Драбблы по Звездным войнам (джен)

Примечания:

Написано по заявке:

"Энакину снится один и тот же сон, где какой-то очень высокий молодой человек с темными длинными волосами протягивает руку девушке, а вокруг все горит."

Вопреки вроде бы отсылкам к 7-ому эп., о которых говорил заказчик, у автора девушка, окруженная огнем, мгновенно и однозначно проассоциировалась с панчалийской принцессой Драупади. А высокий брюнет рядом — ну конечно же Васудева Кришна! В итоге получился кроссовер с "Махабхаратой")

За идею о том, что Карна — глава разведки Хастинапура, мои благодарности Бригите О'Брайн.

…но кто допрежь

Из земных царей не карал мятеж

И не ведал при этом бед?

Бригита О’Брайн, «Баллада о царской чести»

Пламя бушует, вздымаясь до высоких потолков, пожирает дорогую мебель и роскошные ткани. Рвутся в окна языки огня, танцуя свой танец, смертоносный для любого человека. И она посреди пожара — сама словно живое пламя — в ало-огненных одеждах. И пусть сбито и скомкано платье, пусть порваны драгоценные ожерелья — женщина не пытается привести их в порядок. В ее зрачках пляшут языки пламени — отражения ли того, что пожирает покои вокруг или отблеск иного, что сжигает ее душу?

На пороге комнаты — высокий черноволосый мужчина в царских одеждах. Он протягивает руку к ней:

— О, подруга моя, уйми огонь своей ярости, прошу тебя! Уже все жены твоих мужей и слуги в ужасе сбежали из дворца — скоро их примеру последуют и прочие обитатели вашего царства! — В его голосе ирония переплетается с сочувствием, но разъяренная царица не замечает ни того, ни другого.

— Как могу я внять твоей просьбе, о Говинда?! — она всплескивает руками и кричит, запрокинув голову. — Как могу успокоить огонь гнева, в котором сгорает моя душа? Мой супруг Юдхиштхира, чей долг — заботиться и уважать свою жену, счел возможным поставить на меня в игре в кости и проиграть, точно последнюю рабыню! И когда надо мной насмехались кауравы, когда старший из них приказывал мне сесть к нему на колени, точно наложнице, когда его брат пытался раздеть меня в царском собрании, мои пятеро мужей лишь стояли и молча смотрели на это! Пусть же сгорит дворец, построенный ими, слабыми и не способными отстоять ни свое царство, ни свою свободу, ни жену! Пусть сгорит их город — чтоб не достался он проклятым кауравам! Пусть сгорит весь этот мир, в котором возможна подобная несправедливость!

Драупади вскидывает руки к небесам — и вздымается покорное ей пламя. Снаружи доносятся крики ужаса — огонь уже охватил кроны деревьев у окон дворца.

— Повремени сжигать весь мир, подруга! Ты познала горечь боли и несправедливости — но одинока ли ты в своем страдании? Если твои враги подняли руку на тебя, царицу, и посмели раздевать тебя, задумайся, каково же живется в их владениях обычным женщинам? Подумай об этом. И направь огонь праведного гнева на грешников, творящих беззаконие. Твоя пламенная душа способна уничтожить или очистить этот мир — так исполни же свое предназначение!

Царица кивает и ступает вперед, навстречу Кришне; пламя, покорное ей, сгущается вокруг нее, окутывает ее фигуру. Чтобы спустя мгновение взметнуться неукротимой волной, затапливающей дворец, а вслед за ним — и весь город. Огонь вздымается до небес, растекается реками — и затапливает одну за другой окрестные земли и страны, поглощая весь мир…

…юноша срывается с постели, разбуженный собственным криком. Он бросается к окну, но за ним непроглядная южная ночь. Стрекочут цикады, пьянит аромат цветов в дворцовом саду. И нет ни огня до небес, ни пламенных рек. Там, за окном, мирно спит Хастинапур, столица великой империи Кауравов.

Юный принц тяжело оперся на откос окна. Уперся лбом в холодный мрамор. И минут пять мерно, не спеша, в наиболее изысканных выражениях хаттской речи, от которых покрылся бы краской любой обитатель Нар-Шаддаа, высказывал в пустоту ночи все, что он думает о Силе, предвидении будущего, отцовских кузенах и их общей жене. Наконец выражения иссякли, но настроение не улучшилось. Кровь все еще кипела; хотелось то ли отдать приказ «база-дельта-ноль» (что было невозможно ввиду отсутствия ИЗРа под рукой), то ли просто и незатейливо придушить Силой тетушку Драупади (что было невозможно ввиду пребывания оной в изгнании за пределами империи). Впрочем, был еще один способ, хорошо знакомый по прошлой жизни — и юноша стремительно направился прочь из своих покоев в дворцовую конюшню.

Оседлать коня было если не минутным делом, то получасовым; и принц уже был на полпути к воротам, когда чья-то сильная рука из темноты перехватила поводья:

— Далеко собрался, принц Лакшмана? — перед ним стоял Карна, побратим его отца, уже много лет возглавлявший разведку Хастинапура. По этикету, юный принц должен был бы приветствовать его, но сейчас перед глазами все плыло, в разуме мешались видения прошлого и будущего, жизни Энакина и Лакшманы; и он не был уверен, что сможет хотя бы вспомнить необходимые слова — на языке вертелись лишь ругательства, понятные тому, кто вырос на Татуине среди пиратов и контрабандистов, но никак не уроженцу арийских земель.

Должно быть, сибовец (да нет же, в Хастинапуре нет СИБ,.. вспомнить бы, что есть…) что-то разглядел такое в лице сына ювраджа, что осторожно, но крепко сжал его плечо, одновременно забирая поводья из рук.

— Оставь в покое лошадь. Пойдем, пройдемся.

Какое-то время они просто молча шли по саду; юноша всматривался в звездное небо, ковшом раскинувшееся над головой. Звезды здесь были яркие и огромные — точь-в-точь как глубоко в татуинской пустыне…

«Я хочу побывать на каждой!»

«Ты не всесилен, Эни. — А должен быть. И однажды буду. Я тебе обещаю…»

«Я не хочу потерять тебя, как потерял мать!»

Лакшмана яростно потряс головой. Воспоминания всплывали в разуме — яркие и жгучие, словно звезды над головой. Безумная боль, отчаяние и тоска — память из прошлой жизни и предчувствие из настоящей смешивались и спутывались в тугой клубок.

Первым заговорил Карна:

— Лакшмана, ты сам не свой последние дни. Что происходит?

— Когда-то я говорил: я помню многое из своей прошлой жизни. Тогда,.. — Лакшмана не сразу собрался с мыслями, — у меня был дар предвидения… Хотя, вернее было бы назвать его проклятием.

Рассказ вышел коротким — даже слишком.

— … в последний раз, когда я попытался предотвратить увиденное, мои действия привели к исполнению видения.

Про то, что он услышал, когда в последний раз обращался к магистру Йоде с просьбой помочь разобраться в видении, Энакин уточнять не стал.

— Полагаешь, все связано с жаждой мести Драупади?

Юный принц усмехнулся — криво и зло:

— Скорее всего — я знал женщин, подобных ей. В стремлении отомстить их ничто не останавливало.

И не стоит вспоминать, что та бешеная альдераанка — его биологическая дочь. Была. В прошлой жизни. Может быть, Драупади — это она и есть? Или Мон Мотма?

Лакшмана честно обдумал эту мысль. Потом отмел. Драупади старше него самого; стало быть, Лея Органа-Соло, равно как и «мама Альянса», еще совершенно точно были живы, когда панчалийка появилась на свет из жертвенного огня. Не сходится. Впрочем, какая разница?

— …в конце концов, ей не дали разорвать нашу империю пополам и сделать своего мужа царем — это ли не повод для мести?

— Ты помнишь условия изгнания пандавов, Лакшмана? — интересуется Карна. — В самих этих условиях есть ключ к решению твоих предвидений.

Двенадцать лет провести в лесах, не заключая политических союзов. И тринадцатый — неузнанными среди людей. Если же за этот последний год кто-то узнает пятерых братьев или их жену — изгнание продлевается еще на двенадцать лет.

— Разыскать их вовремя, — предлагает Энакин-Лакшмана. Как же все просто. Наверно. — Но если не удастся, войны не избежать.

— Вполне возможно, что даже и в первом случае войны не избежать — слишком многие в арийских землях заинтересованы в ней, — замечает разведчик. — В войне, которую ты предвидишь. И у меня остается лишь один вопрос…

Он останавливается — взгляд в упор, глаза-в-глаза:

— На чьей стороне будешь сражаться ты, Энакин Скайуокер?