Семейное (гет)

Инеж заметила, как Каз и ее отец покинули комнату, и благоприобретенная настороженность требовала последовать за ними, но она решила не поддаваться ей. Мама пересказывала историю о том, как они с папой провели предыдущие годы, и наконец-то это не звучало так, будто она признается в жутком преступлении. Так что Инеж позволила себе наслаждаться ее улыбками и новообретенной гордостью, которая вспыхивала в груди каждый раз, когда брови Уайлена поднимались так, что скрывались в рыжих кудрях, а Джеспер хмурился, пытаясь понять историю без помощи.

— Моя ма полюбила бы вас, — в итоге сказал он, посоветовавшись с Уайленом насчет грамматики.

Прийя улыбнулась, явно уловив за комплиментом его истинный смысл. Инеж знала, он редко упоминал мать просто так.

Однако, когда они вышли в коридор, Инеж увидела, как отец выходит из библиотеки, неся две чашки и чайник на подносе, и неприятное чувство вернулось.

— Вы с Казом сбежали, чтобы спокойно выпить чаю? — спросила она, подойдя к нему.

И взяла у него поднос, чтобы это не выглядело так, будто она допрашивает его. Но папа улыбнулся, видя ее насквозь.

— Думаю, он искал спокойствия, а я принес чай.

— Что ты ему сказал?

Вопрос сорвался с губ, прежде чем Инеж успела его остановить. Она не впервые испытывала странное стремление защитить Каза, но чувство всё еще было новым. Прежде он никогда не нуждался в том, чтобы она — или кто угодно еще — вступался за его доброе имя, за отсутствием оного. Ей приходилось объяснять его поведение Нине, но оправдания никогда не были слишком великодушными.

Тем не менее Инеж знала, и эта мысль заставляла ее чувствовать себя по-идиотски уязвимой, что, если ее родители будут плохо относиться к нему, это породит боль, от которой она не сможет отмахнуться.

Девнанд вздохнул. Он не выглядел виноватым, однако он слишком долго собирался с ответом для спокойствия Инеж.

— Ничего слишком сурового, — в итоге сказал он. — Просто задал вопрос.

Она нахмурилась, но отец не отвел взгляд. Она могла бы потребовать подробностей, и потребовала бы, если бы это был кто-то другой. Но он не был кем-то другим. Он был ее папой, который любил ее и был честен с ней и попросил дать ему время. Если она собиралась исцелиться, она должна доверять ему, как он доверял ей. Так что она просто кивнула и отнесла поднос в маленькую кухню, после чего вместе с матерью направилась к дверям в сад.

* * *

— О чем папа говорил с Казом?

Она едва дождалась, пока они вышли из дома, чтобы озвучить вопрос. Прийя вздохнула, хотя в уголках глаз появились морщинки.

— Инеж, я с обеда не обменялась с ним ни словом. Мы не читаем мысли друг друга.

— А мне иногда кажется, что читаете.

Инеж помнила, как у нее в детстве возникало такое подозрение. Родители могли часами напролет тренироваться или заниматься домашней работой, не обменявшись ни одним полным предложением. Она бросала взгляд через плечо с поляны, на которой тренировалась крутить колесо, и видела, как они двигаются вокруг костра, режут овощи на ужин и накрывают на стол, молча передавая друг другу еду и столовые приборы. Если бы кто-нибудь спросил маленькую Инеж, как выглядит любовь, она бы описала это.

И нет, она никогда не сравнивала это с тем, как Каз с одного взгляда понимал, что надо подкинуть ее над головами врагов. Это было совершенно другое. Строго профессиональное.

Прийя открыто улыбнулась.

— Если хочешь знать мое мнение, думаю твой отец мог очень вежливо спросить его, что он собирается делать.

Инеж застонала. Она не могла всерьез обижаться на родителей — во всяком случае не так скоро после того, как они вернулись в ее жизнь, — но определенно испытывала легкое раздражение.

— Мама, почему вы оба так беспокоитесь? Я же не стремлюсь выходить замуж прямо сейчас.

— Уж надеюсь, детка, — только наполовину шутя, ответила Прийя. — Просто…

Она выдохнула. Инеж позволила ей немного подумать, пока они отвязывали пришвартованную лодку. Мама молчала, пока они не сели и Инеж не взяла весла.

— Ты собираешься возвращаться в этот город, — наконец произнесла она. — Я доверяю тебе, но я не хочу, чтобы тебе было больно. Уверена, твой отец чувствует то же самое.

Инеж прикусила губу. Она одновременно ожидала и не ожидала это услышать. Хотела бы она сказать, что у родителей нет причин для беспокойства, но, если быть честной, она понятия не имела, чего ожидать от Каза в дальнейшем.

Она даже не была уверена, чего ожидать от самой себя. Назвать предыдущий день эмоциональным было бы преуменьшением десятилетия, но она всё равно не была готова к тому, как сильно это выбило ее из колеи.

Она устала. Она беспокоилась. Она сама не знала, что чувствует.

— Если хочешь, я могу поговорить с твоим отцом, когда вернемся.

Вырванная из мыслей, Инеж долгое мгновение взвешивала предложение, но покачала головой — в памяти эхом прозвучал папин голос: «Я тут пытаюсь быть осторожным».

Учитывая ее возраст, они во многом доверяли ей. Она могла по крайней мере доверять им в ответ.

— Нет. Что бы они ни обсуждали, думаю, Каз может это пережить.

— Ты злишься на него?

— Хм? — Инеж нахмурилась, прежде чем поняла вопрос. — О. Да, может быть, но не так сильно, как вначале. Я думала, он втянул тебя в одну из своих махинаций, не сказав тебе, во что ты ввязываешься.

— Он так делает?

— О, несомненно. Но обычно он так поступает с людьми, которые знают, с кем имеют дело. Я поверить не могла, что он дерзнул сотворить нечто подобное с тобой, — она бросила на мать дразнящий взгляд. — В итоге, похоже, дерзким оказался не он.

Прийя улыбнулась, но напоминание о прошлой ночи немедленно окрасило ее взгляд сомнением.

— Ты уверена, что не злишься на меня?

Простой вопрос. Инеж улыбнулась так широко, как могла.

— Я же сказала тебе, мама. Я была удивлена, но… — до нее дошло, что эту часть она вообще-то не озвучила. — Я рада, что ты смогла это сделать. Может, это неправильно, и не думаю, что в состоянии много говорить об этом прямо сейчас, но я… Я рада, что это сделала ты.

Мамины плечи немного опустились, словно освобожденные от тяжелого бремени.

— Но это же не чувствуется неправильным? — осторожно спросила она.

— Нет. Нисколько.

Инеж не лгала. Об этом слишком тяжело было говорить сейчас, и возможно, будет всегда. Но чем больше она привыкала к мысли, что ее родители вершат правосудие над хищниками (причем правосудие Бочки, как она мысленно назвала этот тип), тем больше тепла появлялось в груди. Тело Хелен, лежащее бесполезной кучкой в комнате, которая когда-то была для Инеж камерой пыток, вместе с огнем в полных слез глазах матери, когда она всё объясняла, вызывало у нее… чувство, которое она давно не испытывала.

Никто в караване ее и пальцем не тронул бы, но она с колыбели знала, что, если понадобится, родители вступятся за нее. Даже зная, насколько уязвимы сулийцы, до того утра она чувствовала себя абсолютно защищенной.

Одна из тетушек однажды сказала: «Пока твои родители ходят под солнцем, ты остаешься ребенком». Эти слова не однажды возвращались к ней насмешкой в «Звернице» и позже в Клепке, когда она жила сиротой при живых родителях, самостоятельно занимаясь взрослыми делами со взрослыми ставками.

Инеж снова слышала их сейчас, но теперь они звучали правдиво.

Тогда в «Гельдреннере» она сказала Казу правду. Ее родители сделали бы что угодно, чтобы защитить ее. А когда не смогли, защищали других во имя нее.

Наконец Инеж нашла правильные слова.

— Спасибо, мама.

Прийя улыбнулась, ее нижняя губа слегка дрожала. Но почти сразу же взволнованное выражение сменилось хмурым.

— Инеж, ты хорошо себя чувствуешь?

— Конечно, а что?

— Ты уверена?

Инеж была озадачена. Она давно отвыкла уделять много внимания тому, как она физически себя чувствует. Среди Отбросов ей приходилось превозмогать боль, раны и нехватку сна. Это все-таки было неизмеримо лучше, чем то, что она вынесла под властью Хелен, но Каз никогда не был особенно заботливым работодателем. Она научилась просто игнорировать всё, что беспокоило ее, если только это не угрожало жизни. Так было проще, чем тратить время и с трудом заработанные деньги на поиски лечения каждый раз, когда тело сотрудничало не полностью.

Так что, да, она ощущала некоторый дискомфорт, но до сих пор не обращала на него особенного внимания.

— То есть я немного устала, но я немного потеряла форму, а прошлой ночью пришлось побегать, — она пожала плечами. Кроме того, слегка болел живот, вероятно, от нервов, но она не хотела, чтобы это прозвучало обвинением. — Ерунда.

— Ты бледная, — Прийя явно не была убеждена. — Подвинься, я возьму весла.

— Я могу…

Мама одарила ее таким взглядом, что Инеж почувствовала себя восьмилеткой, которой запретили выходить из фургона в ветреный день, пока она не наденет жилетку.

«По-прежнему ребенок», — кисло подумала она, уступив свое место на веслах и сев на сиденье напротив. Однако она не могла жаловаться. Гребля не облегчала боль в животе.

* * *

Дом находился в тихом переулке округа Зельвер, в кармане относительной тишины рядом с гаванью, которая уже возвращалась к жизни. Только когда они подошли к порогу, Инеж поняла, что вот-вот встретится со своими прежними товарками по несчастью впервые с тех пор, как Каз вытащил ее. Она глубоко вдохнула, пытаясь успокоить сердцебиение.

— Meja? — услышала она встревоженный мамин голос, и это немного отрезвило ее.

Она торопливо подняла руку и постучала в дверь, пока не начала сомневаться. Инеж почувствовала ладонь Прийи на своем плече и напряженно улыбнулась ей, когда из глубины дома приблизились шаги.

— Котенок!

Слово ударило по ней, даже если она ожидала его от Лани… Надири, улыбавшейся ей земенки.

— Привет, Надири, — сумела она произнести.

Хелен заботилась о том, чтобы поддерживать в своем заведении дух соперничества. Тем не менее некоторые девушки продемонстрировали Инеж некую угрюмую солидарность, подсовывая еду, когда она была заперта, зашивая худшие раны и доверяя ей секреты. Но Надири была, вероятно, единственной, кого она могла с некоторой натяжкой назвать подругой.

Девушкам в «Зверинце» не позволялось называть кому бы то ни было свои настоящие имена, даже друг другу. Тем не менее те, кому удавалось завоевать доверие друг друга, всё равно называли, но не произносили их вслух, если не хотели, чтобы Коббетт побил их по приказу Хелен. Так что они пользовались прозвищами — не совсем названия животных, которые выбрала для них Хелен, но достаточно близкие, чтобы пройти за невинное ласковое обращение.

Инеж звала Надири Ланью. Она не была уверена, какая разница между ланью и оленихой, но могла поспорить, что Хелен тоже не знает и ей всё равно. С ее стороны это был просто маленький акт сопротивления. И Надири с ее сияющими глазами и непобедимым духом, заявила, что Котенок подходит Инеж гораздо больше, поскольку она выглядит моложе своих лет.

Она не возражала. Ей просто не хотелось слышать имя, которое выбрала для нее Хелен, если этого можно избежать.

Надири поморщилась, тут же поняв свою ошибку.

— Извини… Инеж. Я так счастлива тебя видеть! И вас, мэм, — она обратила восхищенный взгляд на Прийю, которая поняла достаточно, чтобы улыбнуться в ответ. — Пожалуйста, заходите.

Она шагнула в сторону, приглашая их внутрь.

— Мы были рады узнать, что ты жива, — щебетала Надири, пока они шли за ней. — В какой-то момент я была уверена, что фьерданцы повесили тебя вместе с твоей бандой.

Инеж моргнула, слегка захваченная врасплох. Она совсем забыла, что другие девушки тоже были в Ледовом Дворе. И, честно говоря, не ожидала, что кто-то из них, даже милая земенка, будет беспокоиться о ней после того, как она сбежала из «Зверинца» с Ублюдком Бочки, не оглянувшись и не попрощавшись.

Помимо одежды, которая открывала гораздо меньше, чем наряд «Зверинца», в ее старой знакомой изменилось что-то еще, но Инеж не могла понять, что именно, пока Надири не повернулась к ним, проведя их в маленькую прихожую. Взглянув еще раз, Инеж ахнула.

— Надири, это твои настоящие волосы?

Она привыкла к кудрям Джеспера, но у Надири они были гораздо более длинными и тугими. Она собрала их лентой в хвост на макушке, вероятно, чтобы не лезли в лицо, и они топорщились, словно дерзкое облако насыщенно коричневых пружинок.

В «Зверинце» волосы Надири всегда были укрощенными и неестественными — блестящие локоны, подчеркивающие ее громадные темные глаза. Инеж даже представить не могла, какой счет Хелен ей выставила за уход и помаду. Наверное, у Надири было еще меньше шансов выкупить себя из рабства, чем у нее.

Она улыбнулась и наклонила голову в одну и другую сторону, хвастаясь тем, как волосы качаются над головой.

— Я почти забыла, как они выглядят на самом деле. Я подумываю заплести их, но пока так сойдет. Что думаешь?

Инеж улыбнулась в ответ. Нет смысла плакать над их шрамами.

— Красиво. Идет тебе гораздо больше.

Парни рассказали ей про писаря, которого Каз сбросил с маяка, и хотя это явно не было их любимым воспоминанием, даже Уайлен выглядел удовлетворенным таким исходом. Инеж любила историю до малейших деталей. Надири всегда была храброй, решительно настроенной украсть обратно свою свободу каким бы то ни было способом, и мысль о том, что какой-то подонок из Финансового округа держит ее жизнь в своих потных руках, вызывало у Инеж желание своими глазами увидеть, как Каз вершит единственное правосудие, в которое он верил.

И когда она представляла, как он это делает, нечто теплое трепетало между ребрами, но она не будет останавливаться на этом сейчас.

Земенка отвела их в гостиную, где сидели еще несколько бывших работниц «Зверинца». На мгновение Инеж была ошеломлена тем, насколько иными, насколько юными они выглядели в одежде, которую добыли им Отбросы. Ничего особенного — простые юбки и брюки, льняные рубашки, — но большинство спустили рукава, чтобы прикрыть павлинье перо на предплечьях. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как они могли решать, какую часть своего тела показывать?

Во время приветствий Инеж узнала нескольких девушек, в то время как другие были для нее новыми. Но две привлекли ее внимание немедленно: сулийка и каэлка прижались друг другу на маленьком диване. Ажала робко улыбнулась ей, но каэлка, чье имя Инеж не могла вспомнить, смотрела настороженно. Ей понадобился второй взгляд, чтобы понять, что рыжий цвет ее волос был не совсем тот, каким был до Нины… О.

Привычно вспыхнуло чувство вины.

В мгновение ока Инеж оказалась в центре внимания: остальные девушки вышли из спален и устроились на всех доступных поверхностях, включая ковер на полу, и все взгляды устремились на нее. Она подавила вспышку смущения.

Она вот-вот станет капитаном. Теперь люди будут смотреть на нее. Тем не менее Инеж была рада, что мама шагнула в сторону, чтобы поговорить с Ажалой.

Почему-то она не ожидала, что у девушек возникнут вопросы, но они возникли, и они не собирались сдерживаться. Чем Инеж занималась среди Отбросов? Как они оказались в Ледовом Дворе? Как, во имя всего святого, им удалось выбраться? Инеж придерживалась истории, на которой сошлась ее команда. Их наняли, чтобы освободить Кювея Юл-Бо из фьерданской тюрьмы, им отказали в заслуженной оплате, Кювей попытался продать свой контракт, чтобы получить некоторую защиту, но фьерданцы (вероятно, но не точно) убили его.

— А что насчет старого Ван Эка? — спросила равкианка Лара, обняв колени.

Инеж пожала плечами.

— Мы так и не добрались до него. Похоже, он закопал себя сам. Ну знаете, мухлюя на рынке, пытаясь убить собственного сына. Казу даже не пришлось трудиться.

Она поняла свою ошибку в ту самую секунду, когда совершила ее, но было поздно, и лицо Лары осветилось ликованием.

— Каз, — понимающе повторила она, выгнув бровь своим соседкам, которые начали хихикать как по команде.

Инеж надеялась, что цвет ее кожи скроет румянец.

— Все в Клепке так его зовут.

«Все» было преувеличением, но ближайший круг — определенно. Вот только его ближайший круг сейчас находился не в Клепке, вспомнила она с еканьем в груди.

Девушки не были убеждены.

— Я же говорила, — авторитетно произнесла Надири, явно продолжая какой-то идущий между ними спор. — Они будут отрицать это, даже когда обзаведутся тремя детьми.

«Всё хорошо, — подумала Инеж, — мои уши прикрыты волосами. Никто не увидит, как они пылают».

— Понятия не имею, о чем вы, — сказала она. — Я уже даже не работаю на него.

— Ага, мы видели вас прошлой ночью, — усмехнулась Кэш, шуханка. — Он был весь такой деловой, раздавал приказы, пока не появилась ты.

К счастью, упоминание прошлой ночи привело к смене темы.

— Мы теперь работаем на Грязные Руки? — смиренно спросила новая девушка, вероятно, тоже из Нового Зема.

Надири положила ладонь ей на плечо.

— Ты же слышала Пима, Мара. Мы ни на кого не работаем, пока не захотим. И Грязные Руки не торгует живым товаром.

— Она не обращала внимания на то, что говорит Пим, — хихикнула Кэш.

Инеж подумала, что прозвище, на ее родном языке означающее «ястреб», определенно ей подходит.

Мара нахмурилась.

— Я обращала внимание.

— Но не на то, что он говорит, ты была слишком занята, таращась на его губы.

— У него красивые губы, и что?

Разговор разбился на несколько групп, и Инеж почувствовала себя немного свободнее. Некоторые девушки спросили ее насчет работы с Отбросами, и она пообещала узнать у Бреккера. Ей хватило уже на сегодня поддразниваний.

Но ускользнув на кухню за водой, она увидела там каэлку с чашкой чая, прислонившуюся к столешнице раковины. Тонкие черты лица приняли старательно нейтральное выражение, но голубые глаза впились в Инеж с того мгновения, как она шагнула в комнату. У Инеж возникло отчетливое ощущение, что ее ждали.

— Привет, — сказала она, беря стакан рядом с раковиной. — Извини, кажется, я не знаю твоего имени.

Она помнила ее по «Зверинцу»: девушка поступила из другого дома удовольствий за несколько недель до того, как Инеж выбралась оттуда. У нее не было возможности узнать ее имя.

Девушка подождала секунду, будто не уверенная, следует ли удостаивать ее ответом. Наконец, пробормотала:

— Мэве.

— Значит, Мэве. Красивое имя, — искренне сказала Инеж — ей нравилось, как оно звучит.

Девушка сморщила нос, не впечатлившись.

— Я поняла, что ты его не знала. Так проще, когда твоя подруга ворует цвет волос у каэльской Кобылицы, не так ли?

Она, наверное, целый час думала тут о том, как поднять эту тему. Инеж поставила стакан обратно на столешницу.

Справедливо. Мэве заслуживала объяснений.

— Слушай…

— Знаешь, что Танте сделала со мной?

Ее тонкие губы уже дрожали. Хотела бы Инеж просто обнять ее, но это скорее всего плохо закончится для обеих. Тем не менее она могла ответить.

— Да.

Мэве моргнула.

— Или могу сделать обоснованное предположение, — Инеж прислонилась к раковине прямо перед ней. — Она побила тебя. Или приказала побить Коббетту. Вероятно, высекла тебя. Она всегда так поступала, когда что-то было не по ней, а я испортила все ее планы. А потом она заперла тебя.

Теперь Мэве дрожала. Но к ее чести, она не отвела взгляд, ее небесно-голубые глаза не отрывались от лица Инеж. Она не злилась. Ей просто было больно.

— Она сделала это с вами обеими, не так ли? — мягко спросила Инеж.

— Да, — выдохнула Мэве. — Но…

— Но с тобой было хуже. Потому что мне не пришлось забирать у Ажалы ничего ценного.

Секунду Мэве пристально смотрела на нее, а потом закрыла глаза и кивнула, две слезинки стекли по ее бледным щекам. При ближайшем рассмотрении ее волосы были скорее бледно-рыжими, чем насыщенного цвета меди, который Инеж помнила по лихорадочному моменту в комнате Ледового Двора. Не такой уж плохой цвет, но он выглядел разбавленным — одни пряди бледнее других. Должно быть, она красила их дешевой хной, которая легко смывалась.

Инеж помнила, с какой легкостью этот редкий яростный цвет перетек из волос Мэве в локоны Нины. Они находились под таким давлением, что она едва задумывалась о последствиях для девушек.

И шрамы у нее остались не только от наказания. Инеж помнила, в какой ужас она приходила, когда Хелен вслух размышляла, не обрезать ли ее длинные волосы, чтобы сэкономить на мыле, или осветлить их, чтобы она больше походила на рысь, или, может, продать право отрезать их кому-нибудь со вкусом к таким вещам.

Инеж ненавистна была мысль, что им с Ниной пришлось сотворить такое с другой девушкой.

Инеж поджала губы, размышляя. В такой ситуации дома она сказала бы: «Мati en sheva yelu». Но сколько смысла в этом будет здесь? «Я больше не буду участвовать в краже части тебя?»

Она научилась не слишком ценить соболезнования. У Отбросов они не имели никакой ценности. Если у твоего товарища по банде проблемы, ты либо помогаешь ему, покупаешь ему выпивку, либо держишься от него подальше, пока он не разберется со всем. Ласковые слова ничего не исправляют, так что они излишни. Она получила напоминание об этом, когда попыталась предложить Казу утешение в его потере.

Но Инеж больше не принадлежала к Отбросам. И она знала, что ей придется разговаривать с людьми, которые прошли через страдания — и среди ее команды, и на борту кораблей, которые станут ее целью. Этим людям, возможно, понадобится что-то иное, кроме обещания, что их больше не похитят — обещания, которое Инеж даже не могла дать. Возможно, им будет необходимо утешение. Возможно, им будет необходимо услышать, что случившееся с ними неправильно.

В любом случае, доброта всегда была для нее естественна, как бы она ни старалась быть жесткой в Бочке. Возможно, ей больше не нужно ее подавлять.

— Я сожалею о том, что мы сделали, Мэве, — сказала Инеж. — Это не было частью изначального плана. Я сожалею, что мы не придумали что-то другое. И сожалею, что мы стали причиной твоей боли. Это было нечестно.

Мэве посмотрела ей в глаза, ее беззвучные рыдания понемногу стихали. Конечно, она умела плакать беззвучно. Этому умению они все учились очень быстро.

— Спасибо.

Значит, ей это было нужно.

Мэве несколько раз вдохнула, вытирая щеки.

— Ты выдавала себя за одну из нас, — в итоге сказала она. — В одежде Ажалы.

У Инеж перевернулся желудок. Если ей в этом плане и нравилось что-то, так это то, что ее должны раскрыть до попадания на вечернику.

— Да.

Мэве неуклюже вытерла нос рукавом.

— Должно быть, ты была в полном отчаянии, чтобы пойти на такое. Снова натянуть эти шелка.

Инеж могла только кивнуть. К счастью, ей пришла в голову другая тема для разговора.

— Слушай, сейчас в городе, вероятно, не слишком много Гришей, но через несколько недель я отплываю в Равку. Я могу взять тебя с собой и поискать Корпориала, чтобы вернуть твоим волосам прежний вид. Я покрою расходы.

Конечно, Мэве могла просто обрезать волосы, но она не могла знать, сколько времени они будут отрастать до прежней длины.

Мэве нахмурилась.

— Ты пойдешь на такие хлопоты ради меня?

— Я не могу придумать других способов всё исправить.

Но Мэве, похоже, отвлеклась.

— И ты поплывешь… на собственном корабле.

— Да, — улыбнулась Инеж.

Это всё еще казалось диковинным. Мэве прищурилась, размышляя.

— Это правда, что ты набираешь команду?

Она знала, что Шпект распространил новость, но всё равно удивилась, что она достигла этого убежища, далеко от Бочки. Должно быть, Мэве заметила ее растерянность.

— Аника приходила с едой и одеждой, и с ней был какой-то парень из Отбросов. Они разговаривали, и я услышала.

Инеж улыбнулась.

— Ты подслушивала?

Мэве пожала плечами, опустив взгляд, так что она поспешно добавила:

— Я не осуждаю. До недавнего времени подслушивание было моей главной работой.

Впервые на ее бледном лице появился намек на улыбку.

— Ну так… набираешь?

— Да. Нам надо еще по меньшей мере двадцать человек, чтобы хватило боевой силы и на обслуживание корабля.

Мэве облизнула губы.

— Я не очень многое умею, но готова учиться. Думаешь, у меня есть шанс?

— Разве ты не хочешь отправиться домой?

Мэве фыркнула, снова взяв чашку, которую в какой-то момент поставила. Инеж отстранено подумала, что этот возмущенный звук — эхо той девушки, которой она была бы, если бы годами не притворялась каким-то фантастическим существом вместо человека.

— Если только для того, чтобы перерезать горло моему дорогому папочке, но это может подождать. Как, по-твоему, я здесь оказалась?

Теперь Инеж по-настоящему затошнило. Она помнила девочку в трюме пиратского корабля, которую продал собственный брат, но мысль о делающем подобное отце казалась ей дикой.

Должно быть, ее лицо сказало больше, чем слова, которые она могла найти. Мэве посмотрела на нее и горько усмехнулась.

— Извини. Неудивительно, что ты об этом не подумала. Твои родители кажутся… шикарными.

Инеж покачала головой.

— Раньше я думала, что они просто нормальные. Теперь у меня начинает возникать ощущение, что я вытянула единственную счастливую карту в колоде.

Она встретилась взглядом с Мэве.

— Я встречаюсь с моим первым помощником завтра утром в семь колоколов на двадцать втором причале. Я не нанимаю, не услышав его мнения. Ты должна прийти. Посмотрим, что он скажет.

Наконец, она получила настоящую улыбку.

Когда они вернулись в гостиную, Инеж осмотрела комнату в поисках матери. Прийя сидела на подоконнике в углу, вдали от основного собрания, держа Ажалу за руки, и слушала ее с суровым выражением лица. Ажала не плакала, но ее взгляд был опущен, и она безжалостно кусала нижнюю губу.

Словно почувствовав ее взгляд, Прийя повернулась к ней. Она слабо улыбнулась Инеж, после чего вернула внимание к Ажале, но Инеж видела боль на ее лице.

Сердце сжалось. Мама выглядела собранной, уверенной в том, как она слушала, как отвечала Ажале, и Инеж подумала, что она неоднократно проходила через это. Ей приходилось сидеть с детьми, которые прошли через худший кошмар любого приличного родителя, и выслушивать всё, чем им было необходимо поделиться, не имея ничего предложить взамен, кроме слов утешения, зная, что ее ребенок в эту самую секунду может переживать нечто подобное. И она ни разу не остановилась.

* * *

— Как ты с этим справилась? — спросила Инеж.

Вечером на воде было больше лодок, так что приходилось маневрировать осторожнее. У Инеж было больше опыта в плавании по каналам Кеттердама, так что она настояла на этот раз сесть за весла. Прийя сидела напротив, глядя на уличные огни в сгущающейся темноте.

— С чем? — секунду спустя спросила она, повернувшись к дочери.

Она молчала с тех пор, как они покинули тот дом. Инеж не знала, сможет ли объяснить.

— Просто со всем… этим. Разговаривать с ними. Слушать.

Мама глубоко вдохнула.

— Вначале все они испуганы, недоверчивы. Не все хотят говорить, но те кто хотят, им это нужно. Проще, когда у тебя нет выбора.

— Но у тебя был выбор.

Прийя улыбнулась.

— Тогда, думаю, проще, когда все остальные выборы оставляют у тебя ощущение, будто ты позволяешь чудовищам победить без борьбы.

Не слишком обнадеживающий ответ. Инеж услышала подтекст, что чудовища всё еще могут победить. Или, по меньшей мере, быть побежденными не до конца.

Прийя протянула руку над бортом, чтобы коснуться покрытой рябью поверхности воды.

— Не стоит этого делать, мама, — предупредила Инеж. — Эти каналы не чище, чем канализация Ос Альты.

Прийя отдернула руку, и они обе засмеялись. Она откинулась назад, положив ладони на оба борта лодки, и посмотрела наверх.

— Здесь не видно звезд, — пробормотала она.

— Да, слишком много дыма и огней. Я не понимала, насколько сильно скучала по ним, пока мы не оказались в открытом море по пути во Фьерду.

Прийя по-прежнему смотрела наверх.

— Твой отец был огромной помощью. Если бы его не было рядом, я бы сломалась через месяц.

— Он тоже говорил с ними?

— Как правило, нет. Они обычно боятся взрослых мужчин. Ребенок склонен доверять женщине, хотя мы и встретили немало вовлеченных в это отвратительных теток.

Инеж задумалась, стоит ли сказать матери, что она уже знает слово «сука» и даже использовала его несколько раз. Возможно, слишком рано. Она подождет, пока ей исполнится сорок.

Прийя на мгновение закрыла глаза.

— Но для меня твой отец был необходимым напоминанием о том, что в мире всё еще есть добро. Что существуют порядочные люди, порядочные мужчины. Что то, с чем мы имели дело, не является чем-то обыденным. Слишком просто забыть, когда ты окружена этим. Инеж, у тебя что-то болит?

Вопрос прозвучал так внезапно, что Инеж на мгновение перестала грести. Теперь мама смотрела на нее.

— Я слышу, как ты контролируешь дыхание.

Она вдруг поняла, что действительно пытается ровно дышать сквозь нарастающее напряжение в нижней части живота. Ощущение не было незнакомым, но у нее не бывало его с тех пор…

Инеж застыла. Может ли быть?

— Я, э… — она покачала головой. — Ерунда. Мы почти прибыли.

Прийя нахмурилась, но, к ее облегчению, не стала настаивать.

Когда они приблизились к садовой двери, Инеж резко остановилась и раздраженно выдохнула. Не обращая внимания на недоумевающий взгляд матери, она запрокинула голову и громко произнесла:

— Родер, мы дома. Можешь уже перестать преследовать нас.

Ветки на ближайшем дереве зашелестели, и ее бывший собрат по оружию не так уж неуклюже приземлился на ноги. Несколько листьев застряли в его растрепанных волосах.

— Привет, Призрак, — весело сказал он, будто они случайно встретились на улице, и уважительно склонил голову перед Прийей. — Мэм.

— Как давно он следовал за нами? — прошептала мама.

— О, полагаю, с тех пор как мы вышли на улицу. Должно быть, отслеживал лодку с берега.

Прийя со смирившимся выражением покачала головой.

Родер с неловким видом почесал голову.

— Слушай, я не хочу ругаться, ладно? Босс велел следовать за вами, я следую за вами. Если тебе это не нравится, поговори с ним, не надо нападать на маленького человека.

Технически Родер был выше нее, но Инеж знала, что он имеет в виду. Отбросы так до конца и не раскусили ее, но она приобрела неофициальный статус тени Каза вместе с уважением тех, кого он нанял. Больше никому не позволялось сидеть на его подоконнике.

Она закатила глаза.

— У тебя разве нет настоящей работы?

— Сейчас это моя настоящая работа. Кроме того, — он пожал плечами, — не знаю, в Бочке сейчас немного скучно. Можно и размять ноги, пытаясь поспеть за вами, дамы.

Он очаровательно ухмыльнулся Прийе, продемонстрировав скол на переднем зубе. Она вежливо улыбнулась в ответ.

Инеж вздохнула.

— Ладно, мы идем в дом и сегодня больше не выйдем, так что иди домой и отдохни. И прекрати пытаться флиртовать с моей матерью, она всё равно тебя не понимает.

— Вообще-то немного понимаю, — сказала Прийя, когда они вошли в дом. — Просто я таким образом избегаю ненужных разговоров.

Инеж сжала ее ладонь.

— А я-то думала, ты не можешь заставить меня гордиться еще больше.

Прийя засмеялась и поцеловала ее в волосы.

* * *

В комнате Инеж имелась веревка звонка, и еще одна в ванной. Она считала и то, и другое абсурдным и, живя в доме Уайлена, никогда ими не пользовалась.

Но сейчас осторожно потянула за веревку, пытаясь не дернуть ее. Колокольчик, должно быть, находился внизу в комнатах прислуги, поскольку Инеж не услышала его. Она даже не была уверена, получилось ли что-нибудь, пока кто-то не постучал в ванную.

— Мисс Инеж?

— Лизе, — ответила она. — Извини, можешь привести мою мать?

Они расстались, чтобы освежиться перед ужином, и Инеж знала, ей надо всего лишь постучать в соседнюю дверь, но не могла заставить себя натянуть трусы.

— Конечно. Вам нужно что-то еще?

— Только мою мать, пожалуйста. Скажи ей, что я прошу ее прийти — она поймет.

Должно быть, в ее голосе звучало напряжение, поскольку Лизе исчезла без дальнейших вопросов.

Инеж по-прежнему стояла перед зеркалом, глядя на свое нижнее белье. Она пошла в ванную проверить его, но на самом деле не ожидала ничего обнаружить.

Там было немного — всего лишь ржавое коричневое пятно, но в какой-то момент Инеж уверилась, что больше никогда этого не увидит.

— Meja?

Она резко повернула голову к двери.

— Мама, ты одна?

— Конечно, — ответила Прийя из-за двери. — Девушка ушла. Что случилось?

— У меня кровь, — выпалила Инеж.

— Что?

Ручка повернулась. Она знала, что дверь заперта, и всё равно вздрогнула.

— Не входи!

Прийя тут же отпустила ручку.

— Ты ранена?

— Нет, я… — она сглотнула ком в горле. — У меня кровь.

— О, — в голосе Прийи прозвучало облегчение и некоторая озадаченность. — Ладно, хорошо. Мне принести твои бинты?

Инеж почувствовала, как кровь прилила к щекам. Раньше это было такой естественной вещью, откуда взялся стыд? Конечно, она знала откуда, просто совершенно не хотела об этом думать.

— У меня… их нет.

После еще одной растерянной паузы мама ответила:

— Не страшно, у меня есть. Тебе нужно чистое белье?

— Да, пожалуйста. Оно в шкафу, первый ящик.

— Я вернусь через секунду.

Инеж не возражала против секунды, чтобы взять себя в руки, но Прийя снова постучалась слишком скоро. Когда Инеж отперла дверь, мама только сунула через маленькую щель необходимое и закрыла дверь.

Оказалось, пальцы прекрасно помнили, как обматывать бинты вокруг трусов. Инеж грустно улыбнулась себе в зеркало, пока стирала испачканное белье мылом в холодной воде. Она повесила его на вешалку для полотенец, чтобы просохло, распрямила плечи и шагнула обратно в спальню.

Мама стояла перед комодом, ящик всё еще был открыт. Она не рылась в вещах Инеж, просто задумчиво смотрела на них.

— У тебя не слишком много одежды, да? — спросила она.

Инеж пожала плечами.

— Мне много не нужно.

Ее гардероб действительно был скудным. У нее еще оставалась одежда, которую Каз достал ей после того, как она присоединилась к Отбросам, но она изо всех сил старалась не тратить деньги на что-то другое. Почти все ее вещи помещались в одном ящике: две пары бриджей, две туники и две рубашки, два набора белья и два жилета. Она всё еще привыкала к мысли, что у нее достаточно денег, чтобы выкупить магазин в округе Гельдин.

— Но она вся такая темная, — заметила Прийя. — Полагаю, тебе так было нужно.

— Да.

— Но эта выделяется, — она кивнула на более яркое пятно в углу.

Инеж вытащила рубашку и развернула ее.

— Да, Джеспер заказал ее для меня вскоре после того, как меня наняли. Но она слишком хорошая, чтобы часто ее носить.

Шелк рубашки был таким же мягким и уютным под ее пальцами, как когда Джеспер протянул ее ей. Она была бледно-бирюзовой, рукава вышиты золотом.

— Ты чокнутый, — заявила Инеж, когда парень, с которым она только познакомилась, сунул ей в руки то, что он назвал «приветственным подарком». — Я не могу ее взять.

— Очень жаль, милая, — вздохнул Джеспер. — Она слишком узкая в плечах для моей шикарной фигуры.

— Каз сказал, ты по уши в долгах!

— Не беспокойся, я украл ткань.

— О, мне сразу стало легче.

— Правда?

— Нет! — рявкнула она, подавив улыбку. — И кого ты держал под прицелом, чтобы сшить ее?

Он отмахнулся.

— Я знаю парня, который для разнообразия должен мне.

Инеж колебалась. Шелк был настоящим, ничего общего с дешевым тряпьем «Зверинца», и узор вышивки болезненно напомнил о ярких одеждах ее народа. Она была прекрасна. В этом-то и состояла проблема. В предыдущий год жизни Инеж красота была товаром, оружием, которое использовали против нее. Она не желала ничего подобного в своей жизни в обозримом будущем.

— Хэй, — сказал Джеспер, и впервые она услышала от него серьезный тон. — Просто возьми ее. Ты не обязана носить ее сейчас. Она немного великовата, на случай если ты подрастешь, — он подмигнул на ее хмурый вид. — Будет шикарно сочетаться с твоими глазами.

Инеж улыбнулась воспоминанию, погладив золотой рисунок на рукаве.

— Она очаровательна, — ахнула Прийя, взяв другой рукав. — Но выглядит новой. Ты ее когда-нибудь носила?

— Я пыталась, но она слишком непрактичная для лазания.

— Что ж, ты можешь носить ее сейчас.

— Я… наверное, — неопределенно ответила Инеж, снова сложив рубашку. — Посмотрим. Может, я выросла из нее.

Она чувствовала мамин взгляд на своем лице. И угадала вопрос раньше, чем он прозвучал.

— Как так получилось, что у тебя закончились бинты, Инеж?

Она закрыла ящик. Не было смысла откладывать дальше. Просто еще один окровавленный старый кусок марли, который ей надо оторвать от раны, чтобы она наконец начала заживать.

— Они мне были не нужны со времен «Зверинца».

Инеж не могла смотреть на мать, но слышала, как та втянула воздух.

— Хелен очень… разозлилась, когда у меня в первый раз пошла кровь. В следующем месяце она заставила меня что-то выпить. Я даже не знаю, что это было, но оно было горьким, как полынь, и меня тошнило от него весь день. Все девушки это пили. Что бы это ни было, кровь больше не появлялась, и после того, как я ушла тоже, так что я подумала…

Инеж замолчала, чтобы перевести дыхание, и только тогда поняла, что снова плачет. Она почувствовала мамины руки на своих плечах — та мягко подвела ее к дивану.

— Давай сядем, милая.

— Я подумала, это навсегда, — прорыдала Инеж на плече Прийи, которая крепко прижала ее к себе. — Что у меня больше никогда этого не будет.

Не так уж плохо, когда ты среди Отбросов, но Инеж уже знала, что ежемесячные кровотечения связаны со способностью вынашивать детей. Она примирилась с этим в какой-то момент, думая, что, даже если когда-нибудь вернется в Равку, лучшим вариантом для нее будет найти доброго вдовца с маленькими детьми и воспитывать их.

В детстве она всегда хотела детей. Будучи единственным ребенком, она представляла, что у нее будут двое или трое, чтобы им всегда было с кем играть. Теперь она и счесть не могла всего, что стояло между ней и этой идиллической картиной.

— Ну, возможно, это было временно, — предположила Прийя.

— Но почему сейчас? С последнего раза прошло почти два года.

— Ты как следует питалась в своей банде? Достаточно отдыхала?

Насчет отдыха — точно нет. Она была благодарна за собственную комнату и еще больше за замок на двери, но проспать всю ночь напролет в Бочке было роскошью, которая никому не выпадала часто.

Что касается еды… Каз никогда не отказал бы ей в этом, но в начале Инеж практически морила себя голодом. После того, как Хелен месяцами насмехалась над их порциями, словно они предавались греху чревоугодия, она дико боялась набрать вес и потерять свое положение — теперь, когда ее гибкое в хорошей форме тело наконец служило ей способом, который не вызывал у нее желания сбежать из него. Так что Инеж заботилась о том, чтобы не «переесть», пока недоедание не привело к тому, что она чуть не упала с крыши. На следующий день Каз появился у ее двери с утешающими словами о том, как она будет бесполезна для него, если умрет от голода, и миской куриного супа, которую он сунул ей в руки, прежде чем уйти.

Постепенно ее диета стала более разумной, но всё равно никто в Клепке не получал горячую еду три раза в день, как в доме Уайлена, даже если не считать всех драк, беготни и лазания, которыми ей приходилось заниматься.

— Вполне логично, — сказала Прийя после того, как Инеж коротко всё это изложила. — Ты впервые за годы ешь досыта и достаточно спишь. Ты восстанавливаешься.

Инеж кивнула, всем сердцем надеясь, что происходит именно это.

— Я по-прежнему не знаю, что она сделала со мной, — сказала она. — Не знаю, как… я изменена изнутри.

Мама крепче обняла ее.

— Мы знаем Корпориала, она сулийка. Можешь сходить к ней, если хочешь.

Инеж закрыла глаза. Хелен приглашала Целителя раз в пару месяцев. Мужчину с равнодушным лицом, чья единственная работа состояла в том, чтобы убедиться, что они «чисты», как это называла Павлин. Он больше ни на что не обращал внимания.

— Наверное, надо, — признала Инеж. — Но не уверена, смогу ли.

— Тогда мы можем попросить нану Шанти взглянуть на тебя. Она осматривала некоторых девочек, которых мы приводили в караван провести ночь, не думаю, что ты удивишь ее.

Инеж представила ласковое лицо своей бабушки и вдруг почувствовала громадную невероятную тоску по дому. Всё, касающееся ее каравана, за исключением, возможно, родителей, так долго находилось в ее сознании под замком, поскольку ей было невыносимо думать о них, о целом мире, который она не знала, увидит ли снова.

Инеж понимала, не будет так, словно она просто какое-то время отсутствовала. Девушка, которая вернется к своему народу, уже не будет той, которую у них украли. Она не могла заставить себя беспокоиться об этом. Она хотела увидеть дом, даже если только ради того, чтобы узнать, может ли еще его так называть.

Возможно, у нее много домов. Возможно, эта пышная комната с веревочками для звонков и идиотским количеством подушек была ее домом. И таковым будет ее корабль. И таковыми были мамины объятия — это не изменилось.

Инеж подумала о подоконнике в кабинете Каза. Когда-то он тоже был ее домом, поняла она с болью в сердце. Со вчерашнего дня она ни секунды не провела наедине с ним, и с тех пор он держался так холодно и собрано. Неужели она правда провела три недели, думая, что больше никогда с ним не заговорит? Она не чувствовала в себе сил на подобное еще раз, но не была уверена, в каких они теперь отношениях. Мысли об этом вызывали у нее головокружение.

В дверь постучали.

— Наверное, зовут на ужин, — пробормотала Инеж, не поднимая головы с плеча Прийи. — Но я не хочу спускаться.

— Тебе надо поесть, — сказала Прийя у нее над ухом.

Инеж не то что была несогласна, просто чувствовала себя опустошенной, а тупая боль в животе не делала необходимость спускаться более привлекательной.

— Я попрошу Лизе что-нибудь принести. Иди.

— Не против, если я останусь?

Инеж нисколько не была против.

Она передала свои извинения хозяевам и попросила Лизе принести еду. Когда та справилась о ее здоровье, Инеж захотелось ответить что-то неопределенное, но она подавила это желание.

— Просто ежемесячное недомогание, — осторожно ответила Инеж, пробуя слова на языке. — Я буду в порядке завтра.

— О! — Лизе улыбнулась с явным облегчением, и у Инеж возникло ощущение, будто она произнесла пароль, который снова впустил ее в девичество. Наверное, это была иллюзия, но безвредная. — Не беспокойтесь, госпожа, мы обеспечим вам уют и комфорт.

Инеж хотела сказать, что ей не нужно ничего особенного, но горничная уже упорхнула. Так что она просто пожала плечами и вернулась на диван к матери.

Меньше четверти часа спустя Лизе принесла целый небольшой сервировочный столик, на котором стояли тарелки, грелка и чайник с имбирным чаем.

— Ты что-нибудь оставила парням и госпоже Хендрикс? — спросила Инеж, глядя на разнообразие блюд.

Она была уверена, что на одном из них по меньшей мере половина шоколадного торта.

— Не волнуйтесь, — засмеялась Лизе. — Господин Ван Эк настаивал, чтобы я взяла всё.

— Похоже, ты ей очень нравишься, — заметила Прийя, когда горничная ушла.

Инеж улыбнулась, помешивая суп.

— Яника — ее тетя, и она постоянно жалуется на то, какая она строгая.

— Экономка?

— М-м-м, — Инеж попробовала суп.

Он был со сметаной и грибами, и она вдруг поняла, что проголодалась. Она слишком увлеклась бумагами, которые принес Каз, чтобы как следует поесть за обедом.

— И у Яники был… унизительный момент со мной и Джесом, когда мы только переехали сюда. Лизе считает, это пошло ей на пользу.

— О? — Прийя подтащила маленький стул, чтобы сесть за стол напротив нее.

— В общем, вечером после аукциона мы пришли с Уайленом, — Инеж оторвала кусочек от еще теплой булочки. — Дом был в хаосе: хозяина арестовали, его беременная жена не перестает рыдать, никто не знает, что делать. Предполагаю, они думали, что Совет конфискует дом. А потом появился Уайлен, отправил Алис к себе, сказал всем, что они сохранят свою работу. Он был довольно-таки побитым, плюс слухи о том, как отец плохо с ним обращался, персонал просто мгновенно влюбился в него.

— Могу понять, — сказала Прийя.

Инеж хихикнула.

— Но потом они заметили нас двоих. И на следующий день поняли, что мы остаемся. И внезапно всё столовое серебро было спрятано, как и коллекция ониксовых статуэток из библиотеки.

Инеж ухмыльнулась, вспомнив разъяренное лицо Уайлена, когда он понял, что происходит. Мама издала короткий мрачный смешок.

Сулийцы не любят сетовать обо всех заблуждениях, которые существуют на их счет у других народностей. Хватает того, что время от времени на них нападают или изгоняют из школ и церквей, отказывают в работе или в гражданстве, или даже в человеческой порядочности. Нет смысла тратить остаток своей жизни, оплакивая это. Ты либо научаешься подшучивать над такими вещами, либо они пожрут тебя.

— Никогда не видела Уайлена таким сердитым. Бедная Яника подумала, что он рассчитает ее. Но мы с Джесом не могли перестать смеяться над тем, что мы действительно воры, просто не стали бы красть у него. Так что Яника была не так уж неправа.

Она помнила полные слез глаза величавой экономки, когда Инеж сказала ей, что ребенком даже не смотрела на то, что ей не принадлежит.

— До тех пор, пока меня саму не украли и не привезли в ваш город. Как и Джеспер, пока не оказался в трущобах вашего города. Вам не кажется, Яника, что именно он испортил нас?

Инеж по-прежнему думала, что была излишне жестока, но слова скорее были адресованы ей самой, чем старой экономке.

— Короче говоря, — добавила она, макнув хлеб в суп, — она извинилась, и мы теперь в прекрасных отношениях, но Лизе считает, что я сбила спесь с ее тетушки, и я теперь ее любимица.

Прийя снова засмеялась, более искренне.

— Что ж, не так уж незаслуженно.

Некоторое время они молча ели. Когда Инеж налила себе имбирного чая, Прийя вдруг спросила:

— Ты бы не хотела провести дома свой solahvaan, meja?

Инеж порадовалась, что не пила в это мгновение, так что подавилась только воздухом.

— Мой что?

— Solahvaan, — терпеливо сказала Прийя. — Твой шестнадцатый…

— Да, я знаю, — произнесла она немного резче, чем собиралась. — Но мне скоро семнадцать, мама.

— Да, я знаю. Я говорю о праздновании, которое должно у тебя быть. Не думаю, что ты отметила его как полагается.

Конечно, нет. Не то чтобы это было плохо — гораздо лучше, чем когда ей исполнилось пятнадцать в «Зверинце», и никто даже не знал об этом.

Джеспер повел ее выпить и сделал всё возможное, чтобы развеселить. Она была благодарна, что он не спрашивал о том, как она отмечала бы свое совершеннолетие в караване. Инеж не очень-то пила, но они вместе поели сладостей, а вернувшись домой, она нашла в своей комнате еще один кинжал от Каза — конечно, без упаковки и открытки. Она назвала его Санкта Мария — в честь сулийки, присматривающей за теми, кто далеко от дома.

Возможно, она поплакала перед сном. Она не помнила.

— Ну, для этого уже слишком поздно, — с притворным равнодушием пожала Инеж плечами, копаясь в шоколадном торте.

Прийя покачала головой.

— Только если ты действительно так чувствуешь.

— Это время, мама, ему всё равно, как я чувствую.

— Всего лишь год разницы, Нежи. Некоторые девушки празднуют в восемнадцать, если не хотят до тех пор начать получать предложения об ухаживании. Ты не обязана, если не хочешь, просто тебе не нужны отговорки.

Дело в том, что Инеж жаждала этого. Она хотела наконец надеть темно-зеленые шелка, которые мама купила специально для этого случая, когда ей было тринадцать. Она хотела, чтобы ей проткнули ноздрю и вставили тонкую золотую цепочку, которая будет висеть между носом и ухом, изящная как прыжок акробата. Надеть настоящие серьги, семейную реликвию, вместо маленьких золотых гвоздиков, которые она носила с раннего детства до того дня, когда работорговцы вырвали их из ее ушей, и нелепых дешевых колец из позолоченной меди, которые Хелен вставила ей в уши.

Посмотреть в зеркало и увидеть красивую молодую женщину из правильной сулийской семьи, которой она когда-то думала стать.

— Инеж, — услышала она голос матери и поняла, что таращится на свою чашку добрую минуту. — Ты хочешь?

Она безжалостно прикусила губу, чтобы та перестала дрожать.

— Думаешь, это будет уместно?

Она ценила заботу, правда. Но никогда не могла принять добрую ложь.

Прийя потянулась через столик и заправила ей за ухо прядь волос, мягко побуждая ее поднять взгляд. Она поджала губы и стиснула челюсть, но не выглядела сердитой. Скорее решительной. Готовой к битве.

— Извини, тебе придется объяснить, — после паузы произнесла она.

Инеж покачала головой.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Сделай вид, что не знаю. Я не могу помочь, если ты не поговоришь со мной.

Инеж вдруг пронзило болезненное понимание того, сколь многое она требовала от Каза. Она сбрасывала слой за слоем своей брони ради собственной матери, и они всё еще оставались — такие плотные, что чувствовались как вторая кожа.

И ей надо было содрать их. Она снова вдохнула, ища выхода.

— То, что случилось со мной, не будет тайной. Ни для кого. И тут я праздную становление женщиной… Люди будут болтать.

— Пусть болтают. Если бы тебя заботило, что скажут люди, тебя бы не ждал военный корабль.

— Но ты останешься, — почему-то Инеж отвернула голову к окну. — Со всеми нашими родственниками, всеми, кто годами знал тебя.

Мама возмущенно фыркнула.

— Я бы посмотрела, как кто-нибудь вмешивается в дела моей семьи. Мы приобрели некоторый опыт в выпроваживании всех, у кого есть мнения, о которых мы не просили. Мераж даже вошла во вкус.

Инеж слабо улыбнулась, но мама еще не закончила.

— А теперь, — сказала она, по-прежнему держа ладонь на щеке Инеж, — скажи, в чем на самом деле проблема?

— Это сложно объяснить.

— Бывает ли что-нибудь, что легко?

Инеж подняла руку и убрала от лица мамину ладонь. Вместо того, чтобы отпустить ее, она положила их сцепленные руки на белую скатерть.

Мгновение они молчали, глядя на свои ладони. Инеж чувствовала мозоли на маминой ладони — такие же, как у нее. Она видела маленькие морщины и выступающие вены, которые у нее еще не появились. Их руки казались одной, пойманной в разные мгновения времени. Только на пальце матери было кольцо — простая полоска темного серебра с цветочной резьбой. Не золотое, просто повседневное кольцо, но всё равно красивое.

— Красота, — медленно произнесла Инеж. — Ее так много в нашем образе жизни. Вещи, которые у нас есть, или которые мы создаем, или делаем, просто потому что это красиво.

Это было правдой. Ребенком она не понимала цены золота. Равкианцы торговали им и платили много денег за самую маленькую вещицу, но она видела, как ее родственники, ни один из которых не был богат, носили его на праздниках. Шелка были дорогими, но каждая семья старалась достать их для своих детей на solahvaan и на свадьбу, и торговцы шелком по такому случаю обычно снижали цену. Им не приходилось покупать дома или слишком много вещей, поскольку они всё равно не смогли бы возить их с собой. Золото могло служить в качестве сбережений, но большей частью его держали, потому что оно было блестящим и хорошо смотрелось на поцелованной солнцем коже сулийцев.

— Ты видела, что носила Ажала, — продолжила она. — Это отвратительно, но в этом заключалось представление Хелен о красоте. Всё это было дешевым — сурьма для наших глаз, хна, шелка, ювелирные изделия, — но она позаботилась, чтобы для пьяного нетренированного взгляда выглядело красиво.

Это было одним из первых слов, которые Инеж выучила на керчийском. Она не знала, сможет ли когда-нибудь перестать ненавидеть его.

— Я знаю, как это глупо. Но я давно ничего не носила ради красоты. И если я надену эти шелка и почувствую себя так, как чувствовала там… Не знаю, как переживу это.

Втайне Инеж была благодарна практичности Каза, целеустремленности во всем, что он делал. Каждый нож, который он ей подарил, был хорошего качества, идеально сбалансированный, подходящий и для метания, и для ближнего боя. Если они и были красивыми, это не было их целью. Их красота чувствовалась безопасной.

Инеж была не столь самонадеянной, чтобы думать, будто хуже, чем то, что она пережила, уже быть не может. Страх вернуться в фургон своих родителей и быть отброшенный в насмешку ее комнаты в «Звернице» был слишком реальным, чтобы его игнорировать.

Мама сильнее сжала ее ладонь.

— Это не глупо. Это осторожность.

Инеж кивнула, но не могла отделаться от ощущения поражения. Хуже — ощущения, что она сдается без боя.

— Малышка, — сказала Прийя. — Ты всё еще не ответила.

Ее взгляд был нежным.

— Ты хочешь этого?

Инеж облизала губы. Хотеть чего-то непрактичного казалось непривычным. Но именно это она чувствовала.

— Я… наверное?

— Хорошо.

Прийя вернулась к запеченным овощам, которые ела. Инеж подумала, что ее похвалили просто за то, что она ответила. Мама улыбнулась ей.

— Мы еще даже не вернулись домой. Ты не должна ничего решать прямо сейчас. Но как бы ты ни захотела это сделать, мы всё устроим.

Инеж подавила желание снова заплакать. На этот раз от облегчения и благодарности, но она уже потеряла достаточно жидкости.

— О, и на случай, если тебя это беспокоит, — небрежно добавила Прийя, — празднование solahvaan не означает, что ты должна внезапно начать принимать любые ухаживание. Если кто-нибудь обратится к нам, мы всегда можем сказать, что ты уже занята.

И снова к щекам прилил непрошенный жар. Она просто не может передохнуть, да?

— А я занята? — спросила Инеж, не уверенная, адресован ли этот вопрос ее матери.

Прийя выгнула бровь.

— Это тебе решать.

Инеж откинулась на спинку дивана, вертя в руках чашку с остатками имбирного чая.

— Ты обижена на него?

Этот вопрос не сильно отличался от того, который Прийя задала ей раньше, но разница почему-то ощущалась ключевой. Мгновение Инеж молчала, пытаясь разобраться с тем, что ее беспокоит.

— Он не сказал мне, — в итоге ответила она. — Про тебя и папу. Вероятно, он понял это сразу же и не сказал мне. И у него плохо с объяснениями, так что мне придется отправиться в Клепку и потребовать их. И тогда он, вероятно, объяснит, но я просто… у меня возникает ощущение, что ему и так неплохо.

Он пришел бы за ней, будь она в смертельной опасности — он обещал. И из всех людей в Кеттердаме он был единственным, кто никогда не лгал ей. Но это не являлось смертельной опасностью — просто глупостью, слишком мелкой, чтобы назвать ее настоящей ссорой, и они не то чтобы совсем не разговаривали. Они прекрасно общались за обедом. Тем не менее, зная Каза, ей придется либо забыть об этом, либо самой попросить поговорить.

Инеж не была уверена, нравится ли ей перспектива.

— Что ж, — сказала Прийя, — у тебя достаточно забот, чтобы пока выбросить это из головы.

Как по команде, низ живота свело очередным спазмом. Инеж поморщилась.

— Сильнее болит? — спросила мама, тут же встревожившись.

— Бывало хуже.

Ее первые менструации действительно были пугающе болезненными, возможно, из-за тренировок, которые она не хотела пропускать. Стало лучше как раз перед тем, как ее украли.

— Тебе следует лечь, — велела Прийя.

Инеж хотела возразить, что еще слишком рано — ужин внизу, вероятно, еще даже не закончился. Но вдруг ощутила всё изнеможение, которое накапливалось в ее костях с прошлой ночи. Так что она накрыла тарелки и встала.

А потом заколебалась. Конечно, она была слишком взрослой для этого. Но она и не молодела.

— Мама? Можешь остаться?

Прийя подняла взгляд, и ответ читался во взволнованном выражении ее глаз.

Она зашла в свою спальню, чтобы взять одежду для сна, и они стали готовиться ко сну в уютном молчании.

Инеж погасила лампу и, положив на живот грелку, позволила матери обнять ее сзади. Она чувствовала дыхание матери у себя на макушке, одна из гибких сильных рук лежала у нее на талии. Даже сейчас от Прийи пахло специями и лугами Равки. От нее пахло домом и безопасностью, всем, что Инеж когда-то считала потерянным навсегда.

— Только не сбегай снова, — не могла не пробормотать Инеж, вызвав у матери терпеливый вздох.

— Не провоцируй меня.

Инеж улыбнулась, ее веки отяжелели.

* * *

— Ладно, девчушка, — сказал Шпект. — Сначала ты научишься стрелять, драться и управляться с парусами. Это должен уметь каждый член команды. А потом посмотрим, годишься ли ты для чего-то более сложного, вроде навигации.

Темно-рыжие брови Мэве сошлись на переносице.

— И всё? — осторожно спросила она, глядя на Инеж. — Просто пара вопросов, и я принята?

Шпект ухмыльнулся, показав золотой зуб.

— Мы будем тренироваться две недели, милая. Никакого специального отношения ни для кого. Если ты не умрешь и не дашь стрекача до нашего отплытия, ты годна для команды.

Мэве кивнула, нервно облизав губы. В утреннем свете она выглядела еще более нежной, ее бледная кожа была почти прозрачной. Но спину она держала прямо.

Уличные проститутки в Бочке были обычно жесткими — их выживание зависело от способности убежать от городской стражи или отбиться от клиентов, которые не понимали границ. А вот работницы «Зверинца» должны были быть нежными, покорными, готовыми угодить, и у их клиентов почти не было ограничений. Мэве выросла на ферме, но всего в четырнадцать лет оказалась на рабовладельческом корабле и провела два года без физических упражнений. Она не обладала никакими стоящими упоминания мускулами и точно не умела драться. Но Инеж видела решительный огонь в ее глазах, благоговение, когда она осматривала «Призрак». И не видела страха.

Она знала, что не может быть единственной девушкой из Бочки, стремящейся расплатиться со счетами на просторах Истинноморя.

— Что думаешь? — спросила она Шпекта после того, как Мэве ушла, выглядя всё еще немного оробевшей.

Он почесал короткую бороду.

— У нее есть стержень, но пока больше ничего. Вот что я скажу тебе, капитан, нам нужен чертовски хороший повар. Этой девочке надо нарастить немного мяса на костях.

Инеж с улыбкой покачала головой.

— Тебе не следует пока меня так называть.

— Капитан?

— Да.

— Хм. И почему это?

— Ну, я… — она раскинула руки, словно чтобы показать, насколько новым был ее корабль. — Я пока еще не сделала ничего капитанского.

Шпект расхохотался.

— Не, ты нанимаешь команду, это считается. И кроме того, это не так работает. Ты должна знать, что ты капитан, чтобы твоя команда относилась к тебе соответствующе. Не возражаешь, если я закурю?

С ее разрешения ее первый помощник достал из кармана трубку и принялся набивать ее, продолжая:

— Знавал я когда-то одного парня. Он прежде был капитаном, потом его команда взбунтовалась, бросила его в одиночестве на каком-то острове.

— Почему?

Он пожал плечами, поджав губы.

— Кто знает, точно не я. Дело в том, что он провел примерно дюжину лет, не имея под своим командованием ничего, кроме шлюпки, но его нельзя было назвать просто по имени, чтобы он не подпрыгнул, рявкнув тебе в лицо: «Капитан Сорока!»

Последние слова он произнес, широко взмахнув рукой, таким причудливым голосом, что Инеж расхохоталась.

— Ага, — Шпект зажег спичку. — Короче, в последний раз, когда я слышал о нем, под его командованием был тот же корабль. Понятия не имею, как чертяка вернул его, но то, что он так и не забыл про свое звание, вероятно, не помешало.

— Словно некое заклинание, чтобы зачаровать судьбу? — поддразнила Инеж.

Шпект остался невозмутим.

— Называй, как хочешь, но, чтобы ты могла полагаться на команду, команда должна знать, что они могут положиться на тебя. Там, — он кивнул в сторону горизонта между морем и небом, — ты будешь главной. Как скажешь, так и будет. Лучше не давать им повода сомневаться в тебе, а для этого ты не должна сомневаться в себе.

Инеж сделала дрожащий вздох. Она знала, куда нацелено ее сердце. Но сейчас, когда приходило осознание ее новой роли, сложно было не задуматься, не слишком ли много всего за раз.

— У меня ощущение, что ты был бы лучшим капитаном, — она пыталась говорить шутливо.

Но Шпект покачал головой, словно ожидал этих слов.

— Мне и так хорошо, спасибо большое. Это твоя миссия.

— Да, но… — Инеж прислонилась к перилам. — Я знаю, Каз отдал тебе половину доли Пера Хаскеля. Ты мог бы купить собственный корабль.

Шпект скривился.

— Может быть. Просто я не хочу.

— Почему?

Он сделал пробную затяжку и повернулся к морю. Его взгляд смягчился, словно смотрел на давно потерянного друга.

— Я чертовски скучал по морю. Даже не осознавал этого до «Феролинда». Работать на Бреккера было не так уж плохо. Он честный работодатель, если ты… можешь терпеть его закидоны, — он подмигнул ей. — Но в море есть такое — если полюбишь его однажды, не сможешь разлюбить. Скоро поймешь, что я имею в виду.

Шпект сделал настоящую затяжку.

— Но я никогда не мечтал стать кэпом. Не знаю, просто никогда не стремился, не без хорошей причины. Однако это, — он посмотрел на Инеж. — Это чувствуется, как то, за что стоит сражаться. И я уверен, что ты в это ввязалась не из-за причудливой шляпы. Тебе это по силам.

Он потер шею и нахмурился.

— Жизнь моряка не роскошь, но она не подготовила меня к Бочке, Призрак. Дерьмо, которое я там увидел, то, что делают с детьми, ну знаешь… — он втянул воздух, продираясь сквозь неловкость. — Такими как ты… и другими. Заставило меня порадоваться, что у меня их нет. Однако у моей сестренки трое. Она хорошая мать, хоть и одиночка, и раньше я думал: «О, будь просто порядочным родителем, и всё будет хорошо». Но вот твои родители, и они надежны как скала. Понятия не имею, что с этим делать, но это я могу, так что буду этим заниматься.

Инеж подумала, что могла бы обнять его. Шпект был на две головы выше нее и мог бы сломать ее двумя пальцами. Его седеющие волосы были коротко острижены, открывая шрамы на черепе и татуировки, которые он набрал во время странствий, растянувшиеся от шеи к предплечьям. Для всякого не подозревающего наблюдателя он выглядел настоящей угрозой. Но сейчас она лучше его знала.

При первой встрече Инеж по-настоящему испугалась его, особенно учитывая его яростный взгляд — до тех пор, пока не поняла, что этот взгляд означал. Как и большинство Отбросов, Шпект боялся Каза, но не побоялся ворваться в его кабинет минуту спустя после того, как она вошла туда в первый раз, рыча:

— Какого хрена, Бреккер?

И обнаружил ее, склонившейся над равкианско-керчийским словарем, в то время как Каз прожигал его взглядом от своего самодельного стола, заваленного ежемесячными счетами.

После того, как заблуждение, довольно-таки распространенное среди Отбросов, когда она только появилась, было прояснено, он ушел, выглядя слегка смущенным и, по мнению Инеж, абсолютно милым.

Она никогда не забывала, что он был первым взрослым керчийцем, который относился к ней как к ребенку. Так, словно ее нахождение здесь — неправильно.

Но теперь он будет работать под ее командованием.

— Разве это не кажется странным? Называть меня капитаном, когда я в два раза моложе тебя? — осторожно спросила она позже, когда они сидели в ее каюте и он подделывал послание источнику Хелен в Четвертой гавани, человеку, который давал ей знать о новых аукционах за границей.

— Ш-ш, — упрекнул Шпект, сосредоточившись на подписи. — Вот. Хорошо смотрится?

Он подобрал послание и поднял его на уровень ее глаз вместе с одним из не отправленных черновиков Хелен с ее подписью.

— Идентично, — похвалила Инеж.

Он ухмыльнулся.

— И не надо тыкать мне в лицо моим возрастом, кэп.

— Я не это имела…

Он хихикнул.

— Знаю, просто издеваюсь. Скажем так: если моя гордость смогла справиться с работой на одного умного ребенка, может справиться и с работой на другого, но с совестью. Просто не переставай быть умной, и я переживу.

Инеж улыбнулась.

— Значит, сделка.

* * *

Напряжение внизу живота в основном прошло к утру, как Инеж и предполагала, но вернулось во второй половине дня. За исключением обеда, она оставалась в своей комнате, оттачивая детали операции, которую они обсуждали со Шпектом.

План состоял в том, чтобы взять в плен источник и выяснить, кто информировал его, чтобы проследить до организаторов аукциона и их цепочки поставок. Инеж еще не решила, оставит ли она его в живых. Потом была проблема с убежищем. Каз позволил бы ей воспользоваться одним из зданий рядом с причалом, принадлежавших Отбросам, чтобы держать там пленника, но ей по меньшей мере придется предупредить его. Это не было бы чем-то особенным: в конце концов они договорились работать вместе. Но ей придется сделать первый шаг. Эта перспектива не вдохновляла.

Инеж даже не была уверена, что в этой ситуации она обиженная сторона. Возможно, он втайне дулся на ее поспешные выводы. Ее первой реакцией, когда она увидела в «Зверинце» его невозмутимость и расширившиеся глаза матери, было прошипеть ему: «И что ты, по-твоему делаешь?» — словно он не мог нигде быть и ничего делать, чтобы не оказаться главным и единственным виновником любого происходящего безумия. Это было не слишком справедливо с ее стороны.

Возможно, он злился. Кто может его понять?

Ты могла. Пока не ушла.

Инеж откинулась на спинку кресла и поморщилась, поправив грелку на коленях. По этой части она совершенно не скучала.

Родители были в мастерской с Марией. Уайлен вызвался служить для них переводчиком, но с гордой улыбкой сообщил ей, что равкианский его матери стремительно улучшается. Похоже, ей просто нужно было немного практики, а Девнанд и Прийя, должно быть, считали, что это их способ отплатить ей за гостеприимство.

После обеда Инеж на минутку зашла с ними в мастерскую и заметила задумчивый взгляд, которым Мария одарила их с Уайленом.

— Правда странно? — сказала она на керчийском, чтобы они перевели, но смотрела на Прийю. — Как наши дети смогли справиться без нас, но всё равно хотят нас рядом.

На глазах Уайлена выступили слезы, когда он передал эти слова. Прийя лучезарно улыбнулась ей.

— Я бы назвала это чудом.

Было бы приятно побыть с ними, наблюдая как медленное исцеление расцветает словно цветок. Жаль, ее желание уничтожить межнациональную работорговлю требовало составления скучных планов.

Инеж отпила имбирного чая. Ладно, хорошо. Она напишет Казу. Исключительно профессионально. Чтоб его.

И едва не подскочила от стука в дверь. Получив приглашение, внутрь заглянула Лизе.

— Я ждала, пока вы останетесь одна, госпожа, — сказала она, шагнув ближе. — Для вас послание. Какой-то тощий мелкий бандит принес его утром к задней двери, и он явно из Бочки, так что я не была уверена, захотите ли вы… чтобы кто-то увидел.

— Всё хорошо, Лизе. Не думаю, что у меня остались от родителей какие-то тайны.

— Интересно, каково это? — вздохнула горничная, протягивая ей маленький квадратный конверт.

Инеж сочувственно улыбнулась. То, как Яника мешает романтическим поползновениям своей племянницы, стало постоянно шуткой в доме.

Конверт был не подписан, но неопределенное описание прекрасно подходило Родеру. Инеж положила письмо на стол, пытаясь игнорировать его. Но как только Лизе ушла, это стало невыносимо.

Сердце колотилось, когда она вскрыла конверт. «Успокойся, — велела она себе. — Скорее всего это по делу. Должно быть, Каз догадался, что тебе нужно убежище, вот и всё. Ерунда».

Она прочитала письмо. Оно было коротким и уклончивым. Но оно не было ерундой, определенно нет.

«Дорогая капитан», — решил он начать письмо. Инеж долгую минуту пялилась на слова, прежде чем начала читать дальше.

Перечитав послание достаточное количество раз, чтобы запомнить его наизусть, она снова сложила его и выдохнула.

Что ж. По делу или нет, похоже, пришло время встретиться.

Инеж заставила себя подождать еще час. Она провела нелепое количество времени, выбирая между двумя туниками, чтобы переодеться. Без всякой нужды переплела волосы, потом собрала их в хвост, потом распустила их.

Просто смешно. По крайней мере, здесь никого не было, чтобы видеть ее падение.

Когда неприятное ощущение в желудке стало слишком сильным, Инеж вышла из комнаты.

— Я ухожу, — выпалила она, ворвавшись в библиотеку, где сидели родители.

Прийя подняла взгляд от дырки в платье, которую зашивала.

— Хорошо. Знаешь, когда вернешься?

— Не уверена, — Инеж поколебалась. — Мне надо встретиться с Казом… По делу.

Девнанд кивнул, его лицо было намеренно невыразительным.

— Раньше мы это так не называли, — заметил он, не улыбнувшись, даже когда Прийя пнула его по ноге.

— Правда по делу! — Инеж знала, что снова краснеет. — Мне нужно обсудить убежище и, возможно, людские ресурсы, и…

— Конечно, — успокаивающе произнесла Прийя, — постарайся вернуться не слишком поздно.

Инеж ушла, не спросив, что значит «слишком поздно».

Добравшись до Восточного Обруча, она взобралась на крыши, но почти сразу же снова начались спазмы. Добравшись до территории Отбросов, Инеж спустилась на землю. Она не чувствовала себя не в форме, но тело всё еще приспосабливалось к новому процессу.

Не новому, напомнила она себе. Старому. Нормальному. Ее тело возвращалось к некоему подобию нормы, и она не могла не задуматься, сможет ли когда-нибудь сделать то же самое и рассудок.

В Клепке было тихо: все либо работали в «Клубе ворона», либо занимались операциями банды. Однако Аника с Родером сидели здесь и попивали кофе, явно только что выползшие из кроватей после ночной смены.

— Привет, Призрак, — Аника приветственным жестом подняла чашку, когда Инеж вошла в дверь.

Родер улыбнулся.

— Почему это ты не наблюдаешь за моими родителями через окно, будто ползун на жаловании? — спросила его Инеж.

Он пожал плечами.

— Босс дал мне выходной. Теперь очередь Ротти.

— Разве он не ушел?

Вторая половина доли Пера Хаскеля досталась Ротти. Инеж думала, он воспользуется деньгами, чтобы выбраться из Бочки.

— Неа, — ухмыльнулась Аника. — Думаю, когда-нибудь уйдет, но пока ублюдок болтается здесь, просто чтобы болтаться здесь. И чтобы тыкать нам в лицо, что он богат, сволочь.

— Видимо, деньги не могут купить возбуждение, — сказал Родер и ахнул, что-то вспомнив. — О-о-о, Призрак. Это правда, что говорит Аника? Твоя мама прикончила Павлина? Отрезала ее снобистскую бошку?

— Она вонзила ей кинжал в сердце, — Инеж нахмурилась на Анику.

Та только развела руками.

— Я не придумывала эту последнюю часть. Так вот рождаются слухи.

Инеж не сомневалась, что в следующий раз она услышит, как Прийя содрала с Хелен кожу живьем согласно какому-нибудь сулийскому ритуалу, который никогда не существовал.

Родер вздохнул.

— И она замужем. Зачем вообще быть в лучшей банде, когда все приличные девушки заняты?

Аника со страдающим выражением сжала переносицу.

— Всё хорошо, — сказала Инеж, чтобы облегчить неловкость. — Он не в первый раз такой.

— Не обращай на него внимания, Призрак.

— Уже. Бреккер в кабинете?

— Наверху, — Аника неохотно махнула в сторону лестницы.

Инеж благодарно кивнула и двинулась вперед, пытаясь выглядеть не слишком нетерпеливой.

Аника всегда была с ней немного отстраненной, держась своей группы друзей-мужчин, явно завидуя легкости, с которой Инеж сблизилась с неприкасаемым Грязными Руками. Однако она никогда ничего не делала в связи с этой завистью, никогда не позволяла ей победить себя, и Инеж уважала это.

В конце концов, Аника не виновата, что была влюблена в босса. Все Отбросы были.

За исключением Родера теперь, видимо.

— Веди себя, нахрен, прилично, мужик! — услышала она шипение Аники, пока поднималась по лестнице.

Разговор был почти желанным отвлечением, поскольку на короткое время позволил выбросить из головы предстоящую встречу. И конверт, который Инеж носила с собой в кармане, будто он исчезнет как монетка фокусника, если она где-нибудь оставит его.

Она постучала в дверь на третьем этаже, гадая, удивится ли Каз, что она не воспользовалась окном.

— Входи, — прохрипел знакомый голос.

И она вошла.