Мой небесный судья. Последнее письмо. (гет)

"Любовь моя, — читал Гарри, и ему казалось, что он снова слышит наяву холодный язвительный голос. Но сейчас этот голос звучал совсем иначе, незнакомо. Гарри и представить себе не мог, что он может звучать вот так: с нежностью и волнением, каких не слышал в нем почти ни один человек.

"Любовь моя, сейчас я в очередной раз задаю себе вопрос: зачем я пишу это письмо и не нахожу на него ответа. Быть может я и в самом деле начинаю сходить с ума — иначе чем же объяснить, что я говорю с тобой, как с живой и обращаюсь к тебе, словно ты можешь ответить. Но моя интуиция подсказывает, что эта ночь будет для меня последней, а я привык доверять своему внутреннему голосу — он ни разу еще меня не подводил. Что ж, как говорил Дамблдор: "для высокоогранизованного ума смерть — всего лишь очередное приключение". А для меня это еще к тому же и надежда снова увидеться с тобой. Кажется странным, что мы, как и маглы, верим в жизнь после смерти. И еще удивительней то, что я понимаю тех из них, кто не может жить без этой веры...

Знаешь, Лили, мне сейчас вспомнилось, как в детстве, таская у своих родителей книги, я однажды наткнулся на старую Библию. Насколько я помню, она когда-то принадлежала матери моего отца, хотя этот пьяница, естественно, ни разу в жизни даже не заглянул в нее. Моя мать, конечно, тоже. Я прочел тогда одну страницу, из чистого любопытства. То, что там было написано показалось мне просто феноменальным бредом. В основном там подробно и красочно описывались различные грехи и грешникам грозили страшным Небесным судом. Я тогда долго смеялся над этим, а сейчас, когда я чувствую, что все скоро кончится, мне кажется, что я согласился бы предстать перед любым Небесным судом, если б моим судьей была ты, Лили. Я верю, что ты выслушала бы меня.

Поверь, я не собираюсь искать себе оправдания. Если даже ты — самое прекрасное и доброе создание на свете не смогла найти их, значит их действительно нет. Говорят, мертвые знают все. Не знаю, правда ли это. В любом случае, я чувствую, что должен все тебе объяснить и повиниться перед тобой во всем...

Хорошо, что после смерти Дамблдора я оставил за собой этот кабинет. Все же в положении директора есть свои преимущества. Например, ты всегда можешь свалить черную работу на подчиненных. Я передал этим гнусным тварям Кэрроу все распоряжения Темного Лорда, я четко растолковал им, что они должны делать, а дальше пусть напрягаются сами. Надеюсь, они окажутся достаточно глупы, чтобы сообщить остальным преподавателям, что нам приказано выследить твоего сына. Тогда можно не сомневаться, что когда он появится в замке, ему окажут любую помощь. Каждый, разумеется, сделает все, чтобы посодействовать ему. Особенно я надеюсь в этом плане на Минерву Макгонагалл. Можно быть уверенным, что она не растеряется в решительной ситуации. Нужно только, чтобы эти доморощенные повстанцы во главе с Лонгботтомом не высовывались раньше времени. За год мне удалось добиться того, чтобы большинство студентов возненавидели меня. Так что они с удовольствием сделают для твоего сына все, что угодно. Вообще-то мне иногда не хватает злости на Дамблдора. Ты знаешь, что я всегда считал его своим спасителем, но после того, как я узнал, какую судьбу он готовил твоему сыну, мне бывает трудно сдерживаться в разговорах с ним. Ингода хочется искромсать его холст на мелкие кусочки. Особенно выводит из себя философское спокойствие, с которым он всегда воспринимает мой гнев. И в этом я искренне признаюсь тебе, Лили.

Так вот, пока эти мрази носятся по замку, я пишу тебе это письмо. Я не знаю, где сейчас Гарри, но, судя по опаснеиям Темного Лорда, явно неподалеку. Стоит лишь порадоваться, что с ним Уизли и Грейнджер. После их безумной выходки с Гринготтсом я уже не сомневаюсь, что даже несмотря на Сигнальные чары над Хогсмидом и дементоров, расставленных по всему периметру школы, эти трое отыщут способ пробраться в замок. Лили, мой небесный судья — самая тяжкая моя вина перед тобой заключается в том, что я так и не смог полюбить Гарри. Прости меня за это, если можешь. Слишком мало в нем было от тебя и слишком много от...Поттера. Да, прости меня, любимая, но даже сейчас я не могу назвать твоего мужа по имени. Даже сейчас я ненавижу его за то, что он отнял у меня самое дорогое -тебя. Я знаю, ты скажешь, что я во всем виноват сам. Это правда. Поэтому я даже не дерзаю просить о снисхождении и могу только склонить голову, признавая свою вину.

Как я узнал от Люциуса, Темный Лорд сейчас в худшем своем состоянии. Как только станет известно, что твой сын здесь — он мгновенно появится рядом со школой. Мне снова придется предстать перед ним, отгородив свое сознание стеной алмазной прочности. Знаешь, я всегда гордился тем, что мало кто может сравниться со мной в этом искусстве, но сейчас я отдал бы все время, которое у меня осталось, (пусть даже это всего несколько часов), за возможность бросить проклятому психопату правду в лицо. О том, до какой степени я ненавижу его. Но лишь одного человека на всей земле я ненавижу больше чем Темного Лорда. Самого себя.

Когда я стою перед ним, меня поддерживает то, что со мной твое письмо и твоя фотография. Да, я признаюсь тебе и в этом отвратительном поступке. Это то самое письмо и та самая фотография, что я нашел в доме Блэка прошлым летом. Я не смог устоять перед искушением — ты была так прекрасна, и совершил кражу. Второй раз в жизни. Нет, я не ошибаюсь, именно второй. Помнишь твою любимую шелковую ленту, которой ты часто заплетала волосы в школе? Да, синюю с блестками? Это я украл ее во время выпускного бала, пробравшись под Дезиллюминационными чарами в вашу гостиную. Я нашел ее на спинке кресла. До сих пор не пойму, как она туда попала. Ты, должно быть, бросила ее там, наряжаясь к балу, а после забыла о ней. И я украл ее, поскольку не мог вынести мысли, что завтра я навсегда лишусь даже счастья видеть тебя каждый день. Счастья, которым жил последние полтора года. Говорят, ты потом долго искала эту ленту, но так и не смогла найти. И признаваясь в этой краже, я признаюсь также и в том, что с этими тремя реликвиями я с тех пор не расставался ни на секунду и не расстанусь никогда. Я ношу их с собой в потайном кармане одежды. Мои сокровища останутся со мной до конца.

Мне кажется, я слышу какой-то шум... Дверь приотворена. Похоже, что это голос Минервы Макгонагалл. Значит, времени у меня остается меньше, чем я думал. Но я и так рассказал тебе все, что хотел. Когда я встречусь с тобой, то покаюсь и во всем остальном. И каков бы ни был твой приговор — я приму его с радостью, ведь он будет исходить от тебя. Прощай, мой небесный судья. Мертвые знают все, а значит, мне незачем говорить, что я люблю тебя.

Вечно твой

Северус Снейп."

Дочитав письмо до конца, Гарри оглянулся на замершую у него за спиной Гермиону. Ее лицо было мокрым от слез. Гарри вдруг понял, что он тоже плачет. Плачет, сжимая в руках последнее письмо влюбленного, обращенное к его мертвой возлюбленной. Он хотел сказать что-то, но ком в горле не давал ему произнести ни слова...Он просто стоял, глядя в освещенное слабым мерцанием свечи лицо своей подруги, даже не пытаясь сдерживать текущие слезы...

— Пойдем, сказал он наконец, справившись с собой, — Нас наверняка уже ждут в Большом Зале.

— Но как же письмо и портрет? — шопотом спросила Гермиона, — Они же принадлежат тебе.

— Нет,— Голос Гарри стал твердым. Он пересек кабинет, зажег волшебной палочкой огонь в камине, подождал, пока пламя разгорится и, не обращая внимания на вырвавшийся у Гермионы возмущенный возглас, бросил письмо в камин.

— Эти вещи принадлежат ему, — говорил он, глядя, на пожирающий письмо огонь, — И никому другому. Они достались ему дорогой ценой и теперь принадлежат ему по праву. И я клянусь, что они останутся с ним до конца, как он того хотел. А теперь идем...

Траурная церемония в Большом Зале еще не начиналась. Все ожидали Гарри. Его появление встретили дружными овациями, смешанными с всхлипываниями и сдавленными рыданиями родственников убитых. Поднявшись на возвышение, с которого так часто произносил речи Дамблдор, Гарри начал говорить... Люди слушали его, затаив дыхание. Сотни пар глаз ловили каждое его движение. Их взгляды всматривались в него так пристально, что ему становилось неловко и он то и дело боялся сбиться...Ему все время казалось, что слов, которые он говорит, недостаточно, чтобы выразить все, что переполняло его сердце: всю скорбь, благодарность, радость и любовь к ним. Он говорил о героизме и доблестной жизни погибших, выражал соболезнования их семьям, обещал, что память о них навсегда останется в сердце каждого из присутствующих. Зрители плакали не стесняясь...

Наконец, когда он отдал дань каждому члену Ордена, каждому участнику Отряда Дамблдора, каждому ученику, эльфу, кентавру — каждому существу, участвовавшему в битве, Гарри возвысил голос:

— А теперь, я хочу просить вас почтить память человека, который был бы оскрблен, если бы я стал произносить здесь пафосные речи. Более всего убедило меня в этом последнее написанное им письмо. Его никогда уже не прочтет никто, кроме той, кому оно адресовано, ибо судить влюбленного имеет право лишь один человек. Тот, кто им любим. А для тех, кто все же ждет от меня решения, свой личный приговор по этому делу я вынесу прямо сейчас.

Он быстрым жестом поднял в воздух сжатую ладонь и ударив ею по кафедре, наподобие судейского молотка, громко произнес на весь напряженно молчавший зал:

— НЕПОДСУДНО!!!

P.S. То, что могло стоять в конце письма:

СУДЬЯ НЕБЕСНЫЙ.

Я глуп, когда в презренном ослепленье

Храню я верность памяти твоей,

Наказан тем, что не дано забвенья

И лишь любовь становится сильней.

Хочу сказать "люблю", но это слово

Не снизойдет на грешные уста

Со мной одним заслуженно сурова,

Та, чья известна всюду доброта.

Оставив милость, вспомни все, что было,

Мои проступки все до одного.

Ты — мой судья небесный за могилой,

Я молча жду решенья твоего.

Не знаю, двери ада или рая,

Ты мне откроешь, вечный мой кумир.

Прости меня за то, что умираю

Лишь за тебя, а не за целый мир.

Конец.