Бессонница (гет)

Прежней, настоящей Гермионы Грейнджер больше не было. Она осталась там, в далеком прошлом, и каждый день, каждый час отнимал кусочек какого-нибудь воспоминания, превращал яркие картинки в серый пепел. Нет, конечно, та Гермиона, что осталась жить дальше, ни за что не променяла бы свою нынешнюю жизнь на прошедшие годы, потому что там была война, там были поиски крестражей и ежеминутный, ежесекундный, липкий неизбывный страх чего-то ужасного, который, впрочем, так никуда и не делся. Теперь у Гермионы была Кэтрин, была маленькая, но очень дорогая квартирка в долгосрочной аренде неподалеку от Министерства Магии, и еще у нее были надежды.

Всегда невыспавшаяся, несчастная, больная и полумертвая от ежедневной, еженощной, ежесекундной усталости Гермиона отказывалась жить настоящим, усилием воли перенося себя в счастливое будущее. Ее утра были одинаковыми и начинались дважды — в шесть часов, когда нужно было накормить и переодеть недовольно кричащую Кэтрин, а потом в девять, когда Кэтрин снова заставляла ее выбраться из своего убежища под одеялом. Гермиона была уверена, что однажды просто не сможет встать, не найдет в себе достаточно силы воли, чтобы признать, что выхода нет, и начался еще-один-бесконечный-день, но всякий раз она поднималась на ноги, кормила Кэтрин, запихивала себе в рот первое, что попалось под руку, и, поспешно давясь зеленым чаем, следила за тем, чтобы ее слишком активная и, казалось, абсолютно лишенная инстинкта самосохранения дочь не натворила бед. Потом нужно было вымыть Кэтрин, вымыть посуду, отмыть последствия умывания и мытья посуды, вытереть очередную лужу на полу — сок, вода или моча, Гермиона уже почти не замечала разницы, переодеть Кэтрин, поймать, снова переодеть, потому что подгузник не удержал обрушившегося на него потока, найти любимую игрушку, убрать любимую игрушку в стирку и уговорить взять на время новую, снова покормить, снова вымыть посуду, снова поймать Кэтрин, чтобы уложить ее спать… Гермиона бросала отчаянный взгляд на часы, показывавшие два после полудня, привычно проклинала Рона и забиралась в кровать, чтобы урвать пару часов сна, которые были жизненно ей необходимы. Правда, с учетом перерывов на пробуждения Кэтрин поспать ей удавалось не больше часа.

Рон помогал ей — насколько это было в его силах. Он приходил пару раз в месяц по вечерам, хохотал, подбрасывал Кэтрин на руках, не обращая внимания на скрежещущую зубами Гермиону — ей предстояло укладывать разыгравшуюся дочь, — оставлял деньги и уходил. Он ни о чем не сожалел и был вполне собой доволен — он ведь не забывал дочь и даже иногда обещал забрать Кэтрин на пару дней в Нору или сводить погулять в парк, но ни разу за год не нашел на это времени. Гермиона могла бы попытаться добиться от него большего, но ей не хотелось усложнять свою и без того нелегкую жизнь. У нее просто не было сил на дополнительные переживания. Она и без того воспринимала как катастрофу малейшие перемены в их с Кэтрин вроде бы устоявшейся жизни. Закрылась маленькая пекарня в ста шагах от ее дома — и Гермиона чувствовала себя так, будто у нее отняли что-то дорогое, личное и по праву принадлежащее ей. Нужно было лишний раз показать Кэтрин врачу — у Гермионы начинался приступ паники при одной мысли о том, как она поедет в больницу святого Мунго с капризным ребенком, который мог в любую минуту поднять крик по абсолютно любому поводу. Трансгрессировать Гермиона боялась: слишком плохо она контролировала собственное состояние и мысли, и ей казалось, что существует вполне реальная угроза того, что она не справится с собственной магией и причинит Кэтрин вред. Поэтому она была крайне осторожна и с бытовыми заклинаниями, предпочитая делать все утомительными, но безопасными маггловскими способами. Иногда ей удавалось уговорить родителей помочь с Кэтрин, но они оба были слишком заняты своей работой и собственными интересами, чтобы на них можно было положиться. Гермиона, впрочем, не сомневалась, что Джин бросила бы все, что ей было дорого, и приложила бы все усилия, чтобы помочь дочери, однако у нее не хватало решимости поставить мать в такое трудное положение. Она знала, каково это, когда рушатся все тщательно выстроенные планы. Знала, как это бывает, когда живешь не свою жизнь, но не можешь ничего сделать, чтобы это исправить.

Гермиона была уверена, что, когда Кэтрин подрастет, у нее получится нанять няню и выйти на работу в отдел магического правопорядка в Министерство, где она успешно прошла стажировку и даже отработала несколько месяцев перед тем, как беременность разделила ее жизнь на до и после. Она раздумывала о том, чтобы отправить дочь в детский сад, но слишком опасалась проявлений стихийной магии, так что от этой мысли пришлось отказаться. Тем более что Кэтрин, хоть с ней понемногу и становилось легче справляться, все равно оставалась раздражительной, нервной и крайне своенравной. Когда Кэтрин исполнился год, Гермиона связалась со своей бывшей начальницей с просьбой дать ей возможность снова выйти на работу. Она боялась — жутко боялась, что ее не возьмут, а если возьмут, то она не справится, не сможет найти подходящую няню или что-нибудь в этом роде. Можно было, конечно, попросить о помощи Молли, но Гермиона и представлять не хотела, что придется идти на такое унижение.

Неделю, которую нужно было выждать перед назначенным ей визитом в Министерство, Гермиона провела в крайнем расстройстве. Она знала, что ее ум, который прежде служил предметом гордости и для нее, и для всего их трио, изрядно пострадал из-за постоянной бессонницы и усталости. Она ловила себя на том, что забывает слова, забывает, куда положила вещи, не может читать любимые книги, потому что ей приходится делать слишком большое усилие, чтобы просто сосредоточиться, но надеялась, что все это временно, и, как только ей удастся выйти на работу, все трудности останутся позади. Гермионе было стыдно, что она бежит не то от самой себя, не то от ребенка, что она не радуется материнству так, как радовались другие, нормальные, женщины, о которых она читала в интернете, что у нее нет мужа, а у ее дочери отца, и на игровых площадках все провожали их — или ей только так казалось — сочувствующими взглядами… В общем-то, ей постоянно, всегда, ежеминутно было за что-нибудь стыдно. Она не справилась — иначе бы все не вышло так, и Кэтрин была бы спокойнее и счастливей, но изменить что-то у Гермионы не было сил. Она просто жила и мечтала о том, что скоро все обязательно наладится.

В день икс Гермиона надела заранее приготовленные вещи, в которые удалось влезть — она располнела, но понадеялась на то, что это временно, и не озаботилась покупкой нового гардероба, — уложила, как смогла, окончательно утратившие покорность волосы, убрала синяки под глазами при помощи несложного заклинания и села дожидаться няню. Кэтрин, как назло, капризничала больше обычного и упорно не желала оставлять мать в покое, раз за разом забираясь Гермионе на руки и сминая тщательно выглаженную блузку. Минуты шли, но в дверь никто не звонил, и мобильный Гермионы тоже молчал. Сперва она чувствовала легкое недоумение — наверное, няня задержалась где-нибудь в метро, — однако, когда стрелка настенных часов с кислотно-желтым жирафом подобралась к половине двенадцатого, недоумение превратилось в панику.

Няня так и не появилась. Проклиная все на свете, растрепанная Гермиона, схватив в охапку веселящуюся Кэтрин, помчалась на автобус — времени на то, чтобы вызвать такси, у нее уже не было. Сумка с документами болталась на ее плече рядом с сумкой, которая была набита подгузниками, сменной одеждой, игрушками и прочим, что могло понадобиться, когда отходишь с ребенком от дома дольше, чем на тридцать секунд. Спина и руки у Гермионы жутко болели, протестуя против прыгающего и вертящегося во все стороны груза, но она этого почти не замечала — слишком боялась уронить Кэтрин. Девочка была довольна. Она то смотрела в окно, восторженно взвизгивая каждый раз, когда там мелькала очередная витрина, то размахивала своим любимым слоником, которого подарил забежавший как-то раз Гарри (Кэт Кидстон — Альбус Северус просто обожает их игрушки!), то старательно пыталась дотянуться ртом до поручня. Наконец, вспотевшая и раскрасневшаяся Гермиона, едва не потеряв сумку с документами, выскочила на нужной остановке, на все лады ругая себя, что не взяла коляску. У коляски разболталось колесо, и она собиралась отвезти ее в ремонтную мастерскую, но не могла себя заставить, потому что тогда пришлось бы прожить без коляски несколько дней.

Гермиона опоздала на встречу. Несчастная до крайности и чувствующая себя униженной, она сидела в приемной полчаса, тщетно пытаясь утихомирить Кэтрин и не дать ей добраться до полок с папками. Наконец, начальница вызвала ее к себе. Гермиона нацепила на лицо подобие улыбки и, подхватив на руки Кэтрин, ввалилась в кабинет. Беседа оказалась короткой — очень короткой. Гермиона не ответила ни на один из вежливо заданных ей вопросов о новых законах, принятых Кингсли, пока она была не у дел, хотя она читала о них и повторяла — совершенно точно повторяла между готовкой и мытьем посуды и в те полчаса, что Кэтрин соизволила поспать вчера днем. Начальница сказала пару дежурных слов о том, что Кэтрин прелесть — просто прелесть и так похожа на отца, пожелала Гермионе удачи и выпроводила ее, не дослушав истеричной просьбы позволить ей выйти хоть на полдня, чтобы заново со всем ознакомиться.

Мы поговорим об этом позже, мисс Грейнджер. Когда-нибудь.

Гермиона так и шла по галереям и коридорам с пришпиленной к губам улыбкой, хотя в глазах у нее стояли слезы. Ей было обидно — страшно обидно за себя, за свою испоганенную, испорченную, изуродованную жизнь, за то, что няня посмела не явиться и даже не предупредить, что лямка у сумки такая неудобная, а Кэтрин такая невыносимо, безумно, жутко несносная. Где-то тут, в этом же здании, Рон Уизли, бросивший Гермиону в самый трудный момент, продолжал жить так, как жил, будто и не было у него никакой дочери, ходил на работу, вечерами выпивал с друзьями и… И тут Кэтрин, широко раскрыв рот, раскричалась во весь голос.

— Дорогая, что случилось? — проговорила Гермиона, кое-как удержав извивающееся тельце в руках. Кэтрин, разумеется, не издала ни одного осмысленного звука — она кричала с каждой секундой все громче, так что Гермионе казалось, эхо разнесется по всему Министерству. На них уже оглядывались, и в каждом взгляде Гермионе чудилось осуждение: как же так, в таком месте — притащила сюда своего ребенка и не может его утихомирить. Кое-как забросив за спину сваливавшиеся с плеча сумки, она вцепилась до боли в пальцах в курточку Кэтрин и, бормоча сквозь зубы ругательства, помчалась к выходу. На улице Кэтрин не только не успокоилась, а развопилась еще отчаяннее. Фан-фант — разобрала Гермиона в нараставшем вое и, мгновенно похолодев, принялась шариться по карманам жакета. Цветастый слоненок, изжеванный, оплеванный и выстиранный, наверное, миллион раз, с которым Кэтрин была неразлучна, куда-то подевался и никак не желал находиться. Наверное, остался у начальницы в кабинете, или в приемной, или, проклятье, вывалился из ручонок Кэтрин в лифте.

— Фан-фант, — рыдала Кэтрин, вырываясь из рук Гермионы.

— Нет, дорогая, мы едем домой, наверное, слоник ждет тебя там, в твоей кроватке, — лицемерно-ласково пропела закипавшая Гермиона. Может, они догадаются прислать слоненка совиной почтой, или, что вероятнее, вышвырнут истерзанную горячей любовью игрушку в мусор, и тогда… Кэтрин ведь не желала засыпать без своего слоненка. Гермиона остановилась посреди тротуара, как вкопанная, и бестолково захлопала глазами. Кэтрин не ляжет спать без треклятого слона. Кэтрин не ляжет спать…

Гермиона судорожно зашарила по карманам в поисках мобильника, не нашла и принялась рыться одной рукой в сумке, пока Кэтрин молотила ногами и кулаками по ее спине. Нужно было срочно позвонить Гарри, чтобы нашел чертова слона или купил точь-в-точь такого же нового, неважно как и неважно где, даже если его отправили в командировку куда-нибудь в Болгарию, Гермиона должна была до него дозвониться и спасти себе если не жизнь, то, как минимум, рассудок — от рыданий Кэтрин у нее самопроизвольно тряслась нижняя челюсть.

— Мисс Грейнджер! — донеслось до Гермионы сквозь детский плач. Она не отреагировала — поняла, что зовут ее, задача «откопать мобильник» была первостепенно важной.

— Мисс Грейнджер! — раздалось снова, уже над самым ухом Гермионы. Она дернулась, обернулась — и застыла на месте, забыв, как дышать. Прямо перед ней, высокий, прямой как палка и как всегда безупречный, обнаружился не кто иной, как Люциус, побери его дементоры, Малфой.

С минуту они молча созерцали друг друга. Ошарашенная Гермиона обводила взглядом слишком хорошо знакомое ей лицо, похудевшее и с резко выступившими скулами, но не утратившее ни грана привычного высокомерия, неестественно-светлые и такие гладкие и аккуратно причесанные волосы, дорогое пальто, которое выглядело вполне уместно здесь, посреди оживленной маггловской улицы. В голове Гермионы вертелись обрывки слухов и прочитанных в газетах заметок. Отбыл небольшой срок в Азкабане, выпущен за содействие (как же, как же, измеренное увесистыми галеонами), изгнан из мэнора собственным взбунтовавшимся сыном и торжественно принят на работу в… В то самое Министерство, из которого Гермиона только что вышла ни с чем. Она осознала все разом — и собственный неопрятно-удручающий внешний вид, и упорно сползающие с плеча сумки, и все еще орущую дочь на руках, и полное отсутствие перспектив теперь, когда она фактически лишилась работы если не полностью, то на неопределенный срок… Видимо, все эти мысли отразились у Гермионы на лице, потому что Малфой вдруг отступил от нее на шаг назад.

— Что вам надо? Как вы вообще посмели… — прошипела она, когда Кэтрин на пару секунд притихла, набирая воздуха.

— Я хотел… Вы позволите? — вдруг спросил Малфой, протянул руку и поддернул вверх падавшую сумку.

— Что вы… — растерянно забормотала сбитая с толку Гермиона и вскрикнула: — Не смейте ко мне прикасаться! Что вам вообще от меня нужно? Вы нас преследуете?

Малфой тяжело вздохнул и протянул Гермионе руку, в которой обнаружился — она не поверила глазам — грязный слоненок Кэтрин с печально поникшими ушами. Девочка, моментально обнаружив свою собственность, замолчала и рванулась из рук Гермионы.

— Вы обронили, мисс Грейнджер, — сказал Малфой с отменным спокойствием, — и я подумал, что следует вернуть вещь хозяйке.

Гермиона тщетно пыталась собраться с мыслями. Нужно было забрать у него игрушку, которую ему неизвестно зачем понадобилось поднимать, но как, ведь Кэтрин немедленно вцепится в слоненка, а он покрыт изрядным слоем пыли, и… Малфой ждал, глядя на Гермиону в упор, и ей казалось, она чувствует, как от стыда у нее загораются щеки. Наконец, Кэтрин прервала их безмолвный диалог недовольным хныканьем. Малфой зачем-то кивнул, пробормотал что-то, и игрушка в его ладони вдруг стала чистой и свежей на вид, будто только что из магазина. Он протянул ее Кэтрин, которая не замедлила сунуть в рот тряпичное ухо. Гермиона молчала — в голове ее было пусто. Там все еще переливался, отражаясь от черепной коробки, детский плач.

— Я могу помочь вам чем-то? — спросил Малфой, в голосе которого, как показалось Гермионе, не было ни тени привычной издевки. Гермиона покачала головой, поудобнее перехватила Кэтрин и, так и не проронив ни слова, побрела на автобусную остановку.