Слезы Иггдрасиля (гет)

Первым рассмеялся Малкович.

— Гарри П-поттер? — сквозь хохот выдавил из себя молодой человек. — Это тот, который из книг Роулинг? Мальчик-который-выжил?

— Да-да-да, он самый, — Тимофей покачал головой для пущей убедительности.

Мила стояла, прислонившись к стене, и рассматривала «объект».

Темные спутавшиеся волосы, пергаментная кожа, сжатые в ниточку губы, небритая щетина и горящий взгляд несломленного человека — таким он был.

Вдруг Поттер поднял голову и, слегка наклонив, повернул ее в сторону девушку. Они встретились глазами, и Грежелек слегка вздрогнула. Она везде бы узнала этот острый летящий взгляд, эту упрямую складку меж бровями, которую так и хотелось расправить, эти тонкие, но уже такие глубокие морщинки боли и утрат у уголков глаз.

Девушка несчетное количество раз видела это лицо во снах. Этот человек всегда был ее другом.

Поттер заметил широко распахнутые глаза Милы и улыбнулся. Едва заметно, одними кончиками губ, но Грежелек уловила улыбку и подмигнула ему.

Грежелек отвернулась от объекта и переключилась на хохочущих Малковича и Яковлева.

Драгомир сидел на полу и периодически всхлипывал: «П-поттер... С ума сойти. Поттер...». Мила гневно сверкнула глазами, в один шаг преодолев разделявшее их расстояние, зашипела:

— Смешно, не так ли?

Малкович откинулся назад, уперся руками в пол и передразнил девушку:

— Смешно, не так ли?

— Ты, бездушная сволочь, не смей над ним смеяться!

Юноша слегка прищурился и сдул упавшую на лицо прядку. Его зрачки почти сливались с радужкой цвета горького шоколада. В них появилась почти незаметная угроза. Губы искривились в неприятной ухмылке.

— Да ну? И что же ты мне сделаешь?

— Задушу. Ночью, — презрительно выплюнула девушка.

Малкович собирался высказать все свои мысли об этой заносчивой всезнайке, но его отвлек оклик объекта:

— Оставь ее.

Молодой человек перевел взгляд с девушки на Поттера, и его, словно молнией, пронзило понимание — он знает этого человека. В груди медленно разгорался огонек неприязни.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

Гарри усмехнулся одними глазами и прошептал:

— Что, Малфой, даже здесь не оставил свои аристократические замашки?

Малкович медленно поднялся на ноги, отряхнулся и демонстративно повернулся к Поттеру спиной.

Тимофей стоял у двери и с возрастающим интересом наблюдал за разыгрывающейся сценой. Молодые люди невзлюбили друг друга с первого взгляда, а вот объект и Грежелек симпатизируют. Все так, как ему и говорили.

Яковлев надеялся, что дойдет до большой перепалки, и случится что-нибудь из ряда вон выходящее, на чем погорят все трое. Однако, когда криминалист отвернулся от Поттера, все надежды проводника рассеялись, как предрассветный туман.

— Прекрасно. И ради этого психопата нас везли из Москвы? — раздраженно спросил Малкович и, не дождавшись ответа, задал следующий вопрос:, — Ладно бы только Грежелек, она — психиатр, а я-то вам зачем?

Яковлев хищно осмотрел помещение, заглянул каждому в глаза и, остановив свой взгляд на Гостимиле, тихо произнес:

— Это он на вас указал.

— Он? — хором то ли спросили, то ли вскрикнули Малкович и Грежелек.

— Да. Он сам сказал точный адрес, по которому вас необходимо искать, навел на место работы и на предположительные имена, поэтому вы, мои господа, останетесь здесь до тех пор, пока не объясните, кто он такой, откуда знает вас, и зачем вы ему нужны, — Тимофей сделал шаг назад, и за спинами «господ» опустилась стена. Мила кинулась к ней. Изнутри стена казалась прозрачной. Их «проводник» пошевелил пальцами в прощальном жесте, и Грежелик по губам прочитала: «Развлекайтесь». Она в ярости показала средний палец, хотя Яковлев и не мог его видеть, а Малкович привычным жестом сжал виски.

Для него слишком странно было оказаться в тюрьме, пусть и замаскированной под «лечебницу». Драгомир ощущал атмосферу обреченности. В палате воздух был густым, как кисель. Казалось, что стоит только сжать руку в кулак, как он потечет сквозь пальцы.

Яркий больничный свет ослеплял и заставлял глаза слезиться, а натыканные камеры действовали на нервы, вызывая желание забиться в самый темный угол, где не достанет всевидящее око.

В голову Малковича грузно ввалилась, тарабаня по вискам, тяжелая мысль: «Это же гроб. Нас здесь просто похоронят».

Юноша мрачно усмехнулся и нарушил тишину:

— Ну, что, приступим к работе?

Гостимила поморщилась, вздохнула и направилась к креслу, стоящему напротив сидящего «объекта». Драгомир уселся рядом с девушкой на пол. Устроившись в кресле поудобней, Грежелек тихо позвала:

— Гарри, Гарри, Вы нас слышите?

«Гарри» медленно открыл глаза, посмотрел на посетителей и широко улыбнулся.

— Я вас слышу, а вы меня?

Сидевшая в кресле Гостимила опешила от такой наглости. Девушка несколько раз открывала, а потом захлопывала рот, не зная, что сказать.

Поттер сидел, наслаждаясь замешательством Милы, он удовлетворенно наблюдал за попытками молодого психиатра собраться и дать достойный ответ.

Наконец она отошла от первого впечатления и как можно мягче спросила:

— Как Вас зовут?

Гарри подался вперед и пристально посмотрел на девушку.

— Гарри Джеймс Поттер. Записывай, Гермиона, записывай.

Мила удивленно посмотрела на усмехающегося парня. Она только подумала о том, что сеансы стоило бы записывать.

— Откуда ты...

Гарри живо отозвался на проснувшуюся натуру Гермионы в сидевшей перед ним девушке. Поттер узнал во взгляде Грежелек свою Грейнджер: пытливую, любознательную и настойчивую.

— Откуда что? Знаю, что ты все конспектируешь? Гермиона, это твоя школьная привычка, — Гарри заглядывал девушке в глаза, стремясь убедить ее в том, что мир чародейства и волшебства есть. И он, Гарри, может показать его ей. Ему казалось, что гораздо проще будет пробудить волшебную натуру в своей подруге, чем в Малковиче.

Девушка, наблюдая настойчивое желание юноши ассоциировать ее с Грейнджер, постепенно раздражалась, но сдерживалась.

Гарри же, видя провал своих первичных попыток втолковать хоть что-нибудь, вскипел:

— О, Мерлин, послушай меня, Грейнджер. Гермиона, мы волшебники. И ты, и я, и даже Малфой. Это, — Поттер обвел взглядом палату, — всего лишь альтернативная реальность, которую нужно поправить. Понимаешь?

Грежелек смотрела на пациента с пониманием. «Это просто горячечный бред. Бред. Такого просто не бывает. Этот Поттер всего навсего болен», — убеждала себя Мила, чувствуя, что лжет сама себе.

В голову сразу полезли обрывки снов, туманные образы людей и событий и волнующее ощущение чуда, в которое только стоит поверить.

Девушка закрыла глаза, отдаваясь на волю свободно текших мыслей. До ее сознания только изредка долетали обрывки разговора:

— Хорошо, Поттер. Почему мы оказались в этой реальности? — голос Малковича холодный, с нотками звенящей стали и насмешки.

— По твоей вине. Из-за тебя был нарушен договор с богами, и, как следствие, они нас прокляли, — Гарри говорил медленно и устало. — Теперь необходимо все исправить и не дать Воландеморту захватить власть.

— Во-от как, — Драгомир лениво тянул гласные, выражая крайнее сомнение. Мила была готова поклясться, что у него правая бровь поползла вверх. — Поттер, а ты знаешь, что...

Ответа не последовало. Вместо этого повисла густая напряженная тишина, рвущая барабанные перепонки.

Поттер первым заговорил, дробя вязкое молчание на крошечные осколки:

— В моей реальности ты, Малфой, был блондином, а Гермиона — шатенкой. У вас все наоборот. А еще вы двое, — «Поттер» указал на своих собеседников, — ненавидели друг друга, но здесь, как я понимаю, вы — пара?

— Не-е-ет! — в один голос воскликнули его посетители.

Гарри горько усмехнулся: Хоть что-то остается неизменным.

«Объект» прислонился к стене и закрыл глаза, показывая, что разговор закончен.

Малкович потянул девушку к выходу.

— Грежелек, идем, — прошипел он Миле. Она послушно поплелась за ним. Драгомир постучал пальцем по стене, и та отъехала. В проходе уже стоял Тимофей, довольный, как сытый кот.

— Ну, поговорили?

— Да, спасибо. Отведите нас в наши комнаты, — устало потребовала Гостимила.

Яковлев щелкнул пальцами, и стоящая рядом с ними троица парней— «шкафов» подхватила их сумки. Тимофей опять повел «господ» по одинаковым коридорам. Драгомир пытался считать повороты, но уже на семидесятом сбился и оставил это нелепое занятие.

Вдруг Яковлев остановился и преувеличенно бодро спросил:

— А не хотите ли кофе?

— Ч-что? — Мила споткнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за плечо шедшего рядом Малковича.

— Говорю, не отпить ли нам кофию?

Девушка хотела отказаться, но по лицу Тимофея поняла, что лично ему эта затея нравится. Да и насмешливое обращение «mia dolche», брошенное Малковичем, обязывало отцепиться от мужского плеча и с гордо поднятой головой прошествовать за «проводником».

— Да, конечно, — Мила постаралась ласково улыбнуться.

Тимофей предложил девушке свою руку, и снова мертвые коридоры, хищные камеры, стенающие панели и жизнерадостная болтовня Яковлева.

Через некоторое количество петель, поворотов, пролетов, ступеней и этажей показалась дверь того отсека, который назывался «кафе».

Малкович приготовился к больничному варианту столовой: белые или противно-голубые стены, металлическая мебель, злющие бестии-поварихи и скудная пища, но его постигло жесточайшее разочарование.

Ему открылось небольшое помещение, оформленное в теплых бежево-шоколадных тонах. Сливочного цвета стены расписаны кофейными узорами. Вместо рядов металлических парт в центре комнаты стояло несколько столов и светлого дерева, украшенные вырезанными деталями, покрытыми золотом под старину.

У правой стены разместился четырехдверный прилавок из того же дерева цвета сахарной пудры на коричневом фоне. Рядом с упомянутой стеной стоял бумбокс. По комнате разливался чарующий голов Нэнси Синатры. За барной стойкой, приютившейся у противоположной стены, стояла миловидная девушка лет двадцати-двадцати трех.

Яковлев уселся за ближайший столик и подозвал к себе Малковича и Грежелек.

— Мила, какой кофе желаете? Тут подают отличный Americano.

Девушку передергивало при взгляде на эту прилипчивую услужливость. Тимофей так стремился ей угодить, что невольно вызывал подозрение.

Мила вежливо улыбнулась:

— Нет-нет, мне, пожалуй, Demi-creme. Тебе, Малкович?

Драгомир неохотно отвлекся от созерцания задней части хорошенькой барменши и буркнул:

— Cornetto с пятьюдесятью граммами граппы.

Яковлев вскочил и понесся оформлять заказ, оставив молодых людей вдвоем.

Малкович перевел взгляд с бармена на Милу, и заметил, что девушка нервничает. Она стучала тонкими пальцами, перемазанными синей пастой, по столу, закусывала губу и постоянно прищуривалась. Периодически опиралась локтями на столешницу и клала подбородок на сцепленные руки.

И хотя со стороны все жесты казались плавными и естественными, Драгомир видел их лихорадочность и рваность.

— Грежелек...

Мила повернула голову и посмотрела на него своими огромными серыми глазищами.

— Чего тебе?

— У тебя руки трясутся, — юноша взглядом указал на слегка подрагивающие пальцы.

Мила сразу спрятала руки под стол и глубоко вдохнула.

— Блин, блин, блин...

— Грежелек, ты чего?

— Отвали.

Малкович собрался ответить, но назревающую перепалку пресек появившийся из ниоткуда Тимофей с подносом.

С каждым глотком терпкого свежесваренного кофе Драгомир все сильнее чувствовал, как в его мозг пробираются тонкие иглы, анастезирующие опасения и страх.

Молодой человек расслабился и вальяжно развалился на стуле. Из головы утекали все мысли, предостерегающие об опасности. Все казалось правильным.

По венам потекло спокойствие.

— Итак, господа, — Яковлев со звоном поставил на блюдце чашку. Он оскалился, и его лицо приобрело сходство с мордой хищного зверя. — Драгомир, Вы видели «объект» раньше?

— Нет, — ответ вырвался еще до того, как Малкович успел его обдумать.

— Хор-рошо, — Тимофей потер руки и отпил кофе. — А Вы, Гостимила?

— Что я?

— Видели раньше Гарри Поттера?

— Конечно видела!

Мила боролась с подступающей расслабленностью, потому что интуиция кричала, если она поддастся — ее погубят.

Девушке казалось, что по позвоночнику катится холодная капля, пробирающая до самых костей. Грежелек незаметно поежилась.

— Мила, посмотри на меня.

Голос Яковлева обволакивал и успокаивал. Внезапно ей захотелось заглянуть в его глаза, что девушка и сделала.

В зрачках Тимофея была затягивающая бездна. Чем дольше она смотрела, тем сильнее было чувство, что из нее выпивают душу.

Грежелик тонула в этих черных дырах, и только интуиция билась в истерике, умоляя девушку отвести взгляд.

Но у Милы ничего не получалось. Эти глаза гипнотизировали, голос завораживал, а медленные пасы руками обездвиживали.

Где-то в голове раздался тихий, проникновенный шепот Тимофея:

— Ну, где же ты его видела?

— Кого?

— Поттера, — Яковлев был раздражен. Движения рук потеряли мягкость и стали резче. Неожиданно резкий жест отвлек внимание девушки, и она вышла из под контроля.

Ее сознание захлопнулось, оставив на месте входа приставучую фразу: «I've got a summertime, summertime sadness».

Тимофей выругался, достал палочку и прошептал: «Забудь». Яркая вспышка разделилась на два огонька и потухла. Едва коснувшись виска Милы и лба Драгомира. Грежелек удивленно захлопала глазами, пытаясь сфокусироваться и собрать целостную картину происходящего.

— Простите, — у нее немного осипший и неуверенный голос, — Вы что-то спрашивали?

— Вы уже допили? Мы можем идти? — с самой приторной улыбкой процедил проводник.

— О да, — Малкович тоже пришел в себя.

— Тогда идем.

И опять коридоры, переходы, повороты и ни одной живой души.

Девушка шла за Яковлевым, пытаясь вспомнить, что же с ней происходило после того, как подали кофе:

«Так, кофе принес Яковлев. Это я помню точно. Затем... Я сделала пару глотков, а дальше туман. Значит, что-то в этот промежуток происходило что-то важное. Вопрос в том, что именно».

Девушка смутно помнила два зрачка и руки. Она раз за разом возвращалась к этим жестам. Однако, каждый раз, когда ей казалось, что сейчас вспомнит, голова просто взрывалась от жуткой боли.

— А вот и ваш номер, господа, — вывел из задумчивости Милу голос Тимофея.

— «Ваш»? — переспросил Малкович.

— Конечно! Вы будете здесь жить.

— Хм, я догадался, что не умирать, — съязвил Драгомир, — что значит «ваш»? Мы будем жить в нем вдвоем?

— Эм... — кажется, Тимофей оказался в затруднительной ситуации, — ну, да.

Малкович фыркнул, Мила закатила глаза. Перед молодыми распахнулась дверь, и девушка вошла первой.

Огромная бело-лазурная комната с тремя окнами, выходящими на величественные леса. Вся мебель из светлого дерева ассоциировалась с романтичностью и нежностью. Легкие белые с коричневыми и синими цветами придавали комнате воздушность и легкость.

У камина удобно расположились два кресла и журнальный столик.

Вдоль стен вытянулись книжные стеллажи. Грежелек подошла к одному из них и провела пальцем по корешкам книг: Толстой, Гоголь, Грибоедов, Есенин, Аксаков и Булгаков соседствовали с такими писателями, как Скотт, Дюма, Шекспир, Голдинг, Мураками и Сэридзава.

Малкович, обводя взглядом номер, поморщился при виде ажурных бело-голубых кроватей с резными ножками и пышными ажурными подушками, но очень воодушевился, заметив музыкальный центр.

Над техникой висела книжная полка. Драгомир присмотрелся и увидел, что вместо книг на ней музыкальные диски: Дебюсси, Бах, Гайдн, Моцарт, Прокофьев, Россини, Пуччини, Брамс и Шуберт были перемешаны с Led Zeppelin, Queen, Pink Floyd, The Ramones, Janis Joplin, Rolling Stones и The Beatles.

Однако венцом обстановки оказался белоснежный рояль в центре комнаты.

Малкович благоговейно пробежался пальцами по клавишам, чувствуя давно забытое покалывание в пальцах.

Мила пролистывала «Антрополог на Марсе» Сакса, когда услышала хлопок закрывшейся двери.

Яковлев ушел.

Тогда девушка бросила книгу на столик и, решив больше не сдерживать нахлынувшие эмоции, заплакала.

Гостимила забралась на кровать с ногами и закрыла лицо руками. Ее плечи слегка вздрагивали, а с губ срывались всхлипы.

Молодой человек растерянно взглянул на девушку, подошел к ней и сел рядом.

— Ну, тише, тише, не плачь.

— Кто тут плачет, дятел? Лично я выплескиваю эмоции, — девушка лихорадочно терла покрасневшие глаза.

— Ну конечно, не ты сейчас заливаешь слезами мою рубашку от Buckler.

Она покачала головой и всхлипнула:

— У меня дурное предчувствие. Очень плохое. Нам, кажется, светит только наногроб, и тот один на двоих. Малкович, я чувствую, что мы по уши в грязи. И мне очень, очень страшно.

Драгомир, не зная, что делать, обнимал ее за плечи, шептал какие-то утешительные глупости, а Мила рыдала. Лила слезы сначала у него на плече, а потом упала на колени. Грежелик всхлипывала, лежа на нем, но юноша не испытывал привычного отвращения — только желание помочь, успокоить, утешить. До него постепенно доходила вся нелепость ситуации: из-за какого-то безумного психопата он и Гостимила застряли в какой-то «сверхсекретной» лаборатории, и никто не знает, выпустят ли их отсюда.

Драгомир откинулся назад и, только коснувшись затылком одеяла, понял, как он устал. Молодой человек прислушался к дыханию лежащей у него на коленях девушки. Ровное. Она спит.

Малкович закрыл глаза, и Морфей принял его в свои объятия.

В кабинете царил ненавязчивый полумрак, рассеиваемый лишь миганием приборов. На стуле перед мониторами сидел мужчина, устало потирая глаза.

Мягкая тишина убаюкивала. Яковлев широко зевнул и отпил крепкий кофе.

Впереди еще целая ночь наблюдения за двумя прибывшими.

Он откинулся на спинку стула и потянулся. Внезапно его левое предплечье пронзила острая боль.

Все мысли улетучились, оставив место лишь всепожирающему горению.

Тимофей баюкал руку, зажав метку.

— Ну, что? Это они? — над ухом Яковлева раздался тихий шипящий голос.

Опять стало страшно. По спине поползли мурашки, а в двери сознания ломились. В голове раздавался стук, а потом жестокий шепот. Мужчина хладнокровно и старательно перемешивал образы, стремясь скрыть свое сочувствие прибывшим ребятам.

— Н-не знаю, мой Лорд. Никаких отклонений не замечено: колебаний температуры нет, повышения напряжения в электросетях — тоже, внезапных изменений плотности воздуха не наблюдается.

— Хорош-шо. С-следите за ними.

— Да, мой Лорд. Несомненно, мой Лорд.

За спиной Яковлева раздался хлопок трансгрессии, и он отпустил горящее предплечье. Обессилено опустился на стул перед многочисленными мониторами.

В голове было пусто. Тимофею захотелось помолиться.