Не невидимый (not invisible) (джен)

Странное совпадение, но чем старше становился Варлок, тем длиннее делалось время, проводимое Таддеусом Даулингом вдали от дома. Вот и сейчас идет уже шестой месяц его отсутствия, и с каждым днем его жене и сыну становится все труднее общаться. Их разговоры, которые и раньше-то давались не слишком легко, делаются все более напряженными и неловкими, их все труднее поддерживать обеим сторонам. Варлок все чаще обедает один, а мать запирается в своей комнате, заявляя, что устала или что у нее болит голова.

С приближением зимы мало что меняется, разве что дни становятся короче и ночи оставляют солнцу все меньше и меньше времени, но потом, наконец, появляются новости: фотография Таддеуса Даулинга на обложке журнала. Он запечатлен там рука об руку с симпатичной молодой женщиной в красном платье, облипающем ее стройную фигуру, словно вторая кожа.

Не зная, что делать с журналом, Варлок бросает его в мусорное ведро, пряча под бумажные полотенца и салфетки. Он спешит по соседям, чтобы первым выхватить эти журналы из их почтовых ящиков и с порогов, и хоронит их в грязи, чтобы держать информацию о новой секретарше своего отца как можно дальше от матери.

Он возвращается домой лишь к обеду, весь в грязи от своих усилий, изнутри и снаружи. И понимает, что все напрасно.

Его мать сидит за столом перед давно остывшей чашкой кофе.

— Вот почему он так много времени проводит в Вашингтоне, — замечает она с кривой усмешкой. Ее пальцы обводят форму руки ее мужа, обвитой вокруг талии молодой секретарши, глаза холодны и пусты.

У Варлока холодеет живот, когда он на нее смотрит. Ему не нравится, когда она становится такой. Обычно это означает, что он не будет видеть ее некоторое время.

Должно быть, он вздыхает слишком громко, потому что она разворачивается в кресле и какое-то время молча его разглядывает.

— Иди, прими душ, — наконец говорит она. — Ты разводишь грязь в доме и испортил одежду.

С грязью под ногтями и пятнами травы на коленях от копания в земле он поднимается по лестнице, задаваясь вопросом, когда же няня собирается приехать снова. Она обещала, она приедет.

Когда Варлок выходит из душа, на его кровати уже разложен новый костюм. Варлок с отвращением натягивает его, понимая, что проигнорировать будет куда опаснее. Костюм сидит до омерзения идеально. Варлок хмурится, глядя на свое не менее хмурое отражение в зеркале. Его волосы слишком длинные для мальчика, отец часто говорит ему это. Но это была та малость, которую он еще мог контролировать в своей жизни, и Варлок с когтями и оскаленными зубами отстаивал свое право на такую прическу.

Его мать поджимает губы, когда встречает его на кухне, затем загоняет в ванную, где поправляет его галстук и зачесывает волосы. Из-за этого они становятся похожи друг на друга, бледные лица с тонкими чертами и темные волосы почти идентичны. Но мать кисло замечает, закончив:

— Ты выглядишь, как твой отец.

Это неправда. Никто никогда не говорил, что Варлок похож на своего отца.

Пожалуйста, няня. Приди за мной.

— Сегодня вечером твой отец будет ужинать с нами, и некоторые очень важные люди присоединятся к нему, поэтому мне понадобится, чтобы ты…

— Хорошо себя вел?

Варлок послушно кивает, но его мать качает головой, изобразив такое подобие улыбки, из-за которого у него встают дыбом волосы на затылке.

— Нет. Делай что хочешь. Ешь руками, если тебе так нравится.

Затем она выходит, держась с достоинством, чтобы никто не заметил, как ей больно. Варлок догадывается, почему она хочет, чтобы он вел себя именно так, и он закусывает губу, уставившись в зеркало. Глаза у его отражения испуганные.

Возвращение папы раньше делало ее счастливой, но что, если теперь все не так? И она будет счастливее, если он не вернется домой? Вообще не вернется. Что это значит и чем обернется для него, Варлока?

К тому времени когда прибывают гости, его мать пребывает уже на втором бокале вина. Она сердечно приветствует каждого из политиков, лишь сделавшись немного более холодной, когда приходит время пожать руку секретарше ее мужа. Таддеус приветствует сына легким похлопыванием по плечу, коротким рукопожатием и обещанием отвести его в парикмахерскую позже. Варлок напрягается под его прикосновением, прикусив язык от протестов, вспыхнувших внутри. Это не тот спор, который он готов вести прямо сейчас, не перед незнакомцами, которых тут даже и быть не должно.

Его отец обещает (опять обещает!), что они будут проводить время всей семьей, только они трое. Он говорит о совместном катании на лыжах или о походах, но Варлоку хватило бы и сорока пяти минут, которые его папа провел бы только с семьей, хотя бы один раз позаботившись о чем-то, кроме своей политической карьеры. Но такого не будет. Никогда, Варлок это и сам понимает. Глупо было надеяться, что этот раз окажется чем-то особенным. Ему двенадцать, он уже слишком взрослый, чтобы верить в сказки со счастливым концом.

Няня солгала.

Варлок никогда не вырастет, чтобы править миром. Как он может, когда он даже не способен удержать брак своих родителей от разрушения, словно это песочный замок?

Он сжимает кулаки в карманах, позволяя бессмысленному разговору за столом течь безобидно. Его мать продолжает холодно смотреть на отца, который, кажется, даже не замечает этого. Он слишком занят, пожирая глазами свою секретаршу, а та смеется над каждой его шуткой, хотя Варлок и видит, что ни одна из ее улыбок не достигает глаз. Варлок предполагает, что шутки на самом деле не такие уж и смешные. Шутки его отца обычно не были.

Няня не рассказывала анекдотов, но она была остроумной. Даже брат Франциск время от времени смеялся, и его улыбки всегда отражались в глазах, поэтому Варлок знает, как должны выглядеть настоящие улыбки.

Никто не обращает никакого внимания на мальчика, сидящего за столом и изо всех сил старающегося не рассыпаться на части.

Почему мне не хватает сил? Что я делаю не так?

— Скажи мне, дорогая, сколько тебе лет? Двадцать пять? Двадцать семь? — вступает вдруг в разговор его мать, обращаясь к секретарше.

Девушка изгибает ярко-красные губы в пародии на улыбку, бросает быстрый взгляд на Таддеуса, словно чувствуя опасность. Губы миссис Даулинг раздвигаются, показывая зубы.

— Как долго ты спишь с моим мужем?

Небольшой вздох, шорох, разговоры за столом смолкают. Варлок никогда раньше не молился, во всяком случае, он не помнит за собой такого, но теперь молится. Он пойман в ловушку на заднем сиденье автомобиля, направляющегося к склону утеса, и ему ничего не остается, кроме как зажмуриться и задержать дыхание. И молиться.

Таддеус вздрагивает, его рука осторожно опускается на обнаженные плечи девушки:

— Это… я бы никогда не…

Он смотрит на политиков с успокаивающей улыбкой:

— Она обычно не такая. — Он осторожно вытаскивает бокал из рук матери, которая смотрит на оскорбительную руку таким холодным взглядом, что обморожение той гарантировано. — Дорогая, почему бы тебе не отдохнуть?

— А какая я обычно, Таддеус? — усмехается она. — Тебя не было в течение шести месяцев, но, конечно, ты должен быть экспертом в этом вопросе.

Она явно хочет сказать что-то еще и пытается встать, но внезапно теряет равновесие, ее взгляд становится пустым и тяжелым. Таддеус удовлетворенно кивает, как будто это только что доказало его точку зрения, и совершенно упускает из виду то, что жена, вставая, смотрит на него с чистой ненавистью. Прежде чем он успевает ее остановить, она хватает бутылку вина со стола, а затем опустошает ее на голову мужа. Таддеус краснеет, как помидор, открывает рот, заикается, но прежде чем он успевает хоть что-то сделать еще, она выскальзывает из комнаты.

Почти сразу же после ее ухода из кухни появляется высокий мужчина с короткими рыжими волосами.

— Извините, я опоздал, ребята, — говорит он, подмигнув. — Пробки на дорогах сюда просто адские.

Варлок глядит на него — и не верит своим глазам.

Красный и промокший Таддеус поднимается на ноги.

— Кто вы? Вас пригласила моя жена? — грозно спрашивает он, все еще пытаясь спасти лицо. — Я точно не приглашал никаких клоунов.

Когда внезапная слеза бессилия, ярости и стыда скатывается по щеке Варлока, улыбка няни прорастает клыками.

— Варлок, почему бы тебе не выйти на улицу? Моя машина припаркована у тротуара.

Варлока не приходится просить дважды, он тут же бросается прочь. Стоит ему оказаться за дверью, как свет меркнет. Нервный шорох и испуганные перешептывания оповещают, что гости с удивлением обнаружили неспособность покинуть свои места. Щелчок пальцами, быстрое чудо — и спальня наверху оказывается звукоизолированной, что позволит ее обитательнице отдыхать без какого-либо знания о том, что творится в гостиной. А там раздаются крики, все более испуганные и злобные.

Туман льется в комнату из дверей и окон, обвиваясь вокруг гостей полупрозрачными змеями. Призрачный вопль эхом разносится по комнате, над головой вспыхивает свет, придавая вечеру оттенок сюрреалистического кошмара.

Кроули срывает очки, чтобы продемонстрировать всем свои змеиные глаза, и, выждав, пока стихнут испуганные крики, с ликованием объявляет:

— Пришло время для шоу!

* * *

Выйдя из дома, Варлок направляется к черному автомобилю, припаркованному у тротуара, ныряет на заднее сиденье и надеется провести там минутку, чтобы собраться с мыслями. Но почти сразу же замечает, что в машине он не один. На переднем пассажирском сиденье сидит человек с безмятежным выражением лица и сложенными на коленях руками.

— Ты... — Варлок сглатывает комок в горле: — Брат Франциск? Что ты здесь делаешь?

— Подозреваю, что являюсь соучастником преступления, — холодно отвечает брат Франциск, хотя Варлоку и кажется, что тот доволен. Хотя бы тем, что Варлок его помнит и сразу узнал.

К этому моменту особняк начинает трястись. Люди выбегают из дверей, крича во всю силу легких о гигантской змее. Среди них — отец Варлока и его новая секретарша, которая как раз принимает твердое решение в самом скором времени стать его бывшей секретаршей. Брат Франциск наблюдает за всем этим светопреставлением с благодушной улыбкой.

— Ну, по крайней мере, хотя бы Кроули тут веселится от души, — замечает он невозмутимо.

— Давайте! — кричит няня вслед убегающим. — Расскажите всем, что вы видели. Никто не поверит вам, сумасшедшие!

Умиротворенное выражение лица Брата Франциска убеждает Варлока, что это действительно их старый садовник, и у него вырывается нервный дрожащий смех. Может быть, от облегчения, а может быть, от явно ужасного впечатления, произведенного его няней на отца и прочих важных политиков. Однако какая-то часть его все еще опасается, что няня заставит его вернуться в особняк, обратно к матери и слугам, и ужинам, проведенным в одиночестве.

Проходит не менее пятнадцати минут, прежде чем няня возвращается к машине. Лицо няни (та его часть, что не загорожена очками) задумчивое и напряженное.

— Твоя мать говорит, что ты можешь остаться с нами на некоторое время, Варлок, — сообщает няня, бросая садовнику странный предупреждающий взгляд и стараясь сделать это не очень заметно. — Ей просто нужно некоторое время, чтобы разобраться в некоторых вещах, но в то же время, если ты все равно захочешь… — Няня замолкает, вздыхает коротко и пытается снова: — Прежде чем ты решишь, есть кое-что, что я хочу... что я должен…

— Да.

Варлок вылезает из машины и встает напротив.

— Но…

— Что бы ты ни говорил, это ничего не изменит. Я хочу пойти с тобой и братом Франциском.

— Но ты же не знаешь, что я…

— Это не имеет значения. Вам не нужно ничего говорить мне, если кто-то из вас не хочет, или если вы не готовы. Ты всегда будешь моей няней.

Брат Франциск поднимает голову, словно собираясь что-то сказать. Но в итоге мудро молчит. Няня медленно снимает очки, и Варлок видит надежду и страх на ее/его лице — словно отражение его собственных надежды и страха. Конечно, он не боится няни — он не боялся ее даже тогда, когда она проследила муравьиную дорожку из кухни в его комнату и узнала, что это именно он украл все печенья и спрятал их у себя под кроватью. Но он боится, что вот сейчас она сядет в машину и снова исчезнет.

В разговоре с братом Франциском он сказал однажды: «Ты моя семья», и это было правдой.

Няня осторожно берет его за руки.

— Ты уверен, что это именно то, чего ты хочешь?

Она/он выглядит хрупко и беззащитно, словно может сломаться от неосторожного прикосновения.

Варлок кивает.

— Я никогда не был более уверен в чем-либо за всю мою жизнь.

— В твоем возрасте такие слова мало что значат, — усмехается няня и открывает заднюю дверь, жестом приглашая его залезать, — но я беру их.

Пока Варлок пристегивает ремень безопасности, няня садится на водительское сиденье и бросает на садовника взгляд, скорее облегченный, чем торжествующий:

— Видишь, ангел? Я говорил тебе, что правда сработает.

Машина заводится без помех. Брат Франциск сдержанно улыбается:

— Ты как всегда прав, мой дорогой.

И Варлок наконец-то ощущает себя на своем месте, уверенный в себе и окружающих, поскольку с шестилетнего возраста отлично знает главный секрет своей няни.