Долгий путь к исцелению (гет)

Едва войдя в «Клуб ворона», Каз уже знал, что Инеж вернулась в Кеттердам.

Часть ее команды была взята из Отбросов, татуировка с вороном по-прежнему гордо красовалась на их запястьях. Это не являлось союзом как таковым — ничего столь формального и обязательного, — Призрак ничего не должна была Отбросам, как и наоборот. Тем не менее Инеж тщательно нанимала людей, в чьей преданности могла быть уверена, а Каз хотел, чтобы его банда занималась работой, которая не вызывала у него активного неприятия. Соглашение действовало. Инеж платила им, Каз брал долю.

Иногда он задумывался: что, если бы они с Инеж работали вместе более официально? Если бы Отбросы были ее людьми, столько же сколько его; если бы он был желанен на ее корабле и без приглашения. Нелепая мысль: последнее, что им обоим было нужно, так рост слухов о том, что они дороги друг другу. В Бочке союз такого рода — всё равно что свадебные колокола, а он видел, чего стоил Инеж один взгляд, замеченный Ван Эком.

Кеттердам был слишком опасен для таких глупых мечтаний.

Их цели на самом деле даже не совпадали. Инеж охотилась на чудовищ, а Каз являлся чудовищем. Каким-то образом он заставил ее поверить в обратное, но он знал правду. Рано или поздно ему это еще аукнется.

Каз стряхнул с себя ненужную меланхолию и прошел к бару, чтобы взять выпить. Нога горела, но он надеялся, что глоток чего-нибудь крепкого заглушит боль достаточно, чтобы подняться наверх. Несколько членов банды приветствовали его кивком или улыбкой, но Каз нацепил одно из своих самых хмурых выражений, так что им хватило ума не пытаться заговорить с ним. У него за спиной Шпект и еще несколько человек из команды «Призрака» праздновали возвращение на землю, рассказывая истории о своей последней миссии против рабовладельческого корабля.

Упомянули имя Инеж, и Каз немедленно прислушался. Тепло и гордость невольно затопили его, когда они описывали, как она сама убила пятерых работорговцев, и двенадцать моряков чувствовали себя так, словно их пятьдесят.

— Это было невероятно, — сказал Дмитрий, светловолосый равкианец, которого Каз нанял в начале своего пути с Отбросами. — Она быстра как ветер и бесшумна как привидение. Этому проклятому миру повезло, что у этой женщины сердце в нужном месте, иначе нам всем была бы крышка.

— Ты выглядишь по уши влюбленным, парень, — усмехнулся Шпект.

— Хэй, разве можно меня винить? — ответил он с кривой улыбкой. — Видали, какая она хорошенькая? И добрая. Я не против сводить ее на свидание, или пару.

Всё тело Каза застыло.

— Да, конечно, свидание — именно то, что у тебя на уме.

— Не путайте меня с собой, засранцы. Чтоб вы знали, я джентльмен.

— О, нынче это так называется?

— Джентльмен или нет, — возразила Анита, положив подбородок на кулак и наклонившись к нему, — она тебе не по зубам, Дим. Твоя единственная положительная черта — твое смазливое личико.

— Как ты смеешь забывать о моем сносном остроумии и скромном банковском счете? — ухмыльнулся он. — И ты считаешь, у тебя больше достоинств, Анита?

— Я по крайней мере более утонченная, чем вы все, дикари.

— Ха! — засмеялся Шпект. — Болтай больше!

В ушах Каза пронзительно зазвенело, и звуки комнаты поблекли. Он предпочел бы, чтобы Дмитрий не был джентльменом — тогда у него была бы хорошая причина для гадкого чувства в груди и великолепный предлог, чтобы разбить его смазливое личико о барный стул. А так единственным преступлением Дмитрия была констатация очевидного. Конечно, Инеж была хорошенькой. На самом деле «хорошенькая» — слишком слабое слово. Каз не мог винить его за то, что у него нормально функционирует зрение.

Ему необходимо было убраться отсюда, прежде чем он вытворит какую-нибудь глупость, которая в конечном счете подвергнет риску команду Инеж и его репутацию, но он не мог отвести взгляд от смеющегося лица Дмитрия, от мужественной щетины на челюсти, от тонких светлых кудрей. Он был высоким, красивым, сильным. И скорее всего не разваливался на части от малейшего соприкосновения с человеческой кожей.

Каз усилием воли отвел взгляд и начал подниматься по лестнице.

Он забыл выпить спиртного. Нога болела адски.

К тому времени, когда он добрался до чердака, на лбу блестели капли холодного пота, и возникло ощущение, что либо его сейчас вырвет, либо он потеряет сознание. Каз перенес свой кабинет вниз именно по этой причине, но он знал, что Инеж будет ждать его наверху. Он всегда находил ее там, когда «Призрак» возвращался в Кеттердам.

Когда Каз, открыв дверь, увидел ее, этого было почти достаточно, чтобы забыть всё — боль, вину, мешанину эмоций этого дня. Струна напряжения лопнула, освобождая его. Инеж небрежно сидела на окне, как бывало раньше — до того как она покинула город, — распущенные темные волосы шевелил ветер. Вороны, которых она нашла время покормить, взволнованно прыгали вокруг нее, узнавая ее аккуратные пальцы. Один помоложе устроился у нее на коленях, и она мягко поглаживала его взъерошенные перья.

«Хорошенькая» — и близко недостаточно. Она воплощала всю красоту мира.

Каз перевел дыхание, чувствуя, как на губах расцветает усталая улыбка.

Инеж повернулась к нему, и улыбка, которую она подарила ему в ответ, была именно той, которой ему не хватало как воздуха каждый раз, когда ее не было рядом — теплая, добрая, красивая и ее.

— Ты вернулась раньше запланированного, — сказал Каз.

Он пытался говорить безучастно, но он по-прежнему улыбался, и Инеж нисколько не обманулась.

— Я знаю, — кивнула Инеж. — С днем рождения.

Его потрясенное лицо, должно быть, представляло собой то еще зрелище, поскольку Инеж рассмеялась легким мелодичным смехом. Он спросил бы, откуда она знает, но на самом деле, это был бы глупый вопрос. Инеж хранила все его тайны, так почему этой быть исключением?

Она спрыгнула с окна, заработав несколько раздраженных криков от своей стаи воронов, и достала из сумки маленький шелковый сверток.

— Я принесла тебе подарок, — сказала она.

— Настоящий подарок на день рождения, — произнес он, саркастично выгнув бровь. — А открытку я тоже получу?

Проще было насмехаться над жестом, чем осознать всё его значение, тяжесть свертка в руке. Каз не получал подарков на день рождения с тех пор, как умер его брат.

Инеж знала это не хуже него.

— Хм, я подумывала об этом, — ответила она. — Но решила, что ты сожжешь ее.

— Естественно. Я не собираюсь оставлять валяться бумаги с компрометирующей информацией.

Инеж важно кивнула с притворно серьезным выражением и махнула на сверток.

— Хочешь открыть его?

Каз оценил не сказанное «ты не обязан». И еще больше — то, что Инеж не произнесла этого вслух.

Но Каз хотел открыть его. Однако сначала он повернулся привычным жестом стянуть перчатки и положить их на стол. Он пытался носить их меньше, особенно когда оставался один, но в конце концов ощущение мурашек по коже всегда становилось слишком сильным. Однако когда Инеж была рядом, Каз чувствовал себя храбрым. Храбрость — самое меньшее, что ему следовало проявить.

Он развернул шелк, обнаружив под ним кубик из красноватого дерева, как раз такого размера, чтобы поместиться в его ладони. Его покрывала сложная резьба, которая явно указывала на наличие двигающихся частей, но когда Каз попытался потянуть за бока, они практически не пошевелились. Он нахмурился.

— Мой кузен — плотник, но специализируется на таких штуках, — объяснила Инеж. — Тебе надо найти способ открыть его, ничего не сломав. Предполагается, что это трудно, — она сделала паузу, от шутливой улыбки на щеках появились ямочки. — Я достала тебе самый сложный.

Каз изучил кубик, ловкие пальцы провели по краям и резьбе. Он видел, Инеж сказала правду: он должен открываться. Но как? В груди зажглось любопытство. Как давно он не испытывал этого чувства по отношению к чему-то, что не обещало денег?

— Ты достала мне головоломку, — растерянно произнес Каз.

Инеж склонила голову:

— У тебя выражение лица как у голодного кота, который только что нашел раненую канарейку. Так что могу я заключить, что это была хорошая идея?

— Да, — без колебаний ответил Каз, слишком сосредоточенный, чтобы смущаться; он повертел кубик, проверяя определенный нажим, насчет которого у него было подозрение. — Я его одолею.

— Достойный вызов для лидера Отбросов, — важно произнесла Инеж. — Весь Кеттердам следит за тобой, затаив дыхание.

Улыбка сама растянулась на губах. Инеж всегда немного дразнила его, но освободившись от контракта, стала делать это чаще и более открыто. Каз не мог объяснить, почему это приносило ему удовольствие. От любого другого — не считая неиссякаемого юмора Джеспера — он бы возмутился недостатком уважения и быстро поставил бы этого человека на место. Но Инеж, смеясь над ним, никогда не стремилась унизить его. На самом деле, скорее наоборот.

— Спасибо, — Каз заставил себя отложить пока кубик, хотя уже знал, что засидится над ним допоздна, не в состоянии спать, пока не решит загадку; чтобы отвлечься, он небрежно произнес: — Слышал, с тех пор, как я в последний раз тебя видел, ты одолела еще несколько чудовищ.

Инеж гордо ухмыльнулась той солнечной улыбкой, которая всегда поражала Каза тем, насколько сильно он хочет ее поцеловать. Инеж начала рассказывать о том, что случилось на рабовладельческом корабле, со своей точки зрения. Ее версия событий была более скромной, она включала больше молитв и больше беспокойства, но в итоге результат был тем же самым.

Инеж нашла свой путь и была великолепна на каждом его шагу.

И тогда вместе со знакомой гордостью пришла боль. У Каза больше не было пути — только сила инерции, которая несла его вперед, потому что так проще, чем остановиться.

Неужели нет ничего, что ты хотел бы изменить?

Неужели никогда не было другой мечты?

Испытывал ли он когда-нибудь такое удовлетворение, какое испытывала Инеж, исполняя свою миссию? Испытает ли он когда-нибудь подобное умиротворение, или лишь вопрос времени, когда город заберет у него еще больше и подарит ему еще одну причину для ярости? Впервые за долгое время Казу было что терять, и немало.

Что, если он ничего не потеряет?

Кем был Каз Бреккер, когда не злился?

Должно быть, Инеж почувствовала перемену в его настроении — она всегда чувствовала, как он всегда чувствовал ее присутствие, — поскольку закончила свой рассказ и осторожно положила ладонь ему на запястье. Каз закрыл глаза. Проще было сосредоточиться на ее прикосновении, когда он так скучал по ней, проще не обращать внимания на поднимающуюся волну.

Проще, но никогда не просто.

Большой палец Инеж медленно провел по татуировке на его запястье. Мгновение спустя она сказала:

— Мои родители в Кеттердаме.

— Приехали отдохнуть? Прекрасный выбор, — ответил Каз.

Он знал, что Инеж снимает для таких случаев небольшую квартиру в более спокойной и безопасной части города — он помогал ей выбрать округ и хозяина, — но насколько он знал, они еще ни разу не воспользовались возможностью. Новость породила полную надежды мысль: возможно, это означало, что Инеж собирается немного дольше пробыть в городе.

— Что-то вроде того, — улыбнулась Инеж. — А также они хотели бы познакомиться с тобой.

— Мы уже знакомы.

Она закатила глаза:

— Полуприветствие, пока мы все рыдали, не считается. Они приглашают тебя на ужин.

Каз мог только ошарашенно вытаращиться на нее:

— На ужин?

— Не знаком с этим понятием? — съязвила она, выглядя слишком позабавленной ситуацией. — Оно включает еду.

— Твои родители хотят поужинать со мной, — повторил Каз.

— Такова идея.

— И ты этого хочешь?

— Не беспокойся, я предупредила, чтобы они не ждали хороших манер от керчийского парня.

Каз не улыбнулся, и выражение лица Инеж стало более серьезным и немного обеспокоенным.

— Ты не обязан соглашаться. Это просто приглашение.

— Я… — начал Каз, не уверенный, чего именно он хочет, но разочаровать Инеж в списке не стояло. А намного ли лучше разочаровать ее родителей, приняв их приглашение? — Честно говоря, я просто не понимаю, почему они хотят меня видеть.

На этих словах беспокойство Инеж переплавилось в тепло — нечто любящее с толикой изумления.

— Они хотят познакомиться с тобой, — просто ответила она, — потому что они любят меня, а ты важен для меня.

Каз понятия не имел, что на это ответить. Такое простое высказывание. Оно не должно бы так сильно поражать его. На самом деле, это не было даже открытием, но слышать произнесенное вслух не то же самое, что видеть Инеж на своем подоконнике.

— Хорошо, — сказал он грубым как наждачная бумага голосом.