Вернуться в сказку (джен)

Божественный Цезарь, созданье Луны,

Вы бредите странными снами:

Что все Рубиконы перейдены,

Все жребии брошены вами,

И каждый использовал право свое

Сказать триумфатору гадость...

Сражений поля зарастают быльем,

А вам ничего не осталось.

И вы год от года

Вините погоду —

Дожди, мол, задрали в июле —

Отбросьте личину!

Не в том ли причина:

Вам нечего больше желать,

Божественный Юлий?

С небесного круга стекает вода,

Чихает домашний ваш гений,

А ваша супруга, конечно, всегда

Превыше любых подозрений.

Куда вы идете — не спросит она,

Поскольку привыкла к изменам...

Дождь тихо шуршит, и бросает луна

Унылые блики на стены.

Печальны и гулки

В ночи переулки,

Вы прочь от Субуры свернули —

Пускай ловят слухи

Матроны и шлюхи,

Вам некого больше хотеть,

Божественный Юлий.

Но вам среди зыбких ночных миражей

Увидеть придется когда-то

И солнечный отблеск на гранях ножей,

И кровь на ступенях сената,

И то, как сорвется последний вопрос

С немеющих губ в изумленье...

Пока все спокойно средь пиний и роз

В дождя неживом обрамленье.

Виденья проверьте

Улыбкою смерти —

Ведь вы ей в глаза заглянули!

И мысли в полете,

Но вы не умрете,

Ведь боги бессмертны...

Ведь так,

Божественный Юлий?

Около пятисот лет назад...

И всё же, Сонг мог поклясться, что этот день был крайне странным. Начиная с заплаканных глаз Лори — их медика — и заканчивая тем, что Андреа стоял в камере Драхомира и думал, как помочь ему сбежать. В первом было удивительным то, что Лори вообще могла плакать, впрочем, возможно, это были какие-то глупые капризы. Вроде того раза, когда она сбежала в падишахи к Чёрному князю. Во втором случае удивительным было то, что Андреа вообще додумался до такого безумия. В конце концов, Драхомир заслужил ту боль, которая его теперь не покидала. Он был братоубийцей, ренегатом, ублюдком, полукровкой, герцогским палачом и... Вообще-то, Драхомир был хорошим другом. Вот не повезло же ему — влюбиться в эту девчонку из оборотней. И он не был своим отцом, чтобы заставить весь Интариоф принять эту девушку к себе. Сонг знал, что настоящей матерью Драхомира была осмальлердская ведьма. Женщина крайне неприятная, пусть и довольно симпатичная. Она была третьей женой Киндеирна и получила бессмертие взамен на сына, которого довольно быстро отдала мужу. Однажды Сонг её видел. И, пожалуй, не мог не признать, что во многом Мир походил на неё — хотя бы своим постоянным враньём. Без лжи он никогда не мог прожить больше, чем пару часов. Его мать тоже всегда была такой. А ещё — наглой, безудержной, злой. И весёлой. И Андреа жутко скучал по тому времени, когда и Драхомир был таким. Тогда не случилась ещё вся та история с предательством и Сонмом. Тогда ещё всё было вполне хорошо.

Сейчас они оба находятся в подземных камерах уровня Раджнор. В тюрьме Интариофа, предназначенной для худших преступников. В тюрьме, которая имела далеко не самую лучшую репутацию (как, должно быть, это странно звучит). Правда, Драхомир здесь узник, тогда как Сонг — тюремщик. И Андреа признаётся сам себе, что, пожалуй, заслуживает тюрьмы не меньше. Он творил зла не меньше, предавал не меньше, убивал не меньше — просто был более осторожен. И лжив. Несмотря на то, что лживостью из них двоих всегда отличался Мир. Лживостью и скрытностью. О Сонме в Интариофе узнали уже тогда, когда Драхомира не оправдал бы даже Киндеирн. О цитаделях холода и Фальрании в Интариофе узнали лишь тогда, когда Драхомир несколько сотен лет пробыл в тюрьме. А о том, что Деифилия на момент смерти носила под сердцем ребёнка, не знал уже и сам Мир. Сонгу думается, что если бы ренегат узнал об этом, никакие стены бы его не удержали здесь. Во всяком случае — тогда. Драхомир всегда был достаточно умён и находчив, чтобы выбираться из любых переделок. И если бы только он знал о Дее... Андре не был уверен, что в таком случае Малус был бы жив сейчас. Впрочем, и сам Сонг вряд ли бы выжил, если бы Драхомир гневался на него. Тогда. Сейчас Мир был в не самом лучшем состоянии, чтобы суметь перехитрить их всех. Впрочем, недооценивать его было бы последней ошибкой, которую Сонг успел совершить в своей жизни.

Андреа задумчиво смотрит на руки своего бывшего лучшего друга. Ожоги не проходят. Впрочем, даже если бы это был бы не тот огонь — Якобина повторяла эту пытку почти что каждый день. Да что там говорить — Сонг порой и сам не мог удержаться от того, чтобы не испытать эту дрянь на Драхомире. Ожоги от того огня не заживали даже на Мире. И ни на ком другом. Эту дрянь называли «огнём Киндеирна», потому что алый генерал наиболее часто её использовал в сражениях. Это было и изобретением старого демона. Андреа и Мир, когда были ещё детьми, не раз видели в лабораториях Киндеирна котлы и склянки с этим жутким варевом. И не раз пробирались туда, несмотря на строгий запрет. Впрочем, как порой Сонгу казалось, запретов для Мира просто не существовало — Киндеирн был весьма строг, но своего старшего сына он любил слишком сильно, чтобы серьёзно на него сердиться. Андреа не раз замечал это. И не раз пользовался в детстве тем, что за шалости с Драхомиром могли и не наказать вовсе, если Киндеирну нравилась проделка. Это было весьма полезно. Во всяком случае тогда, когда Сонг чувствовал себя таким одиноким...

И всё же, задуманное стоило осуществить. Помочь Миру сбежать — это единственное, что Андреа может сделать для того, чтобы вселенная перестала трещать по швам. Драхомир был тем, кто постоянно подвергал опасности все миры, которые существовали. Но вселенная любила его. Каким бы ублюдком не был Мир — вселенная умирала без него. И он умирал без вселенной. И Сонг должен был сделать хоть что-нибудь, что было в его силах, чтобы остановить этот ужасный процесс. Но Малус не понимал. Госпожа Элина Горская не понимала — эта старая снежная дура, слишком пафосная и чопорная, чтобы хоть что-нибудь понимать. Никто не понимал. И Андреа становилось почти что горько от мысли, что вся его карьера может пойти прахом из-за этого выжженного придурка, а никто даже не поймёт, почему он это сделал. А сам придурок, ради которого приходится идти на такие жертвы, будет чертовски неблагодарным и ещё, возможно, хорошенько врежет своему спасителю. «За все прошлые прегрешения». Ещё ведь припомнит даже то, что Сонг вряд ли сможет вспомнить — что-то вроде тех детских обид, когда Андреа прятался за спину своего лучшего друга. И Миру будет совершенно плевать на то, что изначально они были не в равных ситуациях. Впрочем, зачем понимать это сыну великого Киндеирна?

Драхомир даже не открывает глаза, когда Сонг входит в тюремную камеру. И совсем не шевелится — не дёргается, не раскачивается на цепях, не шипит что-нибудь зло, даже не усмехается. И Андреа спрашивает сам себя — не подох ли этот «несчастный» пленник от дурного с ним обращения со стороны дражайшей Якобины. И усмехается — это было весьма забавной шуткой. Сонг подходит к ренегату ближе, но и тогда тот никак не выдаёт своё внимание. Будто бы заснул. И Андреа прекрасно знает, что все были бы не против, если — вечным сном. Драхомир совершенно никак не реагирует даже тогда, когда Сонг снимает с бывшего друга оковы. Даже не морщится, когда грубый металл касается его обожжённой кожи. А ведь это, должно быть, больно — впрочем, Сонг никогда не пробовал чего-то такого по отношению к самому себе. Госпожа Элина называла подобную осторожность своего падишаха нарциссизмом, он же считал это обыкновенным здравым смыслом, который должен присутствовать у любого. У госпожи Горской этот здравый смысл тоже, между прочим, присутствовал. У Мира, разумеется, нет, хотя и его отец, и его мать здравым смыслом обладали. Какая генетическая осечка вышла с Драхомиром Сонг никак не мог понять.

До смены Якобины остаётся не так уж много времени — основной палач она, а вовсе не Андреа. Сонг довольно грубо хватает Драхомира под руку, дёргает на себя, заставляя открыть глаза. Якобина фон Фюрст — обычная обиженная на несостоявшегося любовника женщина. Она не пощадит того, кто пренебрёг её чувствами. И в таком случае Мира остаётся только жалеть. И Андреа прекрасно знает, что Якобина сердилась бы вовсе не так сильно, если бы в жизни Драхомира не было бы Деифилии. Если бы Мир по глупости не влюбился в эту девчонку из оборотней. Астарны любят всего один раз, ведь так? И из-за этого Якобина сердится тоже. Уж Сонг примерно это знает — сколько раз ему приходилось пить с ней из-за её несчастной любви и своих косяков. И каждый раз она жаловалась на одно и тоже — у Андреа хоть косяки периодически менялись. Якобина же просто не умела переключаться на что-то другое. И Сонг ужасно уставал из-за её постоянных жалоб. Впрочем, собутыльницей она была неплохой, пить умела даже лучше Андреа Сонга, так что глупо было на что-то жаловаться. Порой бывало так, что падишах Элины Горской засыпал прежде, чем Якобина успевала что-нибудь начать рассказывать — первые несколько часов их бесед она обыкновенно бывала не слишком разговорчива. И это было ужасно глупо с её стороны — ей нужно было быть более... Торопливой.

— Отвяжись от меня, — шипит Драхомир, когда они оказываются в одном из ведущих к выходу коридоров.

«И это всё?» — хочется спросить Сонгу. И никакой благодарности за чудесное спасение от пыток озлобленной Якобины? Никакой благодарности за то, что на свободе можно было делать куда больше, чем в тюрьме? За то, что Андреа рисковал своей карьерой — на самом деле, — что подвергал опасности свою жизнь? Да хотя бы просто за то, что через столько десятков тысяч лет Мир мог хотя бы пройтись нормально по тюремному коридору, а не по собственной опостылевшей камере? Разве этого было мало для того, чтобы сказать хотя бы простое «спасибо»? Впрочем, вряд ли можно было ожидать чего-то другого от Драхомира. Андреа и раньше ничего хорошего не ждал от друга — даже тогда, когда тот этим самым другом являлся.

Правда, тогда Мир был вечно весёлым парнем, вечным подростком, которого не смущали никакие трудности. Ужасно умным, чертовски привлекательным и зажигательным — тогда Андреа завидовал всем этим качествам. Впрочем, много ли счастья принесли ему все эти его достоинства? Сонг не был и вполовину столь умным, привлекательным или обаятельным, но он был на свободе, его не мучила совесть, его душа не разрывалась от боли из-за смерти кого-то. Андреа Сонг никогда не был особенно счастливым, но и несчастным он тоже никогда не был. Он не был особенно хорошим учеником — ни талантливым, как Драхомир, ни особенно старательным, как Гарольд Анкраминне, один из старших учеников, который стал их наставником и довольно близким другом в чуть более поздние годы. Он никогда не придерживался слишком радикальных точек зрения — не ратовал так за соблюдение законов, как Анкраминне, и не стремился их нарушать с такими жуткими последствиями, как Астарн. Он был вполне законопослушным, хоть законы и не особенно ему нравились. А вот Мир... Он был импульсивен, злопамятен, скрытен. Он врал через слово, постоянно всё скрывал. И никогда не бывал благодарен за оказанные услуги — уж слишком легко ему давались те уступки, на которые все шли в разговоре с ним.

Андреа Сонг просто не мог не злиться на Мира. За его неблагодарность — в первую очередь, за его глупость — во вторую очередь. Всей этой ситуации с тюрьмой можно было бы избежать — приди Драхомир вовремя к Киндеирну. Ну разве кровавое солнце всего Интариофа не отмазал бы от тюрьмы свою кровиночку, если бы та немножечко с ним поделилась своими планами? Планы могли быть любыми. Киндеирну по большей части было плевать и на мораль, и на закон. Он сам был своего рода законом на своих уровнях, где пользовался поистине безграничной властью. Худшее, что грозило бы Драхомиру в случае неодобрения Киндеирном деятельности «своей деточки» — домашний арест на каком-нибудь из отцовских уровней. Со всеми условиями, которые Мир мог бы пожелать — да Киндеирн мог бы весь Сонм запихнуть на этот уровень, лишь бы его сыну было комфортно. Старый демон был весьма богат и влиятелен, чтобы суметь всё это обустроить. И как бы там не возражали Керберос Мейер или Элина Горская — Киндеирн Астарн сделал бы для своего ребёнка всё. И никто бы не посмел оспорить это решение. Драхомиру стоило только понять, как сильно любит его отец. Вовремя понять. А не на суде императрицы, на который он радостно припёрся — «берите меня, я сам к вам пришёл»! И не было бы пыток, не было бы Якобины фон Фюрст с её мстительностью! Да может быть — и Деифилия осталась бы жива со своим ублюдком. Сонгу думается, что не стоит сейчас говорить Миру о том, что его невеста была беременна на момент своей смерти. Это только выведет его из себя. В конце концов, Драхомир и сам вполне сможет узнать все подробности, интересующие его, позже — после сей замечательной экскурсии по коридорам тюрьмы в поисках хоть какого-нибудь не слишком охраняемого выхода. И Андреа Сонг очень сильно надеется, что чёртова астарнская вспыльчивость сработает у Драхомира чуть позднее, когда они уже окажутся за пределами тюрьмы. Ох! Лучше бы Керберос Мейер — этот безмозглый шахтёр, ставший генералом — отбил себе право содержания таких преступников на Ойроме! Там Сонг хотя бы подкупил всю охрану!

Западный коридор они минуют довольно быстро — и это хорошо, потому что именно там в основном находятся посты охраны, которую по счастливой случайности они вдвоём не замечают. Точнее, которой не попадаются на глаза. Сонг бы не хотел быть замеченным. Нет, вывести Драхомира из этой дыры он всё равно сможет, а вот собственную репутацию ему будет уже не спасти. Хорошо ещё, если за него вступится Киндеирн — это был один из запасных вариантов, которые были продуманы демоном. Когда совершаешь что-то подобное, обязательно нужно иметь в запасе несколько дополнительных вариантов развития событий. Особенно в том случае, если совершаешь что-то подобное для неблагодарного ублюдка вроде Драхомира.

Раджнор — огромный уровень. И если знать его достаточно хорошо — никто и никогда не сможет найти тебя. А Андреа знает уровень достаточно хорошо, чтобы не наткнуться на посты стражи. Всё-таки, Драхомир — весьма опасный преступник. И его достаточно хорошо охраняли. Хотя бы от таких людей, как Сонг. От тех, кто мог ради своих странных — весьма непроверенных — догадок о том, что Драхомир был просто необходим этой вселенной, вытащить этого психа из тюрьмы.

Андреа Сонг доводит бывшего друга до заброшенного крыла. Там на некоторое время они будут в безопасности. Совсем недолго. И если Драхомир не выкинет какой-нибудь очередной безумной глупости в своём стиле — вон как у него сверкают глаза. Ещё совсем немного — и Мир обязательно Сонгу врежет. А Андреа оказался столь глуп, что уже успел снять с бывшего лучшего друга наручники. Впрочем, не стоило себя обманывать — тот и со связанными руками нашёл бы способ врезать бывшему товарищу по играм в детстве и безумствам в юности.

— Лучше злись на себя, — усмехается жёстко Сонг. — Разве не ты один виноват во всём, что произошло с ней?

Это оказывает именно то действие, которого Андреа ожидал — Драхомир начинает смотреть скорее затравленно, нежели зло. А это означает лишь одно — ближайшие пару часов можно не опасаться, что он будет вести себя слишком буйно. В случае их побега — самое нужное, что только можно представить.

Впрочем, это, должно быть, было ужасно подло — таким образом напоминать бывшему лучшему другу о совершенно жуткой девушке, в которую тот по какой-то неведомой причине был влюблён. Но это самый быстрый способ, каким только можно вывести Драхомира из состояния равновесия — да, крайне подло, крайне низко, но... Что поделать? Андреа Сонг не собирался испытывать какие-либо угрызения совести — которой у него не было — по этому ничтожному поводу. В конце концов, какая разница из-за чего конкретно Миру будет плохо? Да ему постоянно теперь паршиво! А Сонгу переживать из-за того, что Астарну стало плохо именно из-за него, что ли? Да его состояние, вообще, было не слишком важным в той ситуации, в которой они очутились. Нужно было выбраться с Раджнора. Куда-нибудь — хоть в Осмальлерд. Это был вполне неплохой вариант, между прочим — там было тихо, спокойно... Кроме севера мира, где шла война магов с вампирами. Впрочем... Андреа Сонг три дня думал над тем, куда можно сплавить Драхомира после побега. Вирджилисская цитадель была вполне неплохим местом. Пусть и о многом демону напоминала. Когда-то давно ведь Хелен убила сердце этой цитадели — девушку по имени Сабаот. А брат этой девушки и поспособствовал в дальнейшем поимке всего Сонма. Андреа усмехается и думает о том, что Абалим иногда умел быть злопамятным — когда ему это было нужно достаточно сильно. Пусть Абалим и не был тем, кто убивал ради собственной выгоды, как Саргон, тем, кто убивал ради веселья, как Танатос, или тем, кто убивал просто так, как Асбьёрн.

Деифилия... Девушку звали Деифилия... Андреа прекрасно помнил её — с того первого знакомства на Эннуи, когда уставший и безответственный Драхомир задремал, они друг другу не понравились. Деифилия была самой настоящей стервой. Эдакой ледяной красоткой. Наверное, именно это в ней Сонгу так не нравилось — слишком уж она напоминала ему этим госпожу Элину... Холодная, умная... От такой бежать нужно было сразу, как только ты её видел. Принципиальные барышни и дамы, вообще, люди весьма скверные. Кто угодно их лучше. Да тот же Танатос намного лучше — он, может, и двуличная дрянь, но... Он это хотя бы признавал.

— Ты болен, Драхомир, — смеётся Сонг, произнося имя демона нараспев. — С чего ты решил, что тебя когда-нибудь отсюда выпустили бы, если не я?

Драхомир смотрит на Андреа зло. Нет, даже — безумно. Впрочем, разве не безумец он, коль выбрал себе такую судьбу, когда было столько различных возможностей? Когда можно было делать всё, что только душе угодно — выбрать вместо всего этого девушку-оборотня из Осмальлерда? Нет... Андреа Сонг решительно этого не понимал...

Он чувствует, как бывший друг вырывается из его рук, как решительно отходит в сторону. Почти так же, как было до тюрьмы. С невозможной злобой в глазах смотрит на него... Да... Драхомир был всё тот же — невозможный, неистовый... Пожалуй, именно поэтому он и снискал такую славу, которую имел по всей вселенной. Потому что мало кто мог сравниться с ним в этой злобе. И даже на то, что после всех пыток Якобины Мир ослаб настолько, чтобы не справиться с Андреа, лучше было не рассчитывать. В конце концов, у Сонга никогда не было таких хороших учителей и наставников, каких выбирал своим сыновьям старый Киндеирн.

Нет... Андреа достаточно умён, чтобы не поддаться на провокацию, чтобы не сдать сейчас страже их обоих. Кто-то же из них двоих должен быть умным. И Мир в своём полубезумном состоянии на эту роль категорически не годился. Он, вообще, в таком состоянии годился... Разве что с голыми руками против кого-то в бой бросаться. И, зная его, вполне возможно, что Мир бы в этой схватке победил. Но, впрочем, Андреа Сонг совсем не собирался испытывать судьбу. Не тот сегодня был день. Вовсе не тот.

— Ты мразь, Сонг, — выплёвывает Драхомир.

Весьма ожидаемо. Нет, правда — это Андреа Сонгу говорил каждый второй собеседник при каждой второй встрече. Остальные обращались на «вы». Но каждый день Сонг слышал это обращение к себе — так или иначе. Кто-то говорил прямо, вот так же, как сейчас говорил Драхомир, кто-то шептался за спиной... Впрочем, это вряд ли так уж важно, чтобы слишком много внимания обращать на это.

Это очень даже ожидаемо. Андреа Сонг даже надеялся, что Мир сможет придумать что-нибудь... Более оригинальное. А не то, что Сонгу говорили на каждом углу. Все, кому было не лень. Что уж тут говорить об этой белобрысой катастрофе Лори — второй любимице Киндеирна, — которая дразнилась постоянно. Кажется, привыкла всё время дразнить своих братьев. И как только её терпели? Порой падишаху Горской казалось, что будь он её братом, придушил бы её на следующий день. И плевать ему бы было на то, разозлится ли на него за это Киндеирн. Но на беду все братья Лори — на самом деле, её звали Лукрецией, но почему-то она хотела, чтобы все называли её именно Лори — были весьма терпеливы. И младших — ну или старших, младшие братья у неё тоже имелись в наличии — сестёр душить не были намерены.

— А ты — ублюдок и ренегат, мой дорогой, — смеётся Андреа. — Так что замолкни и попробуй принять с благодарностью то, что тебя вызволяют из заточения.

Драхомир больше с ним не говорит. Сонг и не пытается как-то его расшевелить — он достаточно хорошо знает бывшего друга для того, чтобы понять, что лезть к Миру, когда он в таком состоянии, не только бессмысленно, но и опасно. И они, пожалуй, около часа бредут по коридорам заброшенного здания в поисках выхода. Обследуя чуть ли не каждый уголок. И выход находится — что-то вроде бреши в пространстве, позволяющей перемещаться между мирами без применения особых заклинаний и приспособлений. Сонг показывает Драхомиру на эту брешь и разворачивается, чтобы уйти — лучше оказаться на своём рабочем месте в тот момент, когда исчезновение Мира будет обнаружено.

— Спасибо, — доносится до слуха Андреа.

Скорее всего, ему послышалось это. Мало ли что могло показаться в такой странный день? В конце концов, он с самого начала был безумен — этот день, когда Андреа Сонг вытащил Драхомира Фольмара из тюрьмы, в которую этого демона едва-едва удалось посадить несколько десятков тысяч лет назад. Да и шёпот, дошедший до него, был слишком тихим. Скорее всего, действительно — просто показалось.

Драхомир никогда никого не благодарил.

Пробраться на Эннуи было тем ещё безумием. На своих уровнях — их было всего четыре — императрица никого особенно не жаловала, кроме министров, генералов и падишахов в определённые часы, в которое они имели право появляться на её уровнях. На Эннуи обычно заседало правительство Интариофа. И это был самый безветренный уровень, что уже говорило в его пользу. Тут всегда было тихо и по мнению многих — очень красиво. Пусть Драхомир и выбрал бы что-нибудь другое. Что-нибудь более красочное, увлекательное, захватывающее — можно было показать Калм, именовавшийся «Ненастьем», Кронтогрез, получивший описание «Хрустальное безумие», Беспоутт, названный «Раем тщеславия», можно было показать знаменитый Джурвасаг, чарующий Аймент, бесподобный Панторхейлем... Можно было даже побывать на мрачном и вечно пасмурном Эрескульде!.. Но Деифилия просила что-то тихое, безветренное и утончённое. Если бы она не пожелала побывать на месте вроде Эннуи, Драхомир ни за что на свете сюда её бы не повёл. Да скорее уж на Калм... Калм по крайней мере был прекрасен своими белоснежными, как сама императрица, льдами. Но там было слишком много ветра — императрица любила ветер. И холод. Деифилия тоже любила холод. Да что там — и сам Драхомир его любил. Но Калм был не тем местом, с которого стоило начинать знакомство с Интариофом. Впрочем, Эннуи тоже вряд ли можно было назвать таким местом. Но Деифилии нравилось здесь. Она с интересом рассматривала местные красоты. И Драхомиру думается, что надо обязательно показать ей местные озёра. Они были прекрасны — ледяные, чистые, сверкающие... Отец говорил, что они чем-то напоминают тот хрусталь из коллекции императрицы. Когда-нибудь Драхомир обязательно подарит что-нибудь такое Дее. Что-нибудь, что она обязательно запомнит.

Впрочем, их прогулка по Эннуи вполне могла тоже ей запомниться — здесь было именно так, как Деифилии и хотелось. Словно бы уровень был создан именно для неё. Почти так же, как Сваард для Киндеирна. Безмолвный Эннуи подходил Деифилии. Прекрасный Эннуи — с его ледяным молчанием, чистейшими озёрами, цветущей вишней... Вишня цвела здесь постоянно, хоть Мир и не знал из-за чего. И эти белые цветы, символ смерти на Интариофе, эта гнетущая тишина, когда не было ни привычно завывающего ветра, ни детского лепета, ни стального голоса Киндеирна...

Почему-то это внушало ужас.

Порой оказаться в месте, где ничего не происходит — самое страшное проклятие. Слишком много мыслей сразу проносится в голове. И мыслей совершенно ненужных. Тех, которым в голове совершенно не место. Язвительная Лори обычно в это время шутила, что Мир просто не способен думать вообще — и именно поэтому он себя так ужасно чувствует, когда вокруг него не проносится что-нибудь со свистом и грохотом. Когда вокруг — гнетущая ледяная тишина...

На Биннеланде было совсем по-другому. «Вечная погоня» — так назывался уровень, что был выхлопотан для Драхомира его отцом. Там постоянно был ветер и никогда не выглядывало солнце. Там было всегда шумно. А Драхомир с самого детства привык к шуму — он старший среди законных детей Киндеирна. И ему хочется надеяться, что он один из любимых детей своего отца. Драхомир привык к шуму — к детскому шёпоту, к грохоту колесниц, к громкому смеху своего отца — на Сваарде и других уровнях, которые контролировал Киндеирн, — к язвительным комментариям Лори в адрес каждого, кто ей нравился не слишком сильно, к постоянному свисту, постоянным крикам и разговорам, к музыке... На Сваарде музыка звучала редко, потому что уровень считался военной крепостью, но на Щезринне, на уровне, где жила большая часть Астарнов... Драхомир не помнил и дня, когда музыка там не звучала. Даже в день смерти жены его дяди, тихой и безответной женщины, которую замучили постоянные капризы всех детей из семьи Астарнов, музыка звучала. А ещё — танцы. Танцевали на Щезринне тоже постоянно. Да, если подумать, и за время его дружбы с Сонмом мало было по-настоящему тихих дней.

А Деифилию шум раздражал. Ей хотелось побыть где-нибудь в полной тишине. Хотелось не слышать вечных споров Танатоса, Изара и Асбьёрна — этих гениев, которые постоянно пытались что-нибудь изобретать. Очевидно, хотелось не слышать хриплого пения Йохана, который просто не мог не петь, шушуканий по углам Лилит и Хелен, хихиканий Уенделла и Оллина, пафосных речей Саргона... И, пожалуй, именно поэтому она просила у Драхомира показать ей уровень вроде Эннуи. Когда у неё будет такое настроение, он покажет ей что-нибудь ещё. Интариоф был многоликим.

Они сидят в беседке, что находится неподалёку с корпусом, что обычно выделялся для министерства. И Деифилия умиротворённо рассматривает белые лепестки вишни, которые осыпаются прямо ей на волосы. Она улыбается. Мягко и спокойно. Так, как не улыбался никто на свете — ни приёмная мать Драхомира, ни, уж тем более, настоящая, ни Лори, ни Ариадна, ни Хелен, ни Лилит... Такой улыбки Мир не видел ни у кого больше. Деифилия была совершенно особенной. Удивительной. Безупречной хрустальной девой, которой чудовище вроде него было так недостойно. И Миру кажется, что её имя подходит ей так, как никому не подходит то имя, которое носится этим человеком.

Кажется, Деифилии нравится на Эннуи. Ей нравятся фонтаны, которые есть в парке, нравятся ледяные статуи... Ей нравится то безмолвие, которое царит здесь. Эннуи выгодно выделяется на фоне той землянки, в которой им порой приходилось жить. Пусть Дея и очень следила за тем, чтобы в их жилище было очень чисто и опрятно. В этом была вся она — безукоризненно аккуратная и опрятная даже на поле боя. Деифилия очень сильно отличалась от своего брата, Асбьёрна, всегда растрёпанного и вымазанного в крови и грязи. Да даже от Танатоса, которого интересовали только вопросы его здоровья, а вовсе не эстетические. Драхомир никогда не уставал удивляться тому, насколько чистыми были её руки, насколько аккуратной — её одежда. Деифилия была словно бы другой, не такой, как все остальные в Сонме. Её выдержке любой бы мог позавидовать.

Всё же, неплохой идеей было оставить Танатоса и Асбьёрна одних на Сваарде. И этим двоим весело, и у отца достаточно хлопот, чтобы он чувствовал себя счастливым, вылавливая незаконно проникнувших на его уровень, и рекомендательное письмо у Бьёрна и Тана имеется на случай, если они слишком медлительны, чтобы убежать от Киндеирна, и Лори под рукой, если письмо будет обнаружено уже при осмотре практически трупов, и у Йохана деньги никто отбирать не будет, и Драхомиру с Деифилией никто не будет мешать. К тому же, Сваард был весьма красив, если не быть предубеждённым против степей, пустынь и каменных огромных крепостей. Да и разгуляться там было где... Единственное — там было многовато заброшенных шахт, где Бьёрн и Тан вполне могли сгинуть. Но Драхомир всё же надеялся на благоприятный исход дела.

Порой оказаться в месте, где ничего не происходит — самый ценный дар. Во всяком случае, все так говорили. Все стремились к тому, чтобы вокруг была эта тишина, но... Драхомир бы точно не смог жить в таком безмолвии. Он бы с ума давно сошёл! В абсолютной тишине ему бы постоянно что-нибудь чудилось. Мир не был своим отцом. Пусть и пытался — в далёкие детские годы — стать таким же солнцем, каким был Киндеирн для всего Интариофа. Но он не был своим отцом. Он не имел столько обаяния, заставлявшего людей подчиняться ему, даже тогда, когда они не имели никакой веры в тебя... Он не имел столько выдержки, позволявшей оставаться спокойным почти во всех необычных ситуациях. Драхомир был совершенно другим... Беспокойным, легкомысленным, подвижным, насмешливым... Мир был просто не способен оставаться долго на одном месте.

— Ты знаешь, что тут недалеко есть озеро? — говорит он первое, что приходит в голову.

Откуда ей знать? Деифилия впервые на Эннуи. Да и в Интариофе тоже впервые. Здесь она не знает ни озёр, ни гор — ровным счётом ничего. И она вовсе не Танатос, который умел находить всё интересное в первый же момент после своего прибытия. И не всезнающий — непонятно откуда — Йохан. Драхомир немного сердится на себя за свой глупый вопрос, но на душе у него так хорошо, так спокойно и радостно, что все ошибки разом перестают иметь своё влияние на него.

Он хватает её за руку и почти тащит к этому самому озеру, о котором только что говорил. Пожалуй, в будущем он обязательно выяснит у Лори, как этот водоём называется. Нужно будет запомнить это название. Озеро не слишком глубокое — всего метров пять или шесть в глубину. И совершенно прозрачное. Возможно увидеть каждый камень на его дне... Каждый из этих полупрозрачных светлых камушков, которыми здесь были выложены дороги.

На самом деле это озеро можно назвать прелестным. Во всяком случае, Деифилия говорит именно это — как когда-то давно говорила и маленькая восьмилетняя Якобина, с которой шестнадцатилетнему Миру приходилось возиться. Якобина была весьма непоседливой и крайне самостоятельной. Но вовсе не такой вредной, как Лори. Впрочем, у Драхомира было полным-полно сестёр, которые не были вредными — Роксана, Агата, Паулина... А без Лори было бы крайне скучно.

На дне озера блестит какая-то причудливая раковина. Тут, впрочем, достаточно много ракушек — кажется, покойный муж императрицы любил что-то такое. И Дея, кажется, тоже любит. Он не раз замечал, с каким вниманием она слушала рассказы остальных ребят из Сонма о море. Ей хотелось чего-то такого... К сожалению, в тех местах, откуда Деифилия была родом, были только реки. Ну и болота. Даже обычные озёра встречались редко — что уж говорить о море? Дея подходит почти вплотную к воде и опускается на колени, чтобы было проще разглядывать то, что находится в озере.

Деифилия с таким любопытством — почти детским — смотрит на ту ракушку, что Драхомир не может придумать ничего лучше, как скинуть с себя куртку и нырнуть за этой безделицей в озеро. Должно быть, Дея приглушённо охает и резко поднимается на ноги — она всегда делает так, когда случается что-нибудь, что ей не слишком-то приятно. Во всяком случае, когда Мир поднимается — уже с ракушкой в руке — на поверхность, она уже стоит на ногах и сердито на него смотрит. Впрочем, можно ли было ожидать чего-то другого? Деифилия никогда не любила, когда кто-то рядом с ней творил глупости.

А он вылезает из воды и набрасывает на себя куртку. Да, пожалуй, это немного глупо — куртка тоже промокнет, но... Едва ли на отцовском Сваарде было теплее. А он никогда не заболевал и там, даже тогда, когда Лори или Линтамер заставляли его что-нибудь делать в ливень.

Драхомир не придумывает ничего лучше, чем схватить Деифилию за руку и оттащить подальше от этого озера. Пожалуй, у него всегда было плохо с фантазией, что там не говорил отец. Но на Эннуи, кажется, купаться запрещено. Ну... Не то что бы — действительно запрещено. Просто, как кажется Миру, больше таких наглецов, как он, едва ли можно найти. Даже Танатос не полез бы в воду просто из-за ракушки. Ох... Киндеирн обязательно назвал бы сына балбесом, если бы узнал об этом происшествии (а он обязательно узнает, хотя бы потому, что на Эннуи ничего не оставалось незамеченным).

Они с Деей останавливаются около одного из деревьев вишни. И Драхомир плюхается на землю рядом с деревом. Прямо на этот белоснежный ковёр лепестков. Он ложится прямо на землю и смеётся. Всё же, пожалуй, это было забавно — искупаться в озере прямо в саду императрицы только для того, чтобы достать какую-то ракушку. Отец обязательно расхохотался, если бы узнал о таком проступке. А уж Асбьёрн или Танатос точно подняли бы его на смех.

— Ты дурак, Драхомир... — вздыхает Деифилия и ложится рядом. — С чего ты такой дурак?Почему ты такой глупый?

Она вертит в руках ракушку и улыбается. Ту самую, которую вытащил для неё из озера Мир — сияющую, отливающую голубым и сиреневым. Эта вещица понравилась ей ещё тогда, когда была в озере, а сейчас, когда можно было потрогать её своими руками... А потом осторожно кладёт её в карман собственной вязаной кофты. И лежит совсем рядом. И смотрит немного иначе — более тепло, что ли... Она редко смотрела на Драхомира так. Впрочем, пожалуй, у неё всегда было слишком много работы, чтобы смотреть на кого-нибудь — даже на собственного брата.

— Отец всегда говорил мне, что из меня ничего не выйдет! А ещё — что я сдохну в какой-нибудь канаве из-за того, что совершу очередную глупость! — смеётся Мир. — Я всегда любил его за то, что он в меня верит!

Деифилия отвешивает ему лёгкий подзатыльник и смеётся. Обнимает его крепко-крепко, касается своими пальцами его волос... Драхомир едва сдерживает удивлённый возглас, когда это происходит. Он редко видел, чтобы она смеялась — чаще всего она была совсем иной, серьёзной, безупречной, но... Никогда она не была ещё так прекрасна, как сейчас — весёлая, с растрёпанными тёмными волосами... Мир улыбается и думает, что ради такого момента можно было сотворить всё, что угодно. Не только провести Дею на уровень Эннуи и достать какую-то там ракушку со дна озера. И страшно даже подумать о том, что это может когда-нибудь закончиться.

Нет, всё-таки Драхомир крайне надеется на то, что Танатос успеет всунуть Киндеирну рекомендательное письмо. До того момента, как вспыльчивого Асбьёрна прибьёт отцовская стража.

Около двух недель назад..

Ратмир никогда не умел делать что-либо хорошо. На самом деле он очень сильно старался — особенно для Танатоса, которым восхищался с первого дня знакомства (о да, Тан был весьма впечатляющим тогда, когда Ратмир впервые увидел Сонм). Он старался и для остальных — для Уенделла с Оллином, с которыми предпочитал дружить, для Лилит и Саргона, для Хелен, Бьёрна и Деифилии... Он старался и для Драхомира, которого боялся почти что смертельно... Но Ратмир никогда ничего не делал так, как нужно. Когда нужно было снять пару комнат для ночлега, он обязательно выбирал самые неудачные варианты, он не умел воровать, не умел играть в карты, убивал слишком кровавыми ритуальными способами (и ужасно долгими), которые требовали слишком много сил. Он ничего не мог нормально пришить, вырезать, починить. Да даже сломать что-нибудь нормально, когда представлялась необходимость, он не мог (к чести Танатоса, он хотя бы ломать умел всё, что угодно). Драхомир порой не понимал, как Ратмира вообще можно было терпеть. Этот гадёныш был трусливым, жалким... Да если бы не Сонм — о нём бы никто никогда и не услышал. Мир прекрасно знал, что об остальных вполне могли услышать. Даже о робком Оллине. А уж об остальных... Драхомир был уверен, что если бы тогда они не встретились, его жизнь пошла бы совершенно иначе. Впрочем, скорее всего, он стал бы куда большим чудовищем — Деифилия была единственной причиной, сдерживавшей его. Деифилия была чудом, которое удерживало его на том месте, на котором он находился. И когда её не стало... Те инициалы — те чёртовы инициалы стали тем, кем он стал. И больше не было ничего.

D.F.L. — именно так его называли все те годы, пока он шлялся на Пайрофендрике, Леджвике, Щравонтеере или Таджхреопе. Это были его инициалы — его имя, фамилия его биологической матери и фамилия первой жены отца, женщины, которая его воспитывала. Это было то, чем он являлся до того момента, пока не напал на шестнадцатилетнего наглого альбиноса. Который в дальнейшем стал достаточно близким другом, чтобы запомнить его на всю жизнь.

А Ратмир... Даже понять трудно, за что Танатос его приметил. Впрочем, Тан был весьма талантлив в плане подбора людей, опасаться конкуренции которых ему не следовало. Он любил выгодно выделяться на фоне других. И Драхомира когда-то это довольно сильно смешило.

И отель, который был подобран Ратмиром для жилья на этой планете... Драхомир бы едва ли смог найти более неподходящее место для него сейчас. Техас. Эль-Пасо. Должно быть, это был вполне неплохой городок, но... Мир не мог выносить его сейчас. Тут было слишком сухо. Всё время вспоминался родной отцовский Сваард. А ещё — солнце. Это яркое палящее солнце. Жаркое, жалящее... Из-за этого было почти что паршиво — оно приносило боль глазам и, пожалуй, душе тоже. Драхомиру бы больше хотелось поселиться в месте, где будет намного меньше солнца. Возможно, он согласился бы поселиться в Фальрании в Осмальлерде — там было даже хорошо, в этих заснеженных крепостях, которые так напоминали по своей планировке крепости отца Мира — Киндеирна. Возможно, его бы устроил остров вроде Вела или Резе. Но не странно солнечное место, которое растравляло старые раны. Можно ли было забыть то, какая именно битва стала последней для Сонма? Забыть — где именно они потерпели поражение, где погибли?..

С тех пор, как вселенная отняла у него Деифилию, Драхомир всей своей выжженной дотла душой ненавидел солнце.

Оно просто не имело права светить так ярко, когда она была мертва! Только Киндеирн имел право быть солнцем после того, как... И Драхомиру думается, что, должно быть, если он придёт к отцу, если расскажет ему всё, что чувствует сейчас, ему станет легче. Но прийти к отцу слишком стыдно. Настолько стыдно, что Мир никак не может заставить себя сделать это.

— Неужто ты не понимаешь, Драхомир? — шепчет Ратмир отчаянно, как всегда пытаясь в чём-то убедить. — Нам суждено встретиться снова. Всем вместе. Суждено встать спиной к спине. Как раньше. Как было раньше.

Демон смотрит сердито. Нет — зло. А этот трус пытается спрятаться за этим хлипким щитом, которым служит дверца шкафа, которую Ратмир зачем-то открыл. Всякий умный человек способен понять, что ничего в жизни не происходит дважды — ни любовь, ни дружба, ни счастье. Всё это появляется лишь один раз. И лишь один раз исчезает. Было бы глупо надеяться на то, что всё то, что происходило когда-то давно с Сонмом, может повториться.

— Ничего не будет так, как раньше! — шипит Драхомир.

Он чувствует, что скоро потеряет контроль над собой. Что — скорее всего — убьёт единственного представителя Сонма, что остался вживых после той битвы. Что убьёт единственное, что ещё связывает его с Деифилией. Ему хочется верить — дьявольски хочется верить, — что догадки его бывшего боевого товарища верны. Хочется верить, что он сможет снова стать прежним — тем белобрысым насмешником, а не просто ублюдком, которого даже родной отец едва способен вытерпеть. Впрочем, Мир был безумно благодарен отцу за то, что тот не отвернулся от него на суде.

— Или ты так глуп, что не способен этого понять?! — он срывается на крик.

Правильнее сказать — не способен понять того, что Драхомир просто не сумеет пережить того, если надежда, данная ему Ратмиром, окажется ложной. А если Мир сойдёт с ума — вряд ли он не утащит в могилу и Ратмира. Этого предателя и без того было не слишком-то жалко. Пусть Танатос лучше его жалеет! В конце концов, это была вина Тана — что в их маленьком отряде завёлся такой трус! Драхомиру кажется, что лучше придушить Ратмира прямо сейчас, пока надежда ещё не поселилась в сердце... Но тот отчаянно вырывается и пытается как-то увеличить расстояние между ними. Чувствует свою смерть, дрянь. Такую змею нужно было убить в первый же день, когда он познакомился с Миром.

— Пожалуйста, поверь мне — быть может, ещё всё возможно исправить! — в отчаянии бормочет Ратмир. — Эта девчонка — Танатос! Ей-богу — Танатос! И ты же знаешь, что кому, как не Чернокнижнику может удастся собрать нас вместе! Её зовут Мария Фаррелл, ей почти семнадцать лет, и она очень сильно его напоминает всем своим поведением!

И всё же, даже если эта девчонка была тем самым человеком, которого они так хорошо знали, это не означало, что весь Сонм окажется рядом. Танатос был везунчиком. Он выживал даже в самых ужасных условиях. Ему везло настолько сильно, что никто не мог бы быть уверенным на сто процентов, что он помер. А ещё — Танатос был рядом с Драхомиром и Асбьёрном во время проведения того ритуала. И это означало одно — следовало искать реинкарнации остальных, а не этих двоих, чтобы надежда не оказалась беспочвенной.

Но это мог быть и не Танатос. Есть люди, которые выводят других людей из себя. И это вполне нормально. Им не обязательно быть чернокнижниками или беглецами из всяких там религиозных сект. Это просто качества характера. Как будто, у Драхомира он идеален. И можно было привести множество примеров, когда человек с крайне скверным характером Танатосом вовсе не являлся.

— Я хочу убедиться, — хмуро замечает Драхомир. — Если она — это наш Тан, я смогу это сделать.

Был один способ — один-единственный, — чтобы проверить это. Но он был весьма надёжен. Пусть и девчонка обязательно погибнет, если не является тем, кем её считает Ратмир. Но Драхомир просто не способен считать это чем-то важным. Это было уже несущественной мелочью по сравнению с тем, что могло случиться со вселенной, если девчонка действительно окажется реинкарнацией Танатоса.

— А если нет? Если ты ошибёшься? — Ратмир хватает бывшего друга за руку. — Если девчонка погибнет?

Вполне возможно, что девчонка погибнет. Нет, скорее всего она погибнет. Ратмир всегда был слишком глуп, чтобы сделать хорошо хоть что-нибудь. Но, всё же, некоторый шанс имелся... И Мир собирался его использовать. В конце концов, что есть жизнь этой Марии Фаррелл по сравнению с тем, что творил Сонм когда-то?

— Если это на самом деле Танатос, она не погибнет, — мрачно произносит демон. — А если нет — не плевать ли на то, останется ли она жива?

И Драхомиру думается, что, должно быть, перемена, случившаяся с ним, Ратмира удивляет и, пожалуй, тревожит. Когда-то давно маленький Мир не был столь жестоким — он был несдержанным, вспыльчивым, вредным, но жестокости в нём ещё не было. Она появилась потом... Чуть позже... Уже после обучения. А сейчас... После тюрьмы он стал действительно жестоким. И, должно быть, ему должно было становиться за это стыдно. Хотя бы самую малость.

Примечания:

Канцлер Ги — Юлий Цезарь