С мертвыми на мертвом языке (гет)

Примечания:

The dark tenor — “Love is light”

1997 год.

​Гермиона тихо приподнимается на локте и смотрит на спящих на полу Рона и Гарри. Их лица расслаблены и спокойны, и она на мгновение замирает, стараясь навсегда запомнить их такими. Ей кажется, что чем дальше, тем глубже станут их морщины, тем суровее, тяжелее взгляд. Как бы это мгновение покоя не оказалось последним. Несколько минут Гермиона вглядывается в лица, еще сохранившие отголоски детских и любимых ею черт, а затем поднимается. 

​Ее вновь мучает бессоница — слишком много мыслей в голове, слишком много «а если» и «быть может». Волдеморт бесчинствует на свободе, Дамблдор мертв, за Гарри началась самая настоящая охота, как только ему исполнилось семнадцать, — люди со смехом загоняют зайца, — и последние несколько дней навалившегося на страну тяжелого, жаркого августа, растекшегося солнечным золотом по улицам, они скрывались в доме его почившего крестного на площади Гриммо.

​Гермиона стягивает со спинки дивана, на котором спала, халат, кутается в него и, поспешно оглядевшись, — она была уверена, что в одной из теней прятался Кикимер, следя за тем, чтобы они не осквернили слишком многое из того, что принадлежало Блэкам — возвращает взгляд теряющемуся в ночи дверному проему. 

​Губы трогает слабая, почти незаметная ухмылка, когда Гермиона представляет, как, ворча и рыдая, домовик будет избавляться от имущества великого семейства, потому что очистить его от прикосновений грязнокровки и предателя крови будет уже невозможно.

​Вооружившись волшебной палочкой, прислушиваясь к неутихающим шорохам, Гермиона бредет по дому. Она открывает каждую дверь и заглядывает в каждую комнату. Чувствует, как горло щекочет первобытное волнение перед темнотой — она знает, что ничего ей не угрожает, но все равно готовится в любой момент увидеть страшное чудище, сотканное из стекшихся со всего дома теней и собравшегося из буквально ощутимых кожей страданий членов канувшей в лету семьи.

​В этом доме тяжелый воздух, сколько бы они не проветривали и не пытались избавиться от привкуса отчаяния. У Гермионы мелькает странная мысль — если бы не Беллатриса, Сириуса ненамного позже убил бы сам дом. 

​Гермиона поднимается на третий этаж и подходит к массивным круглым дверям. Это — огромная библиотека, прячущая в себе несметные богатсва знаний, собиравшихся поколениями и поколениями волшебников. Одна из ее самых любимых комнат, хотя и смущали взгляды некоторых портретов уже давно мертвых Блэков. Изредка между стеллажами можно было встретить того или иного мага. Они все отличались схожими чертами — чем дольше сравнивать членов этой семьи между собой, тем больше общего можно найти, — высокомерные выражения лиц и гнетущее, многозначительное — недоступное ее пониманию —молчание.

​Портреты, висевшие в библиотеке, никогда не разговаривали и не позволяли себе издать и звука. Они даже не шевелились. Если бы Сириус не сказал Гермионе со злым смехом, что это магические картины, она была бы уверена, что их нарисовали магглы. 

​Гермиона отворяет двери и заходит внутрь. Замирает в дорожке лунного света и с благоговением оглядывает кажущиеся бесконечными ряды стеллажей. В библиотеке не слышно ни скрипа, ни шороха, которыми дышит, живет остальной дом. Гермиона отмахивается от страха, заворочавшегося в желудке — наверняка какие-нибудь грамотно наложенные заглушающие заклинания.

​Она медленно направляется вглубь библиотеки. На палочке дрожит слабый белоснежный огонек. Такие ночные прогулки помогают успокоить бешеные мысли — что-делать-что-делать-что-делать, — убаюкать уставшее и опустошенное сознание. Уже привычное волнение, словно доза наркотика. Гермиона учит себя бояться постоянно, потому что она чувствует, нет, знает, что в будущем страх будет ее основной эмоцией.

​Она боится Волдеморта, но стены древнего, опутанного паутиной оберегающих заклинаний, Блэковского дома обманчиво заставляют чувствовать себя в безопасности. Но как только Гермиона ступит за порог, страх поймает ее в свои сети.

​Ноги сами заводят ее за один из стеллажей и, разглядывая корешки книг, она доходит до стены. Там висит один из молчаливых — заколдованных — портретов: юный волшебник с вечно сведенными к переносице бровями. Гермиона задумчиво разглядывает острые черты лица, дорогую мантию и серебрянную брошь, которую он поправляет худыми паучьими пальцами. 

​Вдруг портрет шевелится — Гермиона растерянно делает шаг назад и вскидывает волшебную палочку. Комично. Она готова сражаться с картиной.

​Глаза потрета смеются, и Гермиона чувствует, что заливается румянцем. Огонек освещает маленькую, почти незаметную подпись в углу — Регулус Арктурус Блэк.

​Р.А.Б.

* * *

​Она спит все хуже и хуже — день начинается ранним утром с чтения книг, продолжается бесцельными, сводящимися к одному и тому же разговорами с ребятами — что-делать-что-делать-что-делать — и заканчивается свинцовой головой. Иногда Гермионе кажется, что она вот-вот разорвется на маленькие кусочки. Еще чаще — что просто-напросто сойдет с ума.

​Кстати о последнем: она уже начала терять связь с реальностью. Быть может, это недостаток кислорода — они с Роном и Гарри почти не покидают стен дома на площади Гриммо, а вылазки, хоть и редкие, проходят быстро, рвано. Не дыша. Забываешь дышать, когда постоянно нужно думать о том, чтобы не попасться. И Гермиона не дышит. Она словно с разбегу прыгнула в темный пруд посреди леса, ноги запутались в водорослях, и она барахталась, билась, желая вырваться, всплыть, в-з-д-о-х-н-у-т-ь. Легкие не вечные. И она тоже.

​В клокочущих, тихо ворчащих тенях дома Гермиона видит чужие очертания — кучи рук, переплетения пальцев, любопытные шеи, то и дело вытягивающиеся, чтобы получше рассмотреть гостей. Ночами Гермиона держит за руку спящего рядом с диваном Рона, потому что ей страшно — по-настоящему страшно оставаться одной в этом чертовом доме. Она готова поклясться, что из всех углов на них таращатся почившие Блэки, и что с каждым днем, нет, с каждым часом они обретают силу и ткут тела из мрака. Человеческое тепло чужой ладони — проводник Гермионы в бессонных ночах.

​Жаль, это совершенно не спасает ее от чужого шепота. По коже бегут мурашки, кровь стынет, а молодой волшебник, чьи глаза рассмеялись с портрета и словно впились в сердце, рассказывает древние легенды Блэков. Он говорит о звездах, что вспыхивают на коже каждого новорожденного их семейства, о сумасшедших предсказательницах, о кровавых ритуалах. Все пугающие сказки — убийства, разврат, грех — липкий, грязный, от которого Гермиона не может отмыться по утрам, сколько бы не раздирала кожу мочалками, — впиваются в ее голову, заполняют мысли, затуманивают разум.

​Прилипший к ней призрак смеется — ты же изучаешь темномагическую литературу, ты же пытаешься выяснить, что есть крестраж, ты же погружаешься в путанный, не отпускающий просто так мир настоящей магии — магии предков, беснующегося колдоства, всесильного чуда — ты же переступила порог легкого и доступного, занырнула в этот чертов пруд, так давай же, у-ч-и-с-ь д-ы-ш-а-т-ь.

​Гермиона чувствует, как холодные пальцы касаются ее волос и играются с непослушными кудрями — кажется, дом на площади Гриммо стоит прямо на переходе из этого мира в потусторонний. Здесь не надо быть призраком, чтобы дотронуться, всколыхнуть невидимую стену.

​Регулус Арктурус Блэк все чаще улыбается ей в беспокойных, минутных снах — Гермиона н-е м-о-ж-е-т с-п-а-т-ь в э-т-о-м д-о-м-е, — а портреты его многочисленных родственников заинтересованно, загадочно переглядываются. Даже крикливая Вальбурга вся подобралась и не отнимает от нее пристального, злобного взгляда. 

​(Гарри бросает на замершую над книгой Гермиону обеспокоенный взгляд и тихо велит Кикимеру увеличить дозу успокоительного зелья, которое тот подливает ей. Домовик подобострастно кивает и исчезает.

​Блэки в заговоре. Они мыслят. Они все еще существуют.

​Они живы).

​Гермиона сходит с ума. Она больше не может спать.

* * *

​В лунном серебристом свете расплываются предметы, окружающее пространство — один маленький мирок в пылинке, зажмурься — и он схлопнется, — качается, словно корабль в шторм. Стены пузырятся и расходятся кругами — пылинка коснулась водоема, — предметы дрожат и становятся то маленькими, то такими огромными, что не помещаются в комнате.

​Гермиона сидит на широком подоконнике, Луна серебрит ей спину — она чувствует, как каждый луч, каждая частичка света проникают под кожу, как они заполняют внутренности, мешаются с кровью. Она прядет, и веретено покладисто танцует в ее пальцах.

​В углу вырисовывается знакомая тень, и Гермиона улыбается ей, как старому другу. Нитка рвется, на подушечке большого пальца проступает капля крови. Тень стремительно приближается — единственная не меняется в размерах — и пробует кровь на вкус.

​Когда она, он — Регулус Блэк — поднимает голову, коряво улыбающиеся губы кажутся измазанными плавленным серебром.

* * *

​ — Попробуйте, мисс, это успокаивающее снадобье. Моя покойная хозяйка очень ценила его. Кикимер взял его из ее личных запасов.

​Голос у домовика — нож, режущий по стеклу. Глаза горят шальным, болезненным блеском.

​(Гермиона давно не смотрит в зеркало, но думает, что ее глаза — точно такие же).

​— Спасибо, Кикимер.

* * *

​Гермиона бредет по маковому полю. Она одета в длинное, сшитое на старый, кажется, древний манер черное платье. Каждый шаг, каждое столкновение с распустившимися великолепными бутонами словно оставляет кровавые отпечатки на подоле. Гермиона идет, чувствуя на спине пристальный взгляд — он соскабливает с нее одежду и кожу, пробирается к костям и пытается зачесаться куда-то аккурат посреди позвоночника. 

​Закатный солнечный луч скользит по ее щеке, и она замирает, глядя на выросший вдалеке каменный замок. В небе над ним парило два дракона.

​За спиной шелестят чужие шаги. Регулус останавливается рядом. Они молчат. Молчат очень долго. Кажется, целую вечность — но в этом новом мирке проходит лишь несколько взмахов мощных драконьих крыл.

​— Это старый замок Блэков. Лет сто после смерти Мерлина. Кикимер любил рассказывать сказки о нем. Так, будто сам его помнит.

​— Мерлин тоже ваш родственник? — спрашивает Гермиона первое, что приходит ей в голову, и поворачивается к ожившему мальчику с портрета. Оказывается, все это время он смотрел на нее.

​— Не удивлюсь, — улыбается он в ответ, и эта улыбка, осветившая темно-голубые — ш-е-л-к-о-в-ы-е — глаза, заставила Гермиону замереть. В ней было что-то теплое и наконец не пугающее — что-то человеческое, вылезшее из жуткого образа давно мертвого человека.

​— Зачем ты преследуешь меня?

​Регулус продолжает улыбаться.

​— Ты позвала меня, и я пришел. В моем теперешнем состоянии, — он развел руками, — сложно сделать что-то самостоятельно.

​Гермиона судорожно сглотнула.

​— Я не звала.

​Регулус рассмеялся и, подняв руку, осторожно, почти неощущаемо коснулся пальцем ее грудной клетки. Под его подушечкой билось горячее, живое сердце.

​— Я так не думаю.

* * *

​— Что ты ищешь? — Регулус заглядывает в книгу через плечо Гермионы и быстро пробегается глазами по тексту. Теперь он приходит и днем — а, может быть, приходил и раньше, просто Гермиона его не замечала. Может быть, он всегда был здесь — невидимый для незванных гостей, молчаливый обитатель и хранитель дома. — Такая правильная девочка и увлекается такой страшной литературой? — рассмеялся он ей на ухо.

​У него щекотный, бархатистый смех — словно рокочущий океан.

​Напротив сидит Гарри, помогающий Гермионе справиться с очередной стопкой фолиантов и замерший над хрустящими страницами, в глубине библиотеки копошится Рон, выискивая, где еще они смогли бы найти большеинформации не столько о крестражах, сколько в целом о темной магии — нужно знать, чем апперирует соперник, чтобы суметь победить его.

​Видящийся Гермионе Регулус — ее маленькая тайна. Он — сумасшествие, и больше всего она боится признаться себе и дорогим ее сердцу людям, что слетела с катушек. Поэтому, стараясь не вызывать подозрений, она подтягивает к себе отложенную в сторону книгу и тычет пальцем в уже обведенное слово — крестраж. 

​Она чувствует, что Регулус на мгновение напрягается, но быстро справляется с секундной заминкой. Его рука скользит по ребру Гермионы. Стыдно признаться, но это прикосновение заставляет кожу покрыться мурашками. Банальное волнение — не каждый день до тебя дотрагивается мертвый человек.

​— Я покажу тебе маленькую историю, а вот об остальном додумайся уже сама.

​Эта история о страхе, смерти и отчаянии. Погружаясь в очередной маленький мирок, созданный Регулусом, словно окунаясь в отражение в мыльном пузыре, Гермиона чувствует, как ее насквозь пронизывают холод и безысходность. Она ежится и оглядывается по сторонам — чернильным пятном расплывается полутемная комната, на полу которой сидит мальчик и старательно что-то вырезает из газеты. Гермиона не видит его лица и делает несколько шагов к нему, чтобы рассмотреть, но мыльный пузырь лопается — и в стремительно меняющихся очертаниях она успевает лишь заметить сияющую на одном из снимков Темную метку над домами, а чуть выше — выведенное непропорционально-огромными, дразнящими буквами имя Лорда Волдеморта.

​Гермиона падает — и следующий мыльный пузырь это каменная гостиная Слизерина. В круг собрались несколько волшебников — яркие зеленые галстуки с белыми змейками выделяются на фоне черных шерстяных жилеток и свитеров. Они о чем-то громко спорят, и Гермиона прислушивается: дети с размытыми и канувшими в лету лицами обсуждают великие деяния Темного Лорда: он спасет чистокровных волшебников, он сохранит магию от разрушения. Грязнокровки жаждут рассказать всему миру о колдовстве, это приведет к войне, потому что магглы от страха захотят подчинить себе великое и неподвластное им, это приведет к куче смертей, нужно предотвратить это! Темный Лорд несет благо. Он направит магическое сообщество в нужное русло.

​Он — спасение.

​Пузырь лопается, Гермиону пронизывает ледяной ветер. Она растерянно оглядывается и понимает, что находится в одном из закоулков Хогсмида. Под чужими шагами скрипит снег, и она поднимает голову. Видит прижимающуюся к стене светловолосую плачущую девушку в разворошенной слизеринской мантии, старательно расправляющую ее, капли крови на снегу вдалеке и… убегающего мальчишку с режущим глаз красным шарфом. Произошедшее между ними огорошивает Гермиону, словно кто-то бьет ее обухом по голове. Она делает несколько шагов к рыдающей незнакомке и вновь нарушает равновесие пузыря — он громко лопается. Последнее, что она видит — замерших перед входом в закоулок мальчиков в темно-зеленых мантиях.

​Следующая картинка — Гермиона стоит на коленях на каменном полу в огромной зале. Перед ней тот, кого она узнала с одного быстрого взгляда, хотя черты лица и изменились. Перед ней Волдеморт — высокий, бледный, с выпирающими костями на лице — х-о-д-я-ч-а-я с-м-е-р-т-ь. Он прижимает конец волшебной палочки к ее предплечью и, прежде чем Гермиона успевает опомниться, ее пронзает дикая боль, а на коже чужой — не ее, не ее, не ее! — руки расцветает Темная метка.

​Лопнувший мыльный пузырь — и Гермиона оказывается в мальчишеской спальне. Она лежит на кровати, на тумбочке рядом с головой растянулся зеленый галстук. Кто-то в стороне рассуждает о величии Темного Лорда и о прошедшем рейде. 

​«Бедная, она так кричала!». 

​Гермиона поднимает чужие руки и видит, что они трясутся.

​Один мыльный пузырь сменяет другой.

​— Что есть бессмертие души?

​Вновь лопается.

​Библиотека в доме Блэков. Тот самый угол, в котором висит чертов потрет Регулуса. Гермиона стоит напротив уснувшего в углу с книгой темноволосого юноши. Ей не нужно смотреть в его лицо, чтобы знать, кто это.

​— Как можно уничтожить того, кто уже разрушил свою душу?

​Гермиона отпаивает дрожащего Кикимера. «Там было холодно…», «Чужие руки…», «Мастер не должен...». Голос домовика слаб и дрожит, и это пугает намного больше, чем все остальное. Гермиона задерживается в этом воспоминании дольше, чем в остальных, ей словно дают насладиться отравляющими чувствами, распускающимися в чужой душе. Она то и дело глядит на обнаженную взгляду метку, а после — на умирающего, бьющегося в лихорадке эльфа. Они вдвоем сидят в его маленьком закоулке. Тут пахнет смертью и слабостью.

​(Гермиона боится следующего мыльного пузыря. Когда же попадает в него, понимает — почему).

​Она идет следом за темноволосым юношем. За стенами пещеры, в которую они заходят, беснуется гулкий шторм — он кажется громогласным божественным набатом. Мальчик перед ней не оборачивается и разрезает свою ладонь, окрапляет камни кровью, проходит вглубь открывшегося прохода.

Гермиона следует за ним, словно тень. Сидит в лодочке, разрезающей гладь озера, и смотрит за тем, как Регулус медленно гребет. Она чувствует его страх. Несколько раз открывает рот, чтобы сказать что-нибудь — хотя и знает, что он ее не услышит, — но не находит слов. В полнейшем молчании они достигают островка посреди озера.

​Регулус сжимает в руках подделку медальона — ту самую, что много лет спустя отыщут Гарри и Дамблдор. Впервые чужое лицо в мыльном пузыре не размыто, и ничего не мешает Гермионе наблюдать за тем, как Регулус выпивает зелье. Он плачет. Плачет, когда пьет, когда меняет местами медальоны, когда жадно ползет к озеру.

​Гермиона опускается на колени рядом с ним, ее рука замирает над его головой, так и не коснувшись. Секунда — и вода вдруг оживает и бурлит, чужие руки хватают Регулуса за плечи и тянут за собой под воду — в темную, бесконечную глубину.

​Его крик сотрясает своды пещеры. Гермиона чувствует, как ее сердце рвется — она видит, как Регулус тонет, захлебываясь. Над озерной гладью трясется его рука, сжимающая медальон. В последний раз, когда у него получается вынырнуть, он кричит имя Кикимера.

​Гермиона различает собственный крик, когда уже сама по колено оказывается в воде. Ее ноги, кажется, прирастают ко дну, потому что она не может пошевелиться — лишь глупо тянется к тонущему мальчику.

​Вот его пальцы обессиленно разжимаются, и медальон падает в воду. Прежде, чем до него дотягивается вынырнувший инфернал, его ловит появившийся из ниоткуда Кикимер. В следующую секунду — он с медальоном в руках возникает на островке.

​Гермиона жмурится, не желая слышать его рыданий и криков.

​Последний мыльный пузырь лопается.

* * *

​— Главная проблема не в том, как отыскать крестраж, а как уничтожить его.

​Гермиона находит Регулуса в его комнате — закрытой ото всех, кроме нее. Он сидит на полу и смотрит на развешенные над кроватью газетные вырезки. Теперь Гермиона может разглядеть их — отрывки статей о нападениях; споры о законопроектах — политическая игра когда-то интересовала Волдеморта больше открытой войны; покрывшиеся пылью колдографии. Единственное, что Кикимер не приводил в порядок. 

​Они долго молчат. Но это молчание — намного больше, чем всевозможные разговоры, чем любые слова, которые могли быть сказаны.

​Наконец Регулус опускает голову и притягивает руку к глазам, устало их потирая. Гермиона сама словно оживает и сдвигается с места. Она подходит к нему и садится напротив. У нее сжимается сердце при виде этого человека — Мерлин, она знает, как он умер, она видела, что он умер — и н-и-ч-е-г-о н-е м-о-г-л-а с-д-е-л-а-т-ь, — а сейчас он сидит здесь, перед ней.

​Она смотрит на его мерно вздымающуюся грудь. Он дышит.

​(Наверное, поэтому Гермиона делает то, чего не должна была. Сама себя загоняет в замкнутый круг).

​Гермиона поднимает руку и осторожно гладит Регулуса по голове. Он замирает, словно околдованный — конечно же, для мертвого у нее слишком горячая рука. А после порывисто обнимает ее.

​Эти объятия — молчаливая просьба о помощи, о поддержке, об ужасном желании вылезти из тьмы ледяного озера. Ощутить человеческое тепло. Почувствовать, что ты жив. Вспомнить, что когда-то ты был жив и не был заперт в непонятном состоянии.

​Ни жив, ни мертв. И до страшного одинок.

​Гермиона закрывает глаза. Она даже не пытается отстраниться.

* * *

​«Как помочь тому, кто уже умер?» — Гермиона притворяется спящей, свернувшись клубком на диване. Гарри и Рон сопят рядом, из столовой долетают тихие шорохи — это Кикимер копается в их планах набега на Министерство Магии.

​Гермиона знает, что Регулус где-то в этой комнате — ей кажется, он сидит на подлокотнике дивана у нее в ногах и задумчиво вертит пуговицу на рукаве белоснежной рубашки — он никогда не замечал за собой эту привычку, а Гермиона никогда ее не комментировала. Он молчит, позволяя ей притворяться — наверное, думает, что она скучает по тому, чтобы быть в одиночестве — хотя бы в своей голове.

​Гермиона не скучает. Это страшно, наверное, но слияние с Регулусом происходит незаметно и быстро. Она знает, что это плохо, что нужно паниковать, поговорить обо всем с Гарри и Роном, попросить о помощи — она, черт возьми, сходит с ума! — но как только задумывается об этом, язык тут же становится ватным и неподвластным, а мысли путаются. Это либо темная магия — проклятие дома Блэк все же настигло ее, — либо самое настоящее сумасшествие: Гермиона придумала себе человека, который знает ответы на волнующие ее вопросы, который самостоятельно разгадал секрет бессмертия Волдеморта, таким образом желая приблизиться к победе над ним.

​Ей страшно прятаться от Пожирателей Смерти — страшно за себя, за родителей, за друзей. Страшно за мир, частью которого она стала, и за мир, частью которого родилась. Гермиона боится — и этот страх превращается в прекрасное топливо для прогрессирующего безумия.

​Она открывает глаза и резко садится. Как и предполагала — Регулус замер на подлокотнике, подтянув ногу и положив на нее подбородок. Он лениво поворачивается к Гермионе, в ночной темноте влажно блестят его глаза.

​— Я тебя придумала?

​Горячий шепот. Шорох двинувшегося тела. Скрип дивана под дополнительным весом. Его пальцы на ее разгоряченной румяной щеке. 

​Глаза смотрят в глаза. Это — намного больше, чем слова и даже музыка. Это — что-то непередаваемое, неземное.

​— Ты меня оживила.

* * *

​— Гермиона, тебе не кажется, что что-то не так? — Гарри замирает в дверном проеме позади, наверняка неловко запустив руку в волосы. Гермиона чувствует его обеспокоенный взгляд лопатками и прекрасно понимает, о чем он говорит — Гарри всегда видит и ощущает больше, чем хочет показать.

​Она не оборачивается. Перелистывает страницу книги — то, что она читает и изучает под предводительством Регулуса, давно отошло от темы крестражей. Это — темная магия, липкая, похожая на болото — страница за страницей Гермиона все глубже заныривает в переписанные Орионом дневники нескольких поколений семьи. Разные ритуалы, заклинания — то, до чего доходили великие умы. Это — великая сокровищница колдовства, и Гермиона припадает к ней жадно, словно путник, добравшийся до оазиса в пустыне.

​Она буквально чувствует, как магия заполняет ее вены. Ей не нужно брать палочку, чтобы чувствовать себя волшебницей. Но, Мерлин, как же ей хочется на практике прикоснуться хотя бы к толике того, о чем она читает!

​Это плохо, Гермиона. Темная магия не шутки, Гермиона!

​Встряхнув головой, она заставляет себя оторваться от книги и повернуть голову в сторону Гарри. Лунный свет заливает серебром стекла в его очках, и Гермиона не может разглядеть его глаз. Он кажется ей призраком больше, чем сидящий рядом Регулус, заитересованно склонивший голову к плечу.

​— Все хорошо.

​— Ты сама на себя не похожа в последнее время…

​— Все хорошо, — с нажимом повторяет Гермиона. —Иди спать. И не забудь пошушукаться с Кикимером о том, каким новым успокоительным, или что вы там подливаете, нужно разбавить мою еду.

​Гермиона отворачивается. Гарри все так же стоит в проходе. Единственный шорох — сдвинувшийся с места Регулус, приблизившийся к ее уху:

​— Будь с ним поласковее. Он все-таки о тебе заботится.

​Он не договаривает одного самого главного предложения, но Гермиона видит его в смеющихся глазах и ужасается. Ее обдает холодом, словно она на мгновение просыпается — дрожь сковывает глотку. 

​Регулус кладет руку поверх ее, и реальность, до которой Гермиона нечаянно дотянулась, меркнет и превращается в сладкую, эфемерную мечту — она проваливается в глубину своей собственной головы, не в силах зацепиться ни за единую мысль.

​Словно кукла, возвращает взор книге, забыв и про Гарри, и про несказанное давно мертвым волшебником:

​Гарри зачем-то ему нужен. Им нужен.

* * *

​Гермиона сидит плечом к плечу рядом с Регулусом на растеленном на полу одеяле. Они в его комнате — лопатки сквозь кофту неощущаемо щекочет темно-зеленый плед с маленьким, почти незаметным рисунком из белых змеек. Голова заполнена сладким туманом — они долго разговаривали. 

​Гермиона рассказывала ему про родителей, про Гарри и Рона, про их школьные приключения, их любовь друг к другу — сокровенную, теплую, такую родную. Она специально больше, чем когда-либо себе позволяла, говорила о чувствах и о верности — (не помнила, почему) — знала, что должна. Регулус почти не перебивал ее.

​Наверное, ему было интересно — когда Гермиона останавливалась, от накопившейся жуткой усталости теряя нить повествования, он тихо напоминал, о чем она говорила. Полушепотом.

​(Что-то до ужаса интимное).

​В сторону отложены книги и исписанные ее рукой пергаменты. Дом молчалив — не скрипит ни одна половица, не слышится ни шороха. Как будто бы даже танцующая в воздухе пыль замерла. 

​Голова Гермионы падает на плечо Регулуса. Ее окутывает беспокойная дрема.

​(Чем меньше она спит, тем легче подчинить ее волю. Регулус должен был если не разбудить ее, то стать очередным видением — глубже вторгнуться в сознание, проникнуть под кожу, забраться в самые кости — ему нужно было стать е-д-и-н-ы-м целым с ней.

​Но он не шевелится и ничего не предпринимает, позволяя Гермионе немного отдохнуть.

​Ее пальцы расслабляются и на пол летит клочок пергамента, исписанный витиеватыми, полюбившимися ей рунами.

​Регулус так долго смотрит на него, что кажется, будто проходит целая вечность).

* * *

​Гермиона заходит на пыльный, заваленный вещами, мебелью — словно в платьях, в выцветших желто-серых накидках, — книгами, картинами и всевозможными забытыми и ненужными безделушками чердак. Дневной свет падает из грязного круглого окна на потолке. В солнечных лучах, с трудом пробивающихся в небольшую комнату, видны кружащиеся пылинки.

​Гермиона оборачивается к Регулусу и удивленно приподнимает брови. Он стоит в дверном проеме — молчаливый, загадочный, проклятый и давно мертвый человек. Лишь слабая улыбка расцвечивает тонкие бесцветные губы.

​Вдруг — словно по мановению волшебной палочки, по полу от него в разные стороны расползаются огненные лучи, сомкнувшиеся в яркой вспышке на потолке. На мгновение Гермионе показалось, что в этих лучах она видела пробежавшие руны — заклинания, заговоры, просьбы — что-то, посвященное сложному ритуалу, что-то, что она не смогла бы так просто расшифровать, — но уже в следующую секунду из вспышки во все стороны разлетаются снопы искр, и комната приобретает новый, впечатляющий вид.

​Срываются покрывала, расширяются стены, от пыли не остается и следа — на глазах Гермионы чердак превращается в бальную залу.

​Мерлин, и сама она становится принцессой…

​Джинсы и растянутая футболка Рона сменяются длинным светло-розовым платьем, собранные в пучок волосы распускаются — шаловливый локон щекочет щеку. 

​Звучит музыка. Регулус делает несколько шагов к ней и протягивает руку, приглашая на танец. Гермиона ошарашенно оглядывается по сторонам и не может сдержать по-детски радостной улыбки — очередное видение, мыльный пузырь — новый виток ее сумасшествия — покоряет сердце красотой.

​Она вновь смотрит на Регулуса. Сегодня он больше обычного похож на живого человека.

​ Гермиона вкладывает свою ладонь в его и ей кажется, что его бледно-серая кожа обретает цвет. Регулус кладет руку ей на талию и притягивает ближе к себе. Первый шаг, второй, третий — он ведет ее осторожно, не позволяя даже вспомнить о том, что партнерша из нее так себе. Он кружит Гермиону в легком и нежном вальсе, его прикосновения отдают теплом.

​(Каждый их шаг — разлетающиеся во все стороны с небывалой скоростью строки рун. Каждое ее дыхание — механическое биение его сердца).

​Длинный, выразительный пассаж скрипок, аккомпанирующий взлетающей в высокие регистры флейте, Регулус обхватывает талию Гермионы двумя руками и поднимает в воздух, замирая. Их глаза встречаются. Гермиона сияет.

​(Механическое сердце дает сбой).

​Регулус медленно опускает ее на пол, но не успевает поставить, как она обхватывает его голову и прижимается лбом к его лбу. Мысль о том, что она его придумала, что на самом деле его не существует, разрывает изнутри.

​Гермиона смаргивает слезы и прячет глаза, очутившись на паркете. Регулус приподнимает ее подбородок. И целует. Первый. 

​(Кажется, в этой игре пала его оборона. Но это — почти победа).

​Гермиона в нем р-а-с-т-в-о-р-я-е-т-с-я. Переплетение тел сбивает последние границы, и теперь вся она, все ее силы, вся ее жизненная энергия — все это принадлежит ему.

​(В реальности Регулус не здесь, а внизу, в подвале. Ритуальный круг. Пол, исписанный рунами, посреди которого лежит опьяненный зельями Гарри Поттер. Кикимер проверяет, что Рон не проснется в ближайшее время и, переместившись к юному хозяину, с благоговением подносит ему нож.

​Предельная концентрация — Регулус одновременно и почти в реальности, и в голове Гермионы.

​Она вся — его. Поток энергии. Острие лезвия вспарывает кожу над сердцем.

​Человек, чье возвращение в дом Регулус так долго ждал, больше никогда не проснется).