Inside the Darkness (гет)

— Ты вернулась! — Ромеро поднялся гостье навстречу и тут же замолчал, пытаясь спешно переварить гремучий коктейль эмоций, закрутившихся в его голове, будто в шейкере заправского бармена.

Она снова здесь. Эта офигительная, опасная, невозможная и чертовски горячая девчонка снова пришла к нему. Зачем? Запоздало взять с него оплату за ту безумную ночь? Или, скорее, расплату… Или же он был настолько хорош, что она захотела повторения? Хах. Польстить себе — всегда приятно, но только не тогда, когда имеешь дело с нечеловеческим бессмертным сверхсуществом.

— У тебя… снова какие-то дела здесь? Может, выпьешь чего-нибудь? Кофе или покрепче чего? А, блин, ты же не… — он вновь замолчал, запоздало осознав, как глупо и в то же время двусмысленно звучит предложение «выпить», адресованное вампиру. — В общем, я в любом случае рад тебя видеть. Присядешь?

Он вновь опустился на диван, взявшись за недособранный дробовик, но отточенные до автоматизма движения отчего-то выходили теперь дёргаными и торопливыми.

Ива, проигнорировав стулья и кресло, уселась на диван рядом с Ромеро: так близко, что касалась его коленом, и по-прежнему не проронив ни слова. Тёмные глаза смотрели весело, даже немного насмешливо. И настолько завораживающе, что он больше не смог делать вид, будто сборка оружия занимает всё его внимание.

Эти глаза видели его насквозь, Ромеро понял это ещё тогда, в первый раз. Так есть ли в таком случае хоть один повод, чтобы не сказать ей, что…

— Я думал о тебе.

— Много раз?

Она улыбнулась так многозначительно и так заговорщицки, что Ромеро не смог удержаться от смеха:

— Много! — и, помедлив, добавил с чуть нерешительной улыбкой: — А ты?

Её тонкие пальцы опустились на дробовик, вынуждая его замереть.

— Я хочу, чтобы ты поделился со мной кое-чем, — вкрадчиво проговорила она вместо ответа.

Подобралась ближе, почти к самому его лицу.

Или к шее.

— А у меня есть выбор? — вырвалось у него с нервным смешком.

Ива рывком оседлала его колени, нависла, глядя сверху вниз и улыбаясь немного странно.

— Твой выбор всегда будет твоим выбором, — почти промурлыкала она, касаясь кончика его носа своим.

Её руки опустились ему на плечи, скользнули на затылок, зарываясь пальцами в волосы.

— Ну… — Ромеро шумно выдохнул. — Если ты этого хочешь…

— Очень, очень хочу… — горячий шёпот всколыхнул волну мурашек по всему телу. — Ты обещал…

— Тогда… — Ромеро сглотнул несуществующую в пересохшем рту слюну. — Да?..

Ива прижалась к нему грудью, на мгновение скользнула щекой по его щеке. Опустила обе ладони на всё ещё разделявший их дробовик. И вдруг ловко соскочила с его коленей, оставшись с оружием в руках. Шустро цапнула лежавший на диване магазин, деловито вщёлкнула его на место.

— Ты обещал, — повторила она, — показать свой ствол в деле.

— Так я уже показал, — хохотнул Ромеро, весьма озадаченный подобным поворотом. — Понравилось?

— Ещё, — не очень впопад отозвалась Ива, но улыбка её стала весьма провокационной. — Покажешь ещё?

— Покажу, — ухмыльнулся он в ответ. — Прямо сейчас, да?

— Сейчас или нет — спроси у Анны Морган, которая как раз плетётся крушить ворота. И, кажется, не одна. Пятидесятикратно не одна.

— Вот блядь, — ёмко резюмировал Ромеро, одновременно с её последними словами заслышав, как загремели под ударами массивные железные ворота, и вскакивая с места.

Что-то рано эти твари сегодня.

— Именно, именно! — радостно согласилась Ива, вновь всовывая оружие ему в руки. — Я бы пристрелила её сама, но разве было бы это весело без парня, у которого есть та-а-а-акой большой ствол?

Ромеро окинул Иву чуть недоверчивым взглядом. И неожиданно для себя расхохотался:

— Да, чёрт возьми, да! Вон там в шкафу второй ствол — проще чем Джейми Сью, но калибр тот же, — он пинком выдвинул в проход ящик с патронами. — Ох, чёрт, ты — это просто нечто! И… Постой… Анна Морган? Выходит, твой способ орать на могиле похабщину сработал?

— Понятия не имею! — со смехом замотала головой Ива. И, вдруг потянув его за плечо и почти прижавшись губами к уху, доверительно прошептала: — Вся эта беспокойная мертвечина как один похожа на Анну Морган, это я точно тебе говорю! Спорим я смогу настрелять больше Морган, чем ты?

А потом они стреляли. Стреляли долго, со вкусом, азартно высаживая в ходячие гнилые мишени магазин за магазином. Сквозь грохот выкрикивали друг другу счёт уничтоженных целей. И смеялись как ненормальные, когда чей-нибудь особенно удачный выстрел не взрывал зомбячью башку, а отправлял её в живописный полёт отдельно от тела.

— Шестнадцать! — растрёпанные чёрные волосы Ивы развеваются на ветру, сползшая бретелька топа оголяет одно плечо.

На тонких изящных пальцах, уверенно сжимающих дробовик, — отметины порохового нагара. И безбашенное, искрящееся веселье в сверкающих тёмных глазах.

— Двадцать три! — кричит в ответ Ромеро, хотя плевать ему на счёт.

Плевать на что угодно, кроме этой чумовой девчонки с горящими глазами и шальной улыбкой. Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть: последних троих мертвяков Ромеро снимает несколько небрежно, лишь бы поскорее разделаться. Лишь бы ничего на свете больше не мешало ему без промедления притянуть её — овеянную дымом, местами запачканную в кладбищенской земле, — и целовать эти улыбающиеся губы, вдыхая запах пороха с её кожи, целовать шею, плечи, несдержанно запуская руки под короткий топ. Обжигаться всей кожей, обжигаться до самого нутра, когда уже её руки жарко касаются в ответ, когда восхитительно-бесстыдно ныряют под ремень брюк. Когда недвусмысленно нетерпеливые ласки не дают ни малейшего шанса остановиться хоть на секунду.

Он берёт её прямо здесь, посреди развороченных могил и трупных ошмётков, закинув её ноги на свои бёдра и прижав спиной к гранитному ангелу с отбитым крылом. Она сама — его ангел: невинный и порочный, посланный ему не то судьбой, не то самой преисподней. Да и какая к чёрту разница. Её прерывистые стоны хлещут по натянутым до предела нервам, словно раскалённый хлыст. Адреналин жжётся в венах, заставляя двигаться всё быстрее, всё жёстче — до тех пор, пока не заканчивается дыхание, до тех пор, пока тьма под зажмуренными веками не взрывается огненной бурей, накрывая их переплетённые тела единым раскалённым шквалом.

А когда луна в небе наконец-таки перестаёт раскачиваться, а сердце, каким-то чудом умудрившееся не выскочить из груди, понемногу успокаивает свой сумасшедший ритм, Ромеро подхватывает Иву на руки и уносит в дом. Чтобы там — после небольшой передышки — продолжить снова, снова и снова: до тех пор, пока мучительно-сладкая обессиленность не вынудит провалиться в блаженное забытье.

Проснулся Ромеро вновь один. Хотя было ещё чертовски рано, за окном уже вовсю разгорался рассвет — чёрт бы побрал слишком короткие летние ночи, — так что ему, не теряя времени, пришлось спешно идти и приводить кладбище в порядок. Впрочем, воспоминания о том, по какой причине он не закончил свою ночную работу, оставив поле битвы с зомби в столь непотребном виде, с лихвой компенсировали всё, заставляя губы то и дело растягиваться в довольной улыбке.

А на следующую ночь Ива пришла вновь. И ещё. И потом — тоже.

Его когда-то пугали зависимостью от крови вампира-покровителя? Хах, брехня это всё. Потому что настоящая зависимость, как оказалось, передаётся через койку. Ну, или через диван. И через стол. И кресло. И пол. И потоки горячей воды в узкой душевой кабине. И чьё-то достаточно широкое надгробие. И оконный проём, наполовину высунувшись из которого и пристроив дробовик на вздрагивающем плече Ивы как на стойке, он целился в очередного мертвяка под её перемежаемое стонами подзадоривающее хихиканье:

— Ты ведь не промахнёшься, парень с большим стволом? Иначе мне станет скучно и я пойду стрелять их сама! Ну же… целься… быстрее… быстрее!

И он не промахивался. Ох, чёрт, сколько же раз он не промахивался, с трудом сдерживая себя, когда её тело раз за разом так сладко напрягалось от вибрации выстрела…

Она сумасшедшая. Теперь Ромеро был уверен в этом точно. Уверен настолько же, насколько и в том факте, что сам сошёл с ума. И продолжал сходить раз за разом рядом с ней: то дикой и жёсткой, то до безумия нежной; то огненно-страстной, то пьяняще чувственной; то уверенной и напористой, то податливой будто воск под его руками. И если хоть у кого-то мужика могло бы не сорвать нахрен крышу от этого безумного коктейля, то Ромеро в число подобных явно не входил.

Они неизменно стреляли вместе, если Ива появлялась в его сторожке раньше, чем случился еженощный марш мертвецов. А после (в те моменты, когда не кувыркались в койке, конечно) они говорили. Обсуждали старые фильмы, под циничное хехеканье ведя список тех актёров, чьи мозги уже успешно удобряли собою газоны кладбища. Обсуждали книги, музыку, обсуждали оружие, обсуждали путешествия. Обсуждали всё на свете.

А ещё они танцевали. Вместо его старого кассетника Ива однажды притащила какой-то навороченный сиди-чейнджер, и теперь по ночам кладбище наполнялось музыкой. О, да, они танцевали. Танцевали так, будто находились не в обшарпанной сторожке посреди кишащих буйными мертвяками могил, а в самом крутом из ночных клубов Калифорнии. И так, будто посреди огромного танцпола, посреди дыма и неона, посреди пробирающих до самой грудины басов не существовало никого, кроме них двоих.

Конечно же, это почти всегда заканчивалось сексом. Ох, чёрт, да практически все их занятия неизбежно заканчивались сексом. А порой — и начинались с него. И это было потрясно. Это напрочь сносило башню, не оставляя ничего, кроме неконтролируемого желания переплетаться, сливаться, гореть друг в друге, вновь и вновь расцвечивая ночь вспышками сокрушительного безумного удовольствия.

К счастью, вслед за ночью всегда наступало утро. К счастью — потому что утром Ромеро неизменно оказывался один. И это отрезвляло. Напоминало по какому острому краю он ходит каждую из этих ночей. Напоминало, что Ива — та же самая Ива, которая лишь несколько часов назад охотилась с ним на зомби под музыку из старых вестернов с Клинтом Иствудом, а после изображала лихую объездчицу дикого мустанга уже в более горизонтальной плоскости, — принадлежит совершенно другому миру. Миру, в котором время измеряется вечностью, а человеческая жизнь — короче секунды летящего на асфальт плевка. Миру, в котором люди — лишь пища для высших существ, употребление коей «по назначению» — лишь вопрос времени.

Правда, Ива до сих пор ничего подобного не делала. И даже не пыталась. Почему? Потому что покровителем Ромеро был могущественный вампир, на порядки старше и сильнее её, чьей воли и она не смела ослушаться? Возможно. Почему бы ещё? Но даже если и так, чувствовать себя в безопасности по этому поводу было бы верхом идиотизма.

У Ромеро было немало слабостей, с которыми он ничего не мог поделать. Но наивность в их число точно не входила.

Иерархия иерархией, но вампиры — опасные хищники, у которых в недобрый час может сорвать крышу от жажды крови. И хотя звёзды для подобного исхода должны были сойтись особенно говёно, факт оставался фактом.

Существовал, правда, и противоположный полюс мнений: помешанные фанаты, чьи толпы вечно отирались в принадлежащих вампирам ночных клубах в экстатичной надежде, что кто-нибудь приложится к их шее. Этих никакие опасности не волновали, даже напротив: близко познакомившись с вампирскими клыками, они возвращались снова и снова, невзирая на то, что после таких визитов приходилось отлёживаться, едва волоча ноги от слабости из-за кровопотери. По их логике Ромеро должен приходить в восторг от одной только мысли быть когда-нибудь осчастливленным кровавым поцелуем, дарующим ни с чем не сравнимый кайф.

Только вот в его личном списке частей тела, к которым он с готовностью позволил бы присосаться, значился лишь один пункт. И это точно была не шея.

Так что, как бы круто ни было сейчас, следовало всё равно держать в голове, в какую сторону он, в случае чего, должен будет драпать. Как будто бы существовал хоть малейший шанс удрать от вампира, если он вознамерился сожрать именно тебя, хах. Но это всё… как оно говорилось в том контракте, который он подписывал с главным кровососом? Профессиональные риски, точно.

Ромеро не задавал Иве вопросов об этом. Ему было офигенно с ней. И, раз уж она возвращалась снова и снова, значит — и ей с ним тоже. К чему усложнять?

Только по позвоночнику всё равно бежал лёгкий холодок, когда хаотичные узоры, которые Ива расслабленно рисовала на его груди кончиком пальца, складывались в узнаваемые буквы:

«Б-Е-Г-И».

Или когда она всякий раз исчезала, а Ромеро даже не мог вспомнить момент, в который она ушла. И только смеялась — смеялась искренне и неостановимо, — когда он пару раз предлагал ей остаться у него на день.

Ну да, чего он ожидал. Вампиры, как он слышал, с рассветом поголовно забиваются в самые защищённые и уединённые убежища. Чтоб хоть один вампир доверял кому-то из людей настолько, чтобы позволить человеку оказаться рядом в часы их дневного сна — времени, когда они уязвимы и практически беспомощны? Да полный бред.

А когда однажды Ромеро простодушно спросил её, где она живёт, в ответ получил лишь пространное:

— Там, где все разумы собираются в одного Зверя. Зверь бежит от своей боли, Зверь боится её. Не встречай Зверя. Держись подальше от Зверя.

Ромеро привык пропускать часть её очаровательного безумного бреда мимо ушей, пропустил и в этот раз. И вообще, было бы в чём искать странности: он живёт на долбаном кладбище посреди долбаных зомбаков, пьёт кровь сверхъестественных бессмертных существ и зажигает с самой охренительной мёртвой девчонкой на свете — неужели могло существовать что-то ещё более странное и ебанутое, чем всё это вместе взятое?

Ответ можно прочесть в неровных буквах, вырезанных на крышке его стола:

«НЕТ».

Ива приходила не каждую ночь. Из её нечастых и не слишком последовательных рассказов Ромеро понял, что она выполняет разные поручения Старших, то мотаясь между городами побережья, то подчищая концы за обосравшимися большими шишками, то и вовсе ползая по канализациям в поисках хрен пойми чего. Словом — обязана выполнять любую грязную работу от всякого вампира, кто хоть немного выше её возрастом и статусом.

В подробности она не вдавалась, а Ромеро и не настаивал. Ему вполне хватало того уровня открытости, что был между ними здесь и сейчас. Поначалу. Потому что продолжать убеждать себя, что это просто секс (шикарный, умопомрачительный, крышесносный, да, но всё же — только секс, не больше), и что нужно быть конченным долбонавтом, чтобы искать минусы в подобном порядке вещей, — с каждой ночью становилось всё труднее.

Потому что он хотел не только её тело. Он хотел её всю, целиком. Потому что она стала… важной для него. Взаимно ли? Хах, зачем спрашивать, если Ромеро и сам знает, что ответ ему не понравится? Тем более, что ответ этот ему уже любезно предоставили на все, мать их, случаи жизни:

«НЕТ».

— О чём это? — спросит Ромеро однажды, когда восхитительная обнажённая задница Ивы будет с комфортом располагаться почти на самой этой надписи, а длинные стройные ноги — обвивать его разгорячённое после неистовой страсти тело.

— Однажды парень с дробовиком задаст мне вопрос, — улыбнётся она в пространство над его плечом. — Это мой ответ на него.

И Ромеро не станет спрашивать дальше. Тут и безмозглому зомбаку было бы понятно, о чём речь. Потому что, если не считать всякой сопливой чуши, которая порой приходила в голову, когда Ивы не было рядом слишком много ночей подряд, вопрос у Ромеро только один.

Но и его он задавать не станет.

У вампиров ведь с этим строго: запрещено обращать людей в себе подобных без особого разрешения Старших. Наказание за ослушание — казнь. Окончательная смерть. Многие вампиры, как он слышал краем уха, столетиями пытались заслужить право даровать объятья тьмы кому-либо из смертных. Хотя, Ива вроде бы на хорошем счету у его покровителя, да и сам Ромеро уже не раз доказал свою полезность, так что… Чёрт, ну на хрена он вообще об этом думает? Он ведь не хочет этого. Совершенно точно не хочет. Ему нравится жизнь со всеми её удовольствиями и несовершенствами. Бессмертие, конечно, заманчиво тоже, но на кой чёрт оно нужно, если он больше не сможет пить, например, свой любимый виски? А вдруг ему разонравится секс?! Даже представить стрёмно.

Да, Ромеро не будет ни о чём её спрашивать. Ответ — вон он, другого не будет. И это его более чем устраивает. Ромеро был уверен в этом. Уверен до тех пор, пока однажды Ива не пришла. Не пришла в одну ночь, не пришла в другую. И в пятую и шестую не пришла тоже.

Поначалу Ромеро не обратил внимания: она не редко покидала город по поручениям Старших, порой её не было по несколько дней. Но когда счёт пошёл на вторую неделю, обеспокоился, с запозданием осознав, что не знает ни её фамилии, ни где она живёт, ни даже номера телефона или чёртова адреса электронной почты. Что вообще не имеет понятия, как можно связаться с ней. Да и… нужно ли?

Ни к чему ведь разыгрывать удивление: вампиры не живут с людьми «долго и счастливо». Вампиры их используют: как пищу, как курьеров, как наёмников для разнообразной работы — с разной степенью выгодности для второй стороны. И «выгоду» эту он сам более чем получил: ему ведь было хорошо с ней. Так хорошо, как ни с кем и никогда раньше. Так хорошо, как, наверное, никогда уже не будет ни с кем другим.

А что до долгих расшаркиваний… Она ведь всегда уходила, не прощаясь.

Долгие гудки в трубке. Негромкий бубнёж радио. Сколько он уже дозванивается? Полчаса? Час? Шипение на линии. Невнятные щелчки.

— И у нас новый дозвонившийся!

— Хей, я в эфире, да? Окей. Хочу передать привет своей…

Ромеро запнулся. Кому? Знакомой? Подруге? Партнёрше по койке? …Своей девушке? Хах. Да скажи он такое Иве — в его сторожке стёкла вышибет от её неостановимого хохота. Где бы она сейчас ни была. Но не называть же её по имени прямо в прямом эфире?

Долбаные вампиры с их долбаной секретностью…

— Передать привет одному очень дорогому мне… — «человеку»? Ха-ха. — В общем, это… — блядь, да он ведь даже и своего имени назвать не мог! Звучит, наверное, как грёбаный заика… — …парень с дробовиком, — наконец нашёлся он. — Тебя давно не было видно. У тебя всё в порядке? Если слышишь это, дай о себе знать, да?

Слова уходят в пустоту. Какая же долбаная дурь — говорить их холодному пластику телефонной трубки. Какая же долбаная дурь — верить, что слова способны хоть что-то изменить.

У неё впереди вечность, чтобы найти ещё сотни таких, как он. А может — она и уже нашла. А может — нашла даже прежде, чем его самого, и всё это время он был лишь одним из многих. Пожать плечами и с философской улыбкой порадоваться этому безумному приключению, посетившему его жизнь — вот и всё, что ему остаётся.

Только вот делать вид, что его это нисколько не задевает, было не перед кем. А перед самим собой получалось херово.

Долгие гудки в трубке. Шипение на линии.

— Хей, я в эфире, да? Окей. Хочу передать привет своей… Хах, да к чёрту…

Он, знал что не должен спрашивать о ней. И уж точно не следовало спрашивать о ней покровителя, тем более что опыт последствий от праздных вопросов у Ромеро уже имелся, и охренеть какой неприятный. Но Ромеро спросил всё равно. И тот — как ни удивительно — ответил. Скупо, сухо и всем своим видом демонстрируя, что некоторым упырям неплохо бы знать своё место и не лезть не в свои дела, но он всё же рассказал, что настоящее её имя — Уилла, и что обращена она была, как Ромеро и подозревал, лишь несколько месяцев назад. Принадлежала она к клану Малкавиан — тех, кого остальные кланы считали или безумцами, или провидцами, умеющими смотреть сквозь время, балансировать на тонкой грани в хаотичном переплетении видений прошлого, настоящего и возможного будущего. Тех, кого остальные кланы или презирали за их оторванность от реальности, или боялись за умение видеть самую суть — вещей, людей, вампиров — минуя шелуху из лжи и недомолвок. На этом полезные сведения заканчивались. Где Ива сейчас и куда пропала, покровитель не знал. Или знал, но не сказал ему. Бросил лишь ещё несколько пространных фраз, из которых Ромеро понял, что в городе и в целом в штате происходят некие разборки между кланами вампиров. И что Ива, вроде бы как, заняла в них неверную сторону. И что если Ромеро встретит её снова (в этот момент покровитель глянул на него в упор до дрожи проницательным взглядом), то может передать, что в этом городе ей теперь не очень-то рады. Пусть ищет себе игрушки в каком-нибудь другом.

Хах. Видимо, не стоило и надеяться, что хоть что-либо из происходящего на кладбище укроется от вездесущего взгляда покровителя. Зря Ромеро вообще его спрашивал. Зря.

Долгие гудки в трубке.

— Я в эфире, да? — мученический вздох на том конце провода. Эй, да ладно, не так уж часто он и дозванивался! — Окей. Сегодня неспокойно как-то. Словно вот-вот произойдёт что-то хреновое. Какие-нибудь грёбаные магнитные бури, да? Что?.. Кому передаю привет? Хах. Всё ей же. Ты ведь дашь о себе знать, если услышишь это, да?

«НЕТ».

Блядь, надо бы уже выкинуть на хрен этот грёбаный стол с его грёбаными надписями…

А предчувствие сегодня и правда было какое-то поганое. И даже двенадцать расстрелянных магазинов не помогли развеять его и отвлечься. Дрянное чувство сосало под ложечкой, не позволяя ни по-нормальному сосредоточиться на чём-либо, ни оттянуться стрельбой, ни даже спокойно передёрнуть без всяких посторонних и отвлекающих от процесса тревожных мыслей. Ромеро и сам не мог сказать, что не так. Может, и он теперь тоже грёбаный чокнутый провидец? Может, и эту шнягу тоже можно подцепить через койку? Вот это бы он посмеялся…

Возвращаться в сторожку после охоты не хотелось, так что, закончив с уборкой, Ромеро отправился бродить по кладбищу с внеочередным обходом. Привычно пройдясь по территории, отведённой под захоронения, он свернул к склепу, в котором располагался колумбарий. Ромеро редко бывал в этой части кладбища: сожжённые до горстки праха мертвецы не выказывали особого желания восставать из своих урн. Но в этот раз захотелось удлинить свой обычный маршрут. Просто так. Или не просто так. Хотелось найти то имя, что искала Ива, когда впервые пришла к нему. Интересно, нашла ли?

То, что в склепе что-то не так, Ромеро понял сразу. Дверь выглядела чуть перекошенной, и, приглядевшись, Ромеро заметил, что одна её створка сорвана с верхней петли, а на окислившемся от времени металле явственно видны тёмные отметины: будто кто-то хватался за дверь грязными руками. Или — фонарь выхватил из темноты алые росчерки — окровавленными. Пятна крови виднелись и на пороге, и на полу уходящего во тьму коридора. Пристроив фонарь на стволе дробовика, Ромеро шагнул внутрь.

Крови было много. Местами капли и брызги переходили в размазанные полосы, словно кого-то тащили волоком. Неужели он снова не уследил и на кладбище пробрался кто-то из людей, и теперь их уже дожирают в овраге какие-нибудь недострелянные зомбаки? Чёрт, только этого говна ему сейчас не хватало…

Следы привели его к одной из многочисленных стен-стоек с ячейками для урн, вместо одной из которых в самом нижнем ряду Ромеро сразу заметил развороченную дыру, ведущую в темноту узкого лаза под полом. На кирпичных обломках тоже виднелись кровавые подтёки, будто кто-то протискивался через крошащиеся камни. Только вот не наружу, а внутрь. Он ошибся: следы вели вовсе не сюда, а наоборот — отсюда. Сорванная дверца ячейки валялась на полу неподалёку. И Ромеро отчего-то даже не удивился, увидев на ней именно то имя, что собирался искать.

Он выбежал на улицу, принявшись искать следы снаружи. Алые пятна тянулись от порога по отсыпанным песком обочинам дорожки, почти терялись в отросшей траве, появлялись на брусчатке, чтобы вновь почти исчезнуть в зарослях кустарника.

А потом Ромеро увидел её. Иву. И далеко не сразу понял, что нечто всклокоченное, скрюченное и окровавленное у покосившегося могильного камня — это именно она, а не случайно избежавшие уборки останки очередного зомбака. А узнав, едва не заорал от ужаса: грёбаное дерьмо, кто же её так?..

Не раздумывая ни секунды, Ромеро закинул дробовик за спину и осторожно поднял Иву на руки, с каждой секундой ужасаясь всё сильнее: все её предплечья были исполосованы длинными бороздами, будто она голыми руками отбивалась не то от ножа, не то от чьих-то когтей. На животе зияла глубокая рваная рана, ещё одна заливала кровью всю шею и грудь. Полуоткрытые глаза закатились, руки безвольно повисли, а голова запрокинулась, когда Ромеро сделал тщетную попытку поудобнее устроить её у себя на плече. Дерьмо, дерьмо, дерьмо…

Почти бегом он дотащил её до сторожки, уложил на диван и замер над ней, вновь холодея: что дальше? Измерить пульс? Сделать искусственное дыхание? Массаж сердца? Очень смешно, блядь. Вот только ни хера не тянет смеяться. Так что тогда, мать его, сделать?! Мчаться до клиники в соседнем квартале, чтобы ограбить местный банк крови? Приволочь сюда какого-нибудь бомжа из тех, что вечно отираются возле кладбищенской ограды? Или же…

Или.

Карманный нож сухо выщёлкивает лезвие. Торопливо и неровно чертит по предплечью, оставляя за собой тёмно-алую полосу. Ох, блядь, кажется, слишком глубоко… Да и похрену. Лишь бы ещё не поздно. Лишь бы не поздно.

Он подносит руку к её губам, приподнимает голову второй рукой. Кровь неровно стекает в её приоткрытый рот, пачкает щёки, подбородок, и… Ничего не происходит. Может, нужно как-то по-другому? Изо рта в рот, там, или ещё как? Может, на раны?

Он едва не вскрикивает, когда Ива вдруг резко вскакивает, впиваясь в его руку ногтями. Остекленело смотрит, будто не узнавая, по-звериному выщеривает окровавленные клыки, рывком дёргая его руку на себя. И вдруг резко отшатывается, с силой отпихивает Ромеро от себя и кувырком скатывается с дивана. Неловко поднимается, спотыкаясь, пятится к стене.

— Ива… — он хочет шагнуть к ней навстречу, поддержать, помочь.

Но не решается, пригвождённый к полу осознанием того, что это больше не она.

Взгляд её тёмных глаз сверкает безумием. Не обычным её безбашенным весёлым сумасшествием. Настоящим безумием. Бесконтрольным. Звериным. Безумием нечеловеческого существа, ведомого лишь инстинктом выживания.

И голодом.

— Б… х… и… — её губы движутся, но вместо голоса из горла исторгается лишь рычащее клокотание.

Ива оступается на ровном месте, кривится от боли. Шатается, с трудом удерживаясь на ногах. Делает шаг. Другой, третий, неумолимо приближаясь. С оскаленных клыков капает кровь, тело странно изогнулось, будто перед броском. Её вид настолько страшен, что внутренности смерзаются ледяным комом ужаса: валить, валить отсюда к чёртовой матери, пока она не раскрасила стены его потрохами! Да все его предыдущие опасения вместе взятые — обоссать и выбросить по сравнению с реальной перспективой оказаться с обезумевшим от боли и жажды крови хищником лицом к лицу!

Но она ослабла, едва передвигает ноги. Если Ромеро успеет выскочить из дома, если успеет накинуть снаружи засов, возможно у неё не хватит сил, чтобы вырваться.

Не хватит сил, чтобы выжить, когда рассветёт.

Мысль об этом втыкается под рёбра острым лезвием, раскалёнными клещами стискивает лёгкие, не давая сделать очередной вдох.

Пятясь, Ромеро спотыкается о прислонённый к дивану дробовик. Да так неудачно, что тот валится в проход, ровно промеж ними. Слишком далеко, чтобы успеть, если… Если, блядь, что? Он что, в самом деле будет стрелять в неё?!

Ромеро смотрит ей в глаза в отчаянной надежде увидеть в них хоть проблеск сознания. И на мгновение ему даже кажется, что он его находит, когда…

— Стоп.

Затылок сводит от ломящей боли, шум в висках заставляет ошалело затрясти головой. Вот только голова не слушается. Тело словно деревенеет. И только волосы встают дыбом от кошмарного понимания, что она сейчас делает с ним, а сердце болезненно сжимается в ожидании, когда её бездонные чёрные глаза — прекрасные даже в пучине безумия — отдадут ему приказ добровольно умереть. И тогда всё закончится.

Точнее, уже закончилось. По крайней мере — для него.

Ива смотрит на него, не мигая. Приближается ещё на шаг. Рывком наклонившись, сгребает дробовик с пола, и… Вдруг резко швыряет ему прямо в руки.

— Защищай… ся… — в затопленных жаждой крови глазах на секунду мелькает отчаянье, сквозь страшное утробное рычание прорываются почти умоляющие ноты: — Целься. Стреляй. Беги!!!

Воткнутый под рёбра воображаемый нож с хрустом проворачивается дважды, а сжимавшие грудину клещи вырывают сердце прямо с мясом. Нет!

Руки сами собой крепче сжимаются на оружии, принимаются медленно разворачивать ствол в её сторону. Нет-нет-нет! Ещё чего, блядь!

Ромеро говорили, что вампиры способны подчинить себе волю жертвы одним только взглядом — гипноз, транс, изнасилование мозга и прочая херотень. Говорили, что если вампир отдаёт приказ — смертный его выполняет, даже если это приказ сброситься с крыши, вышибить себе мозги или стоять неподвижно, пока тебе отгрызают башку. Да что там «говорили» — он и на собственной шкуре это испытал. А ещё говорили, что ни одно чувство в мире — будь то страх, злость или что другое — не способны позволить ослушаться этого приказа.

Да вот только брехня это всё. Потому что тот, кто выдумывал эту пафосную хрень, явно ни хера не понимал в чувствах.

Резко и шумно выдохнув, Ромеро отбрасывает дробовик на диван и шагает навстречу.

Пусть всё закончится так. Пусть как угодно. Он не будет защищаться. И никуда не побежит. Только не от неё.

Приблизившись, он обнял её неожиданно горячее, будто сжигаемое лихорадочной агонией тело. Успел услышать отчаянный судорожный всхлип, прежде чем вздрогнуть: сперва от боли, когда острые клыки пронзили его кожу, а спустя мгновение — от нежно-болезненного, почти чувственного удовольствия, когда кровь начала стремительно покидать его тело. Хах, видно любители подставлять шею всё же не врали: это действительно было приятно. Хотя в качестве последнего в жизни удовольствия Ромеро всё равно предпочёл бы горячий секс.

Ну, хотя бы вспомнить есть что.

* * *

Он проснулся от голосов. За окном было темно. Уже или ещё?

Тело ломило. Шея занемела. Во рту было сухо, как в ведре с песком. Или, вернее, с железными опилками, иначе откуда бы на языке взялся этот навязчивый металлический привкус? Прямо как после… А, чёрт, в мозги в кашу, будто с жёсткого трипа… Веки словно залили свинцом, надо хорошенько собраться с силами, прежде чем попытаться открыть их. Слабость. От малейшей попытки хотя бы повернуть голову сердце колотится как бешеное. Стучит.

Стучит?..

Голоса… Кто здесь? Кажется, это… радио? Точно, ночная передача. Он что, не выключил его? Как же раскалывается голова… Надо выключить. Ох, отлепить бы для начала хоть присохший язык от нёба…

— …так кому ты хочешь передать привет? — в голосе радиоведущей слышалось явственное нетерпение.

— Да! Хочу передать привет одному своему знакомому, — жизнерадостно отозвались ей с того конца провода. — Очень дорогому мне человеку. С дробовиком. Но дробовику я привет передавать не буду: он возомнил, будто бы у него ствол больше, что за вздор?!

Ромеро мигом распахнул глаза, запоздало осознав, что знакомое хихиканье с придыханием раздаётся не из старенького приёмника, а прямо у него над ухом.

Его голова лежала на коленях Ивы — бледной до белизны, осунувшейся и с запавшими в тёмных кругах глазами. Страшные раны на её теле как будто бы побледнели тоже, больше напоминая старые шрамы. А вот длинные почерневшие подтёки, тянувшиеся от неровных, грубо располосованных порезов вдоль её изящных предплечий, напротив, выглядели свежими. Тонкие пальцы, невесомо гладившие его волосы, были перепачканы кровью.

И только губы улыбались всё так же мечтательно-нежно.

— А ещё дробовик делает больно, когда стреляет, — продолжила Ива, кажется, не особо озабоченная тем фактом, что телефонная трубка сползла с её плеча, а радиоведущая и вовсе разорвала соединение, не желая пускать в эфир всякий бред. — А когда не стреляет — делает ещё больнее. Когда дробовик не стреляет — значит, кому-то это нужно. Нужна. Нужен. Я совершенно точно не буду передавать привет дробовику, потому что не люблю его. А человеку — буду. Потому что наоборот.

Ромеро смотрел на неё снизу вверх, смотрел долго, до жжения в глазах, смотрел непрерывно, не позволяя себе даже сморгнуть. Потому что и она смотрела тоже.

Хотелось сказать так много. Но возможно ли было добавить хоть что-либо к тому, что уже было сказано совсем не словами?

— Один затухающий огонь слился с мотыльком и перестал затухать. Один сгорающий мотылёк не сгорел, потому что он сам — пламя. Всегда им был, — отчего-то сейчас её пространные и цветистые метафоры казались кристально понятными, будто бы она озвучивала его собственные мысли.

— Я мог стать таким, как ты?

Ива покачала головой.

— Тьма не дала мне права выбора, одарив поцелуем, и не задала вопроса, хочет ли Ива стать Зверем. Тьма не поступит так с тобой. Твой выбор будет твоим выбором.

— Крутняк, — губы двигались неохотно, от металлического привкуса на языке слегка мутило, но Ромеро всё равно улыбался. — Тогда заодно выберу и место, к которому можно будет присосаться в следующий раз. Точнее, уже выбрал.

— Покажешь?! — она всплеснула руками в таком искреннем оживлении и восторге, что Ромеро расхохотался, хоть всё тело тут же и отозвалось ноющей болью.

— Сейчас? Я в общем-то не против, только боюсь — одного приказа «встань» тут окажется недостаточно, придётся прибегнуть к более глубокому убеждению, понимаешь, да?

Ива подалась вперёд, склонившись почти к самому его лицу.

— Но ты ведь скучал по мне, правда? — выдохнула она таким волнующим шёпотом, от которого без всяких убеждений встал бы даже у мёртвого.

— А ты ведь знаешь, что ты просто чёртово чудо, да?

Собственный голос отражался в голове гулко и шумно, язык всё ещё ворочался неохотно. Ну и ладно. То, как сильно он по ней соскучился, Ромеро всё равно собирался демонстрировать совсем не словами. Вот только отдохнёт немного. Прикроет глаза всего на минутку, ощущая, как самая офигенная девушка на свете гладит его лицо с такой трепетной щемящей нежностью, что дыхание спирает в груди.

Соразмерная ли это плата — вот так ходить по самому краю, по лезвию ножа над пропастью — за возможность стать частью этого мира ночи и ужасов, таящихся во мраке, частью её мира? Чёрт его знает. Да и похрену, пока она рядом.

Ромеро совсем уже было задремал, но какая-то навязчивая мысль не давала ему покоя. Что-то было не так. Ещё более «не так», чем могло бы быть после того, как тебя чуть не сожрали. Вновь открыв глаза, он машинально повернул голову к окну и тут же встревоженно встрепенулся: через полог неплотно задёрнутой шторы проглядывал клочок сизого, уже начинавшего светлеть неба.

— Скоро рассвет, — Ромеро спешно тронул руку Ивы, чтобы вновь поймать её взгляд. — Ты уйдёшь?

Та, будто очнувшись, заёрзала на диване, суетливо стряхивая его голову с коленей. Но вместо того, чтобы встать, вдруг сползла ниже, устраиваясь поудобнее. По-хозяйски перекинула ногу Ромеро через бедро. И, обеими руками притянув его голову к своему лицу, громким шёпотом выдохнула в самое ухо:

— НЕТ.