Снохождение (гет)

«О мой Ваал, наконец-то я у своей двери, у себя дома, хоть и говорят, что дом Ашаи повсюду, где земля Сунгов. О мой Ваал, а где мой ключ?.. О мой Ваал, о мой Ваал, говорят ты есть, но и говорят, что тебя нет… Ты мне найти ключ не сможешь, я должна сделать это сама. Или сможешь? Или всё правда? Почему тогда ты не явишься предо мною, своею жрицей, и не возложишь мне его в ладонь? Знаешь ли, тогда не найдёшь ты преданнее львицы-Ашаи, если совершишь такую простоту.

Но ты не можешь.

А я — гляди! — могу. Вот, нашла. Каково? Я — живая, а ты — лишь сын моего живого духа».

Почти всю фасадную стену их небольшого дома обвил плющ. Миланэ не слишком любила его, но Арасси это очень нравилось потому она без труда смирялась. Окно открыто, но плотно занавешено, чтобы не влетали светлячки, мотыльки и прочая ночная живность. Горит слабый свет лампы — значит, кто-то есть.

Ключ, в конце концов, не понадобился — дверь оказалась незапертой.

Их с Арасси дом представляет собою правильный квадрат. Всё просто — входишь в коридор, он же — прихожая. Прямо — кладовая с очень маленьким погребом. Направо — общая спальня. Налево — кухня и столовая. Всё.

Свет пробивался из спальни.

На неё пали взоры трёх львиц, и на маленький миг всё укрыла тишина.

— Милани! — вскочила Арасси с кровати, на коей до этого беззаботно лежала. — Вернулась, наконец, пропажа наша!

Небрежно опираясь на спинку кровати, сидела Шасна: львица крупного, даже грозного сложения, в повседневном светло-сером пласисе, неулыбчивая, тёмная взглядом и светлая шёрсткой. На кровати Миланэ расположилась Айнэсваала, в самой что ни на есть классической позе для игры на лютне, которую она держала на коленях; всем видом она напоминала картинку в назидание младшим ученицам.

Арасси, живая, вся с виду весёлая и смешливая, бросилась на шею Миланэ, да так, что ей пришлось постараться, чтобы удержаться на лапах. Скатку пришлось бросить.

— Как в Марне? Рассказывай! А что тебе говорила амарах? Милани, хочешь поесть? У тебя усталый вид, давай я это… дай сюда… и это дай сюда…

— Я предположила, что ты не будешь против, если я вместе с Шасной нагряну в гости, — чинно молвила Айнэсваала.

— Конечно нет, милая Айни. Конечно, не против, — ответила Миланэ.

Вместо ответа Айни проиграла совершенно безупречную гамму в четыре струны.

Подошла Шасна и просто молча её обняла, с простым и искренним чувством.

Четыре лучшие подруги — в полном сборе.

— Давайте сброшу всё лишнее, пойду помоюсь… — с вымученной улыбкой предложила Миланэ.

— Да конечно, конечно! — хлопотала Арасси. — Мы тут не пропадём. Ждём-ждём.

Через полчаса Миланэ лежала на своей кровати, укрывшись одеялом почти до самой шеи, и сонно слушала разговоры. На широкой тумбе возле кровати, помимо остальных её вещей и украшений, скромно лежал амулет, подаренный Хайдарром.

«Нет сил болтать, пусть они говорят, а я себе помаленьку усну, и меня устыдятся будить…», — так себе придумала Миланэ.

— …а я ей кричу, чтобы она не вздумала сыпать целых две горсти, но куда там: сыпанула! Тинктуру мвесны передержала: надо дня три, она хранила дней десять. Я говорю: «Хази, милая, это никуда не годится, это нельзя давать — слишком сильное, вообще неверно приготовленное». А она мне: «Чего меня учишь, чего учишь, я так делала всю жизнь, ещё когда была найси, по рецепту первой наставницы, а ты тут верещишь на ухо». Я говорю: «Не неси это в больницу, я тебя прошу». Она: «От этого жёлчь даже у мертвеца пойдёт, а камни растворятся за час». Ну, думаю, делай как знаешь, поди, больные прежде станут мертвецами, а потом уж всё остальное. С другой стороны, она так уверенно себя вела, так уверенно говорила… Шакал, с ним думаю. Вдруг так. Потом, через два дня, приходим в больницу, а там ждут двое с сильнейшей жёлчной коликой. Жёлчь-то мгновенно погналась от такой концентрации тинктуры, а камни застряли в протоках. Потом Хази за мной бегала, просилась, чтобы я никому ничего… Говорю: «Да Ваал с тобой, твоя совесть». Вывод: никогда никому не верьте, если знаете, что можно сделать правильно, а не абы как, даже если кто-то воплощает в себе всю уверенность и наглость мира. Нельзя обманываться, нельзя.

— Нельзя не обмануться в жизни… — заметила Шасна. — Невозможно просто, всё равно где-то попадёшь впросак. Даже правдовидицы обманываются.

— В первую очередь — правдовидицы, — отметила Айни.

— Почему?

— Вы слишком уверены в том, что видите истину.

— Каждая Ашаи — суть правдовидица. Так что тебе следовало сказать «мы», а не «вы», — спокойно повела ушами Шасна, блистая холодным взглядом.

— Не каждая Ашаи, брось, — усмехнулась Айни, дочь Сунгкомнаасы.

— Настоящая Ашаи, я имею в виду.

— Не стану спорить, но скажу: Ваал каждой из нас дарует нечто особое, и далеко не всегда это — правдовидение. Ты, Шасна, привычна к тому, что можешь схватить чужую душу и вытряхнуть её, как улей. И тебе кажется, что все так способны или, по крайней мере, могут попытаться.

— Почему душа — как улей? — полюбопытствовала Арасси.

— А как иначе. Улей, а в нём пчёлы-мысли, они только и делают, что жалят.

— Такого ещё слыхала. В чём-то верно, а в чём-то — нет, — покачала головой Шасна.

— Нигде нет полной ясности.

Шасна забила хвостом:

— Вот уж в тебе сомнения сидят. Так уж и нигде нет, прям. Уверенность — она важна. Когда ты сомневаешься, то твоя воля стынет, как лёд реки в Норрамарке.

— Сомнение — оно важно. Без него нет воли и намерения. Когда ты сомневаешься, то ты — дочь чувства и душа мира, знающая его тайну. Когда ты уверена, то похожа на глупую овцу, что бредет за стадом в Хольце.

Арасси лежала с видом, будто её страшно болит голова, а потом вскочила:

— Эй, вы с ума посходили, болтать о такой чепухе! Бросьте немедля, пейте вот лучше херес. Дать ещё, Шасни? Не отказывайся, я сама делала, не обижай.

— Не обижу, — уверила Шасна и протянула пустую кружку. — Влей, пожалуйста. Айни, я вот что тебе скажу.

Ашаи, дочь Сунгкомнаасы, дитя патрицианского рода, не глядела на собеседницу, а поглаживала струны лютни.

— Только не говори гадостей, я от них расстраиваюсь, — молвила она, плавно качая головой из стороны в сторону, глядя на свой инструмент.

— Я никогда тебе гадостей не говорила и никогда не скажу, — прямо сказала Шасна, приняв полную кружку от Арасси. — Мне кажется, ты путаешь личную уверенность с паясничающей уверенностью толпы. Смотри: твоя личная уверенность — твоё острие духа — твоё намерение. Оно может быть каким угодно: верным с точки зрения одних истин, и ужасным — с точки зрения иных. А уверенность толпы — всегда безумство и шутовство, кто тут спорит. Толпе покажи хвост, а она провозгласит его императором.

— Может и путаю. Вполне может быть. Я ж не уверена в своей правоте. В жизни так легко запутаться в сетях.

Шасна встала на скользкий путь. Её суждения всегда решительны и далеки от хитрости, а искусствами речи и спора она владеет откровенно плохо из-за своего прямого, как стрела, характера (а какой ещё может быть у Ашаи с сильным взглядом?); у неё мало шансов против изощрённой в этих вещах Айнэсваалы, которая отлично чувствуется в гибких, потаённых ходах слов и никогда не утрачивает высокой невозмутимости.

Их беседе пришла на помощь Арасси, юркнувшая к себе на кровать:

— Знаете, я тут прознала одну новость. Холли беременна, — сказала она, усевшись. Её руки обхватывали колени, а подбородочек нашёл приют на ладони.

— Да ну? — нахмурилась Шасна, удивившись такой новости.

— Она сама мне сказала, — с победной правотой отпарировала Арасси.

— А срок какой? — спросила Миланэ, чуть испуганно.

— Шесть-восемь недель, вроде того, — ответила Арасси, что-то выискивая у себя на тумбе.

Все призадумались, а Миланэ привстала на кровати:

— Погоди. До моего Приятия чуть больше луны, твоё, — она указала на Арасси, — будет сразу после моего, а до твоего… до твоего, Шасна?

Та немного помолчала, собираясь с мыслью.

— Две недели.

— Да. Значит, и у неё примерно через две-три недели. Придется ей остаться в дисципларии, — уверенным тоном сказала Миланэ, улёгшись обратно.

Вероятно, именно этой реплики и ждала Арасси, ибо сразу бросила:

— Она сказала, что оставаться в Сидне не будет. И уйдёт отсюда сестрой.

— Как это?.. А дитя? Как она хочет с беременностью идти на Приятие? — забеспокоилась Миланэ.

Беспокойство Миланэ изъявила не зря. Всякое Приятие состоит из трёх испытаний. Первое довольно простое: нужно день-два как-нибудь послужить, «прислужиться», как говорят, то бишь выполнить некие задания, которые давались с учётом талантов и склонностей ученицы; заодно надо зажечь игнимару перед Кругом Семи. Первое испытание, по сути — чистейшая формальность, ибо ученица в таком возрасте кое-что да умеет, ибо просто бы не смогла столько задержаться в дисципларии; как правило, оно более строгое для свободных учениц-Ашаи, а дисципларам волноваться нечего.

Второе испытание довольно необычно. Нужно просто всю ночь пробыть одной, ни с кем не разговаривая. Спать нельзя. Лежать нельзя. Читать нельзя ничего, кроме Кодекса. Сидеть можно, стоять можно. Полагается думать о Ваале, о вере, о служении, о Сунгах, о будущем месте служения, об ответственности Ашаи, о долгой истории сестринства, о знаниях. Вот и все требования. На самом деле, это испытание зачастую усложняют, например, запирают в тёмных комнатах уединения, которые есть в каждом дисципларии, или даже подвалах. Но, на самом деле, испытание довольно формальное, пустяковое.

А вот третье испытание всегда было самым важным; даже во времена Миланэ оно сохранило свой трудный, опасный характер. В уединённом месте, как правило, это особый Зал Приятия, собирается Круг Семи и сама ученица. И всё, больше никто не может заявиться на третье испытание, даже Император, исключение только одно: Высокая Мать. Испытание всегда начинается на закате. Сестры Круга Семи одеваются в лучшие пласисы, берут лучшие украшения; ученица же приходит в длинном белом балахоне крайне простого покроя, из украшений на ней — лишь кольцо Ваала. Больше ничего, даже сирны, которую Ашаи не снимают даже в Императорском дворце. Ей дают наркотическую смесь, сому, которую ученица должна испить; доза в несколько раз превышает обычные нормы и близка к опасной, отчего смерть во время третьего испытания — явление редкое, но случается. С момента принятия смеси до начала действия проходит около полчаса, которые ученица может провести как угодно: в беседах с принимающими сёстрами Круга; в молчании и интроспекции; в чтении стихов и даже игре на каком-либо инструменте; в произнесении каких-либо речей. По древнейшей традиции принято, что ученица имеет право вести себя как угодно, в том числе даже плакать, сожалеть о трудной судьбе, а о её словах, даже самых гнуснейших, сестры Круга Семи должны забыть и никому не рассказывать. Дело в том, что в какой-то момент перед началом тяжёлого галлюциногенного путешествия от отравления большой дозой сомы ученицу неизменно обхватывает очень сильный страх смерти: символическая смерть переживается почти реально.

Поэтому беременных и приболевших дисциплар к Приятию стараются не допускать. Но ученице нельзя запретить проходить Приятие, если оно уже назначено.

— Вот так и пойдёт, — развела руками Арасси, попеременно глядя на всех подруг.

Ей абы что, лишь бы посудачить.

— Бред! — воскликнула Миланэ, в который раз рывком поднявшись на кровати; она даже нечаянно чуть ударила пяткой Айни, которая сидела у неё в лапах.

Арасси, передразнивая чужой тон, манерно проговорила:

— Она мне говорила, что имеет на это право, и вовсе не в её характере просиживать здесь ещё целый год.

— Можно просить наставниц, чтобы уехать на место служения, а самой вернуться через год на Приятие. И всё, — не успокаивалась Миланэ.

Так нередко делают. Ученица уезжает туда, куда ей было назначено, и приступает к обязанностям сестры, а через год приезжает на Приятие. Такие исключения делают лишь в особых случаях, но этот — именно таков.

— Она уже хочет быть сестрой. Уже и сейчас, — сложила ладони Арасси, постукивая коготками и наблюдая за тем, как Шасна осторожно отпивает херес.

— Прискорбно, но Холли может дорого уплатить за это, — заметила Айни.

— Она всегда была невысокого ума, — с ровной душой сказала Шасна.

«Какие мы все разные», — подумала Миланэ, глядя на подруг в свете лампы и двух свечей.

— Но, в конце концов, это её выбор. Все мы выбираем в жизни, — после молчания снова молвила Шасна, отдавая кружку Арасси.

Но та, глядя на Миланэ, внимая разговору, вслепую протянула руку и не изловчилась поймать кружку, отчего та мягко упала на тонкое летнее покрывало.

— Как это «её выбор»? А дитя? — возмутилась Миланэ. — Почему она не призадумается о нём?

— Вдруг оно — нежеланно?

— Как — нежеланно? — такое не могло уложиться в уме андарианки Миланэ. — Как это может быть? Я поговорю с нею потом, поспрашиваю, что к чему.

Арасси испугалась, но так, манерно-деланно:

— Милани, ты с ума сошла, я это вам по большому секрету рассказала!

— Скажу, что почувствовала, — серьёзно ответила Милани. — Или сделаю вид, будто Карру раскинула.

— Только не рассказывайте никому, не рассказывайте… — деланно запричитала Арасси.

Так восклицая, Арасси ушла в кладовую, где находился бельевой шкаф, чтобы взять новое покрывало; Шасна решила, что ей негоже больше сидеть на чужой кровати, пусть даже это и кровать давнишней подруги по дисципларию, и взяла себе единственный стул в комнате.

— Зачем оно нам нужно — рассказывать… У неё своя жизнь, — устало молвила Шасна, усевшись и закинув лапу за лапу. Её сирна, необычно большая и скрытно-грозная, под стать хозяйке, со стуком упёрлась ножнами в спинку стула.

— Но нельзя ведь такое пропускать мимо ушей, верно?

— Милани, всегда хочется кого-то укрыть своим видением жизни и моралью, но редко в этом есть толк.

— Я только хочу помочь, — настаивала Миланэ.

— Она вряд ли посчитает твоё вмешательство за помощь.

— Тогда её дитю.

— Её дитя ещё ни в чём не нуждается. Оно ещё не родилось.

— Шасна, ты — жестока, — в устах Миланэ это прозвучало как глубокий укор. Чуть помедлив, необычно жёстко для себя добавила: — Всякое равнодушие может прозвучать как мудрость.

— Знаю.

Поняв, что назрел небольшой конфликт мировоззрений, Айни решила подытожить беседу:

— Будем надеяться, что ничего плохого не случится, — рассудила она и снова проиграла гамму на лютне. — Да поможет ей Ваал.

Тем временем Арасси уже вернулась и что-то там хозяйничала возле шкафа Миланэ; от внимательного глаза не ускользнул новая, не виданная ею раньше вещь. Любопытство прожгло, она взяла её в руки, начала разглядывать.

— Миланэ, а где ты его взяла, этот амулет?

— Подарили, — скромно ответила она.

— Миленький. Но странненький. Такие плетут где-то в Норрамарке, да? Верно, Шасни? Стиль схож.

— Дай взглянуть.

— Вот штука, от него пальцы жжёт, — Арасси заправски потёрла руки о шемизу.

Миланэ насторожилась, ведь она прекрасно знала о крайне высокой чувствительности подруги; например, её могло обжечь, если она брала в руки краденную вещь или защипать глаза, если с нею говорил некто, желающий зла. Но большущей проблемой было то, что Арасси, во-первых, не придавала своей чувствительности хотя бы капельку должного внимания, а во-вторых, совершенно не умела интерпретировать свои чувства. То, что ей обожгло пальцы, могло означать что угодно, в том числе и глубокое чувство, с которым подарил амулет Хайдарр. А могло значить, что он — попросту краденый.

Внимательный взгляд Шасны, тем временем, изучал амулет со всех сторон. Он явно заинтересовал её.

— Это зубы белого волка, — настолько многозначительно произнесла она, что все притихли, как мыши.

— Вероятно, редкость, — вопросительно-неуверенно отметила Айни, мало чего смыслящая в живности и охоте.

— У нас да, та ещё редкость, — подтвердила Шасна.

— Ну, здесь, в Ашнари, вообще волков очень мало.

— Я имею в виду Империю. У нас нет белых волков — водятся только на севере.

— Скорее всего, он из Амастилаара. Или Норрамарка, — выглядывала Миланэ из своей кровати, навострив ушки. — Так мне говорили.

— Похоже на то, — ответила Шасна, но без уверенности. Она сузила глаза, словно щурясь от солнца, и так глядела на амулет, а потом протянула его Миланэ, но её руку перехватила Айнэсваала, отложившая лютню в сторону. Лютня встала неустойчиво, а потом упала грифом на бедро Миланэ. Дочь Андарии бережливо подобрала инструмент.

— Прошу, дай взглянуть, — тем временем попросила Айни, приложив ладонь к сердцу в затейливом жесте.

Она несколько раз провернула амулет, заинтересовавшись камнем в центре.

— Вот это, вот этот камень, видите?

— Симпатичный, правда? Таких ещё не видела. И узоры…

— Это не узор, а северная вязь, я её узнаю, я много раз её видела в одной книге. Тут что-то написано по-ихнему... Эм...

Она напряжённо всматривалась в него.

— Амулет северных варваров, — с высокомерием истинной Сунги молвила Айнэсваала. — Вот что тебе подарили, Миланэ. Кто подарил?

— Один лев, — не начала вдаваться в подробности Миланэ, всегда хранящая в большой тайне любовные дела даже перед ближайшими подругами; это у неё просто в крови — так делают все андарианки.

— Это был обмен памятью? — тут у Шасны чувство правдовидицы сработало хорошо и безотказно.

— Да.

— Лев из Норрамарка?

— Дренгир Легаты, он ехал с Востока.

Миланэ решила умолчать, что этот амулет Хайдарру подарила родная сестра, надлежащая к сестринству Ашаи. Кроме того, она начала кориться за то, что легко сдалась и приняла амулет, как дар; это явно вещь совершенно непростая, ценная для Хайдарра и дорогая сама по себе (зубы белого волка наверняка немалого стоят), и мимолётное знакомство в одну ночь не стоило такого необычного подарка.

— А что там написано? Кто мог бы прочитать? — с беззаботностью спросила Арасси. Ей всё равно, какой амулет: северный — не северный. Хоть с луны.

— На ум приходит наставница Даэльси. Можно ещё спросить мастериц древнего языка, но они вряд ли сильно помогут… Можно пойти к светским учёным…

Миланэ, подоткнув подушку повыше, откинулась и уже не слушала, но только лишь созерцала подруг.

Вот Арасси. Лучшая подруга, самая что ни на есть. Всегда весёлая, свободная; фривольная везде, где это хоть сколь-нибудь позволительно, но нрава вовсе не злобного или корыстного, а доброго, широкой души. Сейчас на ней только шемиза да два браслета на обоих запястьях, оба разные, оба — подарки двух поклонников. Очень лёгкая в общении, любит сладкое, любит львов, любит всякие безделушки, любит детей, любит торжественные церемонии, любит танцы и прочее-прочее.

Вот Шасна. Непростой опыт жизни омрачает её взгляд, движения, вид. Конечно, любая ученица у порога Приятия имеет хоть какой-нибудь жизненный опыт, всё же Ашаи-Китрах видят в жизни много больше, чем абсолютное большинство простых львиц. Но у Шасны случай особый, и жизнь особая. Она знает цену жизни и смерти.

Вот Айнэсваала. Судьба щедро одарила её и особой красотой северных Сунгов, и действительными талантами, и происхождением.

«Вот и мы, столь разные, тем не менее, любим друг друга… Но куда нас развеет после Сидны? Будем ли мы столь дружны?..»

Пока Миланэ предавалась сновидной меланхолии, то разговор ушёл в иное русло. Лишь громкий смех Арасси и Айни растормошил, вернул к миру.

— Хей, Милани, — набравшись в своё время от Миланэ андарианских словечек, Арасси иногда блистала ими, — у тебя сегодня был личный разговор с амарах?

Сонно повернувшись и моргнув, Миланэ ответила:

— Да.

Призадумавшись, Арасси вдруг испугалась:

— Ваал мой, тебе что, хотят пораньше назначить Приятие? Почему так рано?

— Нет, всё как было, — прикрыла глаза Миланэ, отрицая. — Где-то три недели осталось.

— И что, Леенайни сказала, куда ты… уедешь… на служение? — с опаской спросила Арасси, боясь услышать что-то грустное и далёкое.

«Погоди, им же ничего не известно», — пронзило Миланэ.

— Ах да, души мои. Вы ведь не знаете.

— Не знаем чего? — насторожилась Арасси.

— У меня появился патрон. В Марне.

У Айнэсваалы сорвался коготь со струны и та выдала жалобный звук, Шасна повернула голову с необычной для себя спешностью, Арасси совершенно привстала на кровати.

— Миланэ, моё сердце разделяет твою радость, — поспешила поздравить Айни, глядя с нескрываемым интересом.

Арасси перебралась к кровати Миланэ:

— Ну, ну рассказывай!

И пришлось повторить всё то же, что она пересказывала амарах.

— Потрясающе, — обрадовалась Арасси. — Ваал мой, Миланэ, лапка моя, теперь я буду точно знать, что с тобой будет всё хорошо!

— Сенатор — это очень и очень достойно, — мечтательно взглянула вверх Айни, подумав о своём.

— Я очень боялась, Миланэ, что с твоими склонностями и талантами ты попадёшь в Легату, да ещё на Восток, — присела возле её кровати Шасна.

Айни и Арасси (первая — со сдержанным достоинством, вторая — с необузданной радостью) начали обсуждать неожиданную новость; тут — вдруг стук во входную дверь дома.

— Можно входить, можно! — пропела Арасси.

В Сиднамае чужих нет, здесь все свои; стучатся тут лишь из приличий. Чьи-то лёгкие шаги, и в проёме осторожно явилась любопытная голова, потом, как-то крадучись-бочком, Ваалу-Нойна, а это была именно она, вошла в спальню, и с осторожностью осматривала присутствующих, словно желая подметить опасность. Всем известно, что ей — двадцать пять, и что в Сидне она засиделась; пожалуй, она бы и ещё пребывала здесь, но стать сестрою-Ашаи можно только до двадцати пяти лет. После этого срока ты или сестра или обычная львица. Ну, не совсем обычная; по правде говоря, неудавшихся Ашаи называют Приближёнными, и у них даже есть некоторые неформальные права, но это уж совсем другая история.

Она, будучи добротною Ашаи, имела огромную проблему — не могла стабильно возжечь игнимару. Нойна возжигала огонь Ваала лишь с помощью энграммы, то есть особого словесного заклинания, и то с большим трудом и утомительной концентрацией, потому срок её Приятия всё оттягивали да оттягивали. За это время она успела много чего совершить, в том числе уже имела дитя, львёну двух лет.

— Эм… доброго всем вечера… Миланэ, с возвращением… тебя так долго не было… — бесцветно говорила она, раздумывая после каждых двух-трёх слов. — Там, в нижних садах, устроили танцы… там и художники эти самые есть… художники атласов… приходите… Айнэсваала, там может пригодиться твоя игра… приходите…

— Спасибо, Нойна, сейчас мы чуть поговорим и, возможно, придем, — ответила Айни, подкручивая винты на грифе.

— Как знаете, — нудно, блекло ответила та, а затем бесшумно исчезла из комнаты.

В тишине затрещала свеча.

— Я бы спать пошла, — вдруг сказала Шасна.

В конце концов, намерения и планы определились: Миланэ и Арасси оставались; Шасна шла к себе, тоже к отдыху; Айни вдруг решила принять приглашение и пойти в нижние сады.

— Кто так приходит к своим сёстрам, вот так приглашает? Как только наставницы сохранили её в Сидне? — сказала она, поправляя пояс пласиса у большого ростового зеркала, которое обязательно есть в каждой спальне и каждом дортуаре Сидны. — Да её бы в самый худший фансиналл не взяли бы после изгнания. Позор.

— В двадцать пять в фансиналл не берут, — отметила Шасна.

Арасси прыснула.

Айнэсваала очень не любит Нойну из-за простецких манер, недалёкого ума и сомнительного родового происхождения; об этом многие знают, а уж её подруги — так подавно.

— Воистину, низкую дочь невозможно перевоспитать. Уже почти сестра, а манеры, как у служанки-дхаарки, — всё возмущалась Айнэсваала.

— Зато она энграммы у неё хороши, — заметила Арасси, поднимая хвост с кровати ладонью и роняя его обратно.

На самом деле, Нойна делает энграммы не просто хорошо. Она — крупнейшая мастерица Сидны по части энграмм, давно перескочившая через наставниц; в этом она вполне могла потягаться с сёстрами Криммау-Аммау, которые всегда считались лучшими в энграммах. Мастерство их составления и применения Нойна поначалу изучала вынужденно, ибо никак не могла толком зажечь игнимару. Сначала и энграммы не хотели ей поддаваться, но она с нельвиным упорством занималась ими, почти игнорируя всё остальное. Потому-то её сохранили в Сидне, ибо у неё выявился яркий талант; а если ты что-то действительно умеешь — значит, нужна в сестринстве.

— У некоторых из них есть вполне хорошие манеры, — сказала Шасна, разглядывая когти. — Я дхааров имею в виду.

— Чушь. В лучшем случае они могут лишь глупо подражать, — сразу возразила Айни, всё ещё не удовлетворенная своим видом.

— Дхаарки прислуживают амарах дисциплария, — заметила Миланэ, без задней мысли, просто так.

— И это ужасно. Дхааров вообще не должно быть в дисципларии. Для них есть полно других мест. Какой смысл находиться им в обители духа Сунгов?

— А вдруг они проникнутся его величием и потянутся к нему? — молвила Шасна со скрытым сарказмом.

Айнэсваала возмутилась и даже бросила прихорашиваться:

— Не хватало ещё! Грязное не может бесследно дотронуться к чистому!

— Ладно, — улыбалась Шасна. — Доброй ночи, Арасси. Спокойно ночи, Милани, хорошо отдохни.

Попрощавшись, они ушли.

Миланэ улеглась на живот, лицом к стенке, прикрылась тонкой тканью и отреклась от мира.

«Предки мои, ещё только луна, и я стану сестрой, стану жить в Марне… Принимать участь в жизни патрона… И вот как ко мне станут все относиться? А вот так, вот так… Это столь заманчиво да интересно иметь силу и влияние, вот например я куда войду в любой магазин или там учреждение или гости а все начнут перешёптываться смотрите это Миланэ, да-да, та самая, родная Ашаи сенатора Тансарра, вы слыхали о ней, ах какая у неё игнимара, ах какая она из себя, а я буду делать вид что не замечаю или мне в привычку… Хорошо иметь силу и влияние, опять же деньги, они не всё решают в жизни, но многое, они — власть, вокруг них всё вертится, не без этого, давай будем говорить честно, что тут таить. Наверное, мне придётся выполнять его важные поручения, даже давать взятки, наверное, я это умею, буду так давать с многозначительным видом, и с таким же видом их будет кто-то принимать, хотя какие взятки может давать сенатор, ему должны давать… Взятки это как бы плохо, но на самом деле иногда на пользу общему делу, не так ли?.. А ещё будет время заняться собой, будет досуг, я обязательно пройдусь по всем магазинам Марны с одеждой, драгоценностями, украшениями и прочим-всяким, увижу интересные места, познакомлюсь с интересными львами и львицами… достану самых лучших тканей и перешлю их матери в Ходниан, ой, надо будет ей и денег дать когда приеду… Достану хороших книг, обязательно достану «Снохождение»… снохождение… снохождение… Вот почему в дисципларии ему так мало внимания уделяют? Хотя понятно, тут обучить сложно, тут больше личное упорство играет роль, да и склонность имеет значение… Не зря ведь Вестающих так мало, а все они — хорошие сновидицы… самые лучшие… и ничего, никаких огромных истинотайн они не изрекают… хотя, как знать, у них свои тайны, даже свой мир… Да, согласно канонам, в снохождении нету истины, а потому время проводить в сновидных похождениях имеет немного смысла, оно дано лишь для видения Ваала, но разве Ашаи всё должна измерять полезностью?.. Хотя да, как нас учили: «Хорошая Ашаи — полезная Сунгам Ашаи». Всё меряется полезностью для Сунгов, для общности… Польза — мера всего… Всего… Всего… Деньги. Польза… Сунги…».

— Миланэ? — тихо прошептала Арасси, но в тишине ночи её голос прозвучал резко, даже пугающе.

— Да? — на выдохе молвила Миланэ.

— Ты спишь?

— Так… лежу…

— Ты боишься Приятия? — ткани кровати шуршали, когда Арасси высоко подняла лапу, вот так играя своими изяществом и гибкостью.

Она всегда спит на спине.

«Как можно спать на спине?», — всегда удивлялась Миланэ. — «Неудобно ведь».

— Нет. Скорее, немножко волнуюсь, когда о нём думаю, — дочь Андарии попробовала изложить свои мысли в честном ответе.

— А я боюсь, — призналась Арасси, и по её тону Миланэ поняла, что действительно боится.

— Боишься того, что после него продолжатся твои ночные кошмары? Или боишься пить сому?

Арасси помолчала, продолжая играть лапой в воздухе.

— Боюсь, что Ваал меня просто убьёт, когда её выпью. Ведь помнишь, что было, когда я несколько раз пила нарали…

Устало приподнявшись на кровати, Миланэ с нетерпением спросила:

— Арасси, скажи честно: ты взаправду думаешь, что это Ваал приходит в твои сны? В конце концов, за столько лет мы ведь можем внести ясность! Ваал приходит к тебе, да?

Арасси, протянув руку, взяла два браслета со столика и начала ими постукивать.

— Больше некому приходить. А кто ещё? Что это такое?.. Ну должна же я хоть что-то думать, — бросила браслеты обратно. — Иначе это болезнь и безумие. Я должна верить, что это Ваал, а иначе — конец…

Миланэ не верила во Ваала, как это принято среди простых Сунгов — прямо и плоско, который понимают его именно как «Первосущность», как нечто индивидуальное, вроде богов и богинь этих варваров; да никакая Ашаи, из тех, кого она знала, не верила в него в истинном смысле слова. Всё это было бы огромным надувательством, маскарадом, притворством, если бы не некое странное убеждение в частичной, но верности этой веры, тем более, что она опиралась на таинственные, странные и необъяснимые вещи, свидетелем которых ежедневно, с малых лет, была каждая Ашаи. Соответственно, эту никому не постижимую до конца двойственность и противоречивость — двоемыслие, о да — носила в себе не только Миланэ, но и остальные Ашаи, и каждая справлялась с нею отдельно, как умела.

И если некто посягал на некие основы, на Ваала, на Сунгов, на их жизнь и их порядок, то Миланэ чувствовала в себе сдерживаемый, но гнев, и всячески пресекала подобное инакомыслие. Ваал приходил в её сновидения, она явственно помнила этот совершенно безличный образ в форме света на вершине; тем не менее, в этой безличности пряталась та самая сунгмара, «отличие всех Сунгов», их характер, их древность, общность, их прошлое и будущее; Миланэ чуяла, что и она — часть этого сияния, и в ней есть этот свет, и в остальных Сунгах, а другие к этому непричастны, они не могут иметь тех даров духа, которыми владеет сестринство. Потому они — другие, чужаки, они не хуже и не лучше, но они — чужие.

Если Ваала нет, то почему только львицы-Сунги могут владеть дарами?

Если Ваала нет, то что это за сияние в сновидениях?

Если Ваала нет, тогда почему бессильны и жалки жрецы иных народов, прайдов и племен?

Хорошие вопросы. Вопросы, которые терзали всякую Ашаи, что решила вдруг пересмотреть свою веру.

Конечно, Ваал приходит в разных образах. И к Арасси он впервые пришёл в образе большого, яростного, тёмного льва; он без предисловий и послесловий насиловал её каждый раз, при каждом видении в сновидении, а потом топил в небольшом, но чёрноглубоком пруду. Арасси не боялась рассказывать наставницам, что это был именно Ваал, а не просто фантазия, скрытые желания и прочая шелуха ума; говорила, что это именно он, что «она чувствует». Наставницы всячески смотрели ей в глаза, даже правдовидица пыталась уличить во лжи, но потом все лишь повели ушами и решили, что у каждого свой способ познания духа Сунгов, а потому если она назначена Ему для такого изощрённо-извращённого эротизма, так пускай, что поделать.

Никогда не страшась делиться ощущениями и личным, не имея никаких границ и внутренних преград, Арасси всё рассказывала Миланэ. Её длинные рассказы, которые всегда богаты на детали и всякий раз звучат по-разному, в конце концов сводились к тому, что насилие ей, в общем-то, нравилось, а утопление было ужасающим. Пожалуй, дочь Андарии посчитала бы Арасси странной и болезненной лгуньей ради эпатажа, львицей дурнейшего воспитания, но та действительно просыпалась среди ночи от удушья и, как правило, падала с кровати или на несколько минут впадала в сумеречное, жуткое состояние беспомощной паники; за несколько лет совместной жизни Миланэ привыкла к этому и знала, что делать. И всякий раз, когда случался ночной приступ, Арасси перед этим видела своего грозного, жестокого Ваала.

Впервые это случилось с нею в шестнадцать лет, и тогда ещё Миланэ и Арасси были знакомы очень плохо. Шестнадцать лет считаются весьма ранним сроком для первого видения Ваала, потому Арасси посчитала ночные приключения за всплеск фантазии. Все её интимные приключения и соблазнения до девятнадцати имели целью унять эти страшносладкие ночные кошмары; вообще-то, Арасси считала их чем-то болезненным, а потому желала избавиться от них. Но расцвет эротизма в дневной жизни имел мало влияния на ночные видения, он их не выгонял, не успокаивал, не унимал дочиста; тогда Арасси поняла, что эти видения имеют немного общего с её дневной жизнью. Тем не менее, они были сущей странностью и огромным образом повлияли на неё. Она в одно время попробовала удержаться от всякой мысли о львах, даже не смотреть в сторону самцов (правда, выдержала недолго), но вот это самым ужасным образом усугубило тяжесть её сновидений, поэтому ничего не оставалось, кроме как вернуться к прежнему образу жизни. Во многом это предопределило своеобразный характер Арасси; у неё было много недоброжелательниц, даже откровенных врагов, но также и множество обожателей-почитателей-воздыхателей. Несмотря на всё это, Миланэ ладила с нею очень хорошо; без зазрения и оглядки она могла назвать её одной из своих лучших подруг.

В последнее время приступы у Арасси вмещали в себе всё больше ужаса и всё меньше удовольствия. Кроме того, она начала втайне сомневаться, что это именно Ваал посещает её сны; но появлялся вопрос: если не Он — то что тогда? Или кто?

Поэтому Приятие Арасси начала воспринимать как некий порог, черту, за которой её эти кошмары должны оставить.

— Позавчера такую книгу хорошую начала читать. «Несколько неверных слов» называется. Там, знаешь…

— Арасси, чуть не забыла. У меня будет к тебе просьба.

Миланэ вдруг с острой ясностью поняла, что у неё есть все шансы достать «Снохождение».

— Какая?

— В Сармане заведёшь меня в тот книжный магазин, где работает твой приятель?

— Конечно. А что нужно?

— Книжку одну купить.

Арасси хмыкнула в недоумении.

— Белую или серую? — спросила с осторожностью, ведь от Миланэ, как правило, всегда слышались лёгкие укоры, если она собирала в комнате кучу запрещенных цензурой книг. Миланэ ими никогда не интересовалась; дело не только в том, что Миланэ — послушная дисциплара, но и в том, что она не питала интереса к эротической литературе и отречённому чтению. Арасси же очень любила и то, и другое; отречённое чтение, то есть воспоминания и свидетельства Ашаи-Китрах, которые по разным причинам были отлучены от сестринства, всегда вызывало у неё неподдельный интерес. Эротическая литература, в принципе, не страшна, ею играется множество львов и львиц Империи самых разных сословий, и запрещают её из-за глупого ханжества и вяложизненного морализаторства теперешнего Императора, запрещают безынтересно и нетребовательно, закрывая глаза на то, что купить такой род чтива можно в любой, самой захудалой книжной лавке. Отречённое чтение куда опасней: за хранение подобной литературы вполне реально изгнать дисциплару прочь; но Арасси все эти годы ухитрялась избегать неприятностей.

— Серую, конечно. Иначе зачем бы я тебя тревожила.

— У него есть много всякого, — сразу предложила Арасси. — Хм, на тебя не похоже.

— Сама удивляюсь, — действительно удивилась себе Миланэ.

— Может, дать тебе чего почитать?

— Нет, мне нужна одна конкретная книжка, больше ничего.

— А как называется?

— «Снохождение», пера Малиэль.

— Хм… Не слышала. Ну, спросим у Морни. Он должен знать, — Арасси мяла в руках точилку-забаву для когтей, не прекращая своих воздушных игр с лапами.

— Зайдём в Сармане к нему, когда будем ехать ко мне, ладно?

— Ладно. Погоди… Куда это «к тебе»?

— В Ходниан. Поехали, наконец, ко мне в гости, в Андарию. Хотя бы перед Приятием.

— Но…

— Не отказывай, Арасси, не надо. Умоляю. Перед Приятием у нас будет много свободного времени, впервые за столько лет… Давай проведем их вместе.

— Я согласна, — легко и просто согласилась Арасси.

— Чудесно, — только и ответила Миланэ, безумно усталая, и повернулась на бок.

Всё, наконец-то можно уснуть...

— Миланэ, как думаешь, куда я уеду после Приятия?

— Давай завтра… попробуем… погадать… — пробормотала Миланэ.

— Пробовала, и других просила. Ерунда какая-то получается. Куда-то далеко, говорят.

— Угу…

— Мне лишь луна осталась до него. Или чуть больше… Это вроде много, а на самом деле — немного. Ты спишь?

— Уху…

— А знаешь, я очень рада, что ты меня пригласила к себе на родину. Я никогда не была в Андарии. Так интересно, ну просто жуть как.

— Дааа…

— Нет в мире лучше подруги, чем ты. Честно. И, наверное, никогда не будет.

— Ухум…

— Ладно, давай спать, что ли. Будем спать?

— Мммм…

— Прикрою окно… Ветер дует… Плохие сны нагонит.