До звезд всегда далеко (гет)

Часть I

Во внутреннем дворе было темно. И то ли оттого что она еще не поправилась, то ли оттого что воздух был по-осеннему влажен и, казалось, пробирался зябкими пальцами под одежду, Гермиону знобило. Она толком не видела лиц тех, кто окружал ее. Такие же узники. Запах затхлости и немытых человеческих тел. Кислый запах рвоты. Прогоркло-сладкий запах запекшейся крови. Кто-то толкнулся ей в спину, и Гермиона обернулась. Втиснули в руку теплую плоскую флягу. Шепот:

— Держи. Попробуй. Только не все. — И темная неясная фигура, заметив, что Гермиона замялась, повторила хрипло, так хрипло, что захотелось смазать ей горло:

— Держи. Не бойся. Согреешься махом.

И Гермиона глотнула. Теплым колючим шарфом обернуло шею, скользнуло жаром за грудину. Она приоткрыла рот и жадно втянула ночной воздух. Выдохнула облегченно: «Оох» — и вернула фляжку, коснувшись нечаянно чужой руки, холодной и мокрой.

— Спасибо.

— Не за что. Я Лесли. Лес.

— Гермиона.

— Ты как тут? — прошелестел-прохрипел голос.

Лес качнулась к Гермионе, и по щеке скользнуло влажным теплом человеческого дыхания, остро пахнуло спиртом. Гермиона чуть отвернулась.

— Как все, наверное.

— А я не как все, я сквиб. Брата взяли. И меня заодно. Но сказали, что я тоже подойду.

Она замолчала и долго, надрывно кашляла, потом сплюнула мокроту, голос стал чище.

— Давай держаться вместе. У меня еще курево есть. Хочешь?

Гермиона мотнула головой. Мир качнулся перед глазами, и самые верхушки стен, на которых горели факелы, сдвинулись, выпадая из фокуса. Стало до странности легко. И если куда и хотелось Гермионе, так это обратно в камеру, к Снейпу. Он был здесь один, кого она знала. И оказался лучше, чем она когда-либо могла о нем подумать.

Оранжево-красный, теплый и яркий в этой темноте, затлел огонек сигареты. Запахло табачным дымом. Вот никогда бы Гермиона не подумала, что он может так вкусно пахнуть. Оказалось, может. И захотелось попробовать дымный воздух на вкус. Лесли затянулась, замерла на пару секунд и медленно выпустила дым. Захрипела снова:

— Держи. Зыбни. Только не быстро. Тихо-тихо, медленно-медленно, а то закашляешься.

— Ага...

Гермиона зажала неловко сигарету между большим и указательным пальцем, обхватила мундштук губами и медленно втянула дым. Он был горячим и сушил горло. Захотелось кашлять, но Гермиона зажмурилась до слез и сдержалась. Вернула сигарету. Выдохнула дым. И присела. Стучала в висках кровь. Запах дыма пропитал рот и горло. И зачем потом случилась аппарация?

Гермиону вывернуло сразу, как только она встала на твердую землю. И, опустившись на колени, ощущая твердыми косточками острые камни — как боль эта была приятна — Гермиона сплюнула и вытерла рукой рот. Тошнило. Желудок еще пару раз дернулся, но судорогой затих где-то у горла. И снова темной, безликой толпой они куда-то шли. Прибилась к Гермионе Лесли, зашагала рядом, и Гермиона, спотыкаясь от усталости, иногда сталкивалась с ней плечом. Охранники покрикивали, переругивались, но, казалось, они сами чувствовали себя в этой темноте неуютно и потому спасались, как могли.

И холод перестал иметь значение, и тошнота отступила, хотелось только одного — свернуться, спрятаться и заснуть. В той позе эмбриона, в которой еще до рождения привыкаешь пережидать все беды. Но дорога не кончалась и не кончалась, и когда колонна все-таки остановилась, Гермиона с трудом поверила в это. Неподалеку был небольшой дом, очертания которого во тьме еле угадывались. Тускло светилось окошко. Так тускло, будто там горела не свеча, а маленький-маленький, умирающий свечной огарок. И от этого свет не казался уютным. Он казался безнадежным.

Охранники сменились. И те, кто вышел из домика, были с магловским оружием. Гермиона видела очертания пистолетов, дубинок у пояса. И снова идти. Фонариками освещали неширокую, утоптанную тропу. Поднимались в гору. Вдалеке виднелись огни, и казалось, что до них близко, но они шли и шли, а огни маячили впереди на таком же расстоянии, как и минуту, как и полчаса назад; и ничего не было больше кроме этого теплого света, выхватывающего серую скальную породу. И как-то вдруг, будто аппарировали, очутились прямо перед факелами. У входа в штрек ли, штольню — Гермиона никогда не разбиралась в этом — тоже стояли люди. Грубо, тычками недобрые слуги Темного лорда проталкивали их внутрь. Гермиона смотрела под ноги, прикрывая уставшие глаза, и не боялась уже споткнуться и упасть — слишком плотно толпились люди, она не смогла бы упасть даже нарочно. Дорога шла под уклон. В пещере, куда их привели, было так темно, хоть глаз выколи. Жесткая полка показалась Гермионе уютнее любой кровати. Она спрятала голову под куртку, ощущая горячее свое дыхание, и пронизывающий холод, скользнувший по спине, не помешал ей забыться сном. Сон был в лучших традициях зелья сна без сновидений.

* * *

Кричали и стучали. Гермиона понимала сквозь сон, что очень замерзла и дрожит от холода, но не понимала толком, где она и что с ней, пытаясь нашарить рукой предположительно сползшее одеяло.

— Вставай, вставай же, — прохрипел смутно знакомый голос, и Гермиона с трудом открыла глаза. Несколько секунд понадобилось ей на то, чтобы освежить память. Было темно, как и накануне. Свет керосиновых ламп только чуть разгонял темноту, которая просто позволяла ему существовать, не более. И невозможно было понять, что там, за стеной — уже утро или еще ночь, давно день или снова вечер. Ничего.

Построились неровной, шаткой колонной. Охранник, хмурый, молодой и такой широкий, что напоминал платяной шкаф, зачитывал список. Те, кого он называл, выходили из строя и исчезали в черном коридорном зеве.

— Гермиона Грейнджер.

Гермиона хлюпнула носом и вышла вперед.

— Пока стоять. Лесли Хейг.

Шаги. И вторая тень легла рядом с тенью Гермионы.

— Третья. В коридор.

Они повернулись, шагнули к темному провалу, оказались в черноте коридора и тут же получили новое указание:

— Направо.

— Где право-то? — буркнула Гермиона. — Всегда проблемы были со сторонами. Хотя вот же она — правая рука. И право получается там же, где рука. С другой стороны, это к чему лицом и куда повер...

Удар в плечо. Налетела на твердый камень. Можно было бы без пояснений догадаться, что нужно заткнуться. Не то чтобы она краснела, услышав площадную брань. И не то чтобы она пыталась кого-то разозлить этой болтовней. Гермиона просто старалась не сойти с ума, оказавшись в конце двадцатого века в заброшенной шахте и непонятно чем отличаясь от раба.

В большой пещере горели керосиновые лампы и освещали грубо вырубленные в скале стены, вдоль которых были нары в два яруса. И люди, до этого сидящие на полках, привстали и повернули головы — оранжево-блеклый свет вырисовывал настороженные профили — и посмотрели на них.

— Гермиона Грейнджер. Маглорожденная. Лесли Хейг. Сквиб. Сортировка, — проговорил охранник и подтолкнул их вперед.

Гермиона шагнула, споткнулась и от слабости упала на колени, ладонями впечатавшись в каменный пол. И почему-то тусклые лампы показались ей яркими, как солнце. Лесли стала рядом. Гермиона пыталась собраться с силами и подняться; свет то тускнел, то вновь разгорался, будто кто-то стоял перед глазами с фонарем Ратьера.

— Эй, не дрейфь, — наклонилась к ней Лес.

— Не буду, — прошептала Гермиона, — я все же из Гриффиндора. — И тут же удивилась, как от этих слов ее не стошнило.

Четкие, отбивавшие каждую неровность шаги услышала она. Подняла медленно голову. Черные исшарканные ботинки, темные штаны, широкий ремень, напомнивший ей почему-то пиратов. И глаза, которые, казалось, видели то, что творилось у нее на душе.

— Вставай. Как уж вас там называет любезнейший Волдеморт? Ага. Грязнокровка. Вместе со сквибом. Это-то вообще непонятно кто. Морская свинка. Не имеет отношения ни к свиньям, ни к морю.

Лес молчала. Но Гермиона наконец поднялась на ноги. Посмотрела на ту, кто стоял перед ней. Черные глаза, странный прищур, подергивание верхней губы. Костяшки почти почувствовали мягкость лопнувших губ и ранящую твердость зубов, но Гермиона сдержалась. А та, стоящая перед ней, ухмыльнулась презрительно:

— Я Джас. И я тут главная. Нет смысла вам спрашивать почему. Хотя бы потому, что я могу плюнуть на десять футов вперед. Мне до черта наскучили эти шахты. И я подумываю отсюда выбраться. Дождаться, пока отпустят. Мне не нужны случайности. Ясно? И уж будьте уверены: я смогу вам объяснить правила поведения более доступно. Если тебе, гриффиндорке, что-то непонятно — спроси сейчас. И не смотри ты так, вы, борцы за вселенскую справедливость, все смотрите одинаково.

Гермиона промолчала.

— Один — два.

И ей хватило ума глянуть на полки, где первая цифра означала ярус, а вторая — место.

К ним просунулась невысокая девушка, улыбнулась стесненно, попросила Джас:

— Да ладно тебе. Посмотри на них, чего там, — и протянула Гермионе руку. — Я — Мэг. Запасной ловец сборной Ирландии по квиддичу.

Отодвинула в сторону Мэг, не дожидаясь, пока та обменяется рукопожатием с Гермионой, высокая, полная женщина, похожая на кошку персидской породы — вздернутым носом и круглым лицом. Только она не смотрела презрительно, как обычно глядят на людей кошки.

— Я Ханна, — представилась она. — Добро пожаловать в нашу камеру за номером три. Санаторий-профилакторий имени Темного лорда. Я внештатный репортер этого учреждения. Бывший репортер «Ежедневного пророка».

Гермиона кивнула и ответила хрипло:

— Гермиона Грейнджер, Хогвартс...

— Эй, ну ладно, — грубо оборвала их Джас. — Я ничего толком им не объяснила, а уже пора идти. Слушайте, новенькие. Сейчас нас отведут в отвалы — угольная крошка, песчаник и угольная пыль. Но, естественно, Лорду отходы добычи угля без интереса. Будете искать черные камни с зеленым отливом. Небольшие. С фалангу пальца или чуть больше. Плотные. Глянцевые. Работа проще некуда. Три тачки за смену.

* * *

«Ну да, — раздумывала Гермиона, копаясь в угольной крошке, руки вмиг почернели и так замерзли, что казалось, будто она надела толстые перчатки. — Может, это то, что мне сейчас нужно. Глупая, однообразная работа. Холод. И думать не надо ни о чем. Как искупление. Как чертово ярмо».

К концу дня работа слилась для Гермионы в одно бесконечное действо. И только одно крутилось в голове: «Не упустить, не прозевать — взять, очистить от угольной пыли — в корзину. Успеть. Успеть. Вторая тачка. Третья».

Она старалась не думать, и это почти получалось. И за лихорадочными этими поисками она не услышала и не придала значения тому, что одна тачка вдруг замерла за спиной. В тот самый миг, когда охранник, желая подкурить сигарету, не отыскал спичек и подошел к приятелю.

— Гермиона.

И она обернулась и увидела закопченное лицо, черные волосы, неуместную горделивую осанку и глаза, похожие на антрацит.

— Северус...

— Гермиона. Как ты?

— Нормально... — быстро отозвалась она и подумала, что нужно сказать что-нибудь еще, но вместо этого просто смотрела на него и молчала.

— Ты держись. Я что-нибудь придумаю. Точно-точно.

— Я держусь, — прошептала она, невыносимо желая коснуться руки, лежащей на поручне тачки. Руки, которая стискивала железную трубку так, как последнее, за что можно было зацепиться в этом мире.

— Я держусь. — И странное тепло, жаркое, почти невыносимое — как если за минуту выпьешь стакан горячего чая — разлилось внутри.

Охранники прикрикнули. У тачки завизжали колеса, и Гермионе как иззубренным ржавым лезвием провели по спине. Колеса визжали и раньше, но только сейчас ей почему-то показалось, что выносить это более невозможно. Гермиона делала то, что требовалось Темному лорду. Не зная, как помочь Ордену феникса, она работала против своих друзей. И думала, что нужно бы от всего отказываться — пусть бьют так, что потолок сливается с полом, а день с ночью, и добро становится неотличимо от зла. Но не могла. Не могла. Потому что болели пальцы, исцарапанные углем и сланцем; ныли колени — каменный пол был бугрист и стыл. Желудок подвело от голода. И тело желало спать. И не желало бороться. И виня себя за слабость эту, Гермиона молчала. Черные камни с зеленоватым отливом отправлялись в корзину, а песчаник и угольная крошка в кучу. И скоро содержимое третьей тачки подошло к концу. А Гермиона Грейнджер, которая всегда справлялась со всем, что ей поручали, справилась и сейчас. Она прикрыла глаза, желая только одного — спать, спать и спать. И хоть бы во сне почудилось, что все не так плохо, как в реальности. Все не так.

Гермиона забыла, что ела. Запомнились лишь неровные края миски. Гнутая ложка. Не помнилась только еда, но это вроде как не имело значения. Желудок был полон. Хотелось спать. И жесткая полка была самым уютным местом в стылых этих подземельях. Но странно — заснуть не получалось. Только дремать, только вздрагивать на шум и окрики. И сквозь дрему она слышала, как рассказывает Джас:

— Ну так вот. Я оказалась полной бездарностью. На зельеварении взрывала котлы. На трансфигурации вечно получалось не то, что нужно, и потом только Дамблдор возвращал вещам первоначальную форму. Да и не было такого предмета, по которому я бы успевала. Хотя если бы Пивз взялся преподавать курс «Как перевернуть Хогвартс вверх дном», тут бы я всех за пояс заткнула. Вечное — «отвратительно», редкое — «слабо», без счета проказы и шалости — и мне пришлось покинуть школу несколько раньше, чем бы хотелось. Снейп пытался помочь мне, я училась на Слизерине. Вот уж не думала, что он попробует. Но Минерва и Дамблдор решили, что чем дальше я буду, тем лучше. И спокойнее, само собой. Все эти их вопли: «Катастрофа!», «Конец света!», «Кошмар!» — они кого хочешь довели бы до белого каления, а не побудили исправиться. Мне до черта надоело извиняться и что-то обещать. Я, наверное, была единственным учеником, кто не принес Слизерину ни одного балла за три года. Зато снимали с меня баллы... Ох, даже вспомнить страшно. Ну и ладно. В конце-то концов, у меня была палочка, я знала пару десятков заклинаний и свято верила в свои силы.

Гермиона вырвалась из дремы, плотнее завернулась в одеяло и прислушалась. Такой любопытной истории она не слышала никогда в жизни. С участием хорошего Снейпа и непохожих на себя Дамблдора с МакГонагалл. И уж точно Гермиона никогда раньше не слышала, что из Хогвартса кого-то выставляли.

— И как-то у меня получалось потихоньку жить, — продолжила Джас. — Я подрабатывала в аптеке и неплохо, надо сказать, потом даже попала в отдел заклинаний при Министерстве, но ненадолго. Сказалось отсутствие дисциплины. А потом я решила, что хватит с меня попыток заработать на жизнь честным трудом. Начала с простого. Подумала, как можно открыть магловский замок с помощью магии. Купила замок. Разобрала. Дня три над ним сидела. Я научилась вскрывать простые замки обычной отмычкой. Когда я уже могла делать это с закрытыми глазами, взялась за сложные: с всякими хитрыми отверстиями цилиндра и грибовидными штифтами. И только потом придумала заклинание, которое все эти манипуляции с отмычкой проделывало за раз.

Я долго-долго училась взламывать магическую защиту. Не так уж это оказалось легко. Но как всегда — во всем есть свои слабые стороны. Если охранное заклинание настроено было на обнаружение движущегося объекта, оно все же не реагировало на каждый движущийся объект, иначе от ложных срабатываний с ума бы все посходили. Когда движение было медленно и однообразно, как, к примеру, ветка на дереве шевелится, охранное заклинание не активировалось. И так для всего. Не знаю я охранных систем без слабостей. Но черт меня дернул отправиться в поместье Малфоев. Кто-то подначил — мол, я не проберусь. А я, как первогодка, купилась. Что об этом говорить? Удалось бы — до конца жизни загорала бы где-нибудь подальше от Англии. Говорили, в поместье у них множество всяких древностей и артефактов. Просто скрытая локация в ролевухе, не иначе.

Гермиона окончательно проснулась и осмотрелась. Джас сидела на нарах, сложив по-турецки ноги. Свет керосиновой лампы запутался в ее черных волосах оранжевыми листьями, искрами блестел в темных глазах. Гермиона смотрела на руки Джас, которые, казалось, могли существовать отдельно от тела — настолько были выразительны. На губы, что изгибались презрительно — в горькой насмешке над собой.

— И все шло, как должно было идти. Я долго следила за домом и, казалось, верно выбрала время и комнату, через которую можно было проникнуть внутрь. Обычно я работала одна. Если кто и был — так, поодаль. Помочь спрятать награбленное или вовремя смыться. Я обманула внешнюю защиту малфоевского поместья. Проще, чем мандрагору пересадить. Эти старинные заклинания используют все подряд. Настройка простая — пропускают только хозяев и тех, кому хозяева дадут добро. Самое сложное было придумать отмычку-заклинание для внесения изменений в охранную систему. И так, чтобы система не предупредила о попытке взлома. Думала я полгода. Даже спать не получалось иногда: вроде спишь, а вроде и нет — все пытаешься выдумать. И мне удалось. Так просто оказалось. До смешного просто.

— Расскажи! — забылась Гермиона, на мгновение ей почудилось, что она вновь на каком-то уроке. Джас глянула на нее быстро, но тут же продолжила:

— Распознает своих очень просто — рост, цвет волос, цвет глаз. Чуть покопалась в заклинании — и вот — для внешней защиты поместья Малфоев я своя. Перелезла через ограду, чуть не ободралась о штырьки. Потом вниз, в кусты. Там мокро было и зябко. Посидела, собралась с духом и к поместью. С внутренней защитой пришлось повозиться. Но, честно-то говоря, ничего нового — характеристики палочки и свойства крови волшебника. Что самое интересное — магловская чепуха: группа крови и какой-то мартышкин фактор. По крови я точь-в-точь оказалась как младший, Драко, что ли. Характеристики палочки считала сканирующим заклинанием и создала фантом. Все шло как по маслу. Кроме одного. Я не знала, что у них в доме стоит магловская сигнализация, реагирующая на движение и на тепло. И когда я вырезала в оконном стекле отверстие, открыла шпингалет, подняла раму и сунулась внутрь, раздался такой визг, что у меня чуть перепонки не вылетели. Помчалась обратно, к ограде — я там приспособление сделала, чтобы можно было быстро через нее перемахнуть. По пути вспомнила, что я волшебник. Палочку на бегу вытаскиваю, но тут запинаюсь и падаю. Лодыжку подвернула, палочка вылетела. Отбегалась. Я раньше думала, что искры из глаз — это для красоты говорят. Но правда — словно белые вспышки мелькают... А потом они меня сдали сюда, в шахты. Вот я и тут. А мне дела нет до этой войны. Жить можно и при Министерстве, и при Волдеморте.

Гермиона встала с кровати и подошла к Джас.

— Интересно, — прошептала она, наклоняясь вплотную, ощущая спиной чужие взгляды. — Как можешь ты так говорить? Почему тебе все равно? Просто очень-очень интересно, как ты относишься к тому, что человека преследуют за чистоту крови, будто он выбирал, где и кем ему родиться?

— Да никак не отношусь. Мне дела до этого нет. Людям моей профессии все равно, при каком режиме жить. Откровенно говоря, в неразберихе даже легче. А деньги и связи, приобретенные благодаря деньгам, помогут во все времена. Что мне до этой чепухи — маглорожденный или чистой крови? Что мне, не знающей, кто вообще мои родители, бежать и сражаться за свободу, равенство и братство? Не. Я не полоумный гриффиндорец. Мне все равно.

Гермиона помотала головой, совсем запутавшись не только в этой войне, но и во всей жизни. И если бы она хорошо была знакома с философией, то прикрылась бы какими-нибудь умными словами, но она только спросила отчаянно:

— Как можешь ты так говорить? Ведь он и Пожиратели его — убийцы.

— Убийцы? А вы? Вы никого не убили? Ни одного Пожирателя? И с каждым разобрались — виновен он или просто попал под дурное влияние? Ладно тебе. Будто ты не знаешь, что авроры иногда убивают без суда и следствия? Просто потому, что так проще. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я сражалась за идею? Да меня тошнит от идей. От высокопарных фраз. От идиотских символов. Я могу сражаться только за себя и за тех, кто мне дорог. За тех, кто вокруг. Но не за абстрактное человечество в целом.

Гермиона устало опустила голову. Спрятала лицо в ладонях. Как просто было раньше, когда точно знал, кто прав, а кто виноват. И хотя она и сейчас считала, что Волдеморт убийца, что он тот, с кем нужно сражаться, от былой безоговорочной уверенности не осталось и следа. Как и безоговорочного чувства, что ты права. А все остальные, кто не с тобой — нет.

Джас легко пихнула Гермиону в плечо.

— Чего ты заморачиваешься? Иди спать. Вот увидишь, пара-тройка дней здесь — и эти вопросы перестанут тебя волновать. Тоже мне, понатаскали сюда детей-фанатиков, — Джас склонилась к Гермионе и прошептала на ухо: — Ты не связывайся с Лес. От нее дурно пахнет.

Гермиона нахмурилась: «Этой ли мелкой воришке, изгнанной из Хогвартса, учить ее с кем общаться, а с кем нет?»

Она еще пару минут покрутилась на полке и заснула. Когда проваливаешься в сон, как в яму, утро наступает так быстро, будто ты лег минуту назад...

* * *

Кто-то колотил по железке железкой, и глухой звон, пробирающий до нутра, разбудил Гермиону. Раздался хрипловатый голос Джас:

— Просыпайтесь. Придурки рельсу повесили. Чтоб им повылазило.

Гермиона выбралась из-под ветхого, пахнущего гнилью одеяла. Не в силах окончательно проснуться, помотала головой. В висках глухо застучало. Нос как ватой заложило. Она прокашлялась, сплюнула на пол. Лес пересела с соседней полки:

— Курить будешь?

— Нечего тут дымить, — рявкнула зло невыспавшаяся Джас. — Тут без курева мерзко пахнет. Валите в коридор, если охрана выпустит.

Лес покричала охрану, не надеясь особо, но пытаясь показать Джас, что курево того стоит — возможных неприятностей. К удивлению Гермионы, подошедшие охранники выслушали их и отомкнули решетку:

— Выходите все. Сегодня обойдетесь без завтрака.

— Чего так? — спросила Джас.

Охранник пожал плечами:

— Да кто б знал. Приказали выводить вас на работу.

— Пошли тогда, — крикнула Джас. — Чего расселись?

— Приятно с тобой иметь дело, — улыбнулись довольно охранники. — А то есть некоторые, все пытаются воевать.

— Мне нечего с вами делить.

Гермиона в презрении скривила губы. Докуривая сигарету, всунутую ей Лес, она пробилась к Джас, заговорила горячо, едва сдерживаясь:

— Нечего делить? Да из-за таких, как ты, которым все пофигу, длится и длится эта война...

Но Гермионе не дали договорить. Локтем попали под дых. И она застыла, не в силах вдохнуть. И страшно стало невыносимо. А Джас втолкнула тлеющий окурок ей в рот. Окурок обжигающий, вонючий, мерзкий. Глаза, казалось, полезли на лоб. Слезы брызнули. Гермиона почти упала на колени, но Джас подхватила ее под руку. Потащила за собой, цедя слова:

— Молчи лучше, молчи. Меня изрядно задолбало перевоспитывать восторженных идиотов вроде тебя. Ты или собираешься отсюда выйти, или нет. Если нет, скажи сразу, зачем подставлять всех? Слышишь?

Гермиона молчала, она только-только смогла сделать вдох.

— Слышишь? А?

Она все-таки нашла в себе силы кивнуть.

— Ну то-то же.

* * *

День был бесконечным. И единственным, кто походил на человека, оказалась дежурная по кухне — старая ведьма, сутулая и хромая, она впихнула Гермионе в руки миску:

— Держи, держи, пока горячая. Хорошая каша. Не то что вчера.

Гермиона не помнила, что было вчера, и с удовольствием приняла горячую миску в онемевшие ладони. Жарким покалыванием схватилась кожа. Каша была и правда вкусная, с мягкими разваренными зернышками, в меру соленая и в меру густая, и теплая-теплая.

Обедали они поспешно. И снова за работу. Когда Гермиона почти перестала соображать, где уголь, а где полезный Волдеморту минерал, подошла к концу третья тачка и она обесиленно упала навзничь, а камни больно врезались в спину. К ней подошла Лес, и Гермиона вдруг вспомнила слова Джас, но тут же послала на фиг ее и ее поучения.

— Как ты?

— Сойдет, — неслышно прошептала Гермиона, всматриваясь в темные глубины. — Сойдет.

— А я тут достала кое-что, — и Лесли напряженно посмотрела Гермионе в глаза, зрачки ее были сужены, несмотря на темноту, а радужка и склера затуманены. — Держи. Просто глотай.

Гермиона потом и сама не могла понять, зачем сделала это. Может, в тот день все казалось до невозможности безысходным и хотелось хоть куда-то скрыться. Здесь, где не было правды, но было забытье — не помнить, кто ты есть на самом деле. Гермиона проглотила вязкую капсулу, отдающую желатином, и стала ждать. Спину кололи острые камни, но все это перестало иметь значение, когда странное тепло рвануло откуда-то изнутри и омыло тело горячей волной, а все, что случилось, стало казаться пустячным. И эта ласковая теплота забралась под кожу, от шеи вдоль спины и до пят. Тело стало тяжелым, и ничего не хотелось больше, как только лежать и ощущать эту тяжесть и эту теплоту.

Смазалось ощущение времени, и она дышала беззвучно, безучастная ко всему, а остальных собрали у главного входа, но Гермиона лишь вяло пыталась сопротивляться, когда охранники подхватили ее под мышки и потащили в темный проход. Да и сопротивлялась она только потому, что ее отвлекли от этого уютного тепла и безразличия.

Ей было все равно, когда с нее стянули куртку. Ей было все равно, когда тот, кто повыше, грубо стиснул грудь в ладони. Не было больно. Она просто ощущала прикосновение. Без какой-либо оценки. Некстати пришла тошнота. Некстати чужие, холодные пальцы пробрались за пояс брюк. Некстати вспомнила она Рона. И почему-то — Северуса Снейпа. Шаркнула молния на брюках. Джинсы оказались на коленях. Холодом скользнуло по бедрам, и Гермионе вдруг захотелось упасть так низко, как только это было возможно. Но больше всего ей хотелось, чтобы ее оставили в покое.

И опять некстати ворвался голос Джас:

— Добрый вечер. Я ее потеряла, и меня отпустили — ее искать. Вдруг бы деру дала.

— Да как же, сбежит она! — отозвался высокий, приотпуская Гермиону. Та, чуть протрезвев, судорожно попыталась подтянуть штаны.

— Мы вроде предупредили ребят на входе. Забыли, может? — охранник потер недоуменно лоб и продолжил: — Придется тебе подождать. Мы с Лес договорились, помогли ей кое с чем. И она нам — чтобы без визгов.

— Нетрудно догадаться, чем помогают людям вроде нее.

— Ну да, — осклабились охранники. — Тебе от нее чего нужно?

— Личные счеты. Грязнокровка из ненавистного мне Хогвартса. Может, договоримся, а? Мы поработаем, будто нас не десять человек, а все двадцать. Вам — поощрение. Я не в накладе.

И если бы мир вокруг так не расплывался, Гермиона бы увидела, как сжимает судорожно Джас кулаки, как сверкают ее глаза.

— Но мы...

— Ладно, я же не настаиваю. Если не сложно — заберу ее прямо сейчас, нет — приду позже, мы же с вами уживались, — бросила Джас равнодушно.

— Ну черт с ней, договорились, — ответил старший, отпуская Гермиону — та медленно сползла по стенке. — Забирай. В другой раз, куда она отсюда денется?

— Без проблем. Хоть завтра.

— Заметано.

Джас пихнула Гермиону в плечо — вставай. Толчок был несильный, но Гермионе хватило, она повалилась на бок и ударилась подбородком о каменный пол. Капсула оказалась волшебной — Гермионе не было больно, но металлический, вязкий вкус крови разлился во рту. И она не знала — выйдет ли баш на баш, если потерять пол-литра и пол-литра проглотить. Джас молчала, охранники ржали, захлебываясь смехом, переходящим на визг. Гермиона силилась подняться, сглатывая густую, сладковатую кровь, но руки разъезжались, и она раз за разом опускалась на пол, оберегая лицо. И только когда охранники, вдоволь насмеявшись, двинули напоследок ее носком ботинка и разошлись, Джас опустилась рядом на колени:

— Вставай. Я же просила тебя не связываться с Лес. Живете в своем Хогвартсе и ничего вокруг не видите. Дети, как есть дети. Она кого хочешь продаст за то, что туманит рассудок. Вставай же. — Джас потянула ее за руку.

Гермиона, пошатнувшись, поднялась на ноги, утерла рукавом рот — мазнуло темно-красным. Высморкалась. Кашлянула надсадно.

— Идем, — позвала Джас. — Тебе чертовски повезло сегодня. Но они вернутся. Ох, — вздохнула Джас обреченно. — Завтра каждому придется за двоих работать. Надеюсь, ты не ждешь от нас благодарности?

Гермиона плохо понимала, что Джас пытается ей объяснить. Вроде она была виновата. И только одно дошло до ее затуманенного разума.

— Как вернутся? — испуганно спросила она, и взгляд на мгновение стал осмысленным.

— Не думаешь же ты, что они про тебя забудут? — сварливо спросила Джас, идти было трудно: Гермиона почти повисла на ней, и хоть и была худой, но тяжелой.

И когда Гермиона не ответила, Джас буркнула:

— Ладно. Вот, держи, — и протянула маленький флакончик, замедлив шаг. — Когда будет совсем плохо — выпей. Это тебе подарок от одного нашего общего знакомого, не пойму даже, как он проникся сочувствием к столь расклеившемуся гриффиндорцу.

Гермиона стиснула в ладони флакон темного стекла, не понимая до конца, кто такой этот «один наш общий знакомый», и на подгибающихся ногах, постоянно пытаясь заснуть, все-таки доплелась до нар с Джас.

Если бы ее так не клонило в сон, она бы нашла силы посмотреть на Лес. Но, упав на полку и спрятав флакон, Гермиона заснула. Не видела, как Джас накрыла ее ветхим одеялом. Не слышала, что та говорила Лес.

* * *

Сны были сказочные. Как в детстве на каникулах. И тем страшнее оказалась действительность, гулким звоном ворвавшаяся в сон о море и старинном городе на его берегах. Звон, который не говорил ничего о времени суток. Только о том, что пора куда-то идти. И гул этот болью отдавался в затылке.

Она не успела поговорить с Лес, только поймала испуганный взгляд ее глаз с широкими зрачками.

Что-то изменилось сразу после завтрака. Гермионе стало... радостно. И это само по себе пугало — для радости не было ни единого повода. Когда Гермиона подумала о том, что нужно спешить, потому что Волдеморту необходим этот минерал, она, испугавшись, остановилась. Огляделась — все, кто работал вокруг, двигались быстрее, чем обычно. И не потому, что Джас вчера рычала на них — они, казалось, по доброй воле старались изо всех сил. Кое-кто улыбался: Тео — немногословная, худая, как былинка; и Джоан — глуповатая, вечно где-то витающая служащая Министерства. Улыбались так, будто стеснялись чего-то, затаенно, себе под нос, но все-таки это была улыбка. И Лес, которая сидела немного поодаль, спросила Гермиону негромко:

— Ты почему остановилась?

— Я сейчас. Руки замерзли. Ты ничего не чувствуешь?

— Я? Нет.

— Зачем ты так со мной? — спросила Гермиона вдруг.

Лес помолчала, потом ухватилась за пуговицу на куртке и принялась закручивать ее против часовой стрелки.

— Честно? Ты легко согласилась, а я подставила тебя, как раньше подставляла других. Охранники плохо с тобой обошлись?

— Нет, они со мной никак не успели обойтись, — глухо отозвалась она.

Лес, казалось, не за что было упрекать — Гермиону никто не лишал выбора. Она чуть не заплатила за удовольствие — а это все же было удовольствием — но что-то шло не так. Она на всякий случай нащупала в поле куртки флакон, который накануне протолкнула в самый уголок через прореху в кармане, и, убедившись, что он там, вновь посмотрела на угольную крошку. Разыскивала изумрудно-зеленый камень, очищала блестящие, красивые его грани от черной пыли и испытывала от этого непонятное удовлетворение.

Когда после обеда к ней подошла Джас и горячо зашептала на ухо, Гермиона хотела только одного — вернуться к своей угольной крошке и зеленым камням.

— Гермиона, слышишь, что-то идет не так. Постой же. Снейп сказал мне, что тебе можно доверять.

Только упоминание Снейпа остановило Гермиону. И она смогла на время справиться с желанием продолжать работу. Посмотрела на Джас:

— Да. Что-то не так, но я не пойму, что это. Похоже на «империо», но ведь тут нет магии. Нет. Ох, с чего это я желаю помочь Волдеморту?

— Так скоро мы осанну начнем ему петь. И с этим трудно бороться. Ты бы воспользовалась тем, что я тебе дала. Все равно вечером за тобой придут. Попробуй, пожалуйста. Пожалуйста.

И Гермионе стоило труда незаметно достать из куртки флакон, сорвать деревянную пробку и выпить отвратительно горькое зелье. Ощущение того, что она сопротивляется «империо» было таким сильным, что Гермионе стало страшно. А потом стало не до страха.

Ей в жизни не было так плохо. Когда она, свернувшись в коридоре, оставила там весь обед, рвота не прекратилась. Кислый желудочный сок. Горчащая желчь. Болезненные спазмы пришли, когда внутри ничего не осталось. Казалось, желудок сворачивается в кулак и кто-то раздирает ей внутренности — болел живот, жгло в груди. Она еще помнила, как на лице выступил холодный пот; как сердце, замедляясь, стучало так редко, но так сильно, а потом темной пеленой застлало глаза.

Часть 2

Когда она очнулась, то первое, что почувствовала — как здорово пахнет костром. Потом — как сухостью и горечью стянуло рот. Потом открыла глаза. Пещера была небольшой, и в углах и нишах жила темнота. У стены напротив стояла похожая на бочку железная печь, где трещали дрова; щели между дверцей и корпусом тлели багрово-красным, и, казалось, лицо опаляет этим жаром. Жестяная труба скрывалась в стене. Чуть поодаль были полки с флаконами и банками, верстак с котлами и горелкой. Когда Гермиона приподнялась на локтях, голову повело, и она со стоном опустилась обратно. Белье было серое и пахло влагой и мокрой пылью. В изголовье послышался скрип, и раздался негромкий, низкий и чуть хриплый голос. Она вздрогнула.

— Здравствуй, Гермиона, — сказал кто-то невидимый, несомненно, голосом Северуса Снейпа, и она, на этот раз пересилив тошноту и головокружение, привстала и обернулась. И с внезапно подступившей нежностью заметила, как осунулся он, как глубже залегли морщины, как запали темные глаза. Со странной для такого положения и времени радостью она проговорила:

— Здравствуй, Северус, — и не смогла не улыбнуться, хоть улыбаться сухими губами было больно. — Это ты передал мне эту отраву?..

— Я. Прости, что не придумал ничего лучше. Здесь, к сожалению, не все так просто с ингредиентами.

— Ничего. Хотя ощущения... брр...

— Как думаешь, что...

— Знаю. Чемерица Лобеля. Она же кукольник или чихотка. Неукротимая рвота. Редкий пульс. Снижение давления. Потеря сознания. Возможно, еще ипекакуана. Чтобы больше рвоты, чем нарушений со стороны сердечно-сосудистой системы.

— Все верно. Я же не хотел, чтобы ты серьезно пострадала, потому доза была рассчитана на твой невеликий вес.

— Спасибо, Северус. Очень оригинально. Я бы в жизни до такого не додумалась.

— Как ты?

— Нормально. Пить только хочется.

Снейп отошел на мгновение и вернулся с пол-литровой кружкой, бока у кружки были горячие. Гермиона сунула нос внутрь — пахнуло крепко заваренным чаем.

— Чай приготовил. Хотя... больше похоже не на индийский чай, а на пыль индийских дорог. Но зато с сахаром.

— Я и такого сто лет не пила, — проговорила Гермиона, со всхлипом втягивая горячий чай, сладкий до приторности. — Уфф. Здорово как.

Когда она допила чай, испарина выступила на лбу, но она только сильнее закуталась в одеяло, хоть и пахло оно сыростью, но грело, и на миг представилось, будто сидит она в гостиной Гриффиндора зимним вечером у очага и кутается в плед.

Снейп принес колченогую табуретку и поставил рядом с кроватью Гермионы. Уселся, устало наклонился вперед, облокотившись на колени, и посмотрел ей в глаза, желая убедиться, что она проснулась и будет его слушать.

— Мне нужно многое тебе рассказать, Гермиона. Ты не задержишься здесь больше чем на пару дней. Но я дам тебе еще один флакон рвотного зелья. Постарайся только не попадать сюда слишком часто. Охранники, конечно, люди недалекие, но не полные идиоты, особенно когда дело касается некоторых изворотливых заключенных. Ты ничего не заметила в последний день? Что-то в настроении или самочувствии?

— Да, — проговорила Гермиона неуверенно. — Я вдруг воспылала любовью к Волдеморту и страстью к работе. И все вокруг так. Я утром заметила, сразу после завтрака. Но если с утра мне казалось это странным, то после обеда уже нет, и если бы не Джас и не твое зелье, я бы перебирала уголь и была... я была бы счастливой.

— Тебе это не привиделось, Гермиона. Если ты промедлишь и не научишься тому, чему я попытаюсь тебя научить, ты и впрямь станешь счастливой. Несколько не по своей воле, но ты не будешь этого осознавать.

— Чему научиться? И что это за странное счастье?

— Это зелье, которое каждый день вам добавляют в пищу. И это излучатели, которые стоят в шахте. Поблизости от камер и от той пещеры, где вы перебираете уголь. Ты не обратила бы на них внимания, если бы это зелье так не обостряло чувствительность мозга к волнам определенной длины. Они заставят вас делать все, что им угодно. Но самое интересное — ты будешь от работы этой получать удовольствие. Удовольствие фанатика, радость фанатика... — Снейп вдруг осекся, и Гермиона тут же спросила:

— Но ведь зелье... Зелье ты варишь?

— Я, — без заминки ответил Снейп. — Иначе его будет варить кто-то другой. И этот другой, — наклонился он к ней, почти касаясь щекой щеки, зашептал на ухо: — этот другой сделает все по правилам. И каждый день вы будете получать необходимую порцию, потому что не сможете отказаться от пищи. Но в моих силах хотя бы через раз давать вам зелье, которое и вполовину не будет действовать так, как должно. И это правда меньшее из зол...

Он выпрямился и посмотрел на Гермиону так, что ей показалось, будто он одновременно рад и не рад ее видеть.

— Поспи, мне нужно отлучиться ненадолго. И лучше притворяйся спящей, кто бы ни зашел.

И она, спрятавшись с головой под одеяло, попритворялась с минуту и вправду заснула.

* * *

Кто-то тряс ее за плечо. Может, Гарри или Рон, а может — Джинни, но когда она так успела заспаться? Какая Джинни? Какой Гарри и Рон? Пещера и Снейп.

— Гермиона, просыпайся, иначе мы ничего не успеем.

— Ох, профессор. Что мы должны успеть? — проговорила Гермиона, зевая и выбираясь из-под одеяла. — Сейчас, сейчас я все вспомню...

Снейп взял ее за плечи и дождался, пока она посмотрит на него заспанными глазами.

— Нужно научиться блокировать сознание, если через пару недель ты не хочешь превратиться в пускающего слюни имбецела, не знающего ничего, кроме работы во благо Волдеморта. Встряхнись же, — почти выкрикнул Снейп. — Если не хочешь обрести абсолютное счастье. Встряхнись, пока, проверяя мою лояльность, мне разрешают варить зелья и лечить вас.

Гермиона свесила ноги с кровати, придвинулась ближе к краю и прижалась щекой к руке Северуса.

— Это какая-то феерическая хрень, — наконец проговорила она, а Снейп развернул ладонь, и Гермиона потерлась о его руку, как котенок, и повторила: — Это невозможная феерическая хрень.

— Что? — обреченно проговорил он, почти отчаявшись привести ее в чувство.

— Все, но так удобнее, — сказала Гермиона и прищурилась. — Что ты там говорил о сознании?..

Скоро она вполне сносно научилась представлять какие-то гипотетические раскаленные шары, светящиеся багрово-красным; скоро научилась мысленно уменьшать их жар так, что они больше напоминали пламя огромной, но все же свечи; а потом она гасила пламя, погружая свое сознание-осознание в непроницаемую тьму. Оставалось научиться делать это все время. А если ей не удастся, то о том, что нужно выбраться отсюда, она просто забудет.

Снейп почти не говорил с ней, у него хватало дел: он варил зелья, что-то растирал в ступке, пытался помогать тем, кого приводили охранники. Трудно было лечить без магии и почти без зелий узников, кашляющих кровью, узников, у которых распухали и невыносимо болели суставы — такие стонали всю ночь. Только скоро они будут счастливы, а кашель и боль перестанут их беспокоить. Это было жестоко. Но отчасти — милосердно.

К вечеру Гермиона устала наблюдать за раскаленным шаром и притворяться почти что мертвой, когда кто-нибудь входил в пещеру-лазарет Снейпа. Но ближе к ночи стало тихо, в коридорах только изредка слышались шаги охраны, обходившей свои владения, и Северус принес ужин. Гермиона ела молча, хотя вопросы теснились у нее в голове.

Снейп зацепил полог, отгораживающий пещеру от коридора, на крючки и присел на кровать к Гермионе. Та придвинулась поближе, хотя какие-то мысли о возможно допустимом расстоянии мелькнули у нее в голове, но она тут же отложила их на потом. Снейп не дернулся, когда она прижалась к его плечу.

— Гермиона... Надеюсь, мне не стоит напоминать тебе, что такое Papaverum somniferum?

— Нет. Мак снотворный или опиумный, загустевший млечный сок, получаемый из незрелых коробочек...

— Стоп, стоп. Ну и да — чего тут удивительного? Это же Гермиона Грейнджер.

— Да, сэр. Не так-то просто избавиться от старых привычек, — усмехнулась она. — А что я должна была сказать?

— Для начала то, что становиться рабом, да, несомненно, красивого, но все-таки цветка — глупо. Хотя глупо становиться рабом всего — живого или же неживого.

— О чем ты?

— О том, что ты попробовала. Здорово было? И это делаешь ты — Гермиона Грейнджер, которая пытается казаться взрослой, которая ввязалась в настоящую войну.

— Я... — Гермиона замялась. — Я не знаю...

— Что ты не знаешь? Что брать неизвестно что и неизвестно у кого — опасно? С этой дрянью в твоей жизни ничего не останется. Это обман, Гермиона. Это твоя жизнь, втиснутая в узкие рамки поиска, сна и поиска. И я не знаю, что может быть глупее.

— Я поняла. Не стоит же делать недоумевающее лицо? Врать... — она задумалась на мгновение. — Глупо было взять неизвестно что у неизвестно кого и вдобавок попробовать. Но знаешь, Северус, это все же было, как ты и сказал, здорово.

— Здорово? Это «здорово» — на несколько незаметно пролетевших дней, ну, может, недель. А потом одна темнота. И ничего больше...

Гермиона промолчала. Снейп дышал редко и глубоко, она с минуту слушала тихий шелест его дыхания, а потом набрала побольше воздуха в легкие и шумно выдохнула через нос:

— Северус?

— Что?

— Эти охранники... Они же вернутся. Даже если тебе все равно. И я сама виновата. Пусть. Помоги мне, пожалуйста, — попросила она не то чтобы жалобно, но близко к этому. — Помоги мне.

Снейп отодвинулся и обернулся. Но смотрел не в глаза Гермионе, а поверх и куда-то за плечо — что уж там было такого интересного?

— Если тебя устроит такая помощь.

— Какая? — спросила Гермиона, и столько всего мелькнуло у нее в голове, что она задержала дыхание.

— Ты можешь считаться моей... Ну подожди, — ухватил Снейп ее за руку, когда она попыталась открыть рот. — Помолчи. Я и сам не пойму, на каком я тут положении. Что это — очередная блажь Волдеморта только потому, что Белла сейчас в фаворе? Я не знаю. Возможно, что так. Я в любой момент могу выбраться отсюда. И если это случится, я заберу тебя с собой.

— Подстилка Пожирателя смерти... — Гермиона уставилась на свечу, горевшую на верстаке, и пламя очертило заострившиеся скулы и ровную линию носа, и обветренные губы. — Шлюха Северуса Снейпа...

— Зачем ты говоришь то, чего не думаешь? — спросил Снейп зло, но когда Гермиона растерянно посмотрела на него, он повторил мягче: — Зачем?

— Бес его знает, — отмахнулась Гермиона, — бес его знает, Северус. Это какие-то остатки прежней Гермионы Грейнджер. Глупость. Самоуничижение. И желание что-то утешительное от тебя услышать. Хотя это уж слишком.

— Ну да, — ответил Снейп, — я плохо представляю себя в образе утешителя. Я думаю, если охранники узнают, что ты со мной, они не станут вмешиваться. По крайней мере пока я нужен Волдеморту.

— Хорошо, — ответила, наконец, Гермиона, кутаясь в одеяло. Она все время мерзла в этих сырых и стылых пещерах.

— Все, о чем тебе нужно думать, это как отсюда выбраться. Послушай, мне понадобится месяц-полтора для того, чтобы подготовить все необходимое. Мне не так легко, как может показаться, и нет, конечно, полной свободы — за мной постоянно присматривают. Много времени уходит на приготовление зелья. Особенность последнего в том, что через два часа оно теряет все свое действие. Потому его не получается сварить где-то еще и просто доставить сюда. Это хлопотно. И на каждый прием пищи следует готовить новую порцию. Я не знаю, сколько ты сможешь продержаться, и не знаю, какие побочные эффекты вызывает зелье и излучение. Потому я буду торопиться, насколько хватит сил.

— Что делать мне?

— Для начала старайся блокировать сознание все время, пока не спишь. Старайся не связываться ни с кем, кроме Джас. И научи ее тому, чему я научил тебя. Завтра я приготовлю ослабленное зелье. Ты сможешь достучаться до нее. Но учти — восторженное выражение лица и щенячья преданность Волдеморту — обязательны. Как бы плохо у тебя ни было — а так оно и есть — со способностью притворяться, ты должна постараться. Ты должна выполнять все, что потребуют охранники. Они испытают вашу готовность повиноваться. Ты поняла меня, Гермиона?

— Хорошо. Я справлюсь. Я непременно выберусь отсюда.

— Тогда ложись спать, пока есть время.

Гермиона отвернулась к стене, и Снейп не знал, спит она или нет. Дыхание было ровным, но это ни о чем не говорило. Он размышлял о возможности в одиночку выбраться отсюда. И о том, что нужно вытащить Гермиону и Джас. Джас, которая была одной из самых способных волшебниц среди тех, кого он знал, да и остается такой. Больше, чем любой ученик Хогвартса даже самой чистейшей крови. Он пытался ее отстоять, но Дамблдору с Минервой нужно было, чтобы в школе — тишь и гладь, и для этого без зазрения совести они выставили одного волшебника неизвестного происхождения. За нее и вступиться-то некому было кроме Снейпа. Он помогал Джас, пока она принимала помощь, но через год после исключения из Хогвартса Джас пропала. Когда начались эти невероятные ограбления, он уже знал, кто тут замешан. И, честно говоря, немного гордился своей ученицей. Некоторым до того, что изобрела Джас, в жизни было не додуматься. И Снейп не сомневался в том, что ее способности пригодятся и здесь.

Он не знал — будет ли это действовать, но полагал, что да. Джас — смолистая ель, ему — плотная береза, Гермионе — мягкая сосна. Все, что смог он найти. Дровами растапливали печи перед тем, как загрузить туда угольную пыль и мелкий уголь. Ночью, пока еще оставались силы, он, щурясь при тусклом свете, срезал острым ножичком тонкую, почти прозрачную стружку, следуя рисунку древесных жил, стараясь почувствовать ту магию, что хранило дерево. Он потер виски. Правая пола сюртука — перо орла — Джас. Воротник — чешуя саламандры — себе. А Гермиона... Гермиона... Ну да, жила дракона — третья пуговица снизу. Хотелось надеяться, что палочки будут действовать. Аппарировать с ними он бы не рискнул. Честно говоря, Снейп не знал, не будет ли использование такой палочки просто изощренным способом самоубийства — здесь, где магические способности волшебников усилены стократ. Времени катастрофически не хватало, и он жалел, что приходилось тратить его еще и на сон.

Снейп вздохнул. Березовая палочка была почти готова. Он неспешно шлифовал ее кусочком сланца и поглядывал на спящую Гермиону. И приходилось всматриваться, чтобы увидеть, как мерно шевелится одеяло в такт дыханию. Интересно, смог бы он вправду сделать то, что будет подразумеваться, он делает с ней? Если бы это было нужно ей — да. Но почему-то он почувствовал себя неуютно. И даже как-то гадливо. И дело было не в возрасте. И не в том, что она встречалась с Роном Уизли. Рон ходил как потерянный, когда она пропала. Это-то вообще не имело никакого значения, но как-то пробралось в голову. Она не напоминала ему Лили. Они были совершенно не похожи. Но почему-то, думая о Гермионе, Снейп вспоминал Лили Эванс.

Он хмыкнул, повертев в руках неровную, гладкую палочку. Она удобно легла в ладонь. Оставалось придумать, как сделать в ней полость. Снейп пытался поразмышлять об этом, но было слишком поздно и от усталости все плыло перед глазами. И не так легко давался ему контроль над своими мыслями. Снейп подумал, что ему нравится, как Гермиона смотрит на него, пусть и просто потому, что здесь он был единственным знакомым ей человеком. И он бы не отказался. С чего бы ему отказываться? Даже если потом она сделает вид, что ничего не произошло. Тогда, когда он станет не одним-единственным знакомым на все пещеры, а все тем же профессором Снейпом. Но вместе с этим осознанием пришло ощущение какой-то неправильности. И Снейп не знал почему.

Он редко видел сны. Особенно тогда, когда ложился за полночь и уставший. И сон его был неспокойным. Он просыпался пару раз, смотрел, не мигая, в потолок, вспоминал, где он и что вокруг, и снова проваливался в сон. И от этого он не высыпался какую уже ночь подряд. Будто ни на миг не прекращалось неуклонное, выверенное движение к цели.

Он проснулся задолго до того, как, начиная еще один день, неотличимый от ночи, по коридору, хрипло переругиваясь, прошли охранники. До того, как раздался металлический гул. Он успел отшлифовать палочку и вспомнить то, что придумалось ночью — отверстие в палочке можно будет просто прожечь. Долго, но вполне возможно. Успел затопить печку и нагреть мутной от угольной пыли воды в старом жестяном ведре. Когда он собрался разбудить Гермиону и подошел к кровати, то увидел, что она не спит, а смотрит на него настороженно. И в ответ на ее приветствие он чуть не расхохотался — зло и обидно — с чего ей вздумалось говорить ему мирное это «привет», как своим друзьям, и робко улыбаться?

Она пыталась помыться в закутке, в компании ведра чуть теплой грязноватой воды и серого мыла, пахнущего резко больницей. Получалось не очень. Будто угольная пыль навсегда въелась в кожу. От ощущения того, что ты грязна, казалось, невозможно избавиться. И почти не помогла Снейпова чистая рубашка, пахнущая, как и все здесь, сыростью и пылью. Неистребимым запахом подземелий. Гермиона заметила, что холод перестал причинять ей неудобства. Она мерзла, дрожала, вытирала нос рукавом, но это нисколько не досаждало.

До обеда она снова и снова представляла раскаленные шары. И несмотря на то что нужно было сосредоточиться, она отвлекалась порой, вздрагивая, когда из коридора раздавались резкие звуки, или заметив, как время от времени Снейп пристально смотрит на нее. От взгляда этого холодным дуновением скользило вдоль позвоночника и становилось трудно дышать.

И вспомнив его вчерашнее предложение, на которое она согласилась, Гермиона забыла на минуту про шары и излучение, про войну и Волдеморта и посмотрела на Снейпа. Здесь худоба его стала болезненной. И в тускло-желтом мерцании свечи он казался смертельно больным. Или смертельно уставшим. Черный сюртук болтался на плечах, а когда-то белый и серый теперь воротник стал слишком широк для худощавой шеи с острым кадыком. И хоть был он еще менее привлекательным, чем обычно, Гермиона смотрела на него с той щемящей жалостью и нежностью, с которой смотрела иногда на Гарри и Рона.

Не очень приятно Снейпу было ощущать на себе взгляд Гермионы, а он чувствовал его — странным жжением в затылке, и тогда обернулся. Хмыкнул раздраженно. Как она еще слезу не пустила с таким-то жалостливым выражением лица?

— Мисс Грейнджер. Вы, я полагаю, занимаетесь совсем не тем, что должно. Стоит подумать о том, как, отужинав сегодня вечером, вы, с таким рассеянным вниманием, вновь воспылаете любовью к Волдеморту. И не только пропадете сами, но и не спасете тех, кого могли бы спасти. Впрочем, как только я замечу в ваших глазах ненаигранную щенячью радость, я постараюсь забыть о той, кого знал как Гермиону Грейнджер.

И Гермиона, опустив глаза, почувствовала, как загорелось лицо, и даже в этом полумраке Снейп заметил пылающие ее щеки. И он почти не сомневался, что резок не потому, что кто-то решил его пожалеть, а потому что она отвлеклась от того, что, вполне возможно, спасет ей жизнь. Сочувствие не обижало его, просто... просто он вообще не мог вспомнить никого, кто так на него смотрел. Кроме, быть может, Лили. Но и тут он не был уверен.

Когда за ней пришел охранник, Гермиона посмотрела на Снейпа выжидающе, но не ждала же она того, что он будет с ней долго и слезливо прощаться? Он осклабился и произнес то, от чего Гермиона захотела провалиться под землю, а охранник глумливо усмехнулся. Когда-то нужно было начинать.

* * *

До вечера она перебирала уголь, стараясь казаться довольной, и порой восторженно улыбалась. Но иногда, поглядывая по сторонам, Гермиона наблюдала за тем, как работают остальные. Как вправду счастливы от того, что возятся в тусклой пещере, где от холода стынут руки и ноют суставы. И когда они находили камни с зеленым отливом, лица озарялись восторженной детской радостью, а губы растягивались в улыбку. Но смотреть на это было страшно. Только Джас крепилась, поглядывая иногда вопрошающе на Гермиону. Но и она, видно, держалась из последних сил — лихорадочно, отчаянно перебирая угольную крошку. Страх не всегда парализовал волю. На этот раз он подгонял Гермиону вперед, и к вечеру она уже все быстрее и быстрее представляла раскаленный шар; он остывал за несколько секунд и пропадал из виду, оставляя Гермионе одну черную, прохладную пустоту.

После ужина, уже добравшись до камеры, Гермиона почувствовала, как давит на виски чужая воля. Следовать ей было радостно и легко, а противиться трудно и страшно. И когда Гермиона научилась удерживать черную пустоту все время где-то поблизости, на самой поверхности сознания, она подошла к Джас. Та лежала на нарах, заложив под голову руки, и смотрела в потолок. Глаза были бездумны, и губы порой складывались в довольную улыбку.

— Джас, — шепнула Гермиона, но в лице Джас не дрогнул ни один мускул. — Джас, — позвала она громче и тронула ее за плечо. — Джас, пожалуйста.

И наконец она посмотрела на Гермиону затуманенными глазами, такими, будто двадцать минут назад влила в себя добрую бутыль огневиски. И не сразу Джас узнала ее.

— Чего тебе? — спросила она резко, будто ее отвлекли от черт знает какого увлекательного занятия — дум о Волдеморте и рассматривания скального потолка.

— Нужно поговорить.

— Говори, — ответила Джас и прикрыла глаза.

Гермиона уселась рядом и зашептала тихо. И показалось поначалу, что Джас вообще ее не слушает. Не верила Гермиона в то, что удастся помочь — такой сумасшедший был у Джас взгляд. Но она слушала, и когда Гермиона закончила, открыла глаза и пугающе ясно посмотрела на нее. Стрельнула взглядом по сторонам — но тут нечего было бояться. Странное счастье и покорность, казалось, овладели всеми.

— Так скоро нам и охрана будет не нужна, — горько усмехнулась Джас, — мы сами кого хочешь обидим за Темного лорда. Я не могу так больше. Я с ума сойду. Я понимаю, что улыбаться не нужно и глупо, но что-то во мне кричит, будто только это правильно.

— Послушай, — начала Гермиона, вспоминая все, что рассказывал ей Снейп. — Представь перед глазами раскаленный шар...

Гермиона спала плохо и сквозь сон слышала, как ворочается Джас, слышала монотонный прерывистый шепот: «Шар раскаленный... золотой пошлет в пространство... луч огромный...» Только под утро она забылась сном. И почти сразу глухо зазвенел рельс. Но глаза Джас, хоть и были покрасневшими и заспанными, но смотрели ясно и строго. И неожиданна была настоящая, довольная улыбка, которую Джас подарила Гермионе, когда они выходили из камеры.

Прошел завтрак, и чужой волей сдавило виски, и в голове застучали не свои мысли. Но закрываться от действия излучения становилось привычным занятием и с каждым часом получалось все легче и легче. Джас что-то насвистывала под нос, перебирая камни, и улыбалась, и не знала бы Гермиона правды, решила бы, что она неотличима от всех. Притворяться оказалось не так просто: если работать быстро было ей уже сподручно, то постоянная улыбка и взгляд восторженной идиотки утомлял. От улыбки болели губы. Сухие, они трескались, и Гермиона, приложив ко рту тыльную сторону ладони, рассматривала потом смазанный кровяной отпечаток.

Вечером Джас переселила Гермиону поближе к себе. Перешептываться лежа на соседних полках было куда удобнее. Вот только Лес ходила поблизости, что-то вынюхивая, и Гермиона смотрела на нее с отвращением и неприятием. Как вообще она связаться могла с ней? Просто потому, что никого больше не было рядом? Маленькие глазки на невыразительном, бледном, похожем на сырое тесто лице; короткие, сальные волосы; губы, которые кривились то в улыбке, то в гримасе. Джас крикнула:

— Чего ты тут забыла? Чего ошиваешься рядом?

Лес подошла поближе, присела на корточки перед Джас, ухватившись за деревянный столбик.

— Почему? — спросила она, ухмыльнувшись. — Почему все молчат, а вы разговариваете? Тут, кажется мне, что-то нечисто. Пахнет мерзко. Может, стоит кому-нибудь сообщить? — поинтересовалась она, хитро усмехаясь и посматривая на Джас.

— Не забыла ли ты, кто здесь старший? — спросила Джас, медленно проговаривая слова, подняв горделиво голову. — И кто здесь может обратиться к охране, если что-то кажется неладным? Ты ведь тоже не спишь. Ты подошла к нам. И мне это кажется нечистым. Пахнет мерзко.

Глаза Лес заметались испуганно. И она зачастила, глотая слова:

— Просто что-то не так. Мне ничего не хочется больше. Только работать для Темного лорда, и я, когда стараюсь — мне так хорошо делается, даже ничего другого не надо, ничего не надо искать. И это странно. Кумара нет. Работаешь, и как будто под чем-то. И это странно, как ни крути. Может, и хорошо, но странно.

— Странно? — улыбнулась во весь рот Джас. — Что тебе странно? То, что мы стараемся на благо Волдеморта? Или ты всерьез думаешь, что Министерство с каким-то птичьим орденом справится с ним? Брось. Когда закончится война, мы должны быть на стороне того, кто победит. Разве неестественно желание помогать Темному лорду? Вот то, что ты сомневаешься, это как-то подозрительно... — протянула она, поднимаясь с нар.

— Постой, — ухватила Лес за руку Джас, и лицо ее из хитрого так быстро стало умоляющим, что Гермиона поразилась этой перемене. — Я ничего такого не хотела сказать. Я ничего такого не имела в виду. Просто вы говорили, и я подошла...

— Мы обсуждали, как быстрей перебирать угольную крошку, да только тебя это не касается. Ясно?

И когда Лес умоляюще потянулась к Джас, желая то ли ухватить ее за руку, то ли упасть на колени — по крайней мере Гермионе это увиделось именно так — Джас, коротко размахнувшись, смазала Лес кулаком по лицу. Нос у той оказался слабым, потекла, сочась, темная кровь, очерчивая черной каемкой губы, срываясь с подбородка, гранатовыми каплями растекаясь на пыльном полу. Лес испуганными глазами рассматривала темные лужицы, пока Джас не прикрикнула на нее, и тогда она, вздрогнув, шмыгнула и спряталась на полке, завернувшись с головой в одеяло.

Джас со странным удовольствием рассматривала костяшки.

— Вот почему так, Гермиона? — спросила она, крутя перед глазами кисть. — Ударишь человека, и на мгновение так тебе хорошо становится? Будто где-то что-то мешало, а тут — раз — и ничего, не беспокоит больше. Откуда это, Гермиона? — с горечью поинтересовалась Джас, сверкнув на нее темными своими глазами. — Откуда это во мне берется? Непонятная жестокость?..

— Не знаю, Джас. Правда, не знаю. Что-то есть, наверное, в том, чтобы ударить того, кто не может тебе ответить...

— А знаешь, — Джас привстала и придвинулась к ней ближе, — что мне думается? Мы вместе мыкаемся здесь. И значит, друг за друга в ответе. И я за всех, раз я главная. Куда они без меня? Тео, которая слова никому поперек не скажет. Эмма, которая до сих пор не поймет, как она тут оказалась. У Кейт в голове не укладывается, почему она должна страдать из-за мужа аврора, с которым третий год не живет вместе. Вряд ли они справятся. И хоть я не обещала, что помогу, но не получится у меня их тут бросить.

— Хорошо, — прошептала Гермиона, — раз тебе это нужно.

* * *

И они справились. Получилось помочь тем, кто был с ними рядом. Выбрать день, когда зелье действовало вполовину обычного, это чувствовалось сразу: не так давило на виски и представлять раскаленный шар получалось легче. Из десяти человек они научили блокировать сознание восемь. Тех, кто хоть и поддавался влиянию излучения, но понимал — что-то идет не так. И только Джоан — ответственный дежурный по каминной сети Министерства, была необучаема. Она не только не понимала, чего от нее хотят, но, видимо, не испытывала никаких неудобств от того, что сменила разговоры о Фадже на разговоры о Волдеморте. Когда Гермиона заикнулась о Лес, Джас лишь отмахнулась:

— Оставь ее в покое. Она, конечно, сможет, но не стоит.

— Почему?

— Потому что ей вроде бы хорошо. Потому что она не сможет жить без чего-нибудь, изменяющего сознание. Пусть так. Иначе опять поиски — сигареты, огневиски, мороз или кода. Да и других не станет подначивать.

— Понятно, — протянула Гермиона, вспомнив злополучную капсулу. — Понятно.

— Смотрю, охранники от тебя отстали? — улыбнулась Джас. — Следует думать...

— Не следует, — отрывисто проговорила Гермиона.

— Я не это имела в виду. Снейп, несмотря на свою более чем подмоченную репутацию, не кажется мне тем человеком, который воспользовался бы чужим подчиненным положением, — сказала Джас, рассматривая покрасневшие грязные ладони, где в трещинах запеклась угольная пыль. — Черный рыцарь...

— Ага. Печального образа. Потом не заметишь, как эта романтизация образа Снейпа приведет к большому заблуждению и фатальной ошибке, и разочарованию — когда наступит прозрение.

— Ладно, Мерлин с ним, со Снейпом. Я вечером покажу тебе то, что мне удалось узнать.

Но когда вечером они расположились на полу, и Джас начала палочкой что-то рисовать в пыли, вернулась с общественно полезных работ Кейт и, едва дождавшись, пока охранник отойдет подальше, подскочила к ним.

— Там... там, — заикалась от волнения она, лицо пошло пунцовыми пятнами, — там песню поют.

— Какую песню? — спросила Джас. — Да успокойся ты, объясни толком.

— Я когда ходила за водой с охранником — нужно было воды натаскать — помыться, то увидела волшебниц из первой камеры. Они возвращались и пели про Темного лорда. Не знаю, кто придумал это, но все поют.

— Огненные элементали, — сказала Джас, скривившись, и глянула в сторону Лес, но та, кажется, спала. — Омерзительно.

— Но все довольны. Они, когда поют, похожи на детей из церковного хора.

— И мужчины? — спросила Джас.

— Не знаю, я не видела мужчин.

— Хоть в рифму? — поинтересовалась Гермиона.

— Что? — непонимающе уставилась на нее Кейт.

— Я говорю, песня-то хоть в рифму?

— А-а-а, — выдохнула она. — Не знаю, я не вслушивалась. Поняла только, что про Темного лорда.

— Ох, значит, и нам придется, — Джас обреченно возвела глаза к потолку. — Кажется, нашему маленькому отряду будет недоставать искренности.

— Ага, — сказала Гермиона. — Не смогут же двое искренне петь за десятерых. Придется стараться.

— Как бы не стошнило, — Джас со стоном провела ладонями по лицу. — Не то чтобы для меня имело большое значение — хвалить или хулить Темного лорда. Сама ситуация эта — как бы принуждение без принуждения, мне не нравится. Песня песней, но что они могут придумать еще?..

— Кто знает? — отозвалась Гермиона. — Может, прощаясь, мы будем делать таинственное лицо и говорить: «Да пребудет с тобой Темный лорд и Нагайна». Но ты обещала мне что-то рассказать.

— Сейчас, где моя палочка? А! Вот же она. Смотри.

Джас нарисовала в пыли треугольник.

— Это наша гора. Вот тут...

И широкий туннель под углом вошел в холмик.

— ...основной ход. Наклонный. Это та штольня, через которую мы попали сюда...

Джас провела поперечную черточку.

— Это первый уровень. Тут мы и находимся. Вот — наша камера. Здесь — по коридору — Снейповский лазарет. Полминуты ходу. Вот тут — наклонный штрек, он ведет к пещере, где держат мужчин. Тут — то место, где мы перебираем уголь, рядом — большая пещера, где живет охрана, а чуть поодаль — дополнительный ствол, вентиляционная штольня. Она идет строго вертикально, и, кажется, выбраться по ней сможет только паук. Других выходов нет. Говорят, есть уровни ниже, но туда не попасть — ни клетей, ни лестниц. Да и кто сказал, что там будет хоть один выход на поверхность? Потому путь нам отсюда только один — основная штольня. Смущает охрана. Смотри — тут постоянно находятся две смены. По десять человек. Не так много у них забот — мы покорны, как ягнята. Думаю, надо немного выждать перед тем, как мы попытаемся сделать ноги. Чуть-чуть потерпеть, и они совсем потеряют бдительность.

— А там, наверху? — прошептала быстро Гермиона. — Там сколько?

— Не знаю точно. Но у самого входа в штольню всего два человека. Чуть поодаль небольшой дом, там живут те, кто со смены. У них еще нет палочек, слишком близко. На расстоянии мили — второе строение. Вы должны были миновать его, когда шли сюда.

— Я помню, там еще сменилась охрана.

— Да. У тех волшебников есть палочки. Не знаю, сколько там человек. Может, десяток. Или два.

— А охранная система?

— Скорее всего, сигнальные чары. Оповещают о том, что кто-то пытается проникнуть на территорию или сбежать отсюда. С палочкой я бы быстро разобралась с ними...

В коридоре раздались шаги, и Гермиона тут же метнулась на полку, закуталась в одеяло, повернулась спиной к двери.

— Эй, Джас! — к решетке подошел охранник, протягивая пергамент. — Держи. Работа на дом. Песня, — он ухмыльнулся, — про нашего Темного лорда.

Джас счастливо улыбнулась, в этом она была поубедительнее Гермионы.

— Конечно, сейчас и начнем. Патриотическое воспитание? Нужная штука. Эй, а мотив? — спросила она, поднимая глаза от пергамента, но охранник уже отошел от решетки.

Бредятина, казалось, была написана каким-то графоманствующим подростком, может быть, одним из этих охранников. «Балбесы, — думала Гермиона, — неужели нельзя было постараться с одой Волдеморту? Как-никак, один из самых сильных магов двадцатого столетья. Да что мелочиться — пожалуй, один из самых сильных за всю историю волшебного мира. “Мерлин, храни Волдеморта?” Вот бред, — поморщилась она, — но, думается, проблем с мотивом не будет...»

Дня через три они сносно научились петь и перестали путаться в словах, и раз за разом затягивая омерзительную эту песню, Гермиона улыбалась. Было у нее такое чувство, что улыбка навсегда приклеилась к губам, да только ничего не было в той улыбке от улыбки.

К вечеру начинало крутить колени, и, несмотря на то что она очень уставала, сон был прерывистый, наполненный холодной дрожью, поиском удобного положения — Гермиона не знала, куда деть больные свои ноги, и то ли плакала, то ли скулила. И слышала, всю ночь слышала — никто, кроме Лес и Джоан, не спал спокойно.

Прошло десять дней — Джас делала на полке зарубки, вспоминая каждое утро Робинзона Крузо и благословенный теплый остров. Не было ни вестей, ни происшествий. Всеобщая покорность и восторженность, с которой узники говорили о Темном лорде, заставила охранников успокоиться и расслабиться. И хотя патрули по-прежнему ходили по штрекам беспрестанно, Гермиона с Джас заметили, что ночью вместо четырех привычных обходов состоялся лишь один и в патруле было не три человека, как обычно, а только два. Неопределенность для Гермионы оказалась хуже даже самой плохой определенности, но вестей от Снейпа не было, а Джас, хоть и ходила задумчивая, но ничего не говорила. Гермиона ни на минуту не могла расслабиться — приходилось закрываться весь день, приходилось притворяться весь день, и она не знала даже приблизительно, когда же все это закончится. И казалось, что это напряжение скоро сведет ее с ума.

А как-то утром перестала бороться Тео. Худая, светловолосая волшебница сильно сдала за последние полмесяца. Она ходила по камере, как тень, всматриваясь в невидимые другим пространства. Сначала она перестала улыбаться, и, когда Джас спросила ее, что случилось, ответила, что устала одновременно думать о раскаленных шарах и растягивать губы, как идиотка. Потом она перестала представлять раскаленный шар и снова начала бездумно улыбаться. Гермиона боялась, что когда-нибудь и она устанет бороться. И даже не будет никому ничего объяснять. Только, может, себе... и то поначалу. Но что-то было в этом единственно верное — продержаться до самого конца, взойти на самую крутую гору. Кажется, нет ничего — ни Темного лорда, ни зелий, ни излучения. Есть только ты — твоя воля и твоя слабость.

Они ухаживали за Тео, как за больной, и не пытались заставить ее изменить слабохарактерное решение. В конце концов, это был ее выбор. Чем легче человек принимал чужую волю как свою, тем быстрее излучение лишало его всякой инициативы. Он мало что мог делать сам, без напоминаний. Странный паралич желаний и воли. Им приходилось уговаривать Тео и Джоан поесть, а вечером напоминать, что перед сном нужно укутаться в рваную дерюгу. Гермиона и Джас надеялись, что не будет хуже. Водить взрослых волшебниц до ведра в угол представлялось ужасным. С Лес дела обстояли лучше. То чувство неправильности происходящего не давало ей совершенно уподобиться остальным, находящимся под действием излучения. Может, она как-то научилась закрываться, Гермиона не знала. Лес после того раза не подходила к ним, только иногда бросала на них быстрые взгляды, и Гермиона видела, что думы о благополучии Темного лорда не занимают совершенно все ее мысли.

Охранники скучали: слушать песню про Волдеморта интересно было только пару дней. Попытались как-то устроить кулачные бои между узниками, но, как рассказала Джас, это больше напоминало топтание в круге — ни злости, ни желания победить, ни страха.

Охранники пили и с перепою по утрам были злыми. Гермионе стоило замешкаться в коридоре, как тут же она получила ощутимый удар меж лопаток и упала на колени, разбив их. Подняться было не сложно, сложно было подняться с глупой улыбкой.

По вечерам, полупьяные, они иногда приходили за женщинами. Гермиону не трогали, и она улыбалась благодарно, думая о Снейпе. Забрали бессловесную Тео. Она вернулась под утро и сразу заснула. В пещере повис тяжелый сивушный дух. Ничего не изменилось в ее поведении, и никому она не рассказала, что происходило там, за решеткой. Они не спрашивали.

Потом забрали Джейн из отдела магического транспорта, которая всегда улыбалась тебе так, что ты и сам не мог удержаться от улыбки; но теперь она просто кривила в усмешке рот и, разговаривая с тобой, смотрела тебе за плечо, будто там стоял кто-то и наблюдал за ней. Все изменилось, все изменились вокруг, и однажды пришла очередь Джас, но вернулась она быстро, правда, с разбитым лицом и ругающаяся так, что Гермиона и половину слов не понимала. Резко размахнувшись, Джас ударила костяшками об стену, раскровенив еще и их. И заявила свистящим полушепотом, что она, наконец, присоединяется к светлой стороне. Улыбнулась через силу. Если и было ей плохо, делиться этим она не собиралась.

* * *

На следующий день вызвали Гермиону. Ладони вмиг стали холодными и влажными, она прошла за решетку, думая, что, верно, Снейп лишился последних крох доверия Волдеморта или с ним что-то случилось. Шагая по коридору за охранником, Гермиона размышляла, что делать ей. И выхода виделось только два — то ли дорого продавать свою жизнь, а точнее то, что уж им там понадобилось, то ли притворяться безучастной и покорной. Гермионе не нравился ни один из выходов. Она не знала, почему сопротивление Джас не вызвало вопросов. Видно, такое уже случалось и до нее. И только то, что Гермиона оказалась не в комнате охраны, а у Снейпа, спасло ее от сводящих с ума мыслей. Охранник крикнул:

— Эй, Снейп! Получай свою грязнокровку. Темный лорд тобой доволен.

— Спасибо, Джек. Не забудь только забрать ее утром.

— Непременно, — ответил Джек и ухмыльнулся. В жизни Гермиона не видела неприятней ухмылки.

Как только шаги охранника затихли, Гермиона подошла и уткнулась Снейпу в плечо. Сырость и пыль, пыль и сырость, здесь почти не было других запахов. Но Гермиона прикрыла глаза и почувствовала чуть-чуть, на самой грани возможностей обоняния — терпкий полынный запах. Снейп, собственно говоря, был несколько растерян и не знал, куда девать вмиг ставшие неприкаянными, ненужными руки. Он и припомнить не мог, когда такое случалось. И если бы не Гермиона, которая ухватившись руками за его запястье, выдохнула облегченно: «Северус, какой же ты тощий...» — и, наконец, отстранилась от него, не выпуская из рук предплечье, он бы раздумывал еще с минуту.

— Ужинать будешь? — спросил он невпопад.

— Буду, — улыбнулась Гермиона.

Она исхудала, и кожа туго обтянула высокие скулы, а карие глаза будто стали больше, и выглядела она как голодный ребенок, а не как молодая девушка, которой была.

— Ты тоже, — сказал Снейп, высвобождая руку, — ты тоже тощая, Гермиона.

— Ну да, Волдеморт нас не балует. Я часто совсем не помню, что ем. Так устаешь. Этот уголь бесконечный — он снится мне, Северус. Не надземный мир, не деревья, не друзья — всю ночь снится уголь. И раскаленный шар.

— Хочешь, я дам тебе сегодня зелье сна без сновидений? Немного не такое, как всегда — не хватает нескольких ингредиентов, но все же лучше, чем ничего. Или, может, огневиски местного разлива?

— И то, Северус, и это. Я, как заправский питок, не стану морщиться и закусывать. Чуть вдохну через нос и уставлюсь на тебя с невозмутимым видом... — Гермиона улыбнулась, ожидая если не улыбки в ответ, то хотя бы того, что Северус на нее посмотрит, но он с первой минуты отводил глаза. И это казалось совершенно на него непохожим. Будто он и не Северус Снейп был вовсе.

— Что случилось? — встревожено спросила она. — Что случилось, Северус?

— Держи, — впихнул он ей в руки глиняную кружку, где что-то плескалось на дне.

Она принюхалась — пахло резко, и Гермиону передернуло. И заправский питок из нее не вышел — судорожно схватила кусок хлеба, протянутый Снейпом. От мерзкого пойла свело скулы.

— Садись теперь, — попросил Снейп и, когда Гермиона устроилась на краешке кровати, поставил стул напротив, присел, наклонился и только сейчас взглянул ей в глаза. И только сейчас Гермиона заметила, что глаза Снейпа не были черными. Они были темно-карие с широким черным зрачком.

— Джинни здесь, — сказал Снейп, и Гермиона, неверяще глядя на него, начала улыбаться и тут же, смутившись, замялась — это точно не было поводом для радости. Снейп понял Гермиону по-своему.

— Ты что-то знаешь? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Да нет, ты же совершенно не умеешь притворяться. Я думаю, лучше тебе узнать это от меня.

— Что? — вскинулась Гермиона, и теплый туман, успокоивший было ее, тут же развеялся, и она встала с кровати, намереваясь бродить из угла в угол, как делала всегда, когда волновалась и не могла усидеть на месте. Но длинные, тонкие пальцы Снейпа оказались очень сильными. Или просто она была очень слабой.

— Тебя забрали, — начал он, заставляя ее присесть обратно, не выпуская из захвата запястье — тонкое-тонкое запястье, которое, казалось, сожми чуть сильнее, и оно треснет, — а через пару дней Билл Уизли притащил на хвосте Пожирателя, и он увидел дом на Гриммуальда двенадцать. Заклинание доверия оказалось разрушено, Пожиратель успел аппарировать. Нам пришлось оттуда убраться. Временным нашим убежищем стал старый дом под Бирмингемом. Через две недели во время собрания Ордена феникса на нас напали Пожиратели смерти... Ты была у них в руках, и многие подумали на тебя, хотя не знали даже, слышала ли ты хоть раз про этот дом...

— Я знала про этот дом, я забыла, кто говорил мне, но я знала...

Гермиона осеклась и опустила взгляд, высвободила запястье, обхватила пальцы одной руки другой и так их сжала, что они хрустнули. Северус вздрогнул.

— А я не помню. Я ни черта не помню, что говорила им. Но я знала про этот дом и, получается, могла выдать вас. — Она вновь посмотрела на Снейпа, и он ответил на тот вопрос, который она не решилась задать вслух:

— Убит Рон Уизли. Гестия Джонс. В госпитале Святого Мунго Дедалус Дингл.

Снейп ждал чего-нибудь — истерики, или крика, или рыданий, или того, что девчонка вцепится в него и попытается удушить, но только не этого неуютного и страшного молчания, в котором слышался лишь хруст бедных Гермиониных пальцев. Этот звук, казалось, продирал Снейпа с головы до пят, и он, не зная толком, что делать, вдруг выкрикнул, разрывая невыносимое это молчание:

— Да перестань же, мисс Грейнджер! Этим щелканьем ты сведешь меня с ума.

И когда она заговорила, Снейп затаил дыхание, чтобы хоть слово разобрать в еле слышном шепоте.

— Я догадывалась. Я догадывалась, что это случится. Что-то будет мне за то, что я не выдержала. Накроет вот так, как сейчас. Неизбывной виной. Рон был моим другом. Он был больше чем друг. А теперь его нет. А Гестия Джонс варила самый лучший кофе в старой медной турке. С кардамоном. Ни у кого не получалось так... Дедалус...

— Это могла быть не ты, Гермиона. Просто совпадение, — попытался и тут же обругал себя за эту глупейшую попытку Снейп. Но Гермиона его не слышала.

— А ты? Ты, Северус, ты тоже здесь из-за меня? Из-за того нападения?

— Тут ты ни при чем. И, согласись, не так уж это плохо — я жив и помогаю тебе. Не все же мне шпионить для Дамблдора.

Гермиона терла пальцами подбородок и думала о чем-то. Снейп не стал ее трогать, терпеливо дожидаясь, пока она с чем-то или с кем-то внутри себя договорится и придет хоть к какому-то соглашению. И будет жить дальше или решит не жить дальше. Снейпу было не все равно. Но Гермиона молчала.

Он поднялся и заварил чай.

Уж лучше бы она заплакала.

Чай пах совсем не чаем, а какой-то травой, но был горячим и напоминал о доме.

Уж лучше бы она попыталась полоснуть по венам острым ножом для ингредиентов. Конечно, он не дал бы ей порезаться. Но кончилась бы неопределенность.

Крошево листьев мелиссы и чабреца. Запах прокаленной солнцем подсохшей травы.

А еще она могла выйти в коридор и наброситься на охранника.

Но Гермиона сидела неподвижно и даже перестала терзать худые, полупрозрачные свои кисти.

Она не узнает теперь, как было бы у них с Роном дальше. Они даже помечтать не успели. Навсегда молодой. Самый лучший друг. Первый любовник. И Гермиона не знала даже, кем был он больше — надежным другом или любимым. Все это сливалось так плотно, что невозможно стало разделить и разобраться. И она бы оплакала Рона Уизли, если бы вокруг не было никого. Но в присутствии Северуса Снейпа хоть и сжимало горло, но глаза оставались сухими. И Гермиона знала, что уже никогда не получится жить так, как раньше. Без Рона Уизли. Без Гестии Джонс. Без Дедалуса Дингла...

Чай пили в тишине. Снейп присел рядом с Гермионой на расстоянии в пол-ладони. И когда она вдруг попросила охрипшим от молчания голосом — он прозвучал так, будто в этих пещерах голос человека не звучал полсотни лет — Снейп отодвинулся и посмотрел на нее, не совсем понимая, что точно она имеет в виду этим своим «Будь моим другом». Она, может, и ждала такой реакции от Снейпа, ну, по крайней мере, чего-то похожего. Удивилась бы Гермиона, если бы он сказал что-нибудь вроде: «Хорошая у вас есть манера, мисс Грейнджер, обходиться с друзьями»? Наверное, да, даже Снейп не был так жесток. «Ладно, Гермиона, — подумала она с горечью. — Ты и сама толком не поймешь, что сказала. Зачем сказала. И чего ты ждала от Снейпа».

Но точно не этого.

— Хорошо, Гермиона, — он взял ее за руку и повернул кисть вверх ладонью, будто решил что-то прочитать по линиям. — Хорошо, Гермиона, — повторил он чуть громче, — я буду твоим другом. Не могу сказать, что у меня было много друзей. Не могу уже припомнить, что делают те, кого называют друзьями.

И Гермиона будто ждала этого вопроса — заговорила быстро и почти без пауз:

— Когда в любое время можно прийти, если что-нибудь случилось. Когда хорошее — само собой, но и еще, когда плохое. Когда можно такое рассказать, что никому не расскажешь. Когда вот так сидишь и молчишь, как сейчас. Когда никого ближе этого человека у тебя нет, и если никогда не врешь ему, даже по мелочам...

И Снейп слушал бы еще Гермионин монолог о дружбе, где каждое предложение по-детски начиналось с «когда», но левое предплечье схватилось холодным жжением, и он отдернул руку, с шипением выдохнув сквозь стиснутые зубы.

— Что случилось? — с тревогой взглянула на него Гермиона, а Снейп резко закатал рукав — Темная метка пылала, как только что нанесенное клеймо, и он крепко сжал предплечье, пытаясь хоть как-то облегчить боль.

Когда Снейп принялся ходить из угла в угол, Гермиона тоже не смогла усидеть на месте. Путалась под ногами и заглядывала в глаза. Северус шипел сквозь зубы. И потребовалось все его самообладание, чтобы не накричать на Гермиону, а просто посмотреть так, что она перестала бегать за ним и наконец-то присела. Когда боль, жгучая, пронизывающая всю руку до надплечья, нарастала, превращаясь в невыносимую, Снейп мог наорать на любого. Темный лорд собирал Пожирателей, а он не мог прийти. И оставалось только молиться, чтобы зов не продлился слишком долго, чтобы он не потерял сознание от боли и не осел на холодный пол. Снейп впился пальцами в метку, и боль стала такой, будто в свежую рану сунулись раскаленным прутом.

Гермиона следила за Снейпом испуганно. Был Рон. Была Гестия Джонс. Дедалус Дингл. И ее вина. Но сейчас только Северус Снейп с белым как мел лицом, лихорадочно блестящими глазами, лбом, покрытым бисеринами пота, был здесь, как загнанный толкаясь из угла в угол. А Гермиона ничем не могла ему помочь.

Когда Волдеморт дождался всех, кто был ему нужен, и зов прекратился, Снейп почти упал на стул. Гермиона подошла ближе, не зная, как выбрать то единственное слово и действие, что Снейпу покажутся правильными, но он помог ей:

— Дай мне попить.

И Гермиона в спешке налила воды из пыльной банки, принесла кружку Снейпу и с опаской протянула, будто Снейп был кем-то вроде гипогриффа и требовал уважительного отношения. Что заставило ее прикоснуться к Снейпову мокрому лбу, вытирая каплю, которая блестела над переносицей и грозила сорваться вниз, Гермиона не смогла бы убедительно объяснить не только Снейпу, но и самой себе.

К счастью, когда прекращалась боль в руке, изуродованной Темной меткой, Снейп становился если не совершенно покладистым, то вполне терпимым в общении. Он посмотрел на Гермиону и чуть усмехнулся:

— Ты пытаешься со мной дружить?

— Ага, — обрадовано выдохнула Гермиона, — ага, потому что же надо с чего-то начинать.

— Хорошо, я только не знаю, что делать в ответ.

Гермиона посмотрела на него внимательно, и Снейп опустил глаза, почувствовав, как теплом схватило горло.

— Ничего, Северус, — произнесла она спокойно. — В том-то и дело, что ничего.

Снейп помолчал с минуту, потом хмыкнул и вернулся к тому, с чего начался разговор:

— Джинни здесь. Надеюсь, ты понимаешь, что она не рада будет встрече с тобой?

— Я понимаю, — сказала Гермиона, смело взглянув на Снейпа. — Я понимаю. Я виновата. Мне никуда теперь не деться. Но как-то надо дать ей знать об излучении и зелье. А она вряд ли разрешит мне хоть слово сказать. Как бы я ни старалась.

— Попроси Джас. Она сможет, не вызывая подозрений, поговорить с Джинни и объяснить, что и как следует делать.

— Хорошо, я попробую.

— Смотри, что я приготовил. — Снейп подошел к верстаку и из щели между деревянным задником и каменной стеной вытащил что-то, завернутое в серую тряпицу. Присел рядом и замер на мгновение, он держал этот сверток, развернув ладони так, будто это была теплая буханка или маленький котенок, и у Гермионы захолонуло на миг сердце, как у ребенка, когда он просыпается утром на свой день рождения.

— Это твоя, — сказал Снейп, протягивая Гермионе палочку. — Только не вздумай, Гермиона, — тут же предупредил он, когда она взяла самодельную палочку в руки. — Ты же помнишь, тут везде — датчики. Никакой магии. Только тогда, когда действительно не будет выхода. Ты знаешь, что я не Олливандер и не Грегорович. Вполне может случиться так, что первое заклинание станет и последним — палочка разнесет все вокруг, прихватив нас и охрану за компанию. Это на крайний случай, Гермиона.

— Хорошо, — прошептала она, заворожено рассматривая рисунок древесных жилок, следуя пальцем по мягкой древесине, повторяя изгибы. — Как давно я не видела палочку. Ту, мою... я даже не знаю, что с ней стало. Спасибо, Северус. Хоть я и не могу ее опробовать, но она мне очень нравится... Как умер Рон? — спросила она вдруг, и пальцы, стиснув палочку, побелели.

— «Авада», Гермиона. Он не мучался, если тебе это интересно.

— А Гестия Джонс?

— Тебе непременно нужно это знать?

— Нужно. Так ловчее заниматься самобичеванием.

— «Ступефай». Она приложилась затылком о каменную стену. Перелом основания черепа. Смерть наступила не мгновенно, но, так или иначе, она уже ничего не чувствовала. Дедалус Дингл...

Гермиона посмотрела на него, испуганная серьезным, монотонным этим голосом, и, может, хотела попросить его не продолжать, но Северус выталкивал слова, будто вокруг был не воздух, а что-то вязкое и липкое:

— Дедалус Дингл ослеп. Неизвестная разновидность заклинания «конъюктивус». Пока я еще был там — Дедалус лечился в госпитале святого Мунго. Колдомедики разводят руками. Что ты еще хочешь знать, Гермиона? — спросил он почти ласково.

— Ничего, — помотала она головой. — Я бы и этого не знала. Но есть странное какое-то ощущение, что нужно разорвать, разрезать еще глубже, еще шире там, где болит. Или так заживет быстрее, или мне просто станет легче. Сначала хуже, потом легче.

— Смотри, — Снейп попытался отвлечь ее. — Это моя палочка, береза и чешуя саламандры. Это Джас — ель и перо орла. И это, — он достал из кармана странную железную проволочку, загнутую на конце, — это ты передай Джас. Она найдет ей применение.

— Когда? — спросила Гермиона.

— Потерпи еще чуть-чуть. Через девять дней — праздник, есть надежда, что охранники перепьются больше обычного. На фоне всеобщей покорности, как ты заметила, они совсем растеряли то, что у них называлось бдительностью. Хорошо, если нам придется встретиться только с теми, кто охраняет вход в штольню. С двумя мы как-нибудь справимся. Больше — вряд ли. Мне совсем не улыбается получить пулю в спину. Откровенно говоря, я не знаю, какое заклинание защищает от огнестрельного оружия. И хотя у меня есть мысли на этот счет, я не уверен, что с такой палочкой что-нибудь получится.

— Не говоря уже о том, что сработает защита, и сюда сбегутся приспешники Волдеморта со всей округи.

— Да. Как ты чувствуешь себя? — спросил Снейп, пытливо вглядываясь в ее лицо.

— Не знаю, — пожала плечами Гермиона. — Кажется, нормально. В смысле настолько нормально, насколько это здесь возможно. Я только устаю все время закрываться от излучения. И плохо сплю поэтому. И иногда не могу найти себе место. Но и все.

Снейп вроде бы успокоился.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что, милая Гермиона, я не знаю до конца, как действует это зелье, как действует это излучение, как лучше для тебя — поддаться ему или сопротивляться. Неужели ты полагаешь, что Темный лорд испытывает свои гуманные изобретения на крысах, кроликах и только потом на людях? Не глупи. Он не магловская фармацевтическая компания. Насколько я знаю — вы здесь и крысы, и кролики, и люди. А я, к несчастью, тот, кто варит зелье и фиксирует результаты. Дай мне знать, Гермиона, если что-то покажется тебе странным. Головокружение. Подергивание конечностей. Невозможность начать движение. В конце концов, просто прими рвотное зелье и окажись здесь. Договорились?

— Да, Северус.

— У тебя еще есть время попробовать спасти Джинни. И насколько я знаю Джас, она попытается утащить за собой всю камеру.

— Не всю.

— Почти всю. Это неважно, в принципе. Она утащит всю, если у нее получится. Не слушай, что она несет. Джас сможет справиться с замком и помочь Джинни...

Снейп замолчал. Потом взглянул ей в глаза и сказал:

— Еще есть время, Гермиона. Ты можешь оплакать Рона сейчас. Или когда выберешься отсюда. Не позже и не раньше.

— Я пока буду думать, что я не знаю об этом. Или что это мне просто приснилось, а потом я проснулась и от облегчения рассмеялась.

— Думаешь, у тебя получится?

— Я справлюсь. Я, кажется, стала совсем другой... И мне не хотелось бы разбираться во всем и оплакивать впопыхах.

— Надеюсь, ты не натворишь глупостей.

— Нет, Северус. Я повзрослела.

— Я не хотел этого.

— Чего?

— Чтобы ты взрослела так рано. Ты могла бы ходить на зелья, а я по-прежнему снимал бы с Гриффиндора баллы.

— Ты никогда не стал бы моим другом.

— И сомневаюсь, что просидел бы с тобой рядом на кровати полночи. Ложись спать, Гермиона.

— Можно я чуть-чуть расскажу тебе про Рона? — спросила она, рассматривая пол.

Снейп подумал обреченно, что это, верно, и есть то, зачем нужны друзья. Но деваться было некуда. Он плохо понимал, что значит вот это — о мертвых или хорошо, или ничего. Одна правда была для мертвых и живых. Он не знал Рона Уизли. Мальчишка, ввязавшийся в войну. Мальчишки всегда были такими и всегда погибали. Во все времена. Он думал о войне, забыв ответить Гермионе, а она молчала, не решаясь напомнить.

— Да, Гермиона. Если тебе это нужно. Если для этого нужны друзья, — проговорил он, наконец.

— Я немного. Я больше для себя, чтобы вспомнить, но просто вслух... Он был надежным. Я не знаю, почему, когда я вспоминаю Рона, мне первым приходит в голову это слово. А еще он был честным. И он мог во всякую чепуху поверить, когда кто-нибудь хотел над ним подшутить. И он стеснялся того, что в семье вечно не хватает денег. Никогда не говорил, но я-то видела, что стеснялся... И все не то мне приходит в голову... Я говорю так, как будто Рон какой-то набор мозаики...

Молчание, повисшее в стылом пещерном воздухе, не смущало. Не было у Снейпа чувства, что он должен что-то сказать. Что Гермиона чего-то от него ждет, вроде как — «Рон Уизли, конечно, не успевал на зельях, но это все от страха, голова-то у него варила». Какую-нибудь такую банальность. Пустые слова, не спасающие никого. Обман. Как вода во сне, которой невозможно напиться, сколько ни пей.

От печки шел жар, но он не в силах был справиться с вечным холодом, от которого ныли суставы. До утра крутилась Гермиона под одеялом, пытаясь пристроиться поудобнее, но не могла найти такого положения, будто кровать повторяла формы чьего-то, но не ее тела. Сон напоминал больше изощренную пытку, зелье и впрямь было далеко от настоящего зелья сна без сновидений, а иначе — почему Гермионе все время виделся Рон? Рон, который не говорил с ней и просить у которого прощения было все равно, что беседовать с камнем. Но зелье не давало окончательно проснуться и всматриваться в темноту. Или позвать Снейпа.

Гермиона не могла видеть, что он сидел поблизости, машинально нарезая корень мандрагоры для зелья, вместо того чтобы поспать хоть немного. Привычка постоянно спать меньше, чем нужно, дорого давалась ему — избирательной забывчивостью, раздражительностью и парадоксальной бессонницей — тогда, когда в кои-то веки удавалось найти время для сна. Но иначе он не смог бы служить Дамблдору и Волдеморту одновременно. Они оба были слишком требовательны. Каждый по-своему. Дамблдор, конечно, не баловался «круциатусом», но чай в его компании с разговорами ни о чем и слишком наглыми попытками пробраться Снейпу в душу, где он вечно пакостил, был не особо милосерднее «круциатуса». Снейп бы сказал, что пыточное заклинание честней. Иногда он думал, что Волдеморт и Дамблдор друг друга стоили.

Он и представить не мог, что станет заниматься спасением Гермионы Грейнджер.

Он не знал, что для него важнее: спасти ее, и Джас, и Джинни или победить в этой дурацкой войне. Разрушить планы Волдеморта. Удовлетворить амбиции Дамблдора. Зачем он вообще в это ввязался? Мечты о спокойной жизни в старом доме в пригороде Лондона, где была маленькая лаборатория с бесценными котлами, черпаками и прочей посудой зельевара, порой еще приходили ему в голову, но с каждым днем все реже. Война затягивала. Расплате за единожды совершенную ошибку не было видно конца. И мисс Грейнджер точно нельзя допускать до библиотеки, что Снейп собирал несколько лет... Стоп. При чем тут мисс Грейнджер? Снейп запустил пятерню в волосы таким непривычным мальчишеским движением и простонал. Недостаток сна, как оказалось, серьезно влиял на разум.

* * *

Гермиона проснулась утром от гулкого звона рельсы, который разносился по коридору и вторился эхом. Привычка. Она огляделась — Снейп прикорнул у стола, положив голову на скрещенные руки, и силился проснуться — вздрагивал от звона, что-то ворчал, но никак не мог подняться. Когда Гермиона потрясла его за плечо, он, наконец, приподнял голову, медленно потирая лицо ладонями, и простонал:

— Чертова рельса, чертова рудничная рында. — Вытянул затекшие руки и замер.

Гермиона молчала, и Снейп, удерживаясь от выражений, которые Снейпам не стоит произносить при женщине, ждал, пока перестанет прокалывать руки, и боль, такая, будто в кости во весь длинник вгоняли железный прут, отступит. Он оценил тактичность Гермионы.

— Тебе нужно идти. Сейчас явится охрана, — сказал он, но Гермиона смотрела выжидающе, и Снейп обреченно вздохнул. — Что успело случиться за ночь?

— Ничего, — сухо ответила она.

— Ладно, ты же что-то задумала спросить. Спрашивай.

— Забыла. Минуту назад помнила, а потом сразу забыла, — упрямо пробормотала она.

— Гермиона, ты, надеюсь, не думаешь, что вместе с высоким званием друга Гермионы Грейнджер у меня появилась способность угадывать твои желания и мысли? И почему ты забыла меня предупредить, что дружить с тобой так утомительно?

Она не ответила, шагнула к кровати, и впрямь не в силах вспомнить, что же нужно было узнать у Снейпа. Но он ждал ответа, и Гермиона решила сморозить какую-нибудь глупость. Что случилось потом, она толком и не поняла. То ли что-то попало ей под ногу, то ли подогнулась щиколотка — Гермиона покачнулась и упала на руку, сдирая кожу с основания ладони.

— Блин, — ругнулась она, не позабыв другие выражения, но просто решив, что некоторые слова не стоит Гермионам произносить при друге.

Снейп не рванулся к ней с быстротой молнии. Подошел неспешно и, подхватив под мышки, поставил на ноги.

— Стоишь?

— Ага, — буркнула Гермиона. — Нога подогнулась. Бывает.

— Ты в последнее время слишком много общалась с Нимфадорой. Боюсь, это заразно, — неловко попытался пошутить Снейп, скрывая за шуткой этой свое беспокойство, но Гермиона даже не улыбнулась. Ей показалось, будто она вспомнила, что хотела Снейпу сказать.

— Я не хочу уходить, — пробормотала она. Говорить было легко, потому что Снейп так и стоял у нее за спиной, поддерживая Гермиону за плечо. — Я не хочу уходить отсюда и от тебя. Глупо, что друзьям всегда приходится расставаться.

— Гермиона, ты по утрам, оказывается, невыносимо сентиментальна. Друзья умирают. Друзья предают. И когда-нибудь друзья не приходят, сколько бы ты их не звал. Глупо тратить время на такие разговоры, это уж точно.

— Ну да, — ответила она тихо, чтобы Снейп не услышал, что голос ее чуть дрожит. — Какая-то неуместная чувствительность нападает на меня по утрам.

— Но я понял, что ты пыталась мне сообщить. Не помню, что слышал это от кого-либо раньше.

Гермиона задумалась — а как бы прозвучали эти слова у обычного человека? — но тут в коридоре послышались шаги.

Когда Гермиона выходила вслед за охранниками, Снейпу почему-то захотелось, чтобы она обернулась. Так сильно, что он почти позвал ее, но осекся, когда увидел, как Гермиона, вновь покачнувшись в проеме, жестко ударилась плечом о камень. Он вспомнил про Нимфадору Тонкс, но почему-то Снейпу стало страшно. Он не верил в приметы, но подумал, что так же чувствует себя суеверный человек, чью дорогу перебегает черная кошка. И когда из коридора раздалась брань, и он понял, что Гермиона налетела на кого-то из охранников, Снейп, казалось, увидел, как черная кошка метнулась через дорогу обратно, хитро поблескивая зелеными глазами. И она точно не пыталась отменить свое предыдущее действие.

Гермиона думала сначала, что это просто усталость. Просто недосыпание, недоедание, холод и сырость. Так было легче. Она бесстрастно, как ученый, отмечала у себя — неусидчивость, суетливость, нарушение координации; наблюдала за остальными — и видела то же у тех, кто знал об излучении и кто сопротивлялся ему. Даже у Лес, и это в очередной раз подтвердило догадку Гермионы о том, что та как-то научилась блокировать сознание. Наверное, это еще не было поводом для паники, и, хоть Гермионе хотелось снова очутиться в зельеварочной Снейпа, она решила подождать. В конце концов, до Йоля оставалось восемь дней.

Часть 3

День первый

«Еще одно куда как безрадостное утро», — подумала Гермиона, выбираясь из-под сырого тяжелого одеяла. Бороться с чувством вины получалось только затолкав воспоминания поглубже. Но они всегда вырывались на поверхность в самый неподходящий момент. Хотя не было для них подходящих моментов.

Она все-таки увиделась с Джинни. И те пять минут Гермиона прокручивала в голове весь день, будто это было самым лучшим событием ее жизни, которое ни в коем случае нельзя забывать. Вроде первого свидания.

Они встретились в коридоре, и очень кстати охранники, ведущие узников на ужин, остановились что-то обсудить. Джинни выглядела неважно — волосы, бывшие когда-то медно-золотистого цвета, свисали тусклыми прядями и казались мертвыми. Темные круги обвели глаза, и светлая кожа в полумраке была землисто-серой. Гермиона склонила взгляд и увидела ее руки — грязные руки с тонкими пальцами, распухшими в суставах. Она не знала, чего ждать от Джинни — ледяного молчания и презрения или гневных криков, или, может, удара, потому стояла неподвижно, слушая, как разбежалось и заколотилось сердце, еще недавно казавшееся бесстрашным. Свистящее шипение, так напомнившее Снейпа, было лучше молчания. Но только хоть каждое слово Джинни, каждое ее обвинение были справедливы, Гермионе казалось, будто та стоит за оградой и бросает в нее камни. Так бьют лежачего. Мало что могло быть больнее. И после гневного «Убийца!», презрительного «Предатель...» услышать то, что ты подстилка Пожирателя смерти, чья лояльность под вопросом, что ты волдемортовский прихвостень — уже даже не задело. И когда Гермиона, наконец, подняла голову и посмотрела Джинни в глаза, та замолчала, ожидая, может быть, что Гермиона начнет оправдываться, но ведь не было на земле слов, которые бы оправдали ее и исправили то, что случилось. Которые бы совершенно все изменили, и Джинни, ухватив Гермиону дружески за руку, проговорила бы: «Держись!». Все эти — «прости», «мне жаль», «я виновата» хоть и были честны и правдивы, но вместе с этим — безлики и сухи. И Гермиона просто сказала: «Джинни...» — и вдруг почувствовала, как дернулось веко, и еще раз, и еще. Скривились в ухмылке губы, и Гермиона резко вздернула руку, ощупывая лицо, вмиг ставшее чужим.

— Я не нарочно, не нарочно, — испуганно прошептала она, глянув на Джинни — вдруг та подумает, что над ней смеются, но Джинни отшатнулась к стене. И только сейчас Гермиона поняла, что они не одни, что вокруг все, кроме увлекшихся разговором охранников, смотрят на них. Спрятав лицо в ладонях, ощущая, как дергаются под рукой тонкие мышцы, Гермиона зажмурилась изо всех сил и почувствовала теплые слезы, смочившие ресницы. Она услышала, как спросила испуганно Джинни:

— Что они с тобой сделали? Что сделали они с тобой?!

Но вопрос этот остался без ответа, да Гермиона и не знала ответ...

— Что застыли?! Давайте, давайте! — прикрикнули на них наговорившиеся охранники.

И неудобно оглядываясь через плечо, Гермиона, не обращая внимания на судорожное подергивание щеки и слезы, что сглаживали углы и очертания, смотрела, как уходила Джинни, как плечи ее чуть дрогнули. А может, ей просто это показалось.

Вечером то же случилось с Джас. Сначала Джас упала, потеряв равновесие у полок, а потом у нее дернулась губа, и Гермионе показалась, будто Джас дразнит их — просто ухмыляется. Гермиона не видела себя со стороны и потому не знала, что выглядела в точности так же.

— Джас, — шагнула она, опускаясь перед ней на корточки. Но та молчала, сосредоточенно сощурившись, стиснув кулаки, и вот — судорожное подергивание затихло и стало больше напоминать тик, а спустя пару секунд прекратилось совсем.

— Что это, Джас? — спросила Гермиона.

— Не знаю. Но с этим можно справиться.

— Как? У меня, кажется, было то же самое.

— Ага, — встряла Лес. — Так же дергалась, как будто кривлялась. Дразнила ту свою знакомую.

— Нужно очень сосредоточиться, — сказала Джас. — Сильнее, чем с шаром. Вроде как стрела, которая одна решит исход битвы и потому не должна попасть в молоко. Кажется, тебе стоит поговорить, — она глянула на Лес, — поговорить...

И Гермиона быстро кивнула, не заставляя Джас подыскивать слова для очередного нелестного наименования Северуса Снейпа.

— Хорошо, но, может, мы зря перепугались? Мы не высыпаемся, да и кормят здесь чем попало.

— Не говоря уже про климат, — вставила с дальней полки Мэг, услышав обрывки разговора.

— Думаешь так? — спросила рассеянно Джас. — Ну давай посмотрим...

— Гермиона, Джас, — опять влезла в разговор Лес и не подумавшая уйти.

— Ну чего тебе? — грубо спросила Джас, желая быстрее от Лес отвязаться. Но та сегодня притворилась особенно недалекой. Она подошла ближе и повторила:

— Гермиона, Джас, пожалуйста. Мне никто не верит давным-давно, но этого иногда очень хочется.

— Кому поверить? Тебе? Не рискну. Даже слугам Волдеморта я и то доверюсь охотнее. У них хоть какие-то принципы...

Но Гермиона посмотрела на Джас умоляюще, и та буркнула:

— Да ладно, ладно. Говори и проваливай.

— Я хочу с вами, — сказала Лес, не опуская глаз; теплый свет керосиновой лампы был ровен, но неярок, и неприятное лицо Лес показалось вполне терпимым, даже каким-то честным, каким-то отчаянным. Как будто это было последнее стоящее дело, на которое она решилась. — Поверьте мне, один-единственный раз.

И Гермиона успела первой.

— Пусть, Джас, — попросила она жалко. — Пусть, мне сегодня совсем не хочется никого судить.

— Зачем, Гермиона? Не стоит она этого, — махнула рукой Джас, увидев, что переубедить Гермиону не удастся. — Ты из-за Джинни такая, но только это не повод воспылать ко всем любовью и сочувствием.

— Та Джинни... так нельзя, — тихо сказала Лес. — Нельзя, потому что... потому что сейчас не время для жестокости...

— Ты ничего не знаешь об этом, — озлобилась Гермиона. — Ты не знаешь ни Джинни, ни того, что случилось.

— Не знаю, — пожала плечами Лес. — Но я знаю тебя. Разреши мне быть с вами, Гермиона. Вот увидишь — я не подведу.

* * *

«Вот идиотство, — думала Гермиона, в десятый раз рассказывая Лес, как спасаться от отнюдь не крамольных мыслей о Волдеморте. — Я правда была немного не в себе после встречи с Джинни. Или, скорее, совсем не в себе». Игра в слова утомляла. Как и глаза Лес, с доверием и щенячьей преданностью устремленные на нее. Угодливость эта вызывала отвращение. И не хотелось ей пользоваться. Даже наоборот — хотелось ударить, обозвать, обидеть, чтобы увидеть в глазах открытую злобу. Или тщательно скрываемую ненависть.

— Я поняла все, поняла, — шептала Лес поздно ночью с соседней полки, куда ее переселила на время Джас. — Правда. Я, хочешь, завтра сбегаю к этой твоей Джинни. Расскажу ей. Раз так надо.

И Гермиона, поразившись тому, что сама забыла об этом — да и не часто ли она стала все забывать? — удивленная больше провалами в памяти, чем предложением Лес, рассеянно кивнула.

— Я смогу представлять шар, вот увидишь. Я тоже пыталась, только я по-другому. Я приход вспоминала — как в первый месяц бывает. Тепло, везде тепло и непонятно уже, где ты, а где мир. И ничего не волнует. Я представляла, как это бывает, и мне меньше хотелось думать о Волдеморте. Поначалу показалось, что это не так уж и плохо — помогать Темному лорду. Если бы что-то не грызло внутри. Как когда переламываешься на всякой чепухе. Я завтра же проберусь к Джинни. Я смогу. Такая жизнь учит лгать и изворачиваться — других таких не найдешь, как мы.

— Спасибо, — сказала Гермиона, решив на всякий случай попросить и Джас. Та, казалось, уже спала, и Гермиона не стала ее будить.

— Не за что, — охотно откликнулась Лес и вытянула тощую ладонь, где лежал какой-то комок, завернутый в серую бумажку. — Держи. Для тебя.

Гермиона осторожно взяла непонятную штуку, и Лес, желая прояснить ситуацию, шепнула:

— Конфета.

— Сто лет их не видела, — ответила, улыбнувшись, Гермиона, ощупывая подозрительный замусоленный комочек. — Спасибо, Лес.

Лес заискивающе улыбнулась, а Гермиона, отвернувшись, спрятала конфету в нагрудный карман. Есть ее не хотелось. Не то чтобы она опасалась какого-нибудь подвоха — просто Гермиона не любила сладкое. Но почему-то слипшийся с бумажкой сахарный комок стал последней каплей в чаше свалившегося на Гермиону Грейнджер. А может, это все случилось потому, что ночью мир видится иначе, чем днем.

И перед мысленным взглядом Гермионы возник Рон, он улыбался смущенно. И рядом Гарри, о котором Гермиона совсем позабыла. И Гестия Джонс. И Джинни, смотревшая виновато. И Северус Снейп. И Джас. И Лес, попытавшаяся что-то изменить. Люди оставались людьми, и Гермиона знала, что ничто не заставит ее думать иначе. От слез было тепло и мокро. Горло стянуло болью, и Гермиона сглатывала слюну, но это не помогало. И впервые за все время с тех пор, как ее поймали, ей стало легко и просто. Будто она блуждала в лабиринте без конца и края и без ориентиров и все-таки выбралась наружу. Она улыбалась, пытаясь вспомнить, почему, когда плачешь, всегда начинает бежать из носа. И хоть так и не вспомнила, это нисколько ее не огорчило.

День второй

С утра Гермиона успела перемолвиться парой слов с Джас насчет Джинни, и та пообещала постараться, хоть и хмыкнула недовольно — Джинни была в другой камере, выручать ее окажется делом хлопотным.

До обеда Гермиона перебирала осточертевший уголь. Она заметила, что если не закрываться от излучения, становится легче — нет желания хаотично передвигаться с места на место. И если начнет подергиваться щека, то стоит только избавиться от раскаленного шара, как судорога проходит. Это было проще, чем представлять какие-то стрелы, одним напряжением воли успокаивая обезумевшие мышцы. И хотя это было легче, Гермиона знала — стоит поддаться один раз и забудешь, кто ты и кто рядом с тобой.

Лес и впрямь оказалась полезной. К вечеру Джинни уже знала, что делать, о чем Гермиона и сообщила припозднившейся Джас. Та выдохнула облегченно, потому что сегодня и близко не смогла подобраться к Джинни.

Ночью Гермиона не могла заснуть. Она уже привыкла к тому, что постоянно ныли ноги, иногда что-то пульсировало в висках, но это не мешало ей забываться полудремой-полусном. Но сегодня что-то случилось с глазами. Гермионе казалось, что свет лампы непрерывно мерцает, что скальный потолок дрожит, будто случилось землетрясение. Но в пещере было тихо. Слышалось только сопение и храп с верхней полки — там спала Кейт. Она все время храпела.

Гермиона закрыла глаза, но все равно чувствовала, как что-то дергает внутри — неостановимо, непрерывно, пугающе. Казалось, что глаза подвешены на пружинках и малейшее движение вызывает подергивание. Гермиона присела на нарах, притиснув колени к груди, и устало вздохнула. Джас с тревогой посмотрела на нее:

— Что случилось?

— Да кто бы знал. У меня глаза превратились в студень.

— Как это?

— Трясутся, как на пружинках подвешенные, это раздражает, знаешь ли, — сварливо откликнулась Гермиона, хотя, собственно говоря, Джас-то была ни при чем.

— Ты первая, — сказала Джас, задумавшись, — ты первая, кто начал закрываться. Потом я. Потом Кейт и Тео. Значит, я — следующая. Но ты попробуй, как я рассказывала.

— Хорошо, — согласилась Гермиона; она хотела спать, но раздражающее подергивание оказалось сильнее сна, и Гермиона сосредоточилась, представляя себе то мишень, то стрелу, то глазные мышцы, о которых она имела смутное представление.

И через пару минут и впрямь стало легче. Гермиона посмотрела на Джас — та крутила меж пальцев отмычку и что-то напевала вполголоса. И почти не дрожала перед глазами.

— Спокойной ночи, Джас.

— Спокойной ночи, Гермиона... — не отрывая взгляда от отмычки, летающей меж пальцев, ответила Джас.

День третий

Гермиона сидела за деревянным столом, старым и шатким, и черным от угольной пыли, и равнодушно поглощала пищу. Завтрак давно не был завтраком, а обед — обедом. Гермионе думалось, что она похожа на машину, в которую порой заливают бензин. Иначе она просто не будет двигаться. Вряд ли она ощущает вкус бензина. Так и Гермиона ела, потому что это было нужно, безразлично рассматривая разваренную картошку. Еда была безвкусной. Горячая вода, которая хоть ненадолго помогала согреться, чуть сладила.

И на миг оторвавшись от миски, Гермиона увидела, как мелькнул в полутьме и пропал знакомый силуэт. И даже Северус Снейп устал. Движения утратили ту стремительность и порывистость, что помнила Гермиона. Она улыбнулась горько. В конце концов, никогда не знаешь, к чему все вокруг происходит. Интересно, бывает такое, что стоишь у самого обрыва и все, что могло случиться плохого, уже произошло? И как чувствовать себя будешь? Сильным, потому что нечего терять или слабым, потому что не для чего жить?

К вечеру случились судороги у Кейт. Когда задрожало веко, она, испугавшись, принялась метаться по пещере, причитая. От того, что она беспокоилась, становилось только хуже — задергалась верхняя губа, потом скрутило судорогой кисть. С трудом они уложили ее на нары. Джас уселась на ноги, Гермиона держала одну руку, Лес — другую, Эмма положила ладони на виски, прижимая голову к полке. Кейт оказалась сильной и упрямой. И только когда Джас рявкнула на нее, припомнив выражения, которые Гермиона мимоходом запомнила, Кейт затихла, испуганно уставившись на Джас, подмигивая с невозможной для обычного человека частотой. Гермиона ухватилась обеими руками за запястье, и Кейт расслабилась, но под руками Гермионы сокращались тонкие, длинные мышцы предплечья и извивалась кисть.

— Надо дергать отсюда, — сказала Джас. — Иначе мы здесь навсегда останемся. Черт возьми, да тут даже хоронить не станут, просто сбросят в шурф.

— А то тебя это после смерти будет волновать, — откликнулась Гермиона, глупо пошутив от страха.

— Сколько еще ждать? — продолжила Джас, будто не слышала, что сказала Гермиона. — Кто следующий?

— В смысле, следующий? — испуганно спросила Эмма, нижняя губа ее задрожала, но это не было судорожным подергиванием. Это было тем, что у детей предшествует плачу.

— Не вздумай хныкать, — отрезала Джас. — С чего ты разнюнилась? Принеси воды.

И странное дело — Эмма тут же подскочила, будто ей дали невесть какое полезное задание, и принесла жестяную кружку с водой. Несла она ее так бережно, словно та была стеклянной и налитой доверху. «Почему когда кому-то плохо, неважно в чем — вода оказывается средством первой помощи? Просто панацея какая-то...» — подумала Гермиона. Но только Кейт, присев, выглотала полкружки, стуча зубами о край, и успокоилась.

Джас, облегченно улыбнувшись, присела на полку с одной стороны от Кейт, Лес с другой. Гермиона, дружески пихнув Лес, устроилась рядом, край твердой полки врезался в бедро. Эмма уселась на пол, с надеждой оглядывая Джас. Мэг, смешливая Мэг, не улыбавшаяся черт знает сколько дней, наконец засмеялась, прикрикнув вполголоса:

— Эй, расселись тут, как на празднике. — И, пыхтя, словно ежик, втиснулась между Кейт и Джас.

Ханна, уперев руки в боки, стала перед ними, потукивая мягко ногой по каменному полу. И Гермиона в очередной раз удивилась странной ее способности многозначительно вздергивать брови и в высшей точке совершать ими пару подрагиваний. Джейн стала у решетки, посматривая в коридор и прислушиваясь, готовая тут же взмахнуть рукой, если что. Тео и Джоан лежали на полках и созерцали в упоении то, что виделось лишь им. Но Тео, словно почувствовав Гермионин взгляд, обернулась и посмотрела на нее обреченно. Гермиона привстала чуть, готовая подойти к ней, если она позовет, но Тео тут же опустила глаза, а когда подняла их снова, то Гермиона не увидела там ничего, кроме оглупляющего, туманящего счастья. И проще было думать, что все это лишь почудилось. Полумрак. Усталость. И постоянное напряжение, от которого мутился рассудок.

И тихо-тихо сидели они рядом, чтобы не пропустить шум шагов в коридоре, чтобы успеть разбежаться по полкам и нацепить на лицо глупую улыбку или притвориться спящими. И в первый раз тихо зашептала Лес, принявшись рассказывать анекдоты, которые хоть и были одной, самой знакомой ей тематики — кто, где, чего и что потом увидел, но это все-таки были анекдоты, о существовании которых, как и всего внешнего мира, они давно позабыли. Гермиона прыскала в ладонь и тыкалась лбом в плечо Лес, а после третьего анекдота вытирала полой куртки слезы. Она в жизни потом не слышала историй смешнее. И только очередной обход охраны прервал это безумное веселье узников. Когда шаги в коридоре затихли, Кейт потянулась к Гермионе с полки — доски угрожающе заскрипели, и Гермиона тут же содрогнулась, представив, что будет, если доски не выдержат. Но Кейт осторожно перевалилась через край и протянула Гермионе руку.

— Держи краба, — прошептала она.

— Держу, — уцепилась Гермиона за холодную ладонь. — Держу.

День четвертый

А беда, однажды постучавшись в дверь, не спешила убираться. Напротив — она росла и ширилась, как болезнь, которая справившись с одним, самым главным рубежом, легко преодолевает другие. Но что-то изменилось в тот вечер, когда они успокаивали Кейт и слушали истории Лес, хихикая в кулак. Они терпели молча, только задевали друг друга то плечом, то рукой, будто пытаясь уверить себя и другого, что они тут не одиноки.

С тревогой вглядываясь в своих сокамерников, Гермиона отмечала те же симптомы, что беспокоили ее, и Джас, и Кейт: от суетливости к судороге лицевых мышц, от нарушения координации к дрожанию глазных яблок, мешающему спать. И пугало не только то, что уже было, но и то, что, по мнению Гермионы, случится, если они вовремя не выберутся отсюда.

Когда неровный камень с зеленым отливом выпал у нее из рук и исчез в угольной крошке, Гермиона ойкнула. Она за эти дни несколько привыкла к тому, что тело перестало целиком и полностью подчиняться ей. Но это оказалось чересчур — рука, живущая, словно отдельный организм; пальцы, которые извивались с гибкостью никогда им не доступной. И чтобы не разбить руку об угольную крошку, Гермиона подскочила и, оказавшись на ногах, обхватила запястье, прижимая руку к груди, как ребенка, у которого случилась истерика.

И первым к Гермионе подошел пожилой охранник, она помнила, что зовут его Том, и из тех, кто следил за ними, он больше всего походил на человека. Он со страхом смотрел, как она удерживает дергающуюся руку.

— Что с тобой? — спросил он, держа дистанцию, будто Гермиона была больна чем-то жутко заразным.

— Не знаю, — ответила она спокойно, тут же смирившись с тем, что еще один орган решил существовать автономно. — Первый раз так.

— Эй?! — окликнул второй охранник, Генри, он был совсем молод и, как многие, получившие власть над другими, жесток. — Что там? Какого черта стали?

— Да все нормально, — откликнулся Том и тут же прибавил тихо: — Работайте, чего застыли? — И ухватил за плечо Гермиону. Странно было видеть в глазах того, кто служил Пожирателям смерти, сочувствие. — Может, тебе в лазарет?

— Не надо, — ответила быстро Гермиона и крепко стиснула зубы — ну вот почему, когда надо быть сильной, всегда невыносимо хочется разреветься?

Все разглядывали свои угольные кучи, без толку перекладывая камни из одной в другую, пока Гермиона, усевшись на корточки, гипнотизировала руку. Только Джас неотрывно смотрела на нее. На Гермиону и вниз — предположительно на полу куртки, где хранилась склянка с рвотным зельем. Но не зря Гермиона попала на Гриффиндор, гриффиндорцев если что и исправляет, так только могила. И она не думала, что честно будет отлеживаться у Снейпа, когда всем вокруг так же плохо, как и ей.

Вечером охранники забрали Тео. Кто б знал, чем она им так угодила. И Гермиона, в очередной раз мысленно поблагодарив Снейпа, вдруг вспомнила, как Тео накануне смотрела на нее, и подумала, что напрасно даже не попыталась поговорить с ней. Но ночью Тео привели обратно, и Гермиона слышала, как та, поворочавшись, затихла.

Под утро — Гермиона поняла, что это под утро, потому что начала просыпаться, оглядываться в темноте и ждать с тревогой металлического гулкого звона — она услышала, как зашуршала на полке Лес. Решив, что нет смысла пытаться заснуть снова, Гермиона присела и потерла глаза. Лес посмотрела на Гермиону, а потом коротко кивнула в сторону дальних полок, где спали Тео и Мэг. Гермиона глянула туда, но было темно, в глазах туманилось со сна, и она ничего толком не разглядела. Лес, еле слышно шурша стертыми подошвами, подошла к полке Тео и тут же сдавленно выдохнула, отпрянула, споткнулась и еле удержалась на ногах. Гермиона резко встала — кровь отлила от головы, и похолодел затылок, и странная легкость наполнила тело. Она судорожно ухватилась за столбик.

— Что, что такое, Лес? — удалось спросить Гермионе.

Та обернулась, и Гермиона увидела, как Лес тискает перед собой руки, потом она переплела пальцы и мелко-мелко затрясла сцепленными кистями, будто молила о чем-то. Гермиона осторожно шагнула к ней. Еще шаг и еще — она увидела рядом с Лес темную, маленькую, скорчившуюся у нар фигурку, отмечая краем глаза, что проснулась Джас, что Кейт свесилась с полки, уцепившись за край, что заворочалась Мэг. И подойдя еще ближе, Гермиона поняла, что Тео стоит на коленях, еще шаг — и показалось, будто она заглядывает под нары. Еще полшага — и Гермиона, наконец, разглядела, что Тео ничего не потеряла на полу. Веревка туго врезалась в шею, и даже в этом полумраке было видно, что лицо ее одутловатое, серо-синее. Гермиона молчала, не зная, что тут сказать, но только вспоминала тот взгляд ее — обреченный взгляд загнанного животного. Джас разрушила всеобщее оцепенение, соскочив с полки и стремительно подойдя к Тео.

— Повесилась на поясе, — сказала она спокойно, будто была судмедэкспертом и по десять раз на дню записывала в отчетах причину смерти. Джас нажала аккуратно на подбородок и продолжила: — Часа два назад, челюсть уже схватилась. Ханна, Мэг, помогите вынуть ее из петли. Кейт — покричи охрану, тебя трудно не услышать. Лес, чего ты смотришь — сними одеяло, расстели на полу...

Джас распоряжалась так деловито, что все потихоньку зашевелились и перестали рассматривать неподвижное тело. И только Гермиона разглядывала с каким-то жадным, порочным любопытством синее лицо с расплывшимися чертами и язык, что перестал помещаться во рту; тонкие, повисшие как плети руки; мокрое пятно вокруг ног — и слышала запах смерти и страха. Ничего не осталось от человека, с которым Гермиона была знакома, но которого никогда не знала.

И даже охранники были непривычно и человечно молчаливы, когда Гермиона, и Мэг, и Джас, и Лес отнесли Тео на одеяле к шурфу, ведущему на нижние уровни. Там разрушены были от времени крепления, и казалось, ход этот ведет к самому центру земли, туда, где не существовало ничего кроме темноты. А темноте было все равно, кого там пытаются в нее сбросить. Такая худая, после смерти Тео оказалась тяжелой, и Лес хмуро пробурчала, что у нее тяжелые кости, а Джас шикнула на Лес, потому что полагала, что к смерти стоит отнестись с уважением. Вместе с одеялом Тео сорвалась вниз — глухой свист и глухой же удар, еще один, и тишина. Гермиона ждала от кого-нибудь слов, но все молчали, и Генри, наконец, бросил глухо: «Пойдем», но Том ухватил его за рукав, попросил: «Подожди» — и отвел к началу штрека. Тогда очнулась от раздумий Джас и тихо сказала:

— Она не ныла никогда. Бороться, так боролась, сдалась, так сдалась. И не пыталась искать виноватых.

— Всегда помогала мне справляться с углем поначалу, когда я не успевала, — добавила Мэг.

— И слушала ту чепуху, что я несла ей. Никогда не прогоняла, — вставила Лес, припоминая свои рассказы.

— И посмотрела на меня накануне так, будто просила о помощи, но только я сделала вид, что мне все это показалось, — закончила Гермиона.

Лес сжала Гермионину ладонь:

— Она могла посмотреть на любого.

— Но посмотрела на меня.

— А я, я все никак не могу понять, как это получилось, что кому-то рядом с нами было так невыносимо плохо, — проговорила быстро Мэг, — так плохо, что он соорудил удавку из пояса и повесился на спинке собственной полки. Как это было — бороться с самым древним рефлексом — дышать? И никто, — Мэг смотрела в пол, но каждому показалось, будто она смотрит на него и к нему обращается, — никто ничего не почувствовал. Будто она встала попить воды. Будто искала под нарами вчерашний день...

— Мы устали, — прервала ее Джас, — тут нет ничего необычного. Мы день за днем живем с кем-то рядом, но знаем его и чувствуем так же, как любого незнакомого нам человека. Я не знаю, что завтра выкинешь ты, Мэг. Или ты, Гермиона. И ты, Лес. Я не слышала и я не знала ее. Но только это не значит, что я не чувствую себя виноватой, — Джас вздохнула. — Нам нужно идти. Не думаю я, что по столь грустному поводу охрана устроит нам выходной.

Но до гулкого звона, что начинал здесь новый день, еще было время, и они вновь свернулись на полках, укутавшись в одеяла. Тишина была слишком напряженной, слишком густой, и Гермиона даже обрадовалась, когда к ней обернулась с соседней полки Лес и, ухватившись за столбик, подтянулась поближе.

— Не спишь? — спросила Лес, и Гермиона подумала, что это звучит куда как глупо — она поминутно поворачивалась и всматривалась в темноту, но это был предлог для разговора, и Гермиона ответила просто:

— Не сплю. Попробуй тут засни.

— Ага, — прошептала Лес. — Я пытаюсь смотреть.

— За чем? — удивленно спросила Гермиона.

— За всеми. Вдруг кто опять. Раз мы ничего друг про друга не знаем.

— Так ты собираешься каждую ночь не спать?

— Сколько смогу, — сказала Лес и что-то хотела добавить еще, но осеклась.

— Продолжай, — попросила Гермиона. — Я теперь буду тебя слушать.

И Лес продолжила:

— Всю жизнь так. Никак. Хоть что-то хотелось бы сделать. Такое, чтобы себя терпеть дальше. Ни разу ничего не получилось. Когда все хорошо и порошок в кармане, думаешь, что вот завтра, непременно — завтра — возьмусь за то, о чем мечтала. Но завтра никак не могло наступить. И не о чем стало мечтать. Ты не знаешь, как с собой такой трудно жить. Когда данное себе слово не держишь. Когда изобретаешь тысячи причин... Я пытаюсь бороться с тем чудовищем, что живет внутри меня. Ему хочется только одного — ничего не делать и предаваться пустым размышлениям. И раз за разом оно побеждает. Раз за разом это нашептывающее всякую чепуху мне в уши чудовище оказывается сильней. И однажды наступит такой день, когда я ему поддамся. Тому, кого вырастила сама.

— Наверное, — проговорила Гермиона, не в силах придумать тут же, что ответить. — Наверное, как-то можно же еще... — И обругала себя за идиотское косноязычие.

— Как-то можно, но только, верно, это окажется еще одним воздушным замком, еще одним обещанием себе, которое я в очередной раз не сдержу. Мне нужно хоть за что-то уцепиться.

— Ты помогла Джинни, — отчаянно пыталась отыскать слова Гермиона. — Ты помогла мне тогда, помнишь, когда с конфетой. Я в тот день была как Тео вчера. Правда! — почти выкрикнула она, но Лес только вздохнула. — Ну хочешь, хочешь, — «какого Мерлина вечно не хватает слов, когда они так нужны?» — хочешь... — безнадежно произнесла Гермиона и замолчала.

— Хочу, — ответила Лес тихо. — Конечно, хочу.

— Тогда я рядом, — улыбнулась облегченно Гермиона. И на душе стало легко оттого, что, несмотря на косноязычие, преследовавшее ее весь вечер, они вполне друг друга поняли.

— Хватит шептаться, как дети в летнем лагере, — раздался с верхней полки голос Джас, — проклятые вы полуночники.

И Гермиона с Лес посмотрели друг на друга и улыбнулись, а Джас все ворчала:

— Что-то я не слышу клятв в вечной дружбе и все такое. Я тут, наверху, если что.

— Понятно, — откликнулась Гермиона и снова улыбнулась Лес.

День пятый

Они совсем не выспались и, неохотно перебирая угольную крошку, путали черные угольные куски и зеленоватые камни. Гермиона отчаянно зевала и думала о раскаленном шаре. Он был все время в ее разуме, каждый день и каждую минуту, и снился почти каждую ночь. Рука попыталась дернуться, но Гермиона остановилась, сосредоточилась, и самостоятельно желающие действовать мышцы на время успокоились. Так было у каждого из них, кроме Джоан. Кого они научили позже — у тех меньше. Больше всего досталось Гермионе и Джас. Но последняя удивительно легко научилась с этим справляться, и Гермиона почти не замечала у нее ни гримасничанья, ни судорог. И только Джас знала, как тяжело это дается.

И монотонное это существование, отмеченное на полке еще одной чертой, длинной чертой — сегодня было воскресенье, казалось, ничем не отличается от вчерашнего дня и от позавчерашнего. Просто с ними не было Тео.

Вечером, сразу перед тем, как пришло время потушить лампы и завернуться в сырые, отдающие подвальной гнилью одеяла, пришли охранники. Генри и Мак. Мак обычно водил патрули и, получается, был поважнее Генри. Лязгнула решетка, и они вошли в камеру. Застыли у дверей, заложив руки за пояс. Генри чуть поправил кобуру — то ли рисуясь, то ли намекая на то, что с ним лучше не шутить. Джас поднялась с полки и подошла к ним, стала на расстоянии полуметра, спросила внятно:

— Что-то случилось?

— Мы тебя хотели спросить, что случилось.

Джас помотала головой, не зная, что именно они хотят от нее услышать.

— Непонятно мне, — продолжил Генри, — никто из других камер не дергается, не вешается. Умирают, конечно, но не вешаются. И этих ваших гримас нет.

— Не знаю, — ответила Джас, — мы такие же, как и все. Работаем, ищем камни для Темного лорда. Мы не хуже других работаем, — начала заводиться она, — кого хочешь спроси. Даже лучше многих. И вы это знаете.

— Ну как? — не обратил внимания на ее слова Генри. — Кто-нибудь хочет что-то рассказать?

Но Мэг и Ханна потупились. Кейт и Лес улыбались, как идиоты. Джоан, как всегда, созерцала потолок, она вообще внимания не обратила на приход охранников. Эмма и Джейн присели на полках, кутаясь в одеяла. Эмма почему-то всхлипнула. Гермиона же разглядывала свои ботинки, раздумывая, откуда они взяли, что тут что-то не так. И чего они ждут, не желая, конечно, сообщать им ни о зелье, ни об излучателях. Любой легиллимент мог бы узнать правду. И им бы пришлось расстаться со всеми своими планами и, верно, с жизнью, но Гермиона не знала поблизости ни одного легиллимента кроме Снейпа. И не знала, является ли легиллименция такой разновидностью магии, которая тоже повлияет на свойства камня.

Все молчали, и теперь спросил Мак:

— Может, кто-нибудь пойдет с нами и поделится информацией? Нам есть чем отблагодарить верных Темному лорду.

И когда Лес подскочила к ним, Гермиона усмехнулась, пытаясь не сделать ничего такого, что могло бы привлечь внимание.

— Отлично, — улыбнулся Генри, — ты-то знаешь, что у нас есть.

Горькое разочарование наполнило сердце Гермионы, но только поймав шальной взгляд Лес, который она бросила на нее, выходя из камеры, Гермиона устыдилась своих мыслей.

Лес вернулась через пару часов, утирая разбитую губу. И присев на полку, сразу попыталась оправдаться. Запылало лицо, и Гермиона не смогла посмотреть Лес в глаза. Потому что, если бы пошла Джас или Джинни, ей бы и в голову не пришло сомневаться.

Джас оказалась или проницательнее, или тщательно скрывала до этого веру в то, что все люди хорошие и никого никогда не предают. Она спрыгнула с полки и уселась на кровать Гермионы, махнув рукой Ханне, чтобы та приглядела за коридором.

— Ну? — спросила Джас.

— Думаю, они на сегодня успокоились. После моих-то рассказов. Решат, верно, что у меня или бред, или паранойя, или я ем уголь, от которого меня так глючит. Вот, — пожаловалась Лес, шмыгнув носом, — даже стукнули разок. Сказали, что подождут до Рождества. Там приедет кто-то из внутреннего круга. Ему расскажут.

— Здорово, — улыбнулась Джас, двинув Лес плечом.

— Угу, — отозвалась она, — подумала, что все равно не отстанут, вот я и вызвалась. И даже не дали ничего, — она смутилась. — И, честно-то говоря, я по привычке расстроилась.

— Не выдумывай, — сказала Джас, — было бы из-за чего. — И глубоко зевнула. — Давайте спать, а?

— Спокойной ночи, Лес, Гермиона.

— Спокойной ночи, Джас.

День шестой

До Йоля осталось три дня, и с каждым днем по странному менялось восприятие времени. Время то летело, то замирало. То в час не случалось ничего, то в минуту вмещалась целая вечность. В предчувствии изменения, хоть и определенно к лучшему, но все же связанного с риском и возможным фатальным исходом, Гермиона не находила себе покоя. Все стало труднее — и работать, и блокировать сознание, и, торопливо поев, смиренно сидеть на месте, ожидая остальных. И если бы ей дали волю, то, казалось, Гермиона бежала бы и бежала, пытаясь избавиться от этого напряжения, пока не упала бы замертво.

Тяжелее стало справляться с неуправляемыми, хаотичными сокращениями мышц, и если с подергиваниями кисти и предплечья Гермиона еще старалась бороться, то на тик она попросту не обращала внимания. И привыкла к тому, что все, кроме Джоан, так же страшно, будто издеваясь, подмигивают ей.

Гермиона нащупывала порой пузырек с рвотным зельем, что прятался за подкладкой в поле куртки, но, вздыхая, опускала руку. Оставалось три дня. И нужно было быть вместе со всеми, а не тратить время и остатки здоровья на рвотное зелье и отдых у Снейпа.

Весь день болела голова, болью стучало в висках, давило затылок. Когда она сидела, перебирая камни, было легче. Гермиона работала кое-как, стараясь не делать резких движений, не нагибаться сильно вперед; ей казалось, что голова ее — переспелый плод, который может лопнуть в любой момент. Когда к ней подошел охранник и сказал грубо: «Ну-ка вставай, чего расселась», Гермиона начала подниматься, медленно, ухватившись руками за голову, будто пытаясь удержать ее на месте.

«Быстрее!» — прикрикнул недобрый мужчина в черной одежде, и Гермиона выпрямилась — в глазах потемнело, потом затошнило, а потом пришел запах. Запах золотой осени: горьких листьев и сухой травы, пригретой солнцем; щекочущий запах паутины, висящей в прозрачном воздухе; запах спелого, сухого, пропыленного зерна, но сладкий запах яблок — красных и желтых, и прозрачных от спелости — оказался сильнее всего и был последним, что помнила Гермиона.

День седьмой

Гермиона все никак не могла проснуться. Так иногда случалось в детстве на выходных. Когда и спать уже не спишь, но и проснуться никак не можешь. И в эти утренние часы ей виделись самые лучшие сны. Но стоило только в этой полудреме и слабости припомнить в точности, где она находится, и сон как рукой сняло, и Гермиона открыла глаза. Помигала, рассматривая потолок. Поняла с облегчением, что голова не болит, и, чтоб проверить наверняка, наклонила голову набок. Ничего. Боли не было. А было вокруг то, что Гермиона определенно считала лучшим местом в этой заброшенной шахте — зельеварочная Северуса Снейпа. Вот только хозяина не было видно. Она привстала на локтях, посмотрела по сторонам — Снейп сидел на рассохшемся стуле, стоявшем в изголовье, и спал, опустив голову на грудь. Гермиона раньше думала, что спать сидя невозможно в принципе, а в такой неудобной позе тем более. Но сейчас-то она знала, что спать можно было и сидя, и стоя, и какой-нибудь загогулиной, если дадут время. Почему-то болел по бокам язык. Металлический, прогорклый привкус стянул рот. И чуть ныла макушка. Гермиона дотронулась рукой до головы, ойкнула и тут же осеклась, не желая тревожить Снейпа. На затылке, под спутанными, слипшимися волосами и коркой запекшейся крови, растревоженная, заныла рана. «Расколотила голову. Упала, наверное, — подумала Гермиона, сглотнув и изумившись простоте мыслительных своих процессов. — И с языком что-то не так... Ну вот, не мытьем, так катаньем оказалась у Северуса Снейпа». Невозможно было понять, который час, и Гермиона вслушивалась в коридорные звуки, чтобы хоть примерно разобраться, что к чему. Но в тишине шахты она слышала только свое дыхание. Гермиона повернулась на бок, спустила ноги с кровати и присела, медленно болтая ногами и думая о всяких пустяках. О комнате с камином в Хогвартсе и чудной ванне для старост. О сливочном пиве и изобильных праздничных ужинах, которым она никогда не уделяла внимания. Вот Рон... Рон... И думать о нем легче было, если думать как о живом. Рон любит поесть, он мало что так любит, как поесть. И точка.

Голова Снейпа опустилась ниже, и он всхрапнул, и от звука этого сам проснулся.

— Уфф, — провел он тыльной стороной ладони по лбу, потом потер свой выдающийся нос. — Я совсем заспался...

Вгляделся в Гермиону, и тут же взгляд его стал строг и недобр:

— Какого черта, Грейнджер?

— Доброе утро, профессор, — от испуга она припомнила о никому не нужной субординации.

— Что ты несешь? — Снейп точно не был настроен благодушно. — Я вроде ясно дал тебе понять, что если что-то случится, ты должна оказаться тут. Почему я узнаю об этом только после того, как ты колотишься в судорогах на угольной крошке и разбиваешь себе голову?

— А язык? — нелогично поинтересовалась Гермиона, почему-то не проникнувшись тяжестью своего состояния и глубиной провинности.

— Что язык? — спросил озадаченно Снейп, растеряв от неожиданности если не весь запал, то добрую его часть.

— Язык болит, — сказала Гермиона, высовывая его в попытке посмотреть, что в точности с ним случилось. — Беда такая.

— Ты прикусила его во время судорог, обычное дело.

Так по-ребячески выглядела Гермиона, что Снейп смягчился:

— Пройдет. Ничего страшного.

— Да уж, — вздохнула Гермиона, принявшись ощупывать макушку, — только ты не кричи на меня больше. Я думала, что додержусь до Йоля.

— Продержусь, — машинально поправил Снейп. — Я и не кричал. Я воспитывал. Мне нужно, чтобы ты слушалась. На черта сдалась твоя инициатива и долбанное гриффиндорское геройство?

— Я поняла, — ответила Гермиона. — Я ж не могу все время поступать так, как видится правильным тебе. Хотела быть со всеми. А что за судороги? — вспомнила она страшное слово.

— Судороги, как судороги. В смысле, ничего в них нет хорошего. Обычный развернутый припадок, — Снейп застонал, выругался неслышно. — Что я несу? Ты меня сбиваешь. Сядь смирно, — сказал он, хотя Гермиона и так сидела неподвижно. — Насколько я знаю колдомедицину и медицину маглов, имеющиеся у тебя симптомы говорят о том, что поражена область подкорковых ядер, судороги, кажется, свидетельствуют и о поражении коры... Да ты не слушаешь меня совсем! Гермиона?

Она и вправду слушала Снейпа так, будто он рассказывал ей, что она невзначай заболела насморком.

— Ну Северус, я слушаю. Я же не закрываю уши. Просто ты бы не мог сказать мне понятнее. Вроде как: «Гермиона, через пару лет ты будешь какаться под себя». Или, например: «Гермиона, через десять лет ты и двух слов связать не сможешь». Как-нибудь так.

— Странная ты, не страшно?

— Страшно? Нет. Страшно мне бывает за кого-то. А за себя не страшно. Хотя желательно бы знать, к чему это приведет. Завещание и все такое.

— Если бы я знал, — вздохнул Снейп. — Ни к чему хорошему, точно. Интересно, что у тех, кто живет спокойно, восхваляя Волдеморта — ничего.

— Ага, — подтвердила Гермиона. — Только они, как магловские роботы... — она вздохнула. — Хотелось бы мне выбраться отсюда. Тут подумалось недавно — я черт знает сколько не видела ни солнца, ни неба. Я бледная, наверное, как привидение, да?

Но Снейп не ответил, может, счел вопрос этот риторическим, а может, просто не услышал. Он подошел к верстаку и взял с полки бутыль темного стекла.

— Держи, сейчас прими чайную ложку, потом вечером. И всем, кто с тобой, можно. Я приготовлю еще, — Снейп усмехнулся. — А вспомнишь травы с противосудорожным действием?

Гермиона удивленно подняла брови, потом задумалась, зашевелила беззвучно губами, будто повторяла что-то, и через минуту зачастила, верно, боясь позабыть половину:

— Так, из растений — мята перечная, мордовник шароголовый — семенные шишки, шикша, синеголовник плосколистный... — она запнулась, покрутила головой.

— Корни пиона уклоняющегося, — и опять остановилась, потерянно посмотрела на Снейпа. — Я не помню, — стиснула кисти. — Не помню... Не помню...

Снейп прервал ее:

— Перестань, добрая половина учеников и этого не вспомнит.

— Ну да, — вроде чуть успокоилась Гермиона. — Не вспомнят, конечно, не вспомнят, потому что они этого и не знали. Но я-то — знала...

— Следует добавить к симптомам нарушение долговременной памяти?

— Кажется, да. Вот это чертовски раздражает. Как тебе?

— Что?

— Изучать меня, как подопытного крысенка? Ох, да успокойся ты, — Гермиона привстала с кровати, хватая Снейпа, чьи усталые глаза вспыхнули, за руку, — я вовсе не это хотела сказать. Ладно тебе, я вообще в последнее время несу всякую чепуху. Всегда страдала за свой язык, который опережал мысли, — она, извиняясь, пожала плечами.

— Я еще в Хогвартсе заметил это, — язвительно пробурчал Снейп.

— Ладно тебе, — повторила Гермиона.

— Не думаешь ли ты, что у нас тут есть время на пустые разговоры?

— Нет, конечно, но тут как-то думается не только о насущном.

— Вернемся к зелью. Оно, естественно, обладает и снотворным эффектом, но лучше уж это, чем разбитая голова и судороги в самый неподходящий момент. Держи ложку.

— Оно мерзкое, — проговорила Гермиона, когда, зажмурившись и задержав дыхание, сглотнула темную жидкость, — горькое...

Принялась пыхтеть и плеваться.

— Я такой горькой горечи в жизни не пробовала.

— Оно такое же горькое, как почти все очень полезные лекарства, — равнодушно откликнулся Снейп. — Давай лучше к свету, я посмотрю бедовую твою голову.

— Щипать будет? — опасливо покосилась на Снейпа Гермиона.

— А ты как думаешь? У меня из антисептиков только спирт... Не вертись, сиди смирно.

Снейп потянулся к полке, что-то металлически звякнуло.

— Ты чем там чикаешь, Северус? — спросила Гермиона, пытаясь спрятать голову в плечи.

— Как мне обработать рану, когда я ее не вижу?

— Ладно, ладно... Ай, Снейп, больно же, — прошипела Гермиона, когда на рану попал спирт. — Сделай что-нибудь.

— Что я должен сделать, мисс Грейнджер?

— Ты никогда разве не был ребенком? Хотя, может, и не был, — продолжила шипеть она. — Подуй, пожалуйста, так обычно помогает.

— Гермиона, ты меня сведешь с ума, — пробурчал Снейп, но все-таки подул ей на макушку, и Гермиона облегченно выдохнула.

— Когда? — спросила она, обернувшись.

— Завтра ночью. Я приду к вам. Есть такое время — час быка.

— Я знаю. Dolor ignis ante lucem. Я буду ждать. Мне бы уже обратно, Северус.

— Торопишься. Бежишь — если даже устала. Мне беспокойно от этого, — и Снейп хотел добавить: «Мне не по себе от этого стало», но это чересчур напоминало нескладные стихи, и он промолчал. И вспомнились четыре строчки, исчерканные так, что прорвался пергамент, написанные давным-давно в том странном возрасте, когда почти все пробуют писать стихи.

— Позовешь охрану? — попросила Гермиона, смущенная несколько словами Снейпа и решившая сделать вид, что слова эти не слышала. Потому что не знала, совсем не знала, что ему ответить.

Но Снейп молчал.

— Да что с тобой? — Встала Гермиона со стула, сжимая в руке бутылочку с зельем.

— Гермиона?

— Да?

— Можно я тебя поцелую?

— Как бы самое время, — ничуть не удивилась Гермиона, и Снейп перестал отводить глаза. — Но можно. Почему бы и нет. Последний раз, скупая слеза, — несла Гермиона всякую чепуху, на деле-то смутившись донельзя. И если что ее и выдавало, так это румянец, загоревшийся на скулах.

Гермионе нравилось целоваться с Роном, но ей не с кем было его сравнить. Она помнила, что у него были пухлые, мягкие губы, и Рон всегда так старался, что Гермиона чувствовала, будто он хочет упрятать ее внутри, оставив торчать снаружи лишь чинные Гермионины туфли. После поцелуев с Роном губы у Гермионы ныли. И она удивлялась потом, как можно на поцелуи и прочее вот так выкинуть пару часов. Совсем незаметно. Но смотрела на довольное лицо Рона и стыдилась своих мыслей.

Снейп был другим. Он взял ее за плечи, будто боялся, что она отшатнется, нагнулся и просто прикоснулся сухими, горячими губами к губам Гермионы.

— Спасибо, — проговорил он, отстраняясь.

Гермиона смотрела на Снейпа прищурясь:

— Мне не говорили раньше за это спасибо. А так бывает у друзей?

— Бывает, — усмехнулся Снейп. — Только у самых лучших. Которые друг у друга одни во всем свете. Так я зову охрану?

— Зови. Значит, час быка?

— Час быка.

День последний. Побег

С зельем стало лучше. Только все время хотелось спать. Но даже надоедливый, привычный тик перестал Гермиону беспокоить. Сонные, но радостные смотрели на нее остальные, а Джас что-то мурлыкала себе под нос.

Но напряжение сводило Гермиону с ума. Тут и рядом не стояли экзамены в Хогвартсе. Время тянулось бесконечно. И хотя Гермиона много слышала о субъективности восприятия времени, только сейчас она ощутила это в полной мере. Так, верно, воспринимается отвлеченно каждая известная человечеству мудрость, пока не прочувствуешь ее на собственной шкуре.

Еда была сегодня еще более безвкусной. Лица охранников сливались в один собирательный образ хмурого, недоброго мужчины средних лет. Что-то ныло и ныло весь день под ложечкой, и Гермиона не могла взять себя в руки и путала камни и уголь. Лес улыбалась. Джас внешне казалась спокойной, а остальные просто ничего не знали. Так, думалось Гермионе и Джас, будет безопаснее. Оставалось только предупредить Джинни, чтобы к оговоренному времени она ждала у решетки. Хотя Джас сказала, что это бред и сумасшествие, что из-за одного человека можно сорвать всю операцию, но Гермиона была тут непреклонна, и Лес снова вызвалась сообщить Джинни.

Гермионе беспрестанно казалось, будто что-нибудь случится и все пропадет. И так не ахти какой план. Как всегда бывало в фильмах и книгах — из-за одной мелочи все покатится кувырком. Не вовремя сорвавшееся с губ слово. Не туда брошенный взгляд. Случайно проходивший мимо охранник. Что-нибудь такое. То, что помешает Гермионе вдохнуть свежего воздуха, посмотреть на звезды — а ей думалось, что они выберутся до рассвета — и снова вступить в ряды противостоящих Волдеморту.

Но день прошел как обычно. Вечером они допили горькое зелье. Как всегда прозвенела заржавленная рельса, и погасла керосиновая лампа. Гермиона не надеялась поспать. Ворочалась с боку на бок Джас. Сидела столбиком на кровати Лес, закутавшись в одеяло, и напоминала почему-то бедуина. Хотя Гермиона никогда их в жизни не видела, но, казалось, они должны быть такими. Она переглядывалась с Лес время от времени. И не было того, о чем бы она не успела подумать в эту ночь.

Она думала о Снейпе, а точнее о том, что все мужчины напоминают мальчишек. О том, что и Снейп когда-нибудь может стать простым и понятным, как Рон и как Гарри. Что кажется он загадкой только сейчас — взрослый, угрюмый, саркастичный человек, вполне возможно, уже сам запутавшийся, кому он служит. Думать так про Снейпа было непривычно и странно, но здесь, в подземельях, давно стерлась грань между реальным и придуманным.

Она размышляла о Лес и о том, стоит ли одна спасенная человеческая жизнь чего-то на этой земле. И оправдает ли это жизнь другого человека.

Но в промежутках между этими глобальными, с точки зрения Гермионы, вопросами в голову лезла всякая дрянь и несколько сбивала Гермиону с высокопарного строя мыслей. Ей даже слова на ум приходили исключительно пафосные. И она, верно, могла бы расплакаться в этот час, когда властвуют демоны сна и самые страшные демоны — твоего разума; когда перед рассветом — тоска смертельная; когда, несмотря на Лес, которая переглядывалась с Гермионой, казалось, что она на земле одна-одинешенька и нет вокруг нее живых людей, а только куклы, и так было, есть и будет. И время это могло довести до сумасшествия кого угодно и не только Гермиону.

Она слышала, как орали охранники и пели заунывные песни, как всегда бывает, когда люди пьют и напиваются до слезливой одури. Они, может, и забрали кого из камер, но их обошли стороной. Памятуя, наверное, о Тео, и за это стоило ее поблагодарить.

Как спасение в этой невыносимой тишине раздались тихие шаги в коридоре, и перед решеткой появился Снейп, а Джас легко встала с полки и оказалась у замка. Она и вправду была мастером своего дела. Гермиона не успела досчитать до десяти, как замок глухо звякнул. Снейп придержал решетку, чуть поднимая ее на петлях, чтобы она не скрипела. Гермиона пихнула Мэг и Ханну. Лес — Кейт и Эмму. Они подняли с полок Джоан. И Джейн. Снейп тоскливо оглядел их, но не сказал ни слова. Они вышли из камеры, и Снейп прикрыл решетку. Он шепнул что-то Джас и отдал ей палочку. Джас заткнула ее за пояс и растворилась в коридорном полумраке. Остальные двинулись за Снейпом. Гермиона дышала ему в затылок, иногда наступала на пятки и слышала тогда, как он чертыхается.

Он хорошо изучил старую шахту и точно знал, куда шел, и вскоре они оказались у короткого штрека, заканчивающегося тупиком. Они спрятались там и ждали Джас. Снейп схватил Гермиону за руку, привлек к себе и, разжав ей пальцы, вложил туда палочку. Ладони у Гермионы были холодные.

— Только в самом крайнем случае, — прошипел еле слышно Снейп. — Ясно, Грейнджер?

— Ясно, Снейп, — огрызнулась Гермиона, надеясь, что это самый крайний случай наступит как можно быстрее. Напряжение выплеснулось гулким стуком сердца, патологической подвижностью и неукротимым желанием поговорить. Но двигаться в узком пространстве не получалось. Говорить было опасно, и Гермиона уткнулась Снейпу в рукав. И в тишине только Джоан попыталась что-то спросить вполголоса, но Лес, которой поручили за Джоан присматривать, зажала ей рот рукой.

Они ждали Джинни и Джас. Гермиона гладила палочку большим пальцем, она казалась мягкой и ласковой, как замша. И хотелось бы ей раскидать тут всех «ступефаями», обезоружить «экспеллиармусами», обездвижить «петрификусами тоталусами», заткнуть «силенсио»...

Когда в коридоре послышались поспешные шаги, все как один задержали дыхание. С горящими глазами к ним ворвалась Джас, держа в одной руке палочку, а второй крепко стиснув ладонь Джинни. Джинни тут же отыскала взглядом Гермиону, приткнувшуюся к плечу Снейпа, и кивнула.

— Бежим, — выпалила Джас, — бежим.

И они побежали, а Снейп спрашивал на ходу, что там случилось. Гермиона слышала сквозь шумное дыхание и топот ног, что кто-то из камеры Джинни, до мозга костей проникнувшийся служением Волдеморту, поднял тревогу, когда Джинни покинула пещеру, а Джас заново закрыла замок. И что новообращенный служитель Темного лорда кричит во всю глотку, и вопрос времени, когда перепившиеся охранники услышат эти вопли.

— Всех не заткнешь, — бросила на бегу Джас, отвечая на невысказанный вопрос Снейпа. — Тем более она очнулась, когда я уже закрыла камеру заново. Показалось — не стоит возиться.

— Ладно, — бросил Снейп. — Ты и ты — со мной, — махнул он рукой в сторону Джас и Лес, останавливая всех и оставляя их в одиночестве. И только злой взгляд его удержал Гермиону на месте, иначе бы она сорвалась вслед за ним. — Как услышите крики и стук, бегите к выходу, — бросил он напоследок.

Они шли к выходу из штольни. Две массивные деревянные двери, запиравшиеся с внешней стороны. Караулка. Два охранника. Снейп добрых два месяца втирался в доверие каждой смене. И втерся-таки. Иначе был бы он просто преподаватель зельеварения, а не двойной шпион. Снейп вдохнул, показал Джас и Лесли, куда им встать, и отбил костяшками по двери затейливую дробь. Лязгнула цепочка, и открылось маленькое окошечко. Охранник глянул в коридор и, заметив Снейпа, спросил заинтересованно:

— А-а-а, ты. Ну что, принес?

— Принес. Как договаривались, — Снейп достал из сюртука плоскую бутылку. — Как всегда.

Охранник просунул неловко руку и забрал принесенное.

— Эй, Джим, — позвал он приятеля, — смотри, что у нас теперь есть. Хватани, а то у тебя зуб на зуб не попадает.

— Ага, — раздался голос Джима, потом что-то коротко булькнуло, а Джим довольно хмыкнул. — Хорошая у тебя вещь получается, Снейп! — просунул он голову в окошко. — Вот что значит — зельевар. Я б в жизни не пил огневиски, если бы мне такую штуку варили. А ты как всегда хочешь подышать свежим воздухом?

— Не отказался бы, — ответил Снейп, прилично надышавшийся за последние пару недель свежим воздухом и даже простывший — продуло холодным зимним ветром.

— Давай, Эдди, выпустим Снейпа на минуту.

— Открывай, — разрешил размякший Эд. — Ты бы, Снейп, сбегал потом к нашим, вниз. Сегодня Йоль, как-никак, Мак собирался жарить мясо. Мы бы тоже не отказались. Но они, верно, так перепились, что забыли про нас.

— Да спят они уже, — пробурчал Джим, открывая замок. Дверь завизжала и поддалась.

— Схожу, — отозвался Снейп, дожидаясь, пока Джим откроет дверь достаточно широко. — Посмотрю, что там у них осталось.

— Курить будешь? — предложил лениво Эд, усевшись на сколоченную как попало шаткую скамейку и принявшись набивать трубку табаком.

— Нет, сегодня не хочется, — отказался Снейп и, заложив руки за спину, сжимая в кулаке короткий обрезок железной трубы от крепи, глубоко вдохнул, уставившись на небо, где ярко сегодня мерцали звезды. — Здорово как! Не то что в этих казематах.

И резко развернувшись, он ударил Джима обрезком трубы по затылку, голова оказалась странно мягкой и треснула глухо, как спелый арбуз. И тут же в дверь ворвались Джас и Лес, пытаясь помочь Снейпу скрутить Эда, из-под которого он выбил скамейку, но Снейп справился сам. Джас побежала обратно — навстречу Гермионе и компании, а Снейп с Лес связали Эда и затолкали его в будку. Лес взяла себе пистолет Джима, Снейп забрал оружие у Эда.

Гермиона, услышав сначала визг дверных петель, а потом шум борьбы, схватила за руку Джоан и понеслась к выходу, за ней молча бежали остальные. Мэг помогала запыхавшейся Кейт. Та и в лучшие годы не очень-то бегала, а сейчас, изнеможденная и уставшая, пыхтела позади всех. Мэг раздумывала, что, может, стоить взвалить ее на плечо и так окажется быстрее. Но была она все же игроком в квиддич, а не тяжелоатлетом.

За Джоан взялась Лес, передав пистолет Джас. Мэг позвала на помощь Эмму, и они, подхватив Кейт за руки с обеих сторон, побежали за Снейпом, который один знал, почему надо бежать именно туда и именно по такой траектории. И в самую длинную ночь в году лунный свет предательски лился на голую равнину, где негде было укрыться и где, как на ладони, оказалась их маленькая растянувшаяся группа. Гермионе вспомнился путь кольценосца к Ородруину, выжженная земля Горгората и отроги Барад-Дура. Но только здесь вокруг был снег. И не было орков. Гермиона бежала, оскальзываясь, по тропинке, дыхание с непривычки сбивалось, но холодно не было, только стыли кисти. Снейп вел их к темному, приземистому строению, чья двускатная крыша занесена была наполовину снегом. Стрекот автомата прозвучал в тишине этой равнины как гром, и Гермиона вздрогнула, а кто-то вскрикнул и упал в снег сбоку от тропинки. «Быстрее!» — подгонял Снейп, но Гермиона остановилась, пытаясь разглядеть лежащего. Кто хлопнул ее по спине, и она упала в снег.

— Какого черта? — прошипела Джас, падая рядом. — Ты уж или беги, или лежи. Стоишь как пугало.

— Смотри, — мотнула Гермиона головой в сторону чернеющей в снегу фигуры. — Кто там?

— Лес. Шевелится, кажется. Стрелки из них вроде никудышные, но шальная пуля везде достанет. Давай быстро.

И Гермиона поняла, что ползать по-пластунски не только неудобно, но и крайне неприятно — жесткий снег набивался в рукава, ранил и студил руки, проникал под куртку.

Пуля пробила Лес легкое — алая кровь пенилась на губах. Но Лес улыбалась.

— Эй, — ухватила ее за плечо Гермиона.

— Не совсем так, как мне хотелось, — проговорила хрипло Лес, — но все-таки вполне... я уже никогда не успею себя обмануть. Почти как мечталось в детстве. Одно жалко.

— Что? — спросила Гермиона, подобравшись совсем близко, не обращая внимания на то, что где-то раздавались выстрелы и крики, а с внешних постов бежали к ним волшебники.

— Не получилось героически кого-нибудь спасти.

И Гермиона открыла рот, в попытке произнести подобающую моменту подбадривающую ерунду, как вдруг вспомнила о палочке, которую держала в руке. И рассмеялась.

В это же мгновение беглецы во главе со Снейпом добежали до укрытия, и Северус справился с охранником, который напуганный шумом, доносящимся с улицы, приоткрыл дверь и выглянул наружу. Оказалось, что магловские пистолеты, если попасть, не хуже привычной Пожирателям «авады». Второй охранник был менее пугливым и более расторопным: он выбрался с черного хода — с другого торца строения — и принялся палить по нападавшим. Джас, решив, что терять так и так уже нечего, взмахнула палочкой, как скрипач, и заорала во всю глотку: «Импедемента максима!», и — о чудо! — пули зависли в воздухе и тонко, противно принялись звенеть. Яростный «Ступефай!» отбросил противника метров на тридцать, и он, верно, переломал себе все кости, а Джас недоверчиво воззрилась на палочку.

Палочка понравилась Гермионе с самого начала. Она для пробы прошептала: «Эрегуло!», и ладонь обожгло теплом так же, как тогда, когда она произнесла первое в своей жизни заклинание. Но вместо маленького красного искряного снопика вылетел фонтан алых искр, радостный и шипящий, как бенгальский огонь. В то же мгновение сообразив, что палочка работает и даже чересчур и что этот искряной фонтан изрядно привлекает внимание, Гермиона метнулась в сторону, выкрикивая «Протего!», — щит засветился в воздухе, и такого щита она не видела ни у одного волшебника. Не раздумывая Гермиона направила палочку на Лес, крикнула: «Левикорпус!» — и ринулась вместе с Лес к строению, за которым спрятались остальные. Так быстро она не бегала ни разу в жизни. Гермиона еще успела заметить, как Джас кивнула Снейпу, прошептала что-то, потом сказала: «Аппарэйт!» — и исчезла. Если существовали молитвы от расщепления при аппарации, эта, очевидно, была одной из них.

Гермиона не сильна была в исцеляющих заклинаниях, а, может, было слишком поздно, потому что в ответ на отчаянное «Волнера санентум!» Лес дернулась и затихла, застыла на губах кровавая пена. Гермиона ринулась к ней, но крик Снейпа остановил ее.

— Замри! — приказал он, выглядывая из-за стены, в попытке оценить с каких сторон и сколько человек подходит. — Я присмотрю за ней. Нам нужна защита. Как палочка?

— Очень. Лучше, чем моя бывшая, — отозвалась Гермиона, боясь шевельнуться.

— Тогда попробуй что-нибудь из щитовых чар, у меня ничего не выходит, — с досадой проговорил Снейп, взмахнул палочкой и произнес: «Люмос!», но на конце палочки появилась жалкая искра, и та тут же погасла.

— Я попробую, — отозвалась Гермиона, встала твердо на ноги и прокричала: «Протего тоталум!»

Гудящий звук появился и остался, и прозрачный купол, отсвечивающий зеленым, накрыл беглецов и строение, за которым они укрылись. Мэг выскочила, размахивая пистолетом, выскочила из двери и закричала: «Там камень, там ящики с камнем!»

Гермиона рассмеялась, смех понесся над заснеженной равниной, был звонок и гулок, и Снейп испугался на миг, что Гермиона повредилась в уме. Что натворит она от злости? Но зря он волновался. Он за раз не слышал столько милосердных заклинаний. Лежали в снегу те, кто бежал от шахт: усиленное «инкарцеро» спеленало охранников с головы до пят, они напоминали куколок тутового шелкопряда. Жалкие попытки волшебников разбивались о неприступный «протего тоталум», а Гермиона, казалось, развлекалась вовсю, не жалея «конфундусов», «локомоторов мортис», «таранталлегр», которые, конечно, не наносили противнику физических повреждений, но лишали возможности не только атаковать, но и вообще координировано перемещаться. Снейп смотрел восхищенно на худое ее лицо и горящие глаза, на руку, размахивающую палочкой. Гермиона похожа была на дирижера, который ничего не видит кроме оркестра и полностью поглощен музыкой.

Только сейчас Снейп заметил, как пронзительно холодно на равнине. Как невыносимо высоко и недосягаемо черное небо и равнодушные звезды. И негде укрыться среди этого холода. Он с удивлением почувствовал, как кто-то схватил его за руку и обернулся — это была Джинни Уизли, она смотрела на него так, будто сама не понимала, зачем ухватилась за Снейпа. Но он сжал чужую ладонь в своей — раз сейчас так было нужно.

Остальные стояли у стены, у тела Лес — кто-то прикрыл ее курткой, и Снейп подумал, что это последняя глупость — укрывать мертвого человека, будто он замерзнет. А может, это было единственно верным. Но в последнее время все ориентиры сдвинулись с места, и он не мог бы сказать наверняка, что есть истина.

Тусклый лунный свет лился на их лица, и яркие вспышки, срывавшиеся с палочки Гермионы, выхватывали выступающие скулы, надбровья, играли в восхищенно смотрящих глазах.

И Снейпу было непривычно и неуютно — ничего сейчас от него не зависело.

Ни до, ни после Гермиона не чувствовала себя такой сильной. Это опьяняло почище любого вина. Сила, которая, казалось, была неисчерпаема. И Гермиона не могла остановиться. Она забыла про Снейпа и Лес, лежавшую у стены. Она не знала тогда, как удалось ей не разнести все вокруг — так много было в ней силы — может, просто не хотелось уподобляться Пожирателям смерти.

Снейп подумал, что зря он послал Джас за аврорами и Орденом феникса. Гермиона вполне справлялась сама. Он боялся, что к прибытию Гарри Поттера, Дамблдора и прочих тут нечего будет делать.

Гермиона расцвечивала небо фейерверками и салютами. Походя взорвала несколько деревьев. Попыталась отбросить внушительный кусок скалы — и у нее получилось. В голове даже мелькнула идея: крикнуть какой-нибудь «Легиллименс тоталум!» и узнать, что думают все вокруг, и так окончательно сойти с ума, но палочка вновь взметнулась к небу, и аппарирующие авроры и члены Ордена феникса увидели самый огромный бенгальский огонь в жизни — он точно занимал полнеба. А Гермиона вспомнила про «бомбарда максима», и это казалось вполне подходящим для того, чтобы справиться с зудом, охватывающим предплечье и кисть; но сладко запахло яблоками и соломой, которой их перекладывают, и терпко — палыми листьями, и Снейп успел подхватить падающую Гермиону, не радуясь тому, что снова начались судороги, но благодарный за то, что прекратился этот безудержный поток заклинаний.