Семейное (гет)

Некоторое время в комнате царило молчание. Инеж открыла рот, после чего закрыла его. Попробовала снова:

— Почему вы не сказали мне?

— Ну, согласись, нам много о чем было рассказать друг другу, — заметил Девнанд, в то время как у Прийи сделался еще более виноватый вид. — Мы рассказали бы в любом случае, просто мы были немного ошеломлены… всем.

Смятение в ее глазах не уменьшилось, она встретилась взглядом с матерью.

— Мы разговаривали вчера. Почему ты не сказала мне?

— Не думаю, что твоя мать…

— Я могу ответить, — перебила Прийя, хотя ее глаза уже наполнились слезами. — Не было ничего важнее твоего самочувствия. И… — она перевела дыхание. — Я знала, что ты в любом случае узнаешь после того, как я сделаю то, что собиралась.

Инеж поджала губы.

— Я думала, мы просто разговариваем. Я сказала тебе не для того, чтобы ты пошла и…

— Мы просто разговаривали! Я знаю, я…

Девнанд сразу же узнал это бешеное дыхание. В последний раз такое случилось сразу после столкновения с Немловым, но забудет он еще нескоро. На этот раз было хуже. Возможно, лучше было закончить разговор немедленно, но Девнанд еще некоторое время назад понял, что его девочкам лучше помогает прямой вызов. Конечно, это не означало, что будет просто.

Он мягко обнял Прийю за плечи, без слов побуждая ее восстановить дыхание.

— Я должна была это сделать, — наконец произнесла она. — Я знала, ты можешь расстроиться, но не могла вынести, что она всё еще дышит. Это не… не исправит то, что она сделала, но это единственное правосудие, которое она заслужила.

Инеж всё еще выглядела растерянной, однако покачала головой.

— Но я не расстроена.

Прийя застыла в его руках.

— Или расстроена, но не из-за тебя, — Инеж потерла лоб. — Я не уверена, это просто… много всего.

«Попробуй свое лекарство, meja», — подумал Девнанд, но не сказал вслух. Не тот момент, чтобы поднимать настроение.

— Думаю, мне просто нужно время, чтобы всё осознать, — вздохнула Инеж. — Мне следовало понять. Я знала, вы слишком хорошо всё восприняли.

— Я должна была сказать тебе, — выдавила Прийя. — Вчера ты поняла, что-то есть, и я…

— Всё хорошо. Я понимаю, почему ты не сказала, — Инеж наконец посмотрела матери в глаза. — Я просто не пойму, почему ты так расстроена. Будто… ждешь, что я в чем-то обвиню тебя?

Девнанд выдохнул. Вопрос его не удивил. Прийя выглядела словно закоренелый преступник, который наконец-то признается в своих грехах.

— Разве ты не понимаешь? — прошептала она. — Всё это время я должна была искать тебя, а вместо этого мы… — она сделала неуверенный жест в сторону духовой трубки, забыв слова.

Инеж проследила за ее взглядом, по-прежнему вертя оружие в пальцах.

— Вместо это вы — что? Даже если бы вы сразу узнали, что надо ехать в Кеттердам, что вы могли бы сделать — без связей здесь, без опыта, даже без этого? — она кивнула на трубку. — Каз тогда еще даже не знал меня. Вас бы убили в итоге.

— Мы справились с Немловым без всего этого, — возразил Девнанд.

На лице Инеж на мгновение появилось раздражение.

— Вы справились с ним, потому что он был один и не готов к нападению. Все в Бочке готовы к неприятностям каждую секунду. У вас не было шансов.

Инеж положила трубку на подлокотник и повернулась к ним, теперь выглядя больше сосредоточенной, чем растерянной.

— Сложно осознать всё сразу, — повторила она. — И я расстроена, что вам пришлось пережить столько боли. Но у меня нет причин обижаться на вас. Вы сделали, что могли, и это… — она выдохнула, изумленно покачав головой. — Так много. Вы сделали так много хорошего, и я… Мама?

Прийя почти сложилась пополам, трясясь от слез. Девнанд удержал ее от падения вперед, притянув к своей груди.

Да, он помнил эту боль, то, как каждое ее рыдание разрывало его словно пуля. И всё же это было лучше, чем наблюдать ее безмолвную агонию. По крайней мере слезы обещали некоторое облегчение, ему просто надо было держать себя в руках, пока она не могла.

— Всё хорошо, — сказал он обеим и, вероятно, себе, но Инеж явно не убедил.

Она смотрела на мать с ужасом и чувством вины, и с болезненной болью в груди Девнанд понял, что она, наверное, никогда не видела ее такой.

— Мама, я не имела в виду… — она быстро соскользнула с дивана и села рядом с Прийей, взяв ее за руку.

— Это не из-за тебя, — озвучил Девнанад то, что не могла его сотрясаемая рыданиями жена. — Твоя мать просто была слишком сурова с собой. Глубоко вдохни, Прийя.

— В… порядке, — выдавила она.

Он решил не указывать на ложь напрямую.

— Будешь. Сосредоточься на дыхании, пожалуйста. Инеж, почему бы тебе не приготовить для матери чаю? Я отведу ее в кровать.

Дочь кивнула, не отрывая взгляда от Прийи. Она поцеловала ее безвольную ладонь, отпустила ее и покинула комнату, бросив встревоженный взгляд через плечо.

— Пошли, Лепесточек, тебе надо немного отдохнуть.

Прийя спала всего несколько часов после того, как они вернулись утром, и совсем не отдыхала перед походом в Бочку.

— И… испугала ее, — выдохнула Прийя, когда он вел ее в их комнату.

Девнанд вздохнул. Миссия по безжалостному самообвинению, похоже, никогда не закончится.

— Инеж больше не маленькая девочка. Она справится.

Он уложил жену под покрывало и сел рядом поверх него, ее голова по-прежнему на его плече, их ладони сцеплены у него на животе. Ее истерические рыдания немного утихли, но она всё еще плакала.

— Не понимаю, — сумела произнести она между всхлипываниями. — Я думала… как только всё закончится, я буду в порядке. Я… должна быть в порядке.

Он поцеловал ее в макушку.

— Мы все ранены. И только начали исцеляться. У нас впереди еще долгий путь.

— Но ты… как ты… не такой?

Он улыбнулся ей в волосы.

— Потому что я не такой красивый, когда плачу?

Прийя раздраженно вздохнула, что он посчитал маленькой победой. Он достал из кармана брюк носовой платок и прижал к ее щеке.

— Я всю свою жизнь знал, что мир не обходится с невинными справедливо, — мягко произнес он. — Я позволил себе забыть на какое-то время, но всегда это знал. Ты всегда была хорошей, и жизнь была добра к тебе настолько, насколько бывает к нашему роду. А потом перестала быть таковой. Думаю, ты до сих пор не смогла это пережить, — он пожал плечами. — Кроме того…

Он замолчал, облизав губы. Такой ли уж хороший момент, чтобы упоминать об этом?

— Кроме того? — хрипло подтолкнула Прийя, и он рискнул:

— Ты не помнишь, что отправиться в Ивец было твоей идеей, не так ли?

Не глядя, он мог представить складку между ее бровей. Он не поправил ее, когда она рассказывала Инеж об их первом отчаянном шаге, но заметил это.

— Что?

— Ты предложила, когда мы решили остановиться рядом с городом. В тот вечер, когда мы прибыли туда, перед тем как заснуть, ты сказала: «Мы должны поискать и в Ивеце». Когда я предложил отправиться на следующий день, ты просто согласилась.

Она покачала головой.

— Нет, не помню. Но ты в любом случае предложил бы это. Какая разница?

Он положил подбородок ей на макушку и закрыл глаза.

— Может, и никакой. Но могу поспорить, ты также не помнишь, насколько была переутомлена от всех выступлений — так, что даже не заметила износившиеся качели. И как часто подвергала себя опасности и пачкала свои руки, чтобы защитить меня.

Ее слезы остановились, хотя он слышал, что ее дыхание по-прежнему дрожащее и неровное.

— Я говорил с тобой, с моей матерью или Мераж, или даже с Маданом. Я облегчил душу и это позволило мне продолжать двигаться вперед. Ты научила меня этому много лет назад. Но ты сама — ты была слишком сосредоточенна на своих воображаемых неудачах, чтобы заметить что-то еще, даже собственные нужды. Какое-то время ты существовала на последнем издыхании, meri jaan.

— Как ты можешь называть мои неудачи воображаемыми?

Этот тон был уже ближе к той неистовой женщине, на которой он женился.

— Потому что тебе пришлось выдумать их, — терпеливо произнес он. — Прежде ты жила в справедливом мире. Когда он оказался несправедливым, тебе пришлось найти вину в себе, чтобы жить с этим.

Прийя взяла у него носовой платок и прочистила нос. Снова положив голову ему на плечо, она молчала, но он мог поклясться, что слышит, как в ее голове крутятся шестеренки.

Ее дыхание прямо у него под шеей было теплым. Знала ли она, как сильно ему необходимо было ее присутствие все эти бесконечные месяцы, как он не рассыпался на кусочки только благодаря ее дыханию на подушке рядом с ним, благодаря стали в ее взгляде, когда они продолжали бороться, благодаря теплу ее рук, когда они продолжали надеяться.

Не следовало ли ему сказать ей всё это раньше? Услышала ли бы она его?

Инеж вернулась не сразу. Он подозревал, что она медлила и ради себя, и ради них. Вернулась она с подносом, на котором стояли три большие дымящиеся чашки, сахар и какие-то местные сладости. Судя по запаху, это был тот чай, который Каз купил ей накануне.

Они сели в кровати прямее, и Девнанд был рад, что Инеж присоединилась к ним, сев на колени между родителями лицом к ним, держа свою чашку с такой балансировкой, что его сердце наполнилось гордостью.

— Спасибо, meja, — Прийя слабо улыбнулась, отпив чая. — Именно такой, как я люблю.

Жидкость в ее чашке выглядела почти черной в комнате с занавешенными окнами, и Девнанд знал, что он крепко заварен и подслащен медом. Его чай был с кардамоном, как ему нравилось.

Инеж лучезарно улыбнулась на похвалу, но улыбка быстро погасла.

— Как ты себя чувствуешь, мама?

— Гораздо лучше, не беспокойся, — Прийя шмыгнула носом. — Сожалею, что ты увидела это.

— Тебе не о чем жалеть.

Прийя смотрела на пар от своей чашки. Девнанду это болезненно напоминало все те утра и вечера, которые она провела в молчании, глядя на горячий пар так, словно пыталась увидеть в нем какое-то утешение, отказываясь встречаться с ним взглядом.

Но сейчас ее глаза, хотя и опухшие от слез, сияли, а щеки были розовыми. Она всё еще испытывала боль, но по крайней мере не выглядела замерзшей изнутри.

— В юности, — наконец начала она, — кажется, будто твои родители всё понимают, всё знают, могут противостоять чему угодно. Думаю, я так и не смогла смириться с тем, насколько рано мы перестали быть для тебя такими.

— Но вы не перестали! — Инеж чуть не выплеснула чай, в волнении наклонившись вперед. — Вы только что рассказали мне, как много вы…

— Но нашли ли мы тебя? — перебила Прийя. — В каждом… каждом месте, которое мы обнаруживали, я хотела увидеть тебя и не видела, и всё же мы продолжали задерживаться. В итоге это ничего не изменило. Кому-то другому пришлось спасти тебя, потому что нас не было рядом.

— Это изменило всё для многих людей, — возразила Инеж. — И что, если бы вы не задерживались? Если бы вы просто проходили мимо них, не оглядываясь, думаешь, вы смогли бы сейчас смотреть мне в глаза?

В последующем молчании Девнанд почти ненавидел то, насколько она права. Судя по хмурой складке между бровей, Прийя чувствовала то же самое.

— Не думаю, что это можно изменить, Нежи, — сказал он, пытаясь нащупать золотую середину. — Если у тебя когда-нибудь будут дети, ты поймешь, о чем мы говорим. Есть вещи, в отношении которых ты не можешь не испытывать чувства вины, даже если не виноват на самом деле. Тебе придется принять всё как есть.

Инеж прикусила губу, успокаиваясь, и он не станет об этом упоминать, но на ее лице было точно такое же выражение, как у ее матери.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. До этого момента он не осознавал, насколько скучал по возможности искать сходства между женой и дочерью.

— И все-таки вы спасли меня.

Она произнесла это так тихо, что на мгновение Девнанд подумал, что ему показалось.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Прийя.

Инеж почесала нос, опустив взгляд и набрав полные легкие воздуха.

— Тогда у меня не было имени. Я не должна была никому рассказывать о своем прошлом или семье, или о чем-то, что сделало бы меня… личностью.

Девнанду вдруг захотелось, чтобы в их руках не было чая, чтобы он мог обнять ее.

— Но у меня по-прежнему было это, — она потянула веревочку на шее, и он узнал амулет, который много лет назад сшила ей Прийя, — и, что еще важнее, у меня было всё, чему вы научили меня, все наши поговорки, и песни, и сказки. У меня были воспоминания. Я думала, что девочка, которой я была раньше, умерла, но вы по-прежнему оставались здесь, — она постучала по виску, — и с вами она была жива. Память о вас не позволила мне полностью исчезнуть.

Она отпила из своей чашки. Девнанд был уверен, что, если попытается сейчас сказать хоть что-то, настанет его очередь рыдать. Глаза Прийи снова наполнились слезами. К счастью, Инеж продолжила:

— Я слышала, как Каз однажды говорил старому врагу, что весь фокус в том, чтобы ничего не любить, потому что это делает тебя слабым. Не думаю, что это правда, и даже не думаю, что он в это верит.

То, что у парня были «старые» враги, в других обстоятельствах вызвало бы тревогу, но пока Девнанд мог отложить этот вопрос.

— Потому что я скорбела по той дочери, которая у вас была, но никогда не переставала любить вас и всегда знала, что вы любите эту дочь. Каз вытащил меня оттуда, но до тех пор меня спасала ваша любовь.

Девнанд мог возразить, что их любовь никак не уберегла ее от шрамов на всю жизнь, вот только он знал, что она имеет в виду.

Не однажды на своем пути они получали помощь от более взрослых проституток, тех, которые трудились на улицах сами по себе, рискуя жизнью и свободой. Они были грубыми и на них непросто было произвести впечатление, но в то же время они испытывали искреннее отвращение к тем, кто принуждал детей заниматься их ремеслом.

— Сколько тебе было лет, когда ты начала? — однажды осмелился он спросить Мишку, девушку, которой едва перевалило за двадцать и которая сообщила им о подозрительном сутенере, снимающем для своих дел комнату на той улице в Ос Керво.

Девнанд не осуждал, но его старомодное, ориентированное на семью сознание не принимало мысль о родителях, позволяющих своей дочери вести такую жизнь.

— Не ваше дело, не-мой-папа, — насмешливо ответила она, сделав затяжку. — Я могла бы уйти в любое время.

— Тогда почему не уходишь?

Она фыркнула.

— А зачем? Мой па не ждет меня с распростертыми объятиями.

Девнанд не мог считать это свободным выбором, но знал, что он не может исправить всё. Возможно, и не должен.

Если подумать, это даже не было первым разом, когда он понял, как равнодушная семья может поставить крест на судьбе молодой женщины.

И он помнил, как Мишка выпустила дым через ноздри, смерив его взглядом.

— Но вы хороший, — в итоге объявила она. — Вашей девочке повезло.

Он выдохнул недоверчивый горький смешок.

— Мою дочь похитили, Мишка.

— И вот вы здесь, — она пожала плечами. — Вы знаете, что происходит с похищенными девочками. И всё равно хотите ее вернуть. Она самая везучая из невезучих.

Он всё еще слышал горечь в ее голосе.

Девнанд не был уверен насчет этого. Он видел плохих родителей и слышал о них — ради мира среди сулийцев он надеялся, что никогда не пересечется с так называемым отцом Зары (почти так же сильно, как надеялся, что пересечется). Но мало утешения в том, чтобы быть лучше, чем абсолютно худшие.

Он не однажды ругал себя за то, что он такой бесполезный отец — не только в то утро, но и многие дни раньше. Если бы он только мог вернуться в прошлое, думал он, то научил бы ее сражаться. Он бы обеспечил, чтобы она могла метать нож, ранить мужчину в два раза выше нее достаточно, чтобы скрыться, чтобы могла выжить в одиночку. Он рассказал бы ей то, что действительно приготовило бы ее к тому миру, в котором она оказалась, а не какую-то чушь про истинную любовь.

Слышать, что его отцовство все-таки оказалось полезным там, откуда она с трудом выбралась, было почти слишком утешающим, чтобы быть правдой.

Однако мысль о том, что Инеж могла просто сдаться, если бы они не показали ей всю любовь, которую она заслуживала, вызывала у него дрожь. Он не мог поверить в это прямо сейчас, но решил не возражать ей. Здесь было о чем подумать, но не о чем спорить.

Вместо этого он сказал, сражаясь с текущими по щекам слезами:

— Пожалуйста, перестать говорить о нашей дочери в прошедшем времени, дорогая.

Инеж испустила дрожащий смешок.

— Я знаю. Просто так я чувствовала.

Прийя кивнула, прекрасно понимая ее.

— Всё хорошо. Я отучусь от этого, — Инеж повернулась к Девнанду, уставшая, и сильная, и прекрасная, и до кончиков пальцев похожая на ту, кого он любил всю жизнь. — Нам всем станет лучше.

— Да, — сказал он. — Станет.

* * *

Они оставались с Прийей пока она не заснула. После чего вместе вышли из спальни, задержавшись в дверях. Глядя на смягчившееся во сне лицо матери, Инеж прошептала:

— С ней всё будет хорошо?

Девнанд вспомнил легенду о равкианском царе, которого исцелил странник, задавший ему правильный вопрос. Равкианские авторы были склонны умалчивать о происхождении странника, но сулийцы никогда не сомневались, что он (или она, кто знает) был одним из них.

Он как можно тише закрыл дверь.

— Конечно. И слова, которые ты выбрала, очень помогли.

Инеж прикусила губу.

— Она то же самое сделала для меня вчера. Нашла все правильные слова. Мне следовало догадаться, что вам они тоже нужны.

Девнанд медленно протянул к ней руки. Прошлой ночью он нашел ее в спальне одну, ворочающуюся в когтях кошмара, и чуть не получил удар по лицу, пытаясь ее разбудить. Это мгновение было чистой болью для них обоих, но их быстро отвлекло отсутствие Прийи и торчащий из-под кровати жилет.

Теперь он знал, что следует быть осторожнее с прикосновениями, но Инеж шагнула к нему без колебаний. Она всё еще была достаточно маленькой, чтобы спрятаться в его руках будто птичка, но достаточно сильной, чтобы удушающе обнять его в ответ.

— Предлагаю не подражать твоей матери в этой конкретной способности винить во всем себя, — тихо произнес он ей в волосы и услышал смешок.

Инеж подняла на него взгляд, ее глаза блестели.

— Так значит… У тетушки Мераж теперь есть дочь?

— Зара, да. Она тебе понравится — сущее наказание. И она будет в восторге познакомиться с тобой.

Она улыбнулась, но взгляд оставался задумчивым.

— Однажды мне приснился сон. Что я каким-то образом вернулась в Равку, долго искала вас и каким-то образом нашла, но у вас была другая девочка.

Девнанд погладил ее по голове, пытаясь вложить в жест всю свою любовь.

— Никогда не может быть другой тебя, Инеж. И мы никогда не хотели никого другого.

Кроме того, между ним и Прийей годами не происходило ничего, что могло бы привести к рождению детей, но он точно не собирался рассказывать об этом дочери.

Она задумчиво помычала и спросила:

— Папа… это плохо, что я рада, что вы прошли через всё это? Потому что вы… понимаете меня гораздо лучше, чем было бы в противном случае, — она выглядела почти виноватой. — Думать так кажется немного эгоистично с моей стороны.

Девнанд любил ее до смерти, но почему она непременно должна быть такой мудрой?

Он почувствовал укол стыда за человека, которым мог бы быть. Тот другой Девнанд, который никогда не смывал кровь с ножа; никогда не видел, как юная девушка отшатывается от него просто потому, что он мужчина; которому никогда не приходилось успокаивать детей, борющихся с незаслуженным стыдом — этот добродетельный человек уже разбил бы сердце дочери с наилучшими намерениями.

Он бы умолял или даже потребовал, чтобы она вернулась и сделала вид, будто с ней не произошло ничего немыслимого. Он бы встал на пути ее призвания. Ему была бы тяжела мысль о том, что его идеальная девочка забирает чью-то жизнь, даже если заслужено. Девнанд, который не знал худшую сторону мира, испугался бы того, кем стало его дитя. Он стал бы отцом, которым поклялся никогда не быть.

Он прогнал эту мысль. По своему выбору или по велению судьбы он не был этим человеком и никогда не будет. И хотя глубоко в душе он скорбел о надежде постоянно иметь свою чудесную дочь рядом, по крайней мере он мог признать изменения в ней и по-прежнему принимать ее. Если это его награда за кровь на руках, он мог с этим смириться.

— Нет, — наконец произнес он. — Это не плохо. И ты вполне можешь позволить себе немного эгоизма, если хочешь знать мое мнение.

Он почувствовал ее улыбку у своей груди.

— Кстати. Вы придумали целую пьесу про меня?

— Не позволяй этому вскружить тебе голову, нам нужны были деньги, — сказал он, передразнивая местные манеры — судя по ее фырканью, успешно.

В доме царила тишина: Джеспер и Уайлен увели Марию на прогулку, обеспечивая им уединение для разговора. И прислуги тоже нигде не было видно — у кого-то был выходной, а кто-то просто держался подальше от их комнат, вероятно, следуя инструкциям хозяев.

Погода на улице стояла серая и ветреная, низкие облака обещали дождь. Они спустились в библиотеку — вероятно, единственное место в доме, которое по-настоящему нравилось Девнанду. Книги были редкой роскошью для кочевников, слишком тяжелые и непрактичные, чтобы держать их при себе, а книгу, написанную на сулийском, почти невозможно найти. Они и не являлись такой уж необходимостью, поскольку у сулийцев существовала устойчивая традиция устных рассказов. Девнанд знал наизусть, наверное, сотни коротких рассказов (а что не помнил, всегда мог придумать), также как и бесчисленные песни и поговорки.

Равкианские ученые иногда забредали в сулийские караваны, чтобы записать их фольклор, но им никогда не доверяли достаточно, чтобы поведать истории, которыми сулийцы обменивались между собой, только некоторые прилизанные изящные версии про драконов, храбрых танцоров с кинжалами и сбегающих влюбленных. И даже если бы они получили настоящий материал, Девнанд сомневался, что они стали бы трудиться задокументировать его. В сулийских сказках было не слишком много хороших равкианцев.

Он научил Инеж читать, но она всегда предпочитала истории, которые он рассказывал ей по памяти.

Тем не менее он был заворожен обилием историй, написанных на бумаге, собранных в одном месте. Более того, в камине горел огонь, и звук горящего дерева приятно напоминал о доме.

— Я могу что-нибудь почитать тебе, — предложила Инеж, шагнув к полкам.

— Мои глаза всё еще служат мне, спасибо. Вот, — он вытащил книгу из аккуратного ряда. — Эта на равкианском.

Она сморщила нос.

— Это Амаревич. Как ты можешь его переносить? Он не способен и двух страниц написать, чтобы не упомянуть сулийское колдовство и странные обычаи, которые не существуют нигде, кроме его головы.

— Да, он забавный парень. Когда доживешь до моих лет, научишься находить развлечение где угодно.

Они устроились на диване, и Девнанд кое-что вспомнил:

— Ты ведь утром ходила на собеседование с кандидатами в команду?

Инеж засветилась изнутри. Она ходила в гавань утром, пока они позировали для Марии, а потом они были слишком заняты своими признаниями, чтобы поговорить об этом.

— О да! Шпект посоветовал боцмана из своей старой команды, и я пригласила нескольких людей из Бочки, которые заинтересовались. На этой неделе у меня еще несколько встреч, но пока всё идет хорошо.

— Я так понимаю, жизнь в Бочке ненамного легче, чем жизнь пирата?

Ее улыбка стала задумчивой.

— Большинство из них из Западного Обруча. Они инвестировали.

Девнанд кивнул. Он знал, что это значит.

— Надеюсь, вы все получите какую-нибудь подготовку?

Она закатила глаза.

— Конечно, папа.

— Уверен, в море сражаться будет вдвое сложнее.

— Я знаю, папа.

— У меня есть несколько запасных отравленных дротиков, могу дать их тебе.

— Я лучше управляюсь с ножами.

— А, — он насмешливо вскинул руки. — Совсем взрослая, больше не нуждается в своем старике.

— Не говори так, — она хихикнула, толкнув его плечо своим. — Вы двое всегда будете мне нужны.

Девнанд шутил, но всё равно от этих слов сердце переполнилось. Видя ее непринужденной, он отважился спросить кое-что, что всё еще оставалось неясным.

— Что ты чувствуешь? По поводу того, что она сделала?

Сам он был… ну, не в восторге, но спокоен. Существовала некая зловещая справедливость в том, что Прийя отомстила той твари. Всё, что касалось пленения Инеж, заставляло его кровь кипеть, но мысль о другой женщине, которая подвергала его дочь этому страданию, была новой разновидностью отвратительного. Девнанд знал, что судит предвзято — не все преступники, с которыми он сталкивался, были мужчинами, — но также он знал, что нет никакой возможности оставаться беспристрастным, когда вовлечена твоя дочь.

Он мельком видел ее тело: даже мертвая, Хелен ван Худен была красива — ухоженной, дорогой красотой. Почему-то это еще больше его разозлило: знание, что каждая нитка ее дорогостоящего платья оплачена невинностью его дочери и таких как она.

Он не слишком много знал о том, как она обращалась с Инеж, но мог себе представить. Ему уже был знаком этот тип сладких и жестоких матрон, которых подчиненные боялись больше, чем безжалостных клиентов. В его сознании она быстро стала извращенной дьявольской насмешкой над материнской фигурой, которая пыталась украсть место его жены в жизни Инеж.

Да, Прийя имела все права на ее кровь, и он был рад, что его ребенку больше не придется жить с ней в одном мире. Но это его мысли, и не они сейчас важны.

Инеж смотрела на свои руки, которые держали всё еще закрытую книгу на керчийском, ее лицо было задумчиво.

— Я говорила серьезно. Я не расстроена. Но я чувствую нечто по этому поводу… на самом деле, много чего, просто не знаю, что именно.

— Попытаешься для меня? Это может помочь облечь в слова.

Мгновение спустя Инеж пожала плечами.

— Думаю, глубоко в душе я рада, что мне больше не придется иметь с ней дело. Часть меня, которой я не слишком горжусь, хотела бы, чтобы она… страдала, наверное? — она выглядела смущенной, признавая это, но Девнанд никогда не осудил бы ее за столь понятное желание. — Чтобы она пожалела обо всем, почувствовала, как была не права. Но не думаю, что это могло бы случиться.

— Не могло, — заверил он ее.

Не то чтобы он не верил в то, что люди могут меняться, но существовали вещи, которые они определенно не могли искупить.

Инеж кивнула, облизав губы.

— Нет, наверное, нет. Так что теперь я могу… забыть про нее, — она глубоко вдохнула, словно пробуя на вкус новообретенную свободу. — Это не решает всё волшебным образом, но освобождает больше, чем я думала. Я всё еще привыкаю к мысли. Полагаю, я в долгу перед мамой за это. Однако странно чувствовать благодарность за что-то вроде… — она подняла руки неуверенным жестом.

— Многое из этого странно, — согласился он. — Но твоя мать действовала из любви к тебе. Ты имеешь право ценить это без чувства вины.

— Знаю, просто… — Инеж вздохнула, собираясь с мыслями. — Я не хочу, чтобы это оставалось с нами, понимаешь? Не хочу, чтобы она… или кто-то из них нависал над нами. Я хочу, чтобы вы двое обрели мир.

Это был вызов. Девнанд потерял душевный мир почти три года назад и не слишком надеялся вернуть его. В каком-то смысле он не был уверен, что нуждался в нем.

— Ты только что сказала это, — напомнил он. — Ее больше нет.

Инеж расправила плечи, и он понял, что она завела их прямо в ловушку, умная девочка.

— Да, но я не только ее имела в виду, — она посмотрела ему в глаза — коротко, но он мог прочесть требование.

Тем не менее он спросил:

— Кого еще?

Инеж повернулась к танцующему пламени в камине. И старательно ровным голосом ответила:

— Вчера ты вернулся в чайную.

Он проигнорировал противное ощущение в желудке.

— Да.

— Ты пошел только для того, чтобы забрать куртку?

Он не знал, почему ожидал, что его наблюдательная девочка не заметит этого.

— Нет.

Инеж снова подняла взгляд. В ее глазах был намек на скорбь, который заставил его подумать, что лучше бы уж она злилась.

— Я надеялся, ты его не видела, — признал он, отложив книгу.

— Я почти и не заметила, — она пожала плечами, тут же опустив взгляд.

Говорить об этом было пыткой для него, но ей явно было гораздо хуже.

— Мне показалось, я кого-то заметила, но решила не проверять. Я не хотела, чтобы…

Она не договорила, и Девнанд презирал собственное облегчение из-за этого. Он видел ее реакцию на свои худшие воспоминания, и не был уверен, что сможет справиться, если узнает больше о том, как она борется с ними.

Знакомое чувство, которое никогда по-настоящему не смягчалось, ударило его словно кинжалом в живот: стыд отца, который позволил украсть свою дочь прямо у себя из-под носа. Он знал, что оно никогда не отпустит его, но также он знал, что вариться в нем было бы бессмысленно и эгоистично.

Он неловко взял ее маленькую ладонь.

— Ты сердишься на меня?

— Нет, — почти прошептала Инеж. — Но сердилась бы, если бы тебя ранили.

Он улыбнулся, рисуя большим пальцем круги на тыльной стороне ее ладони.

— Значит, хорошо, что этого не случилось. Хотя твоя мать сказала, что твой юный головорез позаботился об этом, так что я не могу претендовать на всю славу.

Инеж фыркнула и пробормотала себе под нос на керчийском нечто явно нелестное.

— Можешь обещать, что больше не станешь этого делать? — спросила она.

Девнанд какое-то время размышлял, но ответ, сразу появившийся в голове, не изменился.

— Нет.

Она посмотрела на него с легкой тенью между бровей, но он не смягчился.

— Я говорил тебе, meja. Есть вещи, с которыми мы ничего не можем поделать.

— Но это ничего не меняет, — возразила она. — Это не…

Она сжала губы, но он знал, что она имела в виду. Ничто никогда не исправит то, что с ней сделали. Его единственной задачей было объяснить ей, что подобные мужчины не должны покупать детей в борделях, а потом продолжать жизнь приличных людей. Он сомневался, что это вообще надо объяснять.

Кроме того, если быть совершенно честным с собой, глубоко внутри он знал, что не это было причиной. Потому что Девнанд Гафа, может, и управлял своим гневом, но знал, что ему все-таки требуются некоторые уступки, чтобы быть сговорчивым.

— Они здесь торгуют любовью, — сказал он. — И возможно, неприлично устанавливать условия сделки на полпути, но я новенький в городе, так что надеюсь, ты простишь меня. Я примирился с тем, что ты покидаешь нас, и изо всех сил стараюсь увидеть то, что ты увидела в этом парне. Будь немного снисходительна ко мне, Нежи. Может, это и ничего не изменит, но это меньшее, что я могу сделать. Позволь мне.

Инеж закрыла глаза и долгое ужасное мгновение молчала.

— Я рада, что вы скоро покидаете Кеттердам, — выдохнула она. — Местная культура слишком быстро, на мой вкус, оставила на вас свой отпечаток.

И в Равке вы вряд ли встретите кого-то из них — она не сказала, но он услышал.

Каким-то образом он понимал причины ее тревоги. Была ужасная несправедливость в том, сколько стыда это преступление внушало жертве, ее семье, всем, кто заботился о ней, но не виновному.

Перспектива возрождать этот стыд каждый раз, когда он взаимодействует с дочерью, наполняла его протестом.

Он не собирался с этим мириться.

— Инеж, — тихо произнес Девнанд, мягко сжав ее руку. — Как бы то ни было, я забыл об этом человеке почти сразу же.

Это снова привлекло к нему ее взгляд. Он надеялся, она увидит на его лице правду его слов.

— Сейчас я едва думаю о нем. И когда я смотрю на тебя, я могу думать только о том, какое ты благословение и чудо.

Слова лились из него, и Инеж сосредоточенно слушала. Он мог только молиться о том, чтобы его речь имела смысл.

— Я не буду притворяться, будто боли нет. Она остается с нами, и ты можешь говорить о ней с нами, когда только тебе будет нужно. Но насколько это зависит от меня, никто из них не встанет между нами, — он удерживал ее взгляд, теплый и знакомый, несмотря на суровость вокруг глаз. — Ты свет моей жизни. Я бы никогда не умалил тебя до того, что постигло тебя. Ты гораздо больше.

Он поцеловал костяшки ее пальцев, и Инеж прикусила губу, чтобы она не дрожала. Она смогла только кивнуть, но этого было достаточно.

Она подтянула ноги на диван и прислонилась к его плечу. Минуту они сидели молча, а потом она спросила:

— Папа, тебе же не нравится Каз, да?

«Можем мы еще поговорить об убийстве плохих людей?» — хотел он спросить, поскольку это было проще.

Он знал наверняка, что другой Девнанд, тот, который провел бы все эти годы, скорбя в караване, пришел бы в ужас от мысли, что какой-то кеттердамский бандит ухаживает за его дочерью. Теперь он знал, что не стоит поспешно судить. Он также не мог не заметить, насколько легко она упоминает о нем в разговоре о чем-то абсолютно не связанном, как он просто постоянно присутствует где-то в ее мыслях. Требование просто вычеркнуть его, вероятно, принесет больше вреда, чем пользы, даже если бы Девнанд знал наверняка, что это правильное решение, а он не знал.

Было бы проще, будь парень старше. Он никогда не потерпел бы взрослого мужчину рядом со своей всё еще очень юной дочерью. Но, глядя на него, Девнанд не мог не видеть раненого ребенка, а у него развилась опасная слабость в отношении раненых детей. Он видел, что улицы могут сделать с юной душой, а кеттердамские улицы были наименее снисходительными из всех.

Вопрос состоял в том, нужно ли его дочери разбираться со всеми этими проблемами. Ему не надо было не любить Каза, чтобы беспокоиться о том, что он мог сделать с ее сердцем.

— Не знаю, — признал Девнанд, а потом удивил сам себя, тут же прибавив: — Но скажи мне, Инеж, тебе он нравится? В последний раз, когда я видел вас двоих, я думал, ты пырнешь его ножом. И с тех пор, как мы пришли, ты едва обменялась с ним парой слов.

При нормальном сулийском ухаживании парень, конечно, соблюдал бы дистанцию и был бы сдержанным рядом с девушкой, которая ему нравится, но он разговаривал бы с ней: о ремесле его семьи, о ремесле ее семьи, о том, сколько детей они хотели бы иметь, о цветах, которые она любит, или о том, как ей хотелось бы украсить свой фургон. Воспитанные в культуре, которая не позволяла молодым людям до свадьбы больше ничего (по крайней мере, не при свидетелях), они выбирали партнера с помощью разговоров.

Девнанд почувствовал жар ее румянца сквозь свой рукав. Инеж явно была удивлена его вспышкой. Он никогда не был поверенным ее сердечных дел — он вообще не был уверен, что таковые у нее имелись до того, как ее девичество украли. А если что и было, это являлось территорией Прийи. И Девнанд, честно говоря, чувствовал себя неуютно, расспрашивая дочь об этом или любом другом парне. Но Каз явно был ей очень дорог, и он хотел быть уверенным, что это хотя бы взаимно.

— Прошлой ночью я была зла, потому что не понимала, как мама там оказалась. Я всё еще злюсь, потому что он знал и не сказал мне. Но потом… — она пожала плечами. — Ну, у него лучше получается действовать, чем говорить.

Наверное, так лучше, чем наоборот, но Девнанд не был уверен, что этого достаточно. Он чувствовал, что Инеж тоже это понимает.

— Он… он многое пережил, — добавила она после короткого молчания.

— Как и ты, — мягко напомнил Девнанд.

— Знаю, просто…

Она сжала переносицу. По крайней мере, это смущало их обоих одинаково.

— У него не было этого, — она указала на них, сидевших рядом на диване. — Не думаю, что могу сказать больше, но то, о чем я говорила раньше, об остававшейся со мной памяти о вас — у него никогда этого не было.

Это согласовалось с тем, что он услышал от Прийи перед тем, как они легли спать. Она тревожилась о предстоявшем разговоре, он приложил все силы, чтобы убедить ее, что она может немного отдохнуть вместо того, чтобы беспокоиться о вероятных исходах. Однако она сказала ему кое-что еще.

— Знаешь, он сирота, — прошептала Прийя, когда они почти заснули.

Девнанд моргнул.

— Каз. Он сирота. Вырос в этом месте один.

Он улыбнулся при виде того, как она сразу же заснула после этих слов, сделав себе пометку подразнить ее позже по поводу ее материнского сердца.

— Значит, ты знаешь его причины, — заключил он сейчас. — Я предоставлю тебе решать, что с ними делать. Просто не жди, что я стану называть его «сынок» на второй день после знакомства. Я тут пытаюсь быть осторожным.

Инеж ухмыльнулась.

— Да, мама явно не может больше претендовать на этот титул.

— Ну, возможно, мне просто надо тоже выбраться с ним на миссию. Парень должен радоваться, что мы не привезли всю семью, у него не было бы ни минутки присесть.

Она засмеялась, и на этом они пока закончили. А потом Инеж отложила книгу и прижалась к нему под его рукой.

— Можешь почитать мне?

Девнанд моргнул.

— Я думал, тебе не нравится автор.

— Я найду, чем развлечься.

Он сглотнул ком в горле. Внезапно они оба оказались гораздо моложе, сидящими у костра их каравана. Девнанд снова открыл книгу и начал читать.

Они слышали раскаты грома и первые тяжелые капли дождя, стучащие по стеклу. Глубоко внутри он должен был признать, что этот звук приятнее в уюте дома, даже если он скучал по стоянию в траве по пояс для того, чтобы отпраздновать первую настоящую весеннюю грозу.

Время от времени он бросал взгляд на Инеж, просто чтобы убедиться, что она настоящая. Он пытался не задумываться на тем, как болезненно скучал по ней: по тому, как она была рядом; по тому, как он наблюдал, как она светится от гордости после выступления; по тому, как медленно моргает, глядя вечером на пламя, сонная, но не желающая идти в кровать; по тому, как она растет.

В Равке он сосредоточился на своем стыде, поскольку это было безопаснее, чем гнев, и легче, чем скорбь по тому, как она наполняла его жизнь смыслом. Но скорбь всегда присутствовала, даже если ему удавалось избегать ее, сосредоточившись на своей чрезмерно ревностной жене, на спасенных детях, на том, чтобы уберечь их семью от еще большего урона. Для него это был наилучший способ, и тем не менее, он знал, что сказанное им Прийе — правда. Они все нуждались в исцелении.

Барахтанье в боли не повернет время вспять. И даже если они находились далеко от дома, оба с большим количеством шрамов, чем они, как ему казалось, могли вынести, занимаясь не тем, чем раньше, он всё равно наслаждался ее присутствием.

Его не беспокоило, что Инеж вовсе не волновала история (которая в любом случае не имела большого смысла, у сулийцев никогда не было никаких «священных традиций кровной мести»), что она просто слушала его голос, поскольку его тоже не волновали слова. Всё, что он говорил на самом деле — «Я люблю тебя, я страшно скучал по тебе, я благодарен за каждую секунду с тобой».

Они добрались до конца второй главы, когда парадная дверь открылась, и смех и шаги объявили о возвращении хозяев. Девнанд последовал за Инеж в прихожую, где Джеспер помогал Марии снять промокшее пальто. Должно быть, они оставили зонтики дома, а шляпа не слишком защитила ее короткие волосы от ливня, и мокрые пряди прилипли к лицу. Но она выглядела более живой, чем Девнанд видел за то короткое время, что прошло с их встречи, ее улыбка ослепляла.

— Мы видели лебедей! — сообщила она, переполненная возбуждением.

Инеж ответила что-то на керчийском, а Девнанд лучезарно улыбнулся, хотя ему было больно понимать, почему столь обыденное событие вызывало у нее столько счастья. Грусть в улыбке Уайлена выдавала те же мысли.

Появилась горничная и повела хозяйку дома в ее комнаты обсохнуть и переодеться, и только когда парни прошли дальше по коридору, Девнанд увидел, что они привели гостя.

Он почувствовал, как Инеж переместилась рядом с ним прежде, чем узнал знакомую шляпу и темное пальто в дверях.

— Заходи, Каз, — сказал Уайлен на равкианском, даже не пытаясь скрыть предупреждение в голосе.

Тот наконец шагнул внутрь. Его взгляд просканировал прихожую и задержался на Девнанде, прежде чем остановиться на Инеж.

— Добрый день, — медленно произнес Каз, словно всё еще не уверенный, следует ли ему пройти дальше или сделать вид, будто он зашел не туда, и сбежать.

— Привет, — ответила Инеж.

И Девнанд заинтересовался, проник ли холод в коридор снаружи или она развила в себе некие гришевские силы, о чем забыла ему сообщить.

Лицо Каза не изменилось, но он, вероятно, не подозревал, насколько его выдают глаза. Интересно, теперь всю работу за него выполняет репутация? Глядя, как он сжимает челюсть, Девнанд заключил, что эта конкретная разновидность стоического выражения должна считаться за озабоченную.

Инеж была ненамного лучше. Бросив на нее взгляд, он увидел напряжение в уголках рта, умиротворение исчезло с ее лица. Это беспокоило его больше, чем мысль о том, как Каз отводит его жену в самую опасную часть города.

В то время как Джеспер наблюдал за всеми с нескрываемым любопытством, Уайлен прочистил горло.

— Я собирался сказать, что девушки пока размещены в доме, которым мы владеем в округе Зельвер, рядом с Четвертой гаванью. Они могут жить там, пока не решат покинуть город или остаться.

Инеж выдохнула. Не то чтобы они забыли про обитательниц «Зверинца», но над ними нависал разговор, а утром Уайлен любезно взял их размещение на себя.

— Спасибо. Можешь дать мне адрес? Хочу навестить их сегодня.

— Возможно, тебе стоит подождать, пока проснется твоя мать, — вставил Девнанд. — Думаю, она тоже захочет их увидеть.

Прошлой ночью, когда они уходили, он заметил девушку сулийку, которая жадно наблюдала за ними, и Прийя мимоходом упомянула о ней. Он знал, его присутствие не поможет уменьшить ее смущение.

Инеж кивнула, прикусив губу.

— Я должна этим девушкам извинение. Я навлекла на них неприятности в Ледовом Дворе.

— У них уже были неприятности. Ты избавила их от большей их части, — вдруг сказал Каз своим хриплым, казавшимся равнодушным голосом.

Похоже, он сам не ожидал, что заговорит. Но теперь внимание Инеж снова сосредоточилось на нем, и он отвел взгляд и вынул из пальто толстый конверт.

— Я взял бумаги, которые мы забрали из кабинета Хелен, — он протянул их Инеж, не сделав ни шага ближе. — Подозреваю, вы все можете ими заинтересоваться.

Она взяла конверт, не глядя на Каза, сразу открыла и заглянула внутрь, явно стремясь занять себя чем-нибудь.

Девнанд почувствовал присутствие Прийи за спиной и оглянулся через плечо раньше, чем ее заметил кто-то еще. Она стояла на лестнице, глядя на небольшое собрание в прихожей, всё еще сонно моргая, хотя волосы и одежда уже были приведены в порядок.

У Уайлена тут же появилось виноватое выражение.

— Мы вас разбудили? Я не знал, что вы отдыхали.

— Я уже не спала, когда услышала вас, — заверила она его, спускаясь по лестнице. — В любом случае, мне не стоит больше спать, иначе я не смогу заснуть ночью.

— А этого никто из нас не хочет, — пробормотала Инеж, заставив Девнанда спрятать усмешку.

Прийя прищурилась на обоих, но не выглядела слишком раскаивающейся.

— Я их помню, — она посмотрела на бумаги в руке Инеж. — Можем посмотреть вместе?

— Не перед обедом, — заявил Уайлен.

Он переговорил с экономкой, которая исчезла в коридоре, который вел на кухню, и теперь вместе с Джеспером поднимался по лестнице, по пути расстегивая куртку.

— Но, пожалуйста, берите их собой. Мы будем через минуту.

Джеспер повернулся и что-то сказал Инеж, что прозвучало одновременно как упрек и выражение нежности. Она засмеялась, покачав головой.

— Он сказал, что мы можем попытаться заслужить прощение, рассказав всё, что случилось ночью, — ответила она на их вопросительные взгляды.

У Прийи вытянулось лицо.

— Надеюсь, мы никого не побеспокоили.

На самом деле Девнанд с Инеж сумели выскользнуть из дома бесшумно, насторожив только одного из бандитов Каза, которого поставили здесь специально для того, чтобы убедиться, что они не будут бегать по городу в поисках Прийи. Позже они вернулись через то же окно, бесшумные как сама ночь.

— Нет, — Инеж поманила их в гостиную. — Джес просто злится, что всё пропустил.

— Значит, мы объединены общей обидой, — ухмыльнулся Девнанд. — В конце концов, мы с тобой, meja, тоже всё пропустили.

Каз нацепил свое лучшее каменное выражение лица, а Прийя вздохнула.

— Сколько вы еще будете меня дразнить?

— Не слишком надейся, — предупредил он.

Странно было шутить о том, что она сделала. Если бы его зажали в угол, Девнанд признал бы, что мысль о жене, выскальзывающей из окна посреди ночи ради какой бы то ни было цели, была забавной. А то, что она в процессе наткнулась на кеттердамского бандита и они вместе убили заклятого врага их дочери, было в равной степени мрачным, тревожным и почему-то всё еще забавным. Должно быть, их стиль жизни перевернул всё с ног на голову, но его беспокоило только, чтобы Инеж не было больно.

Служанки накрывали на стол, и они собрались возле окна в ожидании парней и Марии. Появился повар с главным блюдом, выглядя виноватым, и Инеж перевела родителям, что поставки всё еще непостоянные. Глядя на дымящуюся супницу, наполненную супом с бобами и сушеным мясом, Девнанд сделал вывод, что у богатых людей в Кеттердаме существует традиция быть готовыми к возможным перебоям с продуктами.

— Нам повезло, что вы приехали и Мария начала присоединяться к нам, — призналась Инеж. — Мы трое, по-моему, в предыдущие недели не ели ничего, кроме тортов.

Девнанд хотел сказать, что по ней незаметно, чтобы она и тортов ела достаточно, когда вошли Уайлен и Джеспер, по-прежнему с мокрыми волосами, но в сухой одежде.

— Матушка ест в своей мастерской, — сказал Уайлен. — Она хотела сделать несколько набросков с нашей прогулки.

Рассевшись, они немного поговорили о здоровье Марии и ее любви к рисованию. Джеспер вполне прилично участвовал в разговоре, несмотря на языковой барьер, тогда как Каз молчал. Девнанд был уверен, что даже та малая часть, что парень съел, была поглощена исключительно ради того, чтобы избежать разговора.

В Бочке он выглядел уверенным, в своей стихии, раздавая указания людям старше него, разбираясь со свидетельствами и трофеями их импровизированного переворота, будто он запланировал всё месяц назад, передвигаясь так, словно даже его хромота была частью некоего изящного фокуса. Сейчас, сидя за столом напротив Девнанда в теплой комнате со своими друзьями и людьми, чей приезд сюда он сам организовал, он был почти окаменевшим. Инеж бросала на него взгляды каждые несколько минут и, казалось, каждый раз жалела об этом.

Прийя пересказала события предыдущей ночи, ради Инеж стараясь излагать покороче. Затем Девнанд рассказал, как они нашли жилет и Инеж сложила два и два, и как тощий парень с татуировкой на обнаженном предплечье — Родер — перехватил их в саду и проводил в Бочку.

К этому моменту он знал, что раньше Инеж передвигалась в Бочке по крышам, и мысль о том, чтобы проделать это вместе с ней в любой другой ситуации вызвала бы его интерес, но они слишком торопились, и Инеж не хотела, чтобы он привыкал к новому окружению посреди ночи. Так что они сели в лодку и со всей возможной скоростью добрались до Западного Обруча.

— И всё равно всё пропустили, — заключила Инеж, добавив для Джеспера на керчийском, чтобы он перестал дуться.

Парень в любом случае, похоже, был не тем человеком, который долго обижается. Он расплылся в ослепительной улыбке и сказал что-то, что заставило Инеж покраснеть.

— Он говорит, что мы двое стоим друг друга, — сказала она Прийе. — Но я по-прежнему считаю, что ты лучше. Подожди, пока я расскажу им, какой хаос вы устраивали дома.

Брови Уайлена взлетели вверх. Каз, однако, не выглядел даже слегка удивленным.

Прийя улыбнулась.

— Надо надеяться, хаоса там не было. Мы старались не привлекать внимания.

— Ну, ты всё равно переплюнула меня, — вздохнула Инеж. — Я надеялась стать первой охотницей на работорговцев в семье.

— Ты всё еще станешь первым пиратом, — заметил Девнанд. — Наши родственники отрекутся от нас: мы представляем прямо-таки разнообразие плохих примеров для их детей.

Инеж рассмеялась. Каз, явно думая, что никто не обращает на него внимания, закрыл глаза и долгое мгновение вообще не двигался.

Девнанд заметил, как никто не спросил его, ни спал ли он прошлой ночью — по его виду было заметно, что нет, — ни почему он мало ест. Девнанд чувствовал, что хорошо знающие его люди не стали бы этого делать. Они просто оставляли Каза в покое, и он решил пока последовать их примеру.

Не обращая внимания на тарелки и чашки, Инеж достала контракты и письма и просмотрела их с сосредоточенной складкой между бровей. Девнанд заставил себя не комментировать то, что ее целеустремленное лицо было точно таким же, как когда она в первый раз пыталась сделать сальто. Дать ее друзьям больше материала для поддразнивания было бы неподобающим для преданного отца.

— Здесь несколько писем одинаковым почерком и с одинаковой подписью, — произнесла она. — Судя по посланиям, это ее контакт с пристани.

Казалось жутким разговаривать на столь мрачную тему в этой хорошо освещенной радостной комнате, но Девнанд оценил самоотверженность своей дочери и то, как все готовы были поддержать ее.

— Тебе нужна помощь, чтобы идентифицировать его? — хрипло произнес Каз.

Вероятно, это был первый раз за весь обед, когда он заговорил. Инеж бросила на него быстрый взгляд.

— У меня есть несколько идей. Если новости о прошлой ночи еще не распространились, я могу попросить Шпекта подделать письмо и устроить встречу. Это может быть полезным, чтобы определить наши маршруты.

«Вот оно», — подумал Девнанд, сражаясь с тошнотворной пустотой в желудке. Он поймал взгляд Прийи, и она поджала губы, явно чувствуя то же самое.

Нет, они не были готовы к мысли о том, что их ребенок уйдет и встретится с опасностью в одиночку — снова, после того как она чудесным образом была им возвращена. Они никогда не будут готовы. И всё равно придется с этим столкнуться.

— Тебе нужна помощь? — спросил он, изо всех сил пытаясь не выдать, как неохотно выдавил из себя эти слова.

Инеж улыбнулась ему, тут же сделав страх гораздо более терпимым.

— Не сейчас. Но в Равке она мне понадобится. Похоже, у вас хороший опыт.

На этот раз Джеспер, должно быть, уловил смысл ее слов, поскольку потребовал узнать, что за опыт. Бросая озорные взгляды на родителей, Инеж наябедничала на них на смеси равкианского и керчийского, и судя по впечатленным лицам, оба парня прекрасно всё поняли.

Слушать, как она пересказывает историю, которая всего несколько часов назад разбила ее представление о собственной семье, каким-то образом исцеляло. Девнанд знал, она никогда не говорила бы об этом так непринужденно, если бы это знание причиняло ей боль.

И тут он заметил, что Каз исчез. Он сидел ближе всех к двери и, должно быть, просто ускользнул, пока все слушали, как Прийя по просьбе Инеж неохотно рассказывает подробности того, как они украли документы по потогонной системе в Удове.

Он знал, что дочь заметила, как Каз ушел. Остальные, вероятно, тоже. Наверняка такое случалось не впервые.

Девнанд извинился, не до конца понимая, что собирается делать. Выходя из комнаты, он спиной чувствовал внимательный взгляд Инеж, но она не остановила его.

Как только он оказался в коридоре, его внимание привлек шорох, доносящийся из библиотеки. Дверь была оставлена приоткрытой, и он видел, как Каз идет к креслу после того, как заново зажег огонь. Он сел с отчетливым вздохом, исчезнув из вида. Погода наверняка плохо влияла на его ногу.

Девнанд остановился на мгновение, размышляя. А потом начал двигаться. Накануне Инеж показала им, где взять чай, и после некоторого блуждания и полууспешной попытки пообщаться с растерянной, но доброжелательной горничной, он наконец нашел комнатку рядом с кухней.

Возможно, чая было уже слишком много, но он помогал Девнанду думать. Быстро наполнив чайник, он попытался разложить мысли по полкам. Существовал правильный вопрос. Надо только найти его.

И входя в библиотеку, освещенную лишь огнем из камина, он знал, что нашел.

Каз резко вскинул на него взгляд, но не выглядел застигнутым врасплох, разве что немного удивленным. Девнанд сознавал, что поднос в руках делал его менее бесшумным, чем обычно, но всё равно это поражало.

— Я предпочитаю сопровождать еду чаем, — небрежно произнес он. — И подумал, может, ты захочешь присоединиться.

У него не было никаких причин так думать, но он знал, что Каз примет это предложение за то, чем оно являлось. Его челюсть сжалась сильнее, чем обычно, но он коротко кивнул, когда Девнанд поставил поднос на стол и удобно устроился в кресле напротив. Сулийский этикет требовал, чтобы он наполнил чашки и подождал, пока другой человек отопьет первым, но что-то подсказало ему, что он этого не дождется. Так что он налил напиток в обе чашки и сел обратно, осторожно отпив.

Каз потянулся за своей чашкой, но медлил, держа ее рукой в перчатке, не уверенный, что с ней делать.

— Я не пытаюсь тебя отравить, — мягко произнес Девнанд.

Уголок рта Каза едва заметно приподнялся.

— Да, я знаю.

Он отпил, и по его сжатым губам Девнанд понял, что чай был слишком крепким на его вкус. Однако он не потянулся за сахаром. Возможно, он подумал, что это некий тест, или, может, просто решил перетерпеть всё, что было на повестке дня.

— Думаю… Я должен вам извинение.

Слова прозвучали как раз в тот момент, когда Девнанд сам собирался заговорить, и застали его врасплох. Он посмотрел на Каза, словно пытаясь убедиться, что это он их произнес. Парень смотрел в огонь, и его танец освещал его почти черные глаза.

Девнанд засмеялся.

— Не уверен насчет этого. Моя жена может быть довольно-таки неудержимой, когда что-то решит. Я рад, что ты был там. И раз уж мы заговорили об этом, спасибо, что прикрыл мне спину вчера.

Еще один короткий кивок, и больше ничего. Ну что ж. Возможно, стоит использовать прямолинейность Прийи.

— Каз, я собираюсь задать тебе вопрос. И хотя он личный, мне хотелось бы услышать честный ответ.

Высокий воротник накрахмаленной белой рубашки не мог скрыть, как подпрыгнуло его адамово яблоко. Тем не менее он снова кивнул. Девнанд начал беспокоиться о судьбе чашки в его длинных пальцах.

— Можешь рассказать мне о своем отце?

По крайней мере, он мог поздравить себя с тем, что настолько удивил парня, которого Кеттердам знал как Грязные Руки, что тот чуть не разлил чай на брюки, слишком резко повернувшись к нему. Девнанд смотрел на огонь, чтобы уменьшить его замешательство.

Каз откинулся в кресле и мгновение молчал.

— Я не хочу оскорбить вас, Девнанд, — начал он, и Девнанд тут же приготовился к оскорблению, поскольку после таких слов именно это обычно и происходит, — но, чтобы ответить на этот вопрос, я должен потребовать обещание хранить тайну.

Интересное начало, но он не возражал.

— Я не поделюсь этим ни с кем, кроме моей жены. А моя жена хранит тайны как могила.

Как ни странно, это вызвало еще одну полуулыбку, но потом Каз снова посмотрел в огонь.

— Он был фермером. Умер, когда мне было девять.

Девнанд всё еще не слишком много знал о стиле жизни этого города, но было нечто понятное в нежелании Каза обнародовать столь скучный факт. Многие люди прибыли в Керчийскую столицу из других областей, многие из них были из сельских районов. Однако зловещая фигура, которую сотворил из себя Каз, не могла позволить себе такую заурядность в прошлом.

— Сожалею. Каким он был?

Теперь ему пришлось наблюдать за парнем. В этом был весь смысл. Его бледное узкое лицо было напряжено, но Девнанд не увидел особых изменений. На данном этапе он мог предположить, что это его расслабленное выражение.

Брови Каза сошлись вместе, когда он напряг память. Теперь голос стал немного мягче:

— Трудолюбивым. Спокойным. Не слишком разговорчивым.

Девнанду до боли хотелось спросить больше, но он уже увидел то, что нужно: ни негодования, ни горечи. Только старая неоспоримая боль.

Парень представлял собой жуткую неразбериху, но не этот тип неразберихи. И Девнанд чувствовал, что продолжать любопытствовать было бы ненужной жестокостью.

Он поразмышлял немного над интуицией, которая заставила его задать этот вопрос. Ответ сказал ему больше, чем хотелось бы упоминать в разговоре, но Каз только что сказал нечто очень личное, и он мог по крайней мере попытаться сделать то же самое.

Он глубоко вздохнул. Будет больно.

— Мой отец был каретником. Это хорошее ремесло среди наших людей, доходное. И он был хорошим мастером. Имел нескольких родственников под своим руководством, они могли полностью самостоятельно с нуля построить фургон, который переживет их. Из-за своего ремесла он путешествовал не так часто, как обычно принято у сулийцев, чтобы его проще было найти, но его уважали.

Теперь настала его очередь смотреть в огонь, чувствуя на своем лице пронзительный взгляд Каза.

— Он был самой большой кучей ослиного дерьма в человеческом облике.

Ему пришлось сосредоточиться на тепле чашки в руках, чтобы оставаться спокойным. Он не говорил об этом уже много лет. Даже Инеж знала не всё.

— Не буду утомлять тебя деталями, но моя мать страдала годами, прежде чем мы сбежали. Тогда-то я узнал, что те, кто должны заботиться о нас, могут быть источником величайшей боли, если они этого не делают.

Ему пришлось приложить громадное усилие, чтобы перестать пытать мозг тем, что именно и почему делал его отец. Это в любом случае было бесполезно.

* * *

Не всегда он применял насилие — по крайней мере, не такое, которое оставляет синяки. Единственное, что Девнанд четко помнил — постоянное ожидание вспышки, и никогда не знаешь наверняка, что ее спровоцирует. Абсолютно нормальная еда однажды вечером объявлялась несъедобной, а в другой раз выбрасывалась из фургона вместе с миской. Новое платье Шанти, того же покроя, что остальные, могло быть названо нарядом шлюхи в их с Мераж присутствии и разорвано. Отец мог быть спокойным пару дней, прежде чем мельчайшая деталь выводила его из себя, словно искра рядом с незащищенной кучей пороха.

Что бы ни дела его жена было недостаточно хорошо, и когда бы постоянное напряжение ни доводило ее до слез, ее называли чокнутой, неразумной женщиной, которая устраивает истерики на пустом месте. Она не могла с ним спорить — он никогда не признавал, что был неправ, а свидетелей не было. Никаких кроме Девнанда, который чувствовал себя столь же беспомощным, как и его мама. Мераж была на три года младше него и очень быстро научилась не издавать никаких звуков рядом с отцом.

Отец редко бил Шанти, и Девнанд испугался, поняв, что хочет, чтобы это случалось чаще. Может, тогда ее семья забрала бы ее обратно, когда она попыталась сбежать первые два раза.

— У тебя нет синяков, — говорила его бабушка. — Не может быть всё так плохо. Просто старайся лучше.

Он больше никогда не встречался с семьей матери. Мераж поступила так же.

Его детский разум пытался понять логику всего этого раньше, чем он полностью осознал себя. Он говорил себе, что, может, мама сделала что-то плохое, в противном случае почему папа — человек, который в хорошие дни подбрасывал его в воздух сильными руками и пел ему колыбельные — причиняет ей боль?

Неубедительное объяснение развалилось, когда отец впервые ударил Мераж. Ей было пять лет, она играла с тряпочными куклами в своем углу фургона. Она совсем ему не мешала. Даже Девнанд знал, что она была слишком маленькой, чтобы сделать что-то плохое.

— Давай уйдем, — прошептал он матери той ночью после того, как отец вылетел из фургона в очередном приступе ярости.

Шанти невесело улыбнулась ему. У нее ушли годы, чтобы отучиться так улыбаться. Она молчала. Девнанд чувствовал, как отчаяние охватывает его.

— Я не хочу быть, как он, когда вырасту, — выдохнул он дрожащим голосом, поскольку это был его худший кошмар, и так не должно было быть. Все мальчики хотят походить на своего папу, а он в свои почти девять лет уже знал, что лучше умрет.

— Ты никогда не будешь таким, Деви, — сказала мать, взъерошив ему волосы, и ему захотелось закричать на нее.

Одно только это желание доказывало, что она не права.

Он указал на Мераж, которая по-прежнему сидела в углу, обнимая колени, с напряженным выражением в больших глазах.

— Я не хочу, чтобы она стала как ты.

Это, наверное, была самая жестокая вещь, что он когда-либо говорил своей матери. Он видел по ее лицу, как сильно это ранило ее.

Ей понадобилось около года, чтобы собраться с мужеством для очередной попытки, но в итоге она схватила их и небольшой сверток с вещами и убежала в ночь, пока мужа не было дома. На этот раз не в караван родителей, а просто в самый большой город по соседству, где они могли затеряться. Позже Девнанд понял, что она отправилась туда, потому что это было последнее место, где станут искать сулийку с детьми.

Так началась бесконечная череда дней в грязных маленьких комнатах в пансионах, где он должен был присматривать за Мераж, пока Шанти каторжно трудилась на любой поденной работе, какую могла найти — уборщица, прачка, швея, всё за что платили. Она возвращалась поздней ночью, принося ничтожную еду, которую могла себе позволить, и сразу засыпала, порой прямо в рабочей одежде.

Она была постоянно уставшей, иногда сердитой, и Девнанд быстро начал упрекать себя за то, что заставил ее уйти.

Должно быть, она почувствовала это, поскольку однажды ночью заставила себя снова встать, чтобы подойти к их маленькой самодельной кровати на полу и поцеловать их на ночь.

— Что бы я без тебя делала, mejo, — прошептала она ему, когда он засыпал.

Эти слова поддерживали его до тех пор, пока спустя почти год смены городов и выживания вопреки всему, сулийка, которую Шанти встретила на ярмарке возле Ос Альты, не рассказала ей о цирке, который давал представление тем вечером. Они сразу же направились туда, и цирк оказался самым ярким, самым сказочным местом, которое Девнанд когда-либо видел.

Позже Шанти скажет своим детям, что ее муж всегда свысока смотрел на циркачей, называя их слишком бедными, чтобы позволить себе приличный фургон. Это стало главной причиной, почему она обратилась к старшим каравана. Она ничего не знала об этом ремесле, но была готова делать что угодно, что им было нужно.

После разговора выяснилось, что она не так бесполезна, как считала: она кое-что знала о лекарственных травах, и после обучения с одной из старших женщин клана Гафа стала медиком каравана. Оказалось, что она хороша в этом деле.

Ее взяли с условием, что ее старший сын тоже будет приносить пользу. Вначале его посчитали слишком большим, чтобы начать обучение в цирке. А потом он увидел девочку с цветами в волосах и настоял на тренировках, потому что она раздражала его и летала между этими качелями так, словно это сущий пустяк, и из-за этого считала себя лучше него, и он не собирался этого терпеть.

Девнанд до сих пор смущенно вспоминал свою детскую гордость из-за того, что благодаря ему мать наконец нашла в себе смелость бросить своего ужасного мужа и в итоге оказалась в этом волшебном месте. Так длилось до тех пор, пока он не услышал случайно, как она, развешивая белье, разговаривает с другой женщиной.

Он тренировался, взбираясь на ветвистое дерево прямо над их головами, пытаясь двигаться как можно бесшумнее. Он не должен был этого слышать.

— Почему ты не ушла раньше? — спросила женщина, счастливая в своем браке, в своем неведении.

У нее было больше детей, чем у Шанти, но выглядела она моложе.

— Знаю, мне следовало, — признала Шанти. — Думаю, я поняла это почти сразу же. Но прежде чем я успела опомниться, у меня уже был ребенок, так что…

Она не договорила, словно это слишком очевидно, чтобы озвучивать.

И Девнанд до сих пор не знал точно, как появляются дети, но достаточно хорошо мог сложить два и два, чтобы понять, что этим ребенком был он.

Он никогда не спасал свою мать. Он был причиной ее страданий.

Тогда он понял, что должен делать. Он должен вырасти, и состариться, и умереть в одиночестве. Таким образом он больше никому не причинит вреда. Это был простой план. Безопасный.

Конечно, Прийе Гафа надо было разрушить его.

Он тоже был виноват. Он почувствовал себя уютно. Эту ошибку легко было совершить, когда ее улыбки и цветы в волосах были лучшим, что есть в мире, а ему повезло видеть их вблизи.

Он почти забыл о решении своих одиннадцати лет, когда оно вернулось больно ударить его.

В шестнадцать он уже более двух лет выступал с Прийей, когда у них случилось первое разногласие в качестве пары — он даже не помнил насчет чего: что-то про расположение качелей или порядок трюков во время представления. И как гром серди ясного неба Девнанд почувствовал, как в нем кипит гнев — мгновенный и несоразмерный.

Ему хотелось что-нибудь сломать. Ему хотелось наорать на нее.

Он убежал и не видел ее несколько дней. Он поклялся, что никогда не заговорит с ней. У себя в голове он поступал правильно — единственный безопасный вариант. На самом деле он причинял ту самую боль, которой пытался так отчаянно избежать.

Прийе было очень больно, но она была слишком горда, чтобы бегать за ним, так что оба молча страдали, пока семья Девнанда не призвала его к ответу.

— Знаешь, — с тоскливым взглядом сказала ему Шанти после того, как он наконец поделился всеми абсолютно логичными и здравыми рассуждениями, — у твоего отца никогда не было такого выражения, какое у тебя сейчас.

Он нахмурился.

— Виноватого, — добавила она. — Неважно, насколько мне было больно, он никогда не выглядел виноватым. Даже если пытался сделать раскаивающееся выражение, в его глазах оно не отражалось. Ему на самом деле было всё равно. Но, Деви, — она наклонилась вперед, взяла его лицо в теплые ладони, загрубевшие от тяжелой работы, — ты не в ответе за то, что он сделал или я не сделала. Ты в ответе за то, что ты делаешь с тем, что тебе дано. Ты никого не защитишь, убегая всю жизнь.

Она отпустила его с мягкой улыбкой.

Мераж была менее дипломатична. Хотя она так и не проявила интереса в обучении на акробатку, она была влюблена в красоту цирка, и Прийя являлась ее любимицей. Так что, поскольку она никогда не стеснялась в выражениях, она назвала его идиотом и пообещала отречься от него, если он всё не исправит.

Но если быть честным, он сделал это ради себя. Потому что это было болезненно, и пугающе, и тяжело, но все-таки лучше, чем позволить тени отца определять его жизнь.

В какой-то момент, встретившись с прошлым лицом к лицу вместе с любимой девушкой, он понял, что не может вспомнить имени отца. Она не спросила. Это было неважно.

* * *

Девнанд наблюдал, как языки пламени лижут дерево, позволяя треску огня заполнить комнату, пока воспоминания мелькали в его голове.

— Я не знаю, что с тобой произошло, и не жду, что ты расскажешь мне, — наконец произнес он. — Но вижу, что что-то произошло.

Каз издал звук средний между подтверждением и смехом. Должно быть, он не в первый раз это слышал.

— Всё, что я могу сказать и чувствую своим долгом сказать — что бы это ни было, оно не должно помешать моей дочери быть в безопасности рядом с тобой.

Как только слова вылетели изо рта, он почувствовал, что это не лучшая формулировка. Каз громко рассмеялся.

— Она не будет, — просто сказал он. — В безопасности, я имею в виду. Никто рядом со мной не может быть в безопасности. У меня есть враги.

Ах да, знаменитые старые враги семнадцатилетнего парня. Девнанд знал, это на самом деле серьезное предупреждение — похоже, в этом жестоком городе дети взрослели быстро, — и тем не менее улыбнулся. Он посмотрел на Каза и увидел в его бровях намек на удивление такой реакцией.

— Ну, у меня их нет. Ни одного врага. Можешь спросить любого на сулийских дорогах, и тебе скажут, что у Девнанда Гафа нет ни единой злой косточки.

Он отпил чая, позволив ему немного обжечь горло.

— Это нисколько не помогло защитить моего ребенка от людей, которым я ничего не сделал.

Каз промолчал.

— За годы, прошедшие с тех пор, я понял, что безопасность — это иллюзия. Что угодно может случиться с кем угодно, и судьба не подчиняется человеку.

Он посмотрел в темные глаза Каза и добавил:

— Мне всё равно, чем ты занимаешься. Инеж хочет бороться за попавших в рабство. Я верю, что она в состоянии узнать порядочную душу. Но ее сердце достойно того, чтобы о нем заботились. И я не хочу видеть тебя рядом с моей дочерью, если ее сердце не будет в безопасности с тобой.

Вероятно, он говорил немного слишком резко. Он знал, что никогда не сказал бы этого парню, выросшему в его караване, у него на глазах.

А может, и сказал бы. Его предупреждали, что воспитание дочери может сводить с ума.

К чести Каза, он не выглядел смущенным или пораженным. Он просто кивнул и одним глотком допил чай.

— Я услышал вас. Спасибо за чай, Девнанд, — сказал он, поставив чашку и встав.

Он кивнул в качестве прощания и, получив такой же молчаливый ответ, покинул комнату, его трость приглушенно простучала по ковру.

Только тогда Девнад заглянул в пустую чашку Каза и понял, что всё это время он послушно пил его сквозь стиснутые зубы.

Он пожалел, что не добавил сахара сам. Бедный мальчик определенно решил, что это тест.