Замкнутые системы (гет)

Ты идёшь по узкому парапету, периодически взмахивая руками в попытке удержать равновесие и порой разворачиваешься на месте или пытаешься вальсировать, едва не падая с него. Смеёшься, рассказываешь о новых выставках, недавно открывшейся кондитерской, делишься соображениями по поводу того, как ещё можно было бы использовать, помимо прямого назначения, робот Да Винчи, и всё это почти одновременно, перескакивая с темы на тему, обрывая себя на полуслове или, после некоторых моих комментариев, делая красивые стройные логические выкладки. И тогда ты словно подбираешься, движения становятся более плавными, походка более ровной, меняется даже голос, умеряя свою экспрессивность и становясь чуть ниже и более глубоким. Такие соскальзывания и кардинальные изменения обескураживают, нервируют, раздражают… интригуют.

По-моему, я начинаю заражаться безумием.

Парапет закончился, и я подал тебе руку. Ты легко спрыгнула, и, восторженно выдохнув «Хочу…» и мигом потеряв всю сдержанность, потянула меня к тележке со сладкой ватой, так и не выпустив руки.

* * *

Когда впервые за весь день от тебя не пришло ни одного сообщения, было довольно… странное ощущение. Не думал, что настолько успел привыкнуть к тому, что в любой момент дня или ночи может прийти смс, где ты делишься цитатами из книг, статей, разговоров, пересказываешь отрывки из разговоров прохожих и то, как они удачно подошли под твои мысли, присылаешь краткий обзор дня — «цитату дня», как ты это называешь, — или же делишься мыслями, которые, чтобы не обижать, можно назвать «полётом мысли непризнанного гения». Вопросы, которые вгоняют в ступор своей бессмысленностью или абсурдностью и резкий переход от них к делам насущным либо высшим материям. Бессистемные неожиданные ремарки, которые часто не зависят от только что обсуждаемой темы. А сегодня — ничего. К вечеру смутное беспокойство переросло в настоящую тревогу. На звонки ты не отвечала. Ни на первый, ни на седьмой. Может ты опять во что-то влезла, возможно, тебе нужна помощь, может с тобой что-то случилось. Или, может, тебе просто надоело, и ты решила таким образом избавиться от меня. Откладываю телефон подальше. Забыть, как очередной бессмысленный факт биографии, пожать плечами и побежать дальше. Насколько я понял, вполне в твоём духе. Ноющая, тупая всепоглощающая злость, когда хочется либо убить, либо убиться. Воздуха не хватает, на грудь словно что-то давит, цепляясь за стены, вываливаюсь на балкон, судорожно оттягивая ворот футболки, пытаюсь успокоиться и выдохнуть наконец, чёрт возьми. Солнечный луг вызывает очередной прилив злости, слишком много света-цвета-тебя, и я изо всех сил бью кулаком в стену. Боль немного отрезвляет, и в то же время приходит следующий образ — ледяная пустыня и метель. Холод. Скручивает приступом судорожного кашля, но вскоре дыхание выравнивается, тяжесть исчезает, а рука по-прежнему болит и кровоточит.

Когда сидел и обрабатывал сбитые в хлам костяшки, в голове не было ни одной мысли. Пусто и стерильно. Разве что одна: бинтовать придётся до кисти, меньше вопросов будет.

Прошло ещё два дня, и от тебя опять как ни в чём не бывало начали приходить сообщения. Несколько не отвеченных сообщений спустя ты предложила встретиться. А смысл?..

Когда на следующий день я пришёл на оговорённое место встречи, ты была уже там и, улыбаясь, разговаривала с кем-то по телефону. Заметив же меня, тут же свернула разговор и, размахивая руками, побежала ко мне, на ходу начав что-то рассказывать.

— Ты не отвечала на звонки, — обрываю. Ты замолкаешь и растерянно смотришь на меня.

— Ты злишься? — и улыбаешься, чёрт возьми, улыбаешься! Вздыхаешь и пытаешься меня обнять. — Со мной порой такое бывает. То забываю вовремя счёт пополнить, то просто злюсь на что-то и не хочу ни на ком срываться. Мне жаль, что так получилось, и что это тебя расстроило, — несчастные глаза, бровки домиком и никакой улыбки — настоящая показательная картина раскаяния.

— Не поступай так больше, — боже, как с ребёнком разговаривать приходится. — Хотя бы предупреждай.

— Обещать не могу, — и снова улыбка, но почти сразу спохватываешься и возвращаешь на лицо прежнее выражение. — Я постараюсь.

* * *

— А быстрее? — ты неотрывно смотришь на меня любопытным взглядом, отчего невольно тянет улыбнуться, а настроение неумолимо ползёт вверх, нетерпеливо ёрзаешь и краем глаза поглядываешь на показания приборов. — Сколько из неё вообще можно выжать?

— Уверяли, что на двести десяти километрах в час будет ездить уверенно, — твои глаза загораются нездоровым энтузиазмом, — но мы с такой скоростью ездить не будем.

— Почему? А хоть немного меньше? Хотя бы сто двадцать?

— Посмотрим на знаки. Что видим? Так что, уж извини, нет.

— Ну-у, так не интересно, — тянешь ты и, устроившись поудобнее, откидываешь голову на подголовник. И почти тут же снова вскакиваешь. — А ведь на магистрали нет таких жёстких рамок, так?

Порой, вот как, например, сейчас, я почти жалею, что пытался что-то тебе объяснять и чему-то учить.

— Если помнишь, я предложил отвезти тебя домой. Предложения продемонстрировать гоночные возможности машины не было.

— Но ведь предложил же. Только не говори, что уже жалеешь, — последнюю фразу ты уже бормочешь, растеряв весь энтузиазм и вновь откидываясь на сидение. — Ладно, не важно, — улыбаешься и тянешься к телефону, и вот уже на смену почти хорошему настроению приходит раздражение. С первых же встреч возненавидел эту твою привычку отвлекаться на кого угодно, на что угодно.

Хочешь скорости? Что ж…

Какое-то время едем в тишине: я мысленно выстраиваю маршрут, а ты слишком увлечена перепиской с кем-то, чтобы отвлекаться на ещё одну беседу. Азартно набираешь сообщение, улыбаешься, прикусив губу, и, казалось, настолько поглощена процессом, что не обращаешь внимания на окружающую обстановку. Ещё через несколько поворотов всё же отрываешься от экрана и удивлённо оглядываешь пейзаж.

— Ой, а где это мы? Какие интересные дома! — вертишься, пытаясь разглядеть как можно больше.

— Просто решил, что лучше будет поехать другой дорогой, — не думаю, что тебе нужны объяснения, и всё же.

Новым сообщением светится экран телефона, но ты слишком здесь-и-сейчас, чтобы отвлекаться, и от этого в груди разливается глухое удовлетворение. Не отвлекайся, не ускользай, будь со мной.

Постепенно увеличиваю скорость, и ты, уже не успевая следить за сменой пейзажей, немного удивлённо и с любопытством смотришь то на меня, то на спидометр.

— На этом отрезке нет фоторегистраторов, — поясняю, и ты предвкушающе улыбаешься, а глаза загораются азартом.

— Что ж, не буду вас отвлекать, господин пилот, — невольно улыбаюсь, а ты расслабленно откидываешься на сидение, продолжая бросать любопытно-азартные взгляды.

Идём почти на максимальной, и так же, не сбавляя скорости, точно вписываюсь в поворот, почти сразу за ним — второй, немного сбавляю на извилистом участке дороги, после чего плавно сбавляю скорость до разрешённых значений.

— Ты псих, — выдыхаешь ты, и от восхищения в голосе и глазах перехватывает дыхание. — Повторишь как-то?

Фыркаю и не могу сдержать улыбку.

— Посмотрим.

* * *

— Слушай, может, хотя бы когда не на работе снимешь галстук? Мне, конечно, нравятся мужчины в галстуках, но не стоит лишний раз меня провоцировать.

Смеёшься; а что если?..

Медленно развязываю узел галстука, пристально глядя тебе в глаза. Ты не отводишь взгляда, скулы слегка покраснели, зрачки расширились, быстро облизываешь губы кончиком языка, и хочется повторить его путь своим, коснуться губами твоих губ, укусить, утвердить своё право на тебя, присвоить. Ты наклоняешься через столик, я немного подаюсь к тебе, и ты переводишь взгляд на развязанный, но до конца не снятый галстук и осторожно тянешь за его конец.

— Кельвин? А я голову ломала…

Я могу собрать на колене пушку Гаусса, доступно объяснить теорему Пуанкаре, спрогнозировать изменение динамики цен на нефть и акции каких новых компаний перспективнее скупать, но предугадать, что именно в следующую секунду может привлечь твоё внимание... И от этого накрывает неконтролируемым весельем с лёгким флёром злости. Перед этими чудесами соскальзывания мышления чувствуешь себя почти беззащитным, и это неправильно, раздражающе… завораживает. Слишком много неизвестных, и слишком интересна возможность угадывать правильно, и уже сложно заставить себя остановиться.

И глядя на то, с каким сосредоточенным лицом ты пытаешься повторить узел, чаша весов настроения всё же склоняется к веселью, и когда ты в очередной раз потянулась перевязать галстук, я перехватил твою руку и легко коснулся её губами.

— Ты чудо.

— Ты имел в виду чудовище? — хитро сверкаешь глазами и довольно улыбаешься.

— Я этого не говорил.

— В мыслеэфир хорошо транслируешь, — скучающее выражение лица, неопределённый жест свободной рукой — и всё же не можешь не рассмеяться.

То ли попытаться упорядочить, вычислить, то ли принять, как живой генератор случайных чисел с распределением внимания по закону Мерфи. Слишком заманчиво.

* * *

Разбрасываешься улыбками, как мелкими монетами, увидев кого из знакомых-друзей-«просто очаровательных личностей», бежишь с ними обниматься, кто-то из них обнимает тебя, целует, а ты не только не возражаешь, но и принимаешь как само собой разумеющееся и улыбаешься, смеёшься и кокетливо бьёшь по рукам тех, кто, по твоему мнению, слишком заигрывается. А мне хочется эти руки переломать. Избить их обладателей до потери сознания, до хруста костей под кулаками, чтобы никогда и не приближались к тебе, чтобы не смогли тебя у меня забрать. Вот только тогда ты на этого пострадавшего ещё больше вешаться будешь.

Забрать тебя себе полностью и безраздельно. Чтобы у тебя был только я, чтобы нуждалась ты только во мне, и никого кроме нас.

Ты обнимаешь меня за руку, и, прощаясь, тянешь дальше.

— Кто это был?

— А, так, — неопределённо улыбаешься, и несколько секунд и вопросительно поднятую бровь спустя продолжаешь, — мы как-то весьма неплохо проводили вместе время, ничего интересного.

Зато спросить, отношусь ли я к той же категории — более чем интересно.

Вот только недоумённый взгляд и ложь в ответ не хочется.

* * *

Ты мирно дремлешь, свернувшись клубочком на кровати, а я сижу на балконе и сигаретой лопаю воздушные шарики.

Накатывает какое-то немного истеричное веселье, и очередная глубокая затяжка оседает никотиновой горечью на языке. Я почти ненавижу тебя за то, во что ты меня превращаешь, с какой лёгкостью перекраиваешь, а потом дымом уносишься в неизвестном направлении. Это похоже на кошмар. Нет выхода, нет времени, ничего и никого нет, кроме тебя, но и тебя нет. Убегаешь, ускользаешь, утекаешь сквозь пальцы, танцуешь искажённым отражением на стекле, смеёшься перезвоном колокольчиков на двери кондитерской, бежишь рябью по воде, налетаешь с объятиями порывом ветра и улыбаешься солнцем сквозь листву. И от этого выворачивает наизнанку, выворачивает мыслями, желаниями, задушенным криком и едва живой надеждой. Тянет пустота в груди, болит и ноет, затягивает в себя, заманчиво обещая оставить после себя Ничто.

Убрать тебя из головы, выдрать из памяти, стереть, забыть, но ты пробралась в мысли, под кожу, бежишь с током крови по венам, заполняешь лёгкие вместе с воздухом, став его неотъемлемой частью. Невероятным образом став частью меня. До отпечатков твоих пальцев на извилинах моего мозга. Как яд по венам, как наркотик, отказаться от которого нет ни желания, ни сил. Ужасно, раздражающе… прекрасно. Зависимость сильнее наркотической, полуосознанная, острая, кислотой разъедающая изнутри.

Окурок летит в окно. Да пошло всё к чёрту.

* * *

Странно серьёзное при всей твоей легкомысленности отношение к карточным долгам оказалось невероятно удачным. Почти паника сменяется нервозностью, но ты перестаёшь отступать, позволяя завязать повязку на глаза, и только сильнее обычного вцепляешься в мою руку, льнёшь ко мне, чутко реагируешь на то, как я тебя веду в танце, откидываешься на руку всего от того, как я ближе притягиваю тебя к себе и немного меняю положение руки на талии, и от этой покорности ведёт, пьянит сильнее алкоголя, накрывает волной и откатом отдаёт тёплом в груди.

— Неплохо получилось, согласна? — ты довольно мурлычешь, расслабленно прижимаешься ко мне — видимо, танцы действительно подействовали успокаивающе — и уже тянешься к лентам повязки, но я перехватываю руку и целую её. — Это ещё не всё. Идём.

Когда мы кое-как доходим до машины, и раздаётся звук блокировки дверец, ты дёргаешься и нервно улыбаешься.

— Можно вопрос?

— М-м?

— А пакет мне не полагается? Телефон конфискован, повязка на глазах и везут в неизвестном направлении, тут только пакета на голове и наручников — чтоб наверняка — не хватает, тебе так не кажется?

Фыркаю и накрываю твою руку, нервно отбивающую ритм по приборной панели, своей. «Всё в порядке, я тут», — хочу сказать, но тут в кармане пиджака звонит твой телефон, и ты сразу же отвлекаешься, просишь «последнее желание» и прочие глупости и упрямо тянешься за телефоном. Раздражённо сбрасываю вызов и, не глядя, бросаю назад, подальше от себя, чтобы не разбить его в хлам, чтобы больше не на что было тебе отвлекаться.

А потом мы приезжаем на место, я помогаю тебе выйти из машины, и ты, уже не предпринимая попыток избавиться от повязки, пытаешься получить максимум информации другими способами. Смешно поводишь носом, принюхиваясь, чутко прислушиваешься к окружающим звукам, а через несколько шагов разуваешься и осторожно шагаешь вперед. И всем этим настолько напоминаешь кошку на новой территории, что губы невольно растягиваются в улыбке.

Ты, радостно улыбаясь, разворачиваешься ко мне, и я тебя обнимаю.

Судя по восторгу в твоих глазах, сюрприз удался на славу.

Пять дней мирка на двоих.

…забытый телефон так и остался лежать на заднем сиденье машины.

* * *

Восемь дней. Бывало, что ты, опять не предупредив, исчезала дня на четыре, или же предупреждала, что, возможно, пропадёшь на неделю, появляясь при этом уже на следующий день. Эти же дни от тебя не было слышно ничего. Звонки и сообщения игнорировались, дома тебя, похоже, не было, консьерж не мог вразумительно ответить, когда видел тебя в последний раз, и никого с твоими данными или внешностью в моргах и больницах. Радует, безусловно, но зная насколько это не показатель, успокаивает не сильно. Оставив консьержу записку для тебя и попросив позвонить, как только ты появишься, направляюсь к себе.

Ч-чёрт… знать бы точно, что с тобой всё в порядке. А так хоть объявления на столбах расклеивай или заявляй об исчезновении.

А потом во время обхода твоих любимых кондитерских и кафе и опроса персонала увидел тебя с одним из тех, кому ты так радостно бросалась на шею и называла своими «хорошими друзьями». Вы мило сидели за столиком в углу, он кормил тебя с ложечки твоими любимыми пирожными, целовал тебя в нос, а ты смешливо морщилась и в перерывах между порциями что-то рассказывала, экспрессивно жестикулируя. Настоящая идиллия.

Быстрым шагом из кафе: на улицу, на воздух, подальше отсюда; зажигалка чиркает вхолостую и едва не летит вслед за сломанной сигаретой. Глубокая затяжка и медитативные образы. Закрыть глаза — затяжка — задержать дыхание на три секунды — выдох.

Шесть сигарет и два квартала спустя желание вернуться и методично избить этого «друга» до кровавого месива почти стихает. Забрать тебя, оставить только для себя, запереть и никуда не отпускать — нет. Перманентное, привычное, оно только время от времени становилось сильнее, как сейчас, но уходить не желало, занозой сидело в груди, тянуло и ныло, только больше раздражая.

Ещё три дня, которые прошли в работе и глухом раздражении, когда, возвращаясь к себе по дороге через парк на другом конце аллеи вижу тебя.

Ты медленно идёшь, запрокинув голову к небу, и нервно дёргаешь кисточки шарфа. Девять шагов и две глубокие затяжки спустя, ты, словно почувствовав мой взгляд, оглядываешься по сторонам и, заметив меня, расцветаешь яркой улыбкой и бежишь навстречу. Я продолжаю стоять, окурок прицельно летит в урну, а ты сбиваешься на шаг, улыбка на секунду увядает, почти сразу же расцветая вновь, но более мягкой и хитрой. Останавливаешься в полутора шагах от меня, раскачиваясь с пятки на носок.

— Всё же постоянство бывает удобным.

— Ты не отвечала ни на звонки, ни на сообщения.

Прекрасное приветствие, как обычно. Все силы уходят на то, чтобы не сорваться здесь и сейчас, а ты беззаботно пожимаешь плечами и улыбаешься, чёрт возьми, улыбаешься! пока не подходишь вплотную.

— Не надо меня на поводок садить! С какой вообще радости я должна перед тобой оправдываться?!

— Действительно, — остаётся только развернуться и как можно скорее уйти, пока держатся остатки самоконтроля.

Возвращаюсь за машиной и, стараясь не сбиться с ритма дыхания, оставляю только мысль как можно скорее добраться до дома. Периферия сознания отмечает факт звонков телефона, но сейчас важно только добраться, остальное потом.

Дверь квартиры надёжно отрезает от внешнего мира, и уже, казалось бы, можно выдохнуть, как снова раздаётся звонок телефона, который прозвучал похоронным маршем самообладанию.

Телефон летит в стену, бумаги рвутся, комкаются и летят во все стороны, как и осколки стёкол шкафов, обломки пластика; опрокидываю и разбиваю стеклянный кофейный столик, крушу всё, что попадается под руку, бью зеркала, надеясь задушить крик, который всё пытается вырваться наружу, душит, разрывает изнутри, царапает глотку и обжигает глаза.

А потом лежу на полу разгромленной квартиры, отстранённо глядя на кровоточащие руки с осколками стекла в ранах, и слушаю тишину, непривычную после звона стекла, треска рвущейся ткани и грохота ломающейся мебели. Словно оглох. Крика больше нет, как нет и ни одной мысли. Только тянущая пустота внутри.

И безумно хочется курить.

А ещё чуть позже снова появляешься ты. Настойчиво звонишь в дверь, но, не дождавшись никакого ответа, начинаешь говорить. Чертовски мило с твоей стороны забыть про ключи. Попутно зацепившись за торшер на полу и с трудом удержав равновесие, иду к двери, чтобы в полной мере оценить очередное представление. Тихо стучишь в дверь и медленно продолжаешь излияния.

— А ещё я трусливая сволочь, знаешь же? Чуть испугаюсь — сразу мозги отключаются и рефлекторно пытаюсь распушить перья и ужалить побольнее. Говорю много чего такого, что на самом деле не думаю, а потом разгребаю. Прости меня, пожалуйста.

Кое-как добираюсь до двери и распахиваю её, не убирая руку с ручки, чтобы лишний раз не беспокоить повреждённую кожу.

— Нечему отключаться. Зачем ты пришла?

От тебя разит алкоголем, сильно пошатнулась, едва не упала, когда я открыл дверь, с трудом держишься на ногах. А глаза-то трезвые. Невольные факты на периферии сознания, как звонки немного раньше, — кстати, надо будет купить новый телефон, — или писк комара сквозь дрёму.

— Хотела, чтобы ты знал.

— Всё сказала?

— Чтобы ты знал, что ты — самое прекрасное, что когда-либо было в моей жизни. Что бы я ни говорила, может, в это сложно поверить — но это так. Ты невероятно мне дорог. Настолько, что это почти страшно. Я задыхаюсь без тебя, но и с тобой мне порой не хватает воздуха, но плевать, без тебя намного хуже, так я могу вывернуться, что-то придумать, а без тебя ничего не помогает, и когда я это поняла, стало действительно страшно, а ещё интересно: сколько я протяну без тебя. Это было похоже на ломку. Плохо морально и физически. Как видишь, больше одиннадцати дней не выдержала. Не хотелось терять тебя из-за своего глупого страха. Ну или хотя бы чтобы ты знал. Вот теперь — всё.

Иногда я действительно думаю, что всё это бессмысленно. Мне всегда будет тебя не хватать, а ты не изменишься. Как и я.

Хочется кивнуть и закрыть дверь. Или сказать: «Теперь знаю». Или: «Хорошая речь. Долго репетировала?». Или просто поблагодарить и в лучших твоих традициях пожелать удачи.

— Идиотка, — говорю я и, отступив к стене, кивком приглашаю тебя пройти.

В глубине разгромленной квартиры насмешливо бьют старые часы.

* * *

— В общем, меня какое-то время не будет, — никаких приветствий, сразу к делу. Похвально.

— Что-то случилось?

— А?

— Если у тебя очередной моральный запой, ты предупреждаешь сообщениями, — не отрываясь от отчёта, поясняю, — таким образом, соответствующие выводы вполне закономерны. Так что?

Раздаётся немного нервный смешок.

— В этот раз мы довольно долго не сможем встретиться.

— Понял. Что на этот раз?

— Серьёзно. Я улетаю.

— Когда?

— Сегодня.

— Во сколько? — поднимаюсь, и, захватив пиджак, направляюсь к выходу из кабинета, когда ты смущённо-задушенно говоришь:

— Через два часа, — и тут же зачастила, — я уже почти в аэропорту, обещаю как можно чаще выходить на связь и слать открытки, прости, что так получилось, сама не ожидала, времени только на сбор чемодана, просто такая интересная поездка намеча…

— Сообщишь, когда будешь возвращаться, — обрываю этот словесный поток, сбрасываю вызов и предельно аккуратно кладу телефон на стол, чтобы не разбить его на хрен.

Уже давно привычные раздражение-злость. Удивления нет, в конце концов, когда живёшь в парке аттракционов, к неожиданностям привыкаешь. Квартира, заполненная воздушными шариками, швабра с муляжом лошадиной головы, вазочка с глазами-конфетами на кухне, заплывы в аквариуме, пешие походы за особо интересным («А я и не говорила, что оно вкусное, я говорила интересное!») мороженным в другой конец города, — а сейчас внезапная поездка, ничего необычного.

А потом накатывает усталость.

Старыми костями шуршат под ногами листья. Что ни делай, а ты всё равно выворачиваешься, сбегаешь, дымом ускользаешь из рук и продолжаешь всё так же улыбаться, всем и никому. Никого не обделишь вниманием, никому не откажешь в помощи. Незамедлительно отвечаешь на предложения, сообщения, звонки, будто ты нужна всем, а эти все — тебе. А мне нужна только ты. И от бессмысленности этого положения тянет рассмеяться в голос.

И всё равно прекратить всё это по-прежнему представляется сейчас даже большим безумием, чем раньше. Чем-то сродни открытому массажу сердца с доступом через диафрагму без анестезии, когда пожаловался на онемение пальцев.

На протяжении всех трёх недель ты, как и обещала, регулярно писала сообщения и звонила, слала письма экспресс-почтой с открытками, фотографиями и собственно письмами. Порой в конвертах ещё находились перья, листья, цветы, мелкие камушки и прочая мелочь, которая методично откладывалась в отдельную коробку. В самом письме с подобными вложениями обязательно красочно описывались обстоятельства нахождения этого предмета и художественное описание обстановки, «для эффекта присутствия».

Я жду тебя у машины, день удивительно солнечный и тёплый, как для осени, ты с группой своих друзей выходишь из здания аэропорта, упрямо волоча огромный, как для тебя, чемодан, и растерянно оглядываешься. Наконец замечаешь, и, забыв про чемодан, несёшься ко мне, размахивая руками. Невольно тянет улыбнуться, но я только сильнее хмурюсь, и ты, почти добежав до меня, переходишь на шаг, закладываешь руки за спину, бросаешь взгляды исподлобья, — только шарканья ножкой не хватает, — и улыбаешься. Подходишь, обнимаешь, крепко прижимаешься и выдыхаешь куда-то в шею:

— Я скучала…

Вот что с тобой делать, бабочка?..

— В машину, — как можно твёрже и холоднее говорю я, ты насмешливо фыркаешь, и, отвесив шутовской поклон, скользишь на пассажирское сидение. Один из твоих друзей как раз уже донёс чемодан.

Ты с ногами сидишь на сидении, обнимая мой пиджак как любимую игрушку, и, кажется, уже начинаешь дремать.

— Давай сначала ко мне, чемодан оставлю, а потом домой, — сонно бормочешь ты, и от того как естественно прозвучало это «домой» перехватило дыхание.

— Не выспалась во время перелёта?

— С ними поспишь, — привалившись к дверце, говоришь ты, и едва слышно, почти засыпая, продолжаешь, — без тебя вообще плохо спится.

Когда подъехали к тебе, ты только сквозь сон рассказала в каком кармане искать ключи и тут же опять крепко заснула, так что надо было нести тебя на руках. Но даже тогда пиджак из рук ты так и не выпустила.

И ещё несколько часов до того, как ты проснулась, я либо сидел и смотрел на спящую тебя, либо курил на балконе и думал о том, как странно порой получается: случайная встреча в кафе, одна улыбка — первая доза получена. А потом требуется ещё и ещё, увеличение дозы, и пытаешься убедить себя, что всё это пустяки, что можно соскочить, пусть ломка, уйти с головой в работу, главное пережить первое время, и вот ты и сама исчезаешь, и, казалось бы, пора проводить детоксикацию, но… И это «но» висит дамокловым мечом, раскачивается и улыбается твоей улыбкой и доверительно и всё настойчивее шепчет, что единственное, что я могу сделать — это не дать тебе бежать. Отвезти куда-нибудь, где будем только мы, и отвлекаться тебе будет не на кого, где ты не сможешь сбежать. Первое время я постоянно буду с тобой, а потом ты привыкнешь и не будешь делать глупостей.

А в шахматах давно скрывается много интересного.

Ты уже проснулась и, довольно прикрыв глаза, тихо мурлыкаешь от того, как я перебираю твои волосы. Лежишь, положив голову мне на колени, держишь другую мою руку в своих ладонях и тихой сказкой рассказываешь легенды, которые услышала во время путешествия.

— Запереть бы тебя, Шахеризада, — полушёпотом, но ты слышишь и сразу же подбираешься, взгляд из какого-то мечтательного становится острым, а улыбка — больше похожей на оскал.

— Через форточку сбегу.

— Четырнадцатый этаж, — напоминаю, всё так же продолжая тебя гладить.

Ты только заливисто смеёшься и, с трудом переведя дыхание, поясняешь:

— Кстати, да. Просто вспомнила один рассказ, с номером на четырнадцатом-тринадцатом этаже, так там только тех, кто выбросился из окна, шесть человек за не столь большой промежуток времени был, а вот интересно, сколько до асфальта в секундах? Хотя не думаю, что полёт особо интересный был бы, хотя если обзавестись страховкой и попрактиковать танцы на стенах… Кстати, точно! Полёт! Замечательный просто перелёт был, вот только кресла слишком кожаные, — и продолжила расписывать, как было интересно, что вы пролетали, идёшь за мной на балкон и продолжаешь живописать: какие замечательные люди вас окружали, и какие сценки вы разыгрывали пока летели, и как было бы замечательно вырваться нам на какой-нибудь карнавал или фестиваль, и…

— И куда ты хотела бы, чтобы мы полетели?

Ты осекаешься, задумчиво хмуришься и неосознанным жестом перебрасываешь из руки в руку одну из шахматных фигурок из сувенирного набора.

Ты воодушевлённо рассказываешь о том, где и когда проводятся интересные карнавалы, а я в который раз думаю о том, что ты похожа на бабочку. Морфо Томирис, с перламутровыми крыльями, полупрозрачными и такими хрупкими. А ещё — о коллекции бабочек, которая была у меня в детстве.

«Зато она не улетит, — вкрадчиво шепчет голос. — Ты ведь этого хочешь?»

* * *

Ты привычно легко отвлекаешься и перебиваешь саму себя, следуя каким-то своими запутанными тропами разума и ассоциаций, и это привычно выбивает из колеи, почти раздражает общей зыбкостью. Вот ты только что спокойно стояла в моих объятьях, как очередная идея осветила своим присутствием твой безусловно гениальный мозг, и ты уже куда-то несёшься, рассекая толпу и не обращая внимания ни на что. Почти сорвалась на красный свет, но я перехватываю тебя за талию и удерживаю на месте. Немой вопрос — а ты разве что не прыгаешь от радости, глаза сияют, и улыбка мощностью в несколько мегаватт, упрямишься и говоришь, что мы уже почти пришли.

— О нет, — невольно вырывается, когда вдалеке я слышу звуки аккордеона.

— О да, — довольно тянешь ты. — Не будь занудой, это же весело!

— Я и есть зануда, так чт…

Ты резко разворачиваешься.

— Зато самый замечательный из всех, кого я видела, — смотришь восторженно и, приподнявшись на носочках, легко целуешь. — Идём?

Да, впрочем, спорить и не хотелось…

Кружимся в вальсе, собрали уже небольшую толпу соглядатаев, а мелодия сменяется мелодией, жанр сменяется жанром, присоединяются новые музыканты, и ты смотришь на меня сияющими глазами. И всё же через какое-то время начинаешь хмуриться и пару раз сбиваешься с шага, и я осторожно повожу рукой за твоей спиной, глядя на аккордеониста, давая знак прекращать концерт. Он кивает, и изящно упустив несколько фраз, переходит к финальным аккордам.

Музыка стихает, и ты уже радостно улыбаешься публике и приседаешь в реверансах, бросая на меня быстрые взгляды. Кто-то из публики уже даже обзавёлся небольшими букетами для тебя, и я уже держу тебя за руку, собираясь побыстрее увести от посторонних, как ты вдруг развернулась и с радостными криками побежала к, похоже, очередному «другу».

…осторожно придавить грудку, парализовать — и упаковать бабочку в бумажный пакетик с биркой.

* * *

Распростёртое тело на мягкой подстилке, накрытые калькой расправленные крылья, удивлённо распахнутые глаза и застывшая улыбка — это будет лучшая бабочка в коллекционной коробке, надеюсь, тебе удобно? Одна на коробку, больше и не надо, и остальных не надо, не с кем конкурировать, абсолютная победа, и только удивлённые глаза следят за каждым движением, а растерянная улыбка немного увяла, но не угасла. И никуда не летишь, ты ведь останешься со мной, правда? Переводишь взгляд на булавку в руке, улыбка становится ярче, лёгкий взмах — и калька летит по комнате, а ты подаёшься ко мне, обнимаешь крыльями и тихо смеёшься, и только кровь по пальцам, прости-мне-очень-жаль, только не улетай, трепещут крылья, только улыбка по-прежнему на губах, легко целуешь меня, оставляя на губах привкус мандаринов, металла и нотку горечи, пока крылья не начинают пылью осыпаться на пол, ты отстраняешься и мягко улыбаешься, футболка пропитана кровью, ты улыбаешься кровавыми губами и начинаешь рассыпаться, как песчаная статуя под порывом ветра, тянешь ко мне руку, а я не могу и с места сдвинуться, пол зыбкими песками затягивает всё глубже, всё труднее дышать, а тебя всё дальше уносит невидимый ветер, ты протягиваешь руки и улыбаешься-улыбаешься-улыбаешься…

Судорожный вдох — и просыпаюсь с бешено колотящимся сердцем; все боги мира, всего лишь сон, а ты мирно спишь, положив голову мне на грудь, только ощущение липкой крови на руках почти реальное. Осторожно, стараясь тебя не разбудить, вылезаю из кровати и иду в ванную, смывать несуществующую кровь. А привкус мандаринов и соли на губах вполне реален.

Когда я возвращаюсь в спальню, ты не спишь, смотришь на меня внимательными глазами, обнимая подушку, и в свете луны за твоей спиной мерещатся трепещущие полупрозрачные перламутровые крылья.

* * *

Меняется ритм твоего дыхания, и я выныриваю из зыбкой полудрёмы. Ты же медленно и осторожно выскользнула из-под моей руки, шуршание ткани — и лёгкие, почти бесшумные шаги по направлению к кухне. Вскоре раздаётся приглушённый звон баночек с приправами и тот особый звук, когда мелют кофе в ручной кофемолке. Странная прихоть, но она, как и медная джезва и постоянно пополняющаяся армия приправ, давно прописалась на кухне.

Ты полностью поглощена экспериментами с кофе, и, судя по немного нервным движениям рук, похоже, опять другая комбинация специй, — интересно, на этот раз результат будет хотя бы приемлемым? — и не замечаешь ничего вокруг, а я греюсь в твоём спокойном сейчас тепле. Никуда не спешишь, волосы в образцовом беспорядке, мягкая рассеянная улыбка, в очередной моей рубашке, в которых ты едва ли не тонешь, но упрямо продолжаешь их таскать, милая, тёплая и моя. Только моё персональное солнышко.

Довольно жмуришься, вдыхая аромат кофе, и греешь вечно мёрзнущие кончики пальцев об обжигающе-горячие бока чашки. И наверняка снова обожжёшь их, а потом будешь шутить по поводу репетиции идеального преступления без отпечатков пальцев.

— По-прежнему таскаешь мои рубашки?

— Ч-чёрт! — дёргаешься и впечатываешься локтем в стойку.

Удивительно хороший кофе — надеюсь, ты запомнишь что смешивала, — несколько минут покоя на двоих, но ты опять порываешься куда-то лететь, бежать, крылья нетерпеливо трепещут, отвлекаешься на звонок, — но успокаиваешься и едва не мурлычешь в моих руках.

Взгляд цепляется за свежий укус на ключице, и вспоминается мандариново-металлический привкус на губах из сна. Или не такого и сна…

* * *

— Куда собираешься?

Ты бросаешь на меня недоумённый взгляд, неопределённо пожимаешь плечами и продолжаешь накладывать макияж.

— Мелочи жизни. С друзьями встретиться хочу.

— На «просто встречу с друзьями» ты так тщательно не собираешься.

— Глупости. Как думаешь, лучше эту футболку или рубашку надеть?

Лучше в моей рубашке, и чтобы никуда не ходила.

Я молчу, и через несколько секунд ты со вздохом поворачиваешься.

— Меня хотят с кем-то познакомить, говорят, безумно интересный человек, мне должен понравиться.

Ты беззаботно улыбаешься, и желание что-нибудь разбить только крепнет. Например, лицо этого кого-то. Или закурить.

Тянусь пригладить тебе волосы, но ты отшатываешься.

— Нет-нет-нет, я специально так укладывала, дизайнерская задумка и всё такое, ну, ты понимаешь.

Нервно улыбаешься, хватаешь какую-то футболку, на ходу натягиваешь и опять сбегаешь.

А когда возвращаешься через шесть часов, твои глаза возбуждённо блестят, а губы подозрительно красные. Ты восторженно рассказываешь какой действительно замечательный человек этот новый знакомый, как он восхитительно поёт, какие у него красивые руки, а из-под сбившегося лёгкого шарфика виднеется засос.

— Это тоже от него?

Ты недоумённо хлопаешь глазами и растерянно улыбаешься.

— О чём ты? — и осторожно пятишься обратно к двери.

— Не было никаких друзей, я прав? Давно вы так встречаетесь?

— Не говори ерунды, какое встречаемся? Мы только сегодня познакомились.

— И он настолько тебя поразил, что вы сразу переспали. Кто он?

— Какого чёрта? — и хватает наглости разыгрывать возмущение. — Перебесись, а я ухожу.

И это «ухожу» набатом отдаётся в голове, отражаясь от стенок черепа многократно усиливается вопреки всем законам физики, ослепляет и оглушает, лишает всех чувств.

Прихожу в себя только когда ты обмякаешь в моих руках, и это настолько похоже на сны, что отсутствие крови на руках почти удивляет. Только обычно на этом моменте я просыпаюсь, а ты мирно спишь рядом.

Ты всё так же тяжело лежишь у меня на руках, и проснуться не получается.

Под пальцами судорожно бьётся пульс, и от облегчения почти накатывают слёзы. Осторожно отношу тебя на кровать, укрываю и сбегаю.

Может, тебе и правда так будет лучше, может, не будет тебя, и прекратятся кошмары, и ты спокойно улетишь, после того, что случилось наверняка улетишь, может, получится видеть тебя издалека, и может, даже получится не приближаться.

Переждать период ломки, может, переехать, в другую квартиру, город, страну, где ничего не напоминало бы о тебе. Может, наваждение уйдёт. Может, потом вернуться.

Заканчивается пачка сигарет, а с ней слабеет и голос здравого смысла, и нужна новая доза, отравление тобой или чем-то ещё даёт о себе знать, может, ты ещё не пришла в себя, и я только возьму несколько пачек сигарет, ключи от машины и уеду до утра.

Когда я захожу на кухню, ты как ни в чём не бывало варишь кофе, улыбаешься и просишь меня подать чашки. На шее всё тот же лёгкий шарфик, словно ты только что пришла, словно не было кошмара, но потом ты поворачиваешь голову, и на шее виднеется мой злополучный засос и багровые следы от пальцев, и они ехидно улыбаются и тихо шепчут, что это всё реальность, и ты сходишь с ума, или давно сошёл, — не суть, не имеет значения, — и мой персональный наркотик у меня в руках, обнимает меня, и я не знаю сколько у меня времени, хочу сказать, чтобы ты бежала, шёпотом, боясь разбудить его, он не позволит тебе уйти, разотрёт крылья и насадит на булавку, а я не смогу ничего сделать, и буду сидеть с твоим остывающим телом на руках, и силок затягивается всё сильнее, врезается в кожу, режет, не хочу тебя терять, ведь…

— Я ведь люблю тебя, так люблю, что однажды не смогу остановиться…

— Любишь? — коротко целуешь, и я замолкаю, а в голове тихо и пусто. — Вот и хорошо, что ты маешься этим не в одиночку.

Смотришь мне в глаза, и в них столько непривычной спокойной уверенности, что почти верится, что мы с ним справимся, что бабочка не улетит, что ткань смирительной рубашки крепкая, а засовы прочные, и мы справимся, я не позволю никому забрать тебя, даже себе.

* * *

Мы сидели на балконе, точнее, я сидел, прислонившись спиной к стене, а ты лежала, положив голову мне на колени. Я закуриваю, а ты долго смотришь на сигарету и неловко тянешь к ней руку, пытаясь перехватить. Сосредоточенное выражение лица почти вызывает улыбку.

— Дашь?

— Не знал, что ты куришь.

— Иногда можно, — роняешь руку и неопределённо пожимаешь плечами.

— Они довольно крепкие, — предупреждаю.

— Я знаю.

Подношу сигарету к твоим губам, и ты делаешь долгую затяжку, прикрыв глаза. Выдыхаешь дым и довольно киваешь.

— Вкус такой же хороший, как и запах, одобряю.

Я тихо смеюсь и касаюсь губами твоих волос.

Телефоны выключены ещё несколько, — сколько? день, пять, десять? — дней назад, и никакие посторонние звуки не нарушают хрупкую тишину внутри и снаружи.

Так же докуриваем пачку, сигарета на двоих, ты ловишь мои руки и целуешь их и мягко улыбаешься.

Настойчивый звонок в дверь вырывает из зыбкой идиллии, и ты садишься, обнимаешь меня за шею и медленно целуешь.

— Сиди, я пойду узнаю, кто это и что ему нужно, и вернусь. Я быстро, — и идёшь открывать.

Через пару секунд слышится нервный мужской голос, ты ему что-то спокойно отвечаешь, слов не расслышать, только интонации, и я иду к тебе.

Стоишь на пороге, дверь лишь немного приоткрыта, и ты, словно защищая, заслоняешь проход собой, а перед тобой стоит тот самый парень, которого я видел с тобой в кафе, когда ты пропала на одиннадцать дней.

— …и никто тебя не видел, никто! Концерт, на который ты так давно мечтала попасть, и на котором ты так и не появилась, и это абсолютно на тебя не похоже!

— Свобода или счастье, счастье или свобода, третьего не дано, так ведь там было? Я счастлива, — и в твоём голосе слышна улыбка.

— Ты сошла с ума…

Подхожу к тебе, обнимаю и, склонившись, кладу голову тебе на плечо.

— Мы все здесь сумасшедшие, дорогая Алиса.

Ты тихо смеёшься, и, немного повернув голову, касаешься губами моего виска, а он застывает с нечитаемым выражением лица и смотрит на меня в упор.

— Давай уйдём, пока не поздно, потом ты пойдёшь и будешь смеяться, вспоминать всё, как странный сон, ну же, — говорит он, смотрит на тебя всё с тем же нервным отчаянием, протягивает тебе руку, но ты качаешь головой.

— Не в этот раз.

Я машу рукой ему на прощание, и ты закрываешь дверь.

Заперев последний замок, ты разворачиваешься в моих объятиях, утыкаешься лицом в плечо, и тебя начинает трясти. Я уже думаю, что ты плачешь, как вдруг раздаётся тихий смешок, потом всё громче и громче, пока ты не заливаешься заразительным звонким смехом.

Всё так же смеясь, мы сползаем по стене на пол, я смеюсь, уткнувшись тебе в макушку, а потом ты резко отстраняешься, и, положив руки мне на плечи, горящими глазами смотришь в мои глаза.

— А ведь и правда, — с безбашенной улыбкой говоришь ты, — мы оба безумны, моя дорогая Алиса.

— Бесспорно, моя Морфо, — моя милая Морфо, которой тесно в рамках сознания, я буду вечно с тобой, куда бы ты ни шла, кем бы ни стала, в каждой последующей жизни я найду тебя, моё безумие.

Я обещаю.