Вернуться в сказку (джен)

Твои волосы пахнут ветром

И горячей дорожной пылью,

Мои пальцы измучены сталью

И блужданием по ладам.

Мы когда-то знали друг друга,

Но за долгой войной забыли,

Но сегодня я тебе память

С белоснежным венком отдам.

Сила древних легенд

Как вино бродит в нашей крови.

Полнолуние, вереск в цвету

И немного любви...

Это время, когда всем рифмам

И словам предпочту молчание.

Если хочешь нарушить тайну,

Я легко прочту по глазам.

Тишина от чужих укроет —

Будем слушать её звучание.

Я позволю себе забвение

И в ресницах замрёт слеза.

Боги свой приговор

На руке начертили — живи.

Полнолуние, соль на губах

И немного любви...

Слышишь, травы поют нам песни

О забытом нездешнем мире?

Помнишь тропы чудным узором

И костёр на исходе дня?

Оберегом железный перстень

С тёмной руною на сапфире

Дар твой странный, что в светлых землях

От напастей хранил меня.

Если призрак зимы

Потревожит тебя — позови.

Ветку вереска я принесу

И немного любви.

Сколько дней мы пробудем рядом

Знает только прядущий судьбы.

Сколько снов мы увидим вместе

Мы не станем считать сейчас.

Нам бы наши зрячие души

От неверия и льда укрыть бы,

Пока в чаше сплетённых пальцев

На ветру трепещет свеча.

Капли терпкой росы

Нам с соцветий губами ловить.

Перемирие — время забыться

И просто любить...

Пронизывающий ветер едва не заставляет его закричать от боли и усталости. И раздражения. Почти злости. Нет, пожалуй, всё-таки, злости в первую очередь. Получить рану из-за такой глупости — что ещё может раздражать сильнее? Впрочем, пожалуй, то, что после этого он едва мог двигаться. Уж для его работы это весьма нехорошо. Не стоило нарываться на драку, в которой он не может победить даже теоретически. Не стоило вообще нарываться на драку. Госпоже Горской это никогда не нравилось. В конце концов — могут ли белоснежной ледяной красотке нравиться эти грязные и кровавые бои? Госпожа Элина больше всего на свете не любит грязь и кровь — уж он-то, столько лет прослуживший при ней, прекрасно это понимал. «Чистота и порядок» — вот что на самом деле должно было являться её девизом, этой ледяной бездушной мымры. Может быть, ещё что-то вроде чести, чувства собственного достоинства или равнодушия. «Белый генерал» — гордое звание. Весьма гордое. И, возможно, строгая госпожа Элина вполне ему соответствовала. Как и тому прозвищу, которое у неё было. Эта ледяная кикимора совершенно не выносила какого-либо шума. И сердилась из-за каждого промаха своих подопечных.

Но всё же — в этой драке Андреа Сонг был виноват сам.

И угораздило же его потребовать у старого Киндеирна объяснений! Следовало понимать, что Киндеирн хоть и считался старым, но по силе не уступает ни одному высшему демону, а большинства из них куда опытнее и напористей. Следовало понимать хотя бы то, что Киндеирн не зря считался одним из сильнейших демонов. А может быть — и сильнейшим. Кто его знает... От этого старика никогда не следовало ожидать чего-либо хорошего. Во-первых, он был склонен преуменьшать недостатки своих детей и преувеличивать их достоинства. Во-вторых, с теми, кто не был с ним согласен по поводу его детей, старый Киндеирн поступал настолько жестоко, насколько у него хватало фантазии. А уж у Кровавого солнца ада фантазия на пытки была развита весьма неплохо! Уж в этом-то можно было не сомневаться! Особенно — после того случая на пиру у Цветимира Найртума, когда расплавленное золото лилось рекой, а генерал Киндеирн сидел на балконе и наблюдал за этим. Нет, конечно, возражать этому противному старику было далеко не самой удачной идеей. Пожалуй, то, что произошло далее — после того, как Киндеирн разозлился — могло послужить Сонгу уроком. Потому как в следующий раз он будет достаточно осторожен для того, чтобы не допустить чего-то подобного. Одного раза вполне достаточно.

Должно быть, рана у него на боку выглядит просто ужасно. Широкая, с подпалинами по краям, едва ли ещё не гноящаяся, да и весьма глубокая к тому же. Будь Андреа человеком, давно свалился бы. И вряд ли хоть когда-нибудь смог бы подняться. Люди были слишком хрупки, слишком тонки, чтобы получать подобные ранения. Они умирали и от куда меньших потерь. Андреа было в чём-то их жаль — этих странных невесомых существ, у которых никогда не было крыльев. Они ничего не могли выдержать, совершенно ничего! И тем не менее, Сонг чувствовал себя просто отвратительно. Он пытался опираться на стволы деревьев и кое-как идти, но силы то и дело покидали его. Андреа Сонг цеплялся окровавленными пальцами — стоило только попробовать немного прижать рану, чтобы руки были запачканы кровью — за деревья и едва шёл. Демону думается, что было бы неплохо добраться до какого-нибудь жилья. А там — Андреа сумеет уговорить принять его со всем радушием. На его беду — в Осмальлерде Сонг бывал раньше крайне редко, и едва ли мог знать, где может находиться ближайшее жильё. Сонг вздыхает и пытается идти дальше. Хоть куда-нибудь. Его здоровье должно это выдержать — не первый раз достаётся ему от старика Киндеирна. Раньше же Сонг всегда выживал. Иначе просто не смог бы сейчас, едва передвигая ноги, философствовать о том, чего не нужно делать. А он стоит — морщится от боли, но всё же стоит. И даже почти идёт, что даже несколько странно. Пусть и еле волочит по земле ноги. И думать может только о том, чтобы под ногами не оказалось чего такого, за что он может зацепиться и запнуться — вот этого Сонг вполне может не пережить, если он сейчас умудрится упасть, если после этого его засыплет листьями, а после по нему кто-нибудь пройдётся или пробежится. Ну уж нет! Андреа изо всех сил хватается руками за тоненький ствол рябины. Странно, что он, вообще думает, что деревце способно удержать его. Странно, что считает, что хоть что-нибудь в данный момент способно его спасти. Будто мальчишка, ещё ни разу не бывший в сражении.

Андреа Сонг останавливается и с трудом опирается на ближайшее дерево — кажется, клён, в прочем, это было уже не так важно. Он закрывает глаза в надежде на то, что снова открывать их больше не придётся. Пожалуй, Сонг смертельно устал от всего этого — от генералов, от Киндеирна, от Малуса, а больше всего от госпожи Горской. А больше всего вообще — от самого себя, от собственной глупости, от воспоминаний о забавной солнечной первосвященнице Мел. Когда-нибудь эти воспоминания убьют его, ей-богу! Когда-нибудь. Не сейчас. Сегодня он должен справиться.

— Вам помочь, сэр? — обеспокоенно спрашивает закутанная в шаль, словно в кокон, девчонка лет семнадцати, подбегая к нему.

Сонг вздрагивает и про себя отмечает, что ему уже давно пора на покой, раз он не заметил подбегающей к нему фигурке. Наверное, на девчонку он смотрит слишком зло и раздражённо, так как она вздрагивает и как-то слишком резко останавливается. Глупый ребёнок. Будто было дело Сонгу до неё. Нет, он злился на самого себя за то, что не сумел заметить подходящего к нему человека. Раньше с ним такого никогда не случалось — а случилось бы, он уже давно был бы мёртв. Такие ошибки были непростительны для того, кто занимал весьма хорошую должность при генерале Элине Горской. За такие ошибки приходилось расплачиваться. Порой даже — головой.

Девчонка едва не падает, поскользнувшись на этом ворохе давно опавших листьев, и Андреа по привычке подскакивает к ней. Забыв про рану, которая тут же начинает болеть с удвоенной силой. Сонг морщится от боли, а девчонка вздрагивает и как-то уж слишком виновато смотрит на него. Так виновато, что хочется закричать, что он справлялся с ситуациями куда более плачевными, что не стоит жалеть того, кто в Интариофе служил палачом.

Он ведь отвык от этого — от человеческого отношения, от сострадания... По правде говоря, мало кто из того их состава заслуживал жалости или пресловутого сострадания. В Интариофе сострадания не было. Зато царил порядок. И уровень Ойром — «Защита закона» — был тому подтверждением. Уж на Ойроме точно не было никого и ничего лишнего. Фемида Гроуйи не допустила бы этого. Уж Андреа с ней хорошо был знаком. Среди этих бетонных постоянно перемещающихся чёрно-белых блоков вряд ли могло найтись хоть что-нибудь, что не соответствовало содержимому или внешнему облику. Гроуйи — такая стерва, что табуретку на свой уровень не даст поставить, если она не вписывается в её представление о том, что должно быть. На Сзерелеме было не особенно лучше. Что уж говорить о Кальмии или Рахабе? Или Джурвасаге, Харке, Зорне, Уеслэне — словом, о генеральских уровнях. Андреа Сонг был на каждом из этих уровней. Более того — на каждом из них он не один год проработал. Крепости и тюрьмы — и ничего более. Может ещё — какие-то научные лаборатории, в которых над заключёнными тюрем проводились опыты. Сонг из-за своей опостылевшей ему уже давно работы едва ли мог вспомнить наверняка, что такое чувство сострадания к другому человеку.

В последний раз ему предлагали помощь давно. Впрочем, по его меркам — не так уж и давно. Это была та девчонка — Мелани Найрд, монахиня из Койвкаларской первосвященнической цитадели. Добрая девчонка. Нет — замечательная. Беспомощная маленькая девочка во взрослом тёмно-красном платье из кружев. Она смотрелась, пожалуй, даже красиво в этом. Нет — совершенно, безупречно. Но, в прочем, не так обычно и в тоже время очаровательно, как в ярко-жёлтых простых ситцевых платьишках. Сонг прекрасно помнил её светлые растрепавшиеся длинные косички, испуганный взгляд светло-карих глаз и распахнутый рот. Мелани Найрд... Девчонка из Койвкаларской цитадели... Как же давно Андреа в последний раз был там — человеку и не понять. И всё же — девочка, человек из Койвкаларской цитадели... Что она забыла в том сборище лжецов, насмешников, убийц и воров? Ей не место было среди них, как бы высоко она не поднималась. Уж Андреа-то мог знать, что не место. Алиса Вейзел была его родной сестрой. У ж по ней-то одной он мог понять, каковы все эти наместники цитадели? Ещё бы на пустынном холодном Сваарде её заперли!

Хорошей девочкой была эта Мелани Найрд... Хорошая, хоть и глупая — влюбляться в мужчину, настолько старше её было крайне глупо. Это понимал даже Андреа. А Вейзел тогда и вовсе была готова чуть ли не уничтожить эту влюблённость своей подопечной. Не хотел бы Сонг оказаться на его месте. По-своему её было жаль. Смелая ведь, хоть и робела каждый раз, когда её подхватывали на руки. И чистая, хоть и варилась в Ковкаларской цитадели, среди всех этих лицемеров, двуличных тварей и ублюдков. Впрочем... Сонгу ли не знать, что ублюдок существовал только один. Имя его означало «драгоценный мир» и к первосвященническим цитаделям никакого отношения иметь он не мог. Разве что брат его — Шиай Роутэг занимал весьма видное положение среди первосвященников. Но разве мало у Киндеирна было сыновей?

— Не стоит, миледи, — сдержанно улыбается мужчина. — Я могу узнать, как ваше имя?

Если бы ему не было так больно, он расхохотался бы. Ситуация его вполне забавляла. Платок на голове девушки немного сполз, открывая взгляду Сонга светлые кудри. И вовсе не девочка находилась перед ним. Даже почти что девушка уже. Почти взрослая. Не такая, как солнечная Мел, что никогда не покинет его воспоминаний. Девушке, что решила помочь Андреа, должно быть, уже лет восемнадцать. Мелани было всего четырнадцать при их первой встрече. И она была выше.

А новая знакомая...

Она смотрит на него чуть настороженно, а потом расплывается в улыбке. Её лицо — не слишком-то красивое, как кажется Сонгу — эта улыбка нисколько не красит. Впрочем, и не уродует нисколько тоже. Уну Тсори улыбка вот уродовала. Андреа пару раз видел, насколько неприглядным становилось это красивое лицо, когда улыбка трогала его. Девушка, впрочем, скоро перестаёт улыбаться. Но взгляд её до сих пор приветлив, как будто Андреа Сонг вовсе не окровавленный оборванец странного вида, обладающий оружием и возможностью в любой момент ударить или даже убить.

И Сонгу думается, что Мелани смотрела на него вот так же — только ещё хохотала, когда он щекотал её. Бедное дитя. Что же с ней стало... Не стоит демону когда-либо соприкасаться с существом столь чистым. Даже самое трепетное отношение не способно смыть кровь с рук. Но всё же, Андреа прекрасно знает это, если бы она не желала с ним соприкасаться, он бы не сумел сдержать себя, убил бы её, искалечил, сжёг — всё, что угодно сделал бы, лишь бы его изломанная под кодекс душа перестала ныть.

— Меня зовут Эрна, сэр, — говорит девушка. — А вас как?

Его имени не было в легендах. Ни в одной из них. Обычно называли лишь его работу — палач. И не сказать, что Сонга это хоть немного расстраивало. Палач, так палач. В конце концов, работу свою исполнял Андреа весьма хорошо. И даже почти что с милосердием, которое как бы от него требовалось госпожой Элиной Горской.

Эрна смотрит на него с любопытством. Ей интересно. Даже несмотря на кровь, которой пропиталась его куртка. Даже несмотря на кастет на его почти что здоровой руке. Даже несмотря на то «пугающее впечатление» по мнению Алисы, которым Андреа всегда гордился.

Да, чем-то они были похожи — Мел и эта Эрна. Смелые, пожалуй, девочки. И ужасно горько было оттого, насколько не везёт в жизни хорошим людям. Сонг никогда не был хорошим. И поэтому ему везло. Везло довольно часто. Не так часто, как Киндеирну или Мейеру, но куда чаще, чем тому же Гарольду Анкраминне. Впрочем, Анкраминне был идиотом. И чурбаном. Так что, в том, насколько сильно ему не везло, была только его вина. Ну, может, ещё тех двух людей, которых Анкраминне считал своими лучшими друзьями. Андреа едва удерживается на ногах — воспоминания об Анкраминне и, следовательно, о Драхомире, едва ли могут способствовать скорейшему выздоровлению.

— Зови меня Андреа Сонгом, хорошо? — старается улыбаться он.

Девушка кивает и очень осторожно и даже почти нежно кладёт руку Сонгу на поясницу, придерживая его так, чтобы он не упал. Было бы неплохо, если Эрна поможет Андреа дойти до какого-нибудь жилища. Сам он вряд ли разберётся во всём в Осмальлерде — слишком уж незнаком ему этот мир.

Идут они долго — кажется, проходит с полчаса, а они до сих пор не дошли до какого-нибудь строения. А ведь Андреа был бы рад даже покосившейся избушке, где он сможет, наконец, прилечь. А лучше всего — заснуть хотя бы на пару часов. Впрочем, возможно это — непозволительная роскошь.

Эрна, чтобы как-то поддержать его, начинает рассказывать какие-то сказки, о происхождении которых Андреа догадывается далеко не сразу. Девушка говорит о... Девушка? Нет... Девочка... Совсем ещё ребёнок. Эрна пытается рассказать Сонгу о Сонме — об этих самоубийцах, которые полезли переворачивать мир только потому, что одному из них было скучно. Девочка с каким-то восторгом начинает говорить о том, что именно воротил тогда Танатос. Что же... Андреа усмехается — ему ли не знать обо всём этом. О короле без королевства он тоже прекрасно знает — в конце концов, в ловушку Сонм загнать получилось именно через Саргона. Он знает о них всех — о Хелен, об Оллине, об Уенделле, о Киаре, о Калэйре, об Изаре, о Лилит... Он знает и Абалима, и Сабаот — тех двоих, что бросили Сонму вызов. Знает и то, что именно Сабаот послужила причиной смерти Абалима и Асбьёрна. Андреа и сам когда-то был знаком с сердцем Вирджилисской цитадели. И иначе, как стервой окрестить эту девушку он не мог при всём желании. Что она, что Деифилия, что Хелен, что Якобина — вот кто был основной причиной тех бед, что случились тогда. И пусть творили больше всего другие, основным злом являлись именно эти четыре девушки. А Эрна начинает говорить о камнях. О тех драгоценных камнях, что являлись чьим-то символами. Андреа почти хочет сказать, что считает, что камнями Сабаот можно назвать морион — этот чёрный хрусталь, — тогда как камнями Деифилии является именно горный хрусталь, когда слышит то, что заставляет его скривиться от отвращения.

— Рубины — камни Ренегата Драхомира, а не нищего Йохана! — резко обрывает мужчина свою почти что спасительницу. — Было бы забавно, если бы у этого оборвыша хватило денег на тот рубин...

Ему вспоминается этот проклятый попрошайка. Нищий! Пройдоха! Шлюха! Как, вообще, такой ничтожный человек мог стоять рядом с Ренегатом, которого боялись, уважали, который был любимым сыном старика Киндеирна — ведь и это чего-то да стоило! Андреа Сонг не понимал этого. Пытался понять, много раз пытался, но так и не сумел. Чем хорош был этот Йохан? Чем он заслужил дружбу демона? Тот же Танатос был хитёр, горделив и самонадеян, к тому же — если не силён, то уж точно крепок. Тот же Асбьёрн создавал потрясающие зелья, одна бутылка которых могла разрушать целые цитадели. Тот мальчишка был так умён, что мало кто смог бы сравниться с ним в этом. Саргон был благороден, Деифилия красива, Калэйр обаятелен — да все они заслуживали дружбы Драхомира больше, чем этот нищий безголосый бард!

Девочка непонимающе смотрит на него. Конечно! В тех глупых книжках, которые читают глупые маленькие девочки, всё извращают до невозможности. Перевирают всё, что только можно переврать, придумывают что-то новое и недоговаривают того, что было на самом деле. Конечно! Зачем говорить правду? Она ведь не слишком интересна — не так важно знать, что тот рубиновый перстень принадлежал некогда кровавому солнцу всего Интариофа, Киндеирну, что был когда-то подарен алым генералом своему любимому сыну, своему первенцу, Драхомиру. Это куда менее интересно, чем то, что нищий бард сумел завладеть этим перстнем, что носил на пальце, словно свою собственность. На безымянном пальце левой руки. Как и Драхомир. Йохан не имел права делать этого. И именно за это и поплатился в итоге, получив худшее наказание, которое только мог выдумать для него мстительный Киндеирн — неопределённость, постоянное незнание того, реинкарнировала ли его любовь.

— Но разве в легендах не пишут, что...

Мало ли что пишут в легендах, — хочется сказать ему. Ведь написать можно всё, что только пожелает душа. Только правдой это никогда не будет. Рубины — камни Драхомира, Киндеирна и всех их семьи. Но уж точно не хромого Йохана. Этого нищего барда, который себе и куртки нормальной не мог купить. В легендах можно написать всё, что угодно. Как Танатос когда-то в шутку назвал тот сброд Сонмом проклятых — и все поверили ему, хоть на тот момент их было всего шестнадцать, и двое из них довольно быстро умерли, так и не сумев стать частью легенд, которые о них складывали.

В легендах пишут многое, хочется сказать Сонгу. Когда-то в детстве, когда они оба были ещё совсем детьми, Драхомир любил придумывать разные истории. Весёлые, грустные и страшные одновременно. Андреа всегда любил слушать эти истории, когда они вдвоём, прячась от Гарольда Анкраминне, их наставника, сидели на холодном чердаке, накрывшись старым, принесённым специально для этих историй, одеялом. Смешно вспомнить то, что выдумывал когда-то одиннадцатилетний Мир. Сам Драхомир позднее стал героем историй куда более страшных и захватывающих. А те сказки, которые он сочинял в детстве... Они были просто сказками. В них не было правды. Да, пожалуй, и в легендах её тоже не было. Нет, кое-что происходило на самом деле, но... Всё было совсем не так. Достаточно было увидеть Танатоса один раз в жизни, чтобы понять, что на что-то слишком уж торжественное и пафосное у него просто не хватило бы выдержки. Танатос был смелым, смешливым, решительным, но уж точно не собранным и серьёзным. Этих достоинств в списке преимуществ Чернокнижника уж точно не было.

Слишком ли обеспокоенная словами Сонга или просто устав почти тащить его на себе — девчонка спотыкается и падает. Странно, что Андреа не падает вместе с ней. Об этом он, правда, думает уже секунду после того, как Эрна сидит на земле. Теперь она куда больше напоминает того ребёнка, каким являлась. С растрёпанными волосами, немножко испуганная... Это было именно то, что Сонг ожидал увидеть в ней. Недолго думая, он протягивает девчонке руку.

— Два лучших друга рассорились и убили друг друга — стоило ли это той славы, которую приобрели они после смерти, дитя? — мужчина помогает Эрне подняться на ноги, хотя сам едва держится. — Из-за своей гордыни мужчина лишился любимой девушки и ребёнка, которого она могла бы ему подарить. А после — ему сожгли руки. И стоило ли это того ужаса, который он наводит на всех? А девушка? Самая красивая девушка в мире, которой стоило только улыбнуться или кивнуть для того, чтобы ей поднесли на блюдечке всю вселенную? Разве стоило её тщеславие трёх поломанных судеб? А дочь жреца, что из мести готова была выжечь всех и себя саму дотла? Все эти люди могли бы жить вечно — жить в довольстве, в достатке, даже в богатстве... Но они пошли против судьбы, изломали себя, извратили суть самой вселенной... Думаешь, всё это стоило тех легенд, которые ты сейчас о них читаешь? Их поломанные судьбы, их выжженные или вымороженные души?..

О да... Андреа Сонгу приходилось видеть то, как Асбьёрн и Абалим вцепились друг другу в глотки тогда, в их последней битве. Он видел ту ярость, с которой они — когда-то лучшие друзья — пытались убить друг друга. По правде говоря, им самим и выжить едва ли хотелось, если бы это утянуло второго из них в бездну. И всё из-за женщины. Из-за сестры Абалима — покойной уже к тому времени Сабаот. И ведь — какой бы идеальной, какой бы замечательной и смелой она не была, людей погубила, пожалуй, больше, чем её психованный братец или гневливый любовник. От тех, хотя бы, не стоило и ожидать чего-нибудь другого. А Сабаот... Сердце Вирджилисской цитадели... Должно быть, она была самой образованной девушкой своего времени. И ведь совсем не была она такой чистой и непорочной, какой выставлял её Абалим. И девочкой её назвать было тем более трудно. Сонг разговаривал с ней незадолго до её гибели, глядел в её знаменитые изумрудные глаза... Только убедился, что девочкой её назвать мог только её брат. Сабаот не была ни наивной, ни глупой — едва ли она имела возможность быть такою. Сабаот была умна. И прекрасно осознавала, что идёт на верную смерть. К тому же — что именно повлечёт за собой её безвременная кончина девушка тоже прекрасно осознавала. И, пожалуй, именно это в ней так и раздражало Сонга. И Мейера, и Малуса, и Киндеирна — всех. Это прекрасное знание всех последствий.

Девочка смотрит на него почти что жалобно. И Андреа становится стыдно за то, что он пытается забить всем этим кровавым бредом головку этого наивного ребёнка. Это не должно было быть известно настолько сильно. Эти дрязги первых времён, когда большая часть из них была так глупа и наивна, что сейчас за те поступки становится жутко стыдно. Достаточно и того, что выжившие представители той эпохи прекрасно видят последствия своих действий. А Эрне не следует знать всего. Пусть лучше читает свои сказки и верит в них. В то, что Танатос был мрачен и горд, тогда как Чернокнижник был смешлив и почти до смешного горделив, в то, что Асбьёрн был великим рыцарем, тогда как был он скорее взбалмошным мальчишкой, в то, что Абалим был благородным лордом, тогда как братец Сабаот был жесток и капризен... Пусть верит... На то и сочиняются все эти легенды, чтобы кто-то им верил, считал их правдой... Эрна молчит, думая о чём-то, и лишь крепче сжимает его руку.

— Мне кажется, что стоило, сэр... — тихо произносит девочка, помогая ему идти.

Оставшуюся дорогу девчонка молчит — а проходят они примерно столько же, сколько прошли до этого. А Андреа всё старается думать над её словами. Странный это был ребёнок, очень странный... Впрочем, будто много Сонг видел детей! Мелани да вот эта девчонка! Лори — его коллега — даже в четырнадцать лет едва тянула на такой титул. Андреа улыбается. Пожалуй, стоило разозлить Киндеирна хотя бы для того, чтобы познакомиться с этой самой Эрной. Она была даже забавная...

По правде говоря, погоду такого толка Асбьёрн просто ненавидел. Даже больше, чем опостылевшие снега. Ему порой было даже немного странно оттого, что Деифилия очень любила эти бескрайние белоснежные пустыни. Бьёрну куда больше по душе были скалы, по которым они с Танатосом карабкались и холодные песчаные степи, которые были так привычны Миру. Это Дее всегда мила была снежная пурга. И порой парень совершенно её не понимал. Хотя, казалось бы, они-то уж должны были всегда понимать друг друга — ведь на всём свете нет для них хоть одного родного человека. И порой Бьёрну казалось даже, что Мир — этот выжженный ублюдок с рубиновым перстнем — понимал его куда лучше, чем родная сестра! Это так сильно его раздражало, что всем неудачным играм в кости Танатоса, когда чернокнижник умудрялся оставлять весь Сонм без еды и средств к существованию, с этим не сравниться! Впрочем, стоило отдать Драхомиру должное — сражался он неплохо, лучше всех них. Да и рассказчиком был несравненным. И в азартных играх понимал поболее Танатоса. Да и человеком он был вполне даже неплохим — если бы Мир не имел видов на Деифилию, Асбьёрн вполне смог бы с ним поладить. Но Драхомиру нравилась старшая сестрица Бьёрна, а потому мальчик не мог относиться к демону с тем радушием и безмерным восхищением, которое испытывал первый год после появления в их шайке Мира. Но теперь уж об этом не могло быть и речи. И это было почти грустно.

Асбьёрн прячется в пещере от этого пронизывающего сырого ветра. Тут, по крайней мере, не так холодно. Возможно, из-за того, что совершенно не дует. И к тому же, ничто не льётся прямо на твою голову. До их шайки далеко. Дея — ох, хорошо, что она не знает, что он называет её так даже мысленно, все сокращения её имени жутко её сердили — сейчас находится в «цитадели» — том маленьком деревянном домике, который служил их шайке хранилищем награбленного и иногда ночлегом. Бьёрн немного обеспокоенно вздыхает — он ведь так и не сумел узнать, кто именно находится сейчас вместе с его сестрой в «цитадели». Её ведь не могли оставить там совсем одну, правда? Деифилия не была достаточно хорошо вооружена для этого. Впрочем, Мир вряд ли был способен оставить её одну в таких обстоятельствах. Бьёрн не слишком хорошо понимал — злит его это или радует.

Жертвенный алтарь — багровый и потрёпанный — вполне сгодился для того, чтобы лечь прямо на него и смотреть на своды пещеры с тем любопытством и затаённым почти восторгом. Пещера ему нравилась. Будь его воля — сделал бы «цитаделью» их Сонма не крошечный деревянный домик, а просторную пещеру вроде тех, что раньше — ещё до Великой зимы — служили для людей храмами. Дея любила читать о том, что было до Великой зимы. Асбьёрн порой, вообще, сомневался, что было что-то до зимы. В конце концов, уже не одно поколение людей видело лишь эти проклятые снега вокруг себя. Ну или вечные дожди в южных землях. Сестре Бьёрн, вообще, верит довольно редко — девушки часто склонны всё преувеличивать. Особенно — Дея. Пусть паренёк и ненавидел Драхомира, но чаще всего, когда Деифилии что-то в том не нравилось, это был какой-то сущий пустяк, на который и внимание обращать должно было быть стыдно. Должно быть, до зимы было лишь немного теплее. Не настолько, чтобы вспоминать это с каким-то странным и совершенно непонятным трепетом, как вспоминает Дея. Мир говорил, что в том времени не было ровным счётом ничего интересного. И Бьёрн не имел никаких причин не верить демону. Нет, причины были, разумеется, но в том, что именно эти его слова были правдивы, сомневаться совсем не хотелось.

Шорох почти заставляет Асбьёрна вздрогнуть. Едва слышный. Человек бы и не сумел заметить такого. Но Бьёрн не человек. Оборотень — вроде так люди бы его назвали, если бы знали, на что он способен. Не вздрагивает Асбьёрн только потому, что хорошо помнит один урок от Калэйра — кого бы ты внезапно не увидел, кто бы не оказался рядом с тобой, ни в коем случае нельзя как-то показывать свой страх или своё удивление.

Почувствовав чужое присутствие, парень приподнимается на алтаре. В другом углу пещеры он замечает худенькую фигурку. Асбьёрн недоверчиво смотрит на девушку. Его губы тут же трогает самодовольная и почти что противная — Деифилия всегда говорила ему, что в моменты особой ярости или плохого настроения он просто уродлив — усмешка.

В роскошном шёлковом сарафане, с нарядными лентами, вплетёнными в волосы, эта девушка совсем отличалась от тех девушек, которых Бьёрну приходилось видеть ранее — в частности, от его строгой сестры Деифилии, от мальчишки-Хель, которая носилась раньше вместе с ним по лесу, от весьма эффектной Лилит. Она была красива, но совсем не так, как была красива ледяная Дея. В ней было что-то... Тёплое, что ли?

А ещё она кого-то отдалённо напоминала. Асбьёрн не мог толком понять — кого именно. Но определённо она кого-то напоминала. Тоненькая, черноволосая, с худым длинным лицом, на котором была видна печать усталости. Похожая на маленького и сердитого заблудившегося волчонка. Почти что похожая на Магна. На это глупое животное, которое почему-то ласкалось к Драхомиру, хотя тот был, между прочим, убийцей, предателем, редкостным ублюдком... Магну было месяца четыре. Он был ещё совершенно глупым, весёлым и надоедливым. Это был чёрный волк, обещавший вырасти довольно внушительных размеров, с подпалиной на левом боку. Какие-то изверги мучили бедное животное только за то, что, дескать, его мамаша нападала на деревню и перегрызла с десяток людей. Подумаешь! Волчонок, которому едва месяц исполнился, в чём был виноват?

Асбьёрн внимательно смотрит на нежданную гостью. Та его совсем не замечает. Немудрено — алтарь находился в таком месте, что его и не было видно. Да и девчонка слишком замёрзла и устала, чтобы обращать внимания на тихую возню так далеко от себя. И это с её стороны довольно глупо. Во всяком случае, Бьёрн думает именно так — он осторожно поднимается на ноги и прыжком оказывается почти что рядом с гостьей.

— Ближе подойдёшь — горло перегрызу, — предупредил он девушку и спрятал фолиант под свою одежду. — Кто такая?

Да... Глупое требование, учитывая то, что он к ней уже подскочил. Впрочем, Деифилия и Йохан не зря бранили Бьёрна за те необдуманные поступки, которые он совершал. Драхомир обычно не бранил — он отвешивал подзатыльники и смеялся над промахами Асбьёрна. Танатос просто ржал. Без всяких подзатыльников и ругательств. Его забавляло, что кто-то совершал столь же досадные ошибки, что и он. Да и... В чём Танатос Асбьёрну, всё же, нравился, так это в том, что он никогда ни к чему не придирался. Творил ерунду, конечно, скучал и совершал от этого такие вещи, о которых без дрожи и подумать невозможно, но на чужие оплошности внимания не обращал. Точнее — обращал столь мало внимания, что это не стоило совершенно ничего. Танатос мог поржать над опрометчивостью Асбьёрна, Асбьёрн мог поржать над погрешностью в плане Танатоса. И всё было вполне даже честно. Даже учитывая скверный характер обоих. Но... Пожалуй, в данном случае оплошность Бьёрна ничего не стоила. Не та ситуация, чтобы на его слова слишком уж явно огрызались. И тем более — не та, чтобы ему за его слова отвесили оплеуху.

Девушка в испуге шарахнулась подальше от внезапно возникшего перед ней парня и едва слышно стала шептать какую-то молитву. Она смотрела на Асбьёрна своими зелёными глазами, словно пытаясь околдовать, убедить в чём-то. И Бьёрну хочется расхохотаться и сказать, что чары ведьмы на него действовать не будут — из-за того, что отчасти парень как бы медведь.

— Я лишь хочу спрятаться от дождя. Прошу вас — не убивайте меня, — это первые слова, которые он от неё слышит.

Посиневшие от холода губы девушки едва шевелятся, но голос полон металла. Не льда, как у Деи. Но лёд можно растопить легко, а чтобы расплавить металл понадобится огня куда больше. И гореть он должен куда жарче, тогда как лёд можно просто сжать в руке, чтобы он превратился в воду. Драхомир в чём-то подтверждал опасения Асбьёрна, если честно. Пусть сестра и не признавала этого — а демон был слишком влюблён и погружён в мысли о том, насколько он сам любви недостоин, чтобы это замечать, — но рядом с Миром Дея становилась куда мягче. И улыбалась намного чаще. И ей нравилось, как улыбался Драхомир — открыто, смело, совсем не так, как было позволено в оборотничьем семействе, которого Асбьёрн уже почти не помнил, но по которому Деифилия так сильно скучала. Так вот, Дее нравилось, как улыбался Драхомир. Нравилось, как хорошо он умел танцевать, как подхватывал её на руки и кружил, как рассказывал ей дурацкие истории про какие-то там рода в своём родном Интариофе. Особенно Мир любил рассказывать истории об отцовском уровне — Бьёрн до сих пор плохо понимал, из чего состоял Интариоф и почему составляющие назывались «уровнями» — Сваарде. Сваард, пожалуй, оборотню бы понравился. Пустынный, скалистый, тёмно-красный, с багровым небом, на котором сияли два солнца, полный крепостей, цитаделей и рудников... Самый богатый полезными ископаемыми уровень. И холодный. «Один из самых холодных уровней Интариофа».

В голосе странной девчонки весьма ощутим страх. Во всяком случае, Асбьёрн слышит этот страх. Он недовольно смотрит на незваную гостью пещеры и хмурится. Совсем уж пугать эту слишком уж разряженную принцессу он совсем не хотел. Дея бы очень сердилась на него, если бы узнала о его поведении. Но Деи здесь нет. Значит, вести себя можно совершенно любым образом. Но зелёные глаза девушки смотрят на Асбьёрна так пристально и внимательно, что совершенно не хочется думать о чём-то, что может этой девчонке навредить. Как есть — ведьма. И даже не пытается этого скрыть. Во — какими глазищами смотрит. Запугать его, небось, хочет. Не получится. Он её доже запугать не против.

— Да прячься от дождя сколько тебе угодно, ко мне только не подходи — я бешеный, — улыбается Асбьёрн, обнажив ряд острых зубов. — Так сестра мне говорит. И она права.

Бьёрн снова усаживается — правда, на этот раз, прямо на землю, так как до алтаря идти слишком лень, — и закутывается в сшитую своей старшей сестрой куртку. Он смотрит на сарафан девчонки и те лохмотья, которые она набросила поверх своего платьица, и усмехается. Деифилия никогда не позволила бы своему младшему брату ходить в подобном тряпье. И сама ни за что не ходила бы в подобном. Асбьёрн как можно более незаметно касается синяка на своей спине. Драхомир хорошо тогда ему поддал. Весьма больно. Бьёрну было так обидно, так стыдно и горько из-за этого, что он едва не разревелся. А Танатосу нисколько не досталось! Было даже немного обидно из-за этого... Впрочем, что было уже неплохо — Мир ни слова не сказал Дее. Точнее, ни слова не сказал Дее о том, что сделал это Бьёрн. Взял вину на себя. Что же... Пожалуй, Мир и был обязан это сделать — один раз Асбьёрн уже защищал его. И тогда ему досталось так сильно, что... Так что, Мир обязан был покрывать Бьёрна. До конца жизней их обоих. И не ворчать из-за тех передряг, в которые юный оборотень постоянно впутывался.

— А ты что — заболеть так хочешь, раз ходишь почти голая? Думаешь, пара тряпок тебя спасут от холода?

Злой взгляд ярко-зелёных глаз служит ему ответом. Таких ярких, что Бьёрну хочется захохотать во весь голос и крикнуть девчонке, что она ведьма. Но порыв он сдерживает. Едва-едва, но... Она пытается кутаться в свой тонкий шёлковый сарафан. Эх!.. Деифилия была бы вполне рада увидеть такой, а уж тем более — надеть! Бьёрну думается, что неплохо было бы сорвать этот сарафан с девчонки. Жаль только, что кровавые пятна отстирываются не слишком хорошо. А Дея никогда не наденет что-то, где будет пятно. А зачем ему что-то проворачивать, если сестра рада всё равно не будет?..

Может, убить девчонку, сорвать сарафан и подарить этот предмет гардероба Хелен?

А что? Это был не самый плохой вариант — эта мелкая бестия (да, она была старше Асбьёрна на целых три года) вполне будет рада обновке, даже с кровавыми пятнами, что было огромным преимуществом. Всё-таки, при всём своём скверном характере (да, Танатос непременно бы хихикнул — «кто бы говорил о скверном характере»), Хелен была вполне милой девушкой, заслуживавшей красивых платьев и сарафанов, чего ей, разумеется, обеспечить никто не мог. И вообще, Хелен была такой же сиротой, как он и Дея. Так, может быть, Бьёрну стоит хотя бы раз в жизни её порадовать? А у гостьи, кажется, весьма тонкая шея и...

— Не твоё дело! — фыркнула девушка. — Сам же сказал — к тебе не подходить!

Бьёрн подпрыгивает совсем близко к ней, а она даже не отшатывается, лишь впивается в него своими изумрудными злыми глазами. Впивается, будто её загнали в угол, будто бы её тут убивать собираются... Ну... Может, и собираются, Бьёрн это толком так и не смог решить.

Асбьёрн всматривается в черты её лица и тщетно пытается понять, кого именно эта девушка ему напоминает. Ну не Магна же! Нет, волка тоже, но... Был же кто-то ещё, кого почти с таким же лицом Бьёрн уже когда-то видел. Но девушек в своей жизни вряд ли он видел так уж много — тех, кто жил в деревнях, в которых Йохан... кхм... неважно... Нет, те девушки были совсем другими!

Зелёные глаза смотрят на Бьёрна с вызовом. Так, будто бы девчонка, если захочет, сможет одолеть его в рукопашной схватке. Словно бы она... Как минимум у одного человека — не считая весь их Сонм и того странного парня, который периодически дрался с Драхомиром — он уже однажды видел подобный взгляд. И увенчалась их схватка... Новой дружбой. Тот парень оказался даже... славным. Да, Деифилия крайне не любила слово «славный», считая его слишком неприличным, хотя никто больше это слово таковым не находил. Впрочем, неважно, что думала Дея по поводу этого слова. Абалим, действительно, был именно что славным. И другого слова было не подобрать.

Абалим... Абалим! Вот кого ему напоминает эта гордая девчонка! Именно его! Такая же гордая, к тому же — совершенно так же улыбается. Лицо Абалима, правда, было привычнее, Асбьёрн видел его куда больше. Зато лицо девчонки была тоньше. И глаза у неё были... умнее.

Должно быть, эта девчонка и была той сестрой Абалима, о которой тот так много рассказывал! Только вот на «истинное совершенство» по мнению Бьёрна это худенькое и хрупкое существо вряд ли тянуло.

Рыжие волосы Хельги словно светятся — кажутся почти что золотыми. Леонард стоит на смотровой площадке учебной башни и смотрит в подзорную трубу, одолженную ему Константином Райном. Хельга и родители едут к Академии в карете. Отец что-то говорит сестре Леонарда, и та счастливо улыбается. Это видно даже отсюда — с учебной башни. И Лео думается, что тоже счастлив, раз счастлива его семья.

Леонард улыбается. По правде говоря, по своей несносной сестрице он скучал. Пусть Хельга порой и вела себя крайне скверно, была раздражительна, упряма, не обладала чувством юмора, она была его дорогой сестрицей. Она была единственной дочерью Томаса и Леокардии Кошендблатов, единственной сестрой Лео, тогда как братьев у него было вполне достаточно. И Леонард совсем не ожидал, что родители и Хельга навестят его в Академии так скоро.

До их приезда, пожалуй, остаётся ещё около часа — всё же, хорошо, что Райн позволил Лео воспользоваться его подзорной трубой, что теперь юный герцог Кошендблат видит их издалека...

Леонард тяжело вздыхает — ждать придётся ещё целый час. И откуда только у Константина всегда берётся столько терпения, что он может ждать чего-то годами? Лео никогда не смог бы так... Впрочем, возможно, у Райна была некая тайна, помогавшая ему сохранять самообладание и терпение даже в тех ситуациях, когда кто угодно другой это терпение уже терял.

— Леонард! — слышит Кошендблат откуда-то с нижних этажей голос Эрны Хоу. — Ты здесь? Помоги мне, пожалуйста!

По правде говоря, то, что Хоу просит его о помощи сразу кажется герцогу странным — обычно Эрна считала, что из-за своей болезни Леонард не должен быть вовлечён в какие-либо слишком сложные задания. Роза Эсканор тоже считала именно так, и потому Леонард не исполнял ничего из «заданий масти», а только учился.

Недолго думая, Леонард спускается по лестнице с учебной башни на первый этаж, где и стоит Эрна, помогая держаться на ногах какому-то странному мужчине, которому меньше тридцати дать очень сложно. Куртка этого человека насквозь пропитана кровью в районе живота, а сам он едва ли не теряет сознание. Очень странно то, что до сих пор его ноги не подкосились. Кошендблат почти что подбигает к Эрне, чтобы помочь дотащить этого мужчину до ближайшего дивана.

Хоу говорит, что этого человека зовут Андреа Сонг, что она обнаружила его, когда искала обещанные Константину Райну за одну услугу травы, что очень испугалась, когда увидела рану на боку у Сонга, что нёс он какую-то ерунду, должно быть, из-за поднявшегося жара... Говорит Эрна много и очень быстро, что на неё не слишком-то похоже. Похоже, она действительно очень напугана. И Леонарду тоже передаётся её страх — он даже забывает о том, что скоро к нему должны будут приехать отец, мать и Хельга. Он бежит на кухню, ищет аптечку, бинты — словом, всё, что попросила его найти Эрна. Он помогает снять с того человека оружие, пропитанные кровью куртку и рубашку, помогает промыть раны... Ему страшно. Страшно, что кто-то может умереть в их спокойной и тихой Академии, где всё всегда было хорошо. Страшно, потому что Эрна слишком напугана, а никого больше из бубнов рядом нет. И эта ситуация не кажется ему хоть сколько-нибудь странной — лишь пугающей, волнительной...

Это уже потом герцогу думается, что это было очень странно — какой-то тяжело раненный мужчина, по виду скорее напоминающий головореза, в окрестностях Академии. Это потом уже Леонард поймёт, что что-то в этой ситуации было не так — никто не мог пробраться на территорию Академии со стороны леса, потому что там стоял слишком сильный магический барьер. А если бы пробрался — директор уже давно поднял бы тревогу...

Примечания:

Тэм Гринхилл — Твои волосы пахнут ветром