Слишком близко (джен)

Пентаграмма сияла и переливалась, едва заметно пульсируя в точках соединения линий. Гриндевальд, прикрыв глаза, стоял в её центре, почти совершенно неподвижный; только кончик его палочки, уже вернувшей свой прежний вид, слегка покачивался из стороны в сторону, будто он инстинктивно пытался нащупать потоки магии.

Одним усилием воли, едва оформленным в подобие заклинания, Грейвз очистил руки от крови. Давящая тишина оставалась нерушима, снег пошёл гуще. В конце улицы маячил смутный силуэт, в котором Грейвз скорее угадал, чем узнал одного из своих авроров.

За спиной у него послышался тихий шорох, и Грейвз резко обернулся — но оказалось, что это Гриндевальд наконец вышел из своего созерцательного транса. Оглядевшись, он повёл палочкой вокруг себя, и тела жертв, съёжившись, трансфигурировались в какие-то мелкие фигурки. Ещё один скупой, четкий жест, — и они всплыли в воздух и с тихим стуком упали на ладонь Гриндевальда. Грейвз невольно хмыкнул, оценив иронию: в руке его вынужденного сообщника лежали четыре пешки.

— Потом выкину, — сказал тот тоном, каким обычно говорят о мусоре.

Собственно, мусором они и были.

Не в силах больше думать об этом, Грейвз вновь принялся осматривать окрестности.

— Ничего, — констатировал он через пару минут. — Твари должны явиться к месту сотворения ритуала?

— Откуда мне знать? Ты же в курсе, что этого не было в тексте, — напряжённо процедил Гриндевальд.

Не сговариваясь, они встали спиной к спине, будто готовились сообща отражать атаку. Откуда-то с другой стороны провала раздался далёкий и слабый из-за расстояния крик Тины.

— Стоять! — рявкнул Гриндевальд. Рванувшийся было на помощь подопечной Грейвз опомнился и резко дернул рукой, выворачивая локоть из его хватки. — Она не дура, сама знает, что делать!

Они всмотрелись в заснеженную даль, и, словно дождавшись взгляда, из-за снежной пелены проступила приземистая искореженная фигура.

— Это Джонс, — прошептал Гриндевальд.

Точнее, то, что было Джонсом. Тварь уже не скрывала своей сущности, не пыталась обмануть и прикинуться человеком. Истинный облик Джонса, искажённый темным ритуалом, и без того был уродлив, но сейчас, когда вселившаяся тварь изменила его ещё больше, стал и вовсе кошмарным. Когда чудовище приблизилось, Грейвз увидел, что верхняя часть его лица осталась почти прежней, а вот нижняя превратилась в огромную ощеренную пасть, из которой капала слюна.

Медленно, не ускоряясь и не сбавляя шага, тварь двигалась к ним.

— Что мы будем делать, когда оно нападёт? — полюбопытствовал Грейвз и, вытащив из кармана пистолет, взвел курок. Оставшийся в доме пулемёт смотрелся бы сейчас куда убедительней, но внутри ритуального круга для него попросту не оставалось места.

— Оно не нападёт, — проговорил Гриндевальд, не отрывая взгляда от приближающейся твари. — Мы внутри пентаграммы.

Грейвз поднял пистолет, целясь в уродливую зубастую голову, однако догадка Гриндевальда оказалась верна. Не сбавляя хода, тварь упёрлась в сияющие линии. Скрюченная рука потянулась к горлу Гриндевальда, но схватила лишь воздух — и мгновением спустя начала рассыпаться в прах.

Напряжённо, опасаясь даже моргнуть, Грейвз и Гриндевальд наблюдали за тем, как тело твари превратилось в пыль и осело на мостовую кучей серого песка. Первая из линий защиты погасла.

— Так и должно быть? — настороженно осведомился Грейвз. Неладного он не чувствовал, по нервам не било откатом неправильно прерванного ритуала, Гриндевальд не морщился, заставляя заподозрить, что откат достался ему — выходит, всё шло как положено?..

— Понятия не имею, — откликнулся Гриндевальд. — Но тварь точно пришла не одна, так что не вздумай высунуться наружу!

Вторая тварь, сохранявшая облик молодой женщины, явилась с севера только через полчаса. Ричардсон на почтительном расстоянии следовал за ней, держа наготове револьвер, и Грейвз отвлечённо порадовался тому, что Гриндевальд успел прибрать место преступления. С недоверием и опаской аврор наблюдал за тем, как рассыпалось в прах и второе чудовище.

Гриндевальд проводил взглядом взвихрившийся в порыве ветра пепел. В этот момент последняя линия ритуального круга стала медленно тускнеть.

— Всё, — уверенно объявил он, перешагнув черту. — Кончено. Тварей было всего три, а одну мы прикончили ещё в Вулворт-билдинг.

Разбитая линия угасла, и Грейвз остался стоять в середине ненужной уже пентаграммы. Он помедлил, напомнил себе, что убитая тварь не пыталась вылезти из провала, ожить, воспрять непокойным духом или как-либо иначе продолжить свое существование, а значит, и впрямь не нуждалась в двухступенчатом уничтожении, — и, глубоко вздохнув, применил самое мощное из очищающих заклятий, какое знал. По мостовой словно прошлась мокрая губка, стирая последние следы преступления.

Ричардсон поднял палочку и отбил Люмосом аврорский сигнал сбора, и через несколько минут к ним присоединились Квелье и Голдштейн, все ещё державшие оружие наготове.

— С докладом к мадам Президент, — приказал Грейвз, и Квелье, убрав револьвер, тут же развернулся и исчез в вихре аппарации.

— Мы справились, господа и дама, — удовлетворенно проговорил Гриндевальд. — Наш договор почти уже выполнен, остались лишь... некоторые дополнительные детали. Я безмерно благодарен вам за помощь.

— Большую часть работы вы проделали сами, — помедлив, неохотно признала Тина. — Да вы и безо всяких договоров могли бы провести своё расследование, не так уж мы вам были нужны.

— Увы, нет, — покачал головой Гриндевальд. — Происшествие в МАКУСА тяжело мне далось: как вы помните, первое время я был совершенно беспомощен и без поддержки мистера Грейвза не смог бы сделать и половины необходимого. Вы все, несмотря на наши прежние разногласия, рисковали жизнью ради моей защиты, а я такого не забываю.

Голдштейн и Ричардсон обменялись одинаковыми настороженно-неловкими взглядами: на угрозу эта фраза походила больше, чем на выражение благодарности... да и обоим хватало здравого смысла не желать благодарности Гриневальда. Грейвз же и вовсе мечтал сейчас только об одном — упасть в постель — но знал, что не сможет уснуть. Вероятно, стоило бы просто залить произошедшее приличной дозой алкоголя, хоть это и было не в его правилах.

Гриндевальд явно не собирался так быстро заканчивать свою речь, но прежде, чем он успел продолжить, вернулся Квелье.

— Мадам Президент просит вернуться в дом, она прибудет, как только у неё появится возможность, — отчитался он.

Выход казался очевидным: нужно было просто доложить Пиквери о том, что именно Грейвз совершил за последний час, и пусть она решает его судьбу. Вот только он наверняка знал, что Серафина предпочтет бездействие. Любое наказание привлечет внимание к произошедшему, найдутся те, кто сочтет, что ритуал с человеческим жертвоприношением в центре Нью-Йорка был совершён с ведома и дозволения мадам Президент... и это будет её конец. Никто не спросит, сколько правды в таком обвинении, хватит одного лишь того, что оно прозвучит. Так что Грейвзу придется остаться один на один со своими кошмарами и своей совестью.

По возвращении их встретили с бурным восторгом, густо приправленным растерянностью. Абернати попытался было снова сунуть под нос каждому своего Маркиза, но ему помешала повисшая на шее у сестры Куини. А затем и сам Маркиз, явно желавший вернуться к прерванному сну, попросту вывернулся из рук хозяина и с достоинством удалился в гостиную.

Отделавшись от вопросов парой односложных фраз, Грейвз поднялся в кабинет и закрыл дверь. Бутылка коньяка, привезенная из Франции ещё его отцом задолго до немаговского сухого закона, так и стояла в баре; он плеснул пару унций в первую попавшуюся емкость, не заботясь о том, насколько она подходит напитку, и выпил залпом.

Горло обожгло, в желудке тут же вспух теплый тяжелый ком, а в ноздри ударила волна насыщенного густого аромата — сладость впитанного виноградом солнца, терпкий привкус дубовой древесины, тонкий цветочный шлейф с едва заметными дымными нотками... но легче ему, разумеется, не стало.

Голоса на первом этаже зазвучали громче, и Грейвз, помедлив, убрал коньяк и направился вниз.

Все собрались прямо в холле, и Ричардсон как раз рассказывал о том, как вторая тварь подошла к пентаграмме и рассыпалась в прах. Абернати внимал с открытым ртом, Гриндевальд стоял с нарочито скромной улыбкой и самодовольно поглядывал на слушателей. Только Марсо казалась напуганной, словно даже рассказ о победе внушал ей неодолимый ужас, и то и дело поднимала взгляд на Гриндевальда лишь для того, чтобы тут же отвести глаза.

— Мистер Грейвз? — обернулась к нему Куини. Стоило ей заметить, как тяжело он опирался на перила, и её улыбка тут же померкла. — Мистер Грейвз... — побледнев, прошептала она.

— Так плохо выгляжу? — через силу улыбнулся он. — Постараюсь хотя бы при мадам Президент чуть больше походить на живого. Соберитесь, она должна вот-вот прибыть.

— Отчёты — самая сложная часть работы, — неловко пошутил Абернати. — Не так ли, господа?

— Пока все здесь, я хочу кое-что сказать, — заявил вдруг Гриндевальд. — Я благодарен вам за помощь. Я видел в деле вас всех, и увиденное произвело на меня весьма приятное впечатление.

Ричардсон скривился и упрямо наклонил голову: подобное вступление говорило само за себя. Затыкать Гриндевальду рот было бессмысленно и бесполезно, и Грейвз лишь устало уперся ладонями в перила, наблюдая за тем, как тот перевербовывает его людей.

Пытается перевербовать, поправил он себя, слишком измотанный для того, чтобы всерьёз надеяться на неудачу противника.

— Я в последний раз предлагаю вам присоединиться ко мне, — произнёс Гриндевальд. — Вас ждёт величие, которого вы заслуживаете на самом деле. Скажите, разве об этом вы мечтаете — жить на скромную зарплату, не имея надежды на большее? Таиться даже от собственных соседей, скрывать свои таланты, будто это не дар, а постыдный недостаток?

Усмехнувшись, он обвел слушателей пронзительным, магнетическим взглядом.

— Вы, мистер Абернати, — вкрадчиво проговорил он, напоказ не заметив, как тот крупно вздрогнул, услышав свое имя из его уст, — с вашим интеллектом и выдержкой — вам ли быть главой департамента, о котором большую часть времени никто даже не вспоминает? Эта должность просто насмешка над вашими способностями, и вы сами прекрасно это понимаете. Вам ли, мисс Куини, разносить кофе заносчивым посредственностям, чей потолок в чарах — Ступефай и Бомбарда? Вам ли, мистер Квелье, единственному сыну своей матери, рисковать жизнью за те жалкие деньги, которые вам платят? Хорошо подумайте, дамы и господа, подумайте, стоит ли посвящать свою жизнь тем, кто не способен оценить вас по достоинству. Я знаю, кто из вас уйдёт со мной, и я обращаюсь к вам, остающимся на стороне закона, который уже доказал свою несостоятельность.

Грейвз пропустил его демагогию мимо ушей и уцепился за единственное, что коснулось его сознания и вызвало некое чувство сродни страху... и вместе с тем горькому удовлетворению. Он выпрямился, отряхнул вдруг показавшиеся нечистыми ладони и шагнул с лестницы в холл. К нему обернулись, сомкнувшийся было круг распался.

Он осмотрел своих людей, внимательно вглядываясь в лица. К Абернати, Куини и Квелье Гриндевальд обращался лично, пытался соблазнить и надавить, значит, они или отказали ему, или хотя бы не дали окончательного ответа. Ричардсон? Он всегда был немногословен и вел себя крайне сдержанно — скрывались ли сейчас за его молчанием тяжёлые мысли? Нет, вряд ли, не с его опытом покупаться на красивые слова...

— Просмотрели предательство у себя под носом? — с торжествующим ехидством осведомился Гриндевальд. Оставалась лишь одна возможность, и всё, что Грейвз видел и запомнил до этого, складывалось во вполне однозначную картину.

— Мисс Марсо, вы ничего не хотите нам рассказать? — устало поинтересовался он.

Девушка попятилась, оглянулась.

— Я? — пролепетала она. Грейвз даже оценил бы её стратегический ход — сделать несколько шагов так, чтобы оказаться рядом с Гриндевальдом — если бы не подозрение в том, что расчета здесь не было, только инстинктивная, по-детски наивная просьба о защите.

— Вы в своём уме, мисс?! — вопросил Грейвз и, заметив, как сжалась от его голоса Марсо, сбавил тон: — Отчего вы решили, что вам лучше знать, как требуется поступить, а люди вдвое старше вас ничего не понимают? Возомнили, что вам одной известна какая-то единственная и неоспоримая истина? Марсо, вы всего пару лет как закончили Ильверморни и уже пытаетесь лезть в политику! Простите мою прямоту, но не вам тягаться с манипулятором его уровня. Какие клятвы вы успели ему дать?

Марсо молчала, на её личике играли сложные чувства — стыд, вина и затаённая гордость одновременно.

— Я прошу вас обдумать своё решение ещё раз, — помолчав, сдержанно проговорил Грейвз. — И прошу вас сделать это самостоятельно, без вмешательства... заинтересованных лиц. Мне жаль это признавать, но последствия вашего решения коснутся лишь вас самой.

— Пожалуйста, Вилфреда, не делай глупостей! — не сдержавшись, воскликнула Тина. — Просто... ну, просто отойди от него уже!

— Простите, — глухо выдохнула Куини, — я пыталась её отговорить.

И она отвернулась, закрыв лицо руками, словно полагала себя виновной в чужой ошибке.

Грейвз смотрел на так и не проронившую ни слова Марсо, уже понимая, что никакие его слова её не убедят.

— Я должен был раньше догадаться, — сказал он наконец. — Два дня назад вы тайком пробрались наверх, чтобы поглазеть на Гриндевальда, и он заговорил с вами. Сумел вас зацепить, заронить сомнение в ваших принципах. И вы, напуганная недавней катастрофой, поддались на его уговоры. И вернулись сюда, уже собрав вещи в дорогу —фотоальбом, любимые карты... Я должен был ещё тогда все понять.

Он шагнул к ней, и Марсо отпрянула прочь. На её лице отчетливо читался страх... но и гнев тоже.

— Не подходите! — прошипела она. — Я уже видела, что вы собой представляете! Видела, как вы преступаете закон, который должны были защищать, как говорите одно, а делаете другое. Договариваетесь с бандитами, хитрите, убиваете, наконец!

Грейвз вздрогнул. Как она узнала? Если только...

— Хорошо, — справившись с собой, проговорил он, — вы в курсе. И вы правы, я подвел вас. Я не сумел сохранить незапятнанным образ человека, которым мне, по всей видимости, следовало быть; я не сумел защитить ни вас, ни свой департамент. Я пытался, Мерлин мне свидетель, но, увы, не смог. Но почему вы думаете, что он — станет?..

Марсо на миг дрогнула и, закусив губу, бросила быстрый опасливый взгляд на Гриндевальда. Похоже, запоздалая догадка Грейвза подтверждалась: наживкой для жертв ритуала пришлось быть именно ей. Но затем, будто спохватившись, девушка тряхнула головой и снова гордо вздернула подбородок:

— Подумайте о том, что вы сами с собой сделали, сэр! С меня довольно, я достаточно терпела вашу непорядочность, двуличие и ханжество.

— Оскорбление аврора при исполнении. Клевета на должностное лицо, не подтвержденная доказательствами, пригодными для суда. Сотрудничество с преступником, объявленным в международный розыск. Использование служебного положения в личных целях, — хмуро перечислил Ричардсон и устало покачал головой: — Больно смотреть, как он промыл тебе мозги, Марсо, ты себе уже на пяток лет тюрьмы наговорила! Хотя если не станешь упорствовать, можно будет, наверно, на первый раз уговорить суд на снисхождение... Только не оказывай сопротивления при аресте, все равно проку не будет.

Он протянул руку к её плечу, собираясь увести прочь, но тут в пальцах Гриндевальда сама собой возникла волшебная палочка.

— Осторожнее, — опасным тоном произнёс он. — Эта девушка находится под моей защитой. Осмелитесь?

— Я осмелюсь, — мрачно отозвался Грейвз. Что ему было терять? Гриндевальд хищно сощурился и, встретившись с ним взглядом, вдруг посерьезнел. Грейвз помолчал, но, так и не дождавшись от него насмешки, добавил: — Но не стану.

Он мельком глянул на подчиненных: Ричардсон, напряженный как струна, глядел на врага исподлобья — и держал палочку хватом не бойца, а уличной гопоты, прекрасно понимая, что в честном бою не выстоит против Гриндевальда и минуты...

И что в случае победы всем будет плевать, честным ли был бой.

За его спиной Квелье и Тина замерли с палочками наготове, ждущие только намека, чтобы вступить в схватку. Абернати мгновенно утянул Куини в ближайшую дверь, сообразив, что как раз им лучше не путаться у авроров под ногами, и теперь осторожно выглядывал из-за косяка, держа собственную палочку в начальной позиции для Протего.

— Отставить, — приказал Грейвз. — Мисс Марсо сделала свой выбор, незачем взваливать на неё ответственность ещё и за ваши смерти.

После секундного промедления направленные на Гриндевальда палочки опустились.

— Ты ещё пожалеешь об этом! — не сдержавшись, прошипела Тина. — Так нельзя! Увидишь, что он с тобой сделает!

— Только посмотрите, мисс Марсо, стоило вам совершить поступок по собственной воле, не дожидаясь совета и указаний ваших товарищей, — и как разительно все изменилось! — с улыбкой заметил Гриндевальд, указав на Тину, словно наставник, демонстрирующий ученику какое-то интересное явление. — И это люди, которые проповедуют свет, чистоту мыслей, не хотят никому вредить и вообще выступают защитниками обиженных. Вот, полюбуйтесь, как они рвутся засадить вас в тюрьму или даже казнить. Один только мистер Грейвз оказал вам любезность и дал отсрочку... не думаю, впрочем, что надолго.

Он не оставлял девчонке выбора, понял Грейвз. Теперь она ни за что не отступится от своего решения, чувствуя себя преданной и отвергнутой. Проклятый Гриндевальд. Теперь уже не объяснишь ей, что обещанный Ричардсоном арест был бы фикцией, способом дать ей возможность опомниться и снова обдумать свои намерения. Марсо собственными руками сломала себе жизнь, а он ничего не мог с этим сделать.

Гриндевальд тем временем приобнял девушку за плечи и театральным, почти изысканным в своей нарочитой элегантности движением склонился к её уху.

— А пока, мисс Марсо, — промурлыкал он так, что каждое слово можно было бы, кажется, четко и ясно расслышать даже на чердаке, — я думаю, вам следует пояснить свои слова об убийствах.

Грейвз отступил, снова взялся за перила, перенёс на них часть своего веса — и аккуратно, как только мог, сполз вниз, усевшись на предпоследнюю ступеньку. Не хватало опоры.

— Не утруждайтесь, мисс Марсо, — безразлично проговорил он. — Я объясню сам. Полчаса назад мы с Гриндевальдом провели ритуал изгнания тварей и совершили человеческое жертвоприношение. Мистер Гриндевальд заколол троих немагов, после чего я собственноручно убил последнюю жертву.

Он медленно поднял глаза. Вот этого он и боялся — ужаса и отвращения на лицах тех, кто признавал его авторитет и верил в него... всего минуту назад. Казалось, он кожей чувствовал их растерянность и презрение. Их... или своё?.. Марсо предала его, но не предал ли их он сам?

Из гостиной донёсся сдавленный всхлип Куини.

— Как вы справедливо напомнили, мистер Ричардсон, — собравшись с силами, проговорил Грейвз, — подобное карается заключением под стражу, разбирательством и приговором по решению суда. Можете приступать к аресту. Даю слово, что не стану оказывать сопротивление.

Ричардсон не двинулся с места, будто не понимая, что он сказал.

— Я его шантажировал, — выдержав драматическую паузу, с огромным удовольствием поделился Гриндевальд. — Пригрозил, что не стану заканчивать ритуал, если мистер Грейвз не окажет мне любезность и не прикончит последнего бедолагу. И твари продолжат жрать людей. Очаровательно, правда? Какие прекрасные смягчающие обстоятельства, я даже готов поделиться воспоминанием для думосбора, никто не придерется! Вот только... — он улыбнулся и, дождавшись, когда внимание окружающих всецело сосредоточится на нём, закончил: — как насчёт того, что мистер Грейвз с самого начала знал, в чём этот ритуал заключался?

— Знал, — раздраженно отмахнулся Грейвз. — Я же сам его рассчитывал. Ричардсон, вы работать собираетесь или нет?

Он сам не знал, зачем так настаивал на аресте. Зачем, какой в этом был смысл? Хотел испортить карьеру Пиквери, мелочно отомстив ей за то, что она, не пожелав замараться сама, свалила на него всю грязную работу? Снова хотел остаться в хорошо знакомом ему подвале наедине со своими кошмарами? Просто хотел, чтобы всё закончилось?

Но Ричардсон в ответ на его требовательный взгляд только покачал головой и убрал палочку.

— Я не стану этого делать, сэр, — хмуро проговорил он. — Это будет неправильно.

Грейвз досадливо поморщился: Ричардсон, как и он сам, выбрал следовать духу закона, но не его букве — и дух предписывал им делать все, что требовалось, для защиты магического сообщества и города... но насколько же неуместным казалось сейчас это решение!

Дверь дома отворилась без стука. Пиквери, шагнувшая внутрь с палочкой наготове, выглядела как всегда безупречно, живым олицетворением порядка и закона — но сейчас её появление встретили гробовым молчанием. Даже Тина наверняка сообразила, кто дал разрешение на проведение темномагического ритуала.

Мадам Президент сделала несколько шагов, привычно заняв место в центре собрания, и мельком оглядела собравшихся, мазнув равнодушным взглядом по жмущейся к Гриндевальду Марсо. Грейвз тяжело поднялся. Абернати и Куини наконец показались из соседней комнаты.

— Я вижу, что все целы, — констатировала Пиквери. — Это радует. Как прошла ваша операция?

— Последние две твари уничтожены, их возвращение или появление новых маловероятно. Лоренц Джонс, как мы и предполагали, пал жертвой собственного замысла и более не представляет угрозы, — отчитался Грейвз. Интересно, она знала, что ему придётся замараться в крови? Предполагала такую возможность?

— Хорошо, — царственно кивнула Пиквери. — Мистер Гриндевальд, вынуждена от всего сердца поблагодарить вас за помощь.

— Какая прелестная формулировка, мадам, — с очаровательной улыбкой откликнулся тот. — Не нужно благодарности, я выполнил почти все пункты нашего с вами договора. Остался только один, и он за вами.

Взгляд Пиквери остановился на противоположной стене, словно она боялась встретиться с кем-нибудь глазами, пусть даже случайно.

— Разумеется, — подтвердила она и умолкла, как будто ожидая от Гриндевальда каких-то действий. Вероятно, надеялась, что он уберётся отсюда поскорее.

Но тот вовсе не собирался оправдывать её надежды. Молчание становилось всё более напряженным.

— Все до единого пункты нашего договора будут выполнены! — не выдержала Пиквери. — Я не отказываюсь от своих слов. В конце концов, если я этого не сделаю, вы всегда можете вернуться и... выразить свое недовольство. Я вполне осознаю это, мистер Гриндевальд, и не хотела бы доводить до подобных эксцессов. Дамы и господа, — обратилась она к присутствующим, — я полагаю, что, раз ваше нынешнее задание завершено, вам следует разойтись по домам и как следует отдохнуть. О возвращении к службе вам сообщат позже.

— О нет! — воскликнул Гриндевальд и одним шагом оказался у неё за спиной, лишив её всякой возможности удалиться с достоинством. — Не расходитесь, прошу вас. Свидетельствуйте, маги и ведьмы, свидетельствуйте тому, как лжет и изворачивается избранная вами правительница, пытаясь скрыть свою подлость!

О какой подлости он говорил? О каких ещё пунктах? Грейвз терялся в догадках — о чем Пиквери могла с ним договориться? Какие клятвы он у неё вырвал? И когда? У Гриндевальда был лишь один шанс побеседовать с ней о чем-то за его спиной — когда Пиквери увела его в свой дом, чтобы подобрать подходящий для его новой роли наряд и помочь ему переодеться. Сколько они отсутствовали? Он не мог вспомнить точно, но как будто не меньше сорока минут — вполне достаточно, чтобы обсудить что-то, пусть и без особых подробностей.

Дурное предчувствие отозвалось муторным, тянущим ощущением под солнечным сплетением. Несколько минут назад Грейвзу казалось, что хуже быть уже не могло, но Гриндевальд умел удивлять. Пиквери молчала, сохраняя надменно-невозмутимый вид, яснее ясного выдававший привычному взгляду её напряжение и тревогу.

— Вы ему не сказали, верно? — криво усмехнулся Гриндевальд. — Я не сразу это понял. Окажите милость, мадам Президент, озвучьте полный текст нашего соглашения. — Пиквери не откликнулась, и в его голосе лязгнула сталь: — Немедленно.

Грейвз невольно напрягся, вдруг оказавшись в перекрестье их взглядов. Внимание остальных, будто притянутое магнитом, тоже сосредоточилось на нем, и ему, совершено сбитому с толку, оставалось лишь готовиться принять удар.

В том, что удар последует, у него уже не было никаких сомнений.

— Не будет ли вам угодно выразиться яснее? — осведомился он, едва узнавая собственный голос.

Во взгляде Пиквери ясно читалось сожаление, и весь безупречный образ мадам Президент был в этот миг совершенно лишен той нерушимой уверенности в своей правоте, которую Грейвз полагал неотъемлемой его частью. Наконец она заговорила, с очевидным трудом подбирая слова.

— Прости меня, Персиваль, — начала она. Пиквери никогда не позволяла себе подобной фамильярности, когда у их беседы был хотя бы один свидетель, и сейчас это значило, что дело было по-настоящему плохо. Но ведь не могло быть ещё хуже?

— Я просила мистера Гриндевальда прекратить деятельность своей организации в Америке, не появляться здесь, не засылать своих агентов и вообще забыть о существовании нашей страны, и он согласился... однако назвал цену. Тебя.

Это звучало дико и больше походило на дурную, безвкусную шутку… но где-то в глубине души Грейвз уже знал, что шуткой это не было.

— Меня? — машинально переспросил он. — Что значит — меня?

— Вы должны будете отправиться со мной, мистер Грейвз, — объявил Гриндевальд, неприкрыто наслаждаясь ситуацией, — и верой и правдой прослужите мне один год и один день, от рассвета до рассвета. В противном случае нынешняя катастрофа покажется вам бледной тенью того разрушения, что обрушу на вас я.

Грейвз понял, что не в силах пошевелиться, поле зрения стремительно сужалось, не было ни опоры, ни надежды, и он едва осознал собственную жалкую попытку нашарить край ступеньки, чтобы хоть как-то удержаться в реальности.

— Прости, — скорбно покачав головой, проговорила Пиквери. — У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда, мадам, — заговорщицки подмигнул ей Гриндевальд. — Но в конечном итоге мы с вами остались в выигрыше, правда? Ну что же, мистер Грейвз, дать вам время подготовиться к долгому путешествию?

Позади раздался какой-то звук, как будто треснуло дерево. Всё вокруг стало кристально ясным, прозрачным и очень чётким. Он видел торжество на лице Гриндевальда, сожаление во всей позе Пиквери, замечал, как авроры отбирают у Абернати палочку — он что, собрался воевать с Гриндевальдом? — как Куини хватает рвущуюся в бой Тину поперёк талии, пытаясь её удержать, но не слышал больше ничего, ни единого звука.

Мир сместился, дрогнул и рассыпался, будто стекляшки в калейдоскопе.

Грейвз сделал глубокий вздох, и дом вздохнул вместе с ним. Стенные панели напряглись, на них, будто на мускулах зверя перед прыжком, вздулись жилы. Обои в ужасе поползли прочь, обратившись волной бронзовокрылых жуков, стекли вниз и, едва коснувшись потрескивавшего, словно лава, пола, тучей ядовитой мошки взмыли в воздух.

Воздух, ещё мгновение назад неощутимый, встал в горле тягучим комом, качнулся, словно пробуя силы. Что-то мешалось, царапало, словно песок под одеждой, заставляло выхватывать из потока образ за образом: изумление в глазах Гриндевальда; легко, будто игрушки, отброшенные в гостиную, подальше от угрозы, люди; мерцающий купол Протего, изъязвленный, прогибающийся под собственной тяжестью. Лишенная даже этого укрытия смуглая женщина, распятая на незримых тяжах Вселенной, поющих, покорных, протянутых от макушки к копчику, достаточно тронуть — и хребет лопнет.

И он тронул.

…Калейдоскоп тряхнуло, ступени проросли когтистыми мягкими лапами, и в груди у него прорастало солнце, медленно и торжественно, и прилив отзывался тягучей дрожью, обращая мир в воду, воду в дым и дым в жизнь.

Издалека донёсся крик Пиквери, исполненный смертной муки; за спиной Гриндевальда мелькнул Абернати с чужой, совсем ему не по руке палочкой, его губы с почти карикатурной четкостью складывались в знакомое с детства "Вингардиум Левиоса", но за гулом ветра в крови Грейвз не слышал ни слова.

Видимые ему одному, на стенах и дверных косяках вспыхнули цепочки алых знаков, и трансформацию отсекло по порогу, оставив комнату за ним тошнотворной в своей обыкновенности.

А потом что-то ударило его по затылку, и мир погас, рассыпавшись пеплом.

В себя он приходил медленно, будто сознание возвращалось ему по крупице за раз. Голова гудела, во рту пересохло. Над ним возвышался уходящий в потолок книжный шкаф, и он некоторое время рассматривал книжные корешки, пока его не отвлекли чьи-то мягкие, приглушённые ковром шаги.

Грейвз заставил себя повернуть голову, зная, кого увидит.

Он лежал в своём кабинете, его ноги свешивались с небрежно, не по размеру наколдованной кушетки. Гриндевальд был здесь, должно быть, услышал шорох его одежды и подошёл. В руке у него была сигара, вытащенная из запасов Грейвза, подрезанная, но не раскуренная.

— Ты ведь меня угостишь, верно? — сказал он. Грейвз промолчал, а Гриндевальд, тихо хмыкнув, пододвинул кресло к кушетке и сел. Грейвз украдкой пробежался пальцами по рукаву: палочки не было. Гриндевальд кивнул на стол, и они помолчали ещё какое-то время.

— Как ты себя чувствуешь? Тебя крепко приложило, природная защита сработала, конечно, но смогла только смягчить удар, — проговорил наконец Гриндевальд. — Надо же, пулемёт пригодился в последний раз. Кто бы думал.

Грейвз чувствовал себя никак. Боль в затылке ощущалась как отдалённый дискомфорт, что же до прочего, то он не чувствовал ничего. У него внутри было пепелище, и Гриндевальд об этом знал.

— Хорошо, — не дождавшись ответа, вздохнул Гриндевальд. — Ты что-нибудь помнишь? У тебя случился магический выброс. Ты чуть не убил Пиквери.

— По какому обряду ты брал с неё клятву?

— Что, прости? — озадаченно переспросил Гриндевальд.

— По какому обряду ты брал с неё клятву? — терпеливо повторил Грейвз. И, не увидев понимания во взгляде собеседника, уточнил: — По современному, старому, древнему, сам что-то придумал?

— По древнему, конечно! — нахмурился Гриндевальд. — Какая раз...

— По северному или по южному? — не дав ему договорить, продолжил Грейвз и на всякий случай пояснил: — По римскому, бретонскому, скандинавскому или нубийскому?

— Разумеется, по скандинавскому, — очевидно не оценив его въедливости, раздраженно огрызнулся Гриндевальд.

— ...Жаль, что “чуть”, — пробормотал себе под нос Грейвз. Он был сейчас несправедлив; клятва по нубийскому или римскому ритуалу легла бы на него бременем куда более тяжким... и все же что стоило Пиквери отделаться обычным политическим договором, которые она заключала многократно и так же легко нарушала!

— Согласен. Мне тоже не понравилось то, что она сделала.

— А вот результат вас, видимо, вполне устраивает.

Гриндевальд оглядел его оценивающе, как добычу, которая теперь была в полной его власти.

— Да, — согласился он. — Более чем.

Грейвз кивнул. Он не думал о последствиях того, что его продали Гриндевальду. Служить ему год — что ждало его в Европе? Постоянное унижение? Новый подвал?

— Даже не спросишь, что с твоими людьми? С твоим домом?

Вспомнив, как они пытались вступиться за него, Грейвз ощутил смутное беспокойство. Если Пиквери была всё ещё жива, если она сохранила свою должность, то тем, кто по глупости решится пойти против неё, придётся несладко.

— Что?

— Я разобрался с... изменениями, — пояснил Гриндевальд. — Вернул все как было, оказалось до странного просто, несмотря на глубину трансформации. Очень занятное у тебя семейное гнездо, должен признать. Что до людей — все целы и невредимы, я их выгнал и запер дом. Здесь только мы с тобой.

Как и тогда, когда всё только начиналось. Грейвз кивнул, принимая свою участь и смутно сознавая, что, может быть, его испытание начнется уже сейчас.

Гриндевальд покрутил в пальцах сигару, вдохнул аромат и наконец разжег, так и не поднеся к губам. По комнате поплыл дым.

— Если тебя это утешит, я скажу, что она колебалась, — сообщил он. — Долго не могла принять решение.

— Но она его приняла, — откликнулся Грейвз. — Одна жизнь за безопасность всей страны — это хорошая сделка. Как я понимаю, моё мнение ничего не значит?

Гриндевальд пожал плечами.

— Тебе нужно отдохнуть и закончить дела, — сказал он. — Это, знаешь ли, было вполне очевидно, так что сегодня я заберу с собой только мисс Марсо. Твоя клятва войдет в полную силу, как только ты ступишь на немецкую землю. И, в общем-то, можешь не слишком спешить, только...

Он отвлёкся на извивающийся дым и снова посмотрел на Грейвза взглядом острым и недобрым.

— Никаких фокусов, — предупредил он. — Никаких попыток сбежать. Никаких самоубийств и прочей ерунды, которой любили страдать римские патриции. Не прибудешь в Мюнхен до середины января — и я вернусь в Нью-Йорк развлечься. Ты знаешь, что тогда случится.

Грейвз приподнял дрожащую руку, предупреждая новый поток не сказать чтобы тонких намеков.

— Я закончу здесь и приеду, — произнёс он. — Вздумаете устроить тут беспредел, сейчас или после — я сочту ваш договор с Пиквери расторгнутым.

— Вот так-то, — удовлетворённо сказал Гриндевальд. — Я верю твоему слову. Так легко манипулировать теми, кто ставит других выше себя, — с печалью заметил он. — Стоит только пригрозить их подопечным, и они уже готовы окунуться во тьму, измазаться кровью и изнасиловать девственницу. А всё ради чего? Ради общего блага. Какая ирония, не находишь?

Его чудовищная казуистика была противна Грейвзу, но всё же затронула что-то в его душе. Он полежал спокойно, прислушиваясь к этому чувству.

— Хорошо, — сказал он. — Пиквери получила хоть какую-то гарантию безопасности — кстати, неясно, на какой срок... Надеюсь, она выторговала у вас хотя бы лет сорок. А что получаете вы? Зачем вам понадобился я?

Холодный взгляд Гриндевальда остановился на нём и немного потеплел.

— Так и не понял?

Он покачал головой, не желая тратить силы на то, чтобы развлекать собеседника догадками.

— Когда-то давно, — начал Гриндевальд, — когда я уже знал, что во многом превосхожу других по силе, уму и воле к действию, я… был весьма этим огорчен, но быстро смирился с тем, что приговорен к величественной и полной отчуждения жизни гиганта среди карликов.

Его самомнению, конечно, оставалось лишь позавидовать.

— Затем я встретил человека, способного стать со мной вровень, и мы с ним стали близки, как только можно быть близким с родственной душой.

Его взгляд устремился куда-то вдаль, в нём появилась мечтательность и мягкость.

— Он умер? — предположил Грейвз. Трудно было представить Гриндевальда способным испытывать столь теплые чувства к живому, со всеми его недостатками и придурями, человеку. Мертвых любить проще.

— Нет, он жив. И вполне благополучен, насколько мне известно. Но наши дороги разошлись из-за его трусости и ханжества очень, очень давно, и с тех пор мы больше не виделись. И вот спустя двадцать с лишним лет я встречаю тебя.

Грейвз приподнялся на локте, вглядываясь в лицо Гриндевальда. Забрезжившая догадка должна была пробудить в нём страх или отвращение… но он ничего не чувствовал.

— Я что, похож на него? — равнодушно уточнил он.

— Похож? Внешне — нисколько, — усмехнулся Гриндевальд. Его отношения с тем человеком явно были далеко не невинными; Грейвз счел излишним углубляться в подробности, но что-то во взгляде Гриндевальда подсказывало, что тот предугадал его выводы. — Внутренне — гораздо больше.

— Вот только по силе я вам не равен, вы запросто меня одолели, мистер Гриндевальд, — заметил Грейвз. Мысль об этом по-прежнему отзывалась в его душе уколом ядовитой зависти, густо замешанной на страхе, но молча принять лесть врага казалось много более отвратительным.

— По силе магии — нет, хотя теперь я, признаться, не так уж в этом уверен. Мне все больше кажется, что от большей её части ты отрекаешься сам из-за своих дурацких принципов. А вот по силе духа... Ты сопротивлялся! — вдохновенно продолжал Гриндевальд. Сигара в его руке вспыхнула и осыпалась пеплом, словно и он, увлекшись, на миг потерял контроль над собственной магией. — Даже тогда, когда у тебя не оставалось сил, даже когда ты знал, что проиграл, ты продолжал бороться. Это вызывает уважение, поверь мне, даже у такого, как я. Особенно у такого, как я. Уж я-то умею рассмотреть бриллиант в алмазе.

Он лгал и, может статься, лгал даже самому себе. Грейвз уже встречал подобных ему, и каждый раз убеждался: такие люди не умели отдавать должное достойному противнику, они видели в нем лишь препятствие на пути к своей цели… и не могли испытывать к этому препятствию уважения.

— Я уже понял, что вам нравится смотреть, как жертва трепыхается.

— Мне нравятся сильные личности, — поправил Гриндевальд. — Пусть с изъянами, но это несовершенство только подчёркивает силу и красоту. Таких хочется забрать себе и никогда не отпускать.

— Решили завести коллекцию рабов? — хмыкнул Грейвз и невольно похолодел, задумавшись о том, не предугадал ли собственную судьбу. Кем Гриндевальд сделает его у себя на службе? Палачом? Наложником?

— Есть те, кого в рабстве не удержишь, — серьёзно заметил Гриндевальд. — И ты как раз из таких, сам ведь знаешь. Да и вообще... Рабский ошейник — это пошло. Ты станешь служить мне добровольно... и добросовестно. Условия тебе известны.

Он встал и пересел на кушетку, опершись ладонью о спинку за плечом Грейвза. Отодвинуться тому было некуда... да он этого и не хотел, одна лишь мысль о том, чтобы уступить противнику хотя бы дюйм пространства вызывала почти физическое отторжение. Гриндевальд склонился к нему, их лица оказались совсем близко, а взгляды скрестились, будто дуэльные клинки. Гриндевальд словно пытался заворожить его, хотя в этом и не было нужды.

— Я рад, что встретил тебя, Персиваль Грейвз, — прошептал он. — Хвала всем богам, что я тебя встретил.

Сцена была будто срисована из немаговского бульварного романа, которыми зачитывались все до единой секретарши Серафины независимо от возраста и ума; кажется, за подобными фразами должен был следовать страстный поцелуй, ночь умеренно добровольной любви и счастливый брак, благополучно перечеркивавший все, что происходило между героями до сего судьбоносного момента. При всем неприятии гриндевальдовой манеры держаться Грейвз признавал, что вкус у него все же был, а значит...

— Я не собираюсь играть в эти игры, — холодно уведомил он, почти оскорбленный грубой фальшью устроенной сцены. Гриндевальд снисходительно усмехнулся и подался было к нему, но, наткнувшись на жесткий взгляд, выпрямился и раздраженно скривил губы. На его бледном обычно лице вспыхнул нервный румянец, и Грейвз не смог сдержать злорадного удовлетворения при мысли о том, что хотя бы сейчас сумел разрушить его план.

Какой бы мелочи тот ни касался.

— В таком случае, надеюсь на нашу новую встречу, быть может, ты к тому моменту изменишь мнение, — поднявшись, проговорил Гриндевальд. — А сейчас мне действительно пора идти, мисс Марсо наверняка заждалась.

Он забрал со стола тетрадь с записями Джонса и вложенные в неё листы перевода и направился к двери.

— Да, кстати, я ещё кое-что у тебя позаимствую, если не возражаешь, — уже взявшись за ручку, через плечо бросил Гриндевальд. — Тебе все равно без надобности.

В тоне его странно сочетались издевка и снисходительный укор; Грейвз в недоумении приподнял бровь, не имея уже ни сил, ни желания поддерживать беседу подобающим образом. Гриндевальд, впрочем, понял его и так, обернулся и, засунув руку за пазуху, продемонстрировал ему недлинный, но широкий обсидиановый нож с грубой кромкой.

— Возражаю, — бесстрастно сообщил Грейвз. Не то чтобы он мог хоть чем-то Гриндевальду помешать, но молча смотреть на то, как тот грабит его дом, все же не собирался.

— Да брось, Персиваль, это ведь даже не твой трофей, — с почти детской обидой заявил Гриндевальд. — На нем пыли было как в гробнице Мерлина, ты им не то что не пользуешься, ты даже хранишь его без подобающего почтения. Ты что, не понимаешь, что это настоящий ацтекский жреческий нож? Полностью инициированный, насколько я могу судить, и привязанный к одной из тех сущностей, которых в долине Мехико считали богами.

— Я в курсе, — без выражения отозвался Грейвз. — Это нож прапрадеда моего прапрадеда моего прапрадеда через бабушку с материнской стороны. Лапы прочь от моего семейного достояния.

Гриндевальд медленно закрыл рот и с новым интересом посмотрел на него.

— Ладно, — наконец сказал он и, аккуратно положив нож на край стола, отступил на шаг. — Привезешь с собой, когда приедешь в Европу. Не забудь только, очень уж любопытная штука.

Грейвз дождался, пока снизу не раздастся звук хлопнувшей двери и в доме не установится тишина, нарушенная лишь его собственным дыханием.

Всё закончилось. В это невозможно было поверить.

Грейвз поднялся; шатаясь, дошёл до стола, схватился за него, нашарил жреческий нож и прижал неровное, все ещё острое как бритва каменное лезвие к горлу. Рукоять чуть заметно трепетала под его пальцами, будто ножу не терпелось добраться до пульсирующей под кожей жилы, Грейвз рвано вдохнул, готовясь перетерпеть мимолетную боль...

И, вздрогнув от внезапно острого отвращения к себе, разжал пальцы.

Нож недовольно цокнул о столешницу, пару секунд балансировал на краю и, когда рукоять все же перевесила, беззвучно нырнул в ворс скрывавшего пол ковра.

Грейвз машинально подобрал его, вернул на стол, выровняв вдоль края, рукоятью под руку восходящему солнцу, и без сил опустился в кресло.

Почему-то он думал, что без Гриндевальда, без его присутствия, без его бесцеремонности и безудержной, выставленной напоказ магии будет дышаться легче — но нет, мучительное, тянущее чувство, которому он не знал названия, стало лишь явственней. Выхода не было, ни лазейки, ни отговорки, его ждал год рабства, а затем неизвестность.

Пути назад не будет, он уже не станет прежним ни в глазах окружающих, ни в своих собственных. Гриндевальд никогда не разменивался на полумеры, вот и теперь он не даст Грейвзу отсидеться в тылу или скрыть лицо под маской: он сделает его своим приближённым, своим сообщником, своим любовником, сломает окончательно и воссоздаст заново, удобным инструментом и удачным трофеем — и таким выставит напоказ всему свету. И один год — и один день, чтоб его! — обернётся дорогой в никуда.

Грейвз с силой потёр лицо, заставляя себя соображать быстрее.

Сейчас, пока за окном занимался бледный зимний рассвет, он всё ещё был директором департамента. Он не мог вспомнить, что именно стало с Пиквери, но отчего-то был уверен, что собственные жизнь и здоровье сейчас волновали её куда больше министерской бюрократии. К тому же весь отдел делопроизводства в этот час ещё мирно спал по домам, и мысли не имея о том, что в четыре часа пополуночи вдруг может потребоваться срочно кого-нибудь уволить.

— Думай, Персиваль, думай! — простонал Грейвз сквозь зубы и стиснул ладонями виски. Бессонная ночь давала о себе знать.

Он вынул из ящика стола стопку чистой бумаги и начал быстро писать. Строчки приказов и распоряжений ложились на бумагу идеально ровно, как будто и не было смятения и ужаса, чьи холодные объятия с каждым мгновением все сильней сжимали его сердце.

Но в какой-то момент Грейвз выронил перо, зажал рот рукой и беззвучно захохотал.