Не проверялось на грамотность 
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Люди, овощи или космическая пыль — все мы исполняем танец под непостижимую мелодию, которую наигрывает нам издали невидимый музыкант.
А.Эйнштейн. «Письмо о Боге»
Чего только не перепробовали потерявшие головы магистры, чтобы подобрать ключик к сердцу Татьяны свет Васильевны! Меня эта эпидемия влюблённости, к счастью, обошла стороной. У меня была моя очаровательная Стеллочка, и мне её хватало выше крыши. Магистрам же я мог только посочувствовать.
Татьяна, конечно, сразу поняла, что произошло. И надо сказать к её чести, повела себя очень благоразумно. Её нейтралитет стал залогом паритета, и только поэтому противостояние магистров не переходило в открытые столкновения. Каждый из них мог похвастать некоторыми успехами, но не большими, чем у других. А столько же — значит ничего.
Год окончательно повернул на зиму, за окнами завыли северные метели, намело сугробы. И в самый короткий день в году, на традиционном ежегодном собрании коллектива по подведению итогов и оглашению планов на будущий год произошло незначительное событие, которое сыграло тем не менее ключевую роль в дальнейшей истории покорения Татьяны.
Завкадрами Кербер Псоевич Дёмин под конец своего нудного доклада сообщил, что коллектив опять проштрафился на всесоюзном уровне. Видите ли, культмассовый сектор подкачал. Ничего не представили на конкурс талантов научной молодежи, за что лично Кербер Псоевич получил выговор из Москвы.
На галёрке тихо застонали. Попытки Псоевича развить в коллективе массовую культуру год из года наталкивались на скрытое, но упорное сопротивление всех. Категорически никто, даже вечно ничем не занятые сотрудники отдела Абсолютного Знания, не хотел тратить своё время на самодеятельность. Ну что, в самом деле, за глупые идеи петь хором и ставить Шекспира, когда столько задач требуют решения, столько вопросов ждут ответа, столько проблем подняты, как кони на дыбы! Но на этот раз завкадрами был не намерен отступать. И А-Янус под его натиском вроде бы кивнул: мол, да, культурный отдых научным сотрудникам необходим, надо отвлекаться от работы, это помогает взглянуть на задачи свежим взглядом, сплачивает коллектив… Сходить в поход в китежградские леса, попеть под гитару у палатки на берегу Соловейки — не в счёт. Это не вывезти на всесоюзный смотр.
— Я рассмотрел разные варианты, посоветовался с коллегами из других НИИ, — бубнил тем временем завкадрами. — Очень хорошо смотрятся ансамбли национального танца. Коллектив у нас в значительной мере молодой, сильный, стройный. И любой может принять участие: танцевать особых талантов не надо, это же не балет в Большом Театре. И опять же — двигательная активность. Ведь научная работа — она чем опасна? Гиподинамией, товарищи! Вот вы все сидите в лабораториях, сидите…
— Таскаем ТДХ(1) с этажа на этаж, таскаем, — негромко сказал кто-то. В зале засмеялись.
— Вопрос починки лифта — это, пожалуйста, к Модесту Матвеевичу! — заявил Дёмин. — А в моем ведении организовать ваш культурный досуг и занятия спортом.
— А можно танцы в обе категории отнести? — спросил громко Роман.
— Точно! Верно! — подхватили голоса. — В обе!
— Ну как с вами работать? — развёл руками Кербер Псоевич. — Как я вашими танцами буду отчитываться о развитии физкультуры и спорта?
— Давайте не всё сразу, — вмешался наконец А-Янус. — Танцевальный коллектив — хорошая идея. Проработайте её, товарищ Дёмин, соберите желающих. Есть ведь желающие?
— Есть! Найдутся! — откликнулись сразу с нескольких мест.
— Ну вот и хорошо, — подытожил директор. — Переходим к следующему докладу.
Сразу после Нового года завкадрами мертвой хваткой вцепился в идею танцевального ансамбля. Он перекопал личные дела всех сотрудников младше сорока лет и вытащил оттуда все сведения о тех, кто имел неосторожность в институте, школе или детском саду посещать кружок хореографии или какого-нибудь танца.
Уже к 10 января на стенде у отдела кадров красовался список участников клуба танцев «Сказка» — так бесхитростно решено было назвать сие начинание. С этим списком и влетел ко мне в зал Витька Корнеев.
— Где Амперьян? — заорал он. — Где этот вертихвост? Сказали, к тебе пошёл!
— Во-первых, — сказал Эдик, выглядывая из-за одного из шкафов «Алдана», — нет такого слова в русском языке — вертихвост. Есть вертихвостка. Во-вторых…
— Ты знал, да?! — налетел на него Витька.
— О чём?
— Об этом! — и Витька ткнул ему в лицо списком.
— Я не понимаю, в чем ты меня обвиняешь, — возмутился Эдик, деликатно, но твердо отводя корнеевскую лапу от своего лица.
— Под номером восемь — Смирнова Татьяна, под номером двенадцать — ты!
— С каких это пор занятие танцами стало преступлением?
— Вот с этих самых! Откуда ты узнал, что Татьяна будет в этом клубе?
— Она мне сама сказала, что много лет занималась танцами, и ей это очень нравится.
— И ты молчал?!
— А почему я должен был тебе об этом докладывать? Пойди тоже запишись. Псоевич будет в восторге.
В тот же день клуб танцев пополнился ещё двумя членами.
В конце января директор вызвал меня к себе, потребовалось уточнить некоторые пункты сметы на модернизацию «Алдана». Меня принял У-Янус, принял очень благосклонно, мы разговорились о перспективах вычислительной техники, и говорили бы, наверное, ещё долго, но нас прервал гудок селектора.
— Пять часов, Янус Полуэктович, — напомнил голос секретарши. — Все собрались.
— Ах, да-да, попросите зайти.
Тяжелые двери кабинета бесшумно распахнулись, и воздух дрогнул…
Нет-нет, они вошли просто и спокойно, поздоровались, перебросились короткими фразами, сели на привычные места. Обычные великие ученые, могущественные чародеи, корифеи магической науки: изобретательный руководитель отдела Универсальных Превращений Жиан Ксавьевич Жиакомо, сумрачный властелин отдела Смысла Жизни Кристобаль Хозевич Хунта, радушный хозяин отдела Линейного Счастья Фёдор Симеонович Киврин.
В присутствии корифеев мне всегда становилось не по себе. Я легко общался с каждым из них по отдельности, но когда они собирались вместе, пространство вокруг настолько насыщалось готовностью к чуду, что меня невольно охватывало восторженное оцепенение.
— Я могу идти?
— Да, — кивнул Янус Полуэктович. — Мы ведь всё решили, не правда ли? Впрочем, если хотите, можете остаться.
Не успел я сообразить, почему мне вдруг позволено было присутствовать на этом заседании клуба исключительных умов, как в кабинет вошли Роман, Эдик, Витька — и Таня Смирнова.
Татьяна, впервые увидев столь благородное собрание, растерялась. Роман осторожно взял её за локоть и подтолкнул вперёд.
Высокие тяжёлые двери так же бесшумно затворились за их спинами. Директор молча указал им, и они сели на дальнем конце стола. Взгляды корифеев сразу обратились на Татьяну.
— Вот, товарищи, — сказал Невструев, — это и есть Татьяна Васильевна Смирнова, о которой я вам говорил. Прошу, так сказать, любить и жаловать.
Таня, смущённая и напуганная таким вниманием, сидела, боясь поднять взгляд от полированной крышки стола.
— Роман Петрович, Виктор Павлович и Эдуард Борисович уже около пяти месяцев занимаются с Татьяной Васильевной по ускоренным курсам. И сегодня я предложил организовать промежуточный, так сказать, экзамен, чтобы вы оценили способности и природные таланты Татьяны Васильевны и дали ваши советы по её дальнейшей подготовке. Пожалуйста, задавайте ваши вопросы.
Корифеи переглянулись. Я видел, как разом напряглись мои магистры, — они волновались не меньше Татьяны.
Первый вопрос задал Жиакомо.
— Могу я попросить вас, уважаемая Татьяна Васильевна, назвать основные уравнения материальной трансфигурации?
Татьяна встала и начала отвечать. Жиакомо кивал, слушая её, и, видимо, остался доволен ответом.
— Сформулируйте, п-пожалуйста, все частные с-случаи обобщённой теории мю-поля, — попросил Киврин.
Таня ответила без запинки. Ей задали ещё несколько теоретических вопросов — ни один из них не вызвал особого затруднения. Татьяна справилась с волнением, и теперь говорила громко и чётко, глядя на директора и своих экзаменаторов.
После очередного ответа наступила некоторая пауза, и тут заговорил молчавший до сих пор профессор Хунта.
— Что ж, теорию вы усвоили, это отрадно. А теперь, пожалуйста, продемонстрируйте что-нибудь из практических приёмов.
Витька неуютно заерзал на стуле — проверяли его часть работы. Но вместе с ним пришлось поволноваться и Амперьяну, потому что продолжил профессор на халдейском.
— Вот вам, уважаемая Татьяна Васильевна, объект для воздействий. Вещь уникальная, постарайтесь не испортить.
Уж не знаю, чем была уникальна перьевая ручка, которую Кристобаль Хозевич извлёк из кармана своего безупречного пиджака, но подвох в его предложении был заложен немалый. Перьевая ручка — предмет составной и неоднородный. Там могут быть детали из металлов, из пластика, резины, возможно, даже из дерева или кости; а зная вкусы профессора Хунты, там можно было ожидать вообще чего угодно: от адамантов из копей царя Соломона до зубов белого китайского дракона Цинь. Я смог лишь определить, и то без уверенности, что корпус сделан из обсидиана, а перо — из какого-то сплава лунного серебра. И, разумеется, там были чернила, и это ещё больше усложняло задачу. А может, и не чернила вовсе. Попробуй догадайся, чем подписывает документы бывший Великий Инквизитор!
Ручка плавно переплыла в руки Татьяны. Она внимательно осмотрела её, даже поднесла к лицу понюхать, сняла колпачок с пера. Затем положила на стол перед собой. Ручка выросла в размерах примерно в пять раз, затем уменьшилась до размера булавки, снова вернулась в исходные габариты. Появился её дубликат, потом ещё и ещё, затем все копии так же быстро исчезли. Появились связанные дубликаты: от кончика пера ручка множилась и разворачивалась, как веер. Около сотни дубликатов сформировали круг, он начал вращаться, как небольшой вентилятор.
Жиакомо наблюдал за происходящим, откинувшись на спинку стула. Его взгляд был заинтересован и благосклонен. Киврин добродушно кивал и как будто посмеивался. Хунта сидел, скрестив руки на груди, и его тёмные глаза неотрывно смотрели на Татьяну из-под нахмуренных бровей. Он наблюдал чуть исподлобья, и это добавляло в его и без того тяжёлый взгляд ещё пару килопудов.
Дубликаты ручки свернулись в исходный оригинал. На конце пера появилась черная капля и стала быстро расти. Но шаром она не стала, а приняла очертания кроны дерева, стволом которого была сама ручка. На чернильных ветвях раскрылись зеленые листья, пожелтели и опали. Превратились в черные волны, над волнами возник парусник. Корабль развернул чёрные паруса, на обсидиановую мачту взлетел весёлый роджер. Паруса наполнил ветер, и я ощутил на лице его дуновение. Но чернильные волны встали стеной, и корабль сгинул в них. Через секунду перед Татьяной парила только ручка. Потом исчезла.
Все обвели глазами кабинет — ручки не было. В этот момент за дверью раздался короткий визг секретарши.
— Ой… — прошептала Таня, прикрыв рот рукой.
Дверь открылась, вошла секретарша и, запинаясь, спросила:
— Же-желаете кофе?
Встретив недоумённые взгляды, она указала пальцем на ручку, витавшую около её уха:
— Мне вот оно сказало, что надо бы предложить кофе…
Жиакомо тихо засмеялся, Киврин прыснул в кулак. От глаз Невструева побежали весёлые морщинки. Хунта неотрывно смотрел на Татьяну.
— Да, сделайте нам кофе, пожалуйста, — сказал директор. Секретарша попятилась, ручка осталась в кабинете. Подплыла к директору и зависла над его столом, покачиваясь в воздухе. Янус Полуэктович положил перед собой чистый лист. Ручка опустилась ниже, перо коснулось бумаги и начало выводить буквы. Директор, подняв бровь, следил, потом усмехнулся.
— Неплохо. Гаудеамус игитур.(2) Я подумал об этом тексте, верно.
Лист и ручка переместились на середину стола для заседаний. Теперь на бумаге стали появляться геометрические фигуры. Они сразу приобретали объём, откатывались с листа и ложились рядом, как небольшая композиция для упражнений по карандашному рисунку. Затем ручка начала довольно неплохо рисовать розу. И по мере того, как на листе появлялись контуры лепестков, они приподнимались из бумаги, словно цветок всплывал из неё. Послышался легкий розовый аромат.
— Достаточно, — резко сказал Хунта. Татьяна вздрогнула, исчезли фигуры и роза, ручка упала на бумагу. Но тут же взмыла и переместилась к хозяину.
— Извините, — прошептала Татьяна. Ручка аккуратно легла на стол перед Хунтой. Татьяна не смела взглянуть в сторону мрачного профессора.
— Ну что ж, по крайней мере, изобретательно, — холодно сказал Хунта, пряча ручку.
— По-моему, так очень весело, — смягчил его оценку Киврин. — Это ведь здорово, что, управляя всеми этими процессами, Татьяна Васильевна не теряет чувства юмора.
— И читает внешний мысленный слой, — прищурившись, заметил Жиакомо.
— Расскажите, какие исследования вы хотели бы провести? — в голосе Хунты по-прежнему был лёд.
— Меня интересует взаимодействие метафизических сил с живыми объектами, — ответила Татьяна.
— А точнее?
— Мне хотелось бы найти научное объяснение феномену биотоковой анестезии.
Хунта пожал плечами.
— Целительство? Не особо оригинально.
— Да п-почему же? — возразил Киврин. — У нас этим никто не занимается. Будет новое направление.
— Не вижу ничего нового. Это известно тысячи лет.
— Известно, но не объяснено, — сказал Жиакомо. — Теории расплывчаты и весьма противоречивы. Рассматривают частные случаи, но не дают общей картины. Там есть, над чем работать. И исторический материал огромный.
— Но зачем? — не унимался Хунта. — Успехи современной медицины уже давно превзошли возможности целителей.
— Позволь с тобой не согласиться. Это вообще явления разного порядка.
— Дискуссию вы сможете продолжить позже, товарищи, — остановил их директор. — Если у вас более нет вопросов к Татьяне Васильевне, давайте её отпустим. И вы тоже можете быть свободны, — обратился он к магистрам. — Благодарю вас, вы проделали большую педагогическую работу в столь сжатые сроки. Это замечательно.
Магистры встали. Витька бросил на Хунту неприязненный взгляд, но профессор и бровью не повёл. Татьяна вежливо попрощалась и вышла. Магистры вышли за ней, я — за ними. До тех пор, пока двери директорского кабинета не затворились за нами, корифеи не произнесли ни слова.
В коридоре магистры наконец выдохнули.
— Курить, — коротко предложил Витька.
— Однозначно, — согласился Роман.
— Немедленно, — поддержал Эдик.
— Ты же не куришь! — удивился я, но никто не обратил на это внимание. Мы вышли в курилку на лестницу. Татьяна пошла с нами.
Роман распахнул форточку, с улицы потянуло приятным свежим морозцем.
— Как вы, Татьяна свет Васильевна? — заботливо спросил Эдик, возведя вокруг Тани защитное поле от дыма.
— Всё хорошо, — быстро ответила она, но можно было заметить, что её слегка знобит.
— Не знаю, как вы, а я считаю, что у Хунты не только сердца, но и совести нет! — горячо заявил Витька. — Изувер. Он ведь вам мешал, Татьяна Васильевна!
— Нет, — удивлённо произнесла Таня. — Я не заметила. Мне кто-то помог на одной трансфигурации, но я не заметила кто.
— Точно не мы, — вздохнул Эдик. — Там такая стена стояла, что…
Он не нашёл подходящего сравнения и только рукой махнул. Все замолчали на полсигареты.
— Послушайте, — прервала наконец молчание Татьяна, — можно вас попросить об одном одолжении?
Магистры встрепенулись.
— Конечно.
— Разумеется.
— Для вас — что угодно, Татьяна Васильевна!
— Не зовите меня, пожалуйста, по отчеству, а то я чувствую себя какой-то старушкой. Я с вами полгода знакома и всё жду, когда вы это прекратите, но, видимо, вы очень хорошо воспитаны.
Магистры потеряли дар речи. Татьяна обвела их взглядом и недоуменно пожала плечиками.
— Так мы договорились?
Роман кивнул за всех.
— Тогда я пойду. И не забудьте, вечером занятие в клубе!
Она помахала всем рукой и легко побежала вниз по лестнице, оставив магистров в полном оцепенении, победившими, но поражёнными.
В клуб танцев меня затащила Стелла. Оказалось, за какие-то пару недель это начинание приобрело популярность. Завкадрами выбил у Камноедова два помещения на заброшенном втором этаже, в бывшем отделе Оборонной Магии. Их освободили от хлама, протерли от пыли и проветрили от остатков разложившейся за годы боевой ярости. На полах обнаружился прекрасный дубовый паркет. Его натерли, и в нём теперь отражался потолок, а паркет отражался в зеркалах, которые сменили на стенах угрюмые тактические схемы битв прошлого и злобные чертежи техники разнообразного уничтожения. В углу стоял патефон с огромным раструбом и вполне современный магнитофон.
Зная о заморской заразе рок-н-ролла и прочих твистов, Дёмин перестраховался и назначил руководителем клуба седовласого согбенного юношу из отдела Вечной Молодости.
— Филидор Георгиевич Терпсихоров, если кто не знает, — представил его завкадрами на первом занятии.
— Жоржевич, — прошамкал юноша. Дёмин пропустил замечание мимо ушей.
Он относился к Терпсихорову несколько неприязненно: после недавней проверки в архиве отдела кадров выяснилось, что нет приказа о приёме Филидора Жоржевича на работу, хотя тот с незапамятных времен числился лаборантом. Наведя справки, Кербер Псоевич быстро выяснил, что единственной обязанностью Терпсихорова являлась калибровка приборов-таймографов, причем калибровал он их в буквальном смысле слова по себе, выступая в качестве эталонной модели. Дёмин попробовал списать Филидора Жоржевича на баланс музея как устаревшее научное оборудование, имеющее несомненную историческую ценность. Однако этому воспротивился Камноедов, заявив, что на баланс музея можно поставить только чучело или, на худой конец, скелет Терпсихорова, а живая особь должна проходить по виварию. Они бы препирались на эту тему вплоть до колонизации Марса, но Невструев категорично распорядился оставить Терпсихорова в покое, в той же должности и на том же окладе.
— Филидор Георгиевич, — продолжил Дёмин, — между прочим, служил балетмейстером при дворе...
Терпсихоров закашлял — кашель его был трескучий, словно кто-то ломал сухой хворост.
— Ну да, конечно, — спохватился Кербер Псоевич. — В общем, товарищ Терпсихоров будет вашим руководителем и наставником. По крайней мере, на первое время.
Завкадрами ушёл. Любители танцев поникли.
— Что ставить? — спросил киномеханик Сашка Дрозд, который затесался в клуб обеспечивать музыкальное сопровождение. Он перебирал конверты с пластинками. — Менуэт или мазурку?
— Напрасно вы столь отрицательно относитесь к классическим танцам, — прохрипел Филидор Жоржевич. Он подошёл к стоявшим в первых рядах, стуча по паркету тростью и шаркая ногами. — Танец есть способ общения между мужчиной и женщиной, и сказать на языке танца можно то, что не передать словами. — Терпсихоров остановился перед Татьяной. — Вот вы, юная муза, ваш стройный стан и сильные ноги говорят мне о том, что вы знаете этот язык. Прав ли я?
— Да, Филидор Жоржевич, — кивнула Татьяна.
— Так давайте покажем этим молодым нигилистам всю мудрость искусства танца. Что пожелает дама?
— А… — Татьяна растерялась. — Можно вальс?
— Аккомпаниатор? — Терпсихоров подслеповато воззрился на Дрозда и патефон. — Вальс, пожалуйста.
Дрозд поставил, что нашлось, — «Венский вальс» Штрауса. Когда раздались первые аккорды, Филидор Жоржевич вдруг преобразился. Он выпрямился и оказался на голову выше Татьяны. Тряхнул седыми кудрями. Сунул, не глядя, кому-то свою трость и предложил Татьяне руку. Таня ответила полуреверансом, вложила свою ладонь в его морщинистые пальцы. Терпсихоров уверенно обхватил её талию, и со следующим аккордом они закружились по залу.
Все разбежались к стенам. Это казалось невероятным: седой вечник реально помолодел! Он уверенно и грациозно вёл Татьяну. От сутулости не осталось и следа, ноги легко скользили над полом, голова чуть отклонилась назад.
— Вот это номер… — пробормотал Витька.
— Это надо исследовать… — прошептал Эдик.
Остальные восхищённо молчали.
Чудо продолжалось ровно до тех пор, пока звучала музыка. Едва мелодия стихла, на Терпсихорова снова тяжелым грузом навалились все десятилетия вечной молодости. Ему подали трость, он прошаркал к стулу и опустился на него, шумно дыша. Отдышавшись, сказал:
— Ну что, начнём, пожалуй.
И все начали.
К моему посещению клуба там уже установился свой порядок. Патефон гудел аккордами, как мне показалось, Моцарта. Дрозд сидел на подоконнике, болтая ногами. Трость Терпсихорова отбивала ритм. Коллеги чинно двигались в благородном менуэте.
Стеллочка извинилась за опоздание и заняла своё место среди танцоров. Я подсел к Дрозду.
— Как-то скучно у вас.
— Это разминка, потом веселее будет, — ответил он.
Я отыскал глазами магистров. Корнеев старательно двигался с изяществом бурого медведя после зимней спячки. Роман путался в движениях, видимо, силясь выкинуть из головы работу, но работа упорно не выкидывалась. Размеренные танцы королевских балов пришлись как нельзя кстати для научного коллектива: во время них можно было продолжать думать. Некоторые ухитрялись даже шёпотом дискутировать. Менуэт лучше всех, на мой взгляд, танцевал Эдик. Он двигался точно и изящно и смотрел в глаза партнерше своим чистым взглядом беспечного праведника.
Сначала все эти мелкие шажки, полуприседания и подскоки в исполнении молодых людей в одежде второй половины ХХ века показались мне смешными. Но лица многих были как-то уж очень серьёзны. Я задумался.
— Достаточно, госпо… Кхм, товарищи! — прошамкал Терпсихоров. — Падеграс, пожалуйста.
Дрозд сменил пластинку, пары перестроились. И тут я начал понимать, что происходит. Падеграс подразумевает обмен партнёрами. И с каждой переменой я видел, как меняются лица магистров. Безмерное, но краткое блаженство, когда в паре оказывалась Татьяна, сменяла горячая ревность, когда нужно было передать её руку другому. Другому!
Похоже, боевая ярость впиталась в стены этого помещения глубже, чем можно было представить, и теперь отравляла танцоров на каждом шаге, каждом вдохе. Тут шли настоящие бои за руки и сердца прекрасных дам.
Я посмотрел на Стеллу и понял, что испытывают магистры. Мне моментально захотелось дать по морде Володе Почкину, когда он приятно улыбнулся Стелле и взял её ладонь. А эта рука за спиной партнерши! Нет, он не касается её, но ведь понятно же, что имеется в виду!
«Это добром не кончится», — пронеслось тогда у меня в голове. И оно действительно не кончилось.
В феврале я задержался в институте почти до полуночи. Идти в общагу одному по тёмным улицам не хотелось, и я заглянул к Витьке в надежде, что он тоже ещё не уходил. У Витьки я неожиданно обнаружил Ромку, Эдика и бутылку армянского коньяка, видимо, запоздавшую в посылке к Новому году и потому оставшуюся нетронутой.
— Садись, кибернетик, — мрачно сказал Витька. — Четвёртым будешь. А то втроём аж страшно начинать.
— А по какому поводу выпиваем без закуски? — осторожно спросил я.
Роман молча сотворил блюдце с нарезанным дольками лимоном.
— Случилось что? — Я стал догадываться, что повод невесёлый.
— Случилось, — подтвердил Роман.
— У Татьяны теперь есть научный руководитель, — сказал Эдик.
— О, её в отдел назначили? Так это же здорово! — я не понимал их горя. — А к кому?
— Ты не поверишь, — Витька смотрел на коньяк, и я понял, что не к Жиакомо.
— Мы сами поверить не могли, — сказал Эдик, и версия с Кивриным отпала.
— В этом нет никакого смысла, — пробормотал Роман, и я вычеркнул Невструева.
— Смысла? — переспросил я и осекся. — Да ладно! Не может быть…
Это и в самом деле не укладывалось в голове. Что ей делать в отделе Смысла Жизни? Кому вообще пришла в голову такая странная идея?
— Страннее не бывает, — подтвердил Эдик.
— Однако Невструев одобрил, — сообщил Витька.
— Эрго бибамус (3), — подытожил Роман. Витька сотворил четвертую рюмку для меня и разлил коньяк. Я неуверенно протянул емкость, рассчитывая чокнуться. Не поминки же.
Мы всё-таки чокнулись. Выпили. Молча поставили рюмки. И снова уставились на коньяк.
— Слушайте, но это действительно неожиданно, — сказал я, чтобы хоть как-то оживить магистров. — Мне показалось, что на том январском экзамене Хунта был совсем не в восторге.
— И тем не менее это даже не факт, а то, что есть на самом деле, — сказал Роман.
В целом я понимал, что так огорчало магистров. Работа Татьяны в другом отделе ограничивала возможности общения с ней, по крайней мере в рабочее время, а рабочее время в нашем институте могло занимать 24,5 часа в сутки. Но все «неурочки» были исключительно добровольными. В чуть более выгодном положении оказывался Корнеев — отдел Универсальных Превращений занимал правое крыло шестого этажа, а отдел Смысла Жизни находился на седьмом.
— Будем, — мрачно сказал Эдик. Мы присоединились.
— Но я всё равно не понимаю, что вас так огорчает, — сказал я, прожевав лимонную корку. — Ну, поработает она у смысловиков, подучится. Это же не навсегда.
— Что-то я не помню, чтобы кто-нибудь уходил от Хунты, — заметил Витька.
«А ведь верно, — подумал я. — На него жалуются, но из его отдела не переводятся. Интересно, почему?» Впрочем, из всех недостатков человеческих за профессором числились разве что повышенная вспыльчивость, слегка превышающий норму педантизм и неразборчивый почерк. Он был требователен к своим сотрудникам, но и к себе тоже. Всегда держал дистанцию, но это всё-таки лучше навязчивости Мерлина или вечного «мон шер» от Выбегаллы.(4) Был неразговорчив, а когда говорил, то нередко выражался столь витиевато, что чтобы отличить его язвительное замечание от комплимента, требовалась специальная подготовка. Однажды смысловики решили извлечь из своих филологических мучений хоть какую-то пользу и выпустили к 1 апреля «Краткий толковый словарь хунтовщины». Машинописное издание мгновенно разлетелось по институту и стало настольной книгой для желающих вербально уничтожить оппонента. А сотрудники отдела Абсолютного Знания даже включили ссылки на этот словарь в опубликованную статью о совершенной непостижимости истинного смысла слов. Надо отдать должное чувству юмора профессора — он написал на словарь рецензию, но чтобы понять её, требовался уже не краткий, а полный словарь. Как учёный Хунта был безупречен. Безупречность вообще была его кредо.
— Меня терзает одна мысль, — прервал мои размышления Эдик. — Я подозреваю, что Хунта взял её не просто так. Не исключено, что он собирается использовать её…
— Что?! — разом подскочили мы.
— Да подождите, дайте договорить! Использовать её в своих исследованиях. Она ведь необыкновенный человек. Чистая душа.
— Добрая, — согласился Витька.
— Бескорыстная, — подтвердил Роман.
— Наивная.
— Честная.
— Идеальная модель, — закончил Эдик. — Вы понимаете, в какие темы её можно включить, сколько экспериментов на ней можно поставить?
— И несть им числа, — пробормотал Роман.
— Не позволю! — грохнул кулаком по столу Витька. — Завтра же пойду к Невструеву…
— И что? — остановил его Роман. — Что ты ему скажешь? Наши домыслы и предположения? Фактов-то нет.
— Значит, надо их собрать!
— А собрать — значит сначала допустить, — сказал Эдик.
— Никто не поверит тебе, Виктор Павлович По-Уши-Влюбленный, — вздохнул Роман. — Скажут, что свихнулся от ревности.
Выпив ещё по одной, магистры всё-таки собрались и разработали план действий. Поскольку их занятия с Татьяной никто не отменял, было решено их продолжать и не пропускать и не переносить ни одного. Каждый день надлежало узнавать у Татьяны, чем её нагружают смысловики. Витька взялся выяснить, над чем конкретно сейчас работают в отделе Хунты и нет ли в разработке потенциально опасных тем. Мне было поручено следить за заявками от смысловиков и при малейшем намеке на расчёт чего-то светлого и чистого немедленно сообщать в штаб. Ну и танцы, конечно, решено было продолжать с удвоенной энергией.
Прошла неделя, за ней другая. Опасения магистров казались совершенно надуманными. Татьяна выглядела веселой. Свободного времени у неё, конечно, поубавилось, но она не унывала. В отделе ей дали не особо обременительное задание на обработку результатов, она спокойно им занималась, ей помогали. Она говорила, что ей очень интересно, что исследования смысловиков идут на стыках психологии, социологии, философии, истории и даже лингвистики, и при этом есть масса возможностей для постановки экспериментов и создания моделей.
Хунту за это время она видела лишь однажды. Он ненадолго зашёл в лабораторию, с Татьяной не общался, только спросил завлаба, успевает ли она сдать свою часть работы к сроку. Она успевала.
Магистры приободрились. За окнами зазвенела капель, и солнце надежды снова светило всем. Но чем решительней наступала весна, тем яснее становилось, что Татьяна склоняется наконец сделать выбор.
Танцевальному клубу наскучили дворцовые реверансы, и Терпсихоров охотно отступил, освободив место национальным ритмам. Особый интерес вызвали латиноамериканские танцы, и Татьяна начала разучивать с группой сальсу, румбу и ча-ча-ча. Девушки занялись пошивом костюмов. Для Дёмина была подготовлена отмазка про «зажигательные танцы свободолюбивых жителей бедных окраин Рио-де-Жанейро», где (шёпотом добавлял Корнеев) «все ходят в белых штанах».
Латиноамериканские ритмы лучше всего давались Роману. И Татьяна всё чаще выбирала его, когда надо было показывать парные движения. Румба была освоена на половину, когда Роман рискнул пригласить Татьяну в кино. Она мило улыбнулась и согласилась. Паритет рухнул. Витька и Эдик вздохнули и отступили.
Завкадрами знал, что теперь танцевальный клуб собирается чуть ли не каждый вечер. Именно это обстоятельство и было заявлено, когда он в категоричной форме намекнул Терпсихорову, что пора продемонстрировать результаты культмассовой работы. Филидор Жоржевич вздохнул и попросил Таню подготовить программу отчетного концерта.
Концерт был назначен на последнюю неделю апреля. Танцоры репетировали каждую свободную минуту, не обращая внимания на косые взгляды коллег. Приплясывали в курилках и в очереди в столовой. Дискутировали в первой и третьей позициях. Боком скакали по коридорам. Грациозно скользили по лабораториям среди столов и приборов. Я лично наблюдал, как Корнеев, сидя за пишущей машинкой, верхней частью тела печатал, а ногами выделывал какие-то па. Отдел Линейного Счастья, среди сотрудников которого было много участников клуба, и вовсе стал походить на бродвейский мюзикл больше, чем на научно-исследовательское подразделение, благо Киврин был не против. Девушки метались между лабораториями, танцполом и швейными машинками. В лабораториях и у швейных машинок всё чаще оказывались дубли. В помещении клуба танцев ночами напролёт горел свет. Директор терпеливо закрывал на это глаза и с улыбкой слушал ворчания Камноедова про перерасход дармовой электроэнергии и протёртый паркет. Сашка Дрозд рисовал афишу.
Наконец назначенный вечер настал. Терпсихоров хотел провести концерт скромно, в помещении клуба. Но завкадрами настоял на большом актовом зале. Сцена оказалась мала для танцев и решили перевернуть всё с ног на голову. Из актового зала вынесли большую часть стульев, а из оставшихся устроили места для пары десятков зрителей на сцене. Ещё было примерно столько же мест вдоль стен. Собственно, большого наплыва желающих посмотреть и не ожидалось, но Дёмин лееял мечту заманить хоть ненадолго директора, чтоб отчитаться о выполнении.
К семи часам вечера танцоры сбежали из лабораторий. К восьми начала собираться публика. В основном это была молодёжь. Те, кто дружил или соседствовал с танцорами, пришли их поддержать. Я пришёл из-за Стеллы, занял условно сидячее место на краю сцены и приготовился фотографировать для стенгазеты.
В восемь Терпсихоров хотел начать, но Кербер Псоевич попросил обождать и исчез. Зрители сначала перешептывались, потом и вовсе завели разговоры в полный голос, поэтому когда Дёмин вернулся, в зале стоял довольно значительный шум. Но он мгновенно стих — за Дёминым в зал вошёл директор. Завкадрами таки добился своего и оторвал уважаемого Януса Полуэктовича от дел. Псоевич зарезервировал для директора место на сцене, но Невструев категоричным жестом отказался и расположился у стены. Дёмину пришлось сесть рядом. Концерт начался.
Зазвучала плавная неспешная мелодия менуэта, на свободное пространство чинно вышли старшие и младшие научные сотрудники и сотрудницы в париках и костюмах XVII века. Их наградили неуверенными аплодисментами. Среди зрителей прокатился шепоток, что столь оригинальная нудятина, безусловно, возьмёт на всесоюзном конкурсе первый приз с конца.
Но это было только начало. Следующим номером несколько пар исполнили уже гораздо более подвижную мазурку. Я отметил, что Эдику очень идет костюм гусара. Затем в вальсе я увидел, как вполне уверенно танцует с Татьяной Роман. А после этих благородных танцев, от которых веяло старинными духами и восковыми свечами, программу взорвал весёлый хоровод в ярких сарафанах и Витька, лихо крутивший на обоих плечах, как на карусели, двух визжащих лаборанток. А потом предсказуемые в своем ускорении сиртаки после первой быстрой части вдруг интернационально-дерзко превратились в хава нагила. Это был первый инфаркт Кербера Псоевича, но, увидев, что Невструев после столь неожиданной смены мелодии только улыбнулся, завкадрами тоже натянул на лицо благодушную улыбку: мол, дети неразумные, пусть побалуются. Зрители притопывали и прихлопывали в такт. Этот номер сорвал такую овацию, что казалось, вылетят стекла.
Наверное, танцы научных сотрудников, наскоро разученные за три месяца, были далеки от совершенства, но всё компенсировалось неподдельным энтузиазмом и искренними улыбками, не сходившими с лиц танцоров. А говорят, что улыбаться танцуя — это уже мастерство.
Был объявлен небольшой антракт, зрители зашептались, выясняя, что ещё из программы не было продемонстрировано. И тут на танцпол вышли девушки в костюмах латины. Одесную директора Дёмин уронил челюсть. Это был второй инфаркт завкадрами за вечер. Он явно не так представлял себе бедные окраины Рио-де-Жанейро, хотя девушки потратили на каждое платье раз в десять больше материи, чем тратят за океаном. Дрозд нажал кнопку на магнитофоне, и жгучие ритмы наполнили зал. Если не ошибаюсь, девушки исполняли ча-ча-ча. Когда казалось, что номер уже закончен, в зал влетели Татьяна и Роман. Девушки расступились, не прекращая танцевать, а в центре пара начала горячую румбу. Танец был энергичным и потому коротким, но впечатление произвёл сногсшибательное. Музыка кончилась. Татьяна, Роман и девушки застыли в грациозных позах, тяжело дыша. На их лицах блестел пот.
Прошла секунда, другая, третья. Зрители не знали, что делать. Роман сильнее сжал руку Татьяны. Стоять дольше не имело смысла. И тут в тишине раздались тихие хлопки. Директор, спокойно улыбаясь, аплодировал танцорам. И зал взорвался. Все бросились поздравлять ребят с невиданным успехом. Под этот шум никто не заметил, как ушёл Невструев, сбежал, вытирая пот со лба, Дёмин и испарился Терпсихоров. А собственно, что ещё им тут было делать?
Я не был свидетелем многих событий, описанных далее, и передаю их по тем скудным и неохотным рассказам, которыми делились их участники. Многое мне пришлось додумать и досочинить. Возможно, многое из этого многого было совсем не так, но Татьяна Васильевна читала мою рукопись и согласилась, что так тоже могло бы быть.
На следующий день после концерта число участников клуба танцев удвоилось. Татьяна, смеясь, записывала всех и договаривалась, когда какая группа будет заниматься. Потом все разошлись. Татьяна задержалась — надо было всё закрыть и сдать ключи. Роман побежал в лабораторию, они договорились встретиться у входа через четверть часа.
Таня уже погасила свет, как вдруг услышала в коридоре тихие шаги. По спине пробежал неприятный холодок. Она испуганно щелкнула выключателем, и лампы снова зажглись.
— Простите, что напугал вас, Татьяна Васильевна, — голос профессора Хунты отозвался в углах низким эхом.
— Да, я не ожидала… — пробормотала Татьяна.
— Янус Полуэктович рассказал мне о вашем вчерашнем успехе и пожурил, что я не почтил сие мероприятие должным вниманием. Я хотел поздравить вас сегодня. Но днём не застал в лаборатории.
Татьяна покраснела.
— Я была там…
— Не сомневаюсь. Я заходил всего один раз, мы просто разминулись. Вы прекрасно справляетесь с работой, мне не в чем вас упрекнуть.
— Спасибо.
Профессор неспеша обвел взглядом помещение клуба. Татьяна терпеливо ждала, невольно ёжась, словно профессор опять должен был её экзаменовать, а она не подготовилась должным образом. Хунта снова посмотрел на неё и улыбнулся уголком губ.
— Могу я попросить вас об одном небольшом одолжении, Татьяна Васильевна?
У Тани перехватило горло.
— Слушаю вас, профессор.
— Когда-то и я был неплохим танцором. Подарите мне один танец.
Таня растерялась. Скоро спустится Роман, будет ждать её. Но ведь один танец — это не долго.
— Сейчас? — робко спросила она.
— Видите ли, в моем положении руководителя как-то несолидно танцевать при подчиненных. Но если вас смущает, что мы здесь одни…
— Нет-нет, что вы! — поторопилась ответить Татьяна. — Какую музыку подобрать?
Вместо ответа негромко зазвучала мелодия. Она была незнакома Татьяне, но по ритму это было однозначно…
— Танго?
— Честно сказать, не люблю вальсы. Но если…
— Я тоже не люблю, — прошептала Таня.
— Тогда будем считать, что это было кабесео.(5)
Татьяна с удивлением увидела, что на каблуках она лишь немного ниже профессора ростом. Он предложил ей руку, она шагнула ближе… Нельзя же танцевать танго, не касаясь друг друга. Ладонь профессора была сухой и прохладной. Его рука легла чуть ниже её лопатки, но он не привлек Татьяну к себе так близко, как мог бы по характеру этого танца. Они остались в открытом абразо.(6) Музыка с такта зазвучала громче, они сделали первые шаги, и Таня не успела испугаться…
Она сразу почувствовала опытного партнера. После стольких дней бесконечных повторов и объяснений, после столько раз отдавленных ног и сорванного голоса она могла наконец позволить себе танцевать, а не учить. А танго ей всегда особенно нравилось, ведь это танец-импровизация.
Она даже не заметила, что после первого же хиро (7) сама сократила дистанцию абразо. Танец стремительно увлек её. Она и думать забыла, с кем танцует. Движения партнера так идеально совпадали с её шагами, что она уверилась, что это не первый их танец.
Музыка стала энергичней, движения — раскованнее. После очередного очо (8) они почти коснулись головами. Татьяна на мгновенье увидела отражение в зеркалах — и не поверила глазам. Этот стройный черноволосый молодой человек — в зеркале она видела его со спины, — что танцует с ней, кто он? Нет, это была другая пара: на ней ведь простенькое платье, а в зеркале на партнерше — умопомрачительно шикарный наряд. Таня решила, что ей показалось, и больше не смотрела в зеркала.
Это было как игра. Татьяна делала всё более смелые движения, и всякий раз профессор подхватывал её ровно тогда, когда она этого ждала, и делал это непринуждённо и уверенно.
Прозвучал финальный аккорд, и Татьяна обнаружила себя лежащей плечами на руке, а спиной — на бедре профессора. Его глаза были прямо над ней, она почувствовала на лице его дыхание. Зеркала погасли. Таня опомнилась.
Профессор тотчас отстранился и поставил её на ноги. Они стояли друг перед другом, часто дышали и молчали. Хунта отвёл взгляд, Татьяна смущённо потупилась и поправила волосы. И вдруг почувствовала, что они не одни. Она подняла голову — в дверях стоял Роман.
Хунта обернулся. Он не выказал никаких эмоций и спокойно ждал, глядя на магистра.
— Добрый вечер, профессор, — ледяным тоном произнес Ойра-Ойра.
— Добрый, Роман Петрович.
— Вы закончили?
Хунта посмотрел на Татьяну.
— О, да. Благодарю вас, Татьяна Васильевна, за прекрасный танец.
— Спасибо, — недвигающимися губами прошептала Таня.
— До свидания. Хорошего вечера.
И Хунта ушёл. Не смерил взглядом Романа, не оглянулся на Татьяну. Просто неспешно вышел. Как будто ничего не произошло, как будто всё так и должно было быть.
Роману стоило немалых усилий сдержаться. Сказать, что его душила ревность, будет отделаться общей фразой. Но он заставил себя думать. Когда первая волна негодования откатила, он взял плащ Татьяны, накинул ей на плечи, вывел её в коридор, погасил освещение и запер двери. В коридоре твердо взял Таню за руку и, не говоря ни слова, повёл за собой. Таня не сопротивлялась. На первом этаже Роман сдал ключи домовому-вахтеру и, всё так же не отпуская руки Татьяны, вышел из института.
Он шагал быстро, Таня едва успевала за ним. В конце улицы Роман внезапно остановился и повернулся к ней.
— Ты должна знать, что я не сержусь на тебя. У тебя не было выбора. Ты ни в чём не виновата.
— Он был очень вежлив, попросил разрешения, сказал, что ему неловко танцевать при других, у него должность… Он не настаивал, я могла отказать. Но это было бы как-то… — Таня запнулась.
— Невежливо, — подсказал Роман. — То есть для тебя — совершенно невозможно.
— Спасибо, — прошептала Татьяна. — Спасибо тебе большое, что ты понял. Я обещаю, это не повторится. А если повторится, я откажу.
Роман глубоко вздохнул.
— Ты не можешь отказывать всем своим партнерам. Я хочу верить, что это был только танец.
— Только танец, — подтвердила Таня. Она не понимала до конца, о чём говорит Роман.
Ойра-Ойра кивнул.
— Он хорошо танцевал?
Татьяна не смогла солгать.
— Фантастически!
Роман стиснул зубы.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — пробормотал он как будто не к месту, но Татьяна поняла, что он имел в виду. Они так и стояли, держась за руки. Стояли долго. Тане показалось, что вот сейчас тот самый момент… Она чуть прикрыла глаза, привстала на цыпочки. Но тут Роман потянул её за руку, и они снова зашагали к общежитию.
В ту ночь Татьяна долго не могла заснуть, всё прокручивала в голове разговор с Хунтой и корила себя за то, что так легко согласилась. Потом вспоминала до слова разговор с Романом на улице и восхищалась им. Наконец она уснула, но и во сне танго не отпускало её. Ей приснилось, что она опять танцует, и на ней то платье, которое она мельком видела в зеркале, а партнер её умел и уверен в себе. Но кто он? На лице черная полумаска, как у киношного Зорро. А черные волосы, темные глаза, нос с горбинкой, узкие губы… «Почему мне везёт на брюнетов?» — подумала Таня и проснулась.
1) Транслятор мю-поля двухходовой. В описываемое время использовались модели ТДХ-80Е и ТДХ-85А Китежградского завода маготехники. (прим.А.И.Привалова)
2) Gaudeamus igitur — Будем веселиться (лат.) — начальные слова гимна студентов.
3) Ergo bibamus — итак, выпьем (лат.)
4) Как правильно пишется и звучит фамилия Амвросия Амбруазовича, точно не известно. В документах встречались оба варианта: с окончанием -о и с окончанием -а. Сам профессор возмущался, когда видел или слышал второй вариант. Но нельзя отрицать тот факт, что в речи сотрудники института всегда склоняли его фамилию. Я буду в этом тексте поступать так же. (Прим. А.И.Привалова)
5) Cabeceo — кивок (исп.), невербальный ритуал дистанционного приглашения на танец. Мужчина приглашает женщину, перехватывая её взгляд и кивая в сторону танцпола. Если женщина кивает в ответ, мужчина пересекает зал и подходит к ней.
6) Abrazo — объятие (исп.), положение партнеров во время танца, при котором корпус партнера касается корпуса партнерши (закрытое объятье) или находиться на некотором расстоянии (открытое объятие).
7) Giro — круг, вращение, кругообразное движение (исп.) В танго: фигура, при выполнении которой пара вращается вокруг общего центра или оси пары.
8) Ocho — восемь (исп.) В танго: шаги с поворотом по траектории, похожей на цифру 8. В исполнении обоих партнеров являются одним из наиболее характерных движений этого танца.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу