Невысказанное (гет)

Now I think it's time

That you let me know

So if you love me

Say you love me

But if you don't just let me go

George Michael «One More Try»

Гермиона расстроенно ворочалась в кровати, с досадой фыркая на неугомонность собственных мыслей. После визита к Поттерам не получалось расслабленно выдохнуть и, закутавшись в одеяло, наконец-то уснуть. Неудивительно, что Гарри и Джинни задавали вопросы. Неудивительно, что Гарри и Джинни хотели понять — почему, ведь никаких явных проблем в браке у Гермионы и Рона, казалось, не было; ведь они столько лет прожили в полном взаимопонимании без единой ссоры, чем всегда любил похвастаться Рон перед вспыльчивой и своенравной сестрой; ведь пару месяцев назад ни о каком разводе речи не шло.

Целый вечер Гермиона отвечала, поясняла их совместное с Роном решение, совершенно полюбовное желание расстаться, но не сумела обозначить действительную причину, исток проблем. Едва ли не с детской наивностью Гарри в несчетный раз повторил вопрос «Ну, как же так?», и Гермиона, сдавшись, призналась: «Я не знаю, Гарри, я не знаю». Слова чувствовались неискренними, неправдивыми. Она видела, что Джинни тоже это заметила, что Джинни известен ответ. Безмолвное знание в ее глазах уязвляло Гермиону, почти раздражало. Глупо, Джинни никогда не желала зла ни ей, ни Рону, не радовалась своей возможной правоте сейчас.

Когда они с Роном объявили о помолвке, в восторг пришли все: родители Гермионы, семья Уизли, Гарри, их общие друзья, даже голос прессы в основном оказался восторженным. Все вокруг говорили, каким счастливым будет их брак. Все, кроме Джинни. С задумчиво-напряженным видом она неловко улыбалась, стараясь поддержать повсеместное безумие радости.

«Я не буду молча смотреть на то, что вы творите! Что вы делаете? Что ты делаешь? Ты его не любишь, Гермиона. И он тебя тоже не любит — по крайней мере не так, как нужно, разве ты не понимаешь? — в первую же встречу наедине Джинни, вглядываясь Гермионе в глаза, попыталась ее переубедить. — Рон не станет меня слушать, но, Гермиона, ты будь разумной. Ты его не любишь! Беги от Малфоя сколько хочется, но не за счет моего брата. У вас ничего не получится, как ты не понимаешь? Так нельзя».

В тот день они разругались с Джинни чуть ли не на целый год: игнорировали друг друга, показательно выходили из комнаты, чтобы не находиться вместе ни одной минутой больше неизбежного, не заговаривали, кроме как по необходимости. Гермиона злилась. Что Джинни могла знать? О ее чувствах, об их с Роном чувствах, о том, влюблены они или нет? Ни она, ни Рон вовсе не обязаны ходить с идиотскими улыбками и мыслями только друг о друге круглые сутки. Ради бога, им не семнадцать лет, вполне закономерно, что чувства между ними с годами стали спокойнее и крепче, но Джинни упрямо твердила одно: любви попросту нет. Раздраженно отмахнувшись, Гермиона не стала ее переубеждать.

Все наладилось само собой. Рон и она были вполне довольны своим мирным, теплым счастьем. Джинни оттаяла. Гермиона успешно строила карьеру в Отделе магического порядка, Рон, взявшись однажды помочь Джорджу с магазином, неожиданно увлекся работой и нашел себя. Все складывалось именно так, как Гермиона всегда себе представляла.

Упорядоченная, ладная жизнь шла год за годом без сбоев и непредвиденных обстоятельств, пока в прошлом месяце Гермиона не остановилась уставшим взглядом на Роне, занятом в другом конце гостиной отчетностью «Вредилок», заметно уставшим, загруженным, напряженным, и не попыталась припомнить, когда они в последний раз всерьез обсуждали, как его дела и какие у него планы на ближайшее будущее. Давно. Так давно, что Гермиона не смогла вспомнить ни день, ни месяц. Как не смогла вспомнить, когда они последний раз занимались сексом или целовались в губы, а не довольствовались поцелуями в лоб или щеку.

Их брак превратился в соседство, а Гермиона не заметила. Когда она набралась храбрости поговорить с Роном искренне и откровенно, выяснилось, что Рон заметил и ждал — ждал, скоро ли она поймет, что все сломалось. Гермиона поняла непоправимо поздно.

Но Джинни… Джинни не могла быть права, не могла.

* * *

Всю неделю необходимость являться в Министерство каждый день с понедельника по пятницу придавливала его к кровати. По утрам за завтраком Драко неохотно проглатывал кофе, не запоминая что-то жевал и застывающей походкой шел к камину. Прежде он покидал мэнор практически с облегчением в предвкушении мгновения, когда в кабинете сможет расслабить мышцы лица, а потом на какое-то время занять себя работой — и чем более полным проблемами оказывался день, чем меньше свободы получали его мыслительные процессы, тем спокойнее Драко себя чувствовал; чем больше он уставал, тем легче удавалось уснуть. Выходные же были мучением, где он не знал, как не слишком очевидно свести общение с собственной женой к неизбежному минимуму.

Теперь же работа утратила свою привлекательность, и Драко в полной мере увидел, на что потратил последний десяток лет. Бессмысленная, механическая деятельность, полностью построенная на авторитете и богатстве его отца, искусственно созданное, никому — и в первую очередь самому Драко — не нужное влияние на решения политических групп, лоббирование их интересов, совершенно для него не важных. Пустая, раздутая до невообразимого пафоса должность. Как будто со стороны он наблюдал сам за собой, разглядывал лежащие на столе бумаги, слушал усевшихся через стол людей, вносил примечания к полученным черновикам законов… и почти не удивлялся своему безразличию. Его всегда мало волновала работа, а теперь стало совершенно наплевать.

Привычно усмехнувшись хаотичности маггловских нововведений от Бруствера — использование пергамента в организациях свели к минимуму, но перья и чернила никуда не делись — полная нелепость, Драко взял чистый лист бумаги и с недрогнувшим равнодушием написал несколько строк. Поставил дату и подпись. Наложил заклинание и отослал бумагу в офис заместителя Верховного чародея Визенгамота.

К черту министерство, к черту работу, к черту Гре…

К черту все.

Тем же вечером в мэнор не то чтобы неожиданно заявился Тео. Нарочито утомленно вздохнув, Драко отложил книгу и поднялся из-за письменного стола, подошел к бару, чтобы наполнить пару стаканов огневиски. Тео фыркнул.

— Я еще ничего не сказал, тебе необязательно так трагично вздыхать.

Драко, взглянув на него, с иронией приподнял бровь.

— А тебе необязательно озвучивать свои мысли. Я уже догадался, что ты пришел возмущаться моим безответственным поведением, — он протянул Тео бокал.

— Не могу сказать, что увольнение в твоем случае безответственно. — Тео сделал глоток. — Давно…

— Ты знал, что Грейнджер разводится? — прервал его Драко.

Удивленный, Тео неохотно кивнул.

— Не собирался мне говорить, да?

— Я не знал, стоит ли. Как ты вообще узнал?

Драко растянул губы в невеселой улыбке.

— Мы говорили.

— Вы… в смысле ты и Гермиона? — Драко дернул головой. — Как?

— Случайная встреча.

По его тону Тео понял, что расспрашивать об обстоятельствах бесполезно, но, к сожалению Драко, оставались еще иные вопросы, о которых его друг не посмел бы забыть.

— И?

— Что «и»?

— Что ты собираешься с этим делать, Драко?

— Я ничего не собираюсь делать с «этим», Тео.

— Но…

— Никаких «но». Не думаешь же ты, что сейчас я брошусь перед Грейнджер на колени?

— Тогда к чему весь этот интерес?

— Ни к чему.

— Драко, не прикидывайся. Мы оба отлично знаем, что ты ее не забыл. Почему не попробовать заново? Не вы первые, не вы последние.

— Это чушь, Тео, и ты это знаешь.

— Нет, это шанс. Ты свободен, она свободна. Я не говорю, что вы сразу кинетесь в объятия друг друга, я говорю о том, что вы можете попробовать еще раз с самого начала.

— Я не хочу ничего «пробовать».

— Не хочешь или боишься?

* * *

Звонкий смех. Россыпь шелковых кудрей. Тепло скользящих по его груди ладошек той самой женщины. Легкие, ласковые поцелуи по его лицу: веки, скулы, нос, линия челюсти и, наконец, долгожданно — губы. Ее губы на его губах, и нежность смешивается с желанием, и тело вспыхивает там, где они соприкасаются друг с другом, и Драко прижимает ее к себе крепче, и спускается поцелуями ниже, обводит губами и языком каждую родинку на шее, посасывает кожу у ключиц и чуть прикусывает выступающие тонкие линии, пока подушечками пальцев ведет по длинному шраму на ее груди. Она дышит часто и коротко, переплетает свои ноги с его и чуть царапает его плечи ногтями, когда Драко принимается медленно ласкать ее соски. Она выгибается и стонет, запускает пальцы ему в волосы, перебирая и оттягивая назад, и он шипит от переливающихся в нем удовольствии и тепле.

Гермиона улыбается с негой в глазах и тихо шепчет:

— Я тебя люблю.

Драко проснулся резко, как от удара. Легкие жгло, тело ныло, возбужденное и разочарованное.

Она снова ему снится. Она снова ему снится так.

Гребанный Мерлин.

* * *

Она смотрела на галстук в руке и никак не решалась разжать ладонь над мусорным ведром. Их с Драко встреча не покидала ее головы, бесконечно вспоминалось, как все неловко, неудачно, неправильно случилось. То, как внезапно он ушел, доказывало, что Гермиона его задела и расстроила. С сожалением она думала о том, что не сумела ответить на его последний вопрос по-другому, о том, что когда-то настолько в нем сомневалась. Она не должна была так с ним говорить, особенно если его жена — его бывшая жена — тогда сказала правду.

Если он до сих пор… Гермиона остановила себя. Глупости, спустя столько лет могли сохраниться лишь воспоминания, не более того. Но сила этих воспоминаний, приходилось признать, оказалась велика.

В размеренный, расписанный по минутам распорядок ее рабочего дня то и дело вмешивались не имеющие никакого отношения к делам магической Британии мысли о том, что нужно прояснить ситуацию с Драко, объяснить ему, что она никогда не считала его плохим человеком. Осадок на душе до того мешал ей сосредоточиться на профессиональных обязанностях, что окончание трудового дня стало облегчением. Быстро собрав вещи, Гермиона направилась к определившейся уже несколько часов назад цели. Она извинится перед Драко, скажет, что он неправильно ее понял, и успокоится. Гермиона намеренно проигнорировала желание скрупулезно оценить, в каком процентном соотношении в ее порыве были намешены чувство вины и полностью нерациональное, безосновательное стремление к еще одной встрече с Драко.

Недосказанные, не оформившиеся, но уже толпившиеся на языке слова давили тяжестью необходимости их сказать и толкали ее в спину по направлению к кабинету Драко Малфоя (пришлось на ходу сочинить целую историю взаимодействия ОМП с советником Верховного чародея Визенгамота, чтобы узнать его расположение). Остановившись у двери с искомым именем на золотой табличке, Гермиона не дала себе ни секунды на раздумья и быстро и уверенно постучалась, а затем надавила рукой на холод металлической ручки.

— Здравствуй, — проговорила она громко, едва пересекла порог.

Удивление, так ярко заявившееся в каждой черте его лица, исчезло с первым ее шагом вглубь кабинета, но Гермиона вполне прочувствовала сковавшую атмосферу напряженность.

— Грейнджер?

— Я хотела извиниться, — начала она нарочито бодрым тоном, завидев изображенную им показушную заинтересованность, за которой он обычно скрывал, насколько взволнован на самом деле. Право слово, он мог бы постараться получше: она прекрасно помнила его манеру поведения. Как прекрасно понимала, насколько неприятным для него оказался финал их прошлого разговора. — Ты… ты, наверное, был отчасти прав насчет меня. Я, правда, боялась, но вовсе не того, что ты плохой человек. Я никогда так не думала. Я знала, что ты изменился, что ты через многое прошел, но… но я боялась другого. Я не могла не видеть, не понимать, как много между нами, как бы банально это ни звучало, различий. — Он слушал, не перебивая, не показывая ни единой эмоции. — Мы с тобой правда очень разные, понимаешь? У нас были такие разные семьи, друзья, совершенно противоположные взгляды на многие вещи, и я… я, вероятно, подсознательно опасалась своей необъективности. Я сомневалась в том, насколько здраво я оцениваю наши отношения, понимаешь? Я была чрезмерно эмоциональна в своих суждениях и страхах, но я никогда не думала о тебе плохо. Никогда.

Он неопределенно качнул головой с легкой, нерадостной усмешкой на губах. Гермиона стояла перед его столом, как провинившаяся школьница в ожидании меры наказания. Молчание нервировало, она подумывала, что стоит уйти прежде, чем Драко вежливо укажет ей на дверь, но тишина долгожданно дрогнула под его голосом.

— Ты никогда не думала, что нам не стоило расставаться тогда?

— Я... — она намеревалась сказать «Я думаю, что поступила правильно», но ответ оборвался на полуслове. Гермиону ошеломило всколыхнувшееся в ней сомнение, как будто прозвучавший вопрос обнажил скрытые временем мысли, не позволяя спрятаться от них за привычным суждением, вынудил сказать правду, в первую очередь перед собой. — Я не знаю, — прошептала она в состоянии, близком к воздействию Сыворотки правды. — Столько лет прошло… а я до сих пор не могу ответить, поступила я правильно или нет. — Растерянная, она наблюдала за Драко, что в полной неподвижности слушал ее ответ.

— Ты простила меня? — Очередной вопрос. Жесткий, бесстрастный голос. Искусственно-равнодушные серые глаза. — Спустя столько лет?

— Я... Драко, я... я не думала об этом... так.

Он изменился в лице.

— Ты даже не думала? Все эти годы ни одной мысли, а? Это так ты меня любила? Ты ведь и не думала меня прощать, я прав? Когда ты еще не вернулась к Уизли, ты... — Его глаза смотрели в ее безотрывно. Выгоревшие и пустые. — Ты хоть попыталась понять? Ты чувствовала эту… безысходность? Когда ты готов на все, чтобы вернуть все назад, но ничего не можешь поделать? — Гермиона не отвечала; ничего не откликалось внутри, словно кто-то наложил на ее реакции и эмоции обездвиживающее заклинание. — Ах да, ты могла. В отличие от меня. Я писал тебе, я пытался встретиться с тобой, но ты не дала мне шанса. Ты отвернулась от меня после одного проступка. Мы собирались пожениться, мать твою! — У нее зажгло в глазах. — Насколько серьезно ты относилась к нашей помолвке, что вычеркнула меня из своей жизни одним махом, Гермиона?

Она смотрела на него неподвижно, с покрасневшими, наполнившимися слезами глазами и молчала, не понимая, как от извинений они перешли к взаимным претензиям и выяснению отношений. Один вопрос стал подобен удару в едва зажившую рану, готовую разойтись под любым внешним воздействием.

— У тебя, великой Гермионы Грейнджер, нет ответа? — не отводя от нее взгляда, Драко усмехнулся со злобой, до отвращения вольготно откинулся на спинку кресла, всем видом стараясь одержать над ней победу, упиваясь своей правотой.

Дрожа от гнева, Гермиона нависла над ним прямо через стол. Перевернутые с ног на голову истолкования ее прошлых поступков были ошибочны, обесценивающе-оскорбительны. Она хотела, она должна была показать Драко, что он не прав во всем.

— Потому что мне было больно! Мне было больно! Я не знала, как это пережить, я не знала, что мне делать! Ты хоть представляешь, что ты со мной сделал? Я не могла тебя видеть, понятно? Я не могла больше быть с тобой — легче было загнать себе нож под ребра, чем смотреть на тебя и думать, как еще ты можешь мне соврать, как еще ты сможешь мной манипулировать, чтобы предать, — она говорила и говорила, слова с силой прорывались через скованное горло, и правда, которую Гермиона скрыла от самой себя, наконец, зазвучала. — Я ничего не хотела, ничего не чувствовала. Я просто знала, что мне нужно держаться от тебя подальше, чтобы не было так больно, — вздрагивая, Гермиона сквозь слезы продолжала говорить, на всхлипах зажимая ладонью рот, — чтобы ты никогда больше не смог меня обмануть. И знаешь что? — Она встретилась взглядом с его — непривычным, болезненно-распахнутым, — и сомнение ненадолго остановило ее, но не удержало от остальных слов: — Я была совершенно права. Ты и сейчас думаешь только о себе, о том, как все плохо сложилось для тебя, как ты страдал и мучился. Я не верю, что ты любишь меня, что ты любил меня. Я не поверила даже твоей жене, когда она…

— Что?

На мгновение Гермионе стало его жаль: пораженный, застывший, наверняка униженный, он сидел напротив нее с потерянным видом, как будто не было ничего проще, чем ранить его сейчас, но желание добить, причинить ему боль — желание, которому неоткуда было взяться спустя столько лет — охватило ее всю.

— Твоя жена приходила ко мне, говорила, что ты меня любишь. Просила дать тебе шанс, представляешь? — Гермиона засмеялась с надрывом, с отвращением к себе.

Стало гадко. Откуда в ней эти злость, обида, гнев? Она же не думала, не вспоминала, жила спокойно, но почему сейчас, после одного разговора у нее такое чувство, словно внутрь кто-то плеснул кислоты?

Он же смотрел на нее: открытый, беззащитный перед всем, что она захочет ему сказать, но… но слов не осталось. Гермиона чувствовала пустоту и тянущую под кожей боль.

Что-то было в его глазах. Признание, поражение, ответ. Тоска. Горько-пронзительная, невозможная тоска, потянувшая Гермиону за собой фантомами прошлых чувств.

Драко был так близко, что она видела темно-зеленые крапинки в серых зрачках, которые иногда любила разглядывать при удачно упавшем на его лицо солнечном свете под его недовольно-смущенное бормотание с просьбами прекратить эти детские глупости. Она дразняще хихикала, а в ответ он всегда ее целовал. Секундное дежавю пробежало по Гермионе мурашками. Невозможно, отчаянно захотелось вспомнить… захотелось, чтобы Драко Малфой вновь поцеловал ее, как тогда. Словно заколдованная, Гермиона, наклонившись еще ближе, потянулась к нему сама — быстрее, чем идея и ее последствия успели оформиться в мысль; один лишь образ, мелькнувшее мороком воспоминание... Губы соприкоснулись легко, совпадая и обжигая, как было всегда, — и Драко двинулся к ней, и Гермиона знала, что сейчас почувствует его ладони на спине, и он крепче прижмет ее к себе, как раньше…

— Нет, — он резко подскочил на ноги и едва устоял; ошалевший взгляд, странное выражение лица ударили по Гермионе иглами. — Я не поверю тебе снова. Никогда больше… я... — он продолжал медленно отступать назад, поворачиваясь к ней спиной, голос затихал с каждым словом. За гулом в ушах Гермиона едва разбирала, что он говорит. — ...Не сделаешь... снова... со мной.

Он остановился, выпрямившись, словно став стабильнее в пределах обозримого Гермионой пространства, но не обернулся.

— Прощай, — беспросветным тоном в сторону окна.

Она поняла, что пора уходить.

* * *

В свой последний рабочий день он был до самопрезрения разбит и неустроен, потерян среди протекающей мимо суеты повседневности других сотрудников министерства и вязкой густоте собственных вяло копошащихся в полусонном сознании мыслей. Он опять плохо спал, словно побежденный мечущимся сердцем сопливый, впервые влюбленный мальчишка. Везде была Грейнджер. В его дневных сожалениях и ночных гипотезах возможных действий, в беспрерывных размышлениях о том, что она пыталась предложить ему тем поцелуем, от которого он отказался. Отказался от любого, пусть самого ничтожного шанса на вторую попытку, даже если Грейнджер руководили совсем иные мотивы, даже если она хотела что-то доказать Уизли или себе. Даже если так, он… он мог бы получить хоть что-то. Мгновение или возможность достичь мечты. Но он был трусом. Страх перед той болью, что помнилась раздирающе отчетливо до сих пор, уберег его. Он не смог бы расстаться с Грейнджер снова. Он бы просто не смог.

От Тео он знал, что Грейнджер вернулась в их бывший дом. Удержаться, не нарушить данный себе зарок не появляться здесь никогда и ни за что не получилось. Драко стоял на тротуаре напротив довольно приметного, большого дома в окружении пожелтевших деревьев. Ветер был ледяным, Драко давно замерз в неразумно легком для английской погоды пальто. Он собирался уйти прежде, чем Грейнджер вернется и получит шанс его заметить, но не двигался и, глубоко погрузившись в себя в тишине осенней улицы, размышлял о том, какой могла бы быть жизнь.

В воздухе раздался треск.

* * *

Гермиона, аппарировав на крыльцо, в очередной раз пообещала себе, что на этих выходных точно оторвется ненадолго от работы и займется охранными чарами и антиаппарационным барьером. Ужасно неудобно, что в такой холод нельзя попасть прямиком в теплую постель.

На пороге, уже открывая дверь, она бездумно, словно ведомая, обернулась и увидела Драко. Сердце вдруг запнулось, и что-то перевернулось в душе. Он был здесь, во дворе их общего дома, столько лет спустя просто возвышался темной прямой фигурой у начала тропинки к крыльцу, на котором стояла она сама. И в происходящем виделось что-то поворотное, жизнеопределяющее, как в замедленном кинокадре, где каждое движение осознаваемо и неслучайно ведет к сюжетному итогу.

Гермиона, забыв про дверь, сбежала по ступенькам вниз и устремилась к Драко по хрустевшей под ногами насыпи. Он встретил ее с растерянностью на лице и заговорил, как только она оказалась рядом:

— Прости, Грейнджер, я не знаю, зачем я сюда пришел, — медленными шагами он начал отдаляться от нее; вмиг изменившееся, теперь уже решительное лицо, пристальный, многогранный, но совершенно не читаемый взгляд.

Он уходит, с опозданием осознала она, он уходит, и вы больше не увидитесь. Гермиону как будто потащило за ним. За эти недели, наполненные словами, что стоило сказать еще девять лет назад, она успела обдумать очень многое. Самый мучительный, оставшийся без ответа вопрос, который терзал ее теперь каждый день, пульсом загрохотал у нее в голове.

«Что было бы, скажи мы друг другу все тогда?»

Догнав Драко, она схватила его за руку, не давая уйти.

— Постой! Постой, пожалуйста… Я… я не могу дать тебе сейчас уйти, понимаешь? Я просто не могу смириться с мыслью, что на этом все закончится. Это неправильно, неправильно, понимаешь? Я просто не могу тебя отпустить, только не так. Мы виделись и говорили всего несколько раз, но… — она запнулась, а после с вновь приобретенной решимостью четко произнесла: — Не уходи.

Драко слушал ее молча. Как бы Гермиона ни старалась, ни вглядывалась в каждую черточку его лица, каждое движение его фигуры, угадать, о чем же он сейчас думает, что ответит на ее глупые, совершенно глупые признания, по нему было нельзя. Когда-то он любил ее, когда-то его жена приходила к ней и просила ему помочь, когда-то…

Это было давно, напомнила Гермиона себе, это было давно. Пусть ей и казалось, что ничего не забылось, не ушло, не исчезло безвозвратно.

Склонив голову вниз, Драко издал глухой смешок и нелепо вскинул руки, прежде чем выпрямиться и взглянуть на Гермиону вновь.

— Я… Грейнджер, что мне делать, если ты… Что я буду делать? — у него невесело дернулся уголок губ; потемневшие, измученные глаза смотрели на нее, полные признания. — Но и отказаться я не могу.

Он подошел ближе. Гермиона одним сплошным порывом бросилась к нему, обхватила руками, крепко прижалась и забормотала куда-то в шею, чувствуя, как слезы переполняют глаза:

— Прости… прости, что меня не было рядом, когда… — она заплакала на первых же словах. Сколь многое за эти годы было упущено, пережито ей, им в одиночестве, произошло в присутствии не того человека, не так, как могло бы; горе утраты неслучившегося давило в груди, — мне так жаль…

— Ш-ш-ш, Гермиона...

Они обнимались напротив ее — их, он всегда был их — дома, поверженные чем-то совершенно неопределимым, нерешительно-безмолвные, но и без слов Гермиона не сомневалась, что Драко чувствует точно то же, что и она — полное совпадение, родство, которого они ни с кем больше не знали.

Минуты шли, но сдвинуться с места, разорвать объятия было невозможно. Прижавшись к Драко сильнее, глубоко и размеренно вдыхая его успокаивающий, до головокружения, до боли в сердце знакомый запах, Гермиона осмелилась тихо заговорить, наконец выяснить, были ли правдой те самые когда-то неудобные, показавшиеся сумасшествием, дурманом, но засевшие в ней на годы острым, разрушительным осколком в самых отдаленных глубинах памяти слова Астории.

— Я хотела спросить...

— Патронус все тот же.