит, что в случае ухудшения у любого из пациентов еще остается возможность погрузить больного в анабиоз и тем самым затормозить развитие паразитов…

Майлз на полувздохе подавился кашлем и слабо задергал непривязанной к капельнице рукой, прося водички. Анабиоз — звучало слишком похоже на криозаморозку. А если он ненавидел что-то больше, чем криосмерть, — это разве что смерть настоящую.

— Дышите ровнее и постарайтесь поспать… — уговаривал его медик, поднося трубку поилки ко рту.

«Угу, — продолжил Майлз мысленно. — Ты еще скажи: «и никуда не выходите из каюты». Хотя медик в чем-то прав. Отставить панику! Ну да, ситуация хреновая, но еще никто не умер! Бел жив, Катерина жива и в относительной безопасности. Даже ты жив, не говоря уже о тысяче младенцев-аутов в багажнике «Пустельги»! Еще не всё потеряно! Ну же, парень, возьми себя в руки! Неужели всему виной выученная идиосинкразия на холод? Так представь, что лед, заливаемый тебе в кровь, на самом деле огонь, раскаленный до ярко-белого света…»

Свет, такой плотный и яркий, что приходится пробираться через него, как через снежную завесу. Как на Кайриле, во время бурана…

Отставить Кайрил!

«Представь, как будешь рассказывать отцу эту историю. Помнишь, как ему доверили отправить с Сергияра на Барраяр семнадцать репликаторов? Быстро сосчитай, во сколько раз ты больше беременный, чем граф Эйрел когда-то! Тысяча аутских младенцев — это весомый довод по любым меркам. Представь, как лет семь-восемь спустя ты навещаешь их всех в каком-нибудь детском саду… Не знаю, как растят ауты своих ребятишек, но надеюсь, они не дают им в руки ничего опаснее овсянки с рокфором. И они обступают тебя, как армия новобранцев, в руках плюшевые медвежата, робозавры и водяные пистолеты, заправленные кленовым сиропом…»

Тысяча — и еще два. Кроме тысячи единиц драгоценного груза, ради которого одна межзвездная империя начнет войну, а другая, защищаясь от несправедливого обвинения, будет вынуждена принять ответные меры, есть еще два младенца. Они мирно спят в особняке Форкосиганов, слушают убаюкивающие мелодии струнных квартетов, зевают и иногда сжимают-разжимают крошечные кулачки. Родители, вволю поспорив об их именах и планах на дальнейшую жизнь, решили, что будет весело прокатиться в давно откладываемое свадебное путешествие и вернуться как раз к их рождению из репликатора, но, похоже, они вернутся только, когда подросшие близнецы будут танцевать танец отражений на своем первом балу во Дворце.

Если будут. Если залп из цетагандийского гравидеструктора не разрушит в ближайшее время особняк, вместе с Форбарр-Султаной и половиной Барраяра.

Оставить, отставить панику! Форкосиган, ты должен выкарабкаться! Хреново было частенько, а сейчас, похоже, и вовсе нет надежды, но это не повод сдаваться. «Сдохнуть, но сделать!» Сообщение о случившемся на Станции Граф передается. Бел еще не умер. Катерина… Его прекрасная фор-леди не сдастся, нет. Даже когда Майлз остынет окончательно, она продолжит как его Голос.

И уж ее-то голос преодолеет и межзвездную пустоту, и этот навязчивый, неугомонный свет, бьющий в лицо миллиардом обжигающих снежинок.

Майлз напрягал все силы, стараясь не впасть в тяжелое, лихорадочное забытье за стеной бурана. Придет он ли в себя после него — каждый раз ему верилось все меньше. Только лекарства, которыми накачал его исполнительный медик, имели на это счет свое мнение.

«Начудил ты, братец, с успокоительным, — рассеянно подумал Майлз, чувствуя неровные толчки сердца. — Вон на тебе почки распускаются, цветочки с веточками… о, и слива на голове растет!»

Здравствуй, бред. Бред — это хорошо, это бывает. Его появление означает, что клетки мозга сейчас рвут друг у дружки из рук (или как их — нервных окончаний) — разносимые с током крови лекарства, закусывают ими и пускаются в пляс. Лучше бред, чем кошмары — особенно те, в которых является дед, граф Пётр, и требует голову лейтенанта Марко, чтобы продолжить партию в поло. И напрасно Майлз уверяет, что не может разбрасываться частями тела своих дендарийцев, это вообще моветон, да к тому же Марко не был представлен милорду графу, их же тетя Элис заругает, если застукает! Но еще хуже — застукать саму тетю Элис вместе с дядей Саймоном в беседке, пока во Дворце идет официальный прием!..

— …На ближайшие полчаса он в отключке, — донеслись до Майлза слова медтехника. Ответный голос что-то пробурчал (метелица образов не позволила расслышать) и вовсе размылся за свистом снега.

*3*

За что Молодой Хозяин Архива ценил подмастерье Ин Циня, так это за способность внимательно слушать, не пытаясь при том сделать умное лицо, а затем преданно забывать услышанное. Ума и памяти у Линь Чэня и самого хватало, а разум подмастерья представлялся для него идеально разровненной площадкой со свежим песком, на которой можно было чертить любые знаки. Иногда они складывались в искомый ответ или, во всяком случае, в дорожку к нему.

А еще тот был незлобив и вынослив. Вот стоит сейчас у входа с седлами и парой дорожных котомок, вид имеет преданный, и можно быть уверенным: ничего важного он в котомки сложить не забыл, а любимый чугунный чайник Хозяина все равно оставил дома. Впрочем, ехать им всего лишь в Гуанчжоу, это не дальний свет и даже не Восточная Ин за морем.

Линь Чэнь в который раз рассеянно погонял пальцем по блюду скрученные в тугие трубочки клочки бумаги. Их было так много, словно на этом блюде кто-то недавно поломал на кусочки целый веник сухих светлых веточек. Лекарь Янь писал ему отчеты с той же скрупулезностью и частотой, как вливал в своего пациента новые дозы отваров. Даже малыш Фэй Лю не имел шансов переловить всех его голубей.

Линь Чэнь полностью доверял умениям лекаря Яня. Его неусыпный надзор, строгость, травки, иглы и порошки успешно справлялись с побочными осложнениями, а зоркий глаз старого лекаря умел поймать ухудшение здоровья трудного пациента в самом его начале.

«Так откуда, скажите на милость, все время берется эта вредоносная дрянь?!»

— Кровавый кашель в следовых количествах, слабость, бледность кожных покровов, недостаточный ток крови в руках и ногах, периодическое беспамятство... — Линь Чэнь раздраженно раскручивал и отбрасывал в сторону крошечные свитки один за другим. Их содержание он успел выучить наизусть. — В какую пропасть я швыряю свои усилия, если вместо ожидаемого выздоровления получаю в результате обмороки и кашель?

Он еще раз праздно погонял бумажки на блюде, но те так и не сложились сами собой в иероглиф «мудрость».

За мудростью ему придется поехать в пригород Гуанчжоу.

* * *

Бесприютный лекарь Сюнь Чжэнь, как следует из его прозвища, нигде не задерживался надолго. То он жил с почетом в поместьях знатных сановников, то странствовал по цзянху, то гостил в Архиве, а то и останавливался для переписывания рукописей в каком-нибудь горном монастыре. В свое время именно он составил лекарство от кашля для хворого главы Союза Цзянцзо. Говорили, что из каждой сотни тех, кто прибегал к его помощи, исцелялись самое меньшее девять десятков. Молва приписывала ему плащ Волшебные Крылья, переносивший его с горы на гору, и утверждала, что у него хранится осколок агатовой ступки для лекарств, упавший с самой Луны из-под лап чудесного зайца.

Линь Чэнь понятия не имел ни про какие крылья или зайцев, однако проехаться в окрестности Гуанчжоу, где в это время года с моря дул легкий бриз, счел нелишним. Скажем, поесть тамошней змеятины, тушеной в сливовом соусе, посидеть в харчевне с видом на море, поговорить... Вот с кем встретится, с тем и поговорит.

Он любил странствия. Сидеть в Архиве, как будда в цветке лотоса, в состоянии полного недеяния, и тем не менее знать обо всем и иметь возможность на все повлиять — это, конечно, забавно, но он еще успеет этим сполна насладиться, когда его волосы станут совсем белы, а усы с бородой можно будет заплетать в косицу. А пока до старости далеко, он предпочтет сам проехаться к нужному ему человеку.

Ученик Ин Цинь трусил себе рядом на крепком муле, навьюченном припасами. Ответственной задачей ученика было молчать и слушать, пока Хозяин Архива рассуждает.

— Пять! Пять рецидивов болезни за полтора года жизни в столице, и это только те, которые оказались настолько серьезны, что гордый господин Мэй не сумел утаить их от своего лекаря.

А сколько раз этот хитрец просто тайно кашлял кровью в белоснежный платочек? Ставил дополнительную жаровню, чтобы не выдать, что у него сводит от холода пальцы? Оправдывал отсутствие аппетита срочными делами?

— Сто раз ему было говорено: «Болезнь твой враг. Нет позора в отступлении перед превосходящим врагом»? Но, похоже, ему проще считать противниками целителей, а за высшую доблесть почитать, когда удастся уклониться от какого-нибудь нашего предписания.

У лекаря Яня, при всем его упорстве, недоставало умений в разведывательно-диверсионных операциях, и глава Союза Цзянцзо бил его по всем фронтам. То бишь то и дело сидел на сквозняке, пропускал прием лекарств и зарабатывался до полусмерти. Стоило бросить Архив и лететь к Мэй Чансу самому, не жалея лошадей, чтобы поскорее увидеть симптомы своими глазами и прощупать пульс собственными пальцами. Но батюшка недаром так часто корил Линь Чэня за самонадеянность. Его «золотая пилюля» оказалась не только подспорьем, но и ловушкой: пока не будет принята последняя, десятая доза, двери дома Чансу для него закрыты. Явись он сейчас в гости к своему другу, тот, пожалуй, упадет в обморок прямо на пороге.

— Но как бы он там ни упорствовал, а мое снадобье вместе с лечением лекаря Яня должны была отбросить этого врага к самым дальним границам. Оно даже со смертоносной гадостью Уцзинь справилось, что говорить о кашле и слабости!

А что лекарь Янь быстренько списал чудесное исцеление на волшебство яда Огня-Стужи, который ревниво пожирает всю прочую отраву в крови, было только к лучшему. И Линь Чэнь, пусть он эти пару суток неистово маялся головной болью и дурными снами, порадовался своей предусмотрительности. Однако почему его золотое чудо ничего не могло поделать с мелкой регулярной дрянью, которая проявлялась все чаще и чаще с тех самых пор, как скромный господин по имени Су Чжэ въехал в столичные ворота?

— И ведь как удобно, — вздохнул он. — Слабость здоровья не мешает ему ни дышать ровно, ни говорить ясно; он не передает заразу всякому, кто приблизится, да еще и выглядит изящно, вызывая сострадание в сердцах самых закоренелых злодеев. Вот как это понимать?.. Ин Цинь, гуй тебя напугай в полночь, ты меня вообще слышишь?

Ответ определенно порхал где-то рядом, как хрупкая и яркая бабочка, но в руки не давался.

— Возможно, это говорит о торжестве духа над слабостью тела, Молодой Хозяин? — предположил подмастерье.

Бабочка издевательски пересела с левого плеча Линь Чэня на правое, только и всего.

— Дух, как же! На этот дух только понадейся, он в эффектном фейерверке самого себя сожжет.

Видя господина Мэй, легко обмануться, поведшись на исключительно тихий голос, гладкий фарфор лица и кажущийся лед натуры. Но тот, на чьем пепле вырос Мэй Чансу, в прошлой жизни носил прозвище «Огонек». И ради своей великой цели, которая его, можно сказать, из могилы подняла, этот идеалист не пожалеет спалить ни невинных свидетелей, ни хороших друзей, ни, тем более, себя самого.

Хоть это и расточительство — разменять одного гения на справедливость для семидесяти тысяч душ. Но ведь этот самый гений возник, проклюнулся, как птенец из яйца, из полубезумного, потерявшего человеческий облик мальчишки исключительно ради этого деяния. А Линь Чэню, значит, досталась незавидная роль курицы-наседки: ворчать и ахать, пока твой выросший в беспощадное чудовище птенец реет над полем боя в ливне стрел, прицельно клюет и когтит...

Линь Чэнь энергично помотал головой, избавляясь от лишних метафор и заодно от картинки летящего зверя цилиня, способного еще и гадить с высоты на врагов. Скосил глаза — едущий рядом подмастерье смотрел на него, как положено, преданно и бессмысленно.

— Ин Цинь, спину ровнее, упражнения для пальцев не забывай, — меланхолично заметил он. — Если полагаешь, что приятная прогулка верхом в моем несравненном обществе избавляет тебя от необходимости составлять предсказание урожая риса в провинции Фунцзянь на ближайшие три года, ты ошибаешься сильней, чем повеса, решивший запрыгнуть в окно спальни добродетельной соседки. Да, составляй в уме. И скажи спасибо, что я задал тебе рис, а не фунцзянских устриц. Они такие… скользкие.

* * *

Харчевня в Гуанчжоу оказалась вполне себе неплоха. И ветерок с моря задувал в двери, и чай весеннего сбора у хозяина нашелся, и даже музыкой слух посетителей деликатно услаждали. И всё бы ничего, но сама песня оказалась на редкость пакостной. В ней с мучительными подробностями излагалось жизнеописание некоей супруги хоу. Вернувшись после недолгого визита к родне, она застает на месте дома пепелище, небольшую армию цензоров, подпирающих обгорелые стены и требующих возвращения «взятого в долг» у городской казны, растратчика-супруга в виде бесприютного призрака, пятерых младших жен и весь выводок детишек, требующих заботы и внимания, и прочая, и прочая. Подробно расспрашивая домочадцев и соседей, она узнает, что всему виной, оказывается, демон в образе лошади, обманом проникший в усадьбу…

К пятому куплету Линь Чэнь окончательно убедился, насколько был прав представитель потустороннего мира, решивший порезвиться за счет сиятельного хоу. Что за привычка винить в каждой попытке казнокрадства случайно подвернувшуюся животину? Живешь не по средствам — так отвечай перед законом, при чем тут лошадь?! Завел шесть жен — так содержи их. Нет же! Сначала все смельчаки, горазды красоваться, а потом — брык умирать, и взятки с них гладки! А бедным вдовам теперь расхлебывай.

Но, хочешь не хочешь, приходилось слушать бесконечное сказание и ждать, пока человек, сидящий за столом напротив, утолит первый голод.

— Позднерожденный пристыжен, что ради его скудных знаний Господин Архива проделал такой долгий путь, — заявил тот наконец, отправив в рот и обстоятельно прожевав порцию лапши.

У сотрапезника Линь Чэня была редкая пегая бороденка, пальцы в пятнах от травяных отваров, а плащ — самый обычный, пусть и на добротной шелковой подкладке. И резной амулет с Лунным зайцем, действительно свисавший с пояса, был вовсе не агатовым, а из яшмы, желтой, как айва.

Но подмастерье Ин, притулившийся за общим столом у входа, выпучил глаза. На его глазах несокрушимая сила сталкивалась с непреодолимым препятствием: его мастер, в принципе не склонявший голову ни перед кем, был просто обязан отдать знаменитому целителю земной поклон в ответ на его показное уничижение, не то нарушил бы все мыслимые и немыслимые ритуалы.

— Смиренно прошу прощения. Ваш недостойный собеседник поклонился бы почтенному учителю в пол, но стоит ли этого ждать от ветротекучего бездельника вроде меня, пытающегося познать истину, но не знающего вежества? — нет, Линь Чэнь и сейчас не собирался идти на поводу у обычаев, и это, кажется, заслужило у Сюнь Чжэня одобрительную усмешку. — Искренне стыжусь, что отрываю вас от важного безделицей, но, увы, эта безделица составляет сокрушение моей души.

— У вас есть для меня больной, мастер Линь?

— У меня есть для вас вопрос, почтенный Сюнь.

Кустистые, с сединой брови удивленно приподнялись:

— Воистину, я дождался чуда. Есть ли под этими небесами такой вопрос, ответить на который Архив Ланъя сам не может? И если скромному лекарю не изменяет память, Архив всегда выставляет цену за свои ответы — так сколько же должен стоить этот?

— Забота о друге делает ваш ответ воистину бесценным для меня, велико или мало окажется ваше беспокойство. Назовите вашу награду сами, почтенный, а я согласен заранее.

Ин Цинь у дверей аж губу закусил от волнения, уверенный, что сейчас перед ним мироздание вывернется наизнанку, а Бесприютный лекарь потребует в качестве платы самое малое жемчужину Царя Драконов.

— Вы пристыдили меня своей щедростью, мастер, — хмыкнул лекарь Сюнь, покачал головой. — Тогда я всего лишь попрошу с вас ответ на один вопрос — из тех, на которые вы сможете ответить прямо здесь и сейчас. Будет ли это справедливо?

— Почтенный Сюнь знает все о справедливости, и он — не дух и не оборотень, чтобы поймать меня на игре в загадки.

— Хотел бы я стать бессмертным духом, но я всего лишь старый человек, чьи волосы — поредели, а любопытство — оскудело с годами. Так чем я могу помочь вам, мастер Линь?

Линь Чэнь сперва налил себе и собеседнику подогретого вина и начал обстоятельно:

— Как я уже упомянул, почтенный, у меня есть друг. Человек выдающихся талантов, но недужный, который обращался ко многим лекарям для облегчения своих хворей, и вам тоже приходилось его пользовать. Господин Мэй из Цзянцзо.

— Разумеется, я помню этого достойного господина. И в чем же состоит затруднение?

Про яд Огня-Стужи в крови Мэй Чансу Бесприютный лекарь знал и прежде, оттого Линь Чэнь пропустил предысторию и сосредоточился на нынешнем обескураживающем положении. Он описал всю ситуацию скупыми точными фразами, без рисовки, с той же откровенностью, с какой отчитывался бы перед собственным отцом. Симптомы, которые проявляются у больного постоянно: обмороки, холодные конечности, бледность, кашель с кровью, недостаток аппетита. Симптомы, которых стоило бы ждать вместе с кровавым кашлем, однако нет ни одного из них: одышка, жар, изменение голоса, боли в груди или расстройство желудка. Предположения, перебранные и отброшенные: незажившая внутренняя рана, чахотка, паразиты, легочная лихорадка, язва желудка, больное сердце… нет, все не то. Предпринятое лечение и увеличивающаяся частота внешних проявлений недуга. Истощение ци? Нет, в этом отношении приняты все возможные меры, и будь дело в нем, болезнь не развивалась бы так быстро. Линь Чэнь осторожно добавил, что по неким причинам сейчас не может наблюдать больного сам, однако добросовестности его нынешнего лекаря доверяет всецело.

— А выводы… выводов у меня нет никаких, — признался он. — Единственное объяснение, приходящее мне на ум, — предположение об одержимости духами. А это, по моему мнению, самое беспомощное оправдание, какое может выдумать целитель, стоящий над ложем больного и просто не знающий, что про него сказать. — И он неожиданно добавил: — Лекарь, сваливающий свою работу на заклинателя, хуже нерадивого повара, который, пропив муку и масло, лепит к праздничному столу баоцзы из волшебной грязи.

Лекарь Сюнь послушно хихикнул, потом несколько раз пропустил бороденку между пальцев.

— А почему вы полагаете, мастер, что духам не место вокруг господина Мэй?

«Потому что у него в голове их и так семьдесят тысяч обретается», — мысленно ответил Линь Чэнь, но ответил, конечно, так, чтобы даже полусловом не намекнуть на чужую смертельную тайну:

— Я умею лечить лишь то, что знаю, лекарь Сюнь. На волю богов и происки духов я повлиять не способен.

Сюнь Чжэнь пожевал губами.

— Говорите, у него проявляются все виды телесной слабости и недостаток полнокровия… Скажите, а гостил ли он у вас на Горе Ланъя? И если да, как ему дышалось в горном воздухе?

— М-м… да прекрасно, — припомнил Линь Чэнь.

— И его драгоценное здоровье вызывает опасение именно сейчас, когда он переехал из холодного Ланьчжоу в мягкий климат Цзиньлина?

— Воистину так.

Лекарь Сюнь молча кивнул и принялся не спеша доедать свою лапшу. Линь Чэнь терпеливо ждал, поглаживая пальцем пластины веера. Если на его вопрос есть ответ, он его сейчас узнает. Если нет — хотя бы испытает разочарование на несколько минут позже.

Наконец Сюнь Чжэнь заговорил:

— Зная вас, мастер Линь, и будучи наслышанным о репутации лекаря Яня, я не сомневаюсь, что господин Мэй получил наилучшее лечение сообразно признакам своей болезни и что от вашего внимания не ускользнули ни его пульс, ни зрачок, ни дыхание. Я могу, если вы пожелаете, навестить господина Мэя в столице, осмотреть и вынести свое суждение. Но, по моему разумению, при единичном осмотре мне вряд ли повезет заметить нечто важное, ускользнувшее от двух опытных лекарей. И я полагаю, что, будь его недуг безусловно смертелен, вы бы не пришли ко мне вовсе.

— Все так, — коротко подтвердил Линь Чэнь. Если и оставалась угроза, что когда-нибудь потом глава Мэй просто заснет — и уже не проснется, то «безусловным» он такой исход считать отказывался как неприемлемый, да и просто оскорбительный для целителя.

Бесприютный Лекарь вздохнул:

— С возрастом мы делаемся многословны. Не обессудьте, если я начну свое рассуждение с вещей, которые вы наверняка знаете еще со времен ученичества.

— Как будет вам удобнее, почтенный, — развел ладони Линь Чэнь, ощущая что-то среднее между предвкушением и страхом разочарования. Что знаменитый лекарь мог уловить в его рассказе такого, что бы натолкнуло его на новую мысль?

— Считается, что болезни бывают пяти родов. Те, которые находятся в коже, лечатся простым прижиганием; болезнь, попавшую в кровеносные сосуды, исцеляет иглоукалывание; болезнь, спустившаяся в кишки, требует для излечения отваров и пилюль; и наконец, ту болезнь, которая сосредоточилась в мозге костей, можно побороть лишь введением лекарственного снадобья в каждую кость, и лишь немногие целители могут это провести, а немногие больные — пережить. Впрочем, о последнем мастер Линь наверняка знает куда лучше меня. Но что вы скажете про болезнь, которая вместе с духами витает над кожей, и это не моровое поветрие?

Как интересно… Действительно, «Жизнеописания» великого врача Хуа То Линь Чэнь по настоянию отца заучивал давным-давно, когда был куда моложе нынешнего Ин Циня. Только вот про пятый род болезни там определенно говорилось, что она неизлечима, а шестой и вовсе не упоминался.

— Когда я был молод, мой учитель поведал мне случай, которому сам был свидетелем. Некий купец занемог вскоре после того, как его почтенного родителя хватил внезапный удар. Нутро его больше не принимало пищи, и та становилась ему ядом: он то и дело весь опухал, точно покусанный дикими пчелами, и задыхался чуть ли не до смерти, если тотчас не извергнет съеденное. Сперва заподозрили отравление ядом гу, но, когда не помогли ни отвар из белого кошачьего хвоста, ни истолченный безоар, лекари отступились, сойдясь на том, что дело не в яде, а в том, что дух покойного не почтили должными обрядами. Заклинатели из даосского монастыря изгоняли гневный дух в столетние утиные яйца, окропленные кровью; дым от бумажных денег, сожженных на алтаре предков, стоял в воздухе так густо, словно это был туман; обессилевший купец клал один поклон за другим у поминальной таблички отца — ничего не помогало, и он шаг за шагом приближался к концу своих дней.

Ин Цинь слушал это повествование издалека, не отводя глаз и восторженно приоткрыв рот. Сам Линь Чэнь прислушивался к рассказу с долей рассеянного скептицизма, воспринимая его как притчу, а не точное и полезное ему описание излечения. Сюнь Чжэнь, конечно же, заметил это.

— Вашему ученику было бы поучительно выслушать полную историю, рассказанную без единого отступления от канонов повествования, но вам самому не терпится знать суть, верно, мастер Линь? Это был чай. Больной всякий раз отторгал пищу, когда запивал ее глотком обычного чая, свежего улуна из лучшего весеннего сбора. Оказалось, что, когда его отца хватил внезапный удар, купец ходил по чайным лавкам и потому не смог ни помочь своему родителю, ни принять его последнее дыхание. Почтительность же в нем была такова, что вина и горе превратили для него добрый напиток в яд. Духи не тронули ни его кожи, ни костей, но пробрались вместе с дыханием в голову и затаились там; вот вам и шестой вид недуга, о котором «Жизнеописания» не говорят за его сугубой редкостью.

Запив глотком вина долгую речь, Сюнь Чжэнь подвел итог:

— Где больной одержим злым духом, способны помочь усилия заклинателей: не будут лишними и колокольчики, и сутры, и окуривания. Но там, где захваченный одним чувством человек впускает духа в себя сам, и его воля держит поводья... Спасти его могут разве что разом умения лекаря, талант дознавателя и собственная удачливость.

— И вы, почтенный, полагаете, что мой случай именно таков?

Предположение было настолько диким и противоречащим лекарскому опыту Линь Чэня, что даже, пожалуй, взывало, чтобы его перепроверили по всем правилам. «Этот дух в фейерверке самого себя сжечь способен», — вспомнилось ему кстати.

— Ничтожный не мнит себя подобным чудотворному Хуа То, который прозревал суть и видел невидимое, хе-хе, — добавил положенные церемонии в конце Бесприютный Лекарь. — Не знаю, есть ли хоть крупица пользы для вашего больного в том, что я вам сейчас поведал. Но, как говорится, если черепаха начинает вести речи человеческим голосом, ищи оборотня; а если болезнь сопротивляется должному лечению, может, ее истоки коренятся вовсе не в теле? Я уверен, что с тем рвением в поиске знаний, каким одарен Молодой Хозяин с горы Ланъя, он сумеет отделить в этом деле истину от пустых домыслов.

Что ж, значит, желанный ответ Линь Чэнем получен, и такой, до которого он, пожалуй, сам бы не додумался. Теперь его дело решить, насколько совет полезен и как решить новую задачу, выросшую на источенном его размышлениями теле старой, словно гриб на трухлявом пне. Пора закругляться. И так глаза его подмастерья, наблюдавшего за происходящим в предписанном ему строгом молчании, сделались уже с блюдца величиной.

— Благодарю, вы облегчили тяжесть у меня на душе и задали загадку моему уму. Так чем я могу отблагодарить вас за вашу мудрость?

Сюнь Чжэнь степенно кивнул.

— Вы обещали мне ответ на мой вопрос. Но, когда я брал с вас обещание, я не знал, что мой собственный ответ уже вертится на кончике языка. Мне не достичь небес, попроси я о ценном воздаянии за сущую малость, не стоившую мне ничего. Так что мой вопрос совсем прост. Скажите: вот тот отрок, на скамье у двери, он же с вами пришел? Почему у него на голове корзинка с вареным рисом и миска устриц?

— А? Домашнее задание, почтенный, — расплылся в невольной улыбке Линь Чэнь и наконец-то склонил голову перед мудростью старшего.

*4*

Мягкая, безоблачная ночь послушно распростерла свой покров над императорским дворцом. Звезды на небе были видны так отчетливо, слово каждая из них была проколом в ткани небес, откуда изливалось на мир беспощадное сияние.

Зоркие глаза императора и сейчас могли различить каждую из них по отдельности.

— Одни видят в звездах драгоценные бриллианты вселенной. Другие светляков, расцвечивающих ночное небо. А мне сейчас кажется, что они — прицелы плазменных орудий, нацеленных нам в самое сердце. В средоточие наших надежд.

— Мы окружены варварскими мирами, сир, — склонился перед своим повелителем человек в красном мундире. — И в этом величие нашей нации.

— И ее же несчастье, — тихо поправил Флетчир Джияджа. — Все инопланетники — низкие воры, не заслуживающие ни чести, ни доверия, несмотря на любые свои уловки. Но до сих пор они не смели посягать на то, о чем им даже подумать было бы запретно. На то, в чем сосредоточен смысл нашего существования...

— Я разделяю скорбь Небесного Господина по погибшим и пропавшим на Ро Кита.

Император Джияджа впился в главу своего СБ пронзительным взглядом черных глаз.

— Ты же понимаешь, гем-генерал, что это, по большому счету, твоя вина?

— Если Небесный Господин пожелает, чтобы я принес ему извинения по всем правилам, я немедля это сделаю, — пожал тот плечами равнодушно, словно речь не шла о ритуальном способе покончить с собой. Рисунок сложного грима на его лице — черно-белого с красной подводкой — не дрогнул ни одной линией

— Если я этого захочу, Бенин, я тебе так и скажу, — огрызнулся император. — Несомненно, на пороге войны отрубить себе правую руку будет с моей стороны очень уместным решением, как полагаешь?

— Вы уже приняли решение, сир? — в голосе генерала Бенина прозвучала едва заметная тень напряжения.

— Недостойно нашего величия было бы снести любое наглое деяние с их стороны. Но, что беспрецедентно, здесь оказались затронуты не только политические материи, не только интересы Небесной Империи. Пострадала сама раса аутов! Наше новое поколение одной из сатрапий похищено, и их судьба неизвестна; планетарный консорт захвачена или убита. Мы не можем оставить такое преступление безнаказанным.

Он поднялся и принялся расхаживать по кабинету в вихре шелковых одежд — белых, как того настойчиво требовало случившееся. Император Джияджа еще не решил, выносить ли свое горе на люди, но наедине с собой и самым приближенным к нему человеком облачился в траур просто по велению охваченной негодованием и яростью души.

— Пока что барраярцы утверждают о своей непричастности, — осторожно предположил Бенин.

— Эти заявления не способны обмануть и слепого. Факты, генерал, факты! Корабль Звездных Яслей с детьми Ро Кита пропал на маршруте к планете, находящейся под управлением барраярцев. Его груз был тайно вывезен с барраярской планеты на корабле, принадлежащем их императрице! А теперь еще выясняется, что тысяча пустых репликаторов нашего производства были спрятаны поблизости от ее дворца. Ровно тысяча, по числу похищенных ими детей. Разве это не говорит само за себя?!

— Да, сир.

— Мы должны жестко, беспрекословно, раз и навсегда дать понять зарвавшимся инопланетникам, что экземпляры аут-генома — не фишки на столе для политической игры. Что даже поднять глаза в этом направлении для них будет равносильно коллективному самоубийству. И дать понять это любыми средствами!

— Мы уже несколько столетий не вели войну на истребление с государством, чья военная мощь по порядку почти сравнима с нашей, — хладнокровно заметил генерал Бенин.

— Но все же не равна ей!

— Я так и сказал, сир.

— Мы сможем залить плазменным огнем их столицу и сравнять ее с землей. Но опыт показывает нам, что в этом случае надо будет вычистить планету до голого камня, чтобы потом их мстительность не отлилась будущим поколениям. Мы могли повергнуть их, не уничтожая, когда они были дикарями — хотя и тогда была среди твоих собратьев по расе радикальная клика, намеревавшаяся сделать это и снять барраярский вопрос с повестки дня раз и навсегда… Тогда эти гемы оказались в конечном итоге казнены за измену, но сейчас я жалею, что они не преуспели.

Его жесткое бледное лицо сейчас казалось вытесанным из мрамора, только пятна полыхали на щеках.

— До чего только может дойти создание, называющее себя человеком! Посягательство на нерожденных детей и аут-консорта со свитой? Я знаю, барраярцы не щадят и своих собственных детенышей, мне знакомы ужасающие истории про то, как во время Великой войны они подкидывали тела новорожденных в расположение наших войск в качестве бомбы или нещадно уничтожали собственных женщин, несмотря на все декларации, что жизнь матери священна. Но я полагал, что это людоедское поведение они избыли со временем. Зря полагал, выходит. Чего ещё ждать? Чтобы барраярские варвары обнажили свои ножи прямо в моем дворце и начали срезать наши скальпы себе на сувениры, как у них это принято?

— Но, ваше величество…

Император Цетаганды остановился на полушаге. Глубоко вдохнул. Снова превратился из мечущего молнии небожителя в бледную статую. Обеими руками подобрал пряди длинных смоляных волос и откинул за спину.

— Это метафора, Даг Бенин, — произнес он сухо. — Выражающая степень моего возмущения. Не пытайся выглядеть тупым солдафоном, который этого не понял.

— Я понимаю, что вам надо излить свой гнев, сир, — признал генерал Бенин, — и готов предоставить для этого собственную склоненную голову. В конце концов, речь идёт о пропаже груза, отправленного из Райского Сада, а значит, я действительно разделяю вину. Но когда он утихнет, я прошу вас отдать мне распоряжения, связанные с моими непосредственными обязанностями, чтобы я не терял ни минуты. Если вы пожелаете обрушить карающий меч на их народ, промедление ослабит нас.

— Так-то лучше, — проворчал цетагандийский император.

Помолчал немного и произнес задумчиво:

— Я отдаю себе отчет, что справедливое возмездие посягнувшим не может стать полумерой. Однако если мы истребим эту нацию за дерзкое преступление ее правителей, это поставит Небесную Империю в долговременную оппозицию ко всем остальным обитателям Сети. Возможно, даже в политическую изоляцию. Я не вправе исключить возможность, что произошедшее является не варварской эскападой этих дикарей, а провокацией со стороны тех сил, которым желателен именно этот исход. Однако в любом случае мы не имеем моральной роскоши оставить злодеяние безответным. Иди, разбирайся, гем-генерал. Или ты предоставишь мне вскоре и прямо здесь виновника этого горя и позора нашей расы — связанного, коленопреклоненного и с предельно ясными доказательствами его вины, которые удовлетворят любого пристрастного свидетеля. Или мы покараем тех, в чьем злодейском умысле до сих пор не имели оснований сомневаться. Свободен, исполняй!

* * *

Черные волосы стекали по белым одеждам. Широкие рукава взлетали, как увенчанные пеной волны перед началом бури. В глазах застыл арктический лед.

— Небесный Господин принимает сейчас решение о возмездии одной державы за злодеяния другой, — твердо провозгласила императрица Райан. — Это в его воле. Но что бы он ни решил, лично виновные в гибели нашей сестры и детей должны будут понести кару. Это — наше, аутов, дело. У нас достаточно для этого собственных возможностей.

— Скорее, средств, — заметила женщина столь же прекрасная и высокая, но не черноволосая, а с сетью искусно переплетенных рыжевато-светлых кос. Про арсенал биологического оружия, которым располагали аутские генетики, и диапазон их возможностей создать что-либо свеженькое и точечно нацеленное она знала все.

— СБ Райского Сада подчиняется мне, Пел.

— Безусловно, — согласилась аут Пел, консорт Эты Кита, имевшая дело с внутренними делами Райского Сада чаще, чем любая из ее сестер. — Так же безусловно, что гем-лорд Бенин лично предан твоему супругу, и вряд ли любой отданный тобой приказ не достигнет слуха Флетчира в тот же лень.

— В этом деле нет ничего, что я не могла бы сообщить Флетчиру Джиядже, глядя ему в глаза, — отчеканила Райан. — Я — императрица, старшая по генетической ответственности, и это означает не только обязанность делать ему наследников, как ты прекрасно понимаешь! И для этого решения мне не потребуется созывать совет консортов!

Парящее кресло Пел подплыло чуть ближе к Райан.

— Выглядело бы крайне демонстративно, если бы ты действительно отозвала сейчас консортов с других сатрапий. А учитывая, что одна из них погибла именно во время такого путешествия, еще и неблагоразумно.

Райан мгновенно оценила все невысказанные подтексты этой фразы. Ее давняя подруга Пел не доходила в разговоре даже до мягкого упрека, но напоминала, что открытые действия всегда уязвимы куда больше, чем тайные намерения. Но Райан была не в силах и не в праве бездеятельно ждать. Мало что могло вывести из себя аут-леди, однако наглое покушение на суть и цель их существования, на генетическое будущее постоянно изменяющей себя расы сверхлюдей, было именно тем несмываемым оскорблением.

— Ты полагаешь, что проклятые варвары грозят нам и в самом сердце нашей империи? — парировала она, сознательно отвечая лишь на высказанное вслух. — Тем правильнее будет нанести им удар немедля.

Пел Наварр должна была понимать все ее чувства до мельчайшего оттенка, однако ответила:

— Я разделяю твое горе и гнев, аут Райан. Но позволь спросить, не потому ли твой гнев на барраярцев так яростен, что прежде ты питала расположение к одному из них?

Да, Пел умела читать в ее сердце. Райан устало вздохнула:

— Само собой, Пел. Конечно, питала и не собираюсь этого скрывать. Ты сама отвозила мои поздравления маленькому Форкосигану, когда он получил свою высокую должность. — Она понизила голос: — И их нынешней императрице, когда эта женщина, будь она проклята, взошла на барраярский трон.

Новое поколение расы — дело женщин. Эту нехитрую истину понимали даже варвары, но аут Райан никогда и помыслить не могла, что новая барраярская правительница, извратив саму суть этой мысли, прикажет похитить партию младенцев-аутов, доставляемых из Райского Сада в пограничную сатрапию.

— Не лично же она руководила диверсией, — покачала головой Пел. — Тот, чьими руками осуществилось это злодейство, затаился в самом сердце нашей Империи. Наш долг покарать задумавших преступление — но прежде всего отыскать исполнителей и устранить угрозу безопасности. Мы не можем принять окончательного решения, не зная точно, кто содействовал этим планам здесь.

— «Мы»?

— Безусловно. — Голос Пел стал тверже, чем когда-либо за весь разговор. Напоминая, что цетагандийская императрица воплощает чаяния всей расы аутов — и, значит, редко когда получает право на принятие решений единолично. — Ты ведь не откажешься принять помощь сестер в деле, которая затрагивает нас всех?..

* * *

Расстояние между Комаррой и Барраяром.

Переход между Комаррой, Архипелагом Джексона и Сектором Квадди. Варианты П-В перемещений между Ро Кита, Тау Кита, Ола Три, Землей, Архипелагом и опять-таки Сектором Квадди. Расчеты топлива для пересечения локального пространства звездолетами разных типов и полётных масс, нормы потребления кислорода и системы жизнеобеспечения для экипажей.

Варианты, варианты, варианты.

Горничная… конечно, не только горничная, а агент СБ со специальной подготовкой, невысокая и не способная выиграть конкурс красоты (зато способная уделать любого киллера, гангстера или даже джексонианского биоконструкта, покусившегося на официальный приз), флегматично проследила за очередным листком, упавшим с письменного стола. Подобрала и добавила к стопке таких же смятых и исчерканных обрывков. Лаиса не сомневалась, что беглого взгляда, брошенного девушкой на записи, достаточно, чтобы запомнить их и при необходимости воспроизвести до последней запятой.

Для этого вовсе не нужен чип эйдетической памяти. Всё, что делает столь значимый человек, как император Барраяра, ты просто помнишь.

Или, в данном случае, императрица.

Хотя, справедливости ради, запоминать сложные формулы вычислений, да еще с точностью до пятнадцатого знака после запятой, та еще работенка даже для матёрого СБ-шника.

Из соседней комнаты послышались шаги. Еще одна придворная дама, на сей раз — лично рекомендованная леди Элис няня. Не столь брутальная, зато элегантная и благопристойная, как и всё, что имеет отношение к леди Форпатрил. А еще у этой женщины мягкая, еле уловимая смешинка в карих глазах, трое детей-подростков на попечении мужа и его родни, и она уже вторые сутки НЕ спрашивает разрешения послать запрос Службе Безопасности о том, где они находятся и вообще, что происходит в их маленьком мире.

Цифры, конечно, говорят обратное, все эти парсеки, звездные года и прочие способы измерения Вселенной и технологий перемещения в ней, но на самом деле всё это фикция, дым. Мошенничество! Вот правильное слово! Вселенная — это мега-мошенничество; на самом деле мир гораздо меньше. Купол Солстис, под хрустальными небесами которого Лаиса Тоскане провела большую часть жизни. Теперь — Форбарр-Султана, ее безграничное ярко-синее небо, свободно бегущая река, разделяющая город, зеленые терраформированная и бурые исконно барраярские леса вокруг.

Нет. На самом деле мир еще меньше. Особняк в десяток комнат, из которых наиболее важны сейчас две — ее, императрицы Лаисы, личный кабинет, и соединенная с ним детская. А еще — комната в замке Форхартунг (или во дворце, или в каком-нибудь неизвестном бункере СБ), где сейчас выслушивает очередной доклад Грегор. Высокий, худощавый и спокойный до паранойи человек, ответственный за мирную жизнь трех планет.

Нет. Просто — за жизнь трех планет.

Поток цифр, выбегающих из-под золотого пера, приостановился. Лаиса поняла, что вот уже минуту сидит, уставившись на экран комма, где отображается сеть П-В -тоннелей, и ничего не делает. Даже не слушает, что ей докладывает придворная нянька.

Космос всемогущий! Да что же происходит! Она ли это — комаррская девочка-деляга? Во что она ввязалась?! Это не просто жесткие переговоры, и не проблемы с организованной преступностью, это, мать вашу, планетарная война!

То, что однажды уже пережила семья Тоскане.

То, чего Лаиса Тоскане, изучив вопрос со всех экономических, юридических и социальных точек зрения, в свое время поставила целью всячески избегать. По причине нерентабельности, трудностей процесса контроля и нецелесообразности большого количества человеческих жертв.

Сколько их будет в случае, если Цетаганда решится перейти от угроз к действиям?

Лаиса тряхнула головой и заставила себя не смотреть на комм, который мог бы через полсекунды вывести ежечасно обновляющуюся статистику населения Барраяра, Комарры и Сергияра.

— Простите, я отвлеклась.

— Я сказала, что его высочество спокойно спит, — терпеливо повторила няня. Посмотрела участливо и спросила, не желает ли ее величество чая.

— Чай — это хорошо, — покладисто кивнула Лаиса. Покрутила в пальцах ручку со старинным «вечным» пером, один из памятных свадебных подарков. И добавила свою привычную шутку: — Особенно когда он кофе.

Горничная невозмутимо развернулась и поплыла в сторону кухни.

Есть надежда, что она так же спокойно будет отстреливаться от цетагандийского десанта, или что там может произойти во время военных действий…

«Война как причина не получить ежевечерний чай? Какая умопомрачительная глупость! — сказала барраярская императрица отражению красивой блондинки, случайно пойманному стоящей на углу рабочего стола рамкой с голографией. На снимке высокий худощавый человек в красно-синем мундире вёл белоснежную лошадку, на которой, смеясь, красовалась девушка в свадебном платье. — Да, возможно, в расписании чаепитий и возникнут проблемы, но пусть об этом думает леди Форпатрил».

Вместо того, чтобы бегать по потолку и кричать «Всё пропало!», надо хорошенько спланировать свои действия в разных исходах ситуации и просчитать единые факторы, обеспечивающие наиболее приемлемый результат. А он заранее известен: это жизнь твоей семьи, еще неплохо бы — жизнь клана Тоскане, а значит — потенциальное невмешательство Комарры в бойню галактических масштабов. Только как это сделать, космос всемогущий? Какое чудо может спасти планету, которую природа наделила выходом к десятку обитаемых миров и которую только ленивый захватчик не хотел бы превратить в личный карманный путеводитель?

Соберись. Есть «здесь и сейчас». Есть твой муж и ребенок, которому нужна мать, а не комм, перегревшийся при решении задачки с делением на ноль. Окончательное решение еще не принято; обвинение в краже корабля с аут-детьми всего лишь истерия средств массовой информации, а не официальная нота. Значит, есть возможность подготовиться к ответу.

Как?

Рассчитать полётное время при переходе от Архипелага Джексона, где пропавший корабль выходил на связь с Райским Садом в последний раз, и всеми — всеми! — возможными точками выхода из п-в-тоннелей.

Время. Расстояние. Потребление кислорода. Энергорасход системы жизнеобеспечения экипажа. Возможности, возможности, возможности…

Лаиса, подарив милую безадресную улыбку миру, пребывающему где-то там, за бронированными окнами ее временного охраняемого обиталища, вернулась к своим занятиям.

Она снова бросила взгляд на рамку — на сей раз голография изображала ее отца с первым внуком на руках. Почти одинаковые круглые лица старшего Тоскане и юного Форбарра смотрели друг на друга с испуганным обожанием.

Семейство Тоскане эксперт по возможностям. Оно знает, как создавать ключевые узлы различных выборов, как расстояние и время превращать в деньги, а деньги — в жизнь. Конечно, не в сами молекулы ДНК, но то, что очень и очень облегчает существование их итоговой «упаковке»: дома, биофермы, заводы, технологии.

Довольно паники. На Барраяре достаточно специалистов по ведению войны всеми возможными способами, и даже присутствующие в данной комнате не исключение. Пусть и со смешинкой в глазах, пусть и в платье горничной с идиотской пелеринкой.

Специалистов по выживанию меньше.

«Поэтому мы так ценимся», — усмехнулась Лаиса, меняя слайд на комме. Цифры надо почувствовать, пропустить через собственный мозг, написать собственной рукой на пластбумаге. В этом есть своеобразная магия.

Может быть, именно ее и не хватает сейчас, чтобы остановить космические армады, неспешно плывущие через пространство и время к позициям атаки?

Нельзя думать о том, что может случиться. Надо — о том, что есть здесь и сейчас.

* * *

Летняя ночь давно миновала — ушла тяжело, нехотя, отступая от старинных окон дворца, точно прилив. Наступило хмурое, темное утро. А Грегор еще не ложился, да и не собирался.

Неделю назад он распорядился, чтобы Лаиса с маленькими уезжала. Нет, сама она была решительно против, но... Официальный предлог — здоровье недавно родившегося принца требует курортного климата и спокойствия. И, как Лаиса ни возражала, что принцип «женщин, ослов и ученых — в обоз!» устарел, что они супруги и должны разделить общую судьбу, что, если начнется война, ее бегство уже никого не спасет, — Грегор был непреклонен. Официальное обвинение в похищении детей цеты выдвинули именно против барраярской императрицы, значит, и прятать надо ее. И… Он тяжело вздохнул. И сыновей, чтобы в роду Форбарр остался хоть кто-то, если Грегор погибнет, защищая свою страну.

Женщины — в тылу. Мужчины — на переднем крае.

Хотя нет — передний край сперва пройдет не здесь. Если Цетагандийская Империя все же решится напасть, первой линией обороны станет выход П-В туннеля ближе к Сергияру. а первыми, на кого обрушится шквал огня — командующий флотом адмирал Джоул и вице-король граф Форкосиган. И уж крупнейший стратег прошлого века в стороне от битвы не останется: даром что ему хорошо за семьдесят, но в недавних планетарных учениях его сторона выиграла с приличным преимуществом. Знает ли Майлз, который в отчаянной попытке все исправить рванул в сторону врат к Ро Кита, что сейчас в первую очередь спасает жизнь своего отца?

Грегор еще раз вгляделся в строки письма, пришедшего по прямому лучу с Сергияра: Эйрел Форкосиган излагал свои соображения сухо и четко, без церемоний и вводных фраз, с почти машинальной привычностью перечисляя свои предположения и рекомендации на все возможные случаи развития ситуации, вплоть до самого критического. Блестящий образчик стратегии, для самого Грегора недосягаемый. Хорошо восседать на монаршей табуретке и руководить Империей в дни мира и процветания, упражняться в политической эквилибристике, ловко проталкивать через упрямцев в Совете непопулярные решения — но, когда доходит до балансирования на грани и войны, сразу вспоминаешь, что именно регент адмирал Форкосиган прикрывал страну от самого острия вражеской атаки во время Второй Цетагандийской войны четверть века назад. И что ты сам так не умеешь.

Уйдет предыдущее поколение, всесильное и жесткое, прошедшее не раз через горнило войн, но давно уже постаревшее — что будут делать нынешний император и его сверстники? Ему вдруг остро захотелось поговорить об этом с Майлзом. С Майлзом, который успел уже не одно кровопролитное сражение зацепить краешком, терять в них своих людей, убивать и даже самому оказаться убитым, к счастью, обратимо. Но Майлз был далеко. Только недавно с другого конца Вселенной от него пришло известие: похоже, он поймал за хвост источник всех нынешних бед и намерен попытаться спасти ситуацию. Доклад в типично Майлзовском стиле «не делись подробностями с начальством до завершения дела». Однако сообщения в сети П-В туннелей ползут небыстро и уж точно запаздывают в сравнении со скоростью плазменного огня. Звезда, свет которой ты еще видишь, может уже вспыхнуть и отгореть. В каком состоянии сейчас Майлз, жив ли, где находится, что предпринимает — неизвестно. Единственное, что остается Грегору — тянуть время, чтобы скорость событий сравнялась со скоростью прихода информации.

Вот это его стихия. Не будь он императором, из него вышел бы сносный дипломат с хорошо подвешенным языком. Переговоры шли раунд за раундом, обе стороны отчаянно обвиняли друг друга в оскорблении, провокации, нападении, точно перекидывались, словно мячом, готовой рвануть термоядерной гранатой на боевом взводе. Украденные младенцы! Отравленный Аудитор! Убийство планетарного консорта! Диверсия на кораблях торгового конвоя! Много восклицательных знаков, еще больше недоверия, бряцания оружием и праведного возмущения. Одна мысль о том, что цетагандийцы посмели обвинить его жену в каком-то людоедстве, в похищении детей для невесть каких научных опытов, заставляла Грегора вспыхнуть тяжелым гневом. И единственное, что его сдерживало — то, что он видел неподдельное отражение такого же гнева в глазах цетагандийского посла, пожилого и всегда невероятно спокойного аут-лорда.

— К вам коммодор Галени, сир, — тихо объявил от двери оруженосец. Грегор потер ноющие от бессонницы виски и сел ровнее.

— Данные по трафику на комаррском узле за запрошенный вами период, сир, — сообщил шеф Комаррского департамента СБ тоже вполголоса, предварительно молча откозыряв. Интересно, эта деликатность означает, что темные круги под глазами Грегора видны даже в полутьме или что оруженосец особо инструктирует его посетителей, прежде чем впустить их?

Все же он добросовестно прошелся вместе с Галени по всем пунктам доклада. Результат — отрицательный. Нет, невозможно опровергнуть факт прохождения груза аналогичной массы в указанный период через комаррский узел в сторону Барраяра. Нет, предполагаемый цетагандийский агент также просочился через локальное пространство Комарры без каких-либо следов. Нет, нет…

— Как вы полагаете, Дув, — спросил он без церемоний, — это несчастливая случайность или искусно подстроенная провокация?

— Не могу достоверно судить, — ответил Галени незамедлительно, — но я бы поставил на второе. Слишком идеально все было устроено.

— Вы о том, что цетагандийский агент не оставил явных улик?

— Э-э, не совсем. Вы позволите, ср? — Бывший историк, ныне высокопоставленный СБ-шник замялся, подбирая слова. — У каждой нации, если можно так выразиться, свои демоны. Свои исторически обусловленные болевые точки, при давлении на которые рациональное решение вопроса, к несчастью, становится маловероятным. Обвинение, выдвинутое против ее величества — одна из них. Похищение э-э…

— Детей? — подсказал Грегор зачем-то очевидное.

— С цетагандийской точки зрения произошло гораздо худшее — пропажа уникальной генетической разработки аутов. Вещь для них такая же немыслимо оскорбительная, как для вас, сир, — требование выдать им императрицу. Поэтому я почти уверен, что все это спланировала чья-то злая воля. — Он вздохнул: — Хотя почему — чья-то? Мы, по крайней мере, знаем исполнителя.

— Мы считаем, что знаем исполнителя, — устало уточнил император.

Если агентом-провокатором является собственное создание цетов, то лицемерное возмущение Цетагандийской Империи как повод для войны… просто отвратительно. Политика — грязное дело, межпланетная — не исключение, но эта мерзость и ложь выходят за любые пределы. И это значит, что любые переговоры, в конечном счете, бесполезны, и единственное, что им остается — ввязаться в кровопролитную войну на уничтожение со своим вечным противником, который по своим материальные ресурсам превосходит Империю Барраяр как минимум вдвое. Победа или смерть. Но Первая цетагандийская война стоила жизни пяти миллионам, длилась двадцать лет, и еще столько же заняла последующая отдача долгов галактическим кредиторам гордым, но нищим победителем.

Если же они все ошибаются, неверно определив виновника…

Где же пропадает Майлз, с разгадкой всех этих ужасающих загадок, которую он, по собственному утверждению прячет в рукаве? Жив ли он?

*5*

Въезжая в лагерь юньнаньской княжны у императорских гробниц, Линь Чэнь извлек из глубин рукава шелковый мешочек, где лежали скатанные в крошечные трубочки полоски рисовой бумаги, и набросал на одной тонкой кистью: «В горах лес выгорел дотла, осталась лишь одинокая слива». Отдал записку страже для передачи в руки драгоценной княжне и принялся ждать.

В свое время отец, Старый Хозяин, прозорливо приказал собирать сведения обо всех посватавшихся к княжне Му сразу же, как Архива достигли вести о мятеже Армии Чиянь. Линь Шу, кажется, еще не успел постучать в ворота Ланъя, когда объявился первый желающий. Какой-то сын мелкого князька, решивший, что невеста знатных кровей, на волосок разминувшаяся с обвинениями в пособничестве, укрывательстве, соучастии и еще небожители знают чем Ся Цзяну в голову взбредет, будет дрожать от счастья прыгнуть в его потные ладошки.

Не сбылось.

Эх, обидно было в свое время, что старый князь Му погиб на поле брани. Слишком много свидетелей, на все рты шелка не хватит платки набрасывать. Это ведь в случае Чансу и его ныне полуразбойной братии прилюдная смерть — идеальное прикрытие. Нет бы князю пострадать где-нибудь в тиши дворца! Реанимировать после сердечного приступа дело нехитрое, если знаешь, как. Там полгодика, там год… И дети вроде бы пристроены — молодой княжне, скомпрометированной неудачной помолвкой с государственным преступником, самое милое дело — сидеть при недужном родителе, излучая почтительность, милосердие и прочие женские глупости. А малолетний княжич пусть себе по двору бегает, погремушкой голубей пугает. Женихам же один ответ: князь страдает и в размышлениях. И не обидел, и почти правду сказал, и желающим получить почтительную дочь благородной семьи, чинно коротающую дни за вышивкой и музицированием, придется погодить.

Княжна Му сама (молодец, умная девочка!) догадалась сразу же после смерти отца дать клятву, что не выйдет замуж, пока не передаст младшему брату доставшееся ей в управление наследство. Но нынешнее совершеннолетие княжича Му означало, помимо перехода власти над Юньнанью в новые руки, что Му Нихуан теперь свободна. Смерть Великой вдовствующей императрицы и положенный траур дали ей новую отсрочку, но и та была не бесконечной.

Возможное замужество княжны, каким бы оно ни стало — равным, подчиненным, владетельным или даже случайным, — самим своим фактом сломает выстроившееся равновесие. Намерена ли воинственная девица превратиться из камня на доске в игрока теперь, когда встретила своего давнего суженого? Захочет ли она поддержать Мэй Чансу всем, чем возможно? И, что особенно важно, сумеет ли ответить на все вопросы Линь Чэня с предельной искренностью, достаточно ли она внимательно наблюдала все эти месяцы рядом с человеком, с которым до сих пор оставалась помолвлена?

Впрочем, один намек на него уже послужил для Хозяина Архива пропуском к княжне Му.

Круглое, скуластое ее лицо было сосредоточенным, темные глаза глядели на Линь Чэня пристально и цепко, как, наверное, привыкли изучать вражеские ряды перед тем, как приказать трубить наступление.

— Чем позднерожденная может быть полезна ученому Господину Архива?

— Драгоценная княжна, — Линь Чэнь приветствовал ее церемонно, сложив ладони. Но между ними он зажимал меч, который не пожелал оставлять при входе в палатку. Вольная манера цзянху, и эта тонкость от княжны явно не укрылась. — Надеюсь, вы осчастливите меня беседой.

— Я всецело в вашем распоряжении. Желает ли господин красного юньнаньского чаю? — Му Нихуан уже подняла ладонь, готовая позвать — вряд ли служанку, кто там у них в армии бегает с жаровней и чайником, десятники? — но Линь Чэнь прервал ее, почти невежливо:

— К чему тратить ваше бесценное время на условности гостеприимства? Снаружи стоит дивная осенняя ночь. Говорят, подобным вам военным людям нравится свежесть — почему бы вам не прогуляться со мною под звездами?

Мысли промелькнули по ее лицу мгновенно и легко, как тень от облака по земле, не поднимешь глаза к небу — и не заметишь: негодование на его невежливость, узнавание своей же фразы, некогда брошенной господину Мэй, неудовольствие излишней осведомленностью гостя, размышления, где сложнее оказаться подслушанной — в полотняном шатре командующего или просто в темноте лагеря…

— Мастер Линь полагает, что нам на разговор хватит полстражи, пока он не успеет замерзнуть на ночном ветру?

— Вы всегда сможете предложить мне поединок, госпожа, чтобы согреть бездельника с веером в его тонких шелках, — съязвил Линь Чэнь. Му Нихуан в списке бойцов Ланья восьмая, это будет забавно.

— Молодой Хозяин Архива известен… своим остроумием. Возможно, я последую его совету, если мне срочно понадобится урок смирения, — махнула она рукой. — Я все же рискну поговорить в палатке, однако позабочусь, чтобы при разговоре не было лишних ушей. Ночной лес не так располагает к откровенности.

Княжна решительно хлопнула в ладоши и одному явившемуся молодцу в легком панцире приказала охранять палатку «за десять бу», другому же просто кивнула и широкими шагами прошла за ширму, куда тот заторопился вслед. Послышался скрип ремней и позвякивание металла. Ну хоть ночью она снимает доспехи, а то Линь Чэнь так и представил, как она спит в полном облачении — рядом с любимой лошадью, тоже стоя и опершись на кавалерийскую пику. Добрая из нее получится жена, построит любого мужа навытяжку, будь то хоть здоровяк командующий, хоть хилый стратег.

— Господин не желает зря тратить время, потому что случилось нечто важное, что мне следует знать немедля? — спросила она сразу.

— Ничего неотложного для вас, княжна, — сразу пресек ее ненужное беспокойство Линь Чэнь. — Для меня — быть может. Однако вам нет причин беспокоиться: если и станут рассказывать, что я свалился вам на голову ровно в полночь, а решив свое дело, улетел, взмахнув веером, это не будет отличаться от прочих баек об Архиве.

— И в чем же состоит это дело?

— Я хочу поговорить с вами о Чансу. О Линь Шу, если вам так проще.

— Желаете предостеречь меня? Напрасный труд.

Вот так, зря он сомневался: вся порыв, вся готова немедля защищать своего брата Шу, черные глаза сверкают. Определенно Чансу упускает свое счастье.

— Согласен. Все, чего вам надо в этом деле опасаться, ваши глаза видят не хуже моих, а то, что не касается вас напрямую, пусть тайной Чансу и останется. Нет, Му Нихуан. Я пришел просить о помощи — и не как лекарь княжну, а как один друг Мэй Чансу другого. Без вежливых церемоний, без титулов, без промедления — потому что дело важное.

Он уже думал, каким образом донести до этой умной, но не склонной к лекарским премудростям, зато любящей рубить сплеча воительницы суть своих проблем. Получалось разве что вот так:

— Мэй Чансу одержим духом справедливого возмездия за дело Чиянь…

— Как будто он не имеет для этого оснований, мастер Линь!

— Имеет, я не спорю. И будь «одержим духом» всего лишь красивой фразой, я бы первый воспел ему хвалу. Да что там, я его специально ради этой цели к жизни возвращал и больше десяти лет выхаживал — вы разве не знали? — Линь Чэнь фыркнул. — Неблагодарный, друг называется, мог бы и рассказать! Хотя, конечно, когда демон справедливости оседлал твой загривок и погоняет — не до благодарности, не до друзей и не до любимых. Любимые, правда, на то и любимые, чтобы все стерпеть…

Девочка слушала его тираду, приоткрыв рот и впитывая каждое слово, ложившееся на уже подготовленную почву.

— Но демон никогда не действует без платы. Давая Чансу то, что тот хочет, он пожирает его душу, высасывает силы. И если не изгнать его вовремя, нам останется похоронить лишь пустую оболочку, которая от Мэй Чансу останется, — договорил Линь Чэнь сурово.

— Это что — всерьез, про демона?!

Подействовало! А теперь — немного снизить накал мистического. Время, конечно, самое подходящее, полная луна, и в лесу неподалеку какие-то филины ухают, но перебарщивать не стоит. А то отважная генерал Му вскочит на коня и с копьем наперевес помчится в ближайший храм красть оттуда заклинателей, да числом побольше. Чтобы потом вязать в охапки и класть к ногам обожаемого Линь Шу.

— Всерьез. Но не в точности. — Линь Чэнь достал веер, со щелчком раскрыл. Все его ученики уже прекрасно знали этот сигнал: «Смотри на меня!». — Ради точных знаний я сюда и приехал. Вы были подле него дольше полугода, Му Нихуан. Вглядывались так пристально, что сумели опознать в нем своего сяо Шу, несмотря на полнейшее отличие наружности, голоса, манер — а это дорогого стоит. Расскажите мне все. Насколько и в чем он изменился в сравнении с мальчиком, которого вы знали раньше? Как часто его болезнь обострялась у вас на глазах и при каких обстоятельствах? Все, без утайки, без этой внезапной девичей скромности, пожалуйста!

Нихуан неожиданно хмыкнула.

— Вы льстите себе, мастер Линь, если полагаете, что моя девичья скромность предназначена вам. Я даже рискну отказаться от чая в пользу напитков покрепче, чтобы наша беседа не ограничилась благовоспитанными намеками. Желтое или киноварное вино? — заметив недоумение на его лице, она усмехнулась: — Не байцзю же очищенного вам наливать, уважаемый гость.

— Если для вас этот напиток слишком крепок, драгоценная княжна, можно и желтого вина, — покладисто согласился Линь Чэнь.

Черные глаза Нихуан вспыхнули.

— Я не смею показаться негостеприимной, ограничивая господина хоть в чем-то, — нежным голосом ответила она. — Желаете узнать, как пьют байцзю у нас в Юньнани? Не мне поутру садиться на коня и отправляться в дальний путь. Впрочем, тогда господин Архива сможет приоткрыть краешек великой тайны и на собственном примере показать, как врачуют тяжкое похмелье.

Моложе, легче весом, девица — неужто она вправду решила перепить его?

Определенно. Княжна сама подливала ему и себе байцзю, вынимая узкогорлый кувшинчик из горшка с горячей водой изящными пальчиками, которые, поди, могли не только не чувствовать жара, но и металл при необходимости гнуть. И рассказывала, добросовестно стараясь не упустить подробностей:

— Я встретилась с ним… с тем, кого считала господином Су, еще при въезде в столицу. Его привез погостить мой друг, и, хотя я тогда не знала ни лица, ни имени, но заметила, что занавеска повозки приоткрывалась. И нет, он не кашлял, хотя дорога от Ланьчжоу долгая, а дождь в тот день закончился совсем недавно. И возле башни Встречи Феникса, где он был мне представлен, и позже — никаких приступов болезни. Даже в день, когда на меня покушались — Мэн Чжи подтвердил, наш общий друг тогда всего лишь изобразил нездоровье ради своих целей. В прочем это был просто хилый молодой господин, совершенно мне незнакомый. — Она невесело улыбнулась. — Юношей сяо Шу был склонен к розыгрышам, но я не предполагала, что нынче он способен обманывать так искусно.

— Отрадно слышать, — пробурчал Линь Чэнь, зажевывая выпитое подсохшим маньтоу с курятиной. Не так представляют себе наивные простолюдины трапезу в гостях у князя, определенно не так. — Ну, а позже?

— Что? — княжна опрокинула чашечку крепкого залпом, выдохнула и потрясла головой. Линь Чэнь смотрел на нее с умилением. — Что — позже? Обманывал ли он меня?

— Становилось ли ему плохо в вашем присутствии. По словам лекаря, недомогания у него были нередки. — «Может, и мне повезло в том, что вам не повезло, и он кашлял кровью у вас на руках, а значит, у меня теперь есть свидетель». — Когда, как именно, подробности, ну же…

Княжна задумчиво погрызла костяшку пальца и кивнула.

— День моей радости стал первым днем моей тревоги. Когда я узнала в Мэй Чансу моего брата Линь Шу, я сама плакала без стеснения, но его глаза оставались сухими. Когда я выпросила у него разрешения прийти, он дал его словно нехотя, но и это меня не встревожило. Смерть отпустила его, а прочее исправимо. Но, явившись в его дом вскоре, я узнала, что он лежит тяжко больной…

«Ну наконец-то конкретика!..»

— …с жаром, в беспамятстве и с кровавым кашлем, так что домашние опасаются за его жизнь.

Дальнейший рассказ Нихуан подтвердил Линь Чэнь, что они правильно остановили свой выбор на байцзю, а не на чем-то послабее. Кувшинчик подошел к концу, княжна раскраснелась, излагала бойко, жестикулировала, подробностями сыпала в меру, припоминала не только то, что видела своими глазами, но и что слышала со слов друзей (знаем мы этих друзей, которые днюют и ночуют в доме господина советника; и, главное, не подумайте ничего плохого, но человеку слабого здоровья надо бы спать по ночам, а не работать!). Система в хворях Мэй Чансу постепенно вырисовывалась — и покуда она состояла в том, что системы не было вовсе. Сначала прогулка по холоду укладывала его в долгий обморок и жар, затем часовое стояние на морозе не сказывалось вовсе; чуть не сложив голову под обстрелом, он спал затем усталым, но здоровым сном, а через несколько дней едва не выкашлял легкие при известии о смерти какой-то барышни, которую видел-то, может, всего раз в жизни; а еще он тяжело и почти сразу занемог при несении тягот траура, зато за пару недель до этого потребовал от лекаря помочь ему с трехдневным целебным постом и перенес тот без всякого труда…

— …а на могиле генерала Не Фэна его как скрутило, ужас, сестра Дун рассказывала, — заплетающимся языком и совсем уж по-простому излагала княжна.

Траур по прабабушке. Могила товарища по оружию. Смерть какой-то девицы… Мысль никак не удавалось ухватить за хвост. Линь Чэнь прикрыл глаза, но проклятый хвост колыхался и там — тяжёлый такой, яркий, павлиний, и от его мерных движений слегка мутило. Лучше было открыть глаза и смотреть на Нихуан. Личико у нее живое, свежее... пусть даже глаза спьяну слегка косят.

— А вы ничего не преувеличиваете? — спросил он с подозрением. — Все-таки влюбленная женщина пристрастна…

Она посмотрела на него удивленно, словно из-под подола его халата показался кончик хвоста лиса-оборотня, и расхохоталась, практически заржала, звонко и без стеснения, вздрагивая от смеха так, что аж полированная нефритовая подвеска на поясе звякнула и мотнулся кончик пряди, заплетенной в тонкую косицу. Потом она с преувеличенной сосредоточенностью наполнила обе чашечки и посмотрела гостю прямо в глаза.

— Я — влюбленная? Не в обиду будь сказано, мастер Линь, но что вы в женщинах и любви понимаете… эх!

Уж в чем-в чем, а в женщинах Линь Чэнь прекрасно понимал благодаря обширному личному опыту! Но об этом скромно промолчал, а лишь удивился:

— А что? Вы ведь за минувшие двенадцать лет так ни на кого и не взглянули. Как и брат Чансу, кстати. И ведь не в отсутствии предложений дело!

— Да ладно, — она махнула рукой. — Просто утехи спальных покоев никогда меня особо не занимали. Что вы так смотрите? Да, о браке и речи никогда не шло, раз на кону стоит независимость княжества, но под моей рукой ходит сто тысяч человек, которые меня обожают — думаете, я не нашла бы среди них одного, чтобы жить с ним, как с мужем, если бы хотела?..

Линь Чэнь смолчал и тут. Тема щекотливая, скажешь что-нибудь не то этой круглоглазой, она спьяну обидится, сцапает из стойки первый попавшийся клинок, и потом от нее веером не отмахаешься!

— В чем женское счастье, а? Думаете, в добром муже или в песнях, которые навеки прославят твою красоту? Мне ни первого, ни второго никогда не было достаточно. Нет, слушайте! — воздела она палец. — Вот я из Юньнани. Думаете, у нас там каждая первая девица годна на коня и в атаку? С детских лет упражняется с цзянем вместо пяльцев с иголками? Женщина-воин — не такая редкость, как двухголовый теленок, но и в наших краях их можно по пальцам пересчитать.

— Угу, — вежливо подтвердил Линь Чэнь, косясь глазом на оружейную стойку. Упомянутый цзянь там присутствовал и просто-таки просился в руки хозяйки.

— Зато я всегда росла наособицу, и подруг у меня почти что не было. Да и друзей тоже не слишком много. Пока не появились Линь Шу с Цзинъянем. И мой Шу-гэгэ сказал, что нас теперь трое, и точка! Конечно, я всегда обожала его. — Она сделала весомую паузу и объяснила: — Как старшего брата! Как самого лучшего на свете брата, которого к тому же никто и никогда у меня отнимет, потому что прабабушка сказала, что мы поженимся. И давайте без шуток, разницу между братом и мужем я и тогда понимала, но это было неважно. Я бы… ладно, мастер Линь, вы лекарь, вам можно. Я бы для него цветов из сада владычицы Сиванму нарвала, если бы он попросил, а не то что женский пион ему отдала! Но вот любовь ли это?

Голос княжны прозвучал почти свирепо, но когда Нихуан отвернулась, скрывала она не румянец на щеках — а влагу на глазах. Она резко встала, отдернула полог — и порыв холодного ветра плеснул ей в лицо, отрезвляя, и заплясал по палатке, играя с широкими рукавами Линь Чэня.

Даже железо когда-нибудь ломается. Недели горя по умершей прабабушке, месяцы заточения в изнеженной и коварной столице, годы борьбы против всех и вся, десятилетие одиночества… Многоопытный Хозяин Архива ожидал, что сейчас княжна разразится рыданиями, но оказалось, что в диагностике женских слабостей он позорно неопытен. Не на тех женщинах учился он определять приближающуюся истерику. Не на тех…

— За эти годы, — ровно заговорила она, обернувшись после долгого молчания, — я видела, как мои подруги и родственницы одна за другой находят свое счастье. Примеряла на себя их выбор. А потом подсчитывала, что имею в реальной жизни. И получалось… — она вздохнула, — …получалось, что я вполне счастлива и без любви. Да, Цин-эр заставляет меня беспокоиться, а положение на границе могло быть гораздо стабильнее, чем сейчас; опять же, от понимания, что козни двора могут в любой момент принудить меня к браку, во рту горько. Но последние десять лет я прожила, счастливая одним тем, что я — княжна Му Нихуан, опора рода и защитница Юньнани.

Воцарилось молчание. Холодный ветер сунул любопытный нос в светильники, пламя потанцевало и выровнялось.

— Нет, я не влюблена в Линь Шу, или в Мэй Чансу, неважно, как его теперь называть. Он вернулся — и мое сердце продолжило биться спокойно. Оно должно было вспыхнуть, как сухая трава, и мысли действительно понеслись вскачь, обгоняя ветер — что произошло, как именно удалось спастись моему братику, почему он изменился, чем я могу ему помочь, как защитить от клеветников, завистников и наемных убийц… да я за него и прежде, и теперь готова правую руку себе отрезать! Но детская наша влюбленность давно развеялась, а новой не родилось.

— И он это знает? — запоздало поинтересовался Линь Чэнь.

— Может, и догадывается, — Она пожала плечами. — Сама я никогда ему подобного не говорила и не скажу. Потому что любовь любовью, а мужскую гордость я его никогда не задену, тем более сейчас, когда он считает себя бессильным калекой… Если он пожелает видеть меня своей женой, я снова не стану колебаться не минуты. Только он, знаете, не желает.

Нет, это была не жалоба; и слезы у Нихуан уже высохли, да и голос звучал не с женским сокрушением, а скорее с холодной рассудительностью, как у солдата, который после боя безжалостно изучает, насколько тяжелы раны его товарищей.

— Спасибо, что позволили высказать то, что камнем лежало на сердце, мастер Линь. Ведь если разум целителя беспокоят недуги, то сердце девушки тревожат чувства. Вы спросили, что изменилось в моем Линь Шу? Теперь мне проще вам ответить. — Она повела рукой, словно предлагая ответ ему на ладони, как крутобокий мандарин. — Раньше, когда он был Огоньком, он вспыхивал от каждого переживания, живо откликался на любое чувство. Теперь же всякое чувство в нем глохнет, гаснет… как звук колокола в тумане, как факел в воде. Ум у него резок и остер по-прежнему, но в Мэй Чансу как будто не осталось ничего, кроме ума, а когда он улыбается или хмурится — это всего лишь проявления должного вежества. Вы говорили про демона — не мог ли этот демон пожрать часть того, что составляло его душу?

— Это... возможно, — согласился Линь Чэнь обтекаемо. Во хмелю эта воительница еще вообразит себе, что от нее требуется гоняться за упомянутой им метафорой с копьем наперевес и криком: «Демон, верни, что отнял!». — Но может быть и так, что у нашего друга просто не осталось прежней силы, и то, что прежде горело ярко, теперь скупо тлеет. Тут заклинатели не помогут.

— А вы — поможете? — потребовала она ответа.

— Разве не за этим я проделал весь этот путь? — вздохнул Линь Чэнь.

— Теперь я думаю — а ведь взаправду! Когда Линь Шу меня предупреждал, что не вправе вовлекать в свое нынешнее дело прежние чувства, на слове «чувства» лицо у него стало такое, словно он скользкую лягушку из колодца тащит. Цзинъянь, простая душа, даже злился сперва на его расчетливость, мол, советник Су из тех ненавистных ему людей, кто даже чужие страсти сосчитает и обернет к своей выгоде! — Нихуан сжала руками виски и обеими ладонями пригладила стянутые в воинский «хвост» волосы — Не расчетливость это. А будто он теперь считает, что сам не человек — а точно дух бесплотный и выше всех этих слабостей, и все такое. Демоны — они ведь умеют лгать?

«Умеют. И сам Мэй Чансу умеет не хуже. Он, драгоценная княжна, обманывает всех и всегда, и самого себя в том числе, просто чтобы соблюсти любимую им справедливость», — это Линь Чэнь мог бы сказать с полным основанием, но не стал. Говорить ему вообще не хотелось, пока байцзю полыхало в гортани и желудке уютным оранжевым пламенем…

*6*

Маленький конвой мчался сквозь пространство — две песчинки в космической бесконечности. Пустота дышала вокруг, прорастала ледяными кристаллами в сны, щупала холодными пальцами белые костюмы врачей. Ну да, биозащитное одеяние плотное, такое, чтобы ни одна молекула хитроумного вируса, бактерии или даже не имеющего определения паразита не смогла прорваться к ответственному телу медтехника. А каково замерзшему Майлзу под тоненькой простынкой?

— Милорд?.. — едва донеслось к нему сквозь похрустывание льда. Майлз всмотрелся в склонившуюся над ним фигуру. Плохо различимое лицо, скрытое за прозрачным щитком шлема, сделалось почему-то зеленым, как новенькая военная форма, и украсилось цветущими ветками.

«Ты это, братец, прекрати! — строго выговорил Майлз порождению своего бреда. — Роспись по физиономии — не наш метод». Так, медтеха явно надо заменить. Биозащитный костюм оставить, он вписывается в окружающую бредовость, но вот начинку желательно другую. Пусть будет кто-нибудь сообразительнее и эпатажней. «Хи-хи, раз ты уж так любишь раскраску, будешь бусинной ящерицей!» Ничего более неподходящего на борту военного корабля, чем хищная зверюга размером с крупного волка, вся в ряби пурпурного, желтого и черного цветов, он с ходу придумать не мог. Что ж, вот вам отличный индикатор бреда.

Медтехник послушно закружился, покрываясь последовательно сверкающими наростами, гибкими цветущими побегами и длинной черной шевелюрой. Подумал — и прибавил к ним роскошные голубые накидки до полу и еще расписной веер. Может, это у тау-китянских бусинных ящериц так принято? Должна же ящерица периодически что-то отбрасывать; земные прощались с хвостом, а эта, выходит, с веером?

Ящерица, точно фокусник — кролика из шляпы, выщелкнула из веера скальпель. И никакая она уже была не ящерица, просто черноволосая женщина в голубом хирургическом костюме, длинные волосы сами взлетели и свернулись в пучок, и только рукоятка веера торчала из них, словно кончик шпильки, увенчанный фиолетовым цветком. «Ирис? Ну пусть будет Ирис, люблю свою фамилию, — хмыкнула она низким контральто. — Сейчас выпустим всю кровь, соберем, почистим и будет он у нас как новенький в криокамере лежать…»

Лицо Ирис менялось ежесекундно, как текучая вода: девочка, старуха, молодой парень, зрелая женщина, младенец. Но он узнал бы это лицо любым: эти припухлые губы, горбинку на крупном носу, раскосые темные глаза.

— Не надо в криокамеру! — беззвучно заорал Майлз, отшатываясь от скальпеля многоликой Дюроны, целящегося ему точно в горло. Пространство отпрянуло, сжалось в точку, окатило его волной липкой ледяной криожидкости.

Майлз задергал руками, страстно желая стряхнуть с носа щекотную каплю — нет, не получалось. Привязаны. Пристегнуты? Окружающая нереальность стремительно достраивалась. Наручники, комаррская опытная станция на пустоши, ледяная ограда вдоль дорожки, замерзшее тело его неудачливого спутника Тьена, пустеющий кислородный баллон… Почему все самые большие неприятности в его жизни связаны с холодом, скажите на милость? Не иначе как он в прошлой жизни злостно угнал сани у Папаши Мороза. Кислород стремительно иссякал. «Эй! Я не хочу умирать. Дайте воздуху!»

Подступающий сон пропустил из реальности еще одного персонажа. Стройная фигура, вырастающая из вихря юбок. «Катерина, любовь моя, ты снова пришла меня спасти?». Она присела рядом, положила обжигающую ладонь на его ледяную руку. Моя прекрасная леди, позвольте пригласить вас на танец!

Свет сжался, как и положено абстракции, которая существует в какой-то своей реальности, не вписывающейся в изученные пять измерений. Сжался и холод, превращаясь в алмазное стекло, которое продолжало лететь со страшной, космической, неестественной, неизбежной скоростью Майлзу в лицо.

Он поднял руку, инстинктивно прикрывая глаза, и фигуры, выступившие из белого кружащегося ничто, сделали тот же жест.

— Выживи!.. — закричал кто-то. Катерина? Узнать голос не было никакой возможности: видимость сминалась, как лист бумаги, осязание горело запахами, свет рвал кожу, звуки крошились и выворачивались из окровавленных пальцев. — Выживи!.. — теперь Майлз понял, что его зовет отец. — Ради…

…Конечно же, ради того, чтобы попасть на бал в императорский дворец. Там, где в благословенном тепле и ярком свете, кружатся пары, как кружит по улицам поземка. Майлз, спотыкаясь, рванул туда через сугробы, сквозь бьющую в лицо зимнепраздничную метель — худшую за последнее столетие. Злой, полный колючих льдинок снег летел почти горизонтально, забивая воздухозаборники машин — или это размазывались в светлые полосы звезды за иллюминатором? Но там, за метелью, ждала его благородная леди жена и еще нерожденные дети.

«То есть как это — пускать запрещено?» Стражники у кованых ворот, похожие сразу на ряд ампул в коробке, на пули в обойме и на грубо отлитых оловянных солдатиков, скрестили пики с грозным:

— Вам, мистер Нейсмит, с вашим бетанским панибратством, во дворце делать нечего. И вообще, сдайте труп в гардеробную!

Майлз растерянно оглянулся. Не труп — всего лишь раздувшийся воздушный шарик в дендарийском мундире адмирала, пустота, фикция, решительно уничтоженная им несколько лет назад. Шарик подпрыгивал на веревочке и тянул его в черные небеса.

Пролетая в вихре снега мимо освещенных окон, он увидел, как его взрослые дети — Эйрел Александр в коричневом с серебряными кленовыми листьями мундире и Хелен Наталия в бежевом платье и болеро, расшитом серебряными, золотыми и бронзовыми нитями, — танцуют танец отражений. Один поднимает руку — и другая рука уже поднята; два лица, настолько же похожих, насколько разных; два человека, каждый из которых существует для своего мира в свое время…

Или же один, а всё, что вокруг — шутка Абсолюта?

Майлз поднимался ввысь, в зубодробительный холод, в пустоту неба, и оскорбленно ржущие драконы, вынырнувшие у него перед самым носом, оказались полной неожиданностью. «Здрасьте, ваш’величество», — оторопело окликнул он Снежную королеву, восседавшую в ледяных санях. За ее спиною напирала хищная свита — зубастые, злые биоинженерные гадины, творение цетагандийских генетиков, готовые кинуться на него и растерзать по мановению прекрасной руки черноволосой королевы в белом.

Не королевы. Императрицы.

— Райан! Это же я! — безуспешно вопит Майлз, когда ледяные челюсти впиваются в тело, высасывая разом энергию и жизнь, точно молочный коктейль из пакетика. В глазах темнеет. Черное небо надвигается ближе, черный туман затмевает зрение.

— Не смей умирать, — заглядывает Майлзу в душу кто-то свой, родной и знакомый. — Не смей умирать, дружище…

Майлз летел через космос. Технически, разумеется, пространство и время пронзал корабль Его Величества Космического Флота «Пустельга» вместе со своим собратом, но что есть пространство для больного, прикованного к койке? Что есть время для умирающего?

Свет под потолком, писк приборов, убегающие секунды.

Майлз с трудом разомкнул глаза, сфокусировал взгляд. Поймал движение — Катерина стояла в двух шагах, внимательно слушая сообщение из комма. По ее артикуляции и мимике Майлз понял, что пока хороших новостей нет. «Повторяйте передачу», — распорядилась леди Форкосиган. Хорошо. Можно облизать сухие, холодные, как у покойника, губы и промолчать.

«Еще один укол, Майлз, пожалуйста», — прошептала мама. Ее улыбка была теплой — еще бы, впитать столько жара бетанской пустыни! — но грустной. «Держись, сынок, так надо», — подбодрил отец. В яркой рубашке с распахнутым воротом и форменных брюках он выглядел уставшим. На столе рядом остывала каша с лужицей кленового сиропа; из-за спины лорда Эйрела показался сержант Ботари, аккуратно, как и полагается вышколенному слуге, выложил на скатерть столовые приборы, выкидной нож с измазанной кровью и чьими-то мозгами рукоятью, связку акустических гранат. Двигался телохранитель бесшумно, тяжело и совершенно, как иллирийский тактический бронекомплекс, единственное, что выдавало в нем живого человека — еле заметная растерянность, с которой он попытался отряхнуть свой форменный форкосигановский мундир от следов, оставленных вонзившимися в него смертельными иглами.

«Ты же сейчас умрешь!» — хотел закричать Майлз верному другу, но Ботари — бледный, неподвижный, застывший в хрустальном гробу, и сам это знал. Он уже умер — и оставил своего ученика без поддержки. Умер, бросив дочь и всю Вселенную на произвол судьбы!..

«Форкосиган не имеет права отступать», — презрительно бросил дед. Старый граф сидел верхом на странном звере с оленьими ногами, головой дракона и тигриным хвостом. «Н-но, пошел, зелененький», — скомандовал дед, намотал поводья, вернее, длинные усы зверя на кулак, освободившейся рукой аккуратно оторвал краешек пластины из сока гам-листьев, счастливо зачмокал и потрусил в родные горы. Даже, кажется, напевая что-то немузыкальное, но воодушевляющее. Чудо-скотинка резво прыгала с кочки на пригорок, со скалы да через ручей, и Дендарийское ущелье выглядело точь-в-точь как на эмблеме, выбранной Майлзом для его «карманной» армии.

«Один Форкосиган — уже армия», — подмигнула Элли. Кажется, подобный рекламный бред Майлз сам выдал во время планирования операции на Дагуле. «Мы перевернем космос, чтобы вернуть своих мертвецов», — а вот это сейчас вообще не в тему, но именно это правило дендарийцев строго соблюдал Ки Танг. Черные глаза смотрят упрямо, тактический экран превращает обычное евразийское лицо в маску безжалостного, охочего до крови и мести демона. Кровь? Месть? Какие глупости, демонам подавай души!..

Робкий голос сознания, доказывавший, что дружище Танг вне поля боя и мухи зря не обидит, и вообще, вот уже который год возит туристов по Амазонии и видит кровь только в школьных учебниках, когда помогает внучке с домашним заданием, тихо угасает. Мир кружится всё быстрее: черное и белое, правда и небыль, хаос и порядок, настоящее и несбывшееся… Нули прорастают в единицы, зайцы, резвые, как сперматозоиды, не могут догнать вяло плывущих сквозь эпохи черепах, и есть только мгновение, только «сейчас», ускользающее и невесомое, легкое, как дыхание, срывающееся с губ. Взгляд, брошенный в зеркало — единственное доказательство, что ты еще существуешь.

Столь же неопровержимое, столь же материальное.

Сердце колотилось всё быстрее, и Майлз понял, что бежит. Бежит сквозь лабиринт, полный зеркал и фальшивых реальностей, сквозь водопады из цифр и светящихся точек, сквозь закольцованные загадки по дорожкам, нарисованным разноцветной тушью. Среди лабиринта возвышающихся стен мелькнула живая картина — Майлз еле успел затормозить, чтобы рассмотреть подробности: добродушного вида толстячок в роскошном, шелковом с золотой вышивкой, халате и молодая женщина на последних неделях беременности; она о чем-то умоляет, и видно, что мужчина готов уступить и помочь, но есть решение, а есть его цена; за одну спасенную жизнь придется заплатить другой, и добро бы одной…

«Марк!» — осеняет Майлза. Здесь, в лабиринте отражений, должен скрываться Марк, ведь Марк Пьер — это почти копия Майлза Нейсмита! И Форкосиган бросается на поиски. «Марк!»

«Мрак, мрак», — посмеивается лабиринт, бросая в Майлза сухие листья и обрывки свитков.

«Марк, услышь меня! Мы же братья, ты должен услышать меня! Найди Иллиана, пусть он передаст сообщение по прямому лучу Дагу Бенину в Райский Сад, скажи им — скажи всем! — мы не крали аутских младенцев!.. Скажи им! Марк, да услышь же меня, черт тебя побери!»

Вопли Майлза заглушает музыка. Девочка лет пятнадцати, круглолицая, с серьезным взглядом, дисциплинированно перебирает струны старинной балалайки, или как там зовут эту дурынду, похожую на огромную суповую ложку. Девочка старается изо всех сил — сидит чинно, неподвижно, просто ожившая картинка: черные волосы скручены вроде бы простым, но изящным узлом и украшены мелкими цветами, шелк светло-голубого платья разложен идеальными складками. Да и музыка хороша, жаль, что никто не слушает. Вокруг толпится народ, важные господа — потные руки, злые рты, жадные глаза…

Он же помнит, что было дальше! Майлз врывается в застывшее мгновение и лихорадочно озирается в поисках барона Риоваля. Вот уж кого он не желает видеть ни живым, ни мертвым! но эта девочка-музыкантша так похожа на квадди Николь, и сцена, пусть и играется актерами в древних костюмах и нелепых прическах, точь-в-точь повторяет их первую встречу на Архипелаге Джексона. Значит, где-то рядом должен быть Бел — Бел, дружище, ты еще жив?! Бел! Николь!

— Николь, помоги мне… — Майлз подбегает к музыкантше и пытается схватить ее за руки. Его ладони невесомы, как воздух, как тень, как отражение, и поэтому ничего не выходит. Девочка действительно на мгновение прерывает исполнение пьесы — только затем, чтобы резким, невероятным по скорости и точности движением швырнуть темную горошину в чашу стоящего неподалеку господина. — Николь?..

Музыка продолжается. Горошина растворяется почти мгновенно, и господин не успевает ее заметить. Только сделав три или четыре мелких глотка, он с подозрением смотрит на чашку, недоверчиво постукивает себя по груди, откашливается… Откашливается сильнее, бьет себя в грудь, стараясь вытолкать застрявший там ком, давится снова, хрипит, скребет пальцами горло…

Забытая в суматохе, музыкантша оставляет балалайку-пипу и вместе со всеми испуганно охает и причитает о злосчастной судьбе доброго господина. Лишь опешивший, растерявшийся Майлз успевает заметить, как по гладенькому круглому личику пробегает звериная усмешка.

Тоже до боли знакомая. Правда, тот зверь умел улыбаться не только со злобой, не только разорвав кому-то горло, но и так, что сердце сворачивалось ласковым щенком и само завязывалось розовым бантом.

— Та… Таура!

Оборотень единым прыжком, сократив до невозможного время перехода из обычного состояния в режим взбесившегося миксера, выпрыгивает через дверь (в стороны летят перепуганные слуги и обрывки-обломки) и несется прочь. Майлз — следом, по узким кривым улочкам, по кирпичным крепостным стенам и скатам крыш, через погрузочный док, через нутро заполненного ржавой хренью фелицианского орбитального завода. Вёрткая лиса в черном маскировочном костюме не даётся в руки, а Майлзу не хватает сил и дыхания, чтобы ее догнать; сердце бьется как бешеное; погоня завораживает и становится смыслом существования. Они пробегают по центральной оси огромный звездолет — кажется, цетагандийский, по крайней мере, величия в нем хоть отбавляй, и агрессивная красно-черная символика разбросана по стенам, лицам обслуживающего персонала и ближайшему космосу в неприличных количествах. Майлза и здесь никто не замечает, будто он из второго (ну ладно, даже не третьего, но явно входящего в первую десятку) лица Барраярской империи превратился в обычного смертного. Или даже бессмертного, но призрака, чье слово, а тем более присутствие, не значит для живых ровным счетом ничего. Оборотень же каплей воды проходит сквозь толпу, которая, если позволить себе роскошь затормозить и вглядеться, занята крайне увлекательны делом — истребляет себя же. Безмолвные люди в белых доспехах убивают таких же безмолвных людей в черном и серебристом; впрочем, люди ли? С одной головы слетает шлем, открывая лицо с африканскими чертами, с другой — голова слетает вместе со шлемом. Продолжая при этом верещать на пятнадцати языках одновременно, вращая золотистыми круглыми окулярами и уверяя окружающих, что носитель оной части тела всего лишь протокольный робот и действительно обладает знаниями об этикете восьмисот шестидесяти девяти инопланетных миров, способен справиться со сложившейся конфликтной ситуацией, только дайте же ему, ради Первого Байта, применить эти знания и навыки!

В головной рубке мелькают разноцветные лазерные лучи, но звуки заглушает тяжелое дыхание. «Таура, куда же ты! Остановись, это я, Майлз, я…»

— …твой отец, — доносится через безумие гонки и сражения. Катерина! Майлз открывает глаза и снова видит свою леди. Странно искаженное видение… ах, нет, всего лишь опустившиеся на ресницы снежинки. Не слезы, нет. — У вас с графом столько тем для разговора, вы сядете на веранде в Форкосиган-Сюрло, я принесу вам лимонад и попрошу матушку Кости сделать любимые Эйрелом расстегайчики с озерной форелью, а мы с Корделией отправимся инспектировать школу, чтобы не мешать вам…

Держись, Майлз. Картина, которую сейчас сочиняет твоя жена, стоит того, чтобы поучаствовать в ней главным персонажем.

Если объяснить Катерине его задумку, она все поймет. Только и надо — научиться управлять снами, поймать лису-оборотня, которая выведет из зеркального лабиринта, а там…

Видения хлынули, как летняя гроза. Мельтешение знакомых и полузабытых лиц; разбитый непарный рог несостоявшегося всекомаррского «орудия возмездия»; зеленый чешуйчатый полу-дракон, полу-олень тоже с одним рогом — и на его спине пенсионер-партизан, сглатывающий черную слюну; Таура, смеющаяся и поднимающая в воздух двух десантников в штурмовых скафандрах; Элли, оседлавшая гравибайк…

Элли!

Он побежал за ней, заставляя мышцы хромых ног работать на пределе возможностей. Элли штурмовала Дендарийское ущелье — снизу вверх, подъем под углом в 70 градусов, — упрямо закусив губу и поддавая упрямому гравиконяжке метафорических и матерных шенкелей. За байком хорошо ухаживали — наверное, Баз Джезек лично по утрам выдавал ему гравиовес и грависено, за что техника благодарила его гравинавозом и, время от времени, лишними винтиками, — поэтому всадница имела неплохие шансы достичь горных вершин и скрыться в облаках раньше, чем ее догонит рассерженный лорд Аудитор.

Оставалось одно — прыгнуть.

…и провалиться в ледяную грязь, замерзшую топь Кайрила, с радостным чавканьем сомкнувшееся у него над готовой. «Зона инверсии вечной мерзлоты! — заорал кто-то. — Вечной! Ты слышал? Сложи из замороженных плиток рациона слово «Вечность», получишь весь мир и гравиконьки впридачу».

— А другое чудо… можно? — выдохнул Майлз, барахтаясь в обжигающих ледяных объятиях болота.

Любым чудом — ему нужен Бенин! На обезумевшую от ярости Райан надежды нет, дай ей волю — она со своей Дикой Охотой будет гонять его по льдам до тех пор, пока от него не останется лужица слизи. Ладно, он согласен, пусть гибель — но только тогда, когда он исполнит предназначение. Не зря он шел к нему полтора десятка лет, преодолевая судьбу, болезнь и смерть.

«Сдохнуть — но сделать! Черт с вами, я согласен».

… Писк медицинского прибора смолк настолько внезапно, что Катерина даже не поняла, что случилось. Зеленая линия, отмечающая ритм сердцебиения пациента, только что мельтешила безумной лягушкой, а сейчас прекратила. Выровнялась. Остановилась.

*7*

Звучный, глубокий голос циня резонировал от окрестных скал. Мелодия рассыпалась сложными переборами, обрушилась на слушателя серебристым каскадом, потом затихла, почти исчезла — лишь для того, чтобы сопровождающее ее визгливое песнопение прозвучало отчетливее и достигло самых глухих и дальних ушей.

— А-я-йя-а-йя-а-йа-йа-айя-йя-я… — заводил невидимый обладатель гнусного голоса. — Ай-я-а-а-я-йая-а-а меня убили-и-и, совсем-совсем убили-и-и… А-а-йяа—йяа-йя-а-яа, ни за что ни про что, взяли и убили-и-и-и…

Линь Чэнь сделал попытку закрыться от пронзительного исполнения одеялом, неловко повернулся и упал. Как оказалось — на дорогу, выложенную старым, растрескавшимся от времени красным кирпичом. Через секунду на Молодого Хозяина Архива упала его подушка, одеяло, а затем и ложе — основательная деревянная конструкция, на которую, как он припомнил — сразу же, после того, как высказал громко и с чувством свое мнение по поводу поведения мебели, — его бренное тело легло отдохнуть в придорожном постоялом дворе.

Никакого постоялого двора поблизости не наблюдалось. Была дорога — красно-оранжевая. Хилые кусты на обочинах. Горы — вокруг, сплошной стеной, каменные и величественные. Облака — где-то там, в вышине.

И потусторонний песнопевец, изгаляющийся почем зря.

— Снова Архивные шуточки! — в сердцах буркнул Линь Чэнь. — Архив, будь же человеком! Я до утра пил, потом весь день в седле, дай поспать!

— А-ая-ай-яй-й-я-а… меня убили, совсем убили, не жалко сироту-у-у… — жаловался певец.

— Найду — добавлю! — пригрозил Хозяин Архиву. Тот оживился, к циню добавилась егоза-сяо и звучные серебряные колокольцы, бодро отмечающие ритм — надо сказать, что несколько вихляющийся, отличный от признанных канонов, а потому звучащий на редкость вульгарно. Такими песенками иной уважающий себя веселый дом постыдится даже пьяную солдатню развлекать, побоится за репутацию.

— И вот лежу я под забо-о-о-ором… — поделился невидимый певец очередным шедевром, — Прибит метёлкой удалец…

Линь Чэнь не выдержал. За неимением лошади он вскочил на ложе — оно, повинуясь шуточкам Архива, зависло в двух бу над кирпичным трактом — и, размахивая над головой подушкой, как степняк кривой саблей, бросился искать источник песенного беспокойства. Кровать, всхрапывая, как заправский рысак, заскользила по воздуху, словно лодка по воде.

Но стоило Линь Чэню направить свое средство передвижения к обочине, исследовать, кто, или что, прячется под сенью нарисованных воображением и Архивом гор, как ложе превратилось в черного жеребца — гладкая чешуя, мощная битюжья шея, вороньи лапы, огненные глаза и раздвоенный змеиный язык в клыкастой пасти, — заржало и вместе со всадником нырнуло в красный кирпич.

— Развлекаешься, — подвел Линь Чэнь итог, просочившись в какой-то другой мир. Здесь дорога была выслана кирпичом песочно-желтого цвета, на обочинах стояли маленькие аккуратные домики с невиданными в Великой Лян крышами из соломы, и на каждом крылечке лежали тыквы. Иногда вместе с собаками.

Несколько смущал тот факт, что на тыквах были вырезаны маски демонов, а собаки по большей части не только не лаяли, но и откровенно гнили. Картину дополняли скелеты, мерно покачивающиеся на кольях — в обычных лянских селениях так, посреди огорода да повыше, пристраивали чучела, отпугивать воронье. Здесь же явно были приняты другие порядки.

Цинь, кстати сказать, тоже звучал по-другому — резво, с дребезжанием, а голос гнусаво и малоразборчиво вел повесть о сяо Э Ли, прикончившей ведьму ради пары вышитых туфель.

Вяло подпевая мерзкой песенке, Линь Чэнь притормозил у очередного огородика. Здешнему скелету надоело пугать собой отсутствующее воронье, и он сидел на крыльце. Поглаживая, или, вернее, постукивая фалангами пальцев по оранжевой тыквенной «голове», он велеречиво и торжественно расспрашивал ее о каком-то общем знакомом с непроизносимым варварским имечком «Ю О Рик».

«Всё это напоминает паршивую пьесу», — осенило Молодого Хозяина Архива, и тут же демоническая «лошадка», будто услышав команду, нырнула в кирпичи. На сей раз они не пропустили Линь Чэня без борьбы. Он застрял в каких-то балках, пыльных разрисованных холстах, веревках, а когда вырвался — рухнул на деревянный пол, прямо под ноги человека в странных одеждах. Незнакомец наставил на Линь Чэня меч — за версту видно, что поддельный, — и сурово вопросил, достойно ли смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть, забыться и знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений?..

Линь Чэнь даже ответил не сразу — сперва ему надо было прийти в себя от шока, вызванного костюмом убогого лицедея: обтягивающие штаны, еще более узкие чулки, в которых ноги выглядели чуть ли не голыми, и просторная нижняя рубаха. Да в таком виде даже сумасшедший постесняется выйти на люди! А лицо такое гладкое, разрисованное, что фарфоровая ваза. Ну и нравы! Мужчина, а красится как гулящая певичка! Фи, какая безвкусица!

— Конечно, достойно! Чему тебя учили родители, непутевый ты сын речной черепахи?! — неожиданно для себя Линь Чэнь вспомнил о заповедях учителя Кун-цзы и даже немного рассердился. — Что, никогда не слышал о добродетели повиновения и смирения?

— Я… отец мой, призраком колеблясь на стенах обители… Почтеннейший, вы кто?! — возмутился лицедей. — По какому праву вмешиваетесь?

«Да на нем же маска!» — догадался Линь Чэнь, с достоинством поднимаясь и выпрямляясь во весь рост. Он быстрым, атакующим движением мазнул пальцами по лицу своего собеседника — и тонкая скорлупка, сделанная из бумаги, лака и краски, полетела в сторону.

— Мэй Чансу?! — поразился Линь Чэнь.

Это действительно был он! Фигура перед Линь Чэнем странно двоилась — будто пыталась решить, быть ли ей высокой и худощавой, но в целом стройной и статной, или же скукожиться, отрастить горб и охрометь на обе ноги. Но вот лицо… он же сам, собственными руками его создал. Ему ли не знать?

— Чансу… — повторил он. Темные глаза давнего друга выглядели странно тусклыми. — Это действительно ты?

Мэй Чансу отпрянул и взмахнул бутафорским мечом — который, подправленный фантасмагориями Архива, оказался достаточно острым, чтобы заставить Линь Чэня из лишней осторожности отступить на шаг, второй…

— Слушай, с твоей стороны просто несправедливо так со мной обращаться! — вскричал Хозяин Архива, вдруг обнаружив себя на краю — нет, не деревянной сцены, а пропасти.

Той самой, заполненной обгорелыми окровавленными телами, у подножия горы Мэйлинь.

— Нет справедливости, — мерным, гулким голосом ответил ему мертвец. Лицо Мэй Чансу облезло, явив череп молодого командующего Линь Шу. В пустых глазницах трупными червями ворочались зарождающиеся новые вселенные. — Есть только Я…

Тут Линь Чэнь сорвался и полетел вниз. Туда, где на заснеженных склонах под алыми сполохами огня тяжело поднимался к небу вонючий черный дым, взрывался порох, кричали умирающие лошади, а люди просто молча рубили друг друга — без пощады, без надежды, так, будто завтра никогда не наступит. Топор крушил копья, скользкая от крови рукоять меча выскользнула из пальцев, удар разорвал броню и впился ему в грудную клетку, пробиваясь к сердцу… к сердцу…

— Вот уж не пойдет! — возмутился такому развитию событий Линь Чэнь. — Архив выше военных склок и политических дрязг. Истина не умирает, рукописи не горят — и вообще, что за любовь к драме и роковому развитию сюжета?

Язык огня послушно обтек его со всех сторон, на лету отращивая конечности с кривыми когтями-ятаганами, блестящей броней чешуи; вот уже прорезалась заостренная морда, гибкое тело туго сжало Линь Чэня кольцами, завертывая в кокон из золотых — императорских! — одежд. Уже не Архив — а Сын Неба, пусть и в абстрактно-теоретическом смысле слова, гарант законности и основа правопорядка.

И он, Линь Чэнь, голова этого дракона. Восседающего на троне и правящего вечно… вечно…

— Смерть — всего лишь начало, — шепнуло облако черного пепла, принимая дракона в ласковые раскаленные объятия.

— Угу, — надменно хмыкнул Молодой Хозяин Архива. — Ты еще мне расскажи про круги перерождения, вечных фениксов и изначальный хаос!

Черный пепел возмущенно похлопал краями, поразмыслил какое-то время (его хватило, чтобы устроившийся падать с комфортом Линь Чэнь пролетел до подножия Мэйлинь, пронзил собой прочную на вид каменную гряду и уронился дальше, в земную твердь, оставив кольца драконьего тела за собой) и превратился в ворона. После чего весьма целенаправленно попытался выклевать человеку глаз.

Пришлось врезать обнаглевшей птице в клюв, оттолкнуться от нее и падать без комфорта — тем более, что показавшаяся в глубине пропасти багрово-золотистая точка, неумолимо приближающаяся, доверия не внушала. Наоборот, у Линь Чэня появилось твердое убеждение, что как только его бренное тело достигнет ее, придет конец — и полёту (что, в принципе, нормально), и подсказкам Архива (что хуже), и его собственному существованию. Что вообще ни в какие ворота.

Отчаянно заработав руками и ногами, как будто не летел сквозь небытие, а плыл в стремительном потоке, он зашарил взглядом в поисках хоть какой-нибудь спасительной кочки. Веточки? Соломинки? «Кто-нибудь, спаси-и-и-ите-е-е!..»

Прикосновение оказалось неожиданным и ледяным. С трудом выровняв сбитое дыхание, Линь Чэнь перевел взгляд на того, кто так вовремя протянул ему — буквально! — руку помощи.

Его держал воин, с головы до ног закованный в странного вида доспех. Неведомый даже всезнайке с горы Ланъя металл серебрился под лучами далекого светила, уплывающего за горизонт, и был весь покрыт изморозью. Холод пробрал и Линь Чэня — начиная с ладони, соединившейся в рукопожатии с мертвецом. Он заглянул в прозрачный пузырь на голове нежданного спасителя и увидел его лицо, будто расплющенное, с заледеневшей кровавой кашей на месте лопнувших глаз, с испачканным последней рвотой ртом. Пока Линь Чэнь-целитель озадаченно гадал относительно причины такой смерти (упорно просилась версия, что воина пытали звуками подлого циня, пока не подобрали те, что разрывают мозг, легкие и прочие нежные ткани человеческого тела), позади мертвеца показалась огромная конструкция, чем-то похожая на цветок на толстой ножке, помигала огнями и — вдруг потянула к себе обоих потерявшихся, уносимых в небесные просторы.

Совершенно неподобающим великому ученому и бывалому путешественнику образом, то есть — отчаянно цепляясь за мертвеца, задыхаясь от холода, растерявшись от неожиданности и запутавшись в двух пушистых кроликах, в которых вдруг превратились его привычные дорожные сапоги, — Линь Чэнь оказался втянут в это странное сооружение.

— Адмирал! — рявкнул над головой Хозяина Архива, разбиравшегося с кроликами, какой-то исполнительный солдат. — Сержант Бо найден!

— Отлично, — одобрил из воздуха голос, заставивший Линь Чэня встрепенуться. — Продолжаем поиски Вэйна и Тонаку.

«Май Лзы? Здесь?» Хотя, собственно, почему бы хитроумному духу не передвигаться по Ничто на крытой лодке, похожей на фаллос в оборочке. Ну-с, посмотрим, посмотрим…

Пользуясь тем, что местные обитатели не замечают его присутствия (а иногда даже просто проходят сквозь него. Оно и понятно — коридоры здесь узкие, разойтись другим способом никак не получается!), Линь Чэнь отправился на поиски. Одобрительно присвистнул, попав в местный госпиталь: тяжелораненые, хорошо обездвиженные, содержались под специальными колпаками, дабы перекрыть вход посторонним болезненным частицам и выход — жизненным силам самого больного. Легкораненые получали обезболивающее и лекарства посредством больших серебристых штуковин, заинтересовавших Линь Чэня просто до дрожи в коленках. Эх, была бы у него такая штука тринадцать лет назад, возможно, даже кости Мэй Чансу ломать не пришлось, обошлось бы уколами в нужные точки!

— Адмирал на палубе! — скомандовал очередной головорез (воображение упорно отказывалось воспринимать людей, обитающих в летающем детородном органе, приличными людьми). — Смирна-а!..

— Отставить, — бодро ответил Май Лзы, появляясь во всем великолепии своей горбатой персоны и не замечая Линь Чэня в принципе. Темно-серое одеяние маленького адмирала, пусть нелепое, блестело богатой серебряной вышивкой, а лицо было чуть моложе, чем в предыдущую встречу, зато с тенями под глазами. — Медтех, доложите обстановку.

— Невосполнимых потерь — шестеро. Включая сержанта Бо, чье тело мы только что отыскали, — тут же отозвался один из подчиненных. — М-м… Адмирал, мне по-прежнему требуется ваше разрешение, чтобы отключить капрала Сливяу от системы жизнеобеспечения.

Май Лзы прошествовал к закрытой прозрачным пологом койке в углу. Линь Чэнь, заглянув поверх адмиральского плеча, увидел… юного Линь Шу.

Молодой командующий армией Чиянь лежал, неестественно вытянувшись, устремив в потолок настойчивый немигающий взгляд. Паутина прозрачных полых шнуров опутывала его тело. Линь Чэнь готов был зубами грызть защитный купол, но его руки сами собой прошли насквозь, позволив убедиться — страшных рубленых ран нет, только незначительные по площади и чистые ожоги в верхней части груди, на шее, на затылке… Почему же он не может дышать?

— …выжжена половина ствола мозга, — размеренно, с лекарской отстраненностью объяснял «медтех». — Вы же понимаете — такое восстановлению не подлежит.

— На Колонии Бета…

— Даже на Бете. Адмирал, при всем моем уважении, капрала уже не спасти… — голос лекаря отдалился, затих, как, впрочем, и остальные присутствующие — в стальной конструкции, летящей через Ничто, остались только Линь Чэнь, умирающий Линь Шу и Май Лзы, которому предстояло совершить убийство.

Даже не убийство.

— Прекратить муки обреченного — достойный поступок, — проговорил Линь Чэнь, позабыв, что его никто не может слышать.

Май Лзы потянулся к перемигивающейся разноцветными огоньками доске в изголовье раненого:

— Он совсем мальчишка. Мальчишка, мечтавший о подвигах, а получивший… это. Как… несправедливо! Неправильно! — пальцы адмирала-горбуна сжались в кулак.

— Адмирал, — напомнил о необходимости принятия решения его подчиненный.

— Его состояние стабильно? — Май Лзы заговорил резко, отрывисто. — Тогда я хочу услышать мнение другого специалиста. Без обид, медтех, но без консультации с нейрохирургом не обойтись.

— Хорошо, — коротко поклонился лекарь. И добавил, одними губами, в спину стремительно удаляющемуся командиру: — И на что ты надеешься?

Линь Чэнь молча кивнул. Умирающий парень уже выглядел совершенным трупом: глаза ввалились и потеряли всякое выражение, кожа побледнела до серости, волосы выпадали клоками, тяжелое дыхание вырывалось с хрипом и клекотом… уже не сяо Шу, и даже не Мэй Чансу, а что-то бездушное, нагло попирающее законы Неба и Природы, но продолжающее цепляться за жизнь.

Как сам Линь Чэнь, только что радовавшийся чудодейственному спасению из рук мертвеца.

Еще-не-покойник с трудом моргнул и воззрился на него в упор. В его глазах вспыхнуло по отражению багряно-золотой точки. Той самой, которая конец всему. Даже всезнающему Архиву.

— Сто-о-ой! — закричал Линь Чэнь, бросаясь вдогонку за Май Лзы. — Еще не поздно всё исправить!

Расталкивая людей и призраков, он выскочил из госпиталя — чтобы оказаться в другой палате. На узкой койке, опутанный паутиной прозрачных стеблей, с придвинутыми досками из черного нетающего льда, на которых в беспокойстве мельтешили огоньки и нити, лежал сам Май Лзы. Вернее, то, что от него осталось — почти не поврежденная голова, руки, нижняя часть живота и ноги, все еще в серых штанах и сапогах на шнуровке. Вместо груди — месиво, полное осколков ребер, кровавых сгустков и кусков омертвевшей плоти.

Вокруг адмирала суетились женщины и несколько мужчин, разные возрастом, но почти одинаковые внешностью и легким одеянием. Черные (или с проседью, или полуседые) гладкие волосы, черные внимательные глаза, ловкие руки, блестящие хирургические инструменты.

— Не смей умирать, идиот! — закричал Линь Чэнь, совершенно забывшись. — Не смей умирать, пока всё не исправишь!

Одна из женщин повернулась и посмотрела прямо в лицо коллеге из Великой Лян.

— Ирис? — позвала ее сестра. — Что-то случилось?

— Так, послышалось, — ответила Ирис, возвращаясь к копанию во внутренностях пациента. — Напомни мне попросить Лилию больше не экспериментировать с той частью генома, которая должна усиливать наше эмоциональное взаимопонимание с пациентом. От некоторых эмо-резонансов у меня потом раскалывается голова.

— Эмоциональное взаимо… Эмоции! — бессвязно повторил Линь Чэнь. Резонанс, взаимопонимание и постепенное усиление — как раскачивающийся под шагами мост, пока не выйдут из пазов опоры. Линь Чэнь и позабыл, когда видения Архива столь сильно воздействовали на него самого. Как будто не бедняга Май Лзы, хитроумный горбун, сейчас медленно угасал под руками искусных лекарей, и не Мэй Чансу, хитроумный… ну, не горбун, но сам себя он почитает великим уродом, пусть кривым не спиной, а душою, — сейчас задыхается после каждой попытки пережить обычные человеческие — и столь нежелательные для восставшего мертвеца — чувства.

Хватит слов. Линь Чэнь вытер со лба холодный пот. Он стоял в Ничто и Когда-то и смотрел, как из лап Смерти медленно, по частичкам, по косточкам, лекари выцарапывают пациента.

Бесконечная история. Собственно, всё многообразие миров и Вселенных можно поместить в нее: Жизнь борется со Смертью.

И даже зная, что победит Смерть, Жизнь все равно надеется.

— Смерть — это только начало, — прошептала одна из лекарок.

Механическая конструкция в изголовье дернулась, опустила на израненную, перебинтованную и залитую студенистым клеем грудь Май Лзы металлический щуп. Едва заметное движение вниз — выдох. Вверх — вдох.

— Искусная работа, — похвалил коллег Линь Чэнь. — И спорить с основной идеей я не собираюсь. Только… что же делать мне?

— Можете пройти в комнату ожидания, — скучающим голосом посоветовала тезка-Ирис, сосредоточившись на мельтешащих огоньках и пульсе пациента.

Линь Чэнь рассеянно поблагодарил и переступил порог палаты исцеления.

То, что оказалось за ней, походило то ли на пещеру совершенно свихнувшегося даоса, набившего ее до самого потолка бесценными предметами из обсидиана и прозрачного фарфора, то ли на воротный механизм башни. В любом случае в этой тесноте был совершенно неуместен полуголый человечек: босой, в одних нательных штанах и коротком халате, грязный настолько, что почти потерял человеческий облик. Он сгорбился на полу и суетливо что-то ворожил, делая ритмичные движения пальцами.

— Да ты все-таки живой, брат Май! — обрадовался Линь Чэнь.

*8*

Видения бегут по кругу? Опять вылезла бывшая ящерица-будущая Дюрона в халате и с веером? Майлз мазнул по появившейся фигуре лишь мимолетным взглядом и продолжил свое дело. Важнейшее во всей Вселенной дело — смыкать и размыкать контакты на регистраторе метеостанции. Один раз, утонув в болоте на Кайриле, ему уже удалось таким образом достучаться до людей и спасти свою жизнь — а сейчас речь идет не о какой-то его одной, а о пятидесяти миллионах. Если он сейчас сможет добраться со своими вестями до цетагандийцев, до правды, до всего мироздания в целом — у него есть шанс…

Вот только какой-то шум отвлекал. Голос. Не могли бы посторонние видения проявить немного любезности и помолчать?

И все же Майлз невольно поднял голову. Халат и веер гостя в его снах оставались на месте, а вот горбоносое лицо с крупными чертами на долю секунды наполнило его безумной радостью.

— Император Флетчир?!

— Это вряд ли, Май Лзы, — вежливо ответил ему невозможный двойник цетагандийского императора из другого пласта реальности. Господин Архива.

Кто-то, а этот врач-библиотекарь был здесь совершенно не к месту. Майлз зажмурился, выбрасывая лишнее из головы, и онемевшими распухшими пальцами продолжил стучать проводками друг о друга.

— Ты ждал кого-то другого? — не смущаясь невнимания, продолжил голос у него за спиной. — Прости, что разочаровал.

«Ты ведь в коме, — бесстрастно напомнил ему кто-то безымянный. Напоминание всплывало прямо перед глазами пухлыми облачками из комиксов. — Тебя догрызают невидимые цетагандийские твари. Все эти приборы и провода, да и обмороженные пальцы, если на то пошло — чистый бред умирающего мозга. Почему ты предпочитаешь скорчиться на полу, делая нечто бессмысленное, а не провести эти последние минуты в приятной беседе?»

— Ты не из этой сказки, — буркнул Майлз, выпрямляясь. Льдинки с шорохом осыпались со спины его кителя.

Хозяин Архива-с-хрен-знает-какой-горы меж тем огляделся с одобрительным любопытством. Постучал ногтем по ближайшему экрану, пробормотал что-то про искусно обработанный обсидиан, проследил за зеленой линией пробежавшей изобары. Поправил утратившие совершенство одежды, после чего со скучающим формализмом штатного врача осведомился:

— Как самочувствие?

Майлз чувствовал себя дико и с каждым мгновением все более мертво. Не зная, какой из ответов выбрать, он помедлил секунду, подбирая слова, но потом сдался и в изысканных выражениях, подслушанных у подвыпивших дендарийцев, военнопленных с Дагулы (у которых было два, а то и три года, чтобы в подробностях обсудить, как именно отомстить своим тюремщикам, если — когда! — они покинут узилище без границ, ночи и надежды), и особенно — у деда, рассказал. Всё, в подробностях — что он думает об императоре Флетчире Джиядже, его двадцати прабабках, генералах, болонках, трубопроводчиках, летописцах, а также про его внутреннюю и внешнюю политику.

— Я просто только что видел, как тебе разворотило грудь, вот и уточняю... — не дернувший даже бровью Линь Чэнь прищурился, будто оценивая состояние собеседника, и попробовал снова:

— Так на что ты жалуешься?

Прекрасный, прекрасный вопрос! Майлз возблагодарил свои затухающие нейроны, что в последний момент они подкинули ему такую возможность высказать все, что он думает о справедливости мироздания. Ведь тот, кто во время оно придумал устройство Вселенной, почему-то схалтурил и не предусмотрел неизбежную тупость военных или оскорбленные чувства власть предержащих.

— На скорость связи, — вздохнул он, посмотрел на безмятежное восточное лицо и поправился: — Что делать, когда две державы желают воевать насмерть из-за искусно устроенной провокации, а единственный, кто может развязать этот узел, застрял в нескольких днях пути?

— Есть ведь и другие посланцы, — элегантно пожав плечами, господин архивариус опустился рядом. Метеостанция, сволочь, явно требовала проверки на политическую лояльность — она услужливо расширилась, подкинула заморскому гостю шелковых подушек и даже откуда-то подогнала чайничек на жаровне. Но стоило Майлзу потянуться к ней, как его руки обожгло, а в голове полыхнул голос барраярского медтехника: «Еще ампулу пирозаморозки! Восемь миллиграмм...», — отчего на сердце стало еще пакостнее.

— Голуби… — продолжил меж тем перечислять Линь Чэнь.

— Бусинные ящерицы, — в том ему подхватил Майлз. — Черепахи. Еще можно светящимися жучками выложить SOS на берегу озера...

Он вздохнул:

— Если без шуток, то я должен вернуть украденную ценность, да еще доказать, что крали ее не мы. Самое неудобное в этой ситуации то, что я умираю, а все мои нынешние потуги и даже возможность поболтать с тобою — не более чем утешительный бред.

Он удивился, насколько просто оказалось это произнести. Без жалости к себе, без яростных требований к миру вернуть все обратно.

— Отказываюсь считать себя за бред, — Линь Чэнь повел раскрывшимся веером, на котором последовательно промелькнули голуби на жердочке, дракон в небесах и, наконец, несомненно опознаваемый скачковый звездолет в космосе, правда, это изображение выглядело неуловимо непристойным, все равно как некогда Большой ключ — в руках Айвена. — Раз я здесь, не упусти возможность посоветоваться с одним из лучших умов Поднебесной. Давай перевернем фарфоровую вазу и взглянем на узор с другой стороны.

Вазу? Воображение отчего-то немедленно пририсовало Господину Архива отнюдь не антикварный сосуд для цветов невесть какой китайской династии, а фаянсовую кошку-копилку, расписанную в самых жгучих традициях дендарийских горцев. Мордой кошка очень напоминала графа Петера, только вдрызг пьяного.

— Ты хотел написать кому-то свиток с объяснениями, так?

— Позвонить я хотел бы, — поправил Майлз, с любопытством вертя фарфоровое убожество в руках. Внутри немедля что-то звякнуло, тоненько и требовательно, как дребезжание вызова на комме. Кошка-копилка икнула и смущенно прикрыла усы лапой.

— В тревожный колокол? — Линь Чэнь порылся в рукавах и извлек оттуда расписной фарфоровый колокольчик. Поглядел внутрь, как в подзорную трубу, прищурив один глаз.

Майлз невольно рассмеялся. Смех выкашливался из горла ворохом льдинок.

— На борту моего корабля украденное сокровище. И пойманный вор, вместе с признанием. А еще я сам и моя жена, свидетели всего произошедшего. Если бы я мог объясниться, то без сомнения уговорил бы горячие головы по ту сторону не предпринимать ничего рискованного. Там мне кое-чем обязаны.

«Спасением предыдущего сокровища и разоблачением прошлого заговора. Ах да, еще и постом главы СБ Райского Сада, и титулом императрицы. Кстати, Райан, душа моя, если ты так бушуешь на самом деле, а не только в моих снах, ты поразительно несдержанная для своего звания особа».

— Но твой корабль плывет медленней, чем летят слухи и вскипают страсти.

— Вот именно.

— Иногда именно отсутствие посланцев сообщает о произошедшей беде лучше громогласного глашатая, — методично продолжал Линь Чэнь. — Правда, чтобы таким образом отследить ход событий, требуется еще больше времени, а это, как я понимаю, именно то, чего ты желаешь избежать.

— Ты зануда, — буркнул Майлз невежливо. — Если мы будем пускаться в перечисление всего, чего я не могу или что для меня бесполезно, мы потратим на это оставшуюся мне вечность и еще время до ужина.

«И что это ты ворчишь, как старый дед?» — всплыла непрошеная мыслишка.

«А вот и ворчу! — огрызнулся Майлз невесть на кого. — Что хочу, то и делаю. Мне, может, жить осталось меньше, чем этим самым дедам, имею право хоть на дурацкое последнее желание, раз настоящего мне все равно никто не исполнит».

— Я бы предложил тебе самому рассказать, кто или что тебе в состоянии помочь. Но, похоже, сейчас тебе больше бы хотелось сбросить пар, а то у тебя зубы стучат от напряжения, — заметила проницательная зараза в восточных шелках и с веером.

«От холода они у меня стучат! От страха. От нетерпения. Хорошо тебе быть спокойным, гуляя по чужим снам как по павильонам Шара Неземных Наслаждений, ничем не напуганным и ни к чему не причастным наблюдателем». Какая-то мыслишка вертелась в охлаждаемом медиками мозгу, никак не ухватить за хвост. Ах да, что Майлзу не в первый раз за все годы приходится лежать в медицинской коме, под наркозом и просто в глубоком сне, но этот Линь Чэнь не приходил к нему ни разу. Не считая того случая полгода назад, когда он несдержанно орал и хватал Майлза за грудки, требуя что-то вернуть, потому что его друг и давний знакомец Майлза был в смертельной опасности. «Надо будет спросить, как оно там, обошлось? Даже в последнем сне не стоит себя вести, как невежливая скотина, тем более, что истерики все равно ничему не помогут».

— Да какой пар, — фыркнул Майлз уже не без юмора, пусть и черного. — Меня там охладили до точки замерзания, должно быть. А толку?

— Не знаю, не знаю, — покачал головой и веером Линь Чэнь. — Выглядишь ты вполне бодро. Особенно по сравнению с тем, что мне давеча снилось. Такой, знаешь ли, наглядный экспонат для хирурга, который желает изучить богатый внутренний мир пациента… Ладно, давай. Расскажи, до кого бы ты добрался первым, сумей твоя мысль обогнать ветер и волны.

Ветер, подхватил Майлз про себя. Солнечный. И гравитационные волны. Все логично. Эта логика даже немного пугала — потому что с чего бы быть нелогичным его собственному сознанию, подсознанию и вообще остаткам мозговой активности? Вот вам и аргумент в пользу бреда против чуда. Правда, Хозяин Архива был уверен, что настоящий тут как раз он, зато в настоящести Майлза откровенно сомневался. Голову сломаешь, короче.

— Я бы достучался до единственного хладнокровного человека на той стороне, которого я знаю. Мне всего-то нужно, чтобы он придержал войска на те несколько дней, что нам осталось лететь. Возможно — ценою своей репутации, если не головы, но генерал Бенин в подобных делах не менее отчаянный тип, чем я сам.

— Генерал? — гость из другой реальности требовательно направил на Майлза веер. — Давай-ка про него подробнее. И… прости, что отвлекаю, но что ты сейчас делаешь с чучелом павлина?

Майлз удивленно перевел взгляд на фарфоровую кису, которую продолжал вертеть в руках, отчего копилка немедля выгнула щербатую спину, выскользнула из его рук, презрительно мявкнула и, виляя кончиком хвоста, удалилась сквозь стену.

— Низко полетел... — прокомментировал Линь Чэнь. — Должно быть, опасается Фэй Лю — отрок ныне накушался жареных уток в гостях у главнокомандующего Мэна, а это даром не проходит… Да ты не отвлекайся, рассказывай!

— Командующего… — тупо повторил Майлз. Жареные утки и пугающий отрок на мгновение сбили его с мысли. — Ах, да. Я тебе говорил про гем-генерала Бенина. Он, можно сказать, тоже командующий — руководит личной охраной цетагандийского императора, имеет доступ к его уху и пользуется достаточным доверием, чтобы хотя бы быть выслушанным со всем вниманием. Если мне не поверит он — не поверит никто. Но как, небеса черные и голубые, он способен мне поверить, если он там, а я здесь?

— Ну а как мы с тобой сейчас разговариваем, раз ты здесь, и я тоже здесь? — деланно всплеснул руками, бровями, рукавами и веером господин Линь. — Подумать только, и этого человека я считал гением, посланным истинным цилинем! Скорее уж — бодланутым в задницу вздорной коровой! Эй, любезнейший, очнитесь!

— И рад бы, — пробормотал Майлз, но господин Зараза его не слушал:

— Открой свой ум и тряхни воображением!..

Веер, демонстрирующий на этот раз мультфильм про капитана Форталона (адаптация сериала, рейтинг «Для дошкольного образования», серия «О шашках, штанишках и книжках»), похлопал неразумного слушателя по лбу. Звук получился неожиданно громким и обидным.

— Уж не знаю, в каком из миров пребывает твое бренное тело, но мое — в этом я уверен так же, как в том, что западные варвары разъезжают на полосатых лошадях, что ведьмы могут спрятаться в персиковой косточке, а на дне моря ворочается великий змей-земледержец, — сейчас спит на постоялом дворе по дороге в Цзиньлин.

— И чем мне поможет твой постоялый двор? Предоставит койку на ночь? — вздохнул Майлз. — Если я и обрел способность шастать по вашим китайским снам, ну или ты по моим, не знаю, как правильней, в нормальную жизнь это чудо не переносится. А даже если мне приснится, что я летаю павлином с персиковой косточкой в клюве над двором возле окраин, как его, Цзинь-Цзиня, это никаким образом не поспособствует решению моих задач, настоящих и смертельно важных.

Линь Чэнь не ответил. Он не спеша налил себе чая, поднес крошечную фарфоровую чашечку к губам — и со смаком, картинно в нее фыркнул, так, что брызги полетели в разные стороны, превращаясь по пути в маленькие зимнепраздничные фейерверки.

— Ну так навести сны того человека, которого хорошо знаешь, там, у себя, — проговорил он. — Чего проще?

— Сны… навестить сны… глупость какая-… подожди-ка, — забормотал Майлз невпопад, не обращая внимания на гримасу, которую скорчил доктор Линь. — А ведь когда ты приходил ко мне во сне ругаться — помнишь, еще пресс-папье у Иллиана утащить хотел?..

— Мне чужого не надо, — заявил Линь Чэнь с достоинством и поправил волосы.

— Да при чем тут это! Иллиан видел тот же сон, вот что я хочу тебе рассказать. Мы с ним специально сидели и сверялись, в два столбца выписывали — все совпало. Значит этот сон — не совсем сон, так?

— Молодец, — поощрил его доктор великодушно. — Возьми с полки лунный пряник. И давай!

— Но я не знаю, как! У твоего Линь Шу я просто появлялся без каких-либо усилий с моей стороны. А если ты умеешь, ну, покажи, как это делается, а не плюйся, как... как граф Фортрифранни на заседании Совета.

Неизвестно почему, но уездный ван Фортрифранни представился Линь Чэню похожим на старшую сестру нынешнего правителя Пьянпина — зажиточного города на окраине Западной Лян. Девица была рослая, крепкая, с сотней мелких косиц (на кончике каждой звенело по золотой монете), да и на лицо миловидна. Водилась за ней привычка в разговоре то и дело плеваться и разбрасываться ядовитыми словами, но в остальном девушка была такая правильная и праведная, что весь остальной город, включая близ лежащие деревни и даже монастыри, казались рассадниками беспутства. В итоге именно настоятель храма Парящих Драконов заплатил Архиву десять тысяч лян за мудрый совет, как от нее избавиться. С тех пор, как пьянпинка отправилась замуж в Страну Сун, ковровые узоры тамошних ткачих перестали быть похожи на спутанные рыбацкие сети, полосы на халатах приобрели небывалую четкость и зазмеились в одном направлении, и даже кобылы жеребились строго по графику, без опозданий.

Вдохновившись примером отважной укротительницы диких сунцев, Линь Чэнь приступил к объяснениям. Самым простым, наглядным, какие понял даже бы туповатый Ин Цинь, да и небесному варвару они тоже должны были оказаться впору. К его священному ужасу, Май Лзы немедля набросился на новое знание, как армейский мул — на зеленую лужайку. И…

— Почему не получается? — возмущенно завопил он недолгое время спустя.

Линь Чэнь поскреб подбородок: ему только что довелось наблюдать за странным магическим обрядом: горбатый адмирал бегал по линиям багуа и набрасывал в получившийся восьмиугольник пригоршни невесть откуда взявшегося снега. Внутри засеребрилась женская фигура, померцала и принялась медленно таять.

— Ты сказал мне представить, будто реально все здешнее, а сон — то, что снаружи. Но это же глупо, — кипятился тот. — Элементарный здравый смысл просто не позволит мне поверить, что я какая-то там спящая бабочка... Что, ты не знаешь эту историю? Вашу же, китайскую?

Линь Чэнь подивился, что прагматичный адмирал, оказывается, слышал о духовных странствиях прославленного Чжуан-цзы, который в свое время, будучи смотрителем плантаций лаковых деревьев, изрядно надышался испарениями этого растения, отчего регулярно беседовал с цикадами и воображал себя бабочкой, обустроившей себе спальню в цветке камелии, третьем с краю пятой ветки.

— Ты можешь мне просто и без выкрутасов объяснить, что делать? — напирал Май Лзы. — Ты, учитель хренов, чтоб тебя трижды подняло да об пол хлопнуло! Дай мне четко вводные!

— Ладно, — покладисто согласился Линь Чэнь, отложив до лучших времен заковыристое адмиральское проклятие. — Представь себя... пчелой.

— Жуком, — обреченно зажмурился Майлз. Он упал на колени, запрокинул голову и заорал в небеса: — Я чертов масляный жучара! Катерина, да услышь ты меня!

Едва различимая фея, сотканная реальностью Архива из инея и морозного дыхания, истончалась из сонной реальности, как жар из остывающего чайника. Глядя на ее застывшее, едва ли не скорбное лицо, Линь Чэнь устыдился и приказал сдохнуть недостойной шутке, что госпожа, должно быть, сможет притушить кипящий нрав своего неуемного супруга, только став вдовой.

— Скажи, — вкрадчиво спросил он вместо колкого ответа, — а что ты собираешься рассказать своей жене такого, что бы она и так не знала? Может, не стоит беспокоить бедную женщину и орать ей в ухо, извещая, что ты не только на грани смерти, но и немножко свихнулся в процессе? Я бы не хотел оказаться во сне этого вашего жука. Должно быть, страшные твари, хуже снежных.

— Ты что предлагаешь? — огрызнулся тот. — Кем еще я себя должен вообразить? Котодревом, с поэтами и русалками, развешанными по веткам?

Эхом воплей рассерженного полумертвеца в павильоне свихнувшихся даосов, как Линь Чэнь для себя обозначил нынешний вид Архива, действительно проступило какое-то засохшее дерево: на его верхушке одиноко висела пузатая ваза из драгоценного прозрачного фарфора, привозимого из-за пустынь по Шелковому пути. А может быть, это была покосившаяся виселица, увенчанная черепом; кто его знает, воображение маленького адмирала.

— Может, дело не в том, кто такой ты сам, а в том, чего ты желаешь? — осторожно предположил Линь Чэнь. Он ткнул в сторону дерева веером: — Смотри! Архив явно настроен тебе помогать. Между вами уже существует какая-то связь, прочная, как канат из ста тысяч шелковых нитей. Но только надо идти по нему осмотрительно, с тщанием глядя вокруг и не сосредотачиваясь на сердцевине собственного «я»

— Да слышал я это уже, слышал, — брюзгливо отмахнулся Май Лзы. — «Забудь о себе, отрешись от своего «я», проникнись дао и его нерушимыми связями».

Более точной инструкции и представить себе было трудно, но расстроенный Май Лзы не желал ничего слышать, как не желал слушать цоканье сверчков за окном правитель Южной Ма, погруженный в суетные заботы, которые ошибочно считал государственными делами. Что ж, Линь Чэнь привык использовать любые возможности для того, чтобы вселить в пациента надежду. Даже если подселение придется проводить хирургическим путем.

— Слышал — так попробуй, я уверен, что получится… — начал он тоном, обычно припасаемым для уговоров упершегося Фэй Лю. Дальше в ход шли, по обстоятельствам, сладости или погони по крышам. Определенно, Хозяин Архива соскучился по этому несносному мальчишке.

— Ничего не получается, потому что ты галлюцинация и не можешь правильно сформулировать инструкцию! Иллиана на тебя нет, — злобно прищурился Май Лзы, — он бы тебя быстро прогнал через дешифратор.

Таким отчаянным, верно, было желание маленького гения добиться результата при явной неспособности делать вещи, доступные даже ученику, что Архив немедленно расщедрился: истончив до молочной прозрачности стену павильона, он показал за ней богато убранную комнату. Золотистые стены, удобные диваны с мягкими спинками, низкий круглый столик и немолодая чета: супруга, женщина элегантная и статная, занимается каллиграфией, а супруг... Этого господина Линь Чэнь даже немного знал. И предпочел бы не попадаться ему под горячую руку — потому что по прошлому опыту был в курсе, что эта рука способна изрыгать огонь, что обычно не свойственно немолодым чиновникам, удалившимся от двора в свое поместье ради мягких туфель и созерцания разноцветных карпов со ступеней бамбукового павильона.

Под руками у дамы и господина нежно и в унисон зазвенели невидимые колокольчики, оба почти одинаковыми жестами подняли к глазам чудные обсидиановые плашки.

— Оранжевый, — подняв бровь, сообщила госпожа.

— Красный.

— Саймон! Тетя Элис! — выкрикнул Май Лзы отчаянно, но его никто не услышал. Оба уже направлялись к дверям во внешний павильон. Сановник на ходу накидывал куртку, дама подобрала подол длинного струящегося платья, показывающего при ходьбе мыски туфелек — изящных «фениксовых клювов».

— Шеф, ну же! Саймон Иллиан, будешь ты меня слушать или нет? Вот же пень глухой! Тетя Элис, ну вы хоть ему скажите! — бушевал Май Лзы.

Натягивая дорожные сапоги, сановник Или Ань вдруг замер и поднял взгляд. Но он не ответил кричащему Май Лзы. Его лицо было полно решимости сказать своей подруге — и услышать в ответ — самые важные слова за ту минуту, что оставалась до расставания.

— Если возникнут трудности, ты знаешь, где меня искать, — сказал он нежно.

Красиво очерченные губы госпожи изогнулись в ироничной улыбке:

— Под химерами, в шесть часов вечера. Где искать меня, ты тоже знаешь, — госпожа заботливым жестом поправила супругу шарф с вытканными узорами-оберегами.

— Саймон, ну же! У меня тут не шутки, это война, ты же сам видишь! — Май Лзы застонал и горестно обхватил голову, видя, как немолодая пара постепенно истончается в воздухе, на прощание обмениваясь коротким поцелуем с согласным пожеланием: «Будь осторожна» — «Будь осторожен». Напоследок сановник и вовсе прошел сквозь своего бывшего подчиненного, усиленно размахивавшего руками, но так и не соизволил одарить его вниманием. — Они что, сговорились?!

Линь Чэнь целую секунду всесторонне обдумывал, что он может знать об утонченном заговоре пожилой пары, живущей за сотню небес отсюда, где бы ни было это «здесь», и лишь потом удивился:

— Мне откуда знать? Может, просто не хотят с тобой разговаривать, ты им и в обычной жизни надоел хуже прогорклого пива. Нет? Или они сейчас просто не спят. Видишь же, люди делом заняты.

Сказал — и сам устыдился. Какое такое может быть «сейчас», когда и «здесь» толком нет?

— Они, значит, делом заняты. А я, значит, развлекаюсь… — пробурчал его собеседник безнадежно. Сел на пол, и от него невесть почему протянулись сразу две тени. Одна, светло-серая и почти светящаяся по краям, подергивалась на месте, точно приплясывала, другая, темно-бурая, замерла с каменной неподвижностью хорошего воина в засаде. — И вообще, ты уверен, что они — настоящие?

— Я не уверен даже в том, что настоящий ты сам, маленький дух, — проникновенно сказал Линь Чэнь. Посмотрел на горестное лицо Май Лзы и сжалился: — Ну подумай. Ты так сильно хочешь поговорить с этими людьми, что порождение твоего собственного сна точно не устояло бы против этого желания, а не продолжило и дальше рассуждать о выгоде подачи чая в железной посуде.

— И лады. Значит, тянемся к тем, кого хорошо знаем!.. — объявил Май Лзы решительно. Уныние стекло с него быстро, точно вода с упитанного гуся. — А кто у нас из близких знакомых ленивая задница и постоянно спит на работе?

Май Лзы прикусил губу так, словно тащил в гору мешок на собственном горбу. И из стены проступила… нет, не задница, но физиономия достойного мужа. Несмотря на варварскую короткую прическу, тот был хорош собой, молод годами и наверняка разбил не одно девичье сердце. Сейчас, впрочем, бедолагу омрачали труды и заботы и не утешал даже дивной красоты волшебный узор, пляшущий в воздухе под его пальцами над обсидиановым алтарем. Кисть духов сама писала поперек этой картины тоненьким муравьиным письмом, но так отчётливо, что все можно было разобрать:

«Позвонить матушке».

Май Лзы напрягся, скрючив пальцы. Строка перед лицом красавца заплясала, изгибаясь, превращаясь в четкое:

«Айвен, ты болван. Стреляй по воробьям тчк грузи байки помпонами».

Аи Вэн заинтересованно поднял бровь и смотрел как завороженный, пока перед его глазами рождались, сталкиваясь и преображаясь, одно сообщение за другим, и каждое следующее было выписано все более крупными знаками:

«Требуется Аудитор. Кормится сплетнями, злобен. Не кантовать! Не замораживать!!!»

«Императрица Райского Сада опять потеряла вибратор, готов вернуть, но меня не слышат».

И, наконец, мигающее, разноцветное, точно огни фейерверка в ночь Нового Года:

«Айвен, болван, я же сказал — немедленно звони леди Элис! У меня полный трюм младенцев и бешеное ба, я один не справляюсь!!!»

— Форпатрил!.. — громыхнуло над головой красавца.

Знаки на экране расточились, как и не было. Аи Вэн подскочил, потер глаза. Покаялся:

— Простите, сэр. К совещанию всё готово…

И эта картинка тоже быстро таяла, но Линь Чэнь еще успел увидеть, как щеголеватый Аи Вэн, вставая, пробормотал себе под нос:

— Приснится же! Я был уверен, что звонил Майлз. Хотя откуда? Этот мелкий гаденыш болтается где-то в космосе, где нет связи по определению…

Стена затянулась туманом. Май Лзы стоял, тяжело дыша, уперев ладони в колени, словно только что не ел своего приятеля глазами, а куда-то бежал, долго и отчаянно. На его выразительном лице чувства читались так же просто, как традиционная надпись над воротами поместья — и сейчас там надежда мешалась с ошеломлением.

— Я ведь его почти зацепил, — пробормотал он. И тут же энергично и зло растер лицо ладонями. — Почти — не считается! Да и не Айвен мне был нужен, и даже не его матушка. Считай, это была тренировка. Действуем по той же схеме!

Линь Чэнь посмотрел на его красные глаза, на лицо, явно осунувшееся за последние полстражи — хотя это было и невозможно, сон все-таки! — пробежался пальцами по рукояти веера и заметил:

— Может быть, сделаем перерыв, брат Май? Времени в снах — все равно что воды в реке, она не иссякнет, сиди ты на берегу хоть целый день. Если только ты по глупости своей не поставишь плотину.

— Ты забыл, что я, скорее всего, умираю? — огрызнулся тот.

— Глядя на тебя сейчас, в это нетрудно поверить. Ты ревностен, прямо как проворовавшийся чиновник из притчи: тот, что, желая избежать обвинений, на дознании сам заковывал себя в цепи и хлестал кнутом до полного изнеможения.

— А, спецслужбы. Знакомый почерк, с веками не меняется. Эх, наведаться бы в сны гем-генералу Бенину…

— Он тоже спит на работе? — поинтересовался Линь Чэнь, но Май Лзы только хмыкнул:

— Если я правильно понимаю, сейчас он круглосуточно сидит на стимуляторах, а обед получает исключительно в жидком виде, из прикрепленной к его рабочему столу трубки. И не знаю, приходится ли ему кого-то хлестать кнутом во время следствия, или у цетов достаточно вколоть подследственному препарат, который размягчает мозги до состояния жидкой овсянки...

Он поднялся на ноги и принялся нарезать круги по маленькому залу, ощутимо прихрамывая на ходу. Ноги у него были босыми и посиневшими от холода.

— Правда, не знаю, как он отнесется к тому, что я ему приснюсь, — бормотал он лихорадочно себе под нос. — Подозрительность — профессиональная болезнь моих бывших коллег. Ну да ладно, кто не рискует, тот не выигрывает… а с теми ставками, что на кону, я просто обязан выиграть!

*9*

На шестые сутки профессиональной бессонницы гем-генерал Бенин сдался. В 25.14 он дисциплинированно отложил комм-планшет, надвинул на лоб и глаза нейрошлем для экстренного сна и откинулся в кресле.

Использовать этот «быстрый» вариант отдыха рекомендовалось раз в сто часов, но сначала Бенин ждал новостей, во второй раз — действительно дождался, побежал лично допрашивать капитана корабля, доставившего последнюю информационную сводку. Как оказалось — зря. Сплошные «нет», «не обнаружено», «не наблюдается», «следы отсутствуют».

А закачанные с инъекциями стимуляторы расточились бесполезно — да и что толку в сверхскорости, удивительной силе мышц и доведенной до абсолюта остроте восприятия и прочности запоминания, когда просто не к чему их приложить?

Сон, как того требовали инструкции для Внутренней Службы Безопасности Райского Сада, представлял собой скорее управляемую медитацию. Так что гем-генерал Бенин припомнил знаменитое изречение, что инструкции пишутся кровью тех, кто в свое время не выполнил их до буквы, с усилием расслабил сжатый в тугую пружину разум и включил устройство.

Он представил себя в павильоне на вершине горы. Почувствовал прохладный воздух, овевающий чело, ощутил ровное сильное тепло в солнечной чакре и пронизывающие его тело потоки силы, вдохнул аромат кедровой хвои, запах свежезаваренного белого чая... Он уже услышал чириканье пичуг, звон бронзового колокольчика — а вслед за ними совершенно неуместный здесь сдавленный шепот:

— Осторожно, не спугни! Держи его тепленького! Держи-и-и!!!

В следующий миг Бенин почувствовал, как вокруг его туловища — небольшого (смотря, конечно, с кем сравнивать, но против габаритов церемониальных гвардейцев любой нормальный гем мелковат, надо смотреть правде в глаза), плотного, отлично развитого, смыкается чья-то гигантская ладонь. Генерал дернул... как выяснилось, крыльями, взроптал с басовитым гулением, но взлететь не получилось. Огромный человек с неуловимо знакомым лицом подтянул гем-голубя к себе поближе и внимательно заглянул в его клюв и перепуганный вытаращенный глаз.

— Ты уверен, брат Май? — спросил почти-знакомец.

Второй голос, искаженный временем, расстоянием и сонной реальностью, но настолько ожидаемый, что Бенин узнал его в единую секунду, ответил:

— А ты много видел голубей с красно-черными узорами на голове? Эх, тебе бы послушать байки моего деда, тоже научился бы слету читать гем-грим!

Заверив таинственного друга, что тот поймал кого следует (поймал?! Глава императорской службы Безопасности с усилием вытеснил эту мысль из своего рассудка, пока она не свела его с ума), говоривший появился в поле зрения Бенина. Барраярский лорд Аудитор Форкосиган, предполагаемый сообщник императрицы-Детоубийцы, как ее называли цетагандийские СМИ, был безошибочно узнаваем, хоть и выглядел сейчас не ахти. Да, барраярец не был и вполовину таким потрепанным, когда много лет назад Бенин вытаскивал его с корабля губернатора-изменника аута Кети. Глаза в красных прожилках белков, лицо осунулось, пальцы дрожат, губы такие синие, словно ему не хватает кислорода на этой чудесной, окутанной ароматом нагретой листвы горной вершине.

— Какая необычная и интересная трансформация, — продолжал бормотать знакомый незнакомец, рассматривая добычу со всех сторон, отчего у гем-генерала отчетливо зачесались маховые перья — вероятно, как проекция желания как следует врезать бесцеремонному исследователю. — С чего бы это?

— Может, птичьи гены, добавленные аутами кому-то из его прадедов? — бросил Форкосиган. — Или намек, что хорошему СБ-шнику и крохи информации для пропитания паранойи хватит? Какая разница, не отвлекай!

Он неловко уселся напротив, скрестив ноги и положив ладони поверх колен, и Бенин физически почувствовал, насколько тяжело барраярцу дается деланное спокойствие.

— Не сопротивляйтесь, гем-генерал, — начал тот миролюбиво. — Я всего лишь хочу поговорить. Просто не ожидал, что вы изберете такой... поэтичный облик.

Форкосиган вдохнул — и внезапно закашлялся: долгим, лающим кашлем, явно не притворным, который был бы предназначен просто для того, чтобы скрыть неуместный смешок. Пленитель Бенина подался было к нему, но Форкосиган мелко замахал ладонью, останавливая. Наконец, смирив дыхание, он заговорил — проникновенно и размеренно:

— Гем-генерал Бенин, я прошу вас выслушать меня со всем вниманием. Уверен, вы на это способны и в нынешнем облике. Это жизненно важно. Слабовооруженный конвой барраярского военного флота, состоящий из двух кораблей малого тоннажа, кодовые опознавательные номера такие-то, направляется к Ро Кита. Он везет вам живыми и невредимыми ваших похищенных младенцев, арестованного злоумышленника, который осмелился их украсть — слугу вашего же императора, кстати, — и свидетелей преступления, включая меня самого...

Трудно выслушивать настолько серьезные вещи, когда твой пленитель вертит тебя в руках, причем, что обидно, без каких-то враждебных намерений, а исключительно из любопытства, заглядывая тебе под хвост. Бенин извернулся и клюнул держащую его ладонь. Вышло слабо и неубедительно. Ну что ему стоило воплотиться сейчас в ястреба; как-никак, эта гордая птица — эмблема Райского Сада?..

— Какая прелесть! Как настоящий! — восхитился любитель голубей. — Эх, жаль, Фэй Лю нет, погонять его по крышам не получится, да тут и крыш-то нет почти...

Но тут не выдержал Форкосиган, и в кои-то веки Бенин был согласен с представителем предполагаемого противника:

— Ты можешь постоять спокойнее? — прикрикнул барраярец на своего неведомого приятеля.

— Я-то могу, — хмыкнул знакомый голос в вышине. — А вот у твоего генерала сердечко так и трепещет. Похоже, до него дошло, что он заговор проворонил, да преступников проворковал. Не справится — от него даже бульона не останется, верно?

Бенин решил, что хватит с него отдыха, сублимации самоотречения и прочих испытаний, и попытался проснуться. Не тут-то было.

Человеческий глаз заглянул глубоко-глубоко в голубиный, и Бенину показалось, что этот странный человек с развевающимися волосами и в белых одеждах знает о нем абсолютно всё. Даже больше, чем Госпожа Звездных Яслей, приложившая изящную руку к его назначению и самореализации, а это просто невозможно. Неужели сказки, рассказываемые неразумными людьми их не-генно-модифицированным младенцам, не врут, и где-то во Вселенной есть некто более могущественный, чем аут-лорды? Неужели... тут Бенин очень порадовался, что он временно птиц и может дозволить своему крошечному мозгу нечеловеческую глупость. Неужели ему повезло встретить во снах Создателя создателей?

«Срочно на прием к психиатру. Сначала извинения по всей форме его величеству, потом быстренько переродиться и тут же, не откладывая, к психиатру!» — заворковал он.

— Э, да он сейчас совсем лапки сложит, — протянул длинноволосый и ловким жестом щелкнул голубя по клюву.

В следующую секунду Бенин обнаружил себя снова человеком и даже стоящим во вполне достойной позе — на одном колене, разве что слегка пошатываясь. Он поднял голову — и желание подняться с колен у него немедля исчезло, а полчище мурашек пробежало у него по спине, прикрытой, к счастью, уже не перьями, а мундиров. Строго нахмурясь, на него смотрел его Небесный Господин Флетчир Джияджа. Зачем-то с веером в руках, но в прочем выглядящий совершенно обычно, и даже легкая гримаса недовольства, кривившая его губы, была точно той, которую Бенину случилось лицезреть всего два дня назад.

— Так привычней, — обыденно прокомментировал Форкосиган его возвращение в человеческий облик, а на повелителя восьми планет Небесной Империи и вовсе не обратил внимания. — Гем-генерал, пожалуйста, теперь соберитесь. Да, это ваш сон, но не галлюцинация и не бред, все самое что ни есть настоящее. Считайте, это экстрасенсорика. Нет, лучше считайте, что происходит чудо — нам сейчас всем жизненно необходимо чудо, верно?

Он помолчал, сделал несколько глубоких вдохов, точно собираясь с силами.

— Запомните мои слова дословно. Мы летим к вам со всей возможной скоростью и везем обратно ваших пропавших детишек и вашу же блудную овцу, ответственную за их пропажу. Данные вам пересланы заархивированным пакетом. Все детали мне сейчас не под силу изложить… ваше чертово ба и меня достало, так что, возможно, мне не удастся долететь до цели живым — но остальные будут готовы дать показания. Мои офицеры. Моя жена. Еще одна станционерка…

Он замолчал, обхватив себя руками, точно замерз. Будь это не сон, где достойные люди обращаются в голубей, а всякие наглые коротышки разговаривают с тобой с другого конца Вселенной, Бенин кликнул бы медиков. Пожалуй, Форкосиган не соврал про свое здоровье — как говорят на их варварской планете, краше в гроб кладут.

— О чем я? Да, это неважно. Все, что я вас прошу сейчас: сделайте всё возможное и невозможное, чтобы задержать начало военных действий до нашего появления. И обеспечьте моему конвою свободный проход. Тогда у вас в руках окажутся все доказательства нашей невиновности, и вопрос сам собой разрешится.

Он подался вперед. Возможно, это так солнечный свет обтекал его фигуру, но Бенину показалось, что маленький барраярец начал мерцать и расплываться по краям.

— Возможное и невозможное, Бенин! Любой ценой. Будь я на вашем месте, я бы не колеблясь поставил на это свою карьеру. Нет, даже свою голову. Но я — на своем, и могу только просить.

Флетчир Джияджа кивнул и подтвердил своим звучным глубоким голосом:

— Тебе стоит прислушаться к его просьбе.

— Но вы же… вы, сир, сами… — недоумевающе и совершенно невежливо перебил своего повелителя Бенин.

— Что за люди?! — произнес император брезгливо, глядя на него в упор. — Все нужно разъяснить. Это же твой сон, генерал, и твое задание; действуй!

Взмах веера заслонил все небо, отсекая и крышу павильона, и скрюченную криптомерию, и два идеально прямых кедра, и возможность спокойно выспаться…

* * *

Растаяло небо, в которое совсем недавно так привольно и радостно влетел голубь с гем-гримом на голове, и смешные маленькие деревья, и деревянная беседка в восточном стиле.

— Голубь… — выдохнул Майлз блаженно и рассмеялся.

Сделано! Он не до конца верил, что такое возможно, до самого последнего момента, и все же — исполнено! В коротком девизе «Сдохни, но сделай!» он наконец-то исполнил важнейшую половину. Даже если теперь все полетит к чертовой бабушке и молодцам капитана Клогстона не удастся удержать его на этом свете, не важно.

Голова у него кружилась, то ли от восторга удачи, то ли от усталости. Он совершил невозможное, проломил время и пространство, успел высказать гем-генералу Бенину все, что было жизненно необходимо — хоть последние секунды удержаться на месте ему было непросто. Наверное, так же себя чувствует электрон, который стремится сорваться со своей орбитали.

— А знаешь, ты славно сообразил. Я до того и не подумал, какими глазами Бенин станет смотреть на тебя. Нет, я не про то, что круглыми и птичьими! — Майлз хотел засмеяться, но лишь заперхал. Слова не шли из горла, будто вентиль на шланге прикрутили, выходило какое-то сипение. Он откашлялся и все-таки выдавил: — Интересно, он и вправду принял тебя за своего императора?

— А мне вот стало интересно, почему Фэй Лю так пристрастен к этим крылатым тварям? — рассеянно ответил Линь Чэнь на самую первую его реплику. — То есть, конечно, меня это всегда занимало, но теперь я думаю: видит ли он в голубях только дурных вестников, или на самом деле чувствует среди них шпионов?

— А кто такой Фэй Лю? — захотел узнать Майлз.

«Эй, почему я говорю, а голоса почти не слышно?» Как забавно. Он засмеялся, с удивлением чувствуя, что заканчивается воздух в легких, голова кружится все сильнее, а сердце и почему-то шея, запястья и сгибы локтей просто вспыхнули болью, словно исколотые инжекторными иглами, хотя откуда они возьмутся во сне?

— О, это очень интересная история, — оживился архивариус. — Когда-то давно мы с Мэй Чансу...

Голос его растаял в зуммере какого-то медицинского прибора, картинку вокруг Майлза сменили зеленые искры в глазах. Кажется, кто-то приоткрывал ему веки и светил мерзким расплывающимся светом в зрачки — или просто мимо него плыла звезда, старая, багровая, угасающая, пришедшая к своему естественному концу, как и он сам. «Готовьте оборудование для анабиоза», — приказал голосом капитана Клогстона бесконечный космос. Озабоченное лицо медтеха приобрело сходство с цетагандийским императором, или наоборот, Линь Чэнь оброс защитным костюмом и интерьером барраярского медотсека…

— Брат Май?!

Отголосок бронзового колокольчика, разлетевшиеся от порыва ветра волосы, нарастающее беспокойство.

Майлз ощутил, что уже уплывает по мягким глицериновым волнам, все дальше и дальше, вот только из этих волн начали выскакивать какие-то подлые рыбы и кусать его за чувствительные места острыми, как иголки зубами. И ругаться. Боже, как они ругались!

— Куда это ты собрался, Май Лзы? В реку, осчастливить врагов, рассевшихся по ее берегам? Собираешься на новый круг перерождения? Надеюсь, тараканом, потому что подобную подлость — умирать при мне — только тараканы себе и позволяют! Не хватало мне дома одного любителя пытаться красиво отъехать в мир иной, так еще ты на мою голову!

— Я... не... нарочно... — все-таки прошептал Майлз.

Голос к нему вернулся. И зрение больше не застилал черный дым. Скосив глаза, он с некоторым испугом обнаружил, что из его груди торчит несколько совершенно чужеродных предметов. Нет, будь он ежом, иголки в его бренной плоти были бы кстати, но сейчас...

— А по-моему — специально, со злостным умыслом и вообще бессовестно! — парировал Линь Чэнь, поправляя одни иглы и втыкая другие. — Ах ты, гуй варановый, как смеешь двигать коней, когда с тобой разговаривает сам Хозяин Архива Ланъя?! Дышать! Лежать! Сердцем трепыхаться!

— Вообще-то, — кротко заметил Майлз, — я весь выложился, пытаясь достать до Бенина. А теперь просто сдулся, как воздушный шарик. И немножко умираю. Имею право.

— Нет, не имеешь, — решительно ответила Катерина. Она парила над ним ледяным туманным облачком, едва застилающим потолочные квадраты, но прикосновение к его безвольной ладони показалось обжигающим, а слеза, упавшая ему на щеку, прожгла плоть чуть ли не до кости.

— Там у себя ты, может, и собираешься умирать, а здесь изволь быть молодцом, как хрустящий редис. Что, не в рифму? Буду я еще тратить еще на тебя высокий слог, ты, скудоумный сын речной черепахи, вообразивший, что во сне его тело так же слабо, как и наяву! — не слыша призрака его жены, в полном согласии с ней бушевал целитель. Он нависал над Майлзом, словно мифологический герой над поверженным чудовищем, его руки двигались стремительно, втыкая иглы, поправляя, что-то прижимая, и под ловкими пальцами по замерзшей коже растекались блаженные лужицы тепла. — Права, свободы... Ты мне еще демократию предложи, это ублюдочное изобретение голоногих варваров! У нас в Поднебесной разговор короткий: один голос, одна правда, и этот голос сейчас — мой, не будь я лучший лекарь этих земель!

* * *

Линь Чэнь настолько энергично включился в спасение горбатого духа-хранителя, что совершенно забыл, где находится. В какой-то момент он почувствовал, что кроме его собственных пациента держат и чужие руки, мимолетно удивился, почему это выглядит так, будто Май Лзы плывет, подвешенный на невидимых нитях, через пустое черное Ничто, вытер пот — и лишь потом вспомнил, где находится.

Архив будто только и ждал возможности напомнить о себе и радостно оскалился тысячей зеркал. Молодой Хозяин Архива увидел себя — в образе собственного отца, совершенномудрого и непогрешимого, но всего лишь четырнадцатилетнего, нагло списывающего из припрятанного свитка на экзамене по свойствам трав и ядов. Увидел брата Чансу и княжну Нихуан сидящими рядом, под крышей одного шатра — только вот он сидел на склоне горы, негромко наигрывая на флейте, а она — посреди военного лагеря с улыбкой выслушивала доклад какого-то из подчиненных. Увидел Фэй Лю, сосредоточенно гадающего на лепестках цветков персика; поскольку в умении считать парень ранее замечен не был, а сад принадлежал императору, процесс грозил затянуться. И снова мир мигнул, увечное тело Май Лзы дернулось в очередном вздохе, и видение поменялось. Архив подкинул очередную горсть осколков, и они закружились падающими снежинками.

Снова и снова Линь Чэнь видел себя. Себя, разрезающего плоть Линь Шу, чтобы сотворить Мэй Чансу. Себя-императора знания, повелевающего мирами и солнцами. Себя-нищего, бредущего по пустыне в поиске крупицы истины.

Жизнь в конце концов неизбежно проиграет Смерти. Но не сегодня.

Линь Чэнь убрал руки, позволил себе отойти на шаг, убрать с лица упавшие пряди волос, принять величественную позу. Посмотрел, как медленно тает видение Май Лзы, почивающего на узкой койке в окружении заботливых подчиненных. И повторил, уже увереннее: не сегодня.