Толкование сновидений (джен)

Еще никогда Майлзу не приходилось беседовать с метафорами, да еще такими язвительными. Зато это упрощает дело — не надо постоянно ударяться в восточную вежливость, не надо подбирать древние слова. О чем бы он ни говорил — его поймут; при желании — правильно.

— С лошадьми весь вопрос в подходе. Не стоит стараться быть сильнее лошади, говорил мой дед. Это все равно дохлый номер. Достаточно быть ее умнее. Так что и недомерок вроде меня справится.

— Предположу, что с женщинами и лошадьми ты пользуешься одной и той же тактикой: убедить их, что ты безобиден, а твои желания — в сущности, их собственные?

«Ага, вот уже мы двое меряемся умом. Куда там лошадям. Жаль, я сахара в кармане не припас — но хорошо, что и этот тип им не озаботился».

— Не понимаю почему, о чем бы ни шла речь, ты все время сворачиваешь на женщин, — отмечает Майлз с долей яда в голосе. — Есть у меня кузен Айвен, болван и бабник: поверить не могу, но вы, кажется, в родстве.

Легкомысленный тип в белом смеется. Смех у него громкий и немного нарочитый, а серебряная серьга в ухе бросает на стену дрожащий солнечный зайчик.

— Возможно, я просто хочу понять тебя. А больше всего человек открывается в обольщении тех, к кому неравнодушен.

— Мне тоже было бы неплохо тебя понять, — парирует Майлз. — Ты же врач. Было бы естественно, если бы тебя как-то заинтересовало мое тело — то, каким образом оно было искалечено или как исцелено. А ты расспрашиваешь про мою душу. Лекарей такого рода я не слишком жалую.

— За излишнюю проницательность?

— Если бы. За стремление нанести добро и причинить пользу.

Линь Чэнь извлекает откуда-то из складок накидки веер и с сухим треском похлопывает им по ладони.

— Ах, драгоценный гость, мне кажется, вы относитесь ко мне с предубеждением. Не знаю, что стало для этого причиной — неужели моя внешность? — Он красиво поворачивается к Майлзу в профиль. Сходство с цетагандийским императором у него просто поразительное; интересно, из какого чулана в Майлзовом подсознании он этот образ так ловко извлек? — Или мое прискорбное любопытство? Отец всегда справедливо бранит меня за легкомыслие в потакании своим страстям.

— А ведь верно: сяо Шу упоминал, твой отец не желал сперва его лечить, — припоминает Майлз. — Это ты его убедил.

— Все мы что-то доказываем своим отцам, правда? — Линь Чэнь смотрит остро и внимательно.

— И не всегда делаем это разумно, — соглашается Майлз. — Хочешь историю? Несколько лет назад я больше всего на свете хотел, чтобы отец мною гордился. Цитируя меня же, желал «сделать из моей жизни нечто, что можно было бы достойно сложить к его ногам». В результате меня обвинили в измене и чуть не казнили у него на глазах. С тех пор я кое-что выучил насчет сыновнего долга и невыполнимых задач.

— Мудрость твоя достойна небожителей, маленький командующий. — Его собеседник вздыхает. — Мой отец — великий целитель, со знаниями и мастерством которого мне пока не сравниться. Именно поэтому гуй меня дернул спорить с ним и ручаться, что я справлюсь с тем, за что он даже браться не желает.

— С послеоперационной реабилитацией?

— Заживление ран — меньшее из всего, что нам предстоит. Вопрос в том, чтобы протянуть жизнь Линь Шу в будущее, как тянут золотую нить из слитка. От самого слитка после всех манипуляций остался едва ошметок, но тем ценнее будет мастерство, которое для этого потребно.

— А… если тебе это не удастся?

— Я проиграю спор, — Лин Чэнь пожимает плечами, — и отец сам изберет для меня наказание за самоуверенность. Может отлучить от Архива, может приказать обрить голову, смотря что сочтет полезней. Он исповедует принцип, что лекарства должны быть горькими.

Впору пожалеть беднягу, ходящего под мечом неведомой кары за свой гуманизм, да. Признать за ним право на любые предосторожности, ощутить вину… Тончайшая манипуляция, почти незаметная.

— Ты считаешь, что я могу навредить твоему пациенту. — Майлз не спрашивает, а утверждает: — Ты так и не обещал мне, что сяо Шу вернется сюда позже, куда бы вы его сейчас ни дели. Ты испытываешь меня, проверяя, достаточно ли я безопасен. Так?

— Допустим. А кто тебе Линь Шу, что тебя это волнует? Друг? Родич? Твое предыдущее воплощение? Или просто забавный сон, за который ты не несешь ответственности, стоит тебе проснуться?

— А тебе он кто? Друг, персонаж в игре или предмет докторской диссертации?

Они смотрят друг на друга в упор. Серые глаза в черные. Линь Чэню для этого приходится чуть наклониться вперед.

— Ты задаешь вопрос не тому человеку, — говорит Майлз тихо. Его отец всегда переходит на шепот, когда зол. — Спроси сяо Шу, допустит ли он, чтобы я ему повредил. И пусть как минимум расскажет, чем именно. По крайней мере его ответам ты поверишь.

Пауза. Долгая, тянущаяся, как та самая золотая нить. Наконец тихий смешок лекаря разбивает это молчание.

— И в своем уме, и в своем упрямстве вы похожи. Какая прелесть! Май Лзы, подергай за свою цепь воплощений — точно не здесь зазвенит?

Он окидывает Майлза взглядом от макушки до задницы и припечатывает:

— Жаль, что где-то по пути ты успел испортить себе карму. Говорю тебе как врач: твое тело — само по себе наказание, но то, как ты с ним обходишься…

— Эй! — возмущается Майлз. — Повежливее, приятель! Я же не критиковал, э-э-э, твою прическу.

— …и суставы ни к черту, и от сидячей работы вся спина в зажимах, — бормочет младший господин Архива себе под нос, не обращая внимания на его негодование. — Я бы сделал тебе массаж, но духам не положено. В следующий раз, когда ты придешь навестить сяо Шу, надо будет — да хоть голубя сюда запустить, погоняешься. А пока…

Он стремительно подается вперед, но действительно не прикасается — просто кладет сложенный веер Майлзу на плечо. Незаметный поворот кисти, бамбуковая пластинка легко упирается в точку где-то на шее под ухом, и Майлз тотчас чувствует мгновенную слабость во всем теле, но не оцепенение, как от луча парализатора, — а скорее томное расслабление.

Перед тем как крепко заснуть — во сне! — он, кажется, еще слышит негромкое: «Спасибо, брат Май».