Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Поплакавшись во всё удовольствие, Мауна залезла обратно в кровать и абы-как заснула сладчайшим сном.

Рано поутру проснулась, и их ждали даже не одна, а две служанки, очень тихо сидя возле кровати. С её стороны — её Реная, с левой, где Амая — её Хизая, хоть Амае всё нипочём и всё она имела в виду, как известно, и Встречающие ей не нужны. Но особая диспозиция сегоночи заставила Семью перестраховаться.

— Где Медиум? — первое, что спросила, и голос оказался громким в тишине спальни.

— Ваал в утро, Хозяйка, — зашептала Реная. — За дверьми.

— Иди, дай им это, — молвив уж тише, дала служанке две бумаги. — Стой, стой… А это — поставь у нас, — дала ей и ленту, которая связывала её с наставницей. — Спрячь в ту изумрудную шкатулку. Не потеряй.

На всё смолчав, Реная удалилась особой поступью, чтоб не цокали коготки. Мауна подумала, что надо было сохранить ленту на пояске, и самой всё поставить в шкатулку: дурацкая мысль, но забеспокоилась о ленте — а вдруг пропадёт?

Мауна встала, оглядела себя в зеркале — шемиза, кровь на ладони, совсем забыла снять на ночь подвески и так в них и вестала (вестала!), истёртая донельзя раскраска тентуши на мордахе от слёз, отчего стала напоминать то ли очень молодую вдову в трауре, то ли пленницу, что-то такое; прошлась, посмотрела немножко на спящую Амаю, стыдилась глядеть на её правую ладонь — даже отсюда видно, что есть кровь. Хизая вышивала; вот наставница Мьянфар, например, строго-настрого запрещала Встречающим делать что угодно, ожидая пробуждения Вестающей, им надо было сидеть, как идольд; а наставница Нэль говорила, что это — большая глупость, и Встречающей куда лучше заниматься всяким спокойным делом: шить, вязать, читать; у Нэли так-то почти все служанки умеют хорошо читать.

Подумав, Мауна взяла и просто себе вышла, оставив всё в спальне Амаи, прямо вот так, в шемизе — чтоб не шуметь в спальне. Это совершенно непростительно для любой маасси и хаману, ходить по дому вот так, в нижнем; Ашаи-Китрах это простительно, всякое у них бывает; а Вестающая хоть голой может бегать, если требует дело. Медиум ждал за дверью, любопытные морды и насущные вопросы, и Мауна увлекла их за собой в свои покои и там церемонно, всё по чину, как и полагается, разродилась всем, даже не успев облачиться: одну Весть отвестала, свою; и одну Весть приняла, за Амаю, что немало удивило сира Мелима, ибо за много лет служения он о таком только слыхал, но не видал лично. Всё смотрите на бумажках, не могла ждать до утра, записала сама. Всё, Вестающая вернулась, волей Ваала, Медиум ушёл, осталась только Реная.

— Хозяйка провестала и приняла Вести? Это ж хорошо, правда, Хозяйка? — с осторожным оптимизмом сразу начала та.

Осторожный оптимизм — неуместен. Уместен лишь триумф.

— Реная! Я сделала это!

— Выходит, хорошо, что мы приехали учиться к блистательной Ваалу-Ам… — и дальше осторожничала Реная, но уже заражалась радостью от ученицы.

— Реная! — потрясла Мауна свою служанку за плечи. — Шэ-шэ. Но это самый лучший день в моей жизни.

— Шэ-шэ, — закрыла Реная себе рот на мгновение. — Да, Хозяйка. Да. Наставница Нэль будет так рада, будет так рада!

Мауна застыла. Наставница Нэль. Будет. Так рада. Наставница. Нэль.

— Да. Конечно, — медленно ответила она; она задушила желание сказать яростное: «Не говори!». Не стоит портить прекрасный день.

И пошёл прекрасный, самый лучший день. Мауна и привелась в порядок, и позавтракала, пригласив весь Медиум и даже сира Нермая, и пошла поглядеть, что там с лошадьми в этой обители; а также она приказала Мшани глядеть, когда уберётся чёрный шнур с двери Амаи («Вестающая вестает»), и это случилось только после обеда. Всё бросив, пошла к ней, в полном облачении, торжественная, разрисованная в дистанцию на праздник какой, большой такой, навроде Дня Рождения Императора или Дня Героев.

Наверное, подумала Мауна, станет доброй традицией — удивляться каждый раз, когда заходишь в её спальню. Амая лежала в постели с перемотанной ладонью, и читала книгу с помощью служанки Мэринэ — та держала книгу перед ней, облокотившись о кроватный столик; Амая брала из большой тарелки, что прямо на постели, охапки удивительной смеси из сухофруктов, орехов и сушёного мяса. Эти охапки она грызла не столько сама, сколь всовывала их в Мэринэ; та, наверное, не смея перечить новой Хозяйке, покорно и упорно их ела. Но Амая кормила не только её, а ещё и — вот дела — львёнка, ещё безгривка, что сидел рядом с нею прямо на постели. Он и Амая глядели вместе в книжку, которую она читала урывками вслух, иногда водя когтем по странице. Амая махнула Мауне перемотанной рукой — садись возле нас, что Мауна и сделала.

— Это самое… Где оно… А, вот оно. «И львица веды Асгарда подошла к Аратте, и молвила: “Случится так, что сократишь ты свой путь преданности”», — Амая потянулась за орехом, и начала его громко грызть. — Это, бери, ешь, — постучала она по тарелке, глядя на Мауну.

— Она сказала Аратте есть? — несмело удивился львёнок, колупая коготь на лапе. — Что есть?

Львёнок косился на Мауну, она его явно засмущала, при всём своем декоруме, в дистанции, и в устрашающей раскраске.

Что делать: Мауна потянулась за орешком.

— Не, не-не-не, это я Ма… Ваалу-Мауне, блистательной ученице, лучшей сейчас в Империи. Ты знаком с Ваалу-Мауной? — поглядела Амая на львёнка, задирая голову на подушке.

— Видел, но издалека, — отметил он, снова покосившись на Мауну.

— Ну, это самое, вот она, прям тут.

— Арсай, что надо сказать? — затребовала от сына служанка.

— Спасибо, — повёл он ушами, и, сжавшись, поглядел на мать.

— Нет же, Арсай, надо сказать: «Очень приятно, превосходная Ваалу-Мауна, это большая честь для меня», — испугалась Мэринэ.

— Очень приятно, превосходная Ваалу-Мауна, это честь. Большая для меня, — повторил он торопливо, не глядя на Мауну, но на тот самый коготь на лапе.

— «Спасибо» тоже подходит, — отметила Амая. — Чего тут.

— Нет, Хозяйка, так нельзя… — живо заотрицала Мэринэ.

— Служанки говорят Вестающей, что можно и что нельзя. Ваал, куда катится эта целая Империя Сунгов! — взмахнула руками Амая, простираясь на кровати, чуть не перевернув и книгу, и тарелку. Книгу удержала служанка, а тарелку спас Арсай.

— Простится мне, Хозяйка… — и снова испугалась служанка; она хотела что-то пожестить, но не смела упустить книгу.

— Мне тоже очень приятно, Арсай, — ответила Мауна, приложив ладонь к груди. Тот поглядел на неё исподлобья, а потом на Амаю.

Амая забила перемотанной рукой по столику:

— Так, не отвлекаемся тут все. Тааак… Это самое. «Случится так, что сократишь ты свой путь преданности. Сокращу путь? — навострила уши Аратта. — Сократишь. Ты присмотрись ещё раз», — Амая вздохнула, и набрала себе в кулак кураги и всего такого. — «В последний миг она всё поняла, но было поздно: львица веды Асгарда зло и сильно», — Амая очень нажала на «зло» и «сильно», — «сбросила её со скалы».

Она упустила одну курагу на кровать, а остальное скушала.

— Это шамое… Аршай, фто тут напишано?

— А-ра-та, — монотонно прочёл он.

— И што, какой иш этофо урок? Хишай, дай попить.

— Ну… Не знаю… Аратта умерла?

Амая попила и утёрлась.

— Ну сам-то как думаешь?

Подумав, Арсай довольно уверенно ответил:

— Если кого-то сбросить со скалы, то он умрёт. Хотя я слышал, что драаги на Востоке могут прыгать с деревьев, и им ничего не будет, — ему текло из носу, и он утирался предплечьем.

— Возьми себе платок, я ж говорила, — встревоженно и сдавленно заметила Мэринэ. — Веди себя хорошо.

— Где он тут… — он начал искать про кровати, оборачиваясь.

— На, — Амая залезла себе за шемизу, и от Мауны не ускользнуло, что он уставился ей на грудь, что-то там высмотрев. — Держи, — но не дала, а сама утёрла ему мордаху, и от Мауны не ускользнуло, что это был её платок, который она дала там, ещё раньше, вчера, у ритуала с тазиком. Львёнок ухватился за платок и удержал, ему стало любопытно, и он его рассматривал.

— Хозяйка, а я знаю ещё такое, — сказал, жмякая платок Мауны. — Мы пробовали сбрасывать кота с моста. Я, Матенрай и Мазару. Мазару услышал где-то, что котам ничего не будет, если они падают.

— И что вышло? — обратилась к нему Амая, глядя перед собой, на книгу, которую всё так же верно держала служанка.

— Мы поспорили. Мы кинули кота раз, и вроде ничего. Кинули второй, и ему пошла кровь из носу. Матенрай потом сказал, что он сдох.

— А на что поспорили?

— Да ни на что… — смутился он. И, видимо, зная, что Семье воспрещено врать Хозяйке, признался: — Ну, вообще-то, на пинки.

— Это как? — навострила уши Амая.

— Пинки под хвост. Мы отпинали Мазару.

Амая посмотрела на него.

— Он живой хоть?

— Кот? Нет, он сдох.

— Да нет же, Мазару.

— А, Мазару? Живой, живой.

— Вот видишь. Кот сдох, и ты заболел, а ещё ты отпинал Мазару, и потому пробил лапу, — сделала выводы Амая.

— Я его правой бил, а наступил на гвоздь левой.

— Нету совершенной справедливости, — подытожила она.

— А ещё, — вдруг добавил львёнок, — если кто приглашает к пропасти, то надо смотреть, хотят ли тебя сбросить.

— Вот это — превосходно. Лучше и не скажешь. Всё, потом ещё почитаем.

— Спасибо, Хозяйка. Арсай, отдай превосходной платок. Куда ты?! — зашипела, впала Мэринэ в ужас: её сын, вместо того чтобы слезть с другой стороны кровати, просто перелез через Хозяйку и Вестающую.

— Мама, я забыл. Прошу прощения, Хозяйка.

Мауна видела, что Мэринэ хотела взять его за ухо, ей дёрнулась рука.

— Поставь не-Вход, — потянулась Амая, и сладко зевнула.

— Да, Хозяйка, — поклонилась служанка, держа подмышкой книгу, а другой цепко держа сына за руку.

— Ваал в красивый день, Хозяйка, — жалко попрощался Арсай, зная, что расправа будет.

— Сильного дня, Сунг.

Вот они остались одни. Амая и дальше спрятала платок себе за шемизу, и теперь мирно глядела на Мауну. План чуть сбился чтением книжек, львятами и служанками, но остался нерушим и он таков: Мауна будет смотреть на неё; её спокойный, строгий, патрицианский и торжественный вид, вид рода; она не будет говорить «спасибо», Мауна всегда считала это слово ненадёжным и скользким, вместо него ей нравится или брутальный в своей явности поступок, или невыраженное, невыражаемое. Поступку в этом плане есть место, но чуть позже, а сейчас время невыражаемого: она просто смотрит на Амаю, даже не нужно быть Ашаи-Китрах, чтобы прочесть всё на ней, на ученице, на Мауне — уже Вестающей, без дурацких «да, но...» и сочувственных вздохов. И всего делов — одна ночь.

Амая, подумала она, это та, кто доставляет то, что даже не обещает. Будем справедливы: Мауну наставницы много чему научили, Предвестки, учителя; иногда даже слишком многому, ну его. Но лентой связать Мауну с Ремеслом они оказались… Ваал, такая беспомощность, чья-то недоглядка, или что. А, какая разница. Амая не обещала, просто доставляла. Ты хотела Ремесла? Вот оно, на, на-на-на.

— Не больно? — пригладила Мауна её по руке.

Амая поглядела на ладонь, отмахнулась, дальше мирно заблестела глазами. Мауна взяла, с трогательной осторожностью размотала ей всё (это было долго), её цепкий взгляд и оценка: полосы её когтей по ладони Амаи, по пальцам; да, она таки изо всех сил пыталась не упустить руку наставницы посреди ветров перехода. Ничего не спрашивая, отдаваясь железной воле ученицы, Амая залезала левой, свободной рукой в свою тарелку за своими орехами-курагой-мясом.

— Как ты?

— Я? — Амая посмотрела по сторонам, небольшое удивление. — А что я. Я — вот, — показала свою расцарапанную ладошку, поиграла израненными пальцами. — Ты как?

Мауна не ответила, отчёт и гордость — потом. Сейчас пришло время жестов. Бережно оставив израненное в покое на постели, Мауна без спешки вынула сирну из ножен, церемонно примерилась (неудивительно, но в её обучение вошло и то, как правильно полоснуть себе руку и пустить крови) и резанула правую ладонь наискось, ну ту самой, коей цеплялась за Амаю, чтобы попасть _туда_. Амая всё так же лежала, будто оглушённая или под опиумом, пассивная; вещи, кажется, просто случаются с нею, жизнь ведёт свой полный карнавал круг неё, а она никак не успевает за всем, и ей остаётся только глядеть большими глазами на учениц, что режут себе руки и даже не думают объясняться.

Долг исполнен, и восстановив кровную справедливость, Мауна снова взяла её ладонь, и снова пальцы Амаи обагрились, только уже не своей, а чужой (или всё-таки родной?) кровью.

— Амая, я отвестала свою Весть. И я приняла одну Весть за тебя. Всё уже в Медиуме, — Мауна сказала всё так, словно читала смертный приговор очень старому, заклятому врагу, её патрицианские уши хищно полуприжались, а движения уст — даже надменны.

Амая подумала.

— Нескучно с тобой, Муня. За меня? — смешно возмутилась Амая, но быстро сдалась дурачиться, и полюбопытствовала, навострив уши: — От кого?

— От Зирары. Весы-Ворон-Жезл-сто пятьдесят, — добила врага Мауна.

Амая снова подумала. А затем расплавилась в хитрющей улыбке, аж закусала себя клыками за губу.

— Что, Муниш, наломали дровишек? — заелозила в постели, и снова шмякнула её хвостом, как тогда, и теперь уже по коленке.

— Ваал мой, родной Аламут, я снова хочу туда, — трагически серьёзный облик ученицы шёл в такой разрез с её стонущей радостью.

— Что, лисуня, нализалась крови? — подняла бровь Амая, ух ты, всё так же кусая себя клыками. — Так-то да, я ж тебе говорила, а ты кочевряжилась, — стукнула её по предплечью, но несильно.

— Хм… — не открылась Мауна о лизании крови, но сделала так, как это обычно кошкам, прижмурила глаза, стрельба взглядом. — Амая-наставница, вот что: я должна отметить, что Семье не стоит так потакать в переходе границ и дистанции; и самцы в постели Вестающей, даже львята, это… неверная вещь в этих обстоятельствах, хоть я вижу благородство мотивов; тем более, он болен носотечью, а она может перейти тебе, а ты — я это вижу — сильно ослабилась, отдав всю себя мне, проводя в Охотные Земли Внутренней Империи, в которых я никогда не была и никогда о них не знала, — показала на карту, важное уточнение о «никогда не знала», у Мауны есть насущные вопросы, — это может быть нехорошо для тебя, наше служение Ваал-Сунгам, — нажала на «наше», — оно тем самым падёт под угрозы болезней, слабостей. Амая, мы служим ещё и тем, что верно заботимся о Семье, но и заботимся о себе, а ты должна лучше заботиться, — пригладила ей руку, — лучше помнить о себе, пожалуйста…

Мауна перешла в эту заботливую (искренне) атаку, но с каждым словом её уверенность растворялась; и всё не потому, что чувствовала неправоту (она говорит совершенно правильные, разумные, воистину очевидные вещи). Всё шло оттого, что Амая с каждым её словом заряжалась ещё больше, как стрела Вестью, заряжалась скрытым довольством всякого, кто уличил кого-то в преступлении, и выслушивает все факты, обстоятельства, улики и доводы от ничего не подозревающего (ещё) собеседника.

Без всяких перебиваний Амая дала закончить Мауне; поняв, что всё, выдохнула:

— Ах да, я конченная преступница, это известно. Но сейчас мы проговоримся о твоих, куда более чёрных делах. Я забыла тебе сказать, совсем-совсем, — говорила Амая, сияюще-довольная, — что в сегоночь ты вестала так, как это запрещено всем-всем сёстрам Внутрьимперии, и чему хорошие наставницы никогда не учат хороших учениц, — и засунула коготь себе в рот, царапая зубы. — Забыла предупредить. Ты ж не обижаешься, у?

Мауна определялась, поглядела вверх, не меняя положения головы, ничего. Одной рукой она всё так же связывалась с Амаей, второй же поцарапывала светло-серый пласис у груди. Затем взгляд обратно на наставницу.

— Я... — начала она.

— Ой, ты не знала о таком? — только и ждала любого звука Амая. — Так откуда ж тебе. Ты была хорошей ученицей у хороших наставниц, им бы и в голову не пришло такому учить. Не то что бы они об этом много знали, — Амая с удовольствием повела плечами, снова этот беспокойный хвост, — некоторые из них просто что-то там себе подозревают, подозреваки. И это хорошо, им это ни к чему. Но мы ж никому не скажем, правда? А то нам влетит, — и сильно подмигнула, как всегда, актёрствуя.

Хорошо. Мауна снова определялась, снова поглядела вверх.

— Ты передала мне то, чего не знают другие сёстры?

— Ну. Ню, — поиграла Амая пальцами в воздухе, прикинув вещи. — Знают ещё четыре. Называть не буду: сама их узнаешь, _там_, не волнуйся. Ты — шестая. Шестюня-лисуня, — тёрла Амая цепь амулета, который в эту ночь носила Мауна. Бесконечное удовольствие в её глазах. Она чего-то ждёт, наверно.

— И это должно быть шэ-шэ между нами? — поставила Мауна коготь на их всё ещё сцепленные ладони.

— Не просто шэ-шэ. Это должно быть шэ-шэ размером с саму Тарию. Прости Ваал. Или даже не так, не так, — хаотично замахала рукой Амая. — Шэ-шэ, оно для всех сестриц, и даже Семей, и ещё хвост пойми кого. Тайна — она для нас, для двоих, — показала два пальца. И легко, тихо добавила: — Это отдашь только той ученице, которой будешь полностью доверять, и которая не будет дурой, как я. Вот как ты. Если она у тебя будет. А вряд ли будет. Не всем так везёт, как мне, Мунь. Я ж везуча, тем и живу.

Мауна очень внимательно выслушала, вовсю навострившись, и даже чуть прильнув вперёд.

— И быть охотницей _там_ — это способ обойтись без Книг, фетишей, портретов… и даже менгиров? — Мауна поглядела на дверь, назад, а ещё по сторонам.

Очень хорошо, Амае понравилась ясность Мауны.

— Как-то всё-то ты знаешь, Муниша, — выдохнула Амая, расслабившись, и снова потянувшись за едой.

Наверное, далее ожидались рассуждения о разбитых представлениях, странном новом знании, о котором нигде и ничего от прежних наставниц, почти панические попытки выяснить «но как же…» или «но почему об этом никто…», и так далее.

Мауна осанилась, выпрямилась, и теперь смотрела выше Амаи, на совершенно голую стену.

— Изумительно.

Она поцеловала ладонь, на которой натекло немало так крови Мауны, которой доселе никто не озаботился, и оставила её в покое. Штрих ко всему: всё это время Мауна не отдала себе отчёта, что не спрятала сирну в ножны, и всё делала вместе с нею — жестила, гладила ладонь Амаи. Убрала обратно. Затем осмотрела свою ладонь, с которой стало всё неудобно, потому что всё заляпаешь кровью. Теперь пришла очередь Амаи, и она осмотрела, что там к чему.

— Эй, а как же забота о себе? — смешливо отметила наставница, отбросив свою старую повязку, и та упала куда-то на пол.

— Надо б нам перемотаться. Нечем. Надо новую ткань, — оглянулась кругом Мауна.

Амая снова захрустела орехом, и Мауна стала подозревать, что для той есть риск снова повторить дурости с тазиками.

— Вот видишь. Нечем.