Ромашковый чай (джен)

У всего в мире есть своё время.

Пахарь выходит на поле с первыми лучами солнца, ярмарка открывается в полдень, а ведьмы да нечисть силу обретают после заката солнца, когда небо расцвечивается звёздами, а в кустах начинают заливаться лоськи, уютно пожёвывая жвалами.

К тому времени Негомира была уже полностью готова и, по своему собственному мнению, чудо как хороша. Волосы — словно сама ночь, голубыми лентами перевитая, глаза синим пламенем горят, кожа снега белее, а губы алые пухлые к грехопадению так и манят.

Не девица — загляденье!

— И чего стараюсь? Он же на задних лапках прыгать будет, коли хоть толстая и лысая приду, — покрутившись перед зеркалом, вздохнула ведьма. — Да даже коли рябая. Или в платье драном. Но нет, надо, чтоб красавица… Хороша я, а, Фелька?

— Хороша-хороша, — дракончик, свешивающийся с потолочной балки, отмахнулся хвостом. — А как уйдёшь — вовсе краше всех будешь. Спать мешать перестанешь, тише станет, спокойнее… Благодать.

— Язва. В другой раз бока толстые отлёживать будешь, — Негомира надела лёгкую накидку. Лето выдалось тёплым, но по ночам с реки тянуло влагой и холодком. — Дело у меня к тебе есть.

— Какое ещё дело?

— Очесь важное! — передразнила Негомира недавнего гостя, хмыкая. — Слазь, говорю.

— Яйца курьи зажала? Зажала. Неделю назад непотребный бант на хвост цепляла? Цепляла. Я злопамятный. Я предупреждал.

— Сало стащил? Стащил. Дочь мельника окрутил? Окрутил. Эти долги я тебе списала, но могу новые начислить, — в тон ответила Негомира, задрав подол юбки и в последний раз на расписные сапожки полюбовавшись. — Так что не филонь.

— Злая ты, ведьма, жестокая.

— Давай-давай, обращайся мне в строгого папашу. Поиграем с кузнецом-молодцом…

Горемычно вздохнув, но никого тем не проняв, спрыгнул дракончик с печки, телом змеисто изогнувшись, стукнулся головой о пол дощатый, да оборотился мужиком бородатым поперёк себя шире. Пригладил кафтан красный, щеголевато усы сомьи подкрутил, да взглядом жёлтым ведьму смерил, юным голосом вопрошая:

— Сойдёт, аль не похож?

— Голос, голос поправь, — придирчиво ответила ведьма, скептично приподнимая чёрны брови. — Картуз на макушку. И что это за попытки шею об пол сломать? Как дитё малое!

— Это называется творческий подход, да будет тебе известно. Я, быть может, по жизни героем сказок стать хотел? — пожурил Фелька грубоватым тембром.

К ведьме он попал ещё яйцом сорок лет назад, да случайно в котёл ведовской свалился сразу после вылупления. Уж чего там Негомир по пьяни намешал, то и сейчас вспомнить не получалось. Помнилось лишь, что медовуха у лесных духов ядрёная в тот год удалась, да такая, что враз до детей человеческих допиться можно.

Нет, получив на руки ошалело хлопающее глазами дитё, некогда бывшее активной ящерицей, Негомир протрезвел сразу же и стал Негомирой, позорно дезертируя в сознание. Но факт оставался фактом.

В тот день Негомира стала матерью, пусть и приёмной. Впрочем, за столько-то лет можно было привыкнуть делать невозможное.

— Купец-деловец, на ярмарки ходец, сказок жилец… Не годится, — подумав, помотала головой ведьма. — Давай колдуна.

— Колдуна? На кой?

— Надо. Чтоб нос крючком и халат заморский! Только без стуканья об пол, будь добр. Мне пол жалко.

Фыркнув, Фелька послушался, стряхивая неугодную личину, словно та была облаком мороси. Рыжая копна волос рассыпалась по плечам, на висках две косицы легли, а лоб тесьма перехватила. Кафтан стал мантией расшитой, а сапожки красные — тяжёлыми ботинками с загнутыми вверх носами. Тощий колдун получился у Фельки, не толще жерди в куцем заборе. Не силой такой возьмёт, а лишь мастерством колдовским: нахмурит густые брови, цыкнет торчащим зубом, поведёт горбатым носом, и обратится пыль в замок колдовской, а вороны — в слуг верных.

В самый раз.

— А если чёрта? — задумчиво нахмурилась придирчивая ведьма. — С чёртом он точно дружбу водить не пытался!

— Определись уже, женщина, — возмутился ученик, скрещивая руки на груди. Своим обликом он явно был доволен. — Чёрт-колдун-купец, какая ему разница-то? С колом в штанах от твоих травок ему сам чёрт братом станет, а утопленник — лучшим собутыльником, лишь бы до тела девичьего добраться.

— Это была ромашка. Никаких травок, чистая магия, мой нерадивый ученик — усмехнулась Негомира, обходя «колдуна» по кругу. — А знаешь, может, и эта личина ничего. Ну-кась, взгляд построже! Плечи расправь, брови сведи, грудь колесом. Вот, другое дело, ябдала. Страху на него напусти, а до тела девичьего — не допусти! Пущай натерпится, а то ишь, удумал… Ведьму приручить!

— Страху напустить?

— Ага.

— То есть, мне его попужать? Или просто дрыном поколотить и искрами за жопу ужалить? Гениальный план, — иронично поддержал её Фелька. — Так он навсегда запомнит, что с ведьмами связываться негоже. И нам на порог плевать не вернётся.

-Дрын — это пошло. Отправь его грызака мохнатого заседлать, травку какую магическую сыскать… Да и вообще, погоняй в своё удовольствие. Авось, сам придёт виниться, когда поймёт, что время на исходе, а на колу ведро не вертелось, молодка не стонала.

— А сама что? Не погоняешь?

— Несолидно.

— И от меня ты не отстанешь?

— Не отстану. И про дочь мельника напомню, учти.

— Нет у тебя сочувствия к поколению молодому, Мира, совсем нет, — вздохнул Фелька, кивая.

— Не-а, нету, — радостно согласилась ведьма, дёргая оное поколение за прядку и смешливо улыбаясь. — Хм, а может, мужем мне будешь?..

— «Ябдала» реализуй в другом месте, — тот час открестился Фелька, заторопившись к выходу. Несмотря на свою драконью ветреность, совращать Негомиру он даже и не пробовал. — Пошли уже, пока твой ухажёр к соснам приставать не начал, да на луну выть.

— Да уж, сосны стоит пожалеть, — серьёзно согласилась та.

Ей бы на метлу вскочить, да с ветерком домчаться до опушки… Но от этой мысли Негомира отказалась едва ли не раньше, чем она возникла. Не хотелось возвращаться к дурным воспоминаниям и дохлым курам. Кстати, о курах…

— Надо бы тушку забрать, — вспомнила ведьма уже на крыльце. — Сбегаешь?

— Умертвием-пташкой волосы украсишь, али женишку в качестве подарка понесёшь?

— За аксессуар сойдёт вычурный. Ясен-то вокруг меня будет увиваться в любом случае, хоть с курицей буду, хоть с блохами, — Негомира пожала плечами. — Не лишаться же из-за одного идиота диетического мяса…

— То есть, ты её жарить на костре будешь, пока я Ясена гонять буду?

— Ну не терять же время! Вместе потом и скушаем.

— Вот сама за ней бы и ходила, в таком случае, — проворчал Фелька, но в сарай пошёл, заметая полами мантии пыль дороги.

— Не сутулься! Шаг ровнее! Колдун ты, или погулять вышел?!

— Ты не моя настоящая мать!

— Молчите, папа.

Негомира хмыкнула. Не дожидаясь Фельки, она лёгким шагом направилась к оговорённому месту — полянке примечательной, где дуб поваленный лежал и гнил вот уж который год. Удобное местечко было, и до речки всего-то десять минут вприпрыжку, и до поля лесом пройти можно, и по грибы тропинку выбрать. И до сеновала заброшенного пятнадцать минут ходу.

В общем, самое то для свиданий.

Долго идти пришлось, пусть дорога под ноги так и стелилась — темнота ведьме не страшна была, да и света было достаточно. Через всю деревню, местных поздних забулдыг до голосистости напугав очами ведьмовскими, синими углями светящимися, потом вдоль оврага и через холм, упорно пытающийся проплешины осинками зарастить. Увы, молодые деревца регулярно срезались для веников на местный праздник. Лысым это, конечно, холм не делало, но ид был всё равно удручающий.

Полянка с бревном-дубом как раз за холмом и таилась.

А вместе с ней таился и нетерпеливый желатель златой щуки, приплясывающий у искорёженного пенька. Да так лихо приплясывающий, что даже не заметил, как за спиной, траву шагами не тревожа, появилась чернокосая девица.

— Здрав буде, добрый молодец, — пропела Негомира, и Ясен вздрогнул, замирая, словно застигли его слова за чем-то непотребным. И вздрогнул ещё раз, как шлёпнула его по плечу дохлая курица.

— Здоровья и тебе, деви-иц… а-а? — рассмотрев, чем же именно его пришлёпнули, Ясен подавился заготовленной сладкой речью, мгновенно сбледнув с лица. — Шо за… диво-дивное? Это дар сердешный?..

Судя по тону, молодец это диво-дивным не считал, более того, всерьёз сомневался в ценности такого дара.

— Это не дар, — ласково пояснила Негомира, плечи широкие обнимая, да мягкостями завораживающими к подрагивающей спине кузнеца прижимаясь. Курица подпрыгнула на плече, словно тоже желала приобщиться к таинству совращения. — Это романтический ужин, что ты изволишь мне приготовить.

— Э-ээ… ужин?

— А то. Соберёшь костёр, ощиплешь куру, выпотрошишь, да в угольках запечёшь. Вку-у-усно будет, прямо осчастливишь меня, друг сердешный.

— А-а… а может мы того, энтого? — неуверенно протянул «друг», косясь то на сомнительный романтический ужин, то на свой пах. Заговор ведьмовской в силу вступал постепенно. Томление в штанах Ясен почувствовал, едва солнышко за горизонтом скрылось, и уже даже успел разок в кустах задержаться. — Любовию одной сыты будем, а?.. Кто ж на ночь глядя кур щиплет!

— Иди за дровами, — отчеканила ведьма, мигом растеряв кошачью ласковость. Судя по ощущениям, даже грудью боднула, вынуждая сластолюбца охнуть и засомневаться в мягкости женских персей. — А там и о любовном костре подумать можно.

Наверное, Ясен бы возразил. Но как обернулся, взглядом встречаясь с углям-глазами, как вспомнил совет ведьмы старой, так и вздохнул, плечами поникая.

— Всё ради тебя, голубушка…

Негомира и брошенная курица остались на полянке. Курица — лежать, доступно раскинувшись на травке, ведьма — сидеть на корявом пеньке, изящно отклонившись чуть назад и ногу за ногу закинув, так что из-под подола длинной юбки носки сапожек маняще выглядывали.

По окрестному лесу Ясен шатался, что медведь средь вьяльной зимы, грызак после сытого ужина. Шуршал, бурчал, ветки ломал, вздыхал, сопел — в общем, гарантированно распугал собой половину окрестной живности. Негомира на своем пеньке только ножкой покачивала, шнуровку рубашки теребила, да вздыхала томно, покусывая пальчик и бросая на кузнеца проникновенные взгляды. Удалец-молодец то и дело про хворост забывал, да кошаком весенним на носки сапожек и на перси женские косил без конца.

Костёр, впрочем, собирал он и того хуже. В деревенской закалке Ясена сомневаться не приходилось, но мысли молодца были слишком далеко от сучков да веточек. Сильные мускулистые руки подрагивали, когда мастерил он огневой шалашик, а колени сжимались, словно надеясь этим сдержать позывы тела. Увы, созерцание ленной ведьмы, беспечно сидящей на пеньке, уже было достаточной причиной для сладостного напряжения в паху.

По прикидкам Негомиры, Ясен уже должен был ужом извиваться и к дуплам в деревьях приставать. Но молодец держался, потея висками и громогласно сопя.

Это почти заслуживало уважения.

Если бы не помнить о словах Ясена в избушке ведьминской.

— А брёвнышки, брёвнышки где?! — возмутилась Негомира, округлым плечиком в темноте поведя.

— Якие ещё бревнышки? — тоскливо вопросил Ясен, поднимая далеко не ясные глаза.

— Толстые, крупные, твердые... Сухие!

— Зачесь? — голос молодца, и без того хрипловатый, натужно засипел. Видимо, образно он думал о чём-то другом толстом да крупном.

— На хворосте-то кура не упечётся, дубинушка пустоголовый!

— Но где ж я тебе, голубушка, брёвнышки-то найду?!.. Час-то поздний, топора нема!

— Ну… в деревню сбегай, ежели здесь не найдёшь, да принеси. А я покудова к нашему шабашу чуть-чуть подготовлюсь…

Словно указывала на способы оной подготовки, ведьма потянула за конец ленты, что удерживала на тонкой талии корсет, мгновенно приковав взгляд. Ещё чуть-чуть, и у Ясена глаза не хуже ведьмовских засветятся!..

— А, може, ну их?.. — совсем грустно спросил он, шумно сглатывая. — Ну куру, ну брёвнышки, любовию одно…

Негомира просто сверкнула глазами, от чего Ясен мгновенно сдулся.

Перечить ведьме у деревенского парня рука не поднималась. Будь иная молодка какая — схватил бы за бока налитые, да в кусты под хохот протестующий потащил бы, а эта… проклянёт ещё, неделю потом чесаться будешь, а то и вовсе петухом чёрным обернёт, да в суп пустит.

Может, ну её вовсе?..

На свою беду, Ясен совершенно точно знал, что сегодня никаких иных молодок ему не предвидится. Все были мужними, девицы на выданье веником непрошенного хахаля пошлют, а родная и безотказная по своей участи жена и вовсе к матери уехала. За оставшиеся десять часов до соседней деревни, может, и добежишь, да коли если тёща любимая свечку у кровати держать будет — а она будет — то и вовсе ничего не поднимется даже при двойной дозе ведовских травок.

Выбора не было.

Массивная и понурившаяся фигура снова скрылась в лесу.

— Ты его загоняешь, — скептично доложил Фелоний, так и не сбросивший невидимость. В голосе дракончика буйным цветом росло недовольство. — И мне ничего не достанется.

— Костёр разводи, папочка, — ведьма хмыкнула, ворот рубашки ослабляя. — Сейчас вернётся, и можно поужинать, да под рюмочку… А потом и тебе раздолье.

С этими словами она повела над куриной тушкой рукой. Мерзко пахнуло палёным пером, огонёк, казалось, по траве застлался — и в следующий момент тушка уже радовала глаз голыми боками и разверстым чревом. Голова тоже исчезла в неизвестном направлении.

Кажется, ведьма просто заменила имеющуюся курицу на припасённую, что в леднике домашнем лежала.

На такое позёрство Фелька только фыркнул скептично, да в воздухе щелчок пальцев раздался. Вспыхнул хворост тот час, словно облили его чем горючим да лучину поднесли, занялся радостно.

— Приготовишь, пока бегает, али мне самой взяться? — спросила ведьма тоном «выучился чему, ученик, или так и будешь сливки красть?».

— Мес-сто женщины у печки, а мужа статного — на печке, — с шипящей ехидцей отозвался ученик деревенской поговоркой. — Отец я тебе, али не отец?

— Вот и корми дочь единственную, — парировала ведьма, поднявшись с пня, и расстелила у костра, прямо на траве, покрывало ночи. Провал темноты прямо посреди поля кого и напугать мог, а Негомира смело на нём вытянулась, машинально тренируя зовущую улыбку. — Балуй, цветочек аленькый из дальних краёв привози, с царевичами заморскими совместно.

— Вот мне делать больше нечего? — почти риторически вопросил колдун-ученик. Курица, даром что уже давно дохлая, в воздух вспорхнула, в горшочек глиняный ныряя.

Травами пахнуло, уксусом виноградным, редким, да сверху крышечка примостилась.

— Вот когда угли будут, тогда и зови. Не боишься, что ухажёр не вернётся, под березками нужду молодецкую справив?

— Вернется, — ухмыльнулась ведьма, задумчиво в сторону деревни глянув. — У него ж самое ценное на кону, достоинство его единственное, мужеское. Как тут сбежишь-то?

— Злая ты, Негомира. Недобрая. Чем он, окромя этого достоинства, авторитет себе зарабатывать будет?

— Так он ж кузнец, — охотно подыграла ведьма. Членовредительствовать она не собиралась — во всех смыслах слова.

— Кузнец… по юбкам он ходец, а не кузнец. Кинжал я ему давал наточить, так он его ещё больше затупил!

— А сам-то чего не вострил?

— Колдунство, да будет тебе известно, не укрепляет социальные связи с населением, — насмешливо заметил Фелька. — Ну, заточу я магией кинжал. Ну, приманю я связку копчёных ящериц из торгового обоза. Так и вовсе можно в подвале жить, на белый свет не выходить, людей чураться, новостей шугаться. Но чем я тогда буду лучше того же домового? Социальность, Негомира, это то, на чём зиждется человечность.

Женщина ответила ему задумчивым взглядом. И ведь было, о чём задуматься-то. Фель человеком не был, и человечность в его отношении имела значение чего-то инородного, чуждого ему. Должно быть, дракону, пусть и мелкому, трудно пришлось. Человеком стать не каждый может, а некоторые — и не должны.

Фелька, из яйца когда вылез, так и должен был оставаться ящерицей всю свою жизнь. Порода такая, специфическая.

Да не случилось.

— Когда же ты у меня мудрым таким стать успел? — Негомира легла на спину, на звёзды глянула. На неё нечасто находили приступы меланхолии, но всегда это происходило неожиданно — от случайного дела, слова, даже мысли. — Недавно ведь ещё в пелёнки нужду справлял, да ревел, как десяток медвежат некормленых…

— А что, соскучилась уже по времени тому? — ехидно уточнил Фелоний. — Как говорят бабы местные? Роди, и сразу скучно быть перестанет, и томление душевное на спад пойдёт.

— Не жалуюсь, — ведьма головой покачала. — Вот как придет время дар ведьмовской передать, тогда и подумаю о детях... И то бабка надвое сказала. Придумал ты, что с кузнецом делать?

— Хе-хе, — ответила на это пустота голосом Фельки-колдуна.

Деревенских дураков он любил. Шутить над ними было весело.