Не-отец (джен)

Наутро новости застали его в Храме, когда он уже планировал отчитаться о делах сената и проведать канцлера. Не то чтобы он ждал от него совета, но просто хотел выговориться. Надо же было кому-то, и не Оби-Вану же, в конце концов. В прошлую встречу Шив изливал душу, ругая идиотов-бюрократов, повенчанных со сводом доруусанских законов, и том, как он мечтает их закопать. Он поправился, что законы, но Энакин услышал, что идиотов. Так что в какой-то мере Палпатин задолжал ему пустой бесполезный час.

Вообще за все то время, что Энакин провел среди джедаев, их дурацкая система не дала даже намека на возможность обрасти привязанностями. Учитель и падаван были не в счет, но даже Кеноби возводил стены со своим бесконечным морализаторством и кодексом вместо завтрака. Не сказать, чтобы ему это удавалось, и Оби-Ван давно уже стал непутевым старшим братом, но он пытался. А Асока… Пожалуй, с ней Энакин начал понимать Оби-Вана. А потом она ушла. Не о чем было говорить. Канцлер же, с другой стороны, был всегда.

Энакин помнил его с первых дней в столице; да и потом, месяц за месяцем, когда люди сменялись пятнами перед глазами, он оставался. Не то чтобы Шив интересовался его жизнью, но, пожалуй, по-своему прикипел к нему после Набу, а откипеть уже не получилось. Детей у него, насколько знал Энакин, не было, вот мальчик и занял пустое место. Так уж случилось. А Энакину, тому татуинскому непоседе, нужен был кто-то… Кто-то, кем не был Кеноби, кем он не умел быть. Уже взрослым генералом Энакин усмехался на это и валил все на судьбу.

Не-брат, не-отец и почти что не-жена. Что по сути законный брак? Признание перед людьми. Перед людьми они так и не признались.

Энакин обхватил голову рукой и стиснул живыми пальцами виски, пока дроид-таксист вез его к Сенату. Совет хотел, чтобы он доложил Канцлеру про то, что Кеноби вышел на Гривуса, и подготовил Палпатина к концу правления. Оби-Ван еще даже не прислал отчет о миссии, а они уже принялись делить ранкорью шкуру.

Какой идиот придумал, что джедаи не завязаны с политикой?.. Какой идиот в это верит?..

Голова с ночи так и гудела.

Сенат встретил своим обычным повседневным гулом. Энакин перекинулся кивками со стражей и прошел сразу к палатам канцлера. Сила будто оплетала его, дрожа вместе с ним беспокойством. Война была понятна, но ее конец смутен. Их ребенок убивал его жену. Плевать Энакину было на всю их политику.

Палпатин улыбнулся ему вымученной улыбкой, когда он уселся напротив него на кресло. Он предложил ему каф; Энакин выпил, наслаждаясь повисшей, разделяемой на двоих тишиной.

С ним было легче; легче, чем быть с этими мыслями одному.

— Совет что-то хочет от меня, верно?

Энакин вскинул на него взгляд, тяжелый взгляд.

— Тебе бы не было так тяжело, если бы они не хотели.

Энакин задрал уголок губ в горькой ухмылке. Всегда прав.

— Оби-Ван встретился с Гривусом. Война завершается. Я бы должен был быть с ним.

— Но ты здесь, верно? — вздохнул Шив и устало наклонился к нему, сомкнув руки перед собой на коленях.

Энакин повел плечом, допил каф.

— Падме умирает. Она не воспринимает угрозу всерьез, но я чувствую, — Энакин зажмурился, подбирая слова для неодаренного, — знаю, что ей грозит. Она не переживет родов.

— Упрямая девчонка.

Энакин не раскрывал глаз. Он не произносил этого вслух никогда, и теперь слова звенели в его ушах.

Не переживет.

Она не переживет.

Он до хруста сжал протез, потянул так, что от импульса Силы лопнула перчатка. Как какой-то необученный юнлинг...

Их ребенок мог бы стать юнлингом. Но он не стал бы. Энакин ушел бы из Ордена, сам учил бы его, как управлять Силой, как сражаться. Как защитить любимых. Если — если — он защитит сейчас.

Время шло, текло, капало по каплям водной зайгеррианской пыткой.

— Энакин, — Шив положил свою руку поверх его. Он открыл глаза.

Сила текла сквозь него и сквозь Палпатина. Его названый отец улыбался.

— Вы, — ровно выдохнул он.

Он сразу поверил. Но так не должно было быть.

Великая Сила текла сквозь его пальцы. Такая же, как у Энакина, живая, но далекая и чуждая. Не такая, как у Оби-Вана, но такая, как — Энакин знал твердо в этот момент — когда-то могла быть у него. Как знаешь, что вот она, судьба, если никогда перед ней не был.

— Вы.

Падме. Искринки в ее глазах, азарт победы, когда она готовит речь, восторг в его сердце, когда она смеется…

— Не было никакого Дарта Плэгаса, не было и легенды. Легенды обрастают памятью, память хранится в Храме.

И не только. Этот месяц он тратил не только на перелеты между врачами. Контрабандисты внешнего кольца, торговцы из Нал-Хатты, черные археологи… Не было места, где он не искал. И на Дуку в последнюю встречу он вышел не только затем, чтобы отвлечь Совет.

— А что, если бы был? — уголок губ Шива поднялся вверх, у глаз собрались морщинки.

Энакин смотрел на него и видел сына. Люк, он и Падме решили, что назовут сына Люком. Выгоревшие на солнце волосы, глаза, как искрящийся набуанский ручей, мягкие черты Падме, ее смешливый взгляд… И она рядом — такая живая, неистовая в своем упорстве, нелепая в этих своих глупых причудах. Живая, дышащая, здоровая.

Живая.

Быть может, у них даже был бы второй ребенок.

Да нет, не может. Не было бы его.

— Если бы у него остался ученик, я просил бы его научить.

Палпатин встал. Откуда-то взял свой меч. Маленькая рукоять, юркая, почти церемониальная.

— Тогда преклони колено.

Храм.

Место его жизни, дом его сердца.

Зал тысячи фонтанов, искрящийся в закатном солнце. Оби-Ван вылавливал его из десятков бассейнов, как только Энакин понял, что теперь он здесь навсегда. Оби-Ван ругался сквозь смех, отчитывал его, но без толку. Как-то раз он даже затащил учителя в один из них, и от подоспевшего караула влетело уже им обоим.

Дальняя полка библиотеки, где он коллекционировал фото сенатора от Чоммелль. Никто их так и не нашел. Лежат еще до сих пор там, под слоем военных папок.

Его комнаты, что он делил с Асокой. Ее второй меч, который они собирали вместе. Ее неумелые отмазки, когда она думала, что скрыла влюбленность в Бонтери. Не знала еще тогда, что он сам был влюблен не легче.

Коридоры, скрывавшие его пути.

Ночной сумрак залов, где он разрабатывал протез, представляя, как ломает им шею Дуку.

Падме...

Он готов был ради нее убить кого угодно, кроме их ребенка. Но не она.

Он всегда любил больше.

Энакин поднялся из кресла, тут же упал на колено. Поднял глаза.

— Как жаль, что у моего сына не будет отца.

Как жаль, что у его сына не будет памяти.