Вервольф. Заметки на полях "Новейшей истории" (джен)

1991, 21 февраля

Курьер должен был подойти через час. Поэтому Генрих Григорьевич поудобнее устроился в кресле и углубился в чтение «Огонька».

Последние годы он с опаской читал этот журнал. По стране шагала Перестройка; на дворе царила Гласность. Под это дело уже успели по полной программе разоблачить бывшего «отца и гения» товарища Стального, но на этом не остановились — вовсю грызли самого товарища Мавзолейного. Отставному полковнику это категорически не нравилось. Неужели не понимают, что если разоблачить и выставить полным дегенератом и моральным уродом основателя советского государства — то это государство скоропостижно помрёт? Столько лет верили в «самого человечного человека», и вдруг — нате вам. Садист, сифилитик и моральный урод.

Страна действительно трещала по всем швам. До чего довели, дерьмократы х.ровы: уже, оказывается, есть необходимость проводить всенародный референдум о целесообразности сохранения СССР! На март назначили. Сомнения у них, понимаешь — нужна Страна Советов или не нужна? С едой, вон, тоже, до чего дошло — самые элементарные продукты по талонам и карточкам…

Впрочем, главным образом отставной офицер боялся за другое. На волне срывания покровов с проклятого прошлого такие вот «огоньки» до самых косточек обглодали органы. Наша служба и опасна, и трудна? Бойцы невидимого фронта? А вот хренушки. Лубянские палачи, каратели, подлинные враги народа… и далее по списку. Пока что, правда, глодали косточки в основном тех, старых, из тридцатых-сороковых годов. Но что если доберутся и до тех, кто поновее? До отставного начальника Варского централа полковника Генриха Григорьевича Мезера, например? Тоже ведь та ещё тюрьма-то, с отдельным корпусом для политических.

Пока ещё не добрались. В этом номере «Огонька», видимо, в преддверии весны и предстоящей посевной, был большой материал о жертвах коллективизации села в двадцать девятом; обстоятельный рассказ о парочке «бериевских убийц», расстрелянных в пятьдесят третьем за компанию с шефом; очередной реабилитированный участник «съезда победителей» тридцать четвёртого. А до Варского централа семидесятых-восьмидесятых руки у ретивых писак пока не дошли. Ну и слава Богу, которого нет.

Отставной краснопогонник Мезер жил неплохо. Пока дерьмократы заламывали ручонки и громко дискутировали, как спасать страну, силовики сколотили свой Союз ветеранов. Достаточно влиятельный, чтобы добывать для своих членов и хорошие лекарства, и качественное питание, и вообще, по необходимости оказывать любую помощь. Через час… нет, уже через полчаса должен прийти курьер и принести традиционную материальную помощь к предстоящему Дню советской армии. Жена Мезера умерла несколько лет назад; взрослая дочь с мужем жила далеко, в другом городе... Одинокому отставному полковнику внутренних войск вполне хватало на приличную жизнь.

В дверь позвонили. Всё точно. Молодой человек азиатской внешности. Новенький. Как пояснила звонившая Мезеру накануне секретарша местного отделения Союза ветеранов — прибыл недавно из Казахстана. У них там очередные волнения — пришлось уезжать от греха подальше. Да уж, довели страну. Какие-то сраные чуркобесы вдруг ощутили в себе национальное чувство — и вышвыривают из своих республик мошковецких «оккупантов» и их «прислужников из местных». Вот и этот, который сейчас курьером, был вынужден уехать.

У человека, стоявшего в дверях, была наголо обритая голова и какое-то чрезвычайно неприметное азиатское лицо. Взглянешь, отведёшь взгляд — и через пару секунд забудешь.

- Здравствуйте. Вы Генрих Григорьевич?

- Да, это я. Проходите.

В руках у курьера была большая сумка. Видимо, тяжёлая: чтобы не нарезало руки, он был в перчатках. Гость прошёл на кухню, водрузив сумку на стол. Пояснил: тут продуктовые наборы ещё нескольким ветеранам.

- Как поживаете, товарищ полковник?

Голос у него был хороший, приятный. Мезер улыбнулся:

- Хотелось бы лучше, да как быть. В смутные живём времена.

- А вы крепитесь. В моём народе есть поговорка: «Самая совершенная тьма — перед рассветом».

- А вы, позвольте поинтересоваться, из какого народа? Казах?- Так точно!

Гость начал доставать спецпаёк. Из одного отдела сумки — палку сырокопчёной колбасы, из другого — импортный сыр, из третьего — банки с консервами, из четвёртого — бутылку армянского коньяка, «пять звёздочек».

- Ого! — присвистнул отставной полковник. — Это всё мне?

- Да, Генрих Григорьевич. Мы, пожалуй, остались последние в этой стране, кто помнит, какой это великий праздник — 23 февраля... Вот этим, — гость кивнул на лежавший на окошке «Огонёк», — только бы плевать в нашу историю.

- А как хоть зовут-то вас? — спохватился хозяин квартиры.- Азраил.

- Как-как? Необычное имя... У казахов я таких не слышал.

- А это из арабского. Азраил — по мусульманской легенде, это ангел, приходящий забирать души грешников на суд Всевышнего.

- Однако! — присвистнул Мезер. — И как это ваших родителей угораздило вам такое имя дать?

- А родители тут ни при чём. Этим прозвищем меня называет Джордж Джорджиевич. А вам он просил передать, что прощает вам всё — разбирайтесь со своими грехами в Небесной Канцелярии.

…Похоже, это был какой-то приём из японской борьбы. Или из китайской. Гость легко, одним пальцем, ткнул Мезера куда-то под шею, и тот оказался совсем беспомощен. Паралич всего тела, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Упал на пол. Ну, хотя бы захрипеть! Попробовать позвать кого-нибудь на помощь. Нет, отставной полковник только глотал воздух ртом.

Жуткий гость усмехнулся. Присел рядом на корточки.

- Генрих Григорьевич, вы хотите жить?

- Да… да, хочу! — из груди Мезера вырывался жалкий сип. Ох, только бы отдышаться… прийти в себя. Для этого нужно время.

Время, любым способом выкроить время!

- Тогда вы честно и предельно искренне должны мне рассказать всё, что касается двадцать первого февраля 1984 года. Всего-то семь лет тому назад... ровно семь лет тому назад. Напрягите память.

- А что там было? День как день…

- Напоминаю. Вы тогда были начальником Варского централа. Во вверенной вам тюрьме был спецблок для подследственных. Туда привезли убийцу, схваченного на месте преступления — он зарезал женщину, которую хотел ограбить. Вернее, хотел попугать ножиком, но переборщил. По решению прокурора был арестован на время следствия и отправлен к вам в спецблок. Вы, вместо того чтобы разместить убийцу в спецблоке, отдали приказ посадить его в камеру к уже осуждённым. Причём в ту самую камеру, где сидел человек, который был влюблён в женщину, убитую преступником. Всё закончилось тем, что убитый горем мужчина отомстил убийце своей любимой прямо в камере — свернул ему шею. И есть мнение, что вы знали, что будет как-то примерно так. И приказ об отправке злодея именно в эту камеру отдали сознательно.

- Случайно... У меня их знаете сколько было, этих зэков!

- Я думал, ты умнее... И понимаешь с первого раза.

Жуткий гость полез в карман, вытащил чёрный шёлковый шнурок.

- А-а! Не убивайте! Всё расскажу! Врать больше не буду!

Кричать отставной полковник по-прежнему не мог. Умоляюще сипел.

- Тогда говори.

- Коростель... Вор в законе Коростель... Я контролировал централ со стороны властей, он — как смотрящий от воров. Жора Лиандер был ему нужен, поскольку он был отличный кольщик. И раз уж убили его бабу… возлюбленную… то Коростель решил, что логично оставить Жору в тюрьме — идти ему всё равно теперь некуда. Он убил убийцу своей любимой, получил семь лет с отбыванием в нашей же тюрьме…

- Что ж, логично... Что ты получил от вора за такой приказ?- Штуку марок. Жора ему был очень нужен… — Зачем?

- Он был талант... Настоящий талант... Художник. У него даже кличка была — Художник. Пока он не свернул шею тому мудиле и не стал Жора Палач…

- Тысяча марок... Знаешь, полковник, в своё время царь Пётр Великий приказал изготовить особую медаль для гетмана-предателя Мазепы. Медаль была из чугуна, весила два пуда. Называлась «Иуде». И на ней был девиз: «Треклят сын погибели Иуда, ежели за сребролюбие давится». Ты понял? Треклят сын погибели Иуда, ежели давится за сребролюбие.

Чёрный шнурок начал затягиваться на шее отставного полковника.

Перешагнув через труп, Азраил обернулся. Кинул на пол монету. Один доллар США, только не банкнота, а монетка. На одной стороне — профиль какого-то тамошнего президента. На другой — вариация на тему государственного герба Соединённых Штатов: орлан-беркут, широко распахнув крылья, когтями и клювом терзает змею.

Складывая продукты обратно в сумку, киллер криво усмехнулся: из-под трупа краснопогонника натекла лужица мочи. Обычное дело для удавленников.

* * *

…Когда, прямо на выезде из ночного клуба, в глухом переулке, его машину остановили и потребовали выйти, положив руки на капот, вор в законе Коростель даже особо не удивился. Обычные ментовские штучки. Сейчас отправят в камеру, помурыжат пару дней, а потом... Он уже почти легальный, уважаемый кооператор. Как сейчас стали выражаться, бизнесмен. Практически официальный советский миллионер и чрезвычайно авторитетный — во всех смыслах этого слова! — человек. Закончится всё тем, что мусора будут долго извиняться, но сейчас... Сейчас они решили покидать понты, и лучше не выделываться.

Хотя было обидно. Сейчас бы в тёплую постель... Уж больно хорошо он расслабился в этом ночном клубе, аж до двух часов ночи зависал... Знатно отметил праздничек. К советской армии вор никакого отношения не имел, но главное — повод. Двадцать третье февраля — так 23 февраля. Ан поди ж ты — придётся, похоже, на нарах продолжить... Ничего, мусора, за всё потом ответите!

- Братва, не кипишуй! — бросил Коростель водиле и охраннику. Действительно, сейчас лучше выполнять все требования. «Мерседес» вора зажат в угол тёмного переулка машиной ментов, снаружи стоят двое в масках с наведёнными автоматами и ещё какой-то шибздик. Похоже, именно он руководит задержанием.

- В чём дело, начальник? — вор вышел из иномарки, положил руки на капот. То же сделали водила и телохранитель.

Шибздик не говорил ничего. Вместо этого подошёл к водиле, в мгновение ока выхватил из его кармана пистолет и выстрелил несчастному в затылок. А в следующую секунду — в голову телохранителя.

- Э, что за беспредел?! — больше Коростель не успел ничего спросить. Чем-то тяжёлым шибздик отоварил его по голове.

В себя он пришёл в каком-то незнакомом помещении, похожем на комнату в дешёвой гостинице. Только ни одного окна — видимо, это был подвал. Вор был пристёгнут наручниками к батарее; напротив, на диванчике, восседал шибздик. Такого Коростель не ожидал, хотя... В такие времена живём — надо ко всему быть готовым. Интересно узнать, кому в голову пришла безумная идея похищать вора в законе? Ну, допустим, эти беспредельщики даже получат свой выкуп... Он ведь их потом найдёт хоть на другом краю земли! И тогда…

Но это будет потом. А сейчас — голый до пояса Коростель сидел на полу, с руками, прикованными к батарее прямо над головой.

А шибздик рассматривал наколки на его груди.

- А и в самом деле красиво! — заговорил он.

- Ты кто, утырок? Чё творишь? Я тебя лично урою!

- Фи, дяденька, не ругайтесь! Не мешайте наслаждаться искусством.

Шибздик рассматривал тату на груди вора. Храм с куполами, обвитыми колючкой. Сюжет, типичный для тюремных наколок, просто редко у кого на груди красовались такие высокохудожественные купола, с массой красивых деталей. Когда-то ему эту татуировку делал в Варском централе тамошний талант — кольщик Жора по прозвищу Художник.

- Тебе чего надо? Ты кто такой?

- Меня зовут Азраил. Я злой ангел. Прихожу, чтобы забирать души грешников.

- Чё ты гонишь?! Ты знаешь, кто я такой?

- Ты великий грешник по прозвищу Коростель. Мне на тебя пожаловался один человек. Он рассказал мне о своих чувствах.

И я понял, какой ты великий грешник. И пришёл за тобой.

- Чё ты несёшь?!

- Он мне описал свои ощущения. В один день он потерял всё. Женщину, которую любил. Маленькую дочь. Смысл жизни... Ты когда-нибудь терял смысл жизни, а? А тут ещё, для полного счастья, ты со своими хотелками. У тебя была недоделана наколка. И ты решил оставить кольщика Жору в тюрьме ещё на несколько лет. Ты великий грешник, Коростель.

- Я всё понял... Сколько тебе заплатил Палач? Я дам больше!Я всё могу! Чего не могу я, то могут мои кореша! Только дай мне отсюда выбраться! Я даю тебе слово, что не трону тебя! А с Палачом сам разберусь!

- Что же ты так, Коростель? Храм на груди наколол, а Библию не читал? Там ведь всё сказано. «Не надейтесь на князи, сыны человеческие»! Лучше открой рот.

В углу комнаты стоял небольшой столик. На столике — рюмка с какой-то жидкостью, по цвету похожей на коньяк. Только запах какой-то резкий, не коньячный.

- Что это?!

- Когда он понял, что, вдобавок ко всему прочему, ещё останется в тюрьме на лишние семь лет... Он ведь не знал, что потом будет помилование... Мне он описал это чувство кратко: «Огонь. Жжёт внутри. Всё жжёт». Сейчас ты испытаешь то же самое, великий грешник Коростель.

- Что это?!

- Водка. Царская. Не упрямься!

Он схватил вора двумя пальцами за горло. Коростель поневоле разжал рот. Жуткий человек отправил туда содержимое рюмки.

Больше вор ничего не помнил и не чувствовал. Одна сплошная, непереносимая боль. А ангел смерти только поморщился, слушая дикие утробные вопли.

- И умереть-то не умеешь как следует. Ну, водка. Ну, царская. Смесь азотной и соляной кислоты... Делов-то!

СОШЕСТВИЕ ВО АД

(ВТОРАЯ ЖИЗНЬ)

Ин начальник, во ино время, на меня рассвирепел; прибежал ко мне в дом, бил меня и персты руки огрыз, яко пёс, зубами.

И когда наполнилась гортань его крови, тогда руку мою испустил из зубов своих, и, покинув меня, пошёл в дом свой.

«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»

1

- Марк Францевич?

Председатель колхоза «Новый путь» вздрогнул и обернулся. Человек, который его искал, был у него за спиной. Мужчина средних лет, среднего роста, средней внешности, в сером костюме.

- Присаживайтесь!

В этом месте Марк раньше никогда не был. Малюсенький, густо заросший зеленью скверик на окраине городишки Заозёрска.

Странный телефонный звонок прямо в правление колхоза. Властный голос, не терпящий возражений (сын члена ЦК прекрасно знал, кто говорит в такой манере) предложил встретиться в Заозёрске; «это в ваших же интересах». Пришлось брать колхозную машину и ехать в городок в паре десятков километров от посёлка Мышино. Какое-то мрачное, незнакомое место... Какой-то незнакомый, но неприятный тип.

- Давайте познакомимся, Марк Францевич! — незнакомец вынул из внутреннего кармана пиджака и раскрыл перед носом председателя Те Самые Корочки. Сомнений не было — КГБ СССР.

Майор Брахт, Джудер Михелевич.

- Чем обязан? — поёжился Марк.

- Исключительно слабоумием вашего покойного папаши! — криво ухмыльнулся майор. — У него не хватало памяти держать всё в голове. Поэтому он вёл записи. Шифрованные, конечно. И хорошо шифрованные. У меня ушло полтора года на полную дешифровку. Зато когда я закончил... Почитайте, для начала, вот это.

Он протянул Марку один листок. Марк пробежал глазами.

Побледнел.

- Откуда у вас это?

- Когда скоропостижно скончался член ЦК КПСС Франц Михелевич Лиандер, именно меня отправили описывать и опечатывать его бумаги. Я описал и опечатал. Кроме одной тетрадки.

- То есть вы совершили преступление по должности? — набычился Марк.

- Ну-ну, Марк Францевич, не делайте большие оскорблённые глаза. Если я передам эту тетрадочку куда следует — всем будет плевать, откуда я её взял. Ибо написанное в ней — куда интереснее, чем вопрос, откуда она возникла. Вы, надеюсь, помните, с какой суммы у нас начинается особо крупный размер хищений социалистической собственности? Ну, за который расстрел дают?

- Десять тысяч марок…

- Ну вот. А если верить этой тетрадочке, то только за пятилетку 1975-1980 годов лично вы расхитили как минимум полмиллиона. И это не считая ваших подельников. Главным из которых был член ЦК КПСС Франц Лиандер. Но он помер, спрос с него уже невелик. Опять же, свою долю он хранил очень компактно. Вы, надеюсь, в курсе, что в квартире вашего папаши была найдена шкатулка с драгоценными камнями? Тогда было решено не поднимать шума. Камушки просто изъяли в доход государства. Ну, не позорить же уголовным разбирательством покойного члена ЦК? Его всё равно уже не посадишь, а народу нужен образ честного, неподкупного партийца... Но вопросы, а откуда дровишки, остались. И я знаю на них ответы.

- Что вы хотите?

- Люблю умных людей. Триста тысяч. Лучше, если золотом и камнями, по образцу вашего папаши, царство ему небесное, склеротику.

- Мне надо время собрать эту сумму.

- Понимаю, понимаю. Это всё обсуждаемо. А пока собираете камни, вы сделаете ещё одно дельце.

- Какое?

- У вас есть сын, Джордж.

- Да я уже и сам не знаю, есть или нет. Он уехал из дома три года назад, больше я его не видел и ничего о нём не знаю.

- Что, такие прекрасные отношения в семье?

- Вам-то что?

- Ради вас же стараюсь. Младшенького своего вы, как я понял, не любите. Поэтому особо упрямиться не будете. И совесть не очень заест.

- Что вы хотите, гражданин майор?

- Причина вашей размолвки с сыном в том, что он не желал пойти, по вашему совету и увещеваниям дедушки, по партийной линии? Ибо искренне презирал и даже, можно сказать, активно отрицал базовые ценности нашей партии и советского государства? И не стеснялся всё это озвучивать, чем однажды довёл до белого каления преподавателя НВП в школе…

- Вам-то что?! Какое вам дело до наших внутрисемейных...

Мало ли кто в 15 лет какую глупость говорит?

- Это не глупость, Марк Францевич. Это антисоветская агитация и пропаганда. И об этом вы мне честно напишете.

- Донос? На родного сына?! Ну, вы наглейте, да не…

- Не орите, гражданин Лиандер, вы не на первомайском митинге у себя в колхозе! Я очень даже верю, что вы, где-то в глубине души — очень порядочный и совестливый человек. И вам ненавистна сама мысль о доносе на родного сына. И поэтому к расстрельной стеночке расхититель социалистической собственности Лиандер М.Ф. пойдёт с гордо поднятой головой, ибо он — не предатель собственной семьи. Семья, кстати сказать, в это же самое время останется без гроша, ибо конфискация имущества по вашей статье — дело такое же верное, как сегодняшний заход солнца ввечеру.

- Но зачем вам это? Вам что — за антисоветчину сажать некого? Вы получите свои деньги и убирайтесь!

- А гарантии?

- Какие ещё гарантии?

- Вашего молчания. Тетрадочку вашего папаши вы уничтожите, и станет вам обидно — зря я, что ли, воровал-воровал, а наворованным пользуется какая-то сволочь из госбезопасности? Захотите отомстить... Вот на этот случай у меня и должна быть гарантия.

- Но какой смысл?..

- Если вы напишете донос на родного сына, то вам уже не поверит никто и никогда. Сейчас вы ходите по нашей земле, а на лбу у вас — клеймо большими буквами: «Вор». Но это, особенно по нынешним временам, вам простят. А вот клеймо на том же лбу: «Стукач»... Или: «Подонок»... Ни-ког-да. Ну, и опять же: вашему мальчику в суде дадут года два или три. После освобождения обяжут проживать по месту прописки, то есть с вами бок о бок. Каждую ночь вы будете засыпать, зная, что есть в мире человек, который может раскрыть глаза Жорику — кто определил его в тюрьму.

- Вы... Ты…

- Не подбирайте оскорбительные слова, Лиандер. Я вот сейчас смотрю вам в глаза и вижу: вы меня дико боитесь. И всегда будете бояться. А значит — будете бегать у меня на коротком поводке. Согласитесь, это странно — моська, лающая на своего хозяина? Вот и не лайте.

2

- По какому поводу задержание?

Каким-то шестым чувством майор Брахт почуял что-то неприятное. Что именно? Чёрт его знает... В голосе доставленного в его кабинет арестанта не было нужной концентрации страха. Поначалу-то они почти все так себя ведут: говорят тихо, вежливо интересуются, рассуждают о каких-то своих правах; сообщают, что будут жаловаться; ото всего отпираются; никакой вины за собой не признают... Но за всем этим скрывается липкий страх от самого факта доставки в управление Комитета госбезопасности. Конечно, это не пресловутая Лубянка — управление по Мошковецкой области находилось в неприметном сером здании на окраине столицы. Но впечатление всё равно производило самое гнетущее.

И уж тем более просто обязано было произвести на этого субчика.

Его арестовали на виду у всего центрального рынка города Варского, с заламыванием рук и запихиванием в чёрную машину с тонированными стёклами. В кабинет, правда, ввели без наручников.

Но вот этот тон, каким был задан вопрос... Даже не удивление, а какой-то обыденный интерес. Как на рынке, откуда его привезли: почём помидоры?

- Вопросы здесь задаю я! — майор поднял тяжёлый взгляд на задержанного. Лучше бы не поднимал.

Первые несколько секунд тот рассматривал гэбиста с искренним интересом, потом — с интересом пополам с презрением.

- Гражданин Лиандер, Джордж Маркович?

- В паспорте всё написано, — он кивнул на лежавшую перед майором на столе красную книжечку.

- Вы бы лучше не выделывались и отвечали на вопросы.

- А кто вы такой, чтобы я вообще с вами разговаривал?

- Что?! — Брахт начал терять терпение. Вот водился за ним такой недостаток. Комфортно он себя чувствовал, когда разговаривал с папашей этого субчика. Там всё было просто: или наворовавшийся председатель колхоза-миллионера даст, сколько потребует майор, или пойдёт по расстрельному коридору к стеночке. И, честно сказать, Брахт не ожидал, что у этого ничтожества окажется такой сын.

- Представьтесь для начала! — усмехнулся арестант.

Майор взял себя в руки. Как можно более холодно и презрительно произнёс:

- Комитет государственной безопасности Северного СоюзаСоциалистических Республик. Майор Джудер Брахт.

Задержанный ещё раз посмотрел на гэбиста и вдруг произнёс:

- Иуда.

- Что?

- Джудер — это вас здесь переименовали. Ваше родное имя — Иуда. Причём вас здесь ещё искренне презирают. И вряд ли только за то, что вы — еврей, хотя антисемитов в вашей конторе — что говна за баней.

На несколько секунд Брахт был вынужден отвернуться. Такого удара ниже пояса он не ожидал.

При рождении он действительно был Иудой. В традиционной еврейской семье, исповедующей иудаизм и поэтому не считающей Христа Мессией, — абсолютно нормальное имя. Иуда Мойшевич Брандт. Сын старосты синагоги. Впрочем, не такое уж и плохое положение: среди прихожан еврейской молельни было немало уважаемых людей, вплоть до партийных активистов. Приходили, конечно, в основном тайно, но верили, видимо, основательно. И уважали старосту. Прихожанин Соломон Меер, доктор юридических наук и профессор, лично проконтролировал весь ход вступительных экзаменов в университет. Вуз, конечно, не Яхве весть какой — ведомственный, неприметный... Но — столичный. И диплом ожидался очень даже неплохой, с таким в провинции на любую юридическую работу возьмут с удовольствием.

Когда Иуда Мойшевич учился на четвёртом курсе, отца арестовали. Комитет госбезопасности. А студента Брандта вызвали поговорить с глазу на глаз.

Многие приёмы — как заставить задержанного говорить, не прибегая к физическому воздействию — теперешний майор Брахт использовал по полной программе исключительно потому, что... Его первый куратор до сих пор снился ему в кошмарах. Жуткий человек, который не бил, не кричал, не грозил. Даже голоса не повышал. Просто... В конце беседы студент Иуда валялся у него в ногах, обливался слезами и умолял не ломать всю дальнейшую жизнь.

Куратор согласился. В обмен на Большую Подлость. Донос Иуды Мойшевича Брандта на своего отца позже стал одним из основных документов, на которых строилось обвинение. Группа евреев во главе с раввином и со старостой синагоги вела антисоветскую деятельность и готовила побег на Запад путём незаконного перехода государственной границы СССР. Распространяла клеветнические слухи о преследованиях евреев в СССР за исповедание иудаизма. И так далее.

Бывший научный руководитель студента Брандта, профессор Соломон Меер, даже не успел отвесить мерзавцу пощёчину — его тоже арестовали по тому делу. Студента перераспределили к другому научному руководителю — партийному активисту, трепачу и полному невежде по части юриспруденции. Хотя... И с этим партийным фуфлогоном студент Брандт старался лишний раз не встречаться, даже для научных консультаций. Псевдонаучное ничтожество, компенсирующее свою убогость горлопанством на митингах, смотрело на Иуду Мойшевича с таким нескрываемым презрением…

…Когда ему дали нового куратора, а новый куратор выдал новый паспорт, Иуда Мойшевич вдруг понял — это его судьба. Презираемым он будет всю свою жизнь. Товарищи из органов оценили его донос: диплом, даже с отличием, был уже на новое имя. Теперь стукача звали Джудер Михелевич Брахт. Кто придумал это странное, дикое, несуразное имя? Забей! — криво усмехнулся новый куратор. — Будешь проходить в одном ряду с Владиленами, Октябринами и прочими Энмарками. Но Энмарком — в честь Энгельса и Маркса — подопечного не назвал. Назвал Джудером, не особо скрывая, что это — какое-то извращение гэбэшного филолога над именем Иуда.

С тех пор новый сотрудник госбезопасности отличался, во-первых, чрезвычайной ретивостью, во-вторых — склонностью к унижению подследственных. Сначала помогало хорошо. Все эти интеллигентики: литераторы, научные сотрудники, профессора... Как же легко с них слетала спесь! «Я учёный!» Говно ты на палочке! И ведь соглашались, в самом ближайшем времени — да, да, говно. И подписывали всё, что надо.

И вот теперь…

Это был укол в самое больное место.

- Так в чём меня обвиняют? По какому поводу была вся эта комедия в Варском?

Задержанный явно глумился над майором.

- Что, не ожидал, что мы тебя всё-таки найдём? — Брахт предпринял последнюю попытку наезда на арестанта.

- И долго искали?

Очень спокойный голос. Очень презрительный тон.

- Главное, что нашли.

- Гражданин Иуда, переходите уже к делу. Чем я вам так понадобился, что вы устроили весь этот цирк посреди рынка? Ну, в самом деле, не прибежал же к вам мой районный военком, весь в слезах, и с жалобами, что я уже который год не тороплюсь отдавать так называемый долг так называемой родине.

- Вот и признался… — довольно прошипел майор.

- В чём? — удивился задержанный.

- «Так называемый долг так называемой родине». Ты будешь сидеть по полной программе за антисоветскую агитацию и пропаганду!

Торжествующе майор взглянул на арестанта. И отшатнулся в неподдельном ужасе.

Такой взгляд он тоже видел. На очной ставке. Она всё-таки была. Доносчик-сын и обвиняемый по его доносу отец. Глубоко верующий иудей. В глупых романтических книжках это называется «в его глазах отражалась скорбь еврейского народа». Моисей Брандт смотрел на сына как на прокажённого и на безумца одновременно. Он не желал ему зла, поскольку этого выродка уже проклял Всевышний. И наказал так, как никто из людей не в силах наказать.

- Да… — как-то грустно произнёс сидевший теперь перед майором Брахтом задержанный гражданин Лиандер. — И что...

Вы серьёзно?

- Более чем!

- Нет, правда, что ли? Ведь вам, чтобы меня найти, надо было разослать ориентировки по всей стране. Я ведь мог, например, уехать куда-нибудь на Дальний Восток. Какое-то невероятное количество ваших кадровых сотрудников и внештатных стукачей рыскали, выясняя — а где у нас Жора Лиандер? И это всё — ради того, чтобы на пустом месте сваять нового диссидента? Майор, или прекращайте уже юморить и говорите по делу, или поезжайте отдохнуть в санаторий для нервных больных.

- Ты меня будешь учить, что делать, мразь?!

У Брахта уже не было больше сил сдерживаться. Такого он от арестованного точно не ожидал.

- Нет, майор, вы что — это всё серьёзно?

- Более чем!

- Ну, тогда этой стране точно пи.дец... Вот прямо так и можете записать в протокол. Пи.-дец.

- Это ещё почему?

- Я ведь догадываюсь, откуда у вас эта блажь, майор. В самом лучшем случае, у вас есть показания нашего школьного военрука. Я уж не знаю, чего он вам наплёл, но сам факт... Несколько лет тому назад я задал на уроке НВП какие-то непатриотичные вопросы, которые привели в дикую ярость учителя. Учитель, прооравшись матерно, понял, что вопрос лучше замять для ясности. С ним был совершенно согласен директор школы. Вроде бы плюнуть и забыть. И вдруг — выскакивает какой-то откровенно убогий и комический майор госбезопасности Иуда; организует розыск по всей стране; посылает в городок Варский казённую машину и трёх дуболомов, сидящих на казённой зарплате... До каких мышей вы до.блись, майор? И вот это называется — «великая советская держава»?

…Майор Брахт и сам не помнил, когда с ним такое было в последний раз. Стрессов в его жизни было полно. Накануне защиты диплома он чуть не угодил в психлечебницу — весь год от него шарахались и преподаватели, и однокашники, как от зачумлённого. Над ним издевались, хотя и очень тонко, оба куратора. Но как-то он научился с этим жить. И вот выяснилось — плохо научился.

У Брахта снесло крышу.

С размаха он ударил этого проклятого арестанта. Тот полетел на пол. Майор выскочил из-за стола, навалился сверху:

- Убью, мразь!..

- Не-а, не убьёшь… — задержанный, лёжа на полу, сплюнул кровь из рассечённой губы и криво усмехнулся. — Я тебе зачем-то живой нужен. Ты просто не понял, с кем связался. Будет тебе теперь и процесс над очередным диссидентом, и скандал в западной прессе... Поц!

Этим еврейским ругательством он добил майора окончательно. — С кем связался?! Это ты не знаешь, с кем связался!

…Тяжёлый, оглушающий удар куда-то в висок. Потеря сознания. Куда-то волокли по какому-то коридору. Зачем-то закатывали рукав. Этот буйнопомешанный еврей в форме майора КГБ почему-то приплясывал в углу и что-то подвизгивал про подопытных кроликов. Какой-то укол.

А потом было хорошо. Никакой боли. Полная ясность сознания. Очень чёткая картинка, словно откуда-то… сверху. Ярко освещённая комната; чем-то похожа на процедурный кабинет в больнице. Стены отделаны белым кафелем. Лампы дневного света под потолком. На полу возятся двое: тот самый странный еврей в форме и человек в белом халате. Еврей уже не бодрый; наоборот — бледен, трясётся весь. Человек в халате, напротив, злой и какой-то багровый.

- Сколько ты ему вколол?!

- Полный шприц…

- Пять кубиков?! Ну ты и идиот... Там смертельная доза, по нашим расчётам, должна быть два — два с половиной… — И что теперь делать?

- Сухари сушить! На твоих руках — труп! Прямо у тебя на рабочем месте!

- И у тебя — тоже!

- Ага, нашёл дурака! Ты ему вколол пять кубиков! И пальцы на шприце все твои! И я тебя сдам с превеликим удовольствием, потому что ты — буйный идиот, а твоё место — в психушке тюремного типа! До конца твоей никчёмной жизни, свинья с пейсами!

Ты что наворотил?!

- И что... Совсем нет выхода?! Неужели никакого?!

- На тебе — труп…

Да, кстати, они действительно возятся с чьим-то неподвижным телом, распростёртым на полу. Пытаются делать какую-то реанимацию…

Эээ, позвольте! Труп поразительно похож на... Это кто — труп?!

3

...Первые несколько дней он просто не мог понять — что происходит? Это вообще реальность или какой-то очень странный и дурной сон?

Постоянные жуткие головные боли. Больничная палата с решётками на окнах. Какие-то капельницы, которые никак не помогают снять эти головные боли. А ещё — надо было думать. Соображать. Оказывается, иногда это очень больно в самом прямом смысле этих слов — думать. Потому что в странном сне (или всё-таки странной яви? или в бреду?) вдруг появилась Мария. И бывший директор её детского дома Рейнольд Александрович. А с ними — два еврея. Один — малорослый, щуплого телосложения, в сером костюме при галстуке, лет под пятьдесят на вид. Другой — высокий, толстый, в очках в золотой оправе, с седенькой бородкой; на вид лет за пятьдесят. Первый похож на адвоката, второй — на доктора.

Они и были — адвокат и доктор.

В городишке Варском вообще редко когда кого арестовывали. Тем более вот так публично, на рынке, на глазах у толпы народа, с заламыванием рук и запихиванием в чёрную машину с тонированными стёклами. Силами сразу троих бугаёв. Поэтому новость была — на весь городок. Мария узнала уже тем же вечером.

…Они жили вместе уже два года. Казалось, знали друг о друге всё. Последнее, что выяснилось экспериментально-опытным путём, — из Марии, кажется, получалась прекрасная мать. Ещё месяца за три до родов они договорились: если рождается мальчик — имя даёт Джордж; если девочка — Мария. Родилась дочка; над именем молодая мать долго не думала — в честь лучшей подруги назвала девочку Стефани. Джорджу тоже понравилось.

Маленькую комнату сразу решили переделать в детскую, для чего сначала переклеили в ней обои. Джордж достал последний писк моды — недавно запущенные в производство обои для детских комнат, с рисунком из мультика: весёлые, улыбающиеся медвежонок Винни Пух и поросёнок Пятачок с большим красным шариком. Марии так понравилось, что в детской она поселилась сама. Впрочем, объективных причин для этого тоже была куча. Малышка запросто могла проснуться в три часа ночи и расплакаться — просыпалась и мама, убаюкивала её. Выходя утром на кухню, смотрела на мужа (да, именно на мужа; какая разница, что штампа в паспорте нет и в свидетельстве о рождении Стефки прочерк в графе «Отец»?) немного виновато. Кухней теперь тоже заведовал он; надо заметить, взрослую еду готовил вполне прилично, а питание дочери Мария не доверяла никому, сама всё делала. Невыспавшаяся, непричёсанная... Джордж обнимал её, называл своей красавицей. Молодая мама была счастлива.

На торжественный ужин по случаю появления Стефани на свет зазвали и Рейнольда Александровича. Как-то уместились все вместе в большой комнате: молодые родители, виновница торжества, лучшая подруга Стешка с мужем, детдомовский папа.

Теперь вот довелось свидеться в тюремной больнице. Ибо вдруг выяснилось: у Рейнольда Александровича есть в столице очень хороший друг, росли в одной коммуналке. Наум Ройзман, живая легенда советской адвокатуры. Во всей стране не нашлось бы и десятка юристов, у кого был загранпаспорт с заранее открытой выездной визой во все страны и международное признание. А у Ройзмана — были.

Выслушав друга и рыдающую его типа дочку (ну, одну из лучших воспитанниц, какая разница?), легендарный адвокат сделал пару звонков... И на следующее утро примчался в Варский сам. Он был заранее готов защищать задержанного Лиандра. Потому что... Когда-то давно по антисоветской статье сел в тюрьму «соучастник сионистского заговора» Арон Ройзман, родной брат Наума. Тоже щупленький, худой еврей, слабого здоровья. Умер от туберкулёза в тюрьме. Организатором дела, по которому сел Арон, был тогда ещё студент выпускного курса юрфака Иуда Брандт, написавший донос на родного отца.

Поэтому адвокат Наум ещё и своего друга привёл. Которого Рейнольд Александрович не знал. Но от этого — не менее известного в каких надо кругах. Доктора медицинских наук, профессора психиатрии, академика Лазаря Майрановского. Как оказалось, у светила медицины по тому делу о «сионистском заговоре» тоже сел один из близких родственников.

Вместе с доктором в тюремную больницу попали и качественные лекарства. Головные боли мало-помалу стали стихать, сознание — проясняться. Да, это был не сон. И не бред. Уголовное дело по обвинению Лиандра, Джорджа Марковича, 1961 года рождения, в антисоветской агитации и пропаганде — существовало.

На вопрос, а что это было — ну, тогда, в подвале, когда сделали какой-то странный укол? — доктор ответил туманно: это был новый, ещё не испытанный как следует препарат из общей серии «сыворотка правды». Вспоминать об этом событии сразу же запретил. Не было такого — и всё. Ибо не могут люди с пламенным сердцем, холодной головой и кристально чистыми руками заниматься тем же, чем занимались врачи-убийцы из фашистских концлагерей — испытывать на живых людях какие-то сомнительные психотропные средства.

Туманно говорил и адвокат Ройзман. Наконец тяжело вздохнул и спросил:

- Джордж, вы готовы?

- К чему?

- Узнать, с чего началось это дело? Мне удалось ознакомиться с ним целиком, включая секретную часть... Хотя Иуда сопротивлялся, как мог. Впрочем… — тут Наум Абрамович криво усмехнулся, — сейчас этому дегенерату не до чужих тайн… — Да, говорите.

- Вот копии, ознакомьтесь.

Три доноса. Основной — от Марка Лиандра. Подкреплён письменными показаниями, за собственноручными подписями допрошенных, жены доносчика Гертруды и старшего сына Джозефа Марковича Лиандра.

…А майора КГБ Джудера Брахта вызвали в Главное управление. На ту самую Лубянку. Вместе с начальником Мошковецкого областного управления генерал-майором Лаудицем. Одновременно.

В кабинет заместителя председателя комитета они вошли также вместе. Генерал-полковник сидел за рабочим столом, просматривал какие-то бумаги. На вошедших взглянул мельком, продолжил читать свои документы. Оба приглашённых стояли, не смея лишний раз вздохнуть. Оба прекрасно понимали, чем кончаются такие спектакли — с демонстративным невниманием Большого Начальника. …Может, сразу застрелиться? Или сначала всё-таки придушить на глазах у товарища генерал-полковника этого долбо.ба Иудушку?

- Майор Брахт, вы по-английски понимаете?

Генерал-полковник оторвал голову от бумаг, мельком взглянул на Иудушку. Спросил так, как обычно спрашивают, а не найдётся ли спички — закурить.

- Так точно, понимаю!

- Ну, тогда прочитайте и переведите вслух, чтобы генерал- майор Лаудиц тоже понял. Там отчёркнуто.

Генерал-полковник порылся среди бумаг на своём столе и протянул Иудушке газету. У того потемнело в глазах.

Казалось, что тяжелее недавно пережитого стресса ничего быть не может. Каким-то чудом удалось спасти этого самого Лиандра, пройти на волосок от посадки за непредумышленное убийство (это оптимистический вариант, если решат наказывать по закону) или от внутреннего разбирательства (это — пессимистический вариант, почти гарантированно с летальным исходом). Сколько водки вылакал майор Брахт, пытаясь хоть как-то заглушить дикий страх, он уже и сам сейчас не помнил. И руки тряслись до сих пор — и явно не столько от количества выпитого, сколько от ужаса пережитого.

Выяснилось, что бывает и хуже.

Газетка была американская. Называлась «New York Times». Отчёркнутая красным карандашом статья была помещена на третью полосу, где занимала всю верхнюю половину страницы.

«Advocate Roysman’s New Battle».

- «Новая битва адвоката Ройсмана»…

- Ройзмана, майор. Это просто они так фамилию написали. Читайте, переводите вслух товарищу генерал-майору.

Генерал-полковник даже улыбнулся, вроде как ободряюще — мол, давайте, майор, вы справитесь.

Иудушки хватило только на первый из пяти столбцов текста. Дальше он сам себя не помнил. Кроме одного ощущения — обоссался. Вот в самом прямом смысле — из штанины потекло. И какие-то безумные крики ужаса; истерика; одновременно — что-то умоляющее из общей серии «не убивайте!».

Так что дальше генерал-полковник рассказал генерал-майору своими словами.

Ну да, когда-то органы недоглядели. Наум Ройзман казался нормальным таким, типично советским евреем. Но получил известность, завёл международные связи... Как волка ни корми — всё равно в лес смотрит. В смысле — на этот свой Израиль. И вообще — на Запад. Статейка написана другом Ройзмана, известным американским журналистом. Учитывая сенсационность материала — опубликована в «New York Times», и, похоже, это только начало. В ближайшие дни ожидаются перепечатки текста ведущими западными газетами. Автор статьи, по проверенным данным, уже приглашён на постоянную работу в штаб кандидата в президенты США от Консервативной партии Рональда Рейгонда. Известно, что Рейгонд резко негативно настроен по отношению к СССР, является убеждённым антикоммунистом, несколько раз публично успел назвать СССР «империей зла». Этот журналист и его сенсационный текст — немалое подспорье Рейгонду в президентской гонке, в которой он и так фаворит.

Речь в тексте шла о том, что в Северном Союзе Социалистических Республик развёртывается удивительный и очень показательный судебный процесс. За антисоветскую агитацию будут судить внука недавно умершего члена ЦК Компартии. Есть сведения, что для получения необходимых показаний КГБ пытал задержанного и применял к нему запрещённые психотропные препараты. Конкретные детали обвинения: в СССР ученик старшего класса уже не имеет права спросить учителя на уроке, что же такое долг перед родиной и откуда он берётся? Всё это в совокупности свидетельствует как о полномасштабном, системном политическом кризисе советской власти (в которую не верят даже ближайшие родственники партийных руководителей), так и о том, какую звериную жестокость будет проявлять агонизирующая красная империя. И как она опасна не только для тех несчастных, что родились на этой проклятой одной шестой части суши, но и для всего человечества. Слова о «разрядке» — блеф; «борьба за мир во всём мире» — блеф; или прямо сейчас цивилизованные страны наденут смирительную рубашку на эту дикую азиатскую страну, или мир окажется на грани катастрофы.

- Ну, допустим, про мир на грани катастрофы — чистая пропаганда и клевета… — брякнул ошарашенный генерал-майор.

- Сам знаю, что клевета и пропаганда. Ты это объясни читателям этой паскудной газетёнки и в штабе кандидата в американские президенты Рейгонда... А заодно объясни — где ты нарыл этого мудака и что нам теперь со всем этим делать? И с мудаком, и с этим… как его… Лиандром Джорджем Марковичем?

При словах о мудаке — последовал указующий жест в сторону майора Брахта. Впрочем, тот уже тихо лежал в уголке генеральского кабинета без сознания.

4

…Этот день не заладился с самого утра. Голова болела, память подводила, внимание и сосредоточенность — почти на нуле; бумаги на столе чуть не сами собой путаются. Кое-как доработав положенное время, судья Ульрих прямо на середине закрыл очередное заседание, быстро переоделся, вызвал такси. Домой, домой, скорее домой! Принять ванну, выпить что-нибудь, как выражается жена, от головы и — спать. Спать, спать, спать!

Он даже не успел удивиться и испугаться. Ну да, сегодня он был рассеян, измучен головной болью и поэтому в ловушку загнал сам себя.

Такси за ним явно прислал Крысолов.

Как только судья рухнул на переднее сиденье рядом с водителем, ему в затылок упёрлось дуло пистолета.

— Спокойно, Ульрих. Не дёргайтесь. Иначе я буду вынужден вас сильно огорчить.

Водитель профессионально обыскал судью. Нет, это были не какие-то бандюки. Это спецслужба. Крысолов ведь уже около года — руководитель Службы безопасности Президента Северной Федерации.

Этот образ возник в голове Ульриха сразу после прочтения в жёлто-криминальной прессе очередного сенсационного репортажа больше года назад. На пустыре на окраине столицы найден труп вора в законе Коростеля, которого опоили «царской водкой» — жуткой смесью кислот, разъедающей даже чистое золото. Потом были ещё публикации. Только-только отменили цензуру — освободившиеся, наконец, из-под гнёта тоталитарной системы золотые перья упражнялись в сенсациях кто как мог.

Крысолов! Да, именно так. Жуткий Крысолов из средневековой легенды, которого сильно обидели глупые горожане. Тогда он сильно разозлился, заиграл на своей волшебной дудочке и увёл из города всех детей, чем обрёк его на вымирание.

За прошедшие полтора года Крысолов увёл почти всех. С поистине адской изобретательностью. Доставившего ему неслыханные нравственные страдания вора в законе — заставил почувствовать, что это значит — «жжёт внутри». Продажного начальника тюрьмы, иуду — нашли задушенным. …Для полного счастья в минувшем августе Крысолов увёл в небытие Страну Советов. Остался только судья Ульрих.

Господи, да сегодня же!.. — осенило его.

Сегодня — седьмое июля 1992 года. Ровно 10 лет назад судья Ульрих вынес свой приговор по уголовному делу Крысолова.

На бешеной скорости лжетакси уносилось прочь от Мошковца.

Пистолет от головы убрали, но судья не дёргался — бесполезно.

И разговаривать они, наверное, не будут. Так что он молчал.

…Автомобиль остановился во внутреннем дворе кафе. Кафе было закрыто; на дверях висела табличка: «САНИТАРНЫЙ ДЕНЬ». Ну да, сегодня Крысолов завершит свою санитарную обработку. И место выбрал... Это городок Варский, то самое кафе, где Крысолов когда-то встретил свою Большую Любовь. Которую потом убили, так что у Крысолова осталась только Большая Ненависть к тем, кого он считал виновными в смерти Большой Любви.

Крысолов вообще любит спецэффекты и театральность. Тонкая натура, склонная к художественному творчеству. Десять лет назад он отлично, высокохудожественно резал по дереву. Впрочем, резать у него и сейчас неплохо выходит.

- Проходите. И без глупостей.

Какие уж глупости. В сопровождении двух мрачноватых типов судья через кухню прошёл в полутёмный зал кафе. Его усадили за дальний столик в углу.

Напротив сидел Крысолов. Молча рассматривал приведённого к нему гостя поневоле. На столике стояла бутылка коньяка, два хрустальных стакана, тарелки с какими-то нехитрыми закусками. Крысолов открыл бутылку, плеснул немного в оба стакана.

- Вы выглядите измученным, Ульрих. Выпейте, вам полегчает.

Судья внимательно посмотрел на бутылку. На жидкость в стакане. Принюхался. Крысолов рассмеялся.

- Ульрих, я не повторяюсь! Это — не «царская водка». Это всего лишь хороший армянский коньяк. Расширяет сосуды, успокаивает нервы, предотвращает преждевременные инфаркты и инсульты. Пейте, не бойтесь.

Судья отхлебнул. Крысолов указал на тарелки.

- Закусывайте, не стесняйтесь. Вы ведь ещё и поужинать-то не успели…

- А зачем мне теперь ужинать? Джордж Джорджиевич, вы ведь привезли меня сюда, чтобы убить? Ну так и убивайте.

- Вы что же — готовы к смерти?

- К смерти нельзя быть готовым. Её всё равно боятся все. Но... Я знал, что однажды это произойдёт и со мной. Я видел, как вы убирали всех, по очереди... Всех, кто вас тогда посадил.

- Ну, допустим, не всех. Например, мой драгоценнейший папаша был расстрелян вполне официально, за хищения в особо крупном размере, по приговору советского суда. Сначала ваш коллега назначил ему в качестве меры исправления пулю в затылок, потом коллегия ваших коллег… извините за каламбур… это всё одобрила. Впрочем, я отметил это забавное совпадение — его расстреляли 20 марта 1985-го. В этот день Марии должно было исполниться 28…

Крысолов отхлебнул из своего стакана, мрачно посмотрел на судью и продолжил:

- Моего братца Джозефа — тоже, по большому счёту, отправили на тот свет ваши. Сначала он вместе с папашей, за соучастие в хищениях, тоже сгоряча схлопотал расстрел; потом апелляционная инстанция заменила высшую меру на 15 лет строгого режима. Я потом специально перечитывал дело о его смерти — и, как ни старался, не нашёл там ничего, что опровергало бы официальную версию. Гибель от несчастного случая на производстве в колонии. 1986 год. Вот не надо доверять циркулярную пилу телегентишке с образованием уровня «Высшая партийная школа»; у них руки не под пилы заточены. В том же 1986-м ваши психиатры в вашей психушке залечили мою мамашу. Их я тоже вполне понимаю — какого чёрта годами занимать койку в больнице и тратить продукты и лекарства на безумную старуху, не подающую никаких шансов на возврат к осмысленному существованию?

Крысолов налил ещё по полстакана. Кивнул судье:

- Выпейте! Это освежит вам память.

- Скажите, а почему вы оставили напоследок именно меня?

Ульрих поднял взгляд на Крысолова. Тот рассматривал его уже не мрачно, а как-то заинтересованно. Рассматривал долго. Потом заговорил, как будто обращался совсем не к судье.

- В Священном Писании христиан есть такие строчки… что-то типа жалобы или претензии. «Ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч!» Как будто про вас написано, Ульрих. Я понимаю, почему вы согласились вести мой процесс. Председатель КГБ СССР Хук, пытаясь спасти свою шкуру, рассказал мне всё. После того как стало ясно, что показательного процесса над антисоветчиком Лиандром не получится — было решено устроить уголовный процесс над спекулянтом Лиандром. Потому что — ну, не отпускать же! Слишком много я вашим тогда крови попортил. Я догадываюсь, с каких верхов вам позвонили и отдали приказ — судить и посадить.

- Мне никто не звонил, Джордж Джорджиевич. Звонили председателю Мошковецкого областного суда. Он просто вызвал меня и приказал. А я... Впрочем, вы всё равно и не поймёте, и не помилуете.

- А вы всё-таки расскажите.

На судью смотрели глаза какого-то экстрасенса. Крысолов словно пытался прочитать его мысли. А заодно — страшно подавлял волю к сопротивлению.

- Знаете, какое было у меня самое главное впечатление, когда я читал ваше дело, Джордж Джорджиевич?

- Слушаю с интересом.

- Я удивлялся — как же вы не похожи на меня. Вот во всём. Взять хотя бы эпизод с вашей… гражданской женой. Ну, когда ей захотелось полежать в ванне, а у вас в квартире ванны не было, поэтому вы сняли номер люкс в отеле на выходные. Я бы так не смог никогда.

- Почему?

- Про таких, как я, говорят «не орёл». Я бы обделался от страха от одной мысли — а ну, кто узнает? Пойдут слухи, кривотолки... Где взял денег на красивую жизнь? А у меня — только начало карьеры. И тот же председатель областного суда решает — кого продвинуть, а кого — задвинуть... В общем, я не рыпался, что называется. Он вызвал. Поручил вести дело... Я правильно понимаю, что сейчас у меня — что-то вроде предсмертной исповеди?

- Что-то вроде.

- Тогда слушайте. Да, я прекрасно видел, что это дело — туфта, сшитая не просто белыми нитками, а ещё вкривь, вкось и наспех.

И сажать вас за то, что вы продавали деревянные поделки своего же изготовления по той цене, по какой хотели, а не по разнарядкам Госкомцена — это бред. Но отказаться — значило бы поставить крест на моей карьере. К тому же я и в страшном сне не мог себе представить, что в итоге из вас выйдет и на какой должности вы окажетесь... И что крест будете ставить не на моей карьере, а на моей жизни.

- Ну, за белые нитки я понимал уже тогда. А вот все эти ваши решения... Вы же нашли лазейку в УПК, позволяющую назначить мне не пятилетку в колонии, а два года в тюрьме. Отправить меня отбывать наказание в Варский централ. Мария потом ездила ко мне на свидания на трамвае. Это-то что было?

Судья как-то жалко улыбнулся:

- Вы всё равно не поверите.

- А вы всё же расскажите.

- Я — не злой человек. По-настоящему злыми бывают люди или очень умные, или бесстрашные. А я — не очень умный трус, карьерист и приспособленец. Мне моя возможность и дальше работать судьёй; получать, со всеми доплатами, полтысячи марок в месяц; выйти на досрочную пенсию — всегда были важнее участи подсудимого. Да-да, и вашей тоже. Я знал, что вы отправитесь в тюрьму; ваша жена останется с маленьким ребёнком одна; почти без денег, потому что ваш приговор предусматривал конфискацию незаконно нажитого имущества... Что соседи за её спиной начнут шептаться, называя её воровкой, проституткой и всеми прочими словами... И что ни вы, ни она этого не заслужили. Поэтому... Я же всё-таки человек! Насколько мог, я облегчил ваш приговор. Я искренне думал, что вы отсидите свои два года, она вас дождётся, домой из тюрьмы вы приедете вместе на том самом трамвае. Рано или поздно всё это не то чтобы забудется, но, во всяком случае... Вы же лучше меня теперь знаете, у вас доступ к любым, самым секретным кремлёвским бумагам — сколько людей сидит у нас в тюрьмах за то, чего не совершали. Потом выходят, живут дальше, стараясь это забыть, как кошмарный сон. Я не учёл одного… — Чего же?

- Того, что я — это не вы. Я — не орёл. Вы — наоборот. Поэтому вы ничего не забыли и превратили в кошмар уже мою жизнь. Впрочем, зачем вам это знать? Это уже никого не волнует…

- Ульрих, вы уж коли начали — так исповедуйтесь до конца. Что вы там такого начувствовали за последнее время?

- Я знал, что за мной придут, чтобы забрать мою жизнь. Снача-ла я жутко этого испугался. Стал прикидывать варианты бегства в другую страну. Но вы стали руководителем Службы безопас ности Президента Северной Федерации, и я понял, что никуда я от вас не сбегу. Мне стало ещё страшнее. А вы... Вы всё не приходили и не приходили. Я чего только не передумал. Пока не понял — вы всего лишь пришли, чтобы рассчитаться со мной за мою прежнюю жизнь. За всё надо платить... Хотя я не думал, что, когда дойдёт до этого — мне снова будет так страшно. Умирать, наверное, всегда страшно. И всем. Тем более если ты — не очень умный трус.

- Спасибо за исповедь, Ульрих. Теперь отвечаю на ваш вопрос. Почему я оставил вас напоследок. Мне было непонятно вот это сочетание в вас… белого и чёрного, если хотите. Вы кто? Просто советский подонок-карьерист? Но почему тогда Варский централ, два года вместо пяти, возможность Марии ездить ко мне на трамвае? Я очень долго не мог этого понять. И решить, что же с вами делать. Извините за задержку.

- А теперь решили?

- Пожалуй, что да.

- И как вы будете меня убивать?

- Вообще, вас следовало бы утопить в проруби.

- Почему?

- А вы, Ульрих, всю жизнь только и делаете, что валандаетесь, как говно в проруби. Но сейчас лето, и проруби у меня для вас нет…

- И что же тогда?

За эти две или три минуты судья Ульрих поседел окончательно. Крысолов сидел напротив, рассматривая его тяжёлым взглядом. Абсолютно беспощадный, жестокий человек. Впрочем... Не сам ли Ульрих вырастил этого монстра? Поэтому судья молчал.

Крысолов налил ему полный стакан коньяка.

- Пейте! Вам понадобится. И вот это — тоже вам. Мало ли, в дороге сердечко прихватит, надо будет расширить сосуды.

Откуда-то из-под стола появилась вторая бутылка такого же коньяка.

- Вы сейчас произнесли ключевую фразу, Ульрих. «Я же всё-таки человек!» Не вы один.

Он уже смотрел не на судью, а куда-то… сквозь него. И говорил скорее сам с собой.

- Можно заставить себя убить другое существо, подобное тебе. Можно это сделать два раза… три… или пятьсот раз. Можно научиться убивать профессионально. Но если ты человек, каждый раз, даже пятьсот первый, позже приходит ощущение… несправедливости какой-то. Убивать — это противоестественно. По крайней мере, для людей. Допивайте коньяк и езжайте домой, Ульрих, вас отвезут.

- Вы хотите сказать... Вы меня не убьёте?

- «Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, так как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих!» Почитайте на досуге, Ульрих.

Жуткий человек поднялся со своего места, порылся в карманах, швырнул на столик сто долларов США одной банкнотой. Вышел через центральный вход. Со стороны кухни снова показались те двое, что привезли Ульриха сюда.

- Вам действительно лучше сейчас допить коньяк.

Судья подчинился. Мелкими глотками осушил весь стакан до дна, не ощущая никакого вкуса. Поднялся из-за стола.

- Садитесь в машину.

Они выезжали обратно в столицу через центр этого городка. На рыночной площади шло восстановление монастыря. Сейчас это стало модно — возрождение духовности называется.

- Вы можете остановиться? Ненадолго…

Один из подручных Крысолова остановил машину, другой вышел вместе с судьёй.

- Я на несколько минут... Вы позволите?

- Идите. Нам поручено всего лишь доставить вас домой. Ничего больше.

Седой человек, от которого несло спиртным, какими-то зигзагами, неровной походкой подошёл к ближайшей монастырской постройке, похожей на церковь. Дверь была закрыта, он стукнул в неё несколько раз.

- Вы куда? — откуда-то сзади появился удивлённый молодой монах.

- К Иисусу… — пробормотал Ульрих.

Неподалёку от монаха уже стояли двое — подручный Крысолова и какой-то старик, тоже в рясе. Старик обратился к монаху:

- Открой, пусть он зайдёт.

Внутри церкви было пустынно и неустроенно. Ремонт здесь начали недавно. Какие-то стройматериалы по углам, грязный пол, плохо сохранившиеся фрески на стенах... Одна, впрочем, сохранилась почти полностью. Какой-то водоём, на воде, как на суше, стоит Иисус, рядом с ним тонет человек, а Господь протягивает ему руку — на, хватайся, я спасу тебя!

- Господи, милостив будь ко мне, грешному!..

С минуту Ульрих на коленях стоял перед фреской и молчал.

В здание уже зашли и монах, и старик, и подручный Крысолова. Все смотрели на судью и молчали. Только монах — удивлённо, старик в рясе — как-то… ободряюще, что ли. А подручный Крысолова — равнодушно. Он получил приказ — доставить этого человека домой. У него работа такая. Но если объекту приспичило задержаться на несколько минут — что ж, это можно.

Ульрих встал, отряхнулся, вышел из церкви.

На Новый, 1993 год ему передали подарок: вырезанная на дереве иконка. Не написанная, а именно вырезанная. Какой-то святой преподобный держит в руках свиток, а в свитке написано: «Помни о часе смертном и вовек не согрешишь». На обороте — причудливая монограмма из переплетённых букв «Д» и «Л» и дата: «07.VII.1992».

5

«1917-1987. РЕВОЛЮЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!»

Большой, яркий пропагандистский плакат на фасаде здания особенно подчёркивал убогость вывески над боковым входом в полуподвал: «Металлоремонт». Кустарная лавчонка по починке всевозможных бытовых вещиц и, до кучи, ремонту обуви.

На лавочке напротив сидел человек. Довольно крупный мужчина с короткой стрижкой с залысинами, неопределённого возраста — лет, может, сорок, а может, и все пятьдесят, не поймёшь. Проводив взглядом последнюю посетительницу «Металлоремонта», он встал и сам направился туда. При входе, словно из ниоткуда, возникли ещё двое: бритый наголо азиат и гость с югов, вроде молдаванина или украинца. Шагнули в узкий коридор следом.

- Пять минут шестого — закрыто.

Мастер в лавчонке был один. Угрюмый, мрачный тип с лёгкой небритостью.

- А мы не по поводу ремонта, Джордж Маркович.

Трое незваных гостей, не особо стесняясь, шагнули за загородку. Мастер... Если он и удивился, то не сильно. Обвёл незваных гостей тяжёлым серо-стальным взглядом, на мужчине с залысинами задержался.

- Я думал, вы забрали уже всё... Чего вы ещё хотите? — мрачно спросил он.

- А ведь я вас вижу впервые, Джордж Маркович, — мужчина с залысинами тоже внимательно разглядывал мастера.

- Вы собираетесь валять дурака, полупочтенный? От вас Комитетом госбезопасности несёт за три версты. Чего вы ещё хотите?

Ремонтник говорил это негромко, но до крайности презрительно.

- С чего вы решили, что…

А молдаванин не удержался — присвистнул от неожиданности. Такого чутья от ремонтника он не ожидал.

- Полупочтенный, у меня была масса возможностей изучить вашу публику. Поэтому не валяйте дурака. От вас несёт конторой, как от алкаша — сивухой.

- И вы не хотите узнать, кто я такой?

- С вашими возможностями вы можете сделать липовые документы на любое имя.

Азиат, примостившись в углу, рассматривал ремонтника.

Людей такого типа он встречал, но редко.

Вкратце его ознакомили с биографией этого человека.

Несколько лет тому назад ремонтника на суде защищал один из лучших адвокатов страны. Приговор был — два года тюремного заключения за спекуляцию. На свободе у осуждённого осталась сожительница и маленькая дочь. Благодаря решению судьи об отбывании срока наказания не в колонии, а в тюрьме отсиживать предстояло в том же городе. Эти два года должны были стать хотя и очень неприятным, но кратким мигом в биографии.

Адвокаты были хорошие. Конфисковали по приговору, конечно, изрядно, но далеко не так много, как хотелось бы. За сожительницей осуждённого осталась приличная сумма денег и много хороших вещей. В частности, дорогое кожаное пальто. В нём она и гуляла в начале восемьдесят четвёртого в городском парке с маленькой дочерью, когда к ней подошёл грабитель.

Потом, говорят, он долго трясся и причитал. Потому что — абсолютно не его масть. Попугать ножиком — да, хотел. Он всегда так делал. А решительного отпора от молодой женщины, натерпевшейся всякого за последнее время, не ожидал. И как оно так вышло... Он честно этого не хотел! Он всегда до ужаса боялся мокрых дел! Он только хотел попугать, чтобы дамочка в импортном шмотье, одиноко гуляющая с маленькой дочкой в глухом уголке парка, не рыпалась. Не убегал от милиции, так и стоял, в состоянии шока, над телом женщины, убитой одним ударом ножа. Сразу признал свою вину и всё рассказал, как было.

Его должны были содержать в СИЗО, но отдельного СИЗО в маленьком городе не было. Был только спецблок в местной тюрьме — Варском централе. Куда убийцу и отправили. Но в спецблок он не попал. По ошибке (формально — именно по ошибке) преступник попал в одну камеру с сожителем убитой им женщины, и тот свернул ему шею.

Сейчас этот сожитель сидел на табуретке у верстака и вежливо, но вполне доходчиво хамил их старшему. Хотя… кажется, он действительно потерял в этой жизни всё.

Но, чёрт возьми — это вот сейчас что было? «Несёт конторой за три версты». Это паранойя, озарение, случайная догадка, особый род чуйки на опасности… — что?

А ремонтник не обращал на азиата никакого внимания.

- Так чего вы хотите, полупочтенный?

- Разговора по душам хочу, Джордж Маркович.

- А точнее?

- Вы когда последний раз писали сочинение?

- В школе, в выпускном классе.

- И какая была отметка?

- «Хорошо».

- А на «отлично» написать могли бы?

- Смотря на какую тему.

- Вы быстро соображаете. Я бы хотел, для начала, чтобы вы сходили в магазин канцтоваров и купили там школьную тетрадку. И в ней написали бы максимально обстоятельное сочинение на тему «Как я общался с Иудушкой Брахтом». Чем больше подробностей — тем лучше. Самые мелкие детали. Всё, что только сможете вспомнить.

Впервые за всё время разговора ремонтник внимательно обвёл взглядом всю троицу.

- А вам это зачем, полупочтенный? И что произойдёт, если я вас просто пошлю к чёрту?

- Хорошие вопросы, Джордж Маркович. Только пока что вопросы задаю я. Поэтому следующий — чем вам так дорог майор советской милиции товарищ Можейко, чьё фото на городской доске почёта вы за последние две недели минимум трижды рассматривали не меньше, чем по десять минут? Да-да, я в курсе и насчёт этого. Подходили и рассматривали. Подолгу. Зачем?

- Захотелось.

- Я бы хотел услышать более детальный ответ.

- А я бы хотел, чтобы вы освободили помещение. Рабочий день закончился, мне пора домой.

- Джордж Маркович, так вы же здесь и проживаете. Номинально вам дали после освобождения комнату в общежитии, вы за неё аккуратно вносите квартплату, а ночуете обычно прямо здесь, на рабочем месте. Вон и раскладушку себе поставили. Тоже, кстати, почему?

- От большой любви к советскому народу и его передовому классу — пролетариату. Просто обожаю наших трудящихся и их посиделки на коммунальной кухне.

- Вот это уже лучше — ближе к истине. Так всё-таки — чем вам так глянулся майор Можейко?

- Для меня он лучший милиционер Советского Союза. Я в восхищении.

Он продолжал внимательно разглядывать всю троицу. Крепкие мужики средних лет и младше, одеты в неприметное, слегка поношенное и сугубо гражданское, внешность тоже ничем не примечательная…

- Это как-то связано с тем, что именно Можейко проводил в своё время обыск в квартире вашей сожительницы по вашему уголовному делу?

От этого взгляда азиат слегка поёжился. Обыватели так не смотрят. При подобных разговорах они или запуганы, или, наоборот, начинают кричать, истерить... В глазах, соответственно, или страх, или черти пляшут. Ремонтник обвёл всех троих тяжёлым равнодушно-презрительным взглядом. Такие азиат видел, когда ему на учёбе показывали фотографии фашистских карателей из старых уголовных дел военной поры. Ничего в тех глазах не было — только равнодушная готовность убивать, если скажут.

- Если вы хотите продолжения разговора, полупочтенный, то вам всё-таки придётся ответить на несколько моих вопросов. Для устранения некоторых непоняток.

Ремотник произнёс это таким тоном, словно не сомневался — ему сейчас ответят.

- Задавайте, Джордж Маркович.

- Номер раз — к чему вы устроили цирк? Вот эти два клоуна — они вам для чего? Вы не похожи на хлюпика — случись в нашем разговоре какое-то недопонимание, явно и сами бы справились, если бы я набросился на вас, например, с молотком. Решили меня попугать?

Молдаванин уже хотел что-то сказать, но жестом старшой остановил его.

- Зачем вы, Джордж Маркович, вот так — об уважаемых людях? Тем более совершенно вам незнакомых.

- Для меня достаточно того, что вы, полупочтенный, по всем признакам — из Комитета государственной безопасности. Та же сучья порода, неповторимая. Они — ваши подручные. Уважать мне ни вас, ни их не за что, а пугать будете моих соседей по общаге — у них вы ещё не успели отнять ни жену, ни дочь, ни имущество. Так зачем весь этот цирк?

- Ну, представьте себе, что сейчас у вас смотрины. И меня интересует мнение о вас этих двух человек. Кстати, вы бы хоть с ними сначала познакомились, а уж потом записывали их в клоуны.

- А зачем мне какие-то имена и фамилии, написанные в одном из паспортов, которых у каждого из вас явно несколько? И что вы ещё не поняли из моего уголовного дела, которое явно прочитали?

- Фрагментами прочитал, фрагментами. И из чужих рук. И поэтому — да, есть к вам вопросы. И есть нужда устроить вам смотрины.

- Ну, допустим... А что это за комедия с сочинением проИудушку? Или в архив суда вас пустили, а в архив КГБ — нет?

Что я вам могу такого рассказать, что вы не читали в личном деле вашего сотрудника Брахта?

С полминуты старшой очень внимательно разглядывал сидящего перед ним мастера мелкого металлоремонта. Тот тоже молчал.

- Я хочу с ним повидаться. А он со мной — не очень. Как и с вами, наверное. Как вам такой ответ, Джордж Маркович?

Тот в ответ хмыкнул и пожал плечами. Не то чтобы поверил, хотя…

- Итак, вернёмся к товарищу милиционеру Можейко. Джордж Маркович, вам придётся принять как данность — я человек упёртый. И эту информацию я от вас, так или иначе, получу.

Ремонтник в очередной раз оглядел всю троицу. Заговорил медленно, явно преодолевая какие-то особо мучительные воспоминания.

- При проведении обыска гражданин Можейко с особым цинизмом издевался над Машей. Она очень любила мягкие игрушки, их у нас в квартире было много. При обыске Можейко с каким-то особенным удовольствием вспарывал ножом всех этих мишек, зайчиков… типа, искал спрятанные в них деньги и драгоценности. В конце концов всё закончилось истерикой Маши. А теперь убирайтесь, хватит с вас на сегодня. Я напишу вам сочинение, зайдите дня через два. Будут ещё вопросы — зададите их тогда.

Это было произнесено тихо, но азиат вздрогнул. Посмотрел на молдаванина. Тот спешно сунул в карман слегка дрожавшую руку.

Старшой же помолчал (неужели тоже преодолевал душевные волнения?), потом посмотрел на ремонтника.

- Каким именно образом вы мечтаете убить Можейко, Джордж Маркович?

- Мечтают дети в детском саду — после рассказов тёти воспитателя о том, в какой прекрасной стране они живут. Не смею более задерживать. Не тратьте зря время — сегодня я больше не собираюсь с вами разговаривать, кто бы вы ни были.

Старшой обернулся. Кивнул азиату и молдаванину — пошли. Уже у самого порога бросил.

- А всё-таки вам не мешает познакомиться. Его (кивнул на молдаванина) зовут Мыкола. А его (кивнул на азиата) — Азраил. Нетрудно запомнить, правда?

На выходе обернулся к азиату. Спросил взглядом — ну, как он тебе?

- Шайтан! — не сдержался тот.

6

Мыкола заявился в аккурат через два дня, ближе к вечеру. Кепочка, потёртая куртка. С виду — обычный работяга, который сам не докумекал, как совладать с починкой какой-нибудь бытовой фигни.

Ремонтник не удивился. Он, кажется, вообще разучился чему-либо удивляться. Хотя с его-то биографией…

Молча протянул свёрнутую трубочкой школьную тетрадку. Когда Мыкола её развернул, на обложке увидел надпись от руки не особенно ровным почерком: «Сочинение. Как я общался с Иудушкой Брахтом». Несколько страниц, исписанных с обеих сторон тем же почерком.

- Останься сегодня ночевать здесь! — изображать всю эту формальную вежливость ему было как-то не в кайф, пусть этим Старшой балуется. — Тебе не привыкать. В десять вечера выйди во двор прогуляться.

- Ну что, по-прежнему не боишься?

Нарочито забрызганный осенней грязью старый «Москвич» в кромешной тьме уносился куда-то в сторону лесного массива за городом. За рулём сидел Мыкола, ремонтник сидел рядом.

- Какая разница? Кто бы вы ни были — от вас, похоже, всё равно никуда не денешься.

- А вот это правильно. Поэтому не дури и ничему не удивляйся.

Оставив машину на опушке леса, они какое-то время шли среди деревьев. Довольно скоро стали заметны отблески костра — в ночном осеннем лесу их было видно издалека.

На крохотной полянке среди деревьев и в самом деле горел костёр. Около него сидели Старшой и азиат (Азраил, кажется?), а рядом…

К берёзке был привязан человек с кляпом во рту. Видимо, привязали его давненько — от холода и ужаса он уже почти не мычал и не дёргался.

- Тебе что-нибудь говорят такие имя и фамилия — Карл Брикс? Точнее, Карлушка Брикс? — Старшой, видимо, тоже решил обходиться без церемоний, даже здороваться не стал.

- Вообще ничего не говорят.

- А с Машей ты когда-нибудь обсуждал её бывших, которые у неё были до тебя?

Мыкола цепко взял ремонтника за руку — давай без фокусов, так надо.

- Ну, допустим. Только среди них никакого Брикса она не называла. И Карлушку тоже.

- Ещё бы. Она, наверное, тебе и не рассказывала... Хотя чего там приятного? Когда ей было 14 лет, её попытался изнасиловать один засранец, с которым они вместе воспитывались в детдоме.

- Об этом она говорила. Кажется, даже морду ему расцарапала.

- Ага, именно. Причём так, что шрамы остались на всю жизнь. Тем паче, она для полного счастья разбила его башкой стекло шкафа, стоявшего в спальне. Так что морду попортила основательно. Ну, а теперь познакомьтесь. Засранца того звали Карлушка Брикс, а ещё у него был старший сводный братец по беспутной мамке, с другой фамилией. Братца звали Можейко. И когда ему представилась возможность безнаказанно поиздеваться над твоей Машей, он ту возможность не упустил.

Да, это был он. Рожа, конечно, перекошена ужасом, но — это был майор Можейко. Отличник милиции города Варского, угодивший аж на городскую доску почёта. При приближении к нему Старшого и ремонтника он ожил, задёргался и что-то замычал.

- Итак, повторяю вопрос — как именно ты хотел бы его убить?

- Не знаю точно... Но живот бы я ему распорол без вариантов.

Как он — Машиным игрушкам.

- Знаешь, Азраил подумал в том же направлении. Так что извинись потом перед ним за клоуна, нехорошо получилось.

Мыкола вытащил из кармана небольшой охотничий нож.

Ремонтник посмотрел на Старшого.

- Решил повязать кровью? Ну что же, это лучше, чем ничего... Хотя бы один ответит за всё.

Взяв нож из рук Мыколы, он шагнул к привязанному к берёзе человеку.

- Стой! — в последний момент Азраил вскочил и вцепился емув руку. Ремонтник с удивлением воззрился на него.

- Не умеешь — не берись! — отрубил азиат. — Что ты собрался с ним делать? Будешь, как пьяная баба в домашней попойке, тупо колоть его ножиком в живот? Пара десятков абсолютно бесполезных ран, море кровищи… а его потом в реанимацию и опять жив-здоров?

- Считай это авансом! — откуда-то из-за плеча негромко произнёс Старшой. — Я имею желание заключить именно с тобой один из главных договоров в своей жизни. И для начала помогу тебе расправиться с одним из твоих заклятых врагов.

- Кто ты вообще такой? — ремонтник повернулся к нему. — И как тебя зовут?

- Пока что называй меня Агран. А кто я такой…

Несколько секунд он смотрел на огонь костра. И отвечал куда-то, как говорят в театре, в сторону.

- Я не знаю, откуда у тебя это чутьё — но я действительно довольно долго сотрудничал с Конторой. Хотя в штате никогда не был.

- А кем ты там был?

- Я был ликвидатором.

- И они тоже? — ремонтник обвёл взглядом Мыколу и Азраила.

Старшой кивнул.

- Весело... И что случилось потом?

- Потом мне тоже попался на жизненном пути Иудушка Брахт. Кстати, некоторым образом, из-за тебя. Не случись вся та история с тобой, его бы не убрали с глаз долой на самые грязные дела. Но он насвинячил и там.

- И поэтому ты пришёл ко мне за сочинением. Хочешь установить, где он обретается сейчас, и для этого тебе нужен максимум данных о его привычках, характере... Так?

- Люблю умных людей.

- А что за договор ты хочешь со мной заключить?

- Натурального обмена.

- А точнее?

- Ты сейчас хочешь только одного — отомстить твоим обидчикам. Как я понимаю, список там довольно длинный, а Можейко в нём первый, потому что до него тебе сейчас проще всего дотянуться. Правильно?

- Люблю умных людей.

- Я могу тебе в этом помочь. А ты мне поможешь начать новую жизнь. С новым паспортом.

- И как я это сделаю?

- Ты вспомнишь, что ты — внук члена Центрального комитета Коммунистической партии Северного Союза. Что был незаконно осуждён по делу о спекуляции, по которому ты реабилитирован официально. И амнистирован к 70-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции по делу об убийстве. Короче, тебе тоже пора начинать новую жизнь. Хватит варским старушкам кастрюльки клепать. Азраил!

Он кивнул азиату. Тот, в свою очередь, кивнул ремонтнику.

- Вот, смотри, как надо! Один из вариантов японского харакири, считается самым болезненным. И крови минимум.

Азиат решительно рванул рубашку и майку на теле привязанного к дереву майора Можейко.

…Такой отчаянный утробный вопль мало кто слышал. Мент бился в конвульсиях так, что, казалось, вот-вот сломает берёзу, к которой его привязали.

- Ну, а это ты уже и сам пробовал, правда?

Одним движением Азраил свернул шею Можейко.

- Он всё равно уже потерял сознание от болевого шока.

А Мыкола смотрел на ремонтника. В некоем изумлении. Потом посмотрел на Аграна.

- Ты видел?

Агран кивнул. Оба воззрились на Джорджа.

- Что? — не понял он.

- Ноль эмоций. Ты не видел себя со стороны. Ты смотрел на расправу над этим ментом как на нечто само собой разумеющееся. Ни шока, ни радости. Тебя бы с удовольствием взяли в ликвидаторы, подучить только.

- Твои прежние работодатели мне не оставили другого выбора. Я хотел резать деревянные игрушки. Они посчитали это спекуляцией. Теперь я буду резать их. …Да, а что это означает — «Агран»?

- Это марка оружия. Израильский автомат. Почти ничем не уступает по характеристикам нашему калашу, только значительно компактнее.

- А Азраил?

- Это ангел смерти у мусульман. По Корану, он приходит забирать души в момент смерти.

- Что ж, достойная компания. Есть мнение, что мы сработаемся.