Вернуться в сказку (джен)

V.

Арионм — пограничная крепость Фальрании. За последние семь лет она выросла почти вдвое. Старый король был тяжело болен под конец жизни, да и не слишком любил воевать, особенно после смерти сыновей, старшего, погибшего сражаясь за пограничные земли магов, и младшего, погибшего в землях эльфов. Природа начинала готовиться ко сну. Зима в этом году обещала быть суровой — на радость магам. В крепости топится так жарко, что находиться в помещении почти невозможно, но сегодня невозможно находиться и за пределами этих высоких стен. Вампиры слишком слабы, чтобы показаться здесь, у них даже нет достаточно тёплой одежды. Впрочем, и маги не любят этот суровый ветер, заставляющий их бросать все свои дела и прятаться в домах. В крепости жарко... Для магов жара непривычна. Она даже губительна порой для них. Именно поэтому они без надобности никогда не покидают пределов Фальрании летом, в те дни, когда солнце находится высоко в небе, когда воздух становится горячим и сухим, одним словом — неприятным, когда на деревьях появляются листья... Но зимой, холодной зимой, маги топят печи в своих жилищах так жарко, что воздух в их домах становится таким же горячим, как бывает в землях вампиров летом, только разве что не сухим, как там, а тяжёлым, влажным. В Арионме куда не так холодно, как в северных замках Фальрании, но всё же, когда за окном свирепствует вьюга, редкий человек посмеет выйти из дома... За последние годы в Фальрании становится всё холоднее. Если всё будет идти так же — скоро в самых северных землях будет невозможно жить. Именно поэтому нужны смешанные земли, за которые вампиры так держатся. За последние семь лет Арионм разросся, превратился из небольшого каменного замочка в настоящий форт, теперь не в Арионм не войти без ведома стражи и, следовательно, короля. Инард часто бывал здесь. Впрочем, это выражение было не совсем верно. Инард жил здесь теперь. Пусть в столице остаётся Хильдегер, в Имештфорде сейчас куда безопаснее, эта девушка скоро должна будет родить ему, королю Инарду ребёнка. Дочь или сына всё равно — ребёнок любого пола будет только способствовать укреплению власти своего отца. Инард ещё очень молод, чтобы переживать о наследниках. Стены Арионма стали раз в пять толще и во столько же раз выше с момента пришествия на трон молодого мага. Дед не любил это место. Говорили, именно удерживая этот город, когда-то погиб его старший сын — принц Раймон, старший брат отца Инарда, погибшего четырьмя годами позже. А за пределами крепости простирается снежная пустыня... Король встаёт с кровати и подходит к зеркалу, висящему на стене его спальни, смотрит на своё раскрасневшееся от жары лицо, на лёгкую рубашку, которую и то хочется поскорее снять, только бы избавиться от этого проклятого ощущения. Иногда ему кажется, что, когда так сильно топятся печи, он может растаять, как тает снег, приносимый в тёплый дом. В спальне молодого короля не слишком много мебели — широкая кровать, горячо растопленный камин, зеркало, висящее на стене и старый стул, который когда-то принадлежал его отцу, привезённый шесть лет назад из покоев его, Инарда, покойной матери. Маг никогда не любил излишества. Вся эта роскошь, так необходимая его деду, была ему ни к чему. Надевать сапоги в такую жару кажется безумием — по полу можно ходить и босиком. Только вот в других помещениях, кроме своей собственной спальни, мужчина не может себе этого позволить. Король не имеет права показывать, что он такой же, как и остальные.

Инард вглядывается в своё раскрасневшееся от жары лицо, смотрит на свои длинные, почти белые волосы, смотрит на такой же тёмно-синий, как и обычно, королевский амулет на своей груди... Находиться в замке ему не слишком хочется. Было бы куда лучше оказаться по ту сторону стены, возможно даже в землях вампиров... Вместе с Зилбером и своими войсками. Насколько знал король из посланного ему письма — Реондейм был взят, а старый вампирский король — убит. Ройман обещал привезти его отрубленную голову. Что же... Это будет неплохой подарок. Хорошо знать, что твой враг убит, но ещё лучше видеть это своими глазами. Вьюга за стенами Арионма воет, словно мать, потерявшая своего единственного ребёнка — надрываясь, плача, кляня тех, кто равнодушен к её горю. Инарду близко это сравнение — он ещё помнил крики и слёзы своей матери, когда его, пятилетнего ребёнка забирали от неё. В последнее время его дела шли как нельзя лучше — несколько королевств вампиров было уничтожено, вот и Линдейм скоро должен был пасть... Королю до невозможности порой становилось жалко свою убитую горем мать и ещё сильнее становилось жаль того маленького себя, который ничего не мог поделать. У принца Еймозда было ещё две дочери, на два и на четыре года старше молодого короля. Они остались с матерью тогда. Инард давно не видел сестёр. Впрочем, он и не особенно хотел их видеть.

Король садится на кровать, забирается на неё, ложится, смотрит на каменный потолок своей спальни. Пожалуй это минимальное количество вещей в комнате помогало ему отвлечься от мыслей о том, кем бы он стал, не погибни двадцать пять лет назад его отец, принц Еймозд. Тогда, он остался бы жить в отцовском доме, воспитываться матерью вместе со старшими сёстрами, может быть, у него появились бы ещё сёстры, а может быть, даже братья... Вряд ли бы он тогда стал таким, каким был сейчас. А Инарду нравился тот он, каким он был сейчас. Порой королю и не хотелось той, возможно ставшей бы счастливой жизни. Он не был готов пожертвовать властью ради неё. Инард смотрел на серый каменный потолок и думал о том, что ему, пожалуй, хотелось бы сейчас посетить родной Имештфорд, хотелось бы снова увидеть Хильдегер, понять, что у неё всё хорошо... Маги — смелый народ, не привыкший отступать или сгибаться под тяжестью навалившихся событий, пожалуй, это было тем, что король считал даром, посланным ему из чертогов земли. Он любил свой народ и готов был вести его, куда угодно. Мужчине отчего-то снова вспомнилась Хильдегер — эта рыжая девчонка, со слезами на глазах умолявшая его не уезжать из Имештфорда, уговаривавшая его вести такую же политику невмешательства, какую вёл в конце своей жизни его дед... Пожалуй, она была достаточно милой для того, чтобы стать наложницей, матерью его ребёнка... Король ждал того момента, когда она, наконец, родит. Пожалуй, ему следовало увидеть его сестёр. Лея недавно писала ему, что хочет увидеться... Только вот он не хотел. Сёстры были ему чужими — он даже не видел их ни разу со дня своего пятилетия — и он не хотел становиться им братом, братом в том смысле этого слова, которое понималось магами. Инард не чувствовал себя их родственником, не чувствовал ответственности перед ними, за них, не чувствовал боли или даже сожаления, когда на войне погиб муж Леи... Он даже не знал этого человека, не знал так хорошо, как знает Зилбера, Роймана или кого ещё из своих военачальников... Должно быть, когда-то в детстве с ним играла именно Лея, а не Инара, всё-таки, последняя была чуть больше, чем на четыре года старше, и чувствовала себя образцовой старшей сестрой, которой не позволено играть с несмышлёным младшим братцем, каковым тогда и был Инард. Лея, вроде, была более живой, подвижной, смешной... Только вот король уже плохо помнил то время. Помнил, пожалуй, только вечные слёзы матери, которые теперь казались ему слабостью, невозможной и глупой слабостью, от которой Леофан спас своего внука тогда. Лея... Инард пытался вспомнить её, должно быть, худенькую хрупкую фигурку в сером или синем платьице — такие цвета часто использовались для платьев маленьких девочек в Фальрании, бегающую вместе с ним по коридорам материнской, тогда ещё довольно скудно украшенной — это после дед, словно извиняясь перед невесткой за внука, стал дарить ей дорогие, поистине королевские подарки, части дворца, пытался вспомнить, должно быть, весёлый и звонкий смех, когда они кидались чем-то в друг друга, пытался вспомнить самого себя, должно быть, радостного и увлечённо игрой, в те дни и... чувствовал, что вспомнить не может. Будто что-то заставляло его в тот же миг отвлекаться от этих мыслей, будто что-то заставляло его уходить от этой темы и на какое-то время забывать даже само ощущение попыток вспомнить...

Маг встал с кровати и подошёл к небольшому, запертому, залепленному с другой стороны снегом, окну. Так и быть — ничего он увидеть не сможет. А жаль... Король снова садится, правда уже на стул, снова поднимает голову и смотрит на потолок своей спальни. Отчего-то ему кажется, что так он сможет вспомнить хоть что-то из той жизни, которая окружала его более двадцати лет назад. Отчего-то ему вдруг показалось, что так должно быть чуть менее больно, чем бывает обычно. Ему хотелось верить в это, хотелось думать, что на этот раз всё пройдёт лучше, чем проходит обычно. Почему всегда было больно, когда он пытался что-то вспомнить? Почему словно тысяча игл сразу вонзалась ему в голову? Почему это происходило каждый раз? Король вдруг думает, что это не первый раз, когда он стал задавать самому себе такой вопрос... Пожалуй, стоит узнать, что это такое. Инард тянется за листом бумаги, но в его голове тут же всплывает мысль, что ни бумаги, ни чернил в его спальне нет — дед не разрешал ему брать что-либо за пределы учебных комнат, и эта привычка осталась с ним. Боясь того, что он снова может забыть об этих мыслях, как забывал всегда, он прижимает лезвие кинжала к ладони, надавливает...

Вьюга завывает. В Арионме снег всегда выпадает рано. Пограничная крепость. Подумать только — в городке Реонхейм, находящемся не так далеко отсюда, только начали опадать листья, а здесь уже идёт снег! Когда-то мать пела ему колыбельную, где говорилось о снежной крепости Изенберг, где закончил свою жизнь легендарный Танатос, герой и злодей в одном лице. Пожалуй, он хотел бы быть похожим на Танатоса. Быть таким же сильным. Стать легендой... Теперь он жил одной это мыслью, целью, ведущей его вперёд сквозь все препятствия и трудности. Стать легендой... Как же хотелось этого Инарду, хотелось так, что он бы отдал за миг славы, за пару восхищённых слов людей будущего всё, что у него было. Инард жил мыслями о славе, о величии... Возможно, это было результатом того детства, которое он провёл у деда, король не знал, но одно он понимал точно — желания иметь близких и родных людей у него как-то не было. Может, дело было в Леофане, не совсем понимавшему, что именно он хочет от внука, и от этого бывавшем то слишком заботливым, то слишком равнодушным. Может, дело было в постоянных слезах матери, в её вечном нескончаемом плаче после смерти отца. Может, дело было в нём самом, как человеке. Быть может, он сам не был способен любить и чувствовать от рождения. Правитель королевства магов пытался вспомнить сестёр — он не видел их со своего пятилетия, дед запрещал ему общаться почти со всеми, кроме двух-трёх слуг, бывших намного его старше, и учителей из которых только Зилбер стал по-настоящему близким другом принца. Впрочем нет, Инару Инарду удалось увидеть не так уж давно — ещё до его отбытия в Арионм этой осенью (король старался не бывать в южной крепости летом — там было слишком жарко). Эта женщина поразила его своим кротким видом и странной одеждой, молитвенником в руках, скромной манерой держаться... Инара всегда была такой, скорее всего. Тихой, набожной, скромной. Инард всегда считался довольно спокойным ребёнком, но тихим он не был, а набожным и скромным он не был и паче. Король ведь тогда даже не поговорил с ней... Впрочем, нужно ли это было? Нужны ли были все эти бессмысленные разговоры, полные фальшивого сожаления о том, чего не было и чего никогда не могло быть? Молодой правитель помнил, как Зилбер часто говорил ему, что никогда не бывает «бы». Король редко грустил о том, чего никогда не было. И думать об этом казалось ему вещью бесполезной и глупой, а уж тем более — грустить. Порой так хотелось вспомнить то, что было когда-то очень давно, когда он ещё не попал под влияние деда. Порой так хотелось той, обычной жизни... Жизни, не скованной обетами, не скованной всевозможными ограничениями, постоянными занятиями, приёмами, манерами. В конце концов, жизни, в которой не было бы места голоду и войне. Ему очень хотелось такой жизни. Хотелось не быть вечно запертым в крепостях, но не хотелось и вечно сражаться, хотелось спокойной жизни, которую он сможет целиком посвятить благоустройству Фальрании, строительству в этой стране городов, тех городов, которые имели место быть в королевствах вампиров и эльфов, даже людей... Ему не хотелось видеть магов в домах Скорби, без ног или без рук. Инард чувствовал, что ему совсем не хотелось того, чего хотел в своё время от жизни его дед Леофан. Всё чаще король задумывался о том, что и войну то он ведёт только для того, чтобы скорее победить в ней, чтобы потом, потом — в тех плодородных землях — у его народа всё было хорошо, чтобы больше не приходилось голодать или тратить такое огромное количество золота и драгоценных камней, покупая еду у вампиров или эльфов, которые, ввиду уже произошедших событий, могли и не продать это.

В комнате молодого владыки магов было две двери, одна из которых никогда не открывалась. Пожалуй, этой двери следовало быть воротами в каком-нибудь посёлке, а не просто дверью в спальне короля. Инард с интересом смотрит на неё, смотрит на сияющий камень, вложенный им, как только он вошёл сюда, в небольшую нишу в одной из каменных глыб, из которых сложен замок. Король смотрит на камень, усмехается. Кто-то слуг рассказал королю, что в Арионме говорили, когда-то эта комната, отданная лет двенадцать назад Леофаном наследному принцу, была спальней короля Нарида, по легенде влюблённого в то ли принцессу, то ли королеву, являющуюся вампиром. Инард никогда не пытался выяснить это. Такие легенды его точно никогда не интересовали. Это были не сказания о великих походах Танатоса, не сказания о страшных деяниях Хелен... Это были странные истории о невозможной любви, так любимые Хильдегер, но так презираемые Инардом. Король садится обратно на кровать, смотрит в потолок, думает о том, что происходит вокруг. Спать ему совсем не хочется, а делать в замке больше нечего. Пожалуй, права была Хильдегер, говоря, что в Арионме всегда очень скучно. Впрочем, скучно девушке было и в Имештфорде, славящемся своими библиотеками, даже театром, единственным профессиональным театром в Фальрании, открытом когда-то по настоянию покойной матери Инарда.

Вьюга за этими толстыми стенами воет, словно плачет. Инарду даже хочется пожалеть её. Из всех воинов, окружавших его, северянами была лишь половина. Ещё половина произошла из средних земель, что лежали около границы между королевством Фальрания и королевствами вампиров. Граница с эльфами находилась южнее. Между магами и эльфам лежали болота и горы, пересечь которые было практически невозможно. Магов становилось слишком много для неплодородных земель севера, нужны были ещё земли. И чем больше, тем лучше. Средние земли не были плодородны, но зато были богаты залежами металлов. Это давало магам преимущество в войне. Войну когда-то развязал король Роланд, великий король севера, человек жутко честный, принципиальный и вспыльчивый. Как и Леофан. Инард был принципиален и честен с теми, кто, по его мнению, заслуживал этого, но вспыльчивостью он не отличался. Кристалл на шее молодого правителя блестит и светится, кажется холодным, да и свечение у него синее, тёмное, а не как у деда — ярко-жёлтое, светлое, тёплое. Что это означало? По легендам — цвет сияния говорил, что творилось в душе у человека, носившего кристалл. Дед как-то говорил, что у Роланда сияние было красным, словно свежая кровь... Король снимает с груди цепочку с камнем и бросает её рядом с собой на кровать. Камень тот час становится прозрачным. Владыка магов усмехается и начинает думать о том, что ведь отец его трона так и не увидел. Сколько было нынешнему королю, когда его отец, наследный принц Еймозд погиб, сражаясь с вампирами? Вроде, год. Мать часто рассказывала мальчику об отце, говорила, что он был человеком благородным, тем, кто мог бы защитить её и сына от, часто несправедливого, гнева деда. Инард никогда не был привязан к деду, впрочем, к матери тоже. Они оба не были теми людьми, которых он готов был бы уважать. Отца король не помнил, видя его только на портретах и зная о нём только по слухам и рассказам, владыка магов не мог понять, каким тот был человеком. Порой ему хотелось увидеть Еймозда, задать какие-то вопросы, но король тут же отметал от себя эти мысли, старался отбросить их в сторону. Порой королю так хотелось думать о том, что он, будь жив отец, не был бы ещё во главе этой страны, что, может быть, был бы свободен... Свободен... Это слово казалось королю порой таким далёким и странным, что он иногда и не знал — хочет ли этого в самом деле или всё это просто минутная блажь, которая, стоит только забыть о неё на непродолжительное время, сейчас же пройдёт. Стоит только подумать о другом — о долге, о своём положении, о желании быть первым, лучшим в любом деле... Стоит только подумать о ласковой улыбке Хильдегер, о вечно понимающем взгляде Зилбера, о собственном отражении в зеркале... О том, как порой хочется не видеть собственных глаз, как порой не хочется видеть себя... Зачем в его спальне было оно? Впрочем, когда Инард впервые оказался в этой комнате, мебель была расставлена точно так же, как и сейчас.

Думать о смерти, о возможном не приходе на трон ещё слишком рано. Война с вампирами ещё не закончена, да и наследников у Инарда пока нет. Стоит подождать. Не делать всё слишком рано, не совершать необдуманных поступков... Этим и плохо было положение монарха — он не имел права совершить даже самую крохотную ошибку, потому как это могло привести к необратимым последствиям. Король не имеет права. Король должен. Король не может поступать недостойно. Эти фразы Инард слышал постоянно, почти с самого своего рождения. Он всегда должен был быть лучшим. Обязан.

Материнские чётки выпадают из руки владыки магов и падают на пол.

Дверь, ведущая в пустоту, вдруг со страшным скрипом отворяется. Инард молчит. Он прекрасно знает, кто именно пришёл к нему. Этот человек нередко приходил к нему. Они общались. Пожалуй, он не был похож на тех, кто обычно окружал короля. Этот человек был, пожалуй, ровесником Инарда. Они были похожи... Да, пожалуй, это, действительно, было так. Этот частый гость был неплохим собеседником — с ним не приходилось быть королём, можно было говорить без излишних церемоний, без всех этих глупых обращений... Можно было говорить об искусстве, о культуре, о том, что отличалось от общепринятых понятий этих слов, шутить, говорить то, что было не положено говорить в «приличном обществе», а можно было и просто молчать, отвернувшись от посетителя. В общем — вести себя так, как ни в коем случае не должен вести себя монарх.

— Что же! Ты пришёл! — усмехается король, когда незнакомец подходит на достаточное расстояние. — Я рад этому!

Инард поднимается с кровати снова, смотрит на гостя и ухмыляется. Пожалуй, именно этого человека ему не хватало, когда он воспитывался у деда. Впрочем, пожалуй, ему не хватало сверстников в целом — Леофан запрещал ему общаться почти со всеми. Возможно, именно это, в конце концов, к двадцати шести годам сделало Инарда нелюдимым и замкнутым...

Именно поэтому, пожалуй, Хильдегер так трудно уживаться с молодым королём — она привыкла к вольной жизни, к песням, к танцам, к неустанному общению, а монарх любил тишину, покой, книги и молчание, да и, казалось, даже тогда, когда был. казалось бы, весел и общителен, интересы их не совпадали. Пожалуй, это было действительно так. Инард признавался себе в том, что он никогда не любил эту рыжую девочку. Она была наиболее приятна ему из тех, которых ему предлагали в качестве возможных спутниц жизни, но он не любил её. Впрочем, нельзя сказать, что король плохо относился к ней — отнюдь! Хильдегер была настолько светлым и радостным существом, что обидеть её маг никогда бы не решился! Он бы хотел иметь такую сестру, как Хильдегер — добрую, ласковую, всегда милую, но королевой он её не видел. На роль владычицы Фальрании куда больше подошла бы самолюбивая Рения, но никак не Хильдегер, которую, казалось, так легко было обидеть или расстроить. Но королевского ребёнка сейчас ждала совсем не Рения, а стало быть, не ей сейчас занимать первое место среди наложниц короля. Видеть наивный взгляд Хильдегер было порой так утомительно... Король отдал бы многое, чтобы никогда не увидеть эту девушку — слишком уж она была странной и чужой в том мире, в котором рос и воспитывался и рос «ледяной» король. Слишком уж Хильде заставляла его внутренне сжиматься, чувствовать себя неловко рядом с собой.

Инард с редкими людьми мог просто поговорить. Даже Зилбер после коронации стал приходить только по важным делам и избегать других встреч. Зато сёстры, ни разу даже не навестившие его при жизни деда, стали пытаться заставить молодого короля чувствовать себя обязанным им, чувствовать себя неудобно перед ними только потому, что он родился позже. Каких-то два и четыре года — и всё могло бы сложиться иначе. Лея и Инара пытались оказывать на молодого владыку своё влияние, постоянно писали ему о матери... А ведь он ни разу не общался с ними по-настоящему с того самого дня...

Больше всего на свете маг не любил чувствовать себя обязанным. Наверное, именно поэтому его отношения с сёстрами так и не сложились. Пожалуй, не стоило винить в этом двух слабых, воспитанных вечно нервной матерью, а, следовательно, живущих в постоянном страхе женщин, пытавшихся получить какую-то власть при дворе. Стоило просто промолчать, снисходительно улыбнуться и пройти мимо, не замечая чопорную Инару и настырную Лею. Стоило просто не замечать всего, что было недостойно правителя... Стоило не думать лишний раз о том, какая жизнь могла бы сложиться, если бы всё было по-другому. Инард всегда поступал именно так. Редко говорил то, что он на самом деле думал о том, что не касалось его лично или королевства.

— Тем лучше! — смеётся гость в ответ. — Но, если честно, мне надоело каждый раз бояться разбить себе нос, когда я прихожу пообщаться! Тут так темно!

Король пожимает плечами и с помощью магии делает так, чтобы в комнате было светло. Теперь Инард может увидеть худое и бледное лицо пришедшего к нему. Магу тяжело привыкнуть к свету в своей комнате, но он, пожалуй, раз в несколько месяцев может и потерпеть, он редко с кем-либо может пообщаться на равных, ради этого можно стерпеть и несколько часов неприятных ощущений от этого слишком яркого света. В Фальрании редко было светло — земли Танатоса славились этим издавна. Порой королю думалось, что лучше королевства, действительно, не найти в мире. Маг иногда был готов удивляться храбрости собственных подданных. Иногда был готов удивляться, с какой радостью они шли в бой с его именем на устах, удивляться тому, как достойно они погибали, превращались в нехоронённых... А ещё понимал, что именно поэтому он, король, в один день обратился к жрецам с приказом сжечь свитки о нехоронённых, переписать священные книги только для того, чтобы тех людей, павших в бою, можно было похоронить, чтобы о них можно было молиться. Инард никогда не верил в богов. Зато он помнил мать, помнил деда, рыдающих о его отце. И понимал, насколько может быть важным для простых людей это небольшое нововведение в свод церковных правил.

Жрецы согласились. Как они соглашались королю предпочитал уже не вспоминать. Предпочитал не вспоминать крики, многократно сказанное "нет, многочисленные казни, костры, повешенных, четвертованных, их лица, искажённые злобой. Предпочитал не вспоминать свои слова о том, что его, короля, власть должна быть и будет первой в решении вопросов всех видов. Политики. Экономики. Морали. Потому что иначе невозможно избежать раскола. Леофан давал жрецам слишком много воли, и они стали придумывать то, чего никогда не было, переписывать своды законов. Впрочем, не он один давал тем людям слишком много воли. Чего только стоит тот свод законов о не захороненных? Свод законов и традиций, совершенно ненужный и бесполезный, не существовавший ни в годы владычества Танатоса, ни много лет после. Придуманный жрецами уже после, тогда, когда население Осмальлерда разделилось на пять рас.

Жрецы согласились. После трёх лет непрерывных казней. После трёх лет хлещущей крови. После трёх лет костров. После трёх лет исцеляющего всё огня. Потому что не согласиться они не имели права. Теперь не имели права.

Жрецы согласились...

Теперь всё стало иначе. Инард считал, что его заслуга тоже была в этом. Ему хотелось видеть своё королевство самым сильным и могущественным, хотелось хорошей жизни для своих подданных. Иногда мужчине даже казалось, что он — хороший король. Этого никак не могло быть... Правда? Ведь маг всегда знал одно: он — ужасный человек.

Потому что человек, состоящий сплошь из обетов, соблюдаемых так безукоризненно строго, что даже самый придирчивый человек не смог бы упрекнуть молодого монарха, чистого холодного разума, льда и звенящей стали, априори не может быть хорошим. Потому что такой человек всегда будет холоден, равнодушен, жесток. Потому что такой человек никогда не станет уделять чужим проблемам слишком много внимания, слишком много переживать из-за смерти каждого, кто погиб по его вине... Потому что такой человек не способен на любовь.

Инард часто бывал за пределами своего королевства. Там было всё иначе. Большие высокие деревья, жаркое, неприятное солнце, не такой колючий ветер, яркие цветы, которые так нравились Хильдегер... За пределами снежного королевства всё было по-другому. Вампиры, эльфы, люди, сильфиды, очевидно, жили в более ярком мире, словно совсем другим, нежели тот, к которому относилась Фальрания. В мире, который многим нравился куда больше...

— Мой отец погиб недавно, — проговорил задумчиво гость. — Думаю, ты знаешь об этом.

Король кивает. Разумеется, он уже знает о смерти Реонаша. Впрочем, он не особенно радовался этому — старый вампирский король был слаб, кто знает, не окажется ли силён один из его сыновей. Инарду ни в коем случае не нужен сильный король Линдейма. Ему, вообще, не нужен сильный король какого-нибудь из враждебных королевств.

Нужно победить. Победить как можно скорее. Довольно рыцарства! Инард никогда не был излишне благороден. В управлении государством всякие излишества лишь мешают. И говорить можно не только о благородстве. О уме, о чувствительности, о эмоциональности. Обо всех человеческих качествах, вообще. Эти человеческие качества слишком мешают — не дают сосредоточиться на общих, более важных, проблемах, заставляют чувствовать чужую боль, чужие страдания, сбивают с пути... Леофан умел чувствовать чужую боль. Разве это сильно помогло ему в управлении Фальранией? В конце своей жизни он стал таким тираном, какого королевство раньше и не видывало.

Человеческие качества шептали Инарду о том, что неплохо было бы, если бы королём Линдейма стал Ариозелир — он, пожалуй, был более чем достойным противником. Но он тут же отметал эту мысль — с таким скользким типом, как четырнадцатый принц, быстрой победы магам не видать. Инарду совсем не хочется продолжения войны, ему хочется забыть всё это поскорее... Как-то однажды Зилбер говорил ему, что принц от своих сверстников отличается тем, что кровь у него в жилах никогда не кипит, остаётся такой же ледяной, как у эльфов. Леофан был самым обычным магом — вспыльчивым, громогласным, сильным, умным, властным, а каковым был Инард? Спокойным, вечно отчуждённым, безукоризненно вежливым, хоть королю вежливость и не требовалась... Человеку, имеющему власть над всеми, вежливость ведь не требуется, так? Впрочем, не стоило забывать и о тех, кто мог свергать королей, когда те забывали о существовании остальных, когда переставали видеть опасность в окружавших их людях...

Когда начинали считать себя богами...

— И кто теперь займёт трон Линдейма? — усмехается маг. — Какой ты там сын Реонаша — четырнадцатый?

Ариозелир кивает. Он садится на стул, стоящий в комнате короля магов, только тогда, когда тот жестом предлагает ему это. Ариозелир всегда был таким... Глупо думать об этом. Четырнадцатый принц Линдейма был неплохим собеседником, но другом Инарду он никогда не был. У них у обоих не было друзей, не было семьи в том понимании этого слова, которое придают ему многие... Принц вампиров был опасным человеком, куда более опасным, чем Инард. Хотя бы потому, что никто этой опасности увидеть не мог.

Тихий, спокойный, вежливый, всегда готовый помочь, исполняющий всё, чтобы ему не приказали... Вряд ли кто-нибудь бы подумал, что он смог подставить своего отца, девятерых братьев и сестру... Вряд ли кто-то заподозрил бы его в такой чудовищной подлости... Он казался настолько безобидным на фоне своих раздражительных братьев, что его никогда не брали в расчёт, когда случалась какая-то шалость во дворце.

— Тешер, он самый старший из выживших моего отца! — задумчиво начинает Ари. — Если он поедет в пограничный город вместе с кем-нибудь из моих братьев, мне это рассказать тебе?

Инард кривится в ухмылке — вот как раз то, что он ожидал от этого вампира! Он отправил отца, братьев и сестру на верную и мучительную смерть несколько месяцев назад, а теперь он готов погубить своих, оставшихся в живых, братьев. И подвести Эрлену, свою мать, к могиле. Бедная женщина уже смотрит туда...

Инард всегда рад подаркам судьбы, таким, которые подносит ему теперь Ариозелир, в виде «поднесённой на блюдечке» головы врага, он нисколько не щепетилен, особенно в отношении своих врагов, врагов своего королевства, но даже ему иногда становится противно от той подлой радости, с которой к нему пришёл Арио.

— Я — ужасный король! — смеётся маг вдруг. — Принимаю эти твои «подарки»...

Он сам не знает, для чего это сказал. Быть может, эти слова вырвались из его уст из-за проснувшихся в нём остатков совести, шепчущей ему о том, что он сам ничуть не лучше Ариозелира из-за того, что принимает его подлые услуги. Быть может, ему просто хочется выговориться. Такое иногда случалось с королём. Не часто, разумеется, но иногда случалось.

— Нет... — подумав, качает головой вампирский принц. — Ты — ужасный человек. Это не одно и то же.

Они смотрят друг на друга, какое-то время молчат, а потом, всё же, продолжают разговор, переводят его на другую тему — теперь лучше говорить об искусстве, в частности, о том, сколько всего ещё стоит магам добиться, того, чего вампиры и эльфы уже давно достигли... В любом случае, пока лучше не говорить о политике. О войне. Эта тема вдруг стала неудобна им обоим. Теперь, наверное, они оба станут избегать её в своих разговорах. До тех самых пор, пока Инарду не понадобится помощь Ариозелира в том, чтобы убрать очередного короля Линдейма, а тому не понадобится помощь владыки магов для того же, но... как бы с обратной стороны.

— Ты более ужасный человек, чем я... — думается Инарду, когда смотрит на Ариозелира. — Хотя бы потому, что я не предавал...

VI.

Ребёнок лет шести кутается в солдатский плащ, так щедро предоставленный ему его спасителем. Человеком, который убил его сестру... Мальчик до сих пор не понимает, чего именно он хочет теперь — отомстить за смерть сестры, булочника, соседской девчонки, убитых магами, или отогреться, стать своим, найти новую семью... Единственное, что ребёнок теперь знает — это то, что он хочет жить, как не хотел никогда.

Люди, забравшие его с собой, хорошо кормили. Еда у них была хорошая, сытная, вкусная, а, главное, её было так много, что хватало даже ему, оборвышу, которого, видимо, из жалости прихватил с собой один из воинов. А ещё было довольно тепло, даже несмотря на стоявшую в это время года на улице погоду. В этом плаще мальчик мог не бояться замёрзнуть. Пожалуй, ещё и в этом он должен был быть благодарен таинственному всаднику, спасшему его.

Сейчас привал... Снова горячая еда, снова можно сесть на повозку и немного отдохнуть. Хотя ребёнку хочется как можно скорее добраться до того места, куда их везут. Нежданный спаситель садится рядом с мальчиком и протягивает тому тарелку с кашей. Ребёнок почти набрасывается на еду. Да, конечно, здесь кормили сытно, но ведь и до первой осады Реонхейма в его семье всегда были хорошие обеды и ужины... До того времени, когда их с Катринер родители умерли. А потом умерла и малышка Роузи... Её мать ещё кормила грудью, а ни он, ни Катринер этого сделать не могли. Впрочем, почему-то, мальчику казалось, что Роузи умерла по какой-то другой причине, по той, которую Катринер ему не объяснила...

— Как тебя зовут? — спрашивает воин ребёнка. — Да не торопись ты так — никто у тебя еду не отнимет!

Мальчик смотрит на своего спасителя, но пока медлит. Зачем этому магу было его имя? Разве он хочет его сделать не слугой? У слуг никогда нет имени... Тем, кто убирается в конюшнях, на кухне, в сараях, имена не нужны. Во всяком случае, именно так всегда говорил ему отец... Так почему же это пытался узнать странный маг? У этого человека было доброе лицо. Впрочем... Насколько добрым может быть лицо убийцы? Убийцы Катринер...

— Аарон... — бормочет ребёнок недоверчиво. — Зачем вы спасли меня?

Маленькому вампиру вспоминается тот день, когда он вдруг оказался вдали от родного Реонхейма, когда вдруг оказался спасён тем, от кого меньше всего на свете ожидал помощи... Он не может верить этому магу. Потому что ни в коем случае нельзя верить человеку, способному убить такого светлого человека, как Катринер.

Малыш не мог поверить этому человеку и не мог простить гибели сестры, хотя был больше, чем просто благодарен за своё спасение. Аарон не знает, каких чувств в нём больше сейчас — страха, ненависти, благодарности, уважения? Хотя, пожалуй, всё-таки, страха. Потому что он не может не бояться, находясь среди убийц... Убийц, которые пока его не трогали... Но это ведь — пока... К тому же, Джек — мальчик, живший в Реонхейме по соседству с Аароном — рассказывал, что маги едят своих пленников... Это показалось ребёнку странным, но он промолчал — Джек был хорошим рассказчиком и в его истории о пиратах верили все...

Маги наступали быстро. Они осаждали этот город второй раз, и теперь разрушить поселение полностью не представляло для них труда... Изголодавшие, обессилевшие люди не могли оказать захватчикам сопротивления. Они просто умирали, моля о пощаде... Те, кто не умер до этого. Катринер бежит, всё ещё надеясь уйти от безжалостных магов, и почти волочит за собой обессилевшего брата. Сколько дней они не ели? Дня три точно, если не больше. Да и до этого еда была настолько скудной и худой, что насытиться было никак нельзя. Завернув в небольшой закуток, девушка вскрикнула — на дороге лежал человек с отрубленной головой. Ещё не запёкшаяся кровь, открытые мёртвые глаза — эти глаза её брат, кажется, запомнит навсегда. Этот мёртвый взгляд, полный почти животного ужаса. Они когда-то знали его. Это был местный булочник. Девушка ещё недавно покупала у него пирожки. Ещё до осады. Младший брат прижимается к ней, зажмуривается от страха.

А потом... Потом они видят этого страшного всадника в чёрном. Катринер не успевает даже закричать — её голова вскоре катится по камням, а тело падает рядом. Аарон в ужасе пятится назад. Он не может поделать ничего. Он так сильно боится, что вряд ли способен сейчас сделать что-то... Мальчик видит камень, лежащий неподалёку... Как же ему хочется кинуть этот камень в убийцу Катринер, но он... просто боится. Всадник не убирает свой окровавленный меч в ножны. Он медленно приближается к перепуганному ребёнку. Этому воину хватит и секунды, чтобы оборвалась и вторая жизнь. Малыш продолжает пятиться. Зацепившись взглядом за тот, лежащий неподалёку, камень, ребёнок пытается приблизиться к нему. Лица всадника не видно, забрало закрывает его, но, почему-то, Аарону кажется, что он усмехается.

— Не делай глупостей! — грубо говорит маг мальчишке, отчего тому становится ещё более страшно, чем до этого. — Поглядим, может, и жив останешься!

Малыш продолжает пятиться. Он страшно боится этого человека. Хотя бы потому, что смерть Катринер, бедной Катринер, на руках этого безжалостного мага... А всадник слезает с лошади, подходит к нему и грубо подхватывает под руки, ещё более грубо что-то говорит, но мальчик этого не слышит. Он почти оглох и ослеп от страха. Он не видит, не слышит и не чувствует ничего, кроме этого ужаса, который вселился в него как только зазвонил сигнальный колокол. Если этот человек так легко убил Нирре, то Аарона ему уж точно не составит труда убить...

— Ты ведь боишься меня, так? — спрашивает спаситель. — Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Я с детьми не воюю.

Ребёнок настороженно всматривается в лицо мага. Тот совсем не кажется таким страшным, как в тот момент, когда они только встретились. Мальчику, пожалуй, хочется верить... Хочется — хотя бы потому, что больше верить ему теперь некому. Катринер, Роузи, мама, папа — все они были мертвы теперь... Теперь мальчику просто некому верить. Совсем некому.

Ему так хочется хоть кому-то верить... Нельзя! Нельзя! Ни в коем случае нельзя верить магу, так просто убившему беззащитную девушку на глазах у маленького ребёнка! Ни в коем случае нельзя думать, что этот человек может быть хоть сколько то благороден! Нельзя... Как бы не хотелось поверить — нельзя. Потому что такой человек убьёт Аарона сразу же, как тот посмеет поверить в эту наглую ложь...

Стоит только вспомнить бледное лицо сестры каждый раз, когда речь заходила о магах, стоит только вспомнить мёртвого отца и мёртвую мать, мёртвую малышку Роузи — кто-кто, а она уж точно не была виновата в чём-либо — или окровавленное тело Катринер, его бедной старшей сестрицы, до конца пытавшейся защитить его...

— Вы лжёте! — готов почти закричать Аарон, но от страха, заполняющего его снова, говорит почти шёпотом. — Вы убили Нирре...

Маг смотрит на ребёнка удивлённо, потом всё же понимает, о ком именно идёт речь. Он пытается погладить маленького вампира по голове, тянет руку, но мальчик в ужасе отшатывается. Подумать только — Аарон сам никогда не мог представить, что ему может быть настолько страшно...

— Я не мог оставить её в живых, — говорит солдат. — Среди нас есть люди, имеющие сыновей или совсем маленьких оруженосцев, но здесь нет девушек. Твоя сестра была обречена.

Маленький вампир пытается различить, есть ли в этих словах ложь. Ему, вообще, порой кажется, что всё, что произносится среди этих воинов — ложь. Он не может поверить им. Очень сильно боится. Да и перед глазами до сих пор стоят картины окровавленных обезображенных тел, отсечённых человеческих голов, а в ушах до сих пор звенит от криков и лязга оружия... Аарон боится верить. Потому что он видел, на что способны те люди, которые теперь его окружали.

— Я вам не верю... — шепчет ребёнок. — Я вас боюсь...

Маг понимающе кивает, всё-таки, гладит вампира по голове, встаёт и уходит. И мальчик чувствует, что очень боится, что тот, спасший его человек, больше никогда не придёт, что он бросит его здесь...

Он совсем ещё ребёнок. И ни за что не выживет, находясь вдалеке от людей, от селений. А в том, что ближайшее поселение находилось очень далеко, сомневаться не приходилось.