Проклятье Чёрных Песчинок (джен)

... и проснулась.

Вокруг было тихо и сумрачно. Совсем иначе, чем в таком реалистичном сне, что пришёл к ней. Элизабет медленно вытянула голову из-под крыла и моргнула. Синий отблеск в зловещем тумане продолжал реять перед её внутренним взором, но лапы уже ощущали мягкость спального гнезда, воздух вокруг был тёплым и сухим, а за пределами пещеры слышались приглушенные птичьи песни.

Элизабет выпрямила крылья и пару раз взмахнула ими, отгоняя сонливость. Тревога чуть уменьшилась, но не ушла полностью. Осторожно ступая по устеленному циновками полу, Элизабет подошла к комоду и отодвинула в сторону полку, обнажая тайник. Ни отец, ни служанки не знали о нём, и именно здесь Элизабет хранила его — песхран, напоминание о том, что она не могла рассказать ни одной живой душе, даже Уиллу, который временами посещал их пещеру.

Элизабет приподняла песхран коготками и всмотрелась в его пыльные глубины. Чёрная песчинка с бурей внутри продолжала томиться в своей стеклянной тюрьме. Словно ощутив на себе взгляд, она замерцала пуще прежнего, а песхран стал как будто ещё холоднее. Элизабет протянула лапу, собираясь вернуть его в тайник, но замерла на полпути. Что-то словно не давало ей сделать это. Песхран покачивался на ремешке, ловя стеклянными боками редкие солнечные лучи, проникающие сквозь закрытые ажурными паутинистыми шторками выходы из пещеры. Элизабет поколебалась, но потом, словно решившись, надела песхран на себя. Это было опрометчиво — в любой момент служанки, помогавшие ей с гигиеной, могли почувствовать чужеродную вещь и доложить отцу. Но мускульный желудок не проявлял тревоги, и Элизабет решила ему довериться. В конце концов, недаром же говорят, что мускульный желудок — совиная интуиция. Если интуиция не видит ничего плохого, стало быть, этого "плохого" и нет?

Элизабет пригладила перья, пряча песхран под ними и пухом — и вздрогнула, задев скрипнувший комод, когда услышала деликатное постукивание по двери, соединявшей её пещеру с другими пещерами отцовского поместья.

— Элизабет? — мягкий голос Уэзерби Суонна разорвал относительную тишину утра. — Ты здорова? Я могу войти?

Элизабет резко повернула голову на источник шума, когтями вталкивая песхран поглубже в пух.

— Э... да, — невнятно ухнула она, бухнувшись в гнездо и принимая беззаботный вид.

Деревянная дверь поддалась и с тихим скрипом отодвинулась. Уэзерби Суонн вошёл в пещеру, важно постукивая по каменному полу когтями. Его тёмный взгляд прошёлся по сумраку вокруг и, наконец, остановился на Элизабет. Отец издал тихое мелодичное уханье.

— О, ты в гнезде, соня! — произнёс он с доброй усмешкой. Две домовые змеи-служанки проскользнули под его лапами, двинулись к ажурным шторкам и распахнули их, позволяя свежему предрассветному воздуху проникнуть в пещеру.

Элизабет слегка смежила веки. Вообще, совы чаще активничали ночью, но только не в Порт-Рояле. Окрестности кишели синепёрами и другими негодяями, часть из них даже не была совами. Поэтому сначала военные, а потом и мирные жители небольшого каньонного поселения привыкли существовать под светом солнца. И это было, можно сказать, даже удобнее. По крайней мере, под тёплым солнцем жить было не в пример веселее.

— День нынче дивный. — Уэзерби Суонн выглянул наружу, рассматривая окрестности. Их пещера находилось выше большинства Порт-Рояла, так что вид отсюда открывался знатный.

Живописный разлом, в котором ютилось поселение, цвёл незатейливой каньонной растительностью, радуясь тёплым денькам. Ветра здесь практически не было — потоки проходили выше, значительно выше, — но жители не особо горевали. Большая часть мирного населения представляла из себя сычей разных видов — особенно многочисленны были пещерные сычи, которым небо и воздух особо и не нужны были. Они любили возиться в земле и камнях, коих здесь было предостаточно.

— Я принёс подарок.

Элизабет проморгалась и подошла к отцу. Одна из служанок, серебристо-белая Морриган, почтительно передала Уэзерби Суонну небольшую коробочку. Он поблагодарил её тихим уханьем, после чего раскрыл коробочку и протянул её Элизабет. Та вытянула шею и заглянула в бархатные глубины. И негромко ухнула, увидев проблеск на тёмном бархате. Ожерелье. Красивое ажурное ожерелье-пояс — из тонких ребристых кристаллов нежного кремового оттенка, перемешанных с мелким бисеристым жемчугом.

— Красота! — Элизабет не удержалась от восхищённого восклицания.

— Нравится? — довольно ухнул Уэзерби Суонн.

— Да... — Элизабет протянула лапку, но замешкалась. В тёмных глазах проблеснула неуверенность. — Можно узнать, что за повод? — Обычно подарки отца были более... практичными. Вроде тех же книжек про отважные приключения и неизведанные земли или, например, ленточек для помощи в обучении полёту.

— Разве он нужен отцу, чтобы побаловать дочку? — мягко попенял Уэзерби Суонн, его глаза слабо мерцали в отражении дня. — Собственно, я... м-м... надеялся, что ты наденешь его на церемонию, — в противовес своим словам неуверенно добавил он, когда Элизабет и служанки скрылись за шторкой гардероба. Не то чтобы Элизабет было что скрывать от отцовских глаз, но так велели обычаи приличия.

— На церемонию? — Элизабет приподняла крылья, и Морриган сноровисто заскользила вокруг, набрасывая ожерелье-пояс на её тело и осторожно окольцовывая его драгоценными путами.

— Лейтенанту Норрингтону присваивают звание.

— Так и знала! — закатила глаза Элизабет.

— Командор Норрингтон! — В голосе отца послышалась неподдельная гордость, словно он сообщал об успехах собственного птенца. — Звучит красиво!

В этот момент Морриган потянула за очередной виток пояса, и Элизабет почувствовала натяжение. Она задержала дыхание, непроизвольно, сдавленно ухнув.

— Блестящий джентльмен, ты не находишь? Он к тебе неравнодушен...

Ещё более сильное натяжение. Морриган и её подружка, молчаливая змейка винного цвета, буквально вдавили драгоценные мотки пояса вокруг тела Элизабет. Поблёскивающие жемчужины и кристаллы усеяли просветы между перьями, выглядя, конечно, роскошно... Если бы только Элизабет могла нормально вдохнуть.

— Элизабет. Ну как подарок? — услышав её сдавленное дыхание, неуверенно уточнил Уэзерби Суонн.

— Е... Ещ-щё не знаю... — невнятно пробормотала Элизабет, старательно съёживаясь, чтобы помочь взмыленным змейкам.

Морриган провела языком по грудным перьям, проверяя, всё ли нормально, и издала едва слышное недоуменное шипение, почувствовав постороннюю вещь. Элизабет отпрянула от неё и извиняюще прикрыла грудку крыльями, словно защищая спрятанный песхран. Может, Морриган и не могла видеть, но она явно почувствовала нежелание молодой хозяйки говорить о постороннем предмете и отстала, поправляя пояс у оснований крыльев.

— Такие в моде в Амбале, — словно защищаясь, сообщил Уэзерби Суонн, и Элизабет проворчала, пытаясь незаметно слегка расслабить путы:

— Видно, м-модницы Амбалы обходятся... без воздуха...

— Милорд, к вам пришли! — на пороге пещеры объявился важный карликовый сычик, исполняющий роль дворецкого.

Уэзерби Суонн оторвался от разговора и повернул голову. Его глаза довольно прищурились.

— Отлично, — ухнул он с неподдельным энтузиазмом.

* * *

Уилл Тёрнер неспешно дрейфовал по прихожей. Он не раз был здесь, приходя по поручению наставника, старого пьянствующего кузнеца, но каждый раз волновался так, будто он был первым. Чёрный короб с очередным заказом губернатора Суонна стоял у порога, и Уилл временами бросал на него короткие взгляды. Привычка, вбитая месяцами жизни у пропивающего всё подряд наставника, приучила его тщательно следить за вещами. Впрочем, никому здесь его короб не был нужен — за всё это время, пока Уилл толкался в прихожей, он видел только дворецкого, да и тот быстро ушёл, чтобы доложить о его появлении губернатору.

Чу, вот и он!

— О, мистер Тёрнер! — Уэзерби Суонн спустился с верхних этажей пещеры, сопровождаемый сычом-дворецким. Его глаза привычно осмотрели молодую неясыть, в которой уже совсем не угадывался тот тощий взъерошенный птенец, которого они нашли в каньоне. Сейчас перед взором губернатора стояла опрятная и уверенная птица, её пёстрые рыжеватые перья ухоженно блестели, как и живые тёмные глаза, смотревшие на него прямо и открыто.

Признаться, Уэзерби Суонну нравился Тёрнер. Может, он не был совой высокого полёта, но казался спокойным и исполнительным. Он усердно трудился в кузнице, куда его пристроили, и ни разу не давал повода усомниться в своей верности. Отличный молодой джентльмен... не сильно породистый, но знающий себе цену. И мастеровитый. Конечно же, Уэзерби Суонн не был дураком и понимал, кто на самом деле ковал все его заказы. Уж точно не старый кузнец, давно уже не отрывающийся от бутылки.

— Рад видеть вас, — вполне искренне произнёс губернатор, подойдя ближе.

— Добрый день, сэр! — Уилл с энтузиазмом подхватил короб и направился навстречу заказчику. — Ваш заказ.

Он расщёлкнул зажимы и приподнял крышку. Внутри короба, аккуратно сложенные, лежали когти. Настоящие боевые когти, начищенные до металлического блеска. Уилл вспомнил, как несколько вечеров сидел над ними, полируя каждый сантиметр серебристой стали, подгоняя когти под определённую лапу.

Уэзерби Суонн склонился над коробом, разглядывая шедевр — по-другому и не скажешь. У Тёрнера явно был талант. Никогда ещё боевые когти не выглядели так внушительно — а ведь губернатор немало повидал их за свою бурную жизнь.

— Из многослойной стали. Остро заточенные, как вы просили. У основания — золотая филигрань. Места сцепления слегка зазубрены, для усиления сжатия.

— Весьма внушительно, — довольно ухнул Уэзерби Суонн, слегка коснувшись когтей крылом. Они были тёплые — видно, работа над ними недавно закончилась. Это подтверждал и Уилл, клюв и лапы которого были слегка подкопчены от недавнего взаимодействия с огнём. — Командор Норрингтон будет очень доволен. Передайте мои похвалы мастеру, — добавил губернатор с улыбчивым намёком, косясь взглядом на пятна копоти, которые Тёрнер не смог убрать.

Уилл слегка распушился от похвалы, но старался выглядеть солидно и прилично.

— Конечно, сэр. Умельцу всегда приятно, когда его работу ценят, — ухнул он.

В этот момент их вдруг почтила своим присутствием Элизабет. Медленно спустившись в прихожую, она явно приободрилась, увидев замершего Тёрнера с выражением полного очарования на лицевом диске.

— Ты изумительно выглядишь, — довольно заметил Уэзерби Суонн и едва сдержался от понимающего уханья, когда понял, что дочь едва ли его услышала — её внимание сконцентрировалось на Тёрнере, который абсолютно точно был согласен со словами губернатора.

— Уилл! — Элизабет вспорхнула, преодолев последние сантиметры вниз быстрым бреющим прыжком-полётом. — Как я рада вас видеть!

Тёрнер сглотнул, его мускульный желудок явно пришёл в трепет. Уэзерби Суонн не удивился — он давно знал, что молодой кузнец был по клюв очарован его дочерью.

— Мне про вас сон приснился, — бесстыдно заметила Элизабет, останавливаясь возле отца, который не мог не вмешаться, сокрушённо ухнув сразу после растерянной реплики Уилла — "Про меня?":

— Элизабет, пристойно ли говорить...

— Про день нашей встречи, помните? — перебила его Элизабет, кажется, даже не заметив этого.

В тёмных глазах Уилла промелькнула тень.

— Как я мог забыть, мисс Суонн? — ухнул он, нервно втягивая и выпуская когти.

— Уилл, сколько вас просить звать меня Элизабет? — с шутливым возмущением заметила Элизабет, заставив Тёрнера смутиться.

— Ещё раз точно, мисс Суонн... как всегда, — произнёс он учтиво, чем заслужил одобрительный кивок Уэзерби Суонна.

— Вот, видишь? — ухнул он, переводя взгляд с одной сконфуженной молодой птицы на другую, не менее смущённую. — Хоть юноша соблюдает приличия. Что ж, позвольте, — он подхватил короб с когтями, — нам пора идти. Прошу...

Элизабет прищурилась, глядя на Уилла. В её взгляде появилась небольшая обида. Признаться, иногда ей хотелось вмазать коготками по этому забавному чопорному лицевому диску, чтобы, наконец, вывести Уилла из себя и из рамок приличий! Останавливало лишь то, что Тёрнер мог обидеться. Элизабет нравилось с ним дружить, хоть чаще всего — особенно после линьки, когда неуклюжий птенец стал чуть более уклюжим подлётком, — Уилл был невыносимо вежливым до скрежета клюва.

— До свидания, — резче, чем требовалось, ухнула Элизабет и направилась за отцом и совами, что их сопровождали. До места церемонии они будут лететь, а взлетать в Порт-Рояле было сложно без помощи многочисленных сильных крыльев.

— Удачи... Элизабет, — тихо ухнул вслед ей Тёрнер.

Он остался на пороге, глядя на то, как совы одни за другим распахивали крылья и хлопали ими, поднимая воздушный поток. Потом они скользили вверх — пёстрые силуэты ловко взмывали над расщелиной. Элизабет скользнула в воздух последней — её крылья, пока ещё слабые и неопытные, с силой вспороли воздушные массы. Ветер, появившийся от усилий других, взрослых, сов позволил ей стабилизироваться. Уилл наблюдал, как Элизабет встала на крыло и неуверенно запорхала рядом со своим отцом, нагруженным коробом и потому более неуклюжим, чем обычно.

Тёрнер вздохнул. Кажется, Элизабет не понравилась его вежливость. Но он не мог иначе — под внимательным взглядом губернатора Уилл не мог откинуть приличия и сказать то, что давно рвалось изнутри, заставляя мускульный желудок вибрировать. Иначе, сделай он это — и путь в губернаторскую пещеру ему будет заказан. А этого Тёрнер никак не мог допустить.

* * *

Небо над каньоном было бескрайним и спокойным. Облака плывуче летели по лазурной бескрайности, и дул хороший утренний ветер, насыщая не сильно многочисленные каньонные потоки. По одному из них, размеренно взмахивая крыльями, летела маленькая тёмная точка. Крошечная птичка, пёстрая и короткокрылая, неспешно продвигалась вперёд, мастерски перемещаясь из потока в поток. Ветер трепал красную бандану, подвязанную на голове птички, мелодично позвякивал маленькими, с синичкин ноготок, бусинками, вплетёнными в шерстяные петли банданы. Птичка — маленький юркий воробышек, редкий гость в столь неприветливом крае, — летела в сторону восходящего солнца, которое неспешно поднималось над каньоном.

Этим воробышком был никто иной как Джек Воробей — знаменитый синепёр, о котором во многих околопотоковых поселениях ходили самые настоящие легенды. Поговаривали, что он продал душу Морскому Дьяволу, подводному хагсмару, и тот дал ему невероятные способности. Правда это или нет, никто судить не брался — даже относительно правдивые байки, пройдя сквозь болтливые клювы поселенческих пьяниц, обрастали такими подробностями, какими вовек не обладали. Как бы то ни было, Джек выделялся среди всех других воробьёв. Ни для кого не было секретом, что эти птицы были не самыми выносливыми летунами, поэтому чаще всего предпочитали жить в определённом месте и крайне неохотно покидали его. Но Джек... он был не такой. Полёты манили его, бескрайнее небо отзывалось дрожью в глубине тщедушного тела, а свобода... Её Воробей не променял бы и на все богатства мира. Морской Дьявол помог или Джек и правда был особенным, но он умел долго летать без каких-либо проблем, и это не раз помогало ему выпутаться из самых невероятных обстоятельств. Удача преследовала его, как приклеившийся к перьям листок.

По крайней мере, до сего момента преследовала. Джек летел невысоко — там, где потоки становились всё реже и слабее, — не просто так: его тёмные глаза, подведённые чёрной выразительной каймой, цепко рассматривали песчаные стены каньона Сант-Эголиус, в который его привела череда крайне странных обстоятельств. Лишь совы могли позволить себе объяснять все странности работой своего мускульного желудка — птицам других видов, попроще говоря, мокрогузкам, как их величали совы, приходилось называть это интуицией. Той самой, что толкала некоторых птиц возвращаться в места вылупления, преодолевая огромные расстояния, чтобы дать жизнь собственному потомству. Воробьи не мигрировали, нет, но это не значило, что у них не было подобного чувства.

Джек почувствовал пульсацию у груди — там, где его кожи под плотно прилегающими перьями касался тёплый бок песхрана. Одна из песчинок, "одолженная" Джеком у доверчивой темнолесской сороки-контрабандистки, умирала. Так иногда происходило — способности такой песчинки таяли, пока она сама, в последний раз мигнув, не распадалась в пыль. Хорошей новостью было то, что эта песчинка не являлась особо ценной, по крайней мере, в глазах Джека. Плохой — именно она давала ему возможность долго держаться в небе. Джек снизился ещё чуть-чуть, и крылья беспокойно хлопнули. Потоки кончались, как и силы, стоило только маленькой голубой искре на мгновение мигнуть сильнее обычного. В следующий миг Джек услышал тихий "Пшик!" и досадливо чирикнул. Он летел целую ночь без передыху — ночью он почти ничего не видел, но небо было чистым и пустынным, а знакомые потоки свободно несли его вперёд. Крылья медленно наливались свинцом. Джек растопырил их, ловя потоки, едва успел нырнуть в ближайший — и тот, слабый, не столько понёс его, сколько позволил безопасно сманеврировать на небольшой каменный уступ.

Воробей забился в найденную трещину и устало опустился на хвост, вытянув лапы. Он вытащил песхран и долго вглядывался в его пыльные глубины. На дне стеклянного хранилища лежало немного голубоватой пыли. Ещё одна песчинка, его верный компас, мерно сияла рядом расслабленным желтоватым огоньком. Джек сжал песхран в лапе и вздохнул. Нужно найти ещё одну песчинку-"выноску".

"Так, и что у нас здесь..." — Джек вызвал карту перед мысленным взором и критически осмотрел её. Каньон Сант-Эголиус. Некогда пустынное прибежище древних сектантов, это место сейчас заселялось куда гуще. Синепёры любили каньон — именно здесь когда-то, если верить легендам, были найдены первые песчинки, проклятье для одних и благословение для других. За синепёрами всех мастей, промышляющих в окрестностях, прилетели и военные. Позже появились целые поселения. И одно из них расстилалось прямо перед ним.

Джек понимал риски. Поселение расположилось на дне глубокого каньона. Взлететь оттуда было почти волшебством, если ты не большая птица с сильными крыльями и большим размахом. Но выбора особого не было. Где военные — там возможность разжиться конфискованными песчинками. А уж в вопросах побега Джеку не было равных! Сколько раз он избегал смерти, которая буквально дышала на него смрадом.

Решившись, Джек вылез из трещины и мелкими перелётами направился к поселению. Крылья тяжело вспахивали воздух. Без привычных потоков было сложно и неприятно — словно опять стал птенцом, только-только познающим пьянящую страсть полёта. Джек спустился вниз, к шелестящей среди камней и глины реке, неспешной змеёй текущей вперёд, и так же неспеша направился по мощёной камешками дорожке, стараясь сильно не выделяться. Хотя его необычная прыгающая походка и развевающаяся бандана явно привлекали внимание.

— Эй! А ну постой!

Джек замер, услышав громкий оклик. Пузатая сова с широкими мохнатыми лапами нависла над ним, подозрительно щурясь. Рядом с ней, молчаливо стоя в тени визави, съёжилась маленькая тёмная птичка, по кольцу на лапе которой Джек сразу определил — раб. Он искренне не понимал, как такие, вроде бы, цивилизованные птицы, как совы могли держать в рабстве других птиц, но жизнь научила его держать язык за клювом.

— Регистрация на прибытие в поселение стоит жемчужину. И назови своё имя.

"Регистратор", — понял Джек и сразу же расслабился. О скупости подобных птиц слагали легенды.

Он вытащил из небольшого мешочка на цевке три жемчужинки — небольшие, с коготок, но настоящие, — и торжественно вручил регистратору со словами:

— Может, лучше три жемчужины? А имя — хагсмар с ним.

Регистратор жадно сжал жемчужинки в когтях, разглядывая в сиянии солнечных лучей. Тёмная птичка-раб кинула на хозяина взгляд, после чего быстро покосилась на Джека, и он увидел, как она слегка презрительно моргнула. Ну да, даже подневольному было тошно от того, с какой лёгкостью торгаш променял безопасность всего поселения на личную наживу.

— С прибытием в Порт-Роял, мистер Смит, — наконец ухнул регистратор.

Джек слегка склонил голову, хотя сова явно не увидела этого жеста, направившись на поиски новых взяток. Раб и синепёр в последний раз переглянулись, после чего разошлись: первый засеменил за хозяином, а Джек, встряхнувшись, направился на экскурсию по беззаботному Порт-Роялу, стараясь не поднимать хвост, чтобы никакая ушлая птица не заметила его синее подхвостье.