Янтарный Взгляд на Северном Бастионе (гет)

Блок 1: Шепот в Механизме

Угольная пыль. Она была везде.

Она не просто висела в воздухе — она заменяла его. Она оседала на языке вкусом пережженного металла и старых могил, забивалась в поры, превращая кожу в наждак, и, казалось, проникала в саму душу, окрашивая мысли в цвет антрацита.

Каэль Соларис-Ветров лежал на горе угля, сваленной на палубе грузовой баржи «Тяжелая Поступь». Его тело, привыкшее к шелку соларских рубашек и ласке южного ветра, теперь было завернуто в грубую, вонючую мешковину, пропитанную потом десятков предыдущих владельцев и машинным маслом. Он не двигался. Он был не человеком. Он был просто еще одним мешком с топливом для ненасытной утробы Аэтельгарда.

Баржа шла по Черному Каналу — искусственной артерии, прорубленной в теле столицы, чтобы питать ее каменное сердце. Вода здесь не журчала. Она чавкала. Густая, маслянистая жижа, в которой давно умерло все живое, лениво билась о ржавые борта судна. Это была не вода — это была кровь машины. Отработанная, грязная, ядовитая.

Каэль приоткрыл один глаз. Веки саднило от копоти.

Над ним нависало небо Асгарда. Здесь не было звезд. Их сожрали дым и свет тысяч газовых фонарей, заливавших город болезненным, желтушным сиянием. Гигантские трубы мануфактур, похожие на стволы титанических пушек, изрыгали в низкие облака клубы черного дыма. Аэтельгард не спал. Он никогда не спал. Он дышал — тяжело, хрипло, с металлическим присвистом.

«Ты улетишь в моих глазах…»

Голос Элары, фантомное эхо их прощания на бастионе, прозвучал в его голове так ясно, что он едва не вздрогнул. Это было опасно. Здесь, в чреве зверя, нельзя было думать о ней. Нельзя было вспоминать свет. Свет привлекает внимание. А внимание здесь означало смерть.

Он перевернулся на бок, чувствуя, как острые куски угля впиваются в ребра сквозь тонкую ткань лохмотьев. Баржа замедляла ход. Впереди, сквозь пелену смога, проступали очертания Шлюза №4 — входа в Подгород. Гигантские стальные ворота, украшенные гербом Кронос-Сталей — шестеренкой, сжимающей меч, — медленно расходились, выпуская клубы пара.

На мостиках над шлюзом стояли они. Безмолвная Стража.

Даже отсюда, снизу, Каэль чувствовал исходящий от них холод. Они были неподвижны, как статуи, закованные в матовую, поглощающую свет броню. Их шлемы не имели прорезей для глаз — только гладкий металл. Им не нужно было видеть. Они слушали. Слушали ритм сердец, слушали страх, слушали мысли.

Каэль медленно, очень медленно потянул руку к голенищу сапога. Там, где раньше был спрятан изящный стилет дипломата с гравировкой в виде солнечных лучей, теперь покоился грубый рабочий нож. Кусок заточенной рессоры с рукоятью, обмотанной изолентой. Оружие крысы, загнанной в угол.

«Не дыши, — приказал он себе. — Стань углем. Стань тенью».

Он закрыл глаза и сосредоточился. Не на Взгляде — использовать Резонанс сейчас было бы самоубийством, все равно что зажечь факел в пороховом погребе. Он сосредоточился на пустоте. Он гасил свое внутреннее пламя, сворачивал свою ауру, превращаясь в ничто.

Баржа прошла под первой аркой шлюза. Сверху упала тень, плотная и тяжелая, как могильная плита. Звуки города изменились. Гул стал ниже, вибрация передавалась через палубу прямо в кости. Они входили в Подгород.

Пора.

Каэль дождался момента, когда баржа качнется на волне, поднятой встречным буксиром, и скатился с угольной кучи. Движение было плавным, текучим — единственное, что выдавало в нем не рабочего, а тренированного агента. Он скользнул к борту, туда, где тень была гуще всего.

Внизу, в метре от борта, бурлила черная вода. Вдоль канала тянулся узкий технический карниз, скользкий от слизи и нечистот. Это был его путь.

Он перемахнул через леер. Секунда свободного падения — и его сапоги коснулись бетона.

Удар был жестким. Ноги поехали по слизи, и он едва не рухнул в ядовитую воду. Пальцы судорожно вцепились в холодный, мокрый камень стены. Нож, зажатый в зубах, царапнул эмаль. Он замер, распластавшись по стене, как ящерица.

Сверху, с мостика Безмолвной Стражи, скользнул луч прожектора. Белый, ослепительный круг света прошелся по воде, по борту баржи, лизнул край карниза в полуметре от его руки. Каэль не дышал. Он чувствовал, как луч шарит рядом, словно палец слепого великана.

Луч ушел дальше.

Каэль выдохнул сквозь стиснутые зубы. Воздух здесь, внизу, был еще хуже. Это была смесь гниющих отходов, серы и человеческого отчаяния. Запах Подгорода. Запах, который невозможно смыть.

Он выпрямился, плотнее закутываясь в свои лохмотья. Теперь он был одним из тысяч призраков, населяющих это место. Он поднял руку и провел ладонью по лицу, размазывая угольную сажу, смешанную с потом. Маска была готова.

Но оставалась одна проблема.

Он открыл глаза. В темноте коллектора, где единственным светом были тусклые, мигающие лампы аварийного освещения, его глаза сияли.

Янтарь. Жидкое золото. Солнце, которое он принес с собой в этот ад.

Они были слишком яркими. Слишком живыми. Глаза человека, который видел свободу. Здесь, в мире серых теней и стальных взглядов, они были маяком.

Каэль выругался про себя — грязно, на диалекте портовых грузчиков Соларии. Он наклонился к воде, зачерпнул горсть черной, вонючей жижи. Ему пришлось пересилить рвотный позыв.

«Прости меня, свет», — подумал он.

И размазал грязь вокруг глаз, густо, не жалея, оставляя лишь узкие щелочки. Он прищурился, заставляя веки опуститься, пряча сияние радужки за ресницами. Теперь он видел мир узкими полосками. Мир стал еще темнее, еще уродливее.

Так было нужно.

Он двинулся вперед по карнизу, сжимая в руке ржавый нож. Его шаги были бесшумны. Дипломат Каэль умер на бастионе. Здесь, в кишках Аэтельгарда, родился Призрак.

Впереди, в лабиринте труб и стоков, его ждала столица. Ждала Элара. И ждал враг, который хотел превратить весь мир в такую же серую, послушную машину.

Каэль усмехнулся, и в этой улыбке, скрытой под слоем сажи, блеснули белые зубы — единственное чистое пятно в этом мраке.

— Ну здравствуй, чудовище, — прошептал он, и его шепот утонул в реве далеких паровых молотов.

— Я пришел сломать твои шестеренки.

Тишина в королевских покоях была не отсутствием звука, а физической величиной. Она имела вес, плотность и вкус — вкус холодного крахмала и старой лаванды, призванной маскировать затхлость древнего камня.

Элара стояла перед высоким, венецианским зеркалом в тяжелой раме из черного дерева. Отражение возвращало ей образ чужой женщины. Безупречной. Ледяной. Фарфоровой куклы, которую готовили к упаковке в подарочную коробку. На ней было нижнее платье из тончайшего батиста, но она уже чувствовала фантомную тяжесть свадебного наряда — той самой брони из парчи и бриллиантов, что должна была раздавить её волю.

Комната была наполнена светом, но этот свет был мертвым. Он лился из высоких окон, затянутых серым небом Аэтельгарда, и отражался от сотен граней хрустальной люстры, не давая тепла. Здесь, в сердце дворца, даже солнце казалось лишь еще одной лампой в механизме.

— Ваше Высочество, — тихий голос, похожий на шелест мыши в сухой листве.

Элара не обернулась. Она смотрела в зеркало, наблюдая за девушкой, стоявшей у столика с аксессуарами. Лина. Новая горничная. Предыдущую, старую и верную Марту, «перевели» в загородную резиденцию два дня назад без объяснения причин. Валериан зачищал поле. Он окружал её незнакомцами, безликими винтиками, чья лояльность была выкована страхом.

Но Лина была другой.

Элара, обученная видеть то, что скрыто, замечала детали. Слишком красные костяшки пальцев, словно их долго оттирали жесткой щеткой от въевшейся грязи. Едва заметная сутулость — привычка пригибаться в низких туннелях. И глаза. В них не было той стеклянной покорности, что у дворцовой челяди. В них жил страх, да, но это был живой, горячий страх загнанного зверька, который все еще ищет нору для побега.

— Перчатки, Лина, — произнесла Элара. Её голос прозвучал ровно, как метроном.

Девушка вздрогнула, схватила с бархатной подушечки пару длинных, до локтя, перчаток из белого шелка и поспешила к принцессе. Её руки дрожали.

Элара протянула правую руку. Лина начала натягивать узкую ткань на пальцы принцессы. Шелк был прохладным и скользким, как кожа змеи.

— Осторожнее, — холодно бросила Элара, когда девушка замешкалась на большом пальце.

— Простите, Ваше Высочество, простите, я… у меня руки… — Лина запнулась, судорожно пытаясь расправить ткань.

Элара перевела взгляд с зеркала на руки служанки. Грубые. Обветренные. На запястье, там, где рукав форменного платья чуть задрался, виднелось темное пятно. Не грязь. Угольная пыль, въевшаяся в поры так глубоко, что стала частью кожи. Татуировка

Подгорода.

— Ты не из дворцовых, — это был не вопрос. Элара произнесла это тихо, так, чтобы звук не ушел дальше их тесного круга.

Лина замерла. Её лицо, и без того бледное, стало цвета мела.

— Я… меня прислали из прачечных, Ваше Высочество. Сказали, рук не хватает…

— Лжешь, — Элара не повысила голоса, но слово упало между ними, как камень.

— Прачки не пахнут гарью. Ты из Нижних Уровней. Из Сажевого Района.

Девушка опустила голову, ожидая удара или приказа об аресте. Её плечи мелко тряслись.

— Мой брат… — прошептала она едва слышно.

— Он работал в котельных. Теперь он не может работать. Ему нужны лекарства. Плата здесь… она хорошая. Я только хотела помочь ему.

Элара почувствовала, как внутри шевельнулось что-то острое. Не жалость — жалость была роскошью, которую она не могла себе позволить. Это было узнавание.

— Железная хворь? — спросила Элара.

Лина подняла глаза. В них блеснули слезы.

— Да, госпожа. Он кашляет серым. И кровью. Врачи говорят, легкие превращаются в камень.

Элара знала эту болезнь. Побочный эффект амбиций Валериана. Пыль от переработки новой руды, которую использовали для его секретных проектов, убивала рабочих за пару лет. Но здесь, в золотой клетке, об этом не говорили. Здесь воздух фильтровали через шелк и розовую воду.

Принцесса медленно повернула руку ладонью вверх, заставляя Лину посмотреть на перчатку. Ткань сидела идеально, облегая руку, как вторая кожа. Безупречная белизна, скрывающая живую плоть.

— Затяни, — приказала Элара.

Лина послушно потянула за крошечные жемчужные пуговицы на запястье.

— Туже.

— Но, Ваше Высочество, кровоток…

— Я сказала — туже.

Лина дернула. Ткань натянулась до предела. И тогда, с едва слышным треском, один из швов на внутренней стороне ладони лопнул. Крошечная, почти невидимая прореха в совершенстве.

Лина ахнула, отшатнувшись, словно совершила святотатство.

— О нет… я сейчас же заменю, я…

— Стой, — Элара перехватила запястье девушки. Её хватка была железной, неожиданно

сильной для изнеженной аристократки.

Они стояли в центре огромной комнаты, две женщины из разных миров, связанные лопнувшим швом. Элара приблизила свое лицо к лицу служанки. Теперь она видела расширенные зрачки Лины, видела биение жилки на её шее.

— Посмотри на этот шов, Лина, — прошептала Элара.

— Даже самый дорогой шелк рвется, если натянуть его слишком сильно. Даже самый идеальный механизм ломается, если в него попадет песчинка.

Лина смотрела на неё с непониманием и ужасом.

— Ваше Высочество?

Элара отпустила её руку, но не отвела взгляда.

— Твой брат умирает, потому что Герцогу нужно больше стали для его игрушек. Ты здесь, потому что тебе нужны деньги, чтобы спасти брата. Мы обе — ресурсы, Лина. Топливо для его машины. Разница лишь в том, что меня сожгут на алтаре, а твоего брата — в топке.

Глаза служанки округлились. Слышать такое от будущей королевы было немыслимо. Это была измена.

— Почему вы мне это говорите? — голос Лины дрожал, но в нем прорезалась та самая искра, которую заметила Элара. Искра человека, которому нечего терять.

Элара медленно стянула испорченную перчатку. Обнаженная рука казалась странно уязвимой на холодном воздухе.

— Потому что мне нужны не слуги, Лина. Слуг у меня тысячи, и все они глухи и слепы. Мне нужны глаза. Мне нужны руки, которые не боятся грязи.

Она подошла к столу, взяла маленькую серебряную шпильку и с силой вонзила её в столешницу, прямо в лакированное дерево.

— Мне нужно знать, что привозят на баржах по ночам, когда город спит. Мне нужно знать, куда исчезают люди из Сажевого Района. Мне нужно знать, что строят под Собором.

Лина молчала. Она понимала, что ей предлагают. Это был билет на эшафот. Или шанс отомстить за брата.

— Если я сделаю это… — начала девушка, облизнув пересохшие губы.

— Если меня поймают…

— Тебя убьют, — просто ответила Элара. Лгать было бессмысленно.

— Но если ты не сделаешь этого, твой брат умрет, а ты останешься натягивать перчатки на руки чудовищ, пока сама не станешь пылью.

Тишина вернулась, но теперь она была другой. Напряженной, звенящей, как натянутая струна перед разрывом.

Лина посмотрела на свои руки — красные, грубые, рабочие руки. Потом на белую, испорченную перчатку, лежащую на столе.

— Что я должна делать?

Элара чуть заметно улыбнулась. Улыбка не коснулась глаз, но она была настоящей.

— Для начала — зашей эту перчатку. Но сделай шов кривым. Незаметным для других, но ощутимым для меня. Пусть это будет напоминанием.

Она подошла к девушке вплотную и положила руку ей на плечо. Ткань форменного платья была грубой под её пальцами.

— И запомни, — произнесла Элара, глядя прямо в темные, испуганные, но живые глаза девушки.

— Верность короне, Лина, иногда означает неповиновение приказам.

Лина медленно кивнула. В этом кивке не было покорности слуги. Это было согласие сообщника.

— Я поняла, Ваше Высочество.

— Элара, — поправила принцесса.

— Когда мы одни

— Элара. А теперь иди. И принеси мне другую пару. У нас много работы.

Лина присела в книксене, но в этом движении появилась новая, странная грация — грация человека, у которого появилась цель. Она взяла перчатку и исчезла за дверью, оставив

Элару одну.

Принцесса снова повернулась к зеркалу. Отражение все так же смотрело на неё холодным взглядом фарфоровой куклы. Но теперь Элара знала: внутри куклы тикает бомба. И фитиль только что был зажжен.

Она поднесла руку к губам, туда, где только что был лопнувший шов, и почувствовала запах, который принесла с собой Лина. Едва уловимый, горький запах угольной пыли и дешевого табака.

Запах войны.

Здесь не было ночи и не было дня. Было лишь бесконечное, удушливое «сейчас», застывшее в бронзе и ржавчине.

Каэль спускался все глубже, оставляя позади зловонные кишки канализации. Воздух менялся с каждым шагом по винтовой лестнице, чьи ступени были скользкими от маслянистого конденсата. Холод Подгорода отступал, сменяясь тяжелой, влажной жарой.

Это тепло не было живым, как солнце Соларии; оно было утробным, исходящим из недр земли, где старые геотермальные жилы все еще пульсировали, несмотря на то, что город наверху забыл о них.

Он оказался в огромном кавернозном зале, своды которого терялись в клубах пара.

Это было «Часовое Сердце» — кладбище амбиций прошлой эпохи.

Вокруг него, словно скелеты титанов, застыли гигантские шестерни. Зубчатые колеса размером с городской дом нависали над головой, их спицы были толщиной с вековые дубы, а оси уходили в бесконечную тьму. Когда-то этот механизм питал весь Аэтельгард, задавая ритм жизни столицы. Теперь он молчал.

Тишина здесь была особенной. Это не было безмолвие пустоты. Это была тишина сдержанного дыхания. Где-то в глубине капала вода — кап… кап… кап… — звук, похожий на отсчет последних секунд умирающего бога. Металл стонал, остывая и нагреваясь, издавая звуки, похожие на китовый зов в океане тьмы.

Каэль стер с лица остатки угольной маскировки, смешанной с потом. Сажа въелась в кожу, но здесь, в полумраке, это не имело значения. Он чувствовал себя песчинкой, попавшей в остановившиеся часы мироздания.

Он шел по узким мосткам, перекинутым через бездну, где внизу, в красноватом мареве, бурлили термальные источники. Пар поднимался вверх, оседая на металле рыжими слезами ржавчины. Запах серы смешивался с ароматом старого машинного масла — густой, тяжелый запах, от которого першило в горле.

— Ты ступаешь слишком тихо для рабочего, но слишком громко для призрака, — голос прозвучал не сзади и не спереди, а отовсюду, отражаясь от бронзовых стен.

Каэль замер. Его рука метнулась к голенищу сапога, где был спрятан нож, но он не успел его выхватить.

Из тени, отбрасываемой гигантским маховиком, отделилась фигура. Человек казался частью этого места. На нем был кожаный фартук, задубевший от времени и смазки, и тяжелые очки-гогглы, сдвинутые на лоб. Его седые волосы стояли дыбом, словно наэлектризованные, а борода была перепачкана графитом.

Это был Мастер Корин. Хранитель ржавчины.

Он не держал оружия. В его руках, покрытых сетью белых шрамов и черных пятен въевшегося масла, был лишь огромный гаечный ключ, который он держал с небрежностью, свойственной мастеру, знающему, что этот инструмент может и чинить, и убивать.

— Я ищу убежище, — произнес Каэль. Его голос был хриплым от дыма и усталости.

— Мне сказали, что здесь чтут старые законы.

Корин хмыкнул. Звук был похож на скрежет несмазанного подшипника. Он подошел ближе, и Каэль увидел его глаза — выцветшие, голубые, окруженные сеткой морщин, в которых навсегда застыла угольная пыль. Эти глаза видели расцвет Асгарда и его падение в бездну милитаризма.

— Законы? — переспросил старик, сплюнув в бездну под ногами.

— Здесь нет законов, парень. Только механика. Она честнее. Если деталь гнилая — она ломается. Если сталь хорошая — она держит.

Он подошел вплотную, бесцеремонно схватил Каэля за подбородок и повернул его лицо к тусклому свету газовой лампы, висевшей на балке.

— Янтарь, — проворчал Корин, глядя в глаза Каэля.

— Спрятал солнце за ресницами, да? Думал, сажа скроет породу?

Каэль не отстранился. Он выдержал взгляд инженера.

— Сажа скрывает лицо, Мастер. Но не намерения.

Корин отпустил его, вытер руку о фартук и развернулся, жестом приглашая следовать за собой.

— Идем. Если ты добрался сюда и не сварился в кипятке, значит, шестеренки судьбы еще крутятся.

Они прошли вглубь зала, в небольшую выгородку, устроенную прямо внутри корпуса гигантского генератора. Здесь было подобие жилья: гамак, верстак, заваленный чертежами и деталями, и небольшая печка, работающая от геотермального тепла. На печке кипел закопченный чайник.

Корин швырнул гаечный ключ на стол и взял две жестяные кружки. Они были помяты и исцарапаны, как и сам хозяин. Он плеснул в них густую, темную жидкость из чайника. Запах ударил в нос Каэля — резкий, горький аромат полыни, жженого сахара и чего-то спиртового.

Старик протянул одну кружку Каэлю. Пар поднимался от напитка, закручиваясь в спирали.

— Бери, — буркнул Корин.

Каэль принял кружку. Металл обжигал пальцы, но это было приятное тепло. Тепло, которое напоминало, что он все еще жив.

— Что это? — спросил он, глядя в черную жидкость.

— Масло для души, — усмехнулся Корин, и его лицо превратилось в карту трещин.

— Секретный рецепт Подгорода. Травы, которые растут только в темноте, и спирт, который мы гоним из того, что найдем.

Инженер поднял свою кружку, салютуя застывшим гигантам вокруг них.

— Валериан и его псы наверху строят новый мир, — сказал он, и в его голосе зазвучала сталь, более твердая, чем та, из которой были сделаны эти машины.

— Мир прямых линий, электричества и контроля. Они забыли, что у металла есть память. Они забыли, что машину нельзя заставить работать на страхе. Она просто встанет. Как встало это Сердце.

Он сделал глоток, поморщился от горечи, но в его глазах блеснуло удовлетворение.

— Ты здесь, чтобы запустить часы заново, верно? Или сломать их окончательно?

— Я здесь, чтобы не дать им превратить людей в механизмы, — ответил Каэль.

Корин кивнул, словно этот ответ удовлетворил его внутренний стандарт качества.

— Хороший ответ. Не героический. Практичный.

Он указал кружкой на Каэля, и его взгляд стал серьезным, пронзительным, лишенным старческой усталости.

— Пей, соларец. Это согреет кровь и прочистит мозги от столичной лжи. Тебе понадобится ясная голова. Потому что то, что они строят под Собором… это не машина. Это клетка для самого Бога.

Каэль поднес кружку к губам. Жидкость была горькой, вяжущей, но когда она потекла по горлу, он почувствовал, как внутри разливается жар. Это было не мягкое тепло южного вина. Это был огонь подземных недр, грубый и честный.

Он пил, и с каждым глотком чувствовал, как уходит дрожь в руках, как проясняется сознание, затуманенное усталостью и страхом. Ложь столицы, её блеск и её грязь, отступали. Оставалась только правда: ржавое железо, пар и старик, который все еще верил в душу металла.

— Спасибо, Мастер, — выдохнул Каэль, опуская пустую кружку.

Корин лишь хмыкнул, снова берясь за свой ключ.

— Не благодари. Смазка стоит дешево. А вот ремонт… ремонт будет стоить дорого.

Где-то в вышине, в темноте сводов, сорвалась капля конденсата и разбилась о бронзовый пол с звуком, похожим на выстрел. Часовое Сердце молчало, но Каэль знал: оно ждет. И теперь он был частью его ожидания.

Королевский Архив не был библиотекой. Это был мавзолей, где вместо тел покоились решения, стоившие тысяч жизней.

Элара толкнула тяжелые дубовые двери, и воздух внутри ударил ей в лицо, словно выдох мертвеца — сухой, неподвижный, пропитанный запахом тлена, старого клея и пыли, которая была кожей самой истории. Здесь было холодно. Не тем чистым, кусачим холодом, что царил на крепостных стенах, а могильным холодом подземелья, который просачивался сквозь подошвы туфель и оседал инеем на костях.

Она шагнула внутрь. Её каблуки выбили по мраморному полу гулкую, одинокую дробь, которая тут же была проглочена бесконечными рядами стеллажей. Эти деревянные монолиты уходили вверх, теряясь в темноте сводов, и вдаль, в непроглядный мрак коридоров. Казалось, что Аэтельгард стоит не на камне, а на спрессованной бумаге — на миллионах отчетов, доносов и приказов.

Элара плотнее запахнула свой плащ. Под ним, в потайном кармане, лежала испорченная перчатка — её талисман и напоминание. Она пришла сюда не как принцесса, ищущая знаний. Она пришла как шпион, ищущий улики.

В центре круглого вестибюля, под единственной газовой лампой, дававшей болезненный зеленоватый свет, возвышалась конторка Главного Архивариуса. За ней сидело существо, которое, казалось, было сделано из тех же материалов, что и окружающие книги.

Архивариус Морт был тощим, как скелет птицы. Его кожа имела цвет старого пергамента, а пальцы были вечно испачканы чернилами, словно кровь в его жилах была черной. Он не поднял головы, когда Элара подошла к столу. Он скрипел пером по бумаге, и этот звук — скрип-скрип, скрип-скрип — был единственным признаком жизни в этом склепе.

— Мне нужны реестры военных поставок за последний квартал, — произнесла Элара. Её голос прозвучал твердо, но эхо исказило его, сделав похожим на шепот заговорщика.

— Сектор «Север-4». Контракты на поставку легированной стали и кварцевых линз.

Перо замерло. Морт медленно поднял голову. Его глаза, водянистые и бесцветные, смотрели на неё сквозь толстые стекла очков, увеличивавших их до гротескных размеров.

— Сектор «Север-4» закрыт для внешнего аудита, Ваше Высочество, — его голос был сухим и ломким, как шелест страниц.

— Это зона особого ведения Герцога Валериана.

— Я не внешний аудит, Морт, — Элара положила ладони на край конторки, наклоняясь вперед.

— Я будущая Королева Асгарда. И я хочу знать, на что тратятся средства моей казны перед войной.

Архивариус дернул кадыком. Страх перед титулом боролся в нем со страхом перед инструкциями.

— Протокол 7-Б, параграф 12, — пробормотал он, нервно перебирая бумаги на столе.

— Доступ к стратегическим ресурсам только за личной подписью Главнокомандующего или… или Магистра Инквизиции. У вас нет допуска, Ваше Высочество.

— Допуск? — Элара позволила холодному гневу просочиться в голос.

— Ты говоришь о допуске с той, чье имя будет стоять на этих приказах через две недели? Открой мне секцию, Морт. Или я прикажу пересчитать каждую пылинку в этом зале, и ты будешь делать это лично. До конца своих дней.

Угроза подействовала. Морт сжался. Его рука потянулась к связке ключей, висевшей на поясе. Звон металла о металл прозвучал как капитуляция.

— Я… я могу посмотреть предварительные описи, — пролепетал он, сползая с высокого стула.

— Только описи. Сами контракты в хранилище, но…

Он не договорил.

Свет газовой лампы дрогнул. Пламя не погасло, но оно словно съежилось, втянулось в горелку, став тусклым и серым. Тени, отбрасываемые стеллажами, внезапно удлинились. Они поползли по полу, как черные щупальца, сливаясь в одну сплошную массу за спиной архивариуса.

Температура в зале рухнула. Это был не просто холод подземелья. Это был абсолютный нуль. Холод, который останавливает сердце.

Элара почувствовала это первой. Волоски на её руках встали дыбом. Воздух стал вязким, тяжелым, как ртуть. Дышать стало трудно, словно на грудь положили могильную плиту.

Морт замер. Его рука, тянувшаяся к ключам, повисла в воздухе. Его лицо, и без того бледное, стало серым. Он смотрел не на Элару. Он смотрел куда-то за её плечо, в темноту центрального прохода, и в его глазах застыл ужас такой глубины, что Эларе захотелось закричать.

Но она не закричала. Она медленно, преодолевая сопротивление загустевшего воздуха, повернула голову.

Там, на границе света и тьмы, стоял он.

Магистр Эребус.

Он не издал ни звука. Его появление не сопровождалось ни шагами, ни скрипом дверей. Он просто возник из теней, словно был соткан из них. Высокая, худая фигура, закутанная в мантию цвета беззвездной ночи. Капюшон скрывал лицо, оставляя видимым лишь острый, как бритва, подбородок и тонкие, бескровные губы.

Он стоял неподвижно, сложив руки в широких рукавах на груди. Но Элара чувствовала его. О, она чувствовала его всем своим существом.

Это было ментальное давление, похожее на инфразвук. Оно давило на виски, проникало в мозг ледяными иглами. Это не был грубый взлом, как у Валериана. Это было присутствие Бездны. Ощущение, что тебя рассматривают под микроскопом, разбирают на атомы, взвешивают твою душу и находят её слишком легкой.

Эребус не сказал ни слова. Ему не нужны были слова. Сама тишина вокруг него кричала.

«Ты не должна быть здесь».

Мысль возникла в голове Элары не как голос, а как чужеродное знание, вложенное извне.

Морт издал сдавленный всхлип. Он попятился, вжимаясь спиной в стеллажи, словно хотел раствориться в бумаге. Ключи выпали из его трясущихся рук и со звоном ударились о пол.

В этой тишине звук был подобен взрыву.

Элара заставила себя выпрямиться. Её колени дрожали, но она вскинула подбородок. Она

— Винтерфелл. Она — Север. Она не склонится перед тенью.

Она посмотрела на темную фигуру. Под капюшоном не было видно глаз, но она знала, что он смотрит на неё. Смотрит и видит насквозь — видит её страх, её маленькую тайну с перчаткой, её связь с Каэлем.

— Магистр, — произнесла она. Её голос был тихим, но он не дрогнул.

— Я не знала, что Инквизиция теперь выполняет функции библиотекарей.

Эребус медленно наклонил голову набок. Это движение было птичьим, хищным. Давление усилилось. В ушах Элары зазвенело. Свет лампы замигал, готовый погаснуть окончательно.

Он сделал один шаг вперед. Из-под полы мантии не показалась нога — он словно плыл над полом.

Морт за скулил, закрывая голову руками.

Элара поняла: она проиграла. Здесь, на его территории, среди мертвых слов и теней, у неё нет власти. Если она продолжит настаивать, если попытается взять ключи — она не выйдет отсюда. Или выйдет, но уже не собой.

Она сделала глубокий вдох, втягивая в себя ледяной, затхлый воздух.

— Впрочем, — сказала она, не отводя взгляда от черного провала капюшона, — я вижу, что порядок в Архиве поддерживается… безупречно. Мои вопросы могут подождать до Совета.

Это было отступление. Но это было организованное отступление, а не бегство.

Эребус остановился. Давление чуть ослабло, словно удавка на шее стала на миллиметр свободнее. Он позволил ей уйти. На этот раз.

Элара развернулась. Ей стоило титанических усилий не побежать. Она шла к выходу размеренным шагом, чувствуя, как его взгляд сверлит ей спину, прожигая ткань платья, кожу, добираясь до позвоночника.

Только когда тяжелые двери захлопнулись за её спиной, отрезая её от могильного холода Архива, она позволила себе прислониться к стене коридора. Её трясло.

Она не получила контракты. Она не увидела цифр. Но она получила нечто большее.

Страх Морта. Присутствие самого Эребуса в отделе логистики.

Если Тень Королевства лично охраняет накладные на поставку стали, значит, то, что они строят, — это не просто оружие. Это конец света.

Элара оттолкнулась от стены. Её руки все еще были холодными, но сердце горело злой, упрямой решимостью.

— Хорошо, — прошептала она в пустоту коридора.

— Если вы прячете бумагу, я буду искать металл.

Она поправила плащ и быстрым шагом направилась прочь, оставляя за спиной Архив Застывших Деяний и тень, которая теперь знала её запах.

[Часовое Сердце. Глубина -3.]

Каэль сидел на краю ржавой фермы, свесив ноги в бездну, где в красноватом мареве дышали геотермальные жилы. Здесь, внизу, время не текло — оно капало. Густое, тяжелое, как машинное масло.

Он закрыл глаза.

Ему нужно было забыть запах серы. Забыть скрежет металла. Забыть лицо умирающего от «железной хвори» парня в Сажевом Районе. Ему нужно было стать маяком в океане тьмы.

— Не думай словами, — прошептал он сам себе, повторяя первый урок наставников Соларии.

— Слова лгут. Чувства — никогда.

Он положил ладони на колени. Металл под ними вибрировал — это дрожала сама земля, сдавленная корсетом Аэтельгарда. Каэль начал замедлять дыхание. Вдох — на четыре счета. Пауза. Выдох — на четыре счета.

Он искал внутри себя янтарь. Тот самый сгусток света, который он принес с юга. Он представил, как этот свет разгорается в солнечном сплетении. Сначала искра. Потом пламя. Потом — взрыв сверхновой.

Он не посылал ей сообщение. Он посылал ей состояние.

Он вспомнил полдень в Соларии. Ощущение раскаленного камня под босыми ногами. Запах лимонных рощ, нагретых солнцем до такой степени, что воздух становился густым и сладким. Крик чаек. Вкус соли на губах. Ощущение абсолютной, безграничной свободы, когда горизонт чист, и нет никаких стен.

Он собрал это все в один плотный, сияющий шар. И толкнул его вверх. Сквозь толщу земли. Сквозь камень и бетон. Сквозь канализацию и подвалы.

«Найди её».

[Королевский Дворец. Восточная Башня. Покои Принцессы.]

Элара не спала. Сон был предателем — он приносил кошмары, в которых Валериан зашивал ей рот серебряной нитью.

Она лежала в своей огромной кровати под балдахином из тяжелого бархата. В комнате было холодно. Камин давно погас, и теперь единственным источником света была луна, пробивавшаяся сквозь высокие стрельчатые окна. Лунный свет падал на пол мертвенно-бледными квадратами, похожими на надгробные плиты.

Тишина дворца давила на уши. Это была не мирная тишина отдыха, а напряженное молчание затаившегося хищника. Элара слышала, как где-то далеко, в недрах стен, гудят трубы парового отопления — кровеносная система монстра.

Она смотрела в потолок, чувствуя, как холод проникает под одеяло, сковывая мышцы.

Она превращалась в лед. В статую. В идеальную королеву.

И вдруг.

Это началось не как звук, а как изменение давления. Воздух в комнате дрогнул.

Элара резко села в постели, хватаясь рукой за горло.

Сначала пришел запах. Невозможный, безумный запах. Цитрус. Горячая пыль. Море.

Он ворвался в стерильную атмосферу спальни, как порыв ветра из открытого окна, хотя все окна были наглухо закрыты.

А потом пришло тепло.

Оно коснулось её щеки, как ладонь. Нежное, живое, горячее. Оно проникло сквозь кожу, сквозь ребра, прямо к сердцу, которое, казалось, забыло, как биться в ритме жизни.

Перед её внутренним взором вспыхнул янтарь. Золотой свет, заливающий все вокруг. Она увидела — нет, почувствовала — его. Каэля. Он был где-то там, внизу, во тьме, но он горел так ярко, что ей стало больно глазам.

— Каэль… — выдохнула она в пустоту комнаты.

Это было приглашение. Это была надежда. Она потянулась к этому теплу всем своим существом, желая раствориться в нем, сбежать в этот иллюзорный полдень.

[Пространство Между]

Импульс шел вверх. Золотая стрела света в черном океане камня.

Но Аэтельгард не был просто городом. Он был механизмом. И у него была защита.

Как только Резонанс коснулся фундамента дворца, воздух загустел. Пространство наполнилось серым шумом. Это был «Железный Гул» — ментальное поле, создаваемое тысячами работающих машин, страхом миллионов людей и темной волей тех, кто управлял этим местом.

Золотой луч Каэля ударился о невидимый купол.

[Королевский Дворец]

Элара вскрикнула и схватилась за виски.

Тепло исчезло. Его сменил визг. Пронзительный, скрежещущий звук, словно кто-то провел гвоздем по стеклу прямо у неё в голове.

Солнечный свет померк, затянутый серой пеленой помех. Запах цитрусов сменился запахом озона и горелой проводки.

«Нет! Не пускай их! Не дай им заглушить тебя!»

Она пыталась удержать связь, но это было все равно что пытаться удержать воду в ладонях во время шторма. Дворец сопротивлялся. Сами стены, пропитанные паранойей Эребуса и амбициями Валериана, давили на этот чужеродный росток света.

Она чувствовала, как Каэль пытается пробиться. Она чувствовала его усилие, его отчаяние. Но «Железный Гул» был сильнее. Он превращал его тепло в боль.

Элара поняла: если она продолжит тянуться к свету, их обоих обнаружат. Этот ментальный визг услышит каждый «видящий» во дворце. Эребус проснется.

Ей нужно было ответить. Быстро. Жестко. Чтобы он понял. Чтобы он спрятался.

Она закрыла глаза, собирая всю свою волю, весь свой холод, всю свою новообретенную твердость.

Она не могла послать ему любовь. Любовь была мягкой, а мягкость здесь убивали.

Она представила клинок. Тонкий, острый стилет из северной стали. Холодный, безупречный, смертоносный. Она вложила в этот образ все: свою ситуацию, свою опасность, свою решимость.

«Я здесь. Но я в броне. Не подходи близко. Обожжешься».

Она швырнула этот образ вниз, в бездну, навстречу его теплу.

[Часовое Сердце]

Удар был физическим.

Каэля отбросило назад. Он ударился спиной о ржавую балку, выбив из легких воздух.

Золотой свет в его сознании погас, словно его накрыли ледяной водой.

Его затрясло. Зубы выбили дробь. Это был не просто холод — это был абсолютный ноль. Ощущение прикосновения к промороженному металлу, к которому мгновенно прилипает кожа.

Он почувствовал вкус крови во рту. Из носа потекла тонкая горячая струйка.

Но сквозь этот ледяной удар, сквозь боль и холод, он понял послание.

Это не был отказ. Это было предупреждение.

Она получила его тепло. Но в ответ она дала ему понять, во что превратилась, чтобы выжить.

Каэль сполз по балке на пол, тяжело дыша. Он вытер кровь с губы тыльной стороной ладони. Его руки дрожали, но теперь это была не дрожь от напряжения, а дрожь от озноба.

— Сталь, — прошептал он в темноту Часового Сердца.

— Ты стала сталью, Элара.

Он поднял глаза к невидимому потолку, туда, где за километрами камня и лжи, в высокой башне, замерзала его любовь.

— Хорошо, — сказал он, и в его голосе, хриплом и слабом, зазвучала новая нота. Нота упрямства.

— Сталь крепка. Но даже сталь плавится.

Он сжался в комок, пытаясь сохранить остатки тепла в своем теле. Связь была возможна. Но цена за неё была высока. И в следующий раз он должен быть готов не просто согреть её, а расплавить клетку, в которую она себя заковала.

Где-то в глубине зала упала капля. Кап.

Часы продолжали стоять, но время для них двоих начало свой обратный отсчет.

Блок 2: Нити Паутины

Небо над Сажевым Районом не кровоточило закатом и не сияло звездами. Оно было цвета грязного бинта, наложенного на гноящуюся рану.

Снег здесь падал не белым, а серым. Тяжелые, жирные хлопья, напитавшиеся дымом из тысяч труб, медленно опускались на землю, покрывая покосившиеся бараки, узкие переулки и сгорбленные фигуры людей саваном цвета пепла. Этот снег не таял на коже — он оставлял маслянистые разводы, словно само небо пыталось пометить каждого, кто осмелился жить в тени великих мануфактур.

Каэль шел, опустив голову и натянув воротник своих лохмотьев до самого носа. Но даже ткань не спасала. Воздух здесь имел вкус. Вкус окисленной меди, серы и дешевого перегара. Каждый вдох был маленькой битвой, каждый выдох — капитуляцией.

Вокруг него текла жизнь, лишенная цвета. Рабочие первой смены брели домой, похожие на ожившие тени. Их лица были масками из копоти, в которых белели только глаза — воспаленные, красные, полные тупой, животной усталости. Никто не разговаривал. Единственным звуком, нарушавшим шарканье сотен ног, был кашель.

Он был везде. Он звучал как рваный ритм этого проклятого места. Сухой, лающий, влажный, булькающий. Кашель, который выворачивал наизнанку. Кашель, который звучал не как болезнь плоти, а как скрежет сломанного механизма внутри человека.

Каэль свернул в переулок, настолько узкий, что плечи касались стен. Стены были склизкими, покрытыми черной плесенью, которая питалась угольной пылью. Он искал дом номер 42 по улице Сломанной Оси. Дом Лины.

Он нашел его в тупике, упирающемся в глухую стену газового завода. Это был не дом, а нагромождение гнилых досок и ржавых листов железа, скрепленных отчаянием. Дверь висела на одной петле.

Каэль толкнул её и шагнул внутрь.

Тепло ударило в лицо — спертое, влажное, пахнущее вареной капустой и гниющими тряпками. В полумраке единственной комнаты, освещенной огарком сальной свечи, было тесно. В углу, на куче тряпья, сидела старуха, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. Её глаза были пусты, как окна заброшенного цеха.

А на кровати, сколоченной из ящиков из-под снарядов, лежал он.

Брат Лины. Торм.

Ему было не больше двадцати, но выглядел он на пятьдесят. Его кожа, туго обтягивающая череп, была серой, с синюшным отливом. Грудная клетка вздымалась рывками, со свистом и хрипом, словно внутри работали дырявые кузнечные мехи.

Каэль подошел ближе. Половицы скрипнули, но никто не обратил на него внимания. Здесь привыкли к призракам.

Торм открыл глаза. В них не было страха. В них было лишь ожидание конца.

— Лина? — прохрипел он. Голос был похож на звук, с которым лопата входит в гравий.

— Нет, — тихо ответил Каэль, присаживаясь на край ящика.

— Лина во дворце. Она… шьет перчатки для королевы.

Парень попытался улыбнуться, но улыбка превратилась в гримасу боли. Его грудь судорожно сжалась, и он зашелся в приступе кашля. Это было страшно. Тело выгибалось дугой, пальцы, похожие на птичьи лапы, впивались в грязное одеяло.

Торм сплюнул в жестяную банку, стоящую у изголовья. Каэль увидел то, что вышло из него. Это была не просто кровь. Это была густая, черная слизь, смешанная с крошечными, блестящими частицами.

Металл.

— Железная хворь, — прошептал Каэль. Он слышал о ней, но видеть это своими глазами было совсем другое.

Легкие парня превращались в камень. Угольная и металлическая пыль, которую он вдыхал годами на мануфактурах Валериана, не выводилась. Она оседала, накапливалась, цементировала живую ткань, пока человек не начинал задыхаться собственной плотью. Он становился частью города буквально — превращаясь в ископаемое еще при жизни.

Приступ прошел, оставив Торма обессиленным. Он откинулся на подушку, жадно ловя ртом воздух.

— Она… хорошая девочка, — прошептал он, глядя в потолок, покрытый пятнами копоти.

— Скажи ей… пусть не приходит. Здесь… грязно.

Каэль почувствовал, как в горле встал ком. Не от дыма. От ярости.

Вот она, цена «Порядка». Вот фундамент, на котором Валериан строил свою империю. Не на законах, не на чести. На костях таких вот мальчишек, которые сгорали в топках его амбиций, чтобы он мог носить безупречный мундир и говорить о величии Асгарда.

Это была не цивилизация. Это была мясорубка.

Каэль сунул руку за пазуху. Его пальцы нащупали небольшой сверток, завернутый в промасленную бумагу. Его дневной паек. Плотный брусок прессованного протеина и сушеных фруктов — роскошь, недоступная здесь никому. Топливо, которое должно было поддерживать его силы для борьбы.

Он посмотрел на умирающего парня. На безумную старуху в углу.

Он знал: это не спасет Торма. Железная хворь не лечится едой. Это не изменит ничего в масштабах города. Это капля чистой воды в океане яда.

Но он не мог иначе.

— Ешь, — сказал Каэль, вкладывая брусок в слабую, холодную руку парня.

— Это от Лины.

Торм сжал сверток. Его глаза на мгновение прояснились, в них мелькнуло что-то похожее на детскую радость.

— Спасибо… — выдохнул он.

Каэль резко встал. Ему нужно было уйти. Прямо сейчас. Иначе он сожжет этот город дотла голыми руками, не дожидаясь плана, не дожидаясь Элары.

Он вышел на улицу, в серые сумерки. Снег все так же падал, беззвучно и равнодушно.

Каэль поднял голову. Там, вдалеке, над крышами трущоб, над дымом и смрадом, сияли шпили Королевского Дворца. Они были чистыми, подсвеченными прожекторами, словно корона, парящая над гниющим трупом.

Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Я разрушу твой порядок, Валериан, — прошептал он, и его слова превратились в облачка пара, которые тут же смешались с дымом.

— Я заставлю тебя дышать этой пылью. Я заставлю тебя кашлять железом.

Он двинулся прочь, растворяясь в серой толпе, унося в своем сердце не только свет Соларии, но и тяжесть чужой смерти. Теперь это была не просто миссия. Это была месть. За каждый серый вдох, сделанный в этом проклятом месте.

Западное крыло дворца было не просто заброшено. Оно было ампутировано.

Когда-то здесь звучал смех матери Элары, и солнечный свет, преломляясь в витражах, рисовал на полу цветные мозаики. Теперь же это место напоминало склеп, запечатанный по приказу Валериана. Официальная причина — «ветхость несущих конструкций». Истинная причина — память. Валериан ненавидел прошлое, потому что не мог его контролировать.

Элара скользнула в приоткрытую дверь Галереи Предков, и тишина обрушилась на неё, как пыльный занавес.

Здесь пахло сухой гнилью, старым лаком и временем, которое остановилось и начало разлагаться. Мебель, укрытая белыми чехлами, напоминала сугробы грязного снега или призраков, застывших в немом ожидании. Пыль лежала на паркете толстым, бархатистым слоем, и каждый шаг Элары оставлял в ней след — улику преступления против забвения.

Она шла быстро, но бесшумно. Её туфли были обмотаны полосками мягкой ткани — трюк, которому она научилась не у шпионов, а у балетмейстеров.

— Я просто изучаю искусство для свадебной церемонии, — прошептала она сама себе, репетируя ложь на случай, если наткнется на патруль. Но патрулей здесь не было. Страх перед призраками прошлого охранял это крыло лучше любой гвардии.

Она остановилась в центре Длинного Зала. Стены здесь были увешаны гобеленами — гигантскими полотнами, сотканными столетия назад. Это была история Асгарда, написанная шерстью и шелком. История побед. История крови.

Элара медленно шла вдоль стены, отсчитывая полотна. «Коронация Первого Стального Короля». «Битва у Ледяного Фьорда». «Казнь Предателей».

И вот он.

Гобелен «Усмирение Южных Варваров».

Это было монументальное полотно, занимавшее почти всю стену от пола до потолка. Мастера прошлого не пожалели красной нити. На гобелене закованные в сталь рыцари Асгарда топтали цветущие сады. Города горели оранжевым пламенем. А люди… люди Юга были изображены гротескно: с искаженными лицами, в звериных шкурах, убегающие в панике.

Ложь, вытканная золотом.

Элара вспомнила Каэля. Его смех, его чистые рубашки, его любовь к поэзии и сложной механике. «Варвар», который знал о чести больше, чем весь двор Аэтельгарда.

Она подошла к гобелену вплотную. От него пахло старой шерстью и пылью веков.

— Простите, — прошептала она нарисованным фигурам южан, умирающим под копытами северных коней.

Она ухватилась за тяжелый край полотна и потянула его на себя. Ткань была тяжелой, как труп. Пыль взметнулась облаком, заставив её зажмуриться и задержать дыхание.

За гобеленом не было стены. Там была ниша, скрытая в каменной кладке. А в нише — сейф.

Это был не изящный ювелирный ящичек. Это был грубый, промышленный сейф из вороненой стали, с массивным дисковым замком. На дверце не было герба — только серийный номер, выбитый с армейской четкостью. Личный тайник Валериана. Место, где он хранил то, что нельзя доверить даже Архиву.

Элара оглянулась. Галерея была пуста. Только пылинки танцевали в луче света, падающем из высокого окна, как крошечные шпионы.

Она достала из прически длинную, тонкую шпильку.

Это была не простая шпилька. Корин, старый мастер из Подгорода, передал её через Лину. Закаленная сталь, расплющенный и изогнутый кончик. Инструмент вора, замаскированный под украшение принцессы.

Элара прижалась ухом к холодной дверце сейфа. Металл пах маслом и тайной.

Она вставила шпильку в замочную скважину.

Клик.

Первый штифт подался легко.

— Спокойно, — приказала она своим рукам. Рукам, которые учили играть на клавесине и вышивать гладью, но никогда не учили взламывать чужие секреты.

Она начала вращать диск замка, чувствуя кончиками пальцев малейшую вибрацию через стальную иглу. Это было похоже на диалог с механизмом.

Щелк. Второй штифт.

В тишине зала этот звук показался ей выстрелом. Сердце билось где-то в горле, мешая дышать. Если её найдут здесь… Это не просто скандал. Это государственная измена.

Но перед глазами стояло лицо Торма, умирающего от железной хвори. Лицо Морта, трясущегося от страха в Архиве.

Валериан украл у них будущее. Она украдет у него правду.

Щелк. Третий.

Шпилька скользила внутри механизма, как смычок по струнам. Элара закрыла глаза, превратившись в слух и осязание. Она искала несовершенство в совершенстве. Крошечную зазубрину, которая позволит ей войти.

Щелк. Кр-р-рак.

Последний тумблер встал на место. Ручка сейфа, до этого неподвижная, мягко подалась под её пальцами.

Элара выдохнула, чувствуя, как по спине течет холодный пот. Она потянула тяжелую дверцу на себя. Петли, смазанные безупречно, не издали ни звука.

Внутри было темно. Элара сунула руку в черное нутро сейфа. Её пальцы коснулись не золота, не драгоценностей. Они коснулись кожи. Холодной, шагреневой кожи переплета.

Она вытащила книгу.

Это была толстая учетная книга, без названия на обложке. Элара раскрыла её наугад.

Страницы были заполнены колонками цифр и короткими пометками, сделанными резким, угловатым почерком Валериана.

«Поставка 404. Объект: Собор. Статус: Приоритет Альфа. Расход: 4000 единиц живой силы (списание по категории "небоевые потери").»

Элара перелистнула страницу.

«Закупка: Кристаллы-резонаторы. Поставщик: Теневой рынок Юга (через подставных лиц). Сумма: Эквивалент годового бюджета флота.»

И еще.

«Проект "Глас". Финальная стадия. Интеграция в церемониальный протокол. Цель: Абсолютная синхронизация элиты.»

Книга дрогнула в её руках.

Это была не коррупция. Это была продажа королевства. Валериан не просто воровал деньги. Он использовал жизни своих подданных как расходный материал, чтобы построить машину для порабощения их разума. И он покупал детали у тех самых «варваров», которых клялся уничтожить, финансируя врага ради собственной власти.

— Ты не защитник, — прошептала Элара, глядя на ровные строчки цифр, за каждой из которых стояла смерть.

— Ты мясник.

Она услышала звук.

Далекий, но отчетливый. Скрип половицы в дальнем конце галереи.

Элара захлопнула книгу и сунула её за корсаж платья. Холодная кожа обожгла грудь, но эта боль отрезвляла.

Она толкнула дверцу сейфа, закрутила диск замка, сбивая комбинацию. Затем схватила край тяжелого гобелена и рывком вернула его на место.

«Усмирение Южных Варваров» снова скрыло предательство Севера.

Шаги приближались. Тяжелые, уверенные шаги армейских сапог.

Элара отступила от стены, разглаживая складки платья. Она вытащила из кармана маленький блокнот и карандаш, приняв позу заинтересованного ценителя искусства.

Когда из тени коридора вышла фигура офицера патруля, Элара уже не была шпионом. Она была принцессой, скучающей среди пыли.

Но под её сердцем, прижатая к ребрам, лежала бомба, способная взорвать трон. И Элара была готова поднести спичку.

Путь назад, в утробу «Часового Сердца», казался бесконечным. Каэль спускался по винтовым лестницам, и каждый шаг отдавался в коленях тупой болью. Он оставил в Сажевом Районе не только еду. Он оставил там часть своей надежды, обменяв её на холодную, тяжелую ярость.

Воздух становился горячее. Влажный пар, поднимающийся от геотермальных жил, лип к лицу, смешиваясь с сажей, которую он так и не смыл до конца. Здесь, внизу, мир обычно звучал. Это была симфония распада: ритмичный стук капель конденсата, стон остывающего металла, далекий гул земли. Каэль привык к этому шуму. Он был пульсом убежища.

Он остановился на подвесном мостике, перекинутом через шахту главного привода.

Что-то было не так.

Каэль замер, вслушиваясь. Его инстинкты, отточенные годами шпионажа в Соларии, взвыли сиреной.

Тишина.

Не естественное затишье перед бурей, а вакуум. Абсолютное, мертвое безмолвие.

Капля конденсата сорвалась с трубы над его головой. Каэль видел, как она летит, как она разбивается о ржавые перила в метре от него. Он видел брызги. Но звука удара не было.

Словно кто-то вырезал кусок реальности ножницами.

Каэль медленно потянул руку к голенищу сапога, к рукояти ножа. Ткань его штанов зашуршала, но этот шорох не достиг его ушей. Он был глух. Или мир онемел.

Он резко развернулся.

Они стояли в конце мостика, там, откуда он только что пришел. Трое.

Они не были похожи на людей. Они напоминали провалы в пространстве. Их доспехи были матовыми, поглощающими любой, даже самый тусклый свет. Ни единого блика, ни единой царапины. Гладкие, обтекаемые шлемы без прорезей для глаз, без дыхательных решеток. Безликие монолиты.

Безмолвная Стража. Личные псы Эребуса.

Каэль почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Он слышал о них — шепотом, в самых темных тавернах границы. Говорили, что они не просто убивают. Они стирают само существование жертвы.

Один из Стражей сделал шаг вперед. Его нога в тяжелом сабатоне опустилась на решетчатый настил. Вибрация прошла по металлу, достигла подошв Каэля, но звука шага не последовало. Это было тошнотворно. Мозг отказывался воспринимать движение без звука, вызывая приступ головокружения.

«Резонанс», — мелькнула мысль. — «Увидеть их суть. Сломать их волю».

Каэль закрыл глаза и толкнул вперед импульс Янтарного Взгляда — горячую волну света и хаоса.

Удар.

Это было похоже на то, как птица на полном ходу врезается в прозрачное стекло. Его ментальный импульс не просто отразился — он был поглощен. Увяз в вязкой, серой трясине. Шлемы Стражей генерировали поле, которое гасило не только звук, но и любую ментальную активность.

В голове Каэля взорвалась белая вспышка боли. Он пошатнулся, хватаясь за перила.

Стражи бросились в атаку.

Они двигались с неестественной скоростью, беззвучные, как тени. Первый был уже рядом. Каэль едва успел уйти в сторону, пропуская мимо себя короткий, вороненый клинок. Лезвие рассекло воздух там, где секунду назад было его горло.

Каэль ударил в ответ — грязно, по-уличному, целясь ножом в сочленение доспеха под мышкой.

Металл ударился о металл. Без звона. Просто тупой толчок в руку, от которого заныло запястье. Доспех был тверже камня.

Второй Страж ударил сбоку. Каэль попытался блокировать, но удар тяжелой перчатки отбросил его к перилам. Он почувствовал, как хрустнуло ребро. Рот открылся в крике боли, но крик застрял в горле, не родившись. Тишина душила его. Она была плотной, как вода.

Он был в ловушке. На узком мостике, против троих, которых нельзя услышать и нельзя прочитать.

Третий Страж зашел с тыла, отрезая путь к отступлению.

Каэль тяжело дышал, чувствуя вкус крови на губах. Он был быстр, он был ловок, но здесь, в этом пузыре тишины, он был слепым котенком.

Он посмотрел вверх, ища выход.

Над мостиком, в полумраке сводов, висела гигантская цепь. Звенья толщиной с человеческую руку, изъеденные вековой ржавчиной. Она удерживала массивный противовес старого подъемника — чугунную болванку весом в несколько тонн, нависшую прямо над центром моста.

Цепь крепилась к балке старым, прогнившим стопором.

Стражи приближались. Синхронно. Неотвратимо. Они не спешили. Они знали, что добыче некуда деться.

Каэль перехватил нож обратным хватом. Он не мог победить их в бою. Но он мог использовать единственное, что здесь было настоящим — гравитацию.

Он рванулся вперед, но не к Стражам, а к опоре моста. Прыжок отчаяния. Его пальцы вцепились в скользкую ферму. Он подтянулся, игнорируя острую боль в сломанном ребре.

Один из Стражей метнул кинжал. Каэль почувствовал, как лезвие полоснуло его по бедру — горячая, резкая линия боли. Он не вскрикнул. Не мог.

Он лез вверх, к креплению цепи.

Стражи поняли его замысел. Двое начали карабкаться следом, двигаясь с пугающей ловкостью пауков. Третий остался внизу, готовясь встретить его, если он упадет.

Каэль добрался до стопора. Это был толстый стальной палец, продетый сквозь звено цепи. Ржавчина спаяла их в единое целое.

У него не было времени выбивать его.

Он вогнал свой нож в щель между стопором и балкой. Налег всем весом.

Лезвие ножа хрустнуло (беззвучно!) и сломалось.

Страж был уже рядом. Каэль видел свое отражение в его черном шлеме — искаженное, перепачканное сажей и кровью лицо безумца. Рука в черной перчатке потянулась к его ноге.

Каэль зарычал — беззвучная вибрация в груди — и ударил обломком ножа не по стопору, а по прогнившему деревянному брусу, к которому крепился механизм.

Дерево, превратившееся от времени и сырости в труху, подалось.

Механизм дрогнул.

И тут поле тишины лопнуло.

Звук вернулся не постепенно. Он ударил, как взрывная волна.

Скрежет металла, разрывающего дерево, был подобен воплю умирающего дракона. Грохот цепи, начавшей свое падение, оглушил Каэля.

— А-а-а! — его собственный крик, наконец вырвавшийся на свободу, смешался с хаосом.

Гигантская цепь, освобожденная от оков, хлестнула вниз, как бич божий.

Страж, который тянулся к ноге Каэля, не успел среагировать. Тяжелое, ржавое звено ударило его в грудь. Звук ломающегося доспеха и костей был отвратительно мокрым и громким. Его тело снесло с фермы, как тряпичную куклу.

Противовес рухнул на мостик.

Удар потряс все «Часовое Сердце». Мостик выгнулся, застонал и лопнул посередине. Двое оставшихся Стражей полетели вниз, в кипящую бездну геотермальных вод.

Каэль висел на балке, оглушенный, ослепленный пылью, задыхаясь от боли в боку и бедре. Грохот эхом метался под сводами, многократно усиливаясь.

Он посмотрел вниз.

В красноватом тумане внизу ничего не было видно. Только обломки моста и разорванная цепь, качающаяся, как маятник.

Он разжал пальцы и рухнул на узкий технический выступ, расположенный метром ниже. Удар выбил из него остатки воздуха. Он перекатился на спину, глядя в темноту потолка.

Тишина вернулась. Но теперь это была обычная, честная тишина. В ней капала вода. В ней свистел пар. В ней хрипело его собственное дыхание.

Каэль приподнялся, зажимая рану на бедре. Кровь была горячей и липкой.

Они нашли его. Эребус нашел его. Убежище скомпрометировано.

Он сплюнул кровь на бетон.

— Громко, — прохрипел он, и звук собственного голоса показался ему самой прекрасной музыкой на свете.

— Слишком громко для теней.

Он поднялся, опираясь на стену, и, хромая, побрел вглубь технических туннелей. Ему нужно было найти Корина. Ему нужно было предупредить Элару.

Игра перестала быть шпионской. Она стала войной. И первая кровь уже пролилась.

Учетная книга с колонками мертвых душ жгла кожу сквозь корсаж, но Элара не спешила закрывать сейф. Интуиция — то самое шестое чувство, которое Валериан называл «женской истерией», а Каэль «шепотом ветра», — кричала ей, что это не всё.

В глубине стальной утробы, за пачками ассигнаций и векселей, лежало что-то еще.

Это был тубус. Не стандартный картонный футляр для карт, а тяжелый цилиндр из матовой латуни, покрытый гравировкой. Элара вытащила его. Металл был ледяным, словно он хранил температуру абсолютного нуля, царящего в сердце его владельца.

Крышка отвинтилась с мягким, маслянистым шипением выходящего воздуха.

Внутри лежал свернутый лист. Не бумага — велень. Тончайшая, полупрозрачная кожа, обработанная химикатами до состояния пластика.

Элара опустилась на колени прямо на пыльный паркет галереи. Ей нужно было пространство. Она развернула лист, придавив углы тяжелыми бронзовыми подсвечниками, снятыми с ближайшей консоли.

Свет, падающий из окна, прошел сквозь велень, заставив чертеж светиться изнутри, как рентгеновский снимок.

Сначала она не поняла, на что смотрит. Это напоминало анатомический атлас какого-то гигантского, неизвестного науке существа. Сложная сеть жил, узлов и нервных окончаний. Но потом её взгляд зацепился за знакомые очертания.

Шпили. Неф. Алтарь.

Это был Собор Великого Механизма. Место, где через две недели она должна была сказать «да».

Но чертеж показывал не то, что видели прихожане. Он показывал то, что было скрыто.

Под фундаментом Собора, уходя глубоко в гранитную подушку Аэтельгарда, была нарисована перевернутая башня. Зеркальное отражение шпилей, направленное в ад. Это была сложнейшая конструкция из тысяч металлических стержней, зеркал и кристаллических линз, выстроенная в безумную, фрактальную спираль.

Элара провела пальцем по линиям. Они были начерчены с нечеловеческой, пугающей точностью. Ни одной помарки. Ни одной дрогнувшей линии. Это была геометрия безумия, возведенная в ранг искусства.

Внизу листа, в угловом штампе, стояло название проекта.

«ГЛАС БОЖИЙ».Статус: Финальная калибровка.Источник питания: Геотермальное ядро / Резонанс Альфа-уровня.

Элара почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Она знала физику Резонанса. Её учили этому лучшие менторы Севера. Она знала, что архитектура может усиливать звук.

Но это...

Она проследила путь линий от подземной спирали вверх. Они сходились в одной точке. В центре главного зала Собора. Прямо там, где должен стоять алтарь для брачующихся.

— Это не храм, — прошептала она, и её голос дрогнул в тишине пустого зала.

— Это резонатор.

Она начала читать мелкие пометки на полях, сделанные рукой Валериана.

«Коэффициент усиления: 10,000х.»«Частота несущей волны: Эмоциональный пик (Клятва).»«Зона покрытия: Аэтельгард (полное перекрытие), Периферия (частичное влияние).»

Картинка сложилась в её голове с ужасающей ясностью, словно кто-то включил прожектор в темной комнате.

Валериан не просто строил оружие. Он строил гигантский ментальный рупор.

Собор был корпусом. Подземная спираль — усилителем. А источником сигнала... источником должна была стать она. И он.

Момент клятвы. Момент наивысшего эмоционального напряжения, когда их ауры сольются в ритуале. В этот миг, когда весь город, вся элита, все солдаты будут смотреть на них, Валериан активирует «Глас».

Он возьмет их совместный Резонанс, усилит его в десять тысяч раз и швырнет обратно в город. Но это будет не просто волна. Это будет приказ.

Элара посмотрела на схему распространения волн. Они были нарисованы красными чернилами и напоминали круги на воде, расходящиеся от брошенного камня. Только эти круги проходили сквозь стены, сквозь сталь, сквозь черепные коробки.

«Синхронизация воли. Подавление индивидуального шума. Единый ритм.»

Её руки задрожали так сильно, что она едва не порвала велень.

Это было хуже, чем война. Хуже, чем геноцид. На войне люди умирают, но они умирают свободными. Валериан же планировал нечто иное. Он хотел превратить миллионы людей в единый организм. В муравейник, управляемый одним разумом. Его разумом.

Он хотел стереть само понятие «я».

Элара отшатнулась от чертежа, словно он был заразным. Ей показалось, что она слышит гул этой машины — низкий, вибрирующий звук, от которого лопаются сосуды в глазах и стирается память.

Она вспомнила его стальные глаза. Его слова о Порядке. О том, что хаос — это болезнь.

Она думала, он хочет власти над землями. Над ресурсами. Над торговыми путями. Как же она была наивна. Как мелко она мыслила.

Элара поднялась с колен. Ноги не слушались, тело казалось чужим, налитым свинцом. Она смотрела на сложную, красивую, смертоносную геометрию на полу и понимала, что смотрит в лицо Бездне.

В её голове, перекрывая шум крови в ушах, прозвучала мысль — четкая, холодная и острая, как скальпель.

«Он не хочет править телами. Он хочет владеть душами».

Он хотел стать Богом. Богом из шестеренок и ментальных волн. И она, Элара, должна была стать ключом, который запустит этот апокалипсис.

Она судорожно схватила чертеж, сворачивая его дрожащими пальцами. Велень хрустел, сопротивляясь, словно хотел остаться открытым, хотел похвастаться своим чудовищным совершенством.

Она запихнула свиток обратно в тубус. Закрутила крышку. Металл скрипнул.

Ей нужно бежать. Ей нужно найти Каэля. Ей нужно кричать об этом на площадях.

Но она знала, что кричать нельзя. «Глас Божий» уже слушает.

Элара прижала холодную латунь тубуса к животу, пряча его под складками плаща, рядом с книгой. Теперь она несла на себе тяжесть не просто измены. Она несла на себе судьбу человечества.

Она вышла из Галереи Предков, и её лицо было белым, как мрамор статуй. В её глазах больше не было страха. В них был ужас — тот самый, древний ужас, который заставляет мать бросаться на волка, защищая дитя.

Валериан хотел владеть душами.

— Попробуй взять мою, — прошептала она в пустоту коридора.

— И ты подавишься.

Таверна «Ржавая Шестерня» не была местом отдыха. Это была выгребная яма, куда Подгород сплевывал тех, кого еще не успел переварить, но уже изрядно пожевал.

Каэль толкнул тяжелую, обитую железом дверь плечом — тем, что не было повреждено при падении в «Часовом Сердце». В нос ударил густой, почти осязаемый смрад: смесь дешевого пойла, пережаренного масла, немытых тел и сладковатого запаха опиума, который курили в дальних кабинках, чтобы забыть цвет неба.

Он шагнул внутрь, стараясь не хромать. Каждое движение отзывалось вспышкой боли в бедре, где под грязной повязкой пульсировал порез от кинжала Безмолвного Стража.

Сломанное ребро впивалось в легкое при каждом вдохе, превращая дыхание в пытку. Но лицо Каэля оставалось неподвижной маской из сажи и теней. Здесь, внизу, слабость была приглашением к убийству.

В зале царил полумрак. Газовые рожки горели вполсилы, экономя топливо, и в их дрожащем свете посетители казались грудами ветоши. Гул голосов был низким, глухим, лишенным смеха. Здесь не праздновали. Здесь пережидали время между сменами или между жизнью и смертью.

Каэль скользнул взглядом по залу. Ему не нужно было искать долго.

В самом темном углу, под лестницей, ведущей в комнаты для «особых услуг», сидел человек, который занимал слишком много места для того, кто так отчаянно хотел исчезнуть.

Квартирмейстер Борин.

Он был тучным, рыхлым мужчиной, чья форма интенданта Королевского Флота, когда-то безупречная, теперь была расстегнута на толстой шее и покрыта пятнами соуса и вина. Перед ним стояла батарея пустых кружек и одна полная — с мутной, зеленоватой жидкостью, которую местные звали «Слеза Механика».

Каэль подошел к столу и сел напротив. Стул скрипнул, но Борин даже не поднял головы. Он смотрел в свою кружку так, словно на дне был начертан план его спасения.

— Говорят, «Слеза» помогает забыть имя матери, — тихо произнес Каэль. Его голос был хриплым, похожим на звук трения наждака о камень.

— Но она не поможет забыть то, что ты подписал, Борин.

Квартирмейстер вздрогнул всем телом, расплескав пойло на столешницу. Он поднял на Каэля глаза — красные, заплывшие, полные животного ужаса.

— Кто… кто ты? — просипел он.

— Я заплатил долги. Я все отдал «Бритвам». У меня ничего нет!

— Я не от бандитов, — Каэль наклонился вперед, и свет газового рожка упал на его лицо, высветив янтарные глаза сквозь слой грязи.

— Я от тех, кого ты продал.

Борин побледнел. Его трясущиеся руки попытались схватить кружку, но промахнулись.

— Я никого не продавал… Я просто ставил печати… Это просто зерно… Просто поставки для гарнизона…

— Зерно? — пересбил Каэль.

— С каких пор зерно возят в ящиках, обитых свинцом? С каких пор мешки с мукой весят столько, что ломают оси грузовиков? И с каких пор, Борин, продовольствие для солдат везут не в казармы, а в подвалы Собора?

Интендант сжался. Он начал оглядываться по сторонам, словно ожидая, что из теней сейчас выйдут Безмолвные Стражи.

— Тише! — зашипел он, брызгая слюной.

— Ты безумец! Если они услышат…

— Они уже слышат, — солгал Каэль, блефуя.

— Инквизиция знает, что груз не дошел по назначению в полном объеме. Они ищут козла отпущения. И угадай, чья подпись стоит на накладных?

Это был удар наугад, но он попал в цель. Борин всхлипнул. Он знал, как работает система Валериана. Ошибок не прощали. Свидетелей не оставляли.

— Я не знал… клянусь, я не знал, что там внутри! — зашептал он, подаваясь вперед. От него разило перегаром и страхом.

— Ящики… они гудели. Тихо так, на грани слуха. Как будто внутри рой пчел. И грузчики… те, кто носил их… у них шла кровь из носа. А потом они исчезали.

— Мне нужна бумага, Борин, — жестко сказал Каэль, игнорируя жалость.

— Оригинал накладной. Той самой, где стоит подпись заказчика.

Борин затряс головой.

— Нет… нет, я не могу. Это моя страховка. Если я отдам её, я покойник.

Каэль медленно сунул руку за пазуху. Борин дернулся, ожидая ножа. Но Каэль вытащил не сталь.

Он выложил на липкий, изрезанный ножами стол небольшой кожаный мешочек.

Тяжелый.

Звук удара мешочка о дерево был глухим и весомым.

Каэль развязал шнурок. В тусклом свете блеснуло золото. Не бледное, разбавленное серебром золото Асгарда. Это было золото Соларии — червонное, горячее, с чеканкой в виде солнца.

— Здесь достаточно, чтобы купить место на контрабандистском судне до Южных Островов, — сказал Каэль.

— И домик у моря, где никто не знает твоего имени. И где нет Инквизиции.

Глаза Борина расширились. Он смотрел на золото как на чудо. Это была не просто валюта. Это была жизнь.

— Соларское… — выдохнул он.

— Настоящее…

— Билет в один конец, — подтвердил Каэль.

— Прямо сейчас. Или ты остаешься здесь и ждешь, когда за тобой придут тени в черных шлемах.

Выбор был очевиден. Борин был трусом, но он был живым трусом.

Он судорожно схватил мешочек, прижав его к груди, словно младенца. Затем, озираясь, полез дрожащей рукой за отворот своего засаленного мундира.

Он вытащил сложенный вчетверо лист плотной, желтоватой бумаги.

Каэль выхватил его прежде, чем Борин успел передумать.

Он развернул документ под столом, скрывая его от посторонних глаз.

Это была транспортная накладная № 404-Б.

«Груз: Спецконтейнеры, маркировка "Зерно-А".»«Содержимое (истинное): Кристаллические эмиттеры резонанса, класс "Сирена".»«Пункт назначения: Собор Великого Механизма, Нижний Уровень, Сектор "Глас".»

И внизу, размашистая, резкая, как удар хлыста, подпись.

Герцог Валериан Кронос-Сталь.

Каэль почувствовал, как холод пробежал по спине, несмотря на жару таверны. Это было оно. Не косвенные улики, не слухи. Прямое доказательство того, что Главнокомандующий ввозит в столицу запрещенные психотронные технологии под видом еды для голодающих солдат.

— Уходи, — бросил он Борину, пряча документ.

— Беги к докам. И молись, чтобы ветер был попутным.

Квартирмейстера не нужно было просить дважды. Он вскочил, опрокинув стул, и, прижимая золото к груди, бросился к выходу, расталкивая посетителей.

Каэль остался сидеть. Он сделал глубокий вдох, пытаясь унять боль в ребрах.

Теперь у него было всё. Чертежи у Элары. Накладная у него. Пазл сложился в картину чудовищного предательства.

Он посмотрел на недопитую кружку Борина с мутной зеленой жижей.

— «Глас Божий», — прошептал он с отвращением.

— Ты хочешь заставить их петь твою песню, Валериан.

Он медленно поднялся. Боль в ноге вспыхнула с новой силой, но теперь это была просто информация. Помеха, которую нужно игнорировать.

Каэль направился к выходу. В его кармане лежал смертный приговор Герцогу. Или, если он не успеет, смертный приговор всему королевству.

Дверь таверны захлопнулась за ним, отсекая смрад «Ржавой Шестерни», но запах грядущей бури на улице был еще сильнее.

Блок 3: Встреча в Сердце Тьмы

Полночь в Аэтельгарде не приносила тишины. Она лишь меняла тональность городского шума. Ритмичный гул мануфактур становился глуше, уходя в басы, а свист пара в трубах отопления звучал острее, словно гигантский зверь, на котором стоял дворец, скрипел зубами во сне.

В королевской спальне единственным источником света была свеча, чей огонек дрожал от сквозняка, гуляющего по огромной комнате.

Элара стояла у окна, спиной к комнате, глядя на черные шпили города. Её отражение в стекле было призрачным — бледное лицо, темные провалы глаз.

— Постель готова, Ваше Высочество, — голос Лины был тихим, но в нем не было привычной слугам мягкости. В нем звенела струна.

Элара резко задернула тяжелую бархатную штору, отсекая город. Она подошла к кровати.

На белоснежных, накрахмаленных простынях, пахнущих лавандой, лежал чужеродный предмет. Кусок грубой, желтоватой бумаги, покрытый пятнами жира и угольной пыли. Карта.

Это была не та карта, что висели в кабинете Валериана — с четкими линиями границ и стратегическими маркерами. Это была карта кровеносной системы города. Схема стоков, технических туннелей, забытых шахт и древних катакомб, начерченная дрожащей рукой старого инженера.

— Вход через вентиляционную шахту в старой гардеробной, — прошептала Лина, не глядя на карту. Она знала этот путь наизусть.

— Три пролета вниз. Потом направо, где на стене нарисован перечеркнутый глаз. Дальше — по звуку воды.

Элара провела пальцем по шершавой бумаге. Угольная пыль осталась на её подушечке черной меткой.

— А стража?

— Смена караула через десять минут. У Восточного коридора будет «слепое пятно» ровно на сорок секунд. Мой… знакомый в кухне подмешал сонную траву в вечерний чай сержанта.

Элара подняла взгляд на девушку. Лина стояла прямо, сцепив руки в замок перед собой. Её форменное платье было безупречным, но под ногтями все еще чернела грязь

Подгорода.

— Ты рискуешь всем, Лина.

— Мы все уже мертвы, Элара, — ответила девушка, впервые назвав принцессу по имени.

— Просто некоторые из нас еще не легли в землю.

Элара кивнула. Слов больше не требовалось. Лина сделала книксен — идеальный, механический — и растворилась в тени дверного проема, оставив принцессу наедине с выбором.

Элара действовала быстро. Каждое движение было отточено часами мысленных репетиций.

Долой шелковый пеньюар. Он упал на пол белым облаком, ненужная кожа прошлой жизни.

Она надела простое платье из серой шерсти, которое украла из прачечной два дня назад. Грубая ткань колола кожу, но это было приятное ощущение. Ощущение реальности. Сверху — темный плащ с глубоким капюшоном.

Она взяла со стола латунный тубус с чертежом «Гласа Божьего». Металл холодил пальцы.

Это была не просто бумага. Это был смертный приговор Валериану. Или ей самой.

Она распорола подкладку плаща маленькими ножницами и вложила тубус внутрь, зашив разрез несколькими грубыми стежками. Теперь, прижимая руку к боку, она чувствовала твердость металла. Её броня. Её бомба.

Элара подошла к огромному платяному шкафу в углу гардеробной. Она уперлась плечом в заднюю стенку и надавила. Скрытый механизм, не смазываемый десятилетиями, отозвался неохотным, скрежещущим стоном.

Дерево подалось.

Из открывшейся щели пахнуло сыростью, плесенью и холодом. Это было дыхание преисподней.

Элара взяла маленький фонарь, закрытый заслонкой так, чтобы давать лишь узкую полоску света, и шагнула в темноту.

Спуск был бесконечным.

Винтовая лестница, вырубленная в толще стены, была узкой и крутой. Ступени были покрыты скользкой слизью. Элара спускалась, касаясь рукой влажного камня, и ей казалось, что она лезет в глотку каменного чудовища.

Тишина дворца осталась наверху. Здесь стены жили своей жизнью. Они вибрировали, передавая гул далеких машин. Где-то капала вода. Где-то шуршали крысы.

Она считала пролеты. Один. Два. Три.

Поворот направо. Луч фонаря выхватил из тьмы грубый рисунок на кирпиче: глаз, перечеркнутый крестом. Знак контрабандистов. Знак тех, кто не хочет быть увиденным.

Воздух становился тяжелее, гуще. Он пах сточными водами и серой. Элара натянула капюшон глубже, словно ткань могла защитить её от этого запаха, пропитанного страданием.

Она шла по узкому техническому мостику, под которым в темноте шумел поток грязной воды. Её тень, длинная и изломанная, плясала на стенах, как призрак.

Страх был холодным комком в животе. Не страх темноты — темнота стала её союзником. Страх того, что она не успеет. Что Каэль не придет. Что «Глас Божий» уже работает, и её мысли — это не её мысли.

Она прижала руку к боку, нащупывая твердый цилиндр тубуса.

— Я иду, — прошептала она в темноту.

— Только дождись.

С другой стороны, из глубин, где давление земли могло расплющить человека, поднимались двое.

Мастер Корин шел первым. Он двигался с удивительной для его возраста легкостью, перешагивая через ржавые трубы и ныряя под низкие своды. Он знал этот лабиринт лучше, чем линии на своих ладонях. Для него это был не хаос, а сломанный механизм, в котором он знал каждый винтик.

За ним, хромая, шел Каэль.

Каждый шаг давался ему с трудом. Рана на бедре горела огнем, сломанное ребро впивалось в плоть при каждом вдохе. Но он не отставал. Его гнала вперед не сила мышц, а упрямство и тот самый янтарный огонь, который он прятал глубоко внутри.

— Еще немного, соларец, — прохрипел Корин, не оборачиваясь.

— Мы входим в «Слепую Зону». Здесь акустика такая, что даже крыса чихнет — на поверхности услышат. Так что заткнись и дыши через раз.

Они вышли в старый коллектор, своды которого были укреплены почерневшими от времени дубовыми балками. Здесь было сухо, но холодно — могильным холодом древности.

Каэль остановился, чтобы перевести дух. Он прислонился к стене, и камень показался ему мягким по сравнению с болью в теле.

— Ты уверен, что она придет? — спросил Корин, проверяя заслонку своей масляной лампы.

— Она придет, — ответил Каэль. В его голосе не было сомнения.

— Даже если ей придется прогрызть стены зубами.

— Королевские зубки не для гранита, — проворчал старик, но в его тоне было уважение.

— Если она действительно спустилась сюда… значит, в ней больше стали, чем во всем этом проклятом дворце.

Они двинулись дальше. Коридор расширялся. Впереди забрезжил слабый, призрачный свет.

Это была Часовня Забытого Зубца. Место встречи.

Каэль почувствовал, как сердце пропустило удар. Не от боли. От предчувствия.

Он поправил перевязь, скрывающую рану, и выпрямился, превозмогая боль. Он не хотел, чтобы она видела его сломленным. Он должен быть её опорой, а не обузой.

— Иди, — сказал Корин, останавливаясь у входа в арочный проем.

— Я посторожу здесь. Крысы нынче крупные пошли. Двуногие.

Каэль кивнул старику и шагнул в арку.

Тьма расступилась.

Впереди, в центре небольшого круглого зала, где пыль веков лежала нетронутым ковром, стояла одинокая фигура в сером плаще. Она держала фонарь, и свет выхватывал из темноты её лицо — бледное, напряженное, прекрасное.

Она обернулась на звук его шагов.

Их взгляды встретились.

В этом сыром, холодном подземелье, под тысячами тонн камня и лжи, две искры — серая и янтарная — наконец нашли друг друга.

Между ними было десять шагов. Десять шагов, разделяющих миры.

Элара сделала первый шаг.

Здесь время не текло. Оно оседало.

Часовня Забытого Зубца была не просто помещением в катакомбах; она была воздушным пузырем в толще камня, капсулой памяти о тех временах, когда Асгард еще не молился эффективности, а чтил Творение.

Воздух здесь был сухим и неподвижным, словно запечатанным в янтарь. Он пах не сыростью подземелий, а окисленной бронзой и истлевшим ладаном — запахом уснувшего бога.

В центре круглого зала, выложенного плитами из черного базальта, возвышался Алтарь. Это был не стол для жертвоприношений и не постамент для идола. Это была Шестерня. Гигантский, трехметровый бронзовый диск, покрытый благородной патиной, стоял вертикально, наполовину утопленный в пол. Его зубцы были стерты веками прикосновений, а на спицах были выгравированы руны старого языка — языка механиков-жрецов, веривших, что Вселенная есть великий, гармоничный механизм, а не машина войны.

Единственный источник света падал сверху. Тонкий, кинжальный луч луны пробивался сквозь трещину в своде — случайную рану в теле города, через которую просачивалось небо. Этот луч был похож на столб призрачной пыли. В нем танцевали мириады серых частиц, кружась в бесконечном, безмолвном вальсе.

Элара стояла на границе света и тьмы.

Она сняла капюшон. Её волосы, освобожденные от шпилек, рассыпались по плечам серебряным водопадом, единственным ярким пятном в этом царстве теней. Она смотрела на бронзовый Зубец и чувствовала странное, почти забытое благоговение.

Валериан строил храмы из стали и пара, где молились Порядку. Но здесь, перед лицом этой древней, бесполезной детали, она чувствовала присутствие чего-то большего. Души.

— Мы забыли, как просто быть частью целого, — прошептала она, касаясь холодного металла алтаря кончиками пальцев. Бронза отозвалась едва уловимой вибрацией, словно узнала прикосновение.

Шорох.

Звук был тихим, как вздох камня, но в священной тишине часовни он прозвучал подобно грому.

Элара резко обернулась, прижимая руку к боку, где под тканью плаща был спрятан тубус с чертежом. Её сердце, только что успокоенное величием древности, снова забилось в ритме загнанной птицы.

Из арочного проема, ведущего в лабиринт коллекторов, вышла тень.

Сначала Элара увидела только силуэт — ломаный, неправильный. Фигура двигалась неровно, припадая на одну ногу.

— Кто здесь? — её голос дрогнул, отразившись от стен.

Фигура шагнула в пятно рассеянного лунного света.

Элара забыла, как дышать.

Это был не тот дипломат в шелковом камзоле, которого она провожала на бастионе. Перед ней стоял призрак войны. Его одежда превратилась в грязные лохмотья, пропитанные маслом и засохшей кровью. Лицо было маской из сажи, сквозь которую проступали дорожки пота. Он держался за бок, и сквозь пальцы сочилось темное пятно.

Но глаза...

Глаза остались прежними. Два осколка янтаря, горящие в темноте неземным, теплым светом. В них не было боли, которая терзала его тело. В них была только она.

— Каэль... — имя сорвалось с её губ не звуком, а выдохом.

Он остановился. Между ними было десять шагов. Десять шагов по пыльному базальту. Десять шагов между Троном и Подгородом.

Каэль смотрел на неё, и ему казалось, что у него галлюцинация. После грязи Сажевого Района, после безмолвного ужаса схватки со Стражами, после боли и тьмы — она стояла здесь, в луче света, как серебряная статуэтка. Чистая. Невозможная.

— Ты пришла, — его голос был похож на скрежет ржавых петель. Он попытался выпрямиться, но гримаса боли исказила его лицо.

Элара увидела это. Она увидела кровь на его бедре. Увидела, как неестественно он держит руку.

В этот момент что-то сломалось внутри неё. Последняя ледяная стена, которую она возводила вокруг своего сердца, рухнула, рассыпавшись в пыль.

Она не пошла к нему. Она побежала.

Забыв о достоинстве, забыв о платье, путающемся в ногах, забыв о тубусе с чертежом конца света.

Она преодолела эти десять шагов за мгновение.

Каэль пошатнулся, когда она врезалась в него, но устоял. Его здоровая рука метнулась вперед, обхватывая её, прижимая к себе так, словно она была единственным, что удерживало его на краю бездны.

Запах.

Она пахла лавандой и холодом верхнего мира. Он пах гарью, кровью и дешевым табаком. Эти запахи смешались, создавая новый аромат — аромат отчаяния и любви.

Элара уткнулась лицом в его грязное плечо. Её руки, привыкшие к шелку, сжимали грубую, промасленную ткань его куртки. Она не плакала. Слезы были слишком слабым проявлением того, что она чувствовала. Её трясло.

— Ты ранен, — прошептала она куда-то в его шею, чувствуя бешеный ритм его пульса.

— Ты истекаешь кровью...

— Это неважно, — выдохнул он ей в волосы.

— Я жив. Ты здесь. Остальное — просто механика.

Он отстранился ровно настолько, чтобы заглянуть ей в лицо. Его грязные пальцы коснулись её щеки, оставляя на бледной коже темные следы. Элара не отшатнулась. Она накрыла его ладонь своей, прижимая её сильнее.

— Твои глаза... — прошептал он, глядя в её серую радужку, в которой сейчас бушевал шторм.

— Я видел их в темноте. Они вели меня.

— А я чувствовала твое тепло, — ответила она.

— Даже сквозь лед дворца.

Они стояли в центре забытой часовни, под взглядом бронзового бога, который давно перестал вращаться. Пыль танцевала вокруг них в лунном луче, оседая на их плечах, делая их похожими на древние статуи.

Но они были живыми. Болезненно, остро, невыносимо живыми.

Элара почувствовала, как твердый металл тубуса упирается ей в ребра, напоминая о реальности.

— Каэль, — она заставила себя отступить на шаг, хотя каждая клетка её тела кричала «нет».

— У нас мало времени. Валериан... то, что он строит...

— Я знаю, — перебил он её. Он сунул руку за пазуху и вытащил смятый, окровавленный лист накладной.

— Он кормит Собор смертью.

Элара достала тубус. Латунь тускло блеснула в лунном свете.

— А здесь нарисовано, как он собирается её переварить.

Они положили оба документа на выступ бронзовой Шестерни. Чертеж «Гласа Божьего» и накладная на «Кристаллы Сирены». Две половины одного апокалипсиса встретились на алтаре забытого бога.

Каэль посмотрел на чертеж. Его глаза сузились. Как инженер-любитель, он мгновенно оценил масштаб замысла.

— Это не просто антенна, — пробормотал он, проводя пальцем по спирали.

— Это ментальная виселица. Если он включит это...

— ...то в Асгарде не останется людей, — закончила за него Элара.

— Останутся только куклы.

Тишина в часовне стала тяжелой, давящей. Священное спокойствие исчезло, сменившись ужасом осознания. Они стояли на краю кратера вулкана, который был готов взорваться.

Каэль поднял взгляд на Элару. В лунном свете её лицо казалось высеченным из мрамора, но в глазах горела решимость, которой он не видел даже на бастионе.

— Мы должны остановить это, — сказал он. Это был не вопрос.

— Мы остановим, — ответила она.

— Но для этого нам нужно нечто большее, чем сталь и бумага.

Она протянула ему руку. Ладонью вверх. На коже виднелся свежий, красный след от лопнувшего шва перчатки — её маленькая стигмата бунта.

— Нам нужен Резонанс, Каэль. Настоящий. Полный. Тот, которого боится Валериан.

Каэль посмотрел на её руку. Потом на свои — грязные, дрожащие, покрытые чужой и своей кровью.

— Я грязен, Элара. Мой разум полон тьмы Подгорода. Если мы соединимся сейчас... я могу испачкать тебя.

— Ты не испачкаешь меня, — она сделала шаг вперед, сокращая дистанцию до нуля.

— Ты напомнишь мне, что значит быть живой.

Она взяла его руку и положила её себе на сердце, прямо поверх грубой ткани платья.

— Смотри, — приказала она.

— Не глазами. Душой.

И в тишине Часовни Забытого Зубца, где пыль веков хранила память о гармонии, их взгляды встретились, чтобы разрушить барьеры между мирами.

Они отступили друг от друга всего на полшага. Ровно настолько, чтобы воздух снова мог проходить между их телами, но тепло одного все еще касалось кожи другого.

В Часовне Забытого Зубца время, казалось, сгустилось до состояния патоки. Пылинки, пойманные в единственный луч лунного света, замерли в своем бесконечном танце. Гул далеких машин, шум воды в коллекторах, скрежет шестеренок мира наверху — все это исчезло. Остались только они двое, стоящие в круге света посреди океана тьмы.

Каэль смотрел на неё, и его дыхание вырывалось из груди рваными, болезненными толчками. Он видел её лицо — бледное, обрамленное серебром распущенных волос, лишенное привычной маски королевского высокомерия. Он видел темные круги под её глазами, след бессонных ночей. Видел, как дрожит жилка на её тонкой шее.

Она была здесь. Не видение, вызванное лихорадкой и потерей крови. Не фантом, рожденный Резонансом. Живая. Настоящая.

Элара смотрела на него в ответ. Её взгляд скользил по его лицу, отмечая каждую новую царапину, каждый слой въевшейся сажи. Она видела не шпиона и не бродягу. Она видела человека, который прошел через ад, чтобы просто стоять рядом с ней.

Тишина звенела. Она была натянута до предела, как струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения.

Каэль медленно, словно преодолевая сопротивление невидимой воды, поднял руку. Его ладонь была грязной, покрытой коркой из масла и старой крови, ногти были обломаны. Это была рука убийцы, рука вора, рука человека из Сажевого Района.

Он замер в сантиметре от её руки, висящей вдоль тела. Он боялся коснуться. Боялся испачкать этот серый шелк, эту безупречную кожу своей грязью.

Элара увидела его колебание. И она сделала то, чего никогда не делала Принцесса Асгарда. Она не стала ждать.

Она перехватила его руку.

Её пальцы — холодные, тонкие, сильные — обхватили его запястье. Она не отдернула руку, почувствовав липкую грязь. Наоборот, она сжала её крепче, притягивая его ладонь к себе, разворачивая её вверх, словно хотела прочитать на ней свою судьбу.

А затем она вложила свою ладонь в его.

Кожа к коже.

В этот момент мир взорвался.

Это не был звук. Это была ударная волна чистого, неразбавленного чувства. Барьеры, которые они строили неделями — долг, страх, политика, расстояние, — рухнули в одно мгновение.

Каэль судорожно вздохнул, словно вынырнул с огромной глубины. Тепло её руки пронзило его насквозь, заглушая боль в сломанном ребре, успокаивая огонь в раненом бедре. Это было заземление. Он был электрическим разрядом, ищущим цель, и теперь он нашел её.

Он сжал её руку, и его большой палец инстинктивно скользнул по внутренней стороне её ладони.

И остановился.

Там, на нежной, бархатистой коже, он нащупал неровности.

Каэль опустил взгляд. В тусклом лунном свете, падающем на их сплетенные руки, он увидел их.

Четыре белых полумесяца. Четыре глубоких, застарелых шрама, впечатанных в центр ладони. Следы от ногтей. Следы от того, с какой чудовищной, нечеловеческой силой она сжимала тот речной камень на бастионе, пытаясь удержать в себе крик, пытаясь не рассыпаться на части, когда он уходил.

Это была карта её боли. География её молчания.

Каэль почувствовал, как к горлу подступил ком, горький и горячий. Он знал, что такое физическая боль — его тело было картой шрамов. Но эти отметины на её руке ранили его сильнее, чем любой клинок Безмолвного Стража.

— Элара... — прошептал он. Его голос сорвался.

Он провел большим пальцем по шрамам, осторожно, благоговейно, словно касался святыни.

Элара вздрогнула. Не от боли, а от того, что её тайна была раскрыта. Она пыталась быть сталью. Пыталась быть камнем. Но эти шрамы кричали о том, что она была живой плотью, способной кровоточить.

— Я держала его, — тихо сказала она, глядя на их руки.

— Камень. Я держала его так крепко, чтобы не побежать за тобой. Чтобы не прыгнуть со стены.

Слеза, одна-единственная, сорвалась с её ресниц. Она упала прямо на их соединенные ладони, смешавшись с грязью на его коже и чистотой на её.

— Ты не должна была... — начал Каэль, но слова застряли в горле.

— Должна, — она подняла на него глаза, и в них, сквозь пелену слез, сияла стальная решимость, сплавленная с нежностью.

— Боль напоминала мне, что я еще не стала механизмом. Что мое сердце все еще бьется.

Каэль поднес её руку к своему лицу. Он не поцеловал её — он прижался к ней щекой, грязной, небритой щекой, закрыв глаза. Он впитывал её тепло, её запах, её дрожь.

— Прости меня, — прошептал он в её ладонь.

— За то, что оставил тебя одну на том ветру.

— Ты вернулся, — ответила она, и её свободная рука легла ему на затылок, пальцы запутались в его спутанных волосах.

— Ты вернулся, и принес ветер с собой.

В этот момент Резонанс вспыхнул между ними без всяких усилий. Не было ни визга помех, ни давления стен. Только чистый, золотой поток света, перетекающий из одного тела в другое.

Он почувствовал её страх перед Эребусом, её отвращение к Валериану, её одиночество в ледяной спальне.

Она почувствовала его ярость в Сажевом Районе, его боль в битве на мосту, его отчаяние, когда он думал, что потерял её.

Они стояли, обнявшись душами, в центре разрушенного мира. Грязный шпион и мятежная принцесса. И в этом прикосновении, в этом сплетении шрамов и грязи, было больше правды, чем во всех священных книгах Асгарда.

Каэль открыл глаза. Янтарь в них потемнел, став цветом старого меда.

— Я больше не отпущу твою руку, — сказал он твердо.

— Даже если мне придется отрубить её вместе со своей.

Элара слабо улыбнулась, и эта улыбка осветила часовню ярче луны.

— Тогда держи крепче, — ответила она.

— Потому что мы собираемся перевернуть этот мир.

Романтика умерла в тот момент, когда их руки разомкнулись. На её место пришла холодная, расчетливая срочность — воздух, которым дышат шпионы за секунду до того, как фитиль догорит до бочки с порохом.

Они подошли к Алтарю-Зубцу. Древняя бронза, покрытая патиной времени, казалась единственным надежным фундаментом в мире, который рушился.

Элара положила на металл тубус. Крышка отвинтилась с тихим скрежетом. Она извлекла велень, и он развернулся с сухим шелестом, похожим на звук переламываемого крыла насекомого. Рядом Каэль положил смятую, пропитанную потом и кровью накладную.

Два документа. Теория и Топливо.

В тусклом лунном луче, падавшем сверху, чертеж «Гласа Божьего» казался картой кровеносной системы демона. Линии светились призрачным белым светом на желтоватой коже.

— Смотри, — прошептал Каэль, склоняясь над алтарем. Его палец, оставляя грязный след на бронзе, указал на нижнюю часть схемы.

— Спираль. Это не просто усилитель. Это фокусирующая линза.

Он перевел взгляд на накладную.

— «Кристаллы Сирены», — прочитал он, и в его голосе зазвучала мрачная узнаваемость.

— Я видел такие на Юге, на черных рынках. Это запрещенная технология древних. Они не просто вибрируют. Они входят в резонанс с биоритмами мозга. Если их правильно настроить, они могут вызвать эйфорию... или безумие.

Элара провела рукой по чертежу, прослеживая путь от подземелья к нефу Собора.

— Валериан не хочет безумия, — тихо сказала она.

— Он хочет порядка. Смотри сюда.

Её палец уперся в центральную точку схемы. Прямо под главным алтарем Собора.

— Здесь сходятся все лучи, — продолжила она, и её шепот стал похож на шипение.

— Это точка входа. Место, откуда сигнал пойдет вниз, в спираль, усилится в десять тысяч раз и вернется обратно, накрыв город куполом.

Каэль нахмурился, вглядываясь в пометки на полях, сделанные рукой Герцога.

— «Несущая волна: Эмоциональный пик». «Синхронизация двух источников».

Он поднял глаза на Элару. В полумраке его лицо было бледным под слоем сажи.

— Двух источников, Элара. Не одного. Ему нужен не просто оператор. Ему нужна цепь.

Плюс и минус. Север и...

— ...и Юг? — закончила она, но тут же покачала головой.

— Нет. Ему нужна я. И он сам.

Пазл сложился с оглушительным щелчком.

— Свадьба, — выдохнул Каэль.

— Это не церемония. Это запуск.

Он схватил накладную, словно хотел задушить написанные там слова.

— Клятва! — его шепот стал яростным.

— Момент, когда вы произносите слова верности. Момент наивысшего эмоционального напряжения. Весь город смотрит. Вся элита собрана в одном зале. Их внимание сфокусировано на вас.

— Мы — детонатор, — Элара почувствовала, как холод пробирает её до костей, несмотря на духоту подземелья.

— В момент клятвы наши ауры сольются. Валериан использует этот всплеск энергии, чтобы активировать кристаллы.

Она снова посмотрела на чертеж. Теперь она видела не линии, а невидимые цепи, опутывающие город.

— Он возьмет мою волю, — прошептала она, осознавая весь ужас замысла.

— Мою легитимность, мою кровь Винтерфеллов. И смешает её со своей стальной дисциплиной. А потом «Глас» транслирует этот гибрид прямо в мозг каждому, кто находится в зоне поражения.

— И они не просто услышат, — добавил Каэль.

— Они станут этим. Он хочет стереть индивидуальность. Превратить Аэтельгард в единый улей, где есть только одна мысль. Его мысль.

— Аристократия, генералы, министры... — перечисляла Элара.

— Все они будут в Соборе. Он обезглавит оппозицию, не пролив ни капли крови. Он просто перепишет их сознание.

Каэль ударил кулаком по бронзовому зубцу. Звук был глухим, тяжелым.

— Это гениально, — признал он с ненавистью.

— И чудовищно. Он не хочет править телами. Он хочет владеть душами.

Тишина вернулась, но теперь она была наполнена тиканьем невидимого таймера.

— Когда? — спросил Каэль.

— Через три дня, — ответила Элара.

— В полдень. Когда солнце будет в зените, и тени исчезнут.

Три дня. Семьдесят два часа до того, как мир превратится в заводной механизм.

Каэль выпрямился. Боль в бедре и ребрах никуда не делась, но теперь она казалась незначительной фоновой помехой.

— Мы не можем просто сорвать свадьбу, — сказал он, и в его голосе зазвучала сталь шпиона, планирующего диверсию.

— Если мы просто убьем его или взорвем алтарь, «Глас» останется. Эребус найдет другой способ его запустить.

— Мы должны обратить его оружие против него самого, — глаза Элары сузились. В них зажегся холодный огонь северного сияния.

— Он хочет Резонанс? Мы дадим ему Резонанс.

Она посмотрела на свои руки. На шрамы от камня. На след от лопнувшей перчатки.

— Он ожидает покорности, Каэль. Он ожидает, что я буду испуганной куклой, чью волю легко поглотить. Он построил машину, рассчитанную на мою слабость.

Каэль понял, к чему она клонит. Он посмотрел на чертеж, на сложную систему зеркал и кристаллов.

— Если подать на вход сигнал, который превышает расчетную мощность... — начал он.

— ...или сигнал другой частоты, — подхватила Элара.

— Не холодный порядок. А хаос. Жизнь. Боль. Любовь.

Она подняла взгляд на Каэля.

— Янтарный Взгляд, — сказала она.

— Твой дар. И мой. Если в момент клятвы, когда каналы будут открыты, мы ударим не покорностью, а нашей связью...

— ...мы перегрузим систему, — закончил Каэль. На его губах появилась злая, хищная улыбка.

— Кристаллы «Сирена» не выдержат диссонанса. Вместо того чтобы подчинить город, «Глас» взорвется ментальным криком.

— Мы покажем им правду, — Элара положила ладонь на чертеж, словно запечатывая судьбу проекта.

— Не его стерильную истину. А настоящую. Грязь, кровь, ложь, украденные жизни. Мы вывернем его душу наизнанку перед всем королевством.

Это был план самоубийц. Встать в центре ментального шторма и попытаться перекричать бога-машину.

— Лина подготовит мне резонатор в перчатке, — быстро заговорила Элара, её мозг работал с четкостью военного стратега.

— Чтобы усилить мой сигнал на входе.

— А я буду в Подгороде, — кивнул Каэль.

— Корин знает, как добраться до основания спирали. Мы ослабим физические крепления кристаллов. Чтобы, когда пойдет вибрация, они не просто треснули, а разлетелись в пыль.

Они смотрели друг на друга через бронзовый алтарь. Между ними лежали чертежи смерти, но в воздухе вибрировала жизнь.

— Это будет громко, — предупредил Каэль.

— Пусть, — ответила Элара.

— Асгард слишком долго спал в тишине. Пора его разбудить.

Она начала сворачивать чертеж. Движения были резкими, точными. Время шепота закончилось. Наступало время крика.

В Часовне Забытого Зубца больше не было стен. Не было потолка с трещиной, не было бронзового алтаря, не было даже воздуха, пропитанного пылью веков.

Остались только глаза.

Два янтарных солнца, в которых плавилось золото юга. И два серых океана, в которых отражалось стальное небо севера.

Когда их взгляды встретились, мир не просто пошатнулся — он исчез.

Это не было похоже на те короткие, осторожные сеансы связи, что они проводили раньше. Это не было похоже на передачу шифровки или обмен эмоциями. Это был прорыв плотины.

Резонанс ударил их одновременно.

Каэль почувствовал, как пол уходит из-под ног. Его физическое тело — избитое, грязное, болящее — растворилось. Он больше не стоял на камне. Он падал вверх, в холодную, кристально чистую бездну её души.

Элара ахнула, но звука не было. Её легкие наполнились не воздухом подземелья, а горячим, пряным ветром, который сжигал холод дворца.

Они перестали быть двумя. Они стали потоком.

[Элара: Внутри Солнца]

Сначала был свет. Ослепительный, неистовый, живой.

Элара увидела мир глазами мальчика, бегущего по раскаленной брусчатке портового города. Она почувствовала жар камней подошвами босых ног. Она ощутила вкус соли на губах — не той соли, что разъедает раны, а той, что обещает приключения.

Солария.

Это было не место. Это был ритм.

Она почувствовала вкус первого украденного апельсина — взрыв кисло-сладкого сока во рту, смех друзей, убегающих от торговца. Она почувствовала запах старых книг в библиотеке отца, где пыль танцевала в солнечных лучах, и каждая страница обещала открытие.

А потом пришла любовь.

Не к ней. К другой. Девушке с темными кудрями и смехом, похожим на звон колокольчиков. Элара не почувствовала ревности. Она почувствовала способность любить. Она ощутила, как сердце Каэля расширяется, вмещая в себя другого человека без остатка, без страха, без условий. Вкус дешевого вина на губах в оливковой роще. Тепло чужой кожи. Ощущение абсолютной, пьянящей свободы быть собой.

Но свет отбрасывал тени.

Картинка сменилась. Грязь. Кровь. Свист пуль.

Элара задохнулась от чужой боли. Она увидела лицо друга — того самого, с кем он воровал апельсины. Теперь это лицо было серым, глаза остекленели, глядя в небо, которого не было видно из-за дыма. Она почувствовала, как Каэль кричит, но крик застревает в горле, превращаясь в ком, который он будет носить в себе годами.

Она поняла: его улыбка — это не легкомыслие. Это шрам. Он улыбается солнцу, потому что знает, как выглядит тьма.

[Каэль: Внутри Льда]

Сначала была тишина.

Каэль рухнул в мир, где звук был запрещен. Огромные, пустые залы, в которых эхо собственных шагов пугает больше, чем призраки.

Он почувствовал холод. Не температуру, а состояние материи. Он был маленькой девочкой, сидящей на высоком стуле во время официального приема. Ноги не достают до

пола. Спина прямая, как струна. Нельзя шевелиться. Нельзя чесать нос. Нельзя смеяться.

Асгард.

Это была не страна. Это был корсет.

Он почувствовал физическую тяжесть на голове. Корона. Она давила на виски, впивалась в кожу, сжимала мысли в тиски. «Долг. Честь. Порядок». Эти слова были не убеждениями, а гвоздями, которыми её прибивали к трону.

Он ощутил её одиночество. Оно было таким плотным, что его можно было резать ножом. Тысячи людей вокруг, и ни одного, кто посмотрел бы ей в глаза, а не на титул. Зеркала. Бесконечные зеркала, в которых она искала себя, но видела только куклу в парче.

А потом пришел страх.

Он имел вкус металла. Вкус стали во рту.

Валериан.

Каэль увидел его глазами Элары. Не человека, а монолит. Он почувствовал, как её воля сжимается в комок при его приближении. Это был страх не боли, не смерти. Это был страх исчезновения. Страх стать просто функцией, подписью на документе, маткой для наследников. Страх, что её «я» будет стерто ластиком его амбиций.

Он понял: её холодность — это не высокомерие. Это броня. Она заморозила себя, чтобы не рассыпаться на куски.

[Точка Слияния]

Два потока — огонь и лед, хаос и порядок, боль и долг — столкнулись в центре.

Но вместо взрыва произошло слияние.

В этом ментальном пространстве, где не было времени, они нашли друг друга. Настоящих. Обнаженных до самой сути.

Элара взяла его боль от потери друга и укутала её своим холодным спокойствием, превратив острую рану в тихую память.

Каэль взял её страх перед клеткой и расплавил его своим внутренним солнцем, показав ей, что стены существуют только до тех пор, пока ты в них веришь.

Они переплелись. Её мысли стали его мыслями. Его сердцебиение стало её ритмом.

И в этой звенящей, абсолютной тишине единения прозвучала истина. Не словами, ибо слова были слишком грубым инструментом. Она прозвучала как музыка, как вибрация самой вселенной.

«Сердце моё с тобой...» — прошептала душа Элары, отдавая ему свою верность, которую она хранила для короны.

«...Дышит другой...» — ответила душа Каэля, делясь с ней воздухом своих легких, своим ритмом, своей жизнью.

«...но вольной жизнью» — прозвучали они в унисон.

Это было обещание. Это была клятва, более священная, чем любая, что могла быть произнесена в Соборе.

Они увидели будущее. Не то, что было предначертано чертежами Валериана. А другое.

Мир, где лед тает, питая реки. Мир, где солнце не сжигает, а согревает камень. Мир, где они стоят на том же бастионе, но между ними нет границы, и ветер путает их волосы, сплетая их в одно целое.

[Возвращение]

Резонанс отступил медленно, как морской прилив, оставляя на берегу сокровища, выброшенные из глубин.

Элара судорожно вздохнула, открывая глаза.

Они все еще стояли в часовне. Её руки лежали на его груди, его руки держали её лицо. Но мир изменился. Он стал ярче, резче, глубже.

Она видела Каэля. Грязного, раненого, уставшего. Но теперь она видела и мальчика, бегущего за апельсинами. Видела мужчину, оплакивающего друга. Видела того, кто любил её не за корону, а вопреки ей.

Каэль смотрел на неё. Он видел не принцессу. Он видел девочку, болтающую ногами на троне. Видел женщину, которая превратила свой страх в кинжал.

Он провел большим пальцем по её щеке, стирая дорожку слезы, которую она не заметила.

— Я видел твою клетку, Элара, — прошептал он. Его голос дрожал от пережитого откровения.

— Она тесная.

— Я видела твое небо, Каэль, — ответила она, накрывая его ладонь своей.

— Оно бескрайнее.

Она прижалась лбом к его лбу.

— Теперь я знаю, за что сражаюсь, — сказала она твердо.

— Не за трон. Не за Асгард. За то, чтобы дышать.

— А я знаю, кого защищаю, — ответил он.

— Не союзника. А свою половину.

Они стояли в темноте, два человека, которые только что обменялись душами. И в этот момент «Глас Божий», дремлющий под Собором, показался им не страшным оружием, а просто грудой металла. Потому что у них было то, чего не мог создать ни один инженер.

У них был полный Резонанс. И он был громче любой машины.

Блок 4: Последний Удар Часов

Утро свадьбы не наступило. Оно просто включилось, как прожектор в тюремном дворе — резкое, серое, безжалостное.

В королевской гардеробной пахло озоном и страхом. Элара стояла на низком подиуме, раскинув руки, пока портнихи подгоняли последние детали её платья. Это была не одежда. Это был саркофаг из серебряной парчи, расшитый тысячами крошечных жемчужин, каждая из которых весила как грех. Корсет сжимал ребра так, что вдохнуть можно было только наполовину.

— Оставьте нас, — приказала Элара. Её голос был холодным, как лезвие, только что вынутое из снега.

Портнихи, привыкшие повиноваться тону, а не смыслу, испарились, оставив лишь Лину.

Как только дверь закрылась, маска ледяной королевы треснула. Элара выдохнула, и плечи её опустились под тяжестью серебра.

— Готово? — спросила она шепотом.

Лина подошла ближе. В её руках была левая перчатка — длинная, из белого шелка, та самая, которую Элара порвала в начале этого пути. Теперь она была целой.

— Мастер Корин сказал, что это самая тонкая работа в его жизни, — прошептала служанка. Её пальцы дрожали, когда она выворачивала перчатку наизнанку.

Там, в основании ладони, прямо над линией жизни, был вшит крошечный диск. Он был не толще монеты, сплетенный из медной проволоки и кристальной пыли. Резонатор. Семя хаоса, спрятанное в шелке покорности.

— Он нагреется, когда вы активируете его, — предупредила Лина, помогая Эларе надеть перчатку. Ткань скользнула по коже, скрывая шрамы от ногтей.

— Будет больно.

— Боль — это единственное, что сейчас реально, — ответила Элара. Она сжала руку в кулак. Диск уперся в центр ладони, твердый и чужеродный.

В это же время, на глубине пятидесяти метров под землей, Каэль затягивал последний болт на фланце гигантской трубы.

Он висел вниз головой над бездной, где вращалась ось «Гласа Божьего». Вокруг него гудела, вибрировала и стонала машина, готовая пожрать сознание города.

Его руки были сбиты в кровь. Лицо заливал пот, смешанный с графитовой смазкой. Но в его янтарных глазах горело холодное, злое веселье.

— Держись, милая, — прошептал он, обращаясь не к машине, а к той, что сейчас надевала венец наверху.

— Я подпилил ножки твоему трону.

Он спрыгнул на мостик, вытирая руки о тряпку. Корин ждал его у выхода в коллектор, держа руку на рубильнике аварийного сброса давления.

— Когда начнется музыка, — прохрипел старик, — эта штука завизжит так, что у ангелов лопнут перепонки.

— Пусть визжит, — ответил Каэль, проверяя нож в сапоге.

— Главное, чтобы она не пела голосом Валериана.

Собор Великого Механизма не был домом молитвы. Это был цех по производству покорности.

Когда огромные бронзовые врата распахнулись, Элара увидела не неф, уходящий в небо, а чрево зверя. Своды терялись в клубах ладана, который пах не цветами, а горячим маслом. Вместо икон на стенах висели гравированные на стали схемы идеального государства. Вместо органа гудели, набирая мощь, паровые трубы, встроенные в колонны.

Пол под ногами вибрировал. Сквозь решетчатые плиты пробивалось тусклое, пульсирующее фиолетовое свечение. «Глас Божий» просыпался. Он был голоден.

Элара сделала первый шаг.

Тысячи голов повернулись к ней одновременно, как подсолнухи к черному солнцу. Вся элита Асгарда — генералы в мундирах, увешанных орденами, министры в черных мантиях, дамы в бриллиантах — стояла вдоль прохода. Их лица были одинаково торжественными, одинаково пустыми. Заготовки для новой расы.

Она шла сквозь этот строй, и шлейф её платья шуршал по металлу пола, как змея.

Впереди, на возвышении, стоял он.

Валериан Кронос-Сталь.

Он не улыбался. Он сиял. В своем парадном доспехе из вороненой стали он казался отлитым из единого куска металла. Его лицо было спокойным, уверенным — лицо человека, который уже выиграл партию, даже не сделав последнего хода.

Рядом с ним, в тени алтаря, стоял Магистр Эребус. Его капюшон скрывал глаза, но Элара чувствовала его взгляд — липкий, прощупывающий, ищущий страх.

Она подняла подбородок.

«Я не боюсь тебя, тень. Потому что я несу в себе солнце».

Она подошла к алтарю. Валериан протянул ей руку. Его перчатка была холодной.

— Вы безупречны, Элара, — произнес он тихо, так, чтобы слышала только она.

— Идеальная деталь для совершенного механизма.

— Механизмы ломаются, Герцог, — ответила она, вкладывая свою руку в его.

Он лишь усмехнулся, приняв это за последнюю вспышку девичьего бунта. Он не знал, что держит за руку детонатор.

Священник-Механик, облаченный в рясу, расшитую шестеренками, поднял руки. Гул труб усилился, переходя в низкий, гипнотический ритм.

Тум-тум. Тум-тум.

Это был ритм сердца, навязанный извне. Элара почувствовала, как её собственный пульс пытается подстроиться под этот гул. «Глас» начинал синхронизацию.

— Мы собрались здесь, чтобы соединить Сталь и Кровь, — провозгласил священник. Его голос, усиленный акустикой собора, гремел в черепной коробке.

— Дабы создать единую Волю.

Валериан повернулся к ней. Его стальные глаза, обычно холодные, сейчас горели фанатичным огнем триумфа. Он начал произносить клятву.

— Я, Валериан, беру твою волю и соединяю её со своей. Я даю тебе Порядок. Я даю тебе Цель. Отныне нет «я», есть только «мы». И это «мы» есть Асгард.

С каждым его словом давление в воздухе нарастало. Кристаллы под полом начали петь — высокий, на грани слышимости звук, от которого ныли зубы. Элара чувствовала, как невидимые щупальца пытаются проникнуть в её сознание, взломать её защиту, растворить её личность в сером океане его амбиций.

Настала её очередь.

Тишина в соборе стала вакуумной. Тысячи людей затаили дыхание. Машина ждала ключевой фразы, чтобы замкнуть цепь.

Элара молчала.

Секунда. Две. Три.

Улыбка Валериана дрогнула. В глазах Эребуса за спиной герцога вспыхнула тревога.

Элара медленно подняла голову. Она смотрела прямо в глаза Валериана. В эти зеркала души, в которых не отражалось ничего, кроме власти.

Она сделала глубокий вдох, наполняя легкие ладаном и озоном. И вспомнила.

Вспомнила запах апельсинов. Вспомнила грязь на щеке Каэля. Вспомнила тепло его руки в холодной часовне.

Она сжала левую руку в кулак. Резонатор в перчатке впился в ладонь, нагреваясь.

— Твои глаза... — произнесла она громко, четко, наперекор гулу машины.

Валериан нахмурился. Это было не по протоколу.

— Элара, клятва, — процедил он сквозь зубы, сжимая её пальцы до боли.

Но она не отводила взгляда. В её серых глазах закручивался шторм.

— ...самые лживые на свете! — крикнула она.

И сжала кулак до хруста.

Резонатор вспыхнул.

Это было не просто включение. Это был взрыв плотины.

Усиленный «Гласом Божьим», её ментальный импульс ударил в кристаллы под полом. Но вместо ожидаемой волны покорности, машина получила концентрированный хаос.

БАМ!

Звук был беззвучным, но он сбил с ног половину гостей в первых рядах.

Витражи собора зазвенели.

Элара не просто говорила правду. Она заставила их почувствовать её.

В сознание каждого человека в соборе — от генерала до слуги — ворвались образы.

Они почувствовали ледяной холод кабинета Валериана, когда он подписывал приказы о «списании» рабочих.

Они ощутили удушье Торма, умирающего от железной хвори, вкус крови и угольной пыли во рту.

Они увидели чертежи «Гласа», где люди были обозначены как «ресурс».

Волна ужаса и отвращения прокатилась по залу. Генералы хватались за сердца, дамы падали в обморок, срывая с себя бриллианты, которые вдруг стали жечь кожу.

Валериан пошатнулся, словно получил удар кувалдой. Он выпустил руку Элары, хватаясь за голову. Его идеальный порядок рушился, разрываемый изнутри чужой болью.

— Прекрати! — заорал он, но его голос утонул в ментальном шторме.

А потом Элара сменила тональность.

Сквозь холод и грязь прорвался другой луч.

Янтарь.

Она транслировала то, что дал ей Каэль. Ощущение ветра в волосах. Вкус соленого моря. Тепло солнца на коже. Свободу. Дикую, необузданную, пьянящую свободу, которую Валериан хотел у них отнять.

Люди в зале начали поднимать головы. На их лицах, искаженных ужасом, появлялись слезы. Слезы узнавания. Они вспомнили, каково это — быть живыми.

Под полом раздался чудовищный скрежет. Кристаллы «Сирена», не выдержав диссонанса между ложью и истиной, начали лопаться.

Треск!

Фиолетовое свечение погасло, сменившись яркими, хаотичными вспышками искр.

— Каэль! — мысленно крикнула Элара.

— Сейчас!

Где-то глубоко внизу, в коллекторе, Каэль и Корин рванули рубильник.

Пар вырвался на свободу. Трубы органа взорвались, осыпая алтарь дождем из латуни и стекла.

«Глас Божий» захлебнулся собственным криком и умер.

Тишина, наступившая после хаоса, была оглушительной.

Собор был похож на поле битвы. Дым, пыль, осколки стекла. Люди медленно приходили в себя, оглядываясь по сторонам, словно проснувшись от долгого, кошмарного сна.

Валериан стоял на коленях у алтаря. Его шлем слетел, парадный мундир был разорван. Он смотрел перед собой пустым, стеклянным взглядом. Его разум, напрямую подключенный к машине в момент перегрузки, был выжжен. Великий Архитектор стал пустой оболочкой.

Эребус исчез. Тень растворилась при первом же луче истины, сбежав в свои норы, чтобы выжить и, возможно, вернуться когда-нибудь потом.

Двери собора распахнулись. Внутрь ворвалась Королевская Гвардия — те полки, которые не были подчинены Валериану. Они увидели своего «непобедимого» лидера сломленным, а принцессу — стоящей над ним, сияющей и грозной.

— Арестовать его, — голос Элары был тихим, но в абсолютной тишине его услышал каждый.

— За измену короне и человечности.

Солдаты колебались секунду, но потом, повинуясь инстинкту, который был старше страха, шагнули к Валериану.

Элара осталась стоять у алтаря. Она чувствовала страшную опустошенность. Резонанс выпил её до дна.

Она подняла глаза к разбитому витражу, где в проеме виднелось серое небо.

В толпе, у самого выхода, она увидела фигуру в плаще.

Каэль.

Он стоял, прислонившись к колонне. Он был бледен, держался за бок, но он улыбался. Это была грустная, гордая улыбка.

Их взгляды встретились в последний раз.

Он не мог остаться. Он был шпионом, диверсантом, врагом государства, даже если спас его. Его миссия была выполнена. Война предотвращена. Но их миры все еще были

разделены рекой, политикой и кровью.

«Ты живешь далеко...» — прозвучало у неё в голове.

Каэль медленно поднял руку и прижал ладонь к сердцу. Жест прощания. Жест верности.

А потом он развернулся и шагнул в толпу, исчезая навсегда.

Элара осталась одна.

К ней подошел старый епископ, держа в дрожащих руках корону Асгарда. Тяжелую, ледяную корону из стали и алмазов.

— Ваше Величество... — прошептал он, склоняя голову.

Элара посмотрела на венец. Это была её тюрьма. И теперь это был её пост.

Она медленно взяла корону и опустила её себе на голову. Тяжесть привычно легла на виски.

Она повернулась к залу. Тысячи людей смотрели на неё с надеждой и страхом. Они ждали приказов. Ждали нового Порядка.

Но Элара не смотрела на них. Она смотрела поверх голов, туда, где были открытые двери, где гулял ветер.

Она медленно подняла левую руку. Сжала пальцы в кулак, словно держала в ладони что-то невидимое, теплое и драгоценное.

Там, в её ладони, навсегда остался янтарь его взгляда.

Она была Королевой Севера. Одинокой. Сильной.

Но её сердце, скрытое под серебряной парчой, сделало удар. И еще один.

Тум-тум.

Оно билось не в ритме машин. Оно дышало другой, вольной жизнью.

Конец.