Цена свободы (гет)

В сгущающемся с каждой минутой сумраке Иккинг медленно шел к драконьим клеткам, чуть припадая на левую ногу, половину которой заменял железный протез. Улицы Олуха были чрезвычайно тихими и безлюдными, поскольку все жители собрались на незапланированном пиру, который устроил Стоик в компенсацию за отложенные на сутки драконьи бои — совет деревни настоял на работах по упрочнению защиты, ведь ночная фурия на арене — не шутки. Иккинг тоже должен был быть на пиру, и он был, но едва гости выпили достаточно, чтобы перестать замечать его, сразу же улизнул.

Что-то необъяснимое тянуло его к ночной фурии. Что-то не давало забыть тот проникновенный взгляд, которым одарил его дракон — такой осмысленный, глубокий и обреченный. Иккинг знает, что завтра будет не бой — будет бойня.

Первыми на арену всегда выпускались более мелкие и распространенные виды — стайки жуткой жути и огнеедов, а затем громмели и змеевики, которые некоторое время спустя впадали в ярость из-за бесконечных укусов и ожогов. Потом, чтобы «поддать огоньку», выпускались ужасные чудовища, и публика приходила в восторг, когда они воспламенялись. Опытные же организаторы тщательно следили за настроениями толпы, чтобы не допустить скуки в рядах зрителей: едва пламени для них становилось мало, на арену выпускались престиголовы, громобои, кипятильники и разнокрылы, в зависимости от видового богатства «улова», как называли викинги результат работы специальных отрядов ловцов драконов. Животные бились друг с другом, погибали на радость толпе, порой весьма мучительно, и тут же заменялись другими особями своего вида, чтобы сохранялся баланс.

Но самые редкие и опасные виды выпускались лишь под конец, что становилось кульминацией состязания. И вот у них, в отличие от остальных, шансов на победу не было вовсе, по одной простой причине — толпа жаждала их смерти. Иккинг помнит, как травили тайфумиранга. Тот с легкостью ликвидировал пару громмелей, чудовище и даже престиголова, но их место тут же заняли новые, еще не утомленные битвой драконы. Тайфумиранг метался и выл от боли, когда его ранили шипы змеевиков, а кожу обжигала кислота разнокрылов, но кто поставил последнюю точку, Иккинг не увидел — он закрыл глаза.

— Я все видел! Иккинг зажмурился! — заорал тогда Сморкала, который, как представитель одного из наиболее уважаемых на Олухе родов, всегда сидел где-то недалеко от вождя. За это Иккинг получил неслабый подзатыльник от отца и слова о том, что сын Стоика Обширного не может быть трусом.

Это не трусость, думал Иккинг. Ему не нравилось видеть, как погибает живое существо, пусть даже это дракон, свирепый кровожадный убийца, но в данный момент измученный, обреченный и покалеченный. То же будет и с ночной фурией — сколько бы боев она не выиграла, на смену тут же приведут других драконов, и рано или поздно фурия выбьется из сил. Зрители, разумеется, будут ликовать, но не Иккинг.

К клеткам его пусть неохотно, но пропустили. Он подошел к решетке, которая отделяла его от фурии, вплотную, стараясь разглядеть дракона в темноте, что было не так-то легко сделать. Неожиданно фурия сама подняла голову, затем поднялась и направилась в сторону решетки. Иккинг мог бы отпрянуть, но по необъяснимой причине этого не сделал.

— Не спится? Я понимаю... Знаешь, я бы очень хотел помочь тебе, но увы — мой отец никогда меня не послушает.

Разговаривать с драконом казалось безумием, но еще безумнее было четкое ощущение, что ночная фурия его понимает.

Дракон издал нечеткий звук — даже не рык, скорее, утробный стон.

— Какой ты красивый, — невольно выдал Иккинг, когда дракон подошел ближе.

Он много раз пытался представить, как выглядит ночная фурия — единственный вид, о котором в Книге драконов не было абсолютно никаких сведений. Как это глупо — поймать, должно быть, последнего представителя этого легендарного вида и сразу же убить на потеху толпе, даже не изучив. Иккинг достал листок бумаги и карандаш.

— Прости меня, — честно сказал он, — я не смогу тебя спасти. Но позволь я хотя бы зарисую тебя, чтобы у потомков осталась... память...

Его голос дрогнул. Потомкам будет плевать — так же, как и его современникам, которых не интересует ничего, кроме хлеба и кровавых зрелищ. Из всей деревни разве что Рыбьеног разделял его страсть к изучению драконов — именно драконов, а не способов их убийства.

Ночная фурия как будто поняла его. Дракон подвинулся к дорожке лунного света, где Иккинг мог лучше его разглядеть. Действительно, красавец: крепкое обтекаемое тело, чуть мерцающая чешуя, огромные крылья, размер которых впечатлял даже в сложенном состоянии. Вдруг дракон приоткрыл пасть, и Иккинг с удивлением обнаружил, что зубов у того не было.

— Как так? У ночной фурии должны быть мощные челюсти!

И снова же, дракон как будто услышал его, моментально выпустив ряд острых зубов из десен и тут же спрятав их обратно.

— Вот это да! — Иккинг не скрывал своего восхищения. — Впервые вижу такое... Беззубик.

Он невольно улыбнулся. Хотя, наверное, у него поехала крыша — он разговаривает с ночной фурией, даже, похоже, придумал ей имя...

— Скажи, Беззубик, у тебя есть семья?

Иккинг мог бы поклясться, что звук, который издал Беззубик, был утверждением.

— А дети?

Еще один звук, больше похожий на отрицание.

— А м-можно... можно я тебя поглажу?

Снова утверждение.

«Это безумие!» — отчаянно кричал разум, когда Иккинг протянул руку сквозь решетку. Он уже потерял ногу, теперь хочет еще и без руки остаться?!

Но атаки не последовало — Беззубик просто склонил голову, позволяя его ладони дотронуться до чешуи. Иккинг стоял словно громом пораженный — не может быть! Чтобы сама ночная фурия и вдруг дала до себя дотронуться человеку?.. Может, ему это снится? Но теплая упругая чешуя под рукой не оставляла сомнений. Иккинг даже подумал в ту минуту, что и в его слабых и тонких руках есть свой прок — будь они крепкими и мускулистыми, он не смог бы протянуть их сквозь решетку.

— Знаешь, это странно, но мне почему-то кажется, что ты меня понимаешь...

Тут Беззубик не просто проурчал согласие — он кивнул головой, так же, как кивают люди в знак утверждения.

— Серьезно?! Ты понимаешь то, что я говорю?

Еще один кивок.

— О боги, — простонал Иккинг. Сама мысль о том, что столь удивительное существо погибнет завтра, была невыносима. — Скажи мне, что я могу для тебя сделать?!

Беззубик лишь низко опустил голову и закрыл глаза. Ответ — ничего.

— Я поговорю с отцом. Он должен меня услышать! Я обещаю, что сделаю все, что смогу!

«Не поможет», — словно говорили глаза дракона.

Это несправедливо! Иккингу хотелось кричать. Драконы — вовсе не примитивные неразумные создания; они могу мыслить, следовательно, отличаются от людей лишь формой и строением тела.

Он бежал к отцу. Конечно, если он ворвется в зал посреди пира и начнет что-то говорить в защиту ночной фурии, его, как минимум, поднимут на смех, но сейчас это его не волновало...

Впрочем, отец не дал случиться даже этому. Едва ли Иккинг попробовал открыть рот, Стоик тут же взял его за руку и, извинившись перед гостями, вывел за дверь.

— Отец, нам надо поговорить, это чрезвычайно срочно!

— Иккинг, что ты несешь?

— Ночную фурию нельзя убивать! Он понимает нашу речь. Он мыслит почти так же, как и мы. Он...

Стоик, активно поддерживающий метод кнута и пряника, решил в кои-то веки начать со второго.

— Сынок, ты выпил лишнего, иди отдохни, — перебил он Иккинга, попутно слегка приобняв за плечи.

— Я не брал в рот ни капли эля, отец. Я... был у ночной фурии.

— Что? — лицо Стоика тут же помрачнело. —Ты хоть понимаешь, насколько опасна эта злобная тварь и что она могла с тобой сделать?!

— Это не так. Я прикасался к нему. Я гладил его по чешуе. Он мог перекусить мою руку, но, как видишь, я цел. Все, что мы думали о фуриях — неправда!

— Я не желаю больше слушать об этом порождении молнии и самой смерти, — повторил Стоик расхожую фразу, почти нависнув над Иккингом.

— Кхм, господин Стоик, Иккинг, у вас все в порядке? — раздался вдруг голос Астрид. В ее глазах, на удивление, тоже не было видно следов хмеля, а вот в голосе чувствовался едкий холод.

— Разумеется, Астрид, деточка, — сразу заулыбался Стоик. — Мой сын просто...

— Я не пьян, не болен и даже не сошел с ума, — четко сказал Иккинг, лишая отца всех возможных отговорок.

— Ну раз у тебя все так замечательно, — Астрид глянула на него с издевкой, — я, пожалуй, пойду.

— И тебе не стыдно позориться перед Астрид? — прошипел Стоик, когда она отошла.

— Нет, потому как спасать чужую жизнь — не позор. Хотя ты не поймешь. Ты не хочешь понять. Я тоже пойду, отец, — с досадой проговорил Иккинг, направляясь в противоположную сторону.

— Только учти, к этому чудовищу ты больше близко не подойдешь!

В этом он сдержит слово, Иккинг был уверен. Сегодняшний день можно считать самым ужасным в его жизни — он дважды нашел и дважды потерял...

Сначала была Астрид. «Астрид Невероятная», — невольно прошептал Иккинг, впервые увидев ее. Принцесса-воительница, идеальное сочетание красоты, силы и отваги. Примерно такими он представлял себе валькирий, когда был младше; за такую девушку можно было даже умереть. Едва увидев свою невесту, Иккинг по глупости возомнил себя самым счастливым человеком на свете, но... лишь до того момента, как увидел нескрываемое презрение в ее глазах; даже ненависть, хотя в том, что старейшины устроили их брак, его вины не было. С болью Иккинг осознал, что Астрид ничем не отличается от других женщин-викингов, которые ценят лишь гору мускулов вкупе со свирепостью.

Он же был другим, за что терпел презрение общества чуть ли не с рождения. Неудачник, недоносок, позор отца — эти слова он слышал со всех сторон. Вера, что однажды он встретит того, кто поймет его, умерла где-то между четырнадцатью и шестнадцатью, когда Стоик почти насильно отвел его в школу убийц драконов, хоть и знал, что Иккинг с детства драконов боялся. В школе за ним прочно закрепилось прозвище Иккинг Бесполезный. Хотя на самом деле бесполезным он себя не считал — просто родился он, по собственному мнению, не в том месте и не в то время. Нередко перед сном, глядя на звезды и слушая всплески волн, он мечтал о том, что где-то за горизонтом найдется страна, где он сможет быть собой, сможет начать новую, счастливую жизнь. Он даже всерьез хотел сбежать с Олуха, но неожиданная помолвка с Астрид Хофферсон помешала его планам.

А потом появился Беззубик — единственный дракон, который совершенно не испугал его; наоборот, привлек, заставил решиться на безумство — никто даже из самых храбрых викингов не осмелился бы погладить ночную фурию; затем помог совершить открытие века — понять, сколького они не знают о драконах и сколько еще предстоит узнать, но... завтра Беззубик погибнет, а он ничего не сможет сделать, разве что закрыть глаза, за что получит новый подзатыльник, а ночью, когда все уснут, будет долго плакать в подушку, оплакивая смерть, должно быть, самого мудрого и благородного дракона во вселенной.