Солнце вставало над Асгардом (джен)

Глаза постепенно привыкали к окружающему мраку, улавливая смутные очертания обвала. Совсем рядом в землю вонзился гигантский неподъемный блок — из таких блоков состояли прочнейшие арочные перекрытия дворцовых подземелий. Меньше всего хотелось думать о том, что он мог обрушиться на пару метров правее… Локи передёрнуло. Он поднял взгляд и, щурясь, огляделся в поисках источника света — темнота была неполной, а значит, где-то был просвет. Он оказался прав — на недосягаемой высоте виднелась дыра от выпавшего валуна. Ненадежный, слабый, но хотя бы такой дневной свет. Проломленные перекрытия оказали ещё одну услугу — спертым и затхлым пещерным воздухом было невозможно дышать. Затхлость медленно рассеивалась. Сомнений не было — они провалились в подземные ярусы дворца.

Подземелья Асгарда. Полузаброшенные гроты, ходы и лабиринты, о которых почти никто ничего не помнил. Высокие сводчатые потолки терялись во мраке. Никто не мог толком сказать даже о том, зачем их строили. Когда-то, тысячи лет назад, эти бесчисленные опустевшие залы скрывали немало тайн королевской семьи. Теперь же они были забыты, и вероятно, Локи был первым, кто попал сюда за долгие годы. Теперь здесь царили только сырость и запустение.

Синдри. Локи злился от собственного бессилия — он не мог даже встать, и приходилось передвигаться практически ползком, превозмогая боль. Он не представлял, с какой высоты они упали, и надеялся лишь на то, что он, удерживая племянника, смог смягчить удар. Племянник. Странное слово, словно неуместное по отношению к нему. Впрочем, Один давно дал ему понять, что он неуместен. Аутсайдер среди верховных асов. Неудачный приемный сын. Его снова начала переполнять привычная злость, смешанная с болью — сломанная рука горела огнём, разжигая ярость ещё сильнее. Эта ярость с годами превратилась в его движущую силу, и если он кому-то и доверял, то только ей.

Погрузившись в переживания, Локи наткнулся на детскую руку, холодную и неподвижную. По позвоночнику пробежала морозная дрожь. Мальчик был здесь и лежал на каменном полу лицом вниз, не подавая признаков жизни. Локи, преодолевая озноб, стремительно перевернул Синдри на спину и попытался нащупать пульс. Тонкие детские запястья казались безжизненными, но… сердце билось. Едва слышно, но в пустом гроте этот звук показался ему пронзительно громким.

Синдри был не только жив, но и почти невредим, что было практически невозможным. Похоже, Локи, падая, действительно принял на себя весь удар. Пара сильных ушибов, переохлаждение, шок. Мальчик был без сознания, замёрзший до костей, и он был жив. Непостижимо. Только сейчас Локи осознал, что продрог насквозь. Сырость и холод каменных стен заползали под одежду, сжимали ледяной хваткой, и здесь было сложно представить, что где-то наверху цветут сады и светит теплое летнее солнце. Он собрался с мыслями. Они живы, и он не заперт в тюрьме на границе безвременья, а значит, не лишён способностей сотворить хотя бы какой-то комфорт из ничего. Он умел создавать иллюзии лучше, чем кто-либо, но был способен создать и реальность. Проблема была в том, что эту реальность никто не ждал, в то время, как иллюзии всегда были на руку. Локи попытался сотворить огонь, но магия не сработала. На пару мгновений он замер, не веря в то, что происходило. Подвалы Асгарда лишили его магической силы? Нет, это было полной бессмыслицей. Локи попытался вновь, но все, что получилось сделать — это разжечь в воздухе крошечную искру, которая почти сразу погасла. Простейший фокус истощил его до капель холодного пота, словно ему пришлось собственными руками оттаскивать рухнувшие каменные перекрытия. Спустя несколько минут изматывающих попыток Локи был вынужден признать, что магические способности ослабли до минимума — он был обессилен и измучен болью и травмами, голова после удара болела до тошноты и потемнения в глазах, и сейчас он мало отличался от Синдри, которого пытался привести в чувство.

Ло­ки ре­шитель­но снял гряз­ный кам­зол, в ко­тором ожи­дал сво­ей учас­ти пе­ред ли­цом вер­ховно­го От­ца, и уку­тал ре­бен­ка. Воротник был практически оторван и висел на одном лоскуте ткани. Локи ухмыльнулся. Он любил этот камзол — строгий и простой, чем-то похожий на классические пальто, которые носят мужчины Мидгарда. То, что камзол однажды станет спасением от холода для сына его невыносимого брата, было невозможно предугадать, как впрочем и все, что произошло.

В какой-то момент Локи заметил, что Синдри уже не в обмороке — мальчик просто спал, провалившись из одного бессознательного состояния в другое. Его можно было понять. Локи был готов погрузиться в забытье вслед за ним в любой момент, но боль и холод не давали сознанию отключиться. Оставшись в одной сатиновой рубашке темно-зеленого цвета, он постепенно переставал чувствовать коченеющие пальцы рук. В голове мелькнула мысль о том, что это не так уж плохо — по крайней мере, боль исчезнет.

«Интересно, ведутся ли поиски», — мелькали в голове вялые заторможенные мысли. «Наверняка Тор перевернул вверх дном весь Асгард. Спасать будет, конечно, сына. Меня — за компанию, если повезет». Локи передернуло. Он перенес уже достаточно унижений в зале суда, чтобы еще и стать должником своего несравненного брата. Стоять перед лицом Одина в цепях было не страшно. Гораздо хуже, практически невыносимо, отвратительно было думать о том, что Тор окажет ему услугу — так уж и быть, подаст руку помощи побежденному брату. Локи не был побежденным. Он не был ребенком, которого поставили в угол за озорство. Свой угол он с достоинством займет сам, если такова воля Одина, но позволить Тору снисходительно вытащить его из-под земли за компанию с сыном? Никогда. Откровенно говоря, он даже не ждал настоящей благодарности за Синдри — вряд ли она что-то изменит. Локи был верен себе. Его могли считать недостойным асом, лишенным морали, принципов и законов, но никто не мог отнять его собственный внутренний закон. И именно из-за этого внутреннего закона он сейчас терял сознание от холода в подземном каменном мешке. Иных вариантов не существовало.

— Ты забрал меня с собой в тюрьму? Зачем?

Локи вздрогнул. В полубессознательном бреду он не заметил, как Синдри пришёл в себя, и теперь сидел чуть поодаль, с головой укутавшись в перепачканный чёрный бархат. Он с трудом открыл глаза.

— Тюрьма была предназначена мне одному, и для тебя в ней места не было, уж извини. Но в чем-то ты прав. Это тоже тюрьма, только наша общая.

В гроте стало чуть светлее — скорее всего, солнце шло к закату, и лучи попадали прямиком в дыру на потолке. Локи поднял голову. Источник света был слишком высоко, а сил — слишком мало. Синдри посмотрел вверх вслед за ним.

— Один приговорил тебя к заточению на небе, а мы под землёй. Это подземная тюрьма?

«Умный мальчик».

— Можно и так сказать, — уклончиво пробормотал Локи, прикрывая глаза. Сил не было даже на то, чтобы смотреть вокруг. Внезапно его руки коснулась детская ладошка.

— Это твоё, возьми. У тебя руки холодные.

От неожиданности Локи открыл глаза снова. Синдри неслышно подобрался ближе и протягивал ему камзол.

— Они всегда холодные. Оставь себе.

«…не переживай, сынок. Может быть, твои руки и холодные, но сердце тёплое». Фригга, словно живая, держит его за руку. «Я все равно тебя люблю».

Он моргнул, видение из прошлого растаяло в воздухе. Синдри упрямо помотал головой.

— Нет, возьми. Мне уже не холодно.

Упорствовать не было ни сил, ни желания.

— Спасибо.

Где-то вдали в полной тишине капала вода, эхом отражаясь от каменных стен. Вода, мальчик и уставший обессиленный бог. Впервые за сотни лет это место казалось живым.

* * *

День второй

— Локи, — настороженно позвал детский голос. — Ты ведь можешь сделать так, чтобы мы снова оказались наверху?

— С чего ты это взял?

Синдри пожал плечами.

— Папа говорит, что ты все можешь. И поэтому тебя опасно оставлять на свободе в любом из девяти миров… Ой… — он смутился и замолчал.

«Даже так? Ай да братец.»

— Не могу, — резко ответил Локи. — Я ничего не могу. Я не могу даже разжечь огонь. Наверное, твой папа бы удивился.

Он ожидал вопросов, но Синдри, казалось, не был удивлён, и только вздохнул.

— Значит, мы в одной тарелке. Я ничего не умею. Но ты-то умеешь…

— Умею. Но сейчас не могу. Может быть, смогу позже. Не знаю. Ты есть хочешь? — закончил он фразу неожиданно для самого себя.

— Ага. Но нечего ведь… Вот бы лепешку из печки, — Синдри мечтательно вздохнул.

— Печку обещать не смогу, но может быть, что-то удастся придумать. Позже.

Насколько позже? Локи раздраженно поморщился. Он понимал, что возвращение магических сил — дело времени, но время это было скрыто пеленой неизвестности, и это злило. Монотонные капли воды тоже злили, но… Внезапно до него дошло. Вода. Настоящая вода. У него не хватит энергии на то, чтобы сотворить воду, но должно хватить на простейшие манипуляции с тем, что было под рукой. Локи приподнялся на локте, стараясь не задеть перелом.

— У людей Мидгарда есть легенда о человеке, который превращал воду в вино.

— Разве люди Мидгарда так умеют?

— Обычно нет. Но этот умел. Он для них кто-то вроде бога… Человек-бог. Забавная легенда. Превращал воду в вино, воскрешал людей.

— Ого. Возвращать мертвых из Хеля может только могущественный бог, — восхитился Синдри. — А что с ним стало потом?

— Умер, распятый на кресте, преданный собственным учеником, — зло усмехнулся Локи. Какая удивительная ирония судьбы.

Синдри смотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Но он же бог! Как это могло произойти?

Локи передернул плечами.

— Иногда даже боги смертны. Ну-ка, помоги мне… Вино нам без надобности, а вот превратить воду в другую воду было бы неплохо.

* * *

План сработал. Локи удалось направить грунтовые воды в одном направлении, и по камням потек чистый ручеек. Этот практически детский фокус вымотал его до такой степени, будто он собственными руками строил стеклянный купол над Нью-Йорком. Локи смочил лицо мокрыми руками и лег на землю. Шевелиться не хотелось. Зато теперь у них была вода — и это того стоило. Синдри присел рядом.

— А если мы все же попали в царство Хель?

— Ты знаешь, как попадают в царство мёртвых? — ответил Локи вполголоса, не открывая глаз. — Сначала были Воды Хаоса — Эливагар, и в мире не было рек холоднее. Двенадцать потоков берут начало среди льдов и туманов Нифльхейма, а одна из рек зовётся Гьёлль, и почти касается своими водами ворот преисподней. Гьёлль течет из ледяных земель на юг через мировую бездну, где берут начало все реки и все миры, там где когда-то ледяная земля соединилась с огненной, сотворяя мир. Касаясь бездны, Гьёлль течет в мир Мидгарда, а через реку перекинут мост Гьялларбру из невесомого золота. Он ведёт в Хельхейм. Никто живой не пройдет по мосту незамеченным — мост безмолвен, встречая мертвых, но приветствует громким перезвоном живых. Тот, кто прошел мост, попадает в лес Ярнвид, где деревья покрыты железными листьями, а солнце не достигает земли. Только затем путник приближается к воротам Хель…

Мы не шли по мосту, не видели железного леса, не слышали шума реки. Нет, Синдри, мы не в Хельхейме.

-Столько разных мостов. И радужный мост…

— Биврёст не ведёт в царство мертвых. Он ведёт в Асгард.

— Откуда?

Локи на мгновение задумался.

— Отовсюду. Покуда чертог Хеймдалля непоколебим.

* * *

— Ты помнишь маму? — внезапно спросил Синдри, отправляя в рот кусок хлеба. Никакой дворцовой трапезы у них, разумеется, не было, но Локи был рад, что на следующие сутки, отоспавшись, смог сотворить хотя бы это.

— Помню, как сейчас. — Локи медленно провел рукой по воздуху, как будто Фригга была где-то рядом. Чем дольше они были заперты в подземелье, тем чаще он чувствовал, что она действительно рядом. Единственная, кто принимал его любым — даже таким. — Жаль, что ты её не видел. Как мирила нас с Тором, когда мы ссорились… Она была мудрой. Жаль, не всем дано.

Вспышка очередных воспоминаний вырвала Локи из реальности. Ему снова десять лет, он сидит на коленях у матери и вытирает слезы от обиды.

«Не обижайся на отца, он любит тебя…»

— А я свою помню плохо, — пожаловался Синдри, расчесывая пальцами спутанные грязные кудри. — Только как она рассказывала мне сказки перед сном, и то немного. Про корову Аудумлу…

Локи подбросил вверх камешек, попавшийся под руку. Фригга тоже рассказывала ему про корову, когда он был ребенком. Истории о сотворении мира. Каждый ребенок в Асгарде знает их с пелёнок — под эти истории засыпали и просыпались тысячи маленьких асов. Он улыбнулся и проговорил, повторяя слова матери, всплывающие в памяти из непостижимо далёкого прошлого:

— Когда великан Имир творил мир, пребывая в Великой Бездне, из таящего льда родилась корова, которая кормила молоком самого великана и всех его потомков. Аудумла родилась во льдах и питалась льдами и солью. Пищу она добывала на границе Нифльхейма — корова лизала глыбы соли рядом с царством вечного холода, и однажды из соли родился первый ас Бури. Он стал дедом Одина, а Аудумлу поглотили воды океанов, которые Имир сотворил, затопив мир своей кровью.

— А из головы Имира получился небесный свод, — подхватил Синдри. — А звёзды создали уже сами асы с огненными великанами.

— Огненные великаны ничего не создавали, — возразил Локи. — Асы воспользовались лишь искрами пламени из Муспельхейма. Сурт, который создаёт звезды… О да, это было бы прекрасно.

Синдри прыснул в кулак.

— Было бы неплохо. Может быть, если бы он сотворил звезды и любовался бы ими, никто бы не боялся, что он устроит Рагнарёк.

Юный наивный Синдри. Однажды твои воздушные иллюзии о справедливости, мире и покое во вселенной разрушатся. Но пока — пускай… Когда-то Локи думал так же.

«— Отец, я думал, что тоже должен унаследовать трон по праву рождения…

— По праву рождения ты должен был умереть!»

В тот день Локи не смог сдержать слезы, но позже необходимость в этом отпала. Его иллюзии о мире и справедливости потерпели крах слишком рано, и у него было достаточно времени чтобы научиться прятать чувства, плакать беззвучно, а со временем разучиться делать это вообще. Всегда на задворках королевской семьи. Возможно, Синдри познает более счастливое детство — единственный сын Тора, будущая гордость Асгарда. У него есть все шансы продлить период иллюзий. Локи хотел сказать о многом, но в итоге просто вздохнул.

— Да, наверное ты прав. Было бы неплохо.

* * *

День третий

С наступлением ночи подземный грот становился ещё более промозглым и неуютным. На источник тепла сил Локи пока не хватало, но ему удалось создать для мальчика длинный плащ с капюшоном, под которым тот мог согреться. Синдри сидел напротив, натянув капюшон практически до подбородка, долго молчал — видимо обдумывал свою идею насчет Сурта, а потом внезапно проговорил:

— Если бы я был верховным правителем Асгарда, я бы запретил все войны. Мама умерла в битве и отправилась в Вальгаллу. Только какая разница, если я ее больше не увижу. Как и ты свою…

Локи промолчал. Малышу ещё только предстоит узнать о том, что нежелания развязывать войну недостаточно, и чаще всего противник идёт на тебя войной сам, хочешь ты того или нет. И тогда все, что остаётся — это защищаться. Пока рано. Слишком рано.

Синдри обхватил его плечо.

— Я боюсь, Локи.

— Я знаю, — кивнул он, снова и снова пытаясь привыкнуть к тому, что ему кто-то доверяет. Испытывать доверие к Локи невозможно, и это знает каждый ребенок Асгарда… Но с Синдри было иначе. Возможно, причиной тому послужила их вынужденная темница, но это было не так важно. Впервые за много десятилетий он сам смог кому-то довериться.

Синдри обхватил колени руками и исподлобья посмотрел на него.

— Расскажи что-нибудь о Мидгарде. Отец ничего не рассказывает…

В голове у Локи пролетел целый рой воспоминаний. О, он многое мог рассказать о Мидгарде. О том, как красивы их женщины, как слабы и несовершенны люди, какие фантастические вещи они способны создавать, несмотря на слабость и неспособность к магии. Об их войнах, их несравненном уме и несравненной же глупости. О том, каким хищническим соблазном обладал для него этот мир, где он мог стать не просто равным кому-либо, а единственным. Целый мир, который хотелось напоследок бросить к ногам Одина, одним хлестким ударом. «Смотри, отец, я чего-то стою»… Локи тряхнул головой.

— У людей Мидгарда много странных историй. Например, они рассказывают детям про девочку в красном… Я плохо помню. Кажется, в красной мантии.

— Как у отца? — радостно подхватил Синдри. — У отца тоже красная мантия.

— Да, наверное… — Локи рассеянно поморщился, стараясь не замечать, как усиливается боль в плече. — И жила она с матерью, одна. Ни братьев, ни сестер, ни отца.

Синдри грустно вздохнул и упёрся подбородком в колени.

— Наверное, она была королевских кровей, раз мантия красная, и значит мама тоже королева… А у нас только один король. А королевы нет.

Локи ощутил очередной укол тоски, прикрыл глаза и увидел Фриггу. Память о ее лице не стиралась с годами, и она всегда появлялась в его сознании, как живая, с искристыми светлыми глазами и неизменной материнской улыбкой. «Мне не хватает тебя», подумал Локи. Воспоминание улыбалось и молчало в ответ.

— Локи! — Синдри нетерпеливо тряс его за плечо. — Расскажи дальше, ну?

— Что?.. А, ну да, конечно. Так вот, жили они с матерью в лесу. И бабушка была — далеко, но любила внучку сильно, и подарила ей эту мантию из красного бархата. Когда бабушка заболела, мать наказала дочери отправиться к ней в дом в лесной чаще с гостинцами и бутылкой вина.

— Что, прямо через Мюрквид? — удивлённо подскочил Синдри. — Как мать отпустила ее одну через черный лес?

— Леса Мидгарда не настолько темны, — хмыкнул Локи. — Если бы Мюрквид был домом ее бабушки, сказка наверняка была бы другой… Одним словом, девочка отправилась к бабушке по наказу матери, но глубоко в лесу повстречала волка-оборотня, и тот обманул ее.

— Как Фенрир? А говоришь, что Мидгард другой… Они живут так же, как мы.

— Фенрир, гуляющий на свободе в лесах Асгарда? Расскажи об этом Одину, он будет в восторге, — Локи чуть не расхохотался, представив лицо отца. — Все же, Мидгард — это другой мир, и тысячи их волков, даже если собрать их в гигантскую стаю, будут слабее Фенрира.

— Фенрир — самый страшный из волков, — удовлетворённо заключил Синдри. — А дальше?

— А дальше обман и коварство. — Локи едва удержался от сарказма — бог обмана и коварства рассказывал земную сказку про оборотня-обманщика. По крайней мере, это было красиво. — … Девочка доверилась волку и рассказала, куда идёт.

Синдри хмыкнул.

— Надо быть совсем глупой, чтобы так делать. Я никогда бы не рассказал ничего лесным монстрам.

— И ты умен, — кивнул Локи. — А девочка — наивна. За что и поплатилась.

— Оборотень обманул ее?

— Верно мыслишь. Он опередил ее и проник в дом бабушки, съел ее, надел ее одежду и лёг в ее постель.

— Хороший розыгрыш, — хихикнул Синдри. — Девочка в красной мантии поверила?

Локи не удержался от сарказма.

— Здесь в Асгарде не слишком любят розыгрыши. И тех, кто их творит… Да, девочка поверила. Хотя стоило насторожиться: бабушка не встретила ее, а осталась лежать в постели. Когда девочка подошла ближе, она увидела, что бабушка не похожа на себя, но решила, что наверняка виновата болезнь, и только спросила, отчего у той хриплый голос и большие зубы. Волк отвечал ей, а потом ему надоело. Он выбрался из постели и проглотил девочку.

— Странная сказка. И все?

— Обычно потом детям говорят, что пришел охотник, разрезал волку брюхо, и бабушка с девочкой выскочили наружу невредимые. Но если хочешь знать мое мнение… Сказка закончилась без всякого охотника. Волк получил то, что хотел. А девочкам в одиночку не стоит бродить по лесам.

Синдри пожал плечами.

— Никто не сможет выбраться из брюха чудовища невредимым. Если только это не бог. Они ведь не были богами?

— Нет, не были, — кивнул Локи. — Всего лишь людьми.

* * *

Завалы в тронном зале разбирали уже четвертые сутки. Тор настоял на том, чтобы работа не останавливалась ни днём, ни ночью, и десятки работников сменяли друг друга, растаскивая и разбивая неподъемные глыбы. Кто-то предлагал взорвать плиты, но Тор даже слышать об этом не хотел — взрыв мог повлечь за собой новые жертвы. Никто не знал, жив ли мальчик, и работать приходилось с величайшей осторожностью.

После того, как Один собрал экстренный совет, многие предполагали, что катастрофа во дворце стала результатом очередного нападения. Поползли слухи о том, что Асгард снова готовится к войне, однако Хеймдаль опроверг их — небо над Асгардом было мирным как никогда. Рухнувший купол дворца оказался последним "приветом" от темных эльфов. Давняя разрушительная атака в борьбе за могущественный эфир нанесла немало ущерба, но благодаря искусным асгардским мастерам, каменщикам и воинам, золотые чертоги вновь засияли. Казалось, что все осталось в прошлом, но последний след темных эльфов остался незамеченным. Предательская крошечная трещина в арочных перекрытиях, оставшаяся после удара корабля пришельцев, год за годом росла и ширилась. Обрушение стало вопросом времени, подобно неуправляемой бомбе замедленного действия. Судьба распорядилась так, чтобы это время настало в день суда.

Несколько раз асгардцы снаряжали спасательные группы, которые пытались проникнуть вниз через подземные ходы, но попытки не увенчались успехом — все проходы и коридоры, которые вели к подземному гроту под тронным залом, обрушились от мощного удара. Каждый раз спасатели упирались в тупики из каменных обвалов. Выход был только один — пробраться к пролому со стороны дворца. Многотонные плиты разбивали на части, но работа шла медленно. «Слишком медленно», — в отчаянии думал Тор, сидя на ступеньках разбитой лестницы, ведущей к трону. Один был здесь совсем недавно. В голове у Тора вновь и вновь звучали слова, которые он сказал отцу: «Мы будем искать столько, сколько потребуется, пока не найдем их — живыми или мертвыми. Никто не останется в подземелье, даже если спасать будет уже некого». Чего ему стоили эти слова, не знал никто, пожалуй даже сам Один.

* * *

День четвертый

Синдри скучал. Он бродил по гроту уже без надежды найти выход, просто ради того чтобы скоротать время. Локи становилось хуже. Все чаще его мучили приступы боли, к поврежденной ноге было невозможно прикоснуться. Холод, голод и сырость делали свое дело — восстанавливаться было негде. Он лежал в полузабытьи, стараясь не шевелиться, когда услышал возглас:

— Локи, здесь какая-то картина!

Он открыл глаза и поморгал, прогоняя сонную одурь.

— Откуда здесь картины?

— Давай, я помогу тебе встать, — с готовностью заявил Синдри, подбегая ближе. — Она объемная. Как скульптура. Вон на той стене.

Локи вздохнул и с трудом сел. В конце концов, собственная беспомощность осточертела ему до такой степени, что он решил посмотреть, о чем говорит мальчик, плюнув на боль.

На стене действительно что-то было. Локи провел по поверхности камня здоровой рукой.

— Смотри-ка, и правда. Это не картина, а барельеф.

Он поморщился и сотворил небольшой источник голубоватого свечения в ладони, поднес ее к стене. Барельеф тянулся вдоль стены и терялся под завалами. Руны, тонкая вязь орнамента. Синдри заинтересованно выглядывал из-под локтя.

Старый потёртый барельеф изображал сцены подвигов. Таких, о которых наверняка предпочли забыть, похоронив глубоко под землёй. Не все подвиги Одина изображались на богатых фресках и мозаиках дворца. Локи слабо усмехнулся. Отец был не чужд кровавых завоеваний.

Он догадывался об этом, но здесь увидел во всей красе сцены из древних битв, запечатлённых в камне, и в них было мало того мира, который Один проповедовал, говоря об объединении Девяти миров. Они попали не просто в подземелье дворца — это был церемониальный зал времён завоеваний Одина, скрытый глубоко под землёй. Зеркальное отражение тронного зала — и возможно, когда-то здесь тоже стоял трон, не менее роскошный и грандиозный. Отец был мудр — в этом не было никаких сомнений. Но то, что он когда-то был еще и жесток, и мудрость не мешала ему прокладывать себе путь через миры любой ценой, скрывалось, отрицалось. Этот зал был живым тому подтверждением. Подземный склеп, полный нежеланных теней прошлого.

— Здесь войны, — заметил Синдри. — Много войн.

— Это просто древние легенды, — сказал Локи, повернувшись к мальчику. — Подземелья старые. Когда-то здесь проводились торжественные церемонии. Остались только украшения стен.

Тяжело опираясь на одно колено, он перебрался на прежнее место. Синдри сел рядом.

— Войну затевают злые люди?

— Не всегда злые, и не всегда люди, — уклончиво ответил Локи. — Зло, добро… Тот, кто зол для одного, добр для другого. Ты когда-нибудь поймешь.

Мальчик ненадолго замолчал, и потом посмотрел на Локи в упор.

— Тебя судили за захват Мидгарда. Зачем тебе власть над Мидгардом?

Вопрос был неожиданным и неприятным. Он никогда не стал бы обсуждать свои действия с ребенком, но промолчать в ответ не мог. Локи никогда не считал нужным объяснять свои поступки и отвечать за них в случаях, когда не хотел этого делать, даже перед лицом правителей и некоторых богов (особенно богов). Но сейчас, когда его спрашивал шестилетний ребенок, он чувствовал, что должен ответить. Чувство было странным и непривычным.

— Потому что отец лишил меня Асгарда. Мне не нужна была власть над Мидгардом. Они все легко преклонили бы колени предо мной, если бы я захотел.

— И ты был бы счастлив? — Синдри смотрел на него в упор, без всякого осуждения, почти бесстрастно.

— Нет. Но шутка бы вышла неплохая. Жаль, не все оценят.

Локи тоскливо поморщился. Нет, он не был счастлив, направляя на Нью-Йорк армию читаури, если только удовлетворенную ярость нельзя назвать счастьем. Скорее всего, настоящего счастья он никогда не испытывал. Никто никогда не узнает, что предшествовало нападению, и как был украден Камень космоса. Никто не узнает, чего ему стоила эта проклятая армия, чего ему стоил контракт с Таносом, и чего ему стоило вырваться из-под его влияния. Никто никогда не узнает, что главного обманщика и иллюзиониста Девяти миров обвели вокруг пальца и ввели в заблуждение, пользуясь его яростной обидой на Одина и весь Асгард. Эта обида и злость стала тем единственным слабым местом, куда можно было ударить, воздействовать, направлять. Локи без труда, играючи, вводил в заблуждение весь мир, и оказался под контролем Таноса, который так же без труда использовал его в своих целях. Нет, никто никогда не узнает об этом — легче смириться с ролью преступника, убийцы и злодея, чем признать, что его собственные мотивы стали лишь инструментом в руках другого опытного кукловода.

— Ты так стараешься быть плохим, — удивился Синдри. — Так, что все и правда считают тебя плохим.

«Напротив», подумал Локи. «Напротив, дорогой племянник… Несложно стать плохим, когда все считают тебя таковым. Не оставляют выбора. Приходится соответствовать». Он грустно ухмыльнулся и произнес вслух:

— Все не могут ошибаться.

— Не прикидывайся, — уверенно ответил Синдри. — Ты не злой.

Локи вздохнул.

— Зла и добра не существует. Просто некоторые обитают в иллюзиях. — «Некоторые из них создаю я сам, а некоторые живут в иллюзиях отцовского признания», добавил он мысленно. Когда иллюзии рассеиваются, грань между добром и злом неизбежно стирается.

— Я тоже бываю злым иногда, — доверительно прошептал Синдри. — Папа говорит, что так нельзя, а сам тоже часто приходит злой.

Локи широко ухмыльнулся, несмотря на боль. Уж кто-кто, а папа… Ему стоило бы помолчать, прежде чем говорить о злости. Война с ледяными гигантами почему-то не оставила никакого следа на его месте в Асгарде после изгнания, и уж Тор точно знал о том, что такое ярость и жестокость.

— Я несколько раз обманывал и папу, и слуг. И разыгрывал их иногда. И как-то раз даже свалил вину на служанку, когда разбил дорогую вазу, и ее наказали. Стыдно было. — он виновато засопел.

Великие боги, и за это еще он чувствует себя виноватым… Синдри заметно погрустнел и добавил, жуя последний кусок хлеба:

— Локи, нас ведь никогда не найдут. Может быть, даже не ищут.

— Твой отец ищет. Он все подземелья перекопает ради тебя. — Локи похлопал его по плечу. Он не верил до конца в то, что говорит, но скорее всего это было правдой. Если бы под землю провалился он один, все было бы предсказуемо, но в опасности был наследный принц. Впрочем, судя по тому, сколько времени они уже провели в подземелье, он ни в чем не был уверен. Локи потерял счет дням и ночам — единственный источник света был ненадежным, и дни перемешались с ночами в какой-то единый тягучий поток секунд, минут и часов.

* * *

Сколько бы дней ни прошло, он понимал одно — ему становилось все хуже и хуже, и даже самая простая магия, которой он пользовался, чтобы не умереть от голода, переставала работать. Нога не заживала и синела под кровавой коркой, приступы боли накатывали все чаще, и в конце концов превратились в бесконечное мучение, которое не прекращалось ни на секунду. Изображение перед глазами мутнело и раздваивалось. Откуда-то издалека он слышал взволнованный детский голос:

— У тебя лихорадка, я воды принесу, только не засыпай пожалуйста, не закрывай глаза!

«Все в порядке, справлюсь», — хотел ответить он, но язык не слушался, и все провалилось в темноту.

Пятый день подходил к концу.