Ir estel fir... (гет)

Он бегом взобрался на вершину холма, и все цветущие земли Итилиэна предстали его взору. Вдалеке в лучах солнца блестел Андуин, неся могучие воды через зелень полей, лабиринты деревьев, и серебряной стрелой уходил далеко за горизонт. Ветер то и дело приносил запахи пряных трав и многовековых лавров, воздух впитывал их и насыщался разнообразными ароматами. Фарамир блаженно прикрыл веки и вдохнул полной грудью, пытаясь унять сердцебиение и привести дыхание в норму. У подножия, спасаясь от полуденного зноя в кустарнике, пели птицы, и слух следопыта улавливал их трели, наполняющие душу радостью. Он улыбался и придерживал рукой развевающиеся волосы, так и норовящие попасть в глаза, пощекотать нос. Было тихо и спокойно, а он давно об этом мечтал.

Она легко коснулась его плеча, и этого было достаточно, чтобы Фарамир стремительно обернулся. Зажмурившись от яркого солнца, он приложил ладонь козырьком, надеясь увидеть озорную улыбку на ее лице, но она уже мчалась вниз с холма, придерживая подол своего платья, и ее звонкий смех эхом звучал в ушах. Он сорвался с места и побежал по пологому склону, стараясь поспевать за своими ногами, несущими его с неимоверной скоростью. Ее пышные золотистые волосы качались из стороны в сторону, мягко подпрыгивая, когда девушка перепрыгивала кочку, и следопыт протянул руку, нагнав ее, но его ладонь лишь рассекла воздух. Она была так близко, но он никак не мог дотянуться, а силы уже были на исходе. Дыхание сбилось и стало хриплым, кровь бешено стучала в висках, и Фарамир остановился, согнувшись и оперевшись на колени. Ее смех все еще доносился до него, с каждым разом становясь все тише, и он испугался, что девушка скроется из виду.

— Постой же! — крикнул он. Она тут же замерла, выпрямилась, опустив подол платья, и медленно обернулась.

Мужчина открыл глаза, уставился в потолок, расписанный витиеватыми узорами, диковинными цветами, и печально улыбнулся: он снова не смог разглядеть ее лицо. Раньше сновидение посещало его каждый месяц, а то и неделю, и каждый раз оно обрывалось именно на том месте, когда она оборачивалась. Последнее время этот сон снился все реже, и теперь, когда Фарамир вновь услышал точно наяву ее звонкий смех, он понял, как скучал все эти дни.

Он потер сонное лицо ладонями и сел в кровати, откинув одеяло. Солнце ярко освещало просторные покои, а ветер, развевая длинные занавеси, приносил жаркий воздух, — значит, уже близился полдень. Мужчина встал, потянулся до приятной ломоты, чтобы размять затекшее после долгого сна тело, и налил в кубок воды. Советы стали отнимать слишком много времени, поэтому он зачастую возвращался в постель далеко за полночь, а то и на рассвете. С советниками он виделся чаще, чем с женой, и это заставляло его сердце сжиматься от тоски по ней и невозможности это исправить. Фарамир знал, что она не спала и ждала его, зарывшись лицом в подушку, но всегда молчала во время их разговоров, хотя ее терзало желание высказаться. Она была упряма, чтобы держать язык за зубами, но воспитание все же брало верх.

Мужчина вздохнул и мысленно поблагодарил жену за понимание, затем полностью осушил кубок, вышел на балкон и облокотился руками на перила. За много лет он так и не избавился от привычки смотреть на восток, и даже сейчас его взгляд невольно скользнул по хребтам гор вдали. Непрошеные мысли о возможном возвращении Врага тревожили его каждый раз, но тут же отступали перед ясным небом над острыми вершинами, заставляя осознавать, что война закончилась, и пришел мир.

Между тем в Итилиэне занимался день, один из множества спокойных и счастливых, что были раньше. Однако жители Эмин Арнена не переставали радоваться каждому восходу солнца и ценили каждый зеленый клочок земли, все еще помня, какой ценой он им достался. Фарамир крепче сжал каменные перила, обведя взглядом свои владения, и улыбнулся, увидев в цветущем саду сына и жену. Эовин читала, перекинув не заплетенные волосы на одно плечо, и они сияли золотом в отражающихся от стен лучах, ее губы беззвучно произносили каждое слово, иногда расплываясь в легкой улыбке. У мужчины перехватило дыхание при воспоминании о звучании ее нежного голоса. Темноволосый малыш бодро скакал вокруг скамьи и размахивал тонким прутиком, будто мечом. Княгиня отложила книгу и строго посмотрела на Элборона, что-то сказав ему, отчего он остановился, послушно опустил голову и виновато поводил мыском ступни по траве. Эовин, просияв, подхватила его на руки, поцеловала в щеку и закружила. Заметив наблюдающего за ними мужа, она опустила сына и слегка подтолкнула вперед. Он с уважением и трепетом взглянул на отца и поклонился. Фарамир, скрывая добрую усмешку, склонил голову в ответ и вернулся в покои, а перед его лицом стоял образ молодой жены, разбудивший в нем воспоминания о прошлом.

Тогда она приснилась ему в первый раз. Только тот сон был кошмаром, и девушка кричала, убегая по темному лесу, утопающему в холодном тумане, а он чувствовал сзади сопящее дыхание, но не смел обернуться. За ним гналось что-то жуткое, с каждым шагом настигая, не оставляя шанса на побег. Эта мучительная погоня, зарождающая панику и страх, продолжалась бесконечно долго, из часа в час, изо дня в день, пока вдруг не разбежались тучи. Дева остановилась, позволяя ему дотронуться до нее и развернуть. Но когда, наконец, она обернулась, то сияла ярче солнца — наверное, она и была солнцем — и тьма вдруг расступилась.

Фарамир с трудом открыл глаза и увидел перед собой склонившегося витязя, точно сошедшего с мраморного постамента, что держали изваяния давно умерших королей в Колонном Зале. Узнав своего Государя, военачальник улыбнулся, и сердце затрепетало перед его величием. Он велел ему освободиться из черных цепких когтей, и Фарамир повиновался.

— Отдыхай и не блуждай более в сумраке, — сказал ему витязь и вышел из палаты, оставив после себя свежесть раннего весеннего утра, от которой светлело на душе. Подле кровати сидел Берегонд вместе с сыном, и их глаза лучились радостью.

— Господин, — выдохнул страж, — мы боялись, что вы не очнетесь.

— Я помню твое лицо, — произнес военачальник слабым голосом и тут же почувствовал, каких усилий ему стоило заговорить. Слова тупой болью отдались в голове и зазвенели где-то в висках. Мужчина поморщился.

— Мое имя Берегонд, господин, а это Бергил, сынишка мой.

Фарамир не без труда поднял руку и потрепал мальчишку по волосам, вызвав его восторг. Смущенный, он вытер нос рукавом и всхлипнул.

— Это я от счастья, господин, — пояснил Бергил и обернулся на звук открываемой двери.

В палату, неся в руках миску, вошла целительница уже в почтенных летах, но на удивление подвижная. На ее поясе болтались кожаные мешочки с травами, а седые волосы были убраны под косынку. Она склонила голову, подойдя к постели, отложила принесенное на стол и молча потянулась к зарастающей ране Фарамира. Он внимательно проследил за женщиной, но больше всего его насторожило поведение Берегонда: страж то рассеяно теребил край своего плаща, то нервно потирал ладони. От опытного глаза военачальника не укрылось то, как он отчаянно боролся с желанием что-то рассказать.

— Ну, — сказал воин неуверенно, заметив пристальный взгляд Фарамира, — пожалуй, пора нам уже, а вы набирайтесь сил, господин. Пойдем, Бергил.

— Берегонд, — властно и резко позвал Фарамир, даже резче, чем хотел.

Острая боль пронзила виски, и мужчина смял простыню в кулаке, стиснув зубы. Ослабевшее тело показалось ему тяжелой ношей, которую нужно было скинуть и встать, но все его мускулы были будто истерзаны и разбиты. Мужчина лишь откинулся на подушку, глубоко вдохнув. Целительница тихо шикнула и успокаивающе погладила его плечо. Страж остановился, напрягся, но не обернулся.

— Привиделся ли мне огонь в усыпальнице? Я слышал голоса, но не разобрал слов; я ничего так не желал в тот момент, как проснуться, но не понимал, отчего же я не могу этого сделать. Не бдением ли оказался мой сон?

Фарамир терпеливо ждал, пока он заговорит, украдкой наблюдая за быстрыми движениями старушки, обрабатывающей его рану. Берегонд медленно повернулся, сжимая плечо сына.

— Господин, я не должен вам говорить об этом, — виновато вымолвил он, отводя взгляд. — Сейчас, когда вы еще не окрепли, негоже рассказывать про это и сеять мрак.

— Не нужно ничего утаивать от меня, — жестко произнес военачальник, ощутив, как собственные предположения сжали сердце тисками.

Где-то внутри он понял, что отец погиб — а чувства никогда не подводили его — но у него не хватало мочи осознать и признать это. На душе стало горько, но он не стал настаивать на расспросах.

— Ты напрасно терзаешь себя заботами обо мне. Вдохни же этот свежий воздух и порадуйся лучам солнца, прорезающим тьму!

Берегонд почтительно склонил голову и улыбнулся, но в его глазах по-прежнему читалась тревога. Он помедлил, словно раздумывая о чем-то, но потом развернулся и подтолкнул сына к выходу. Однако к Фарамиру спокойствие тоже не пришло, и волнение нарастало с каждым шагом стража к двери, затягивало его сознание, зарождало подозрения, закрадывалось в самые дальние уголки мыслей.

— Постой! — воскликнул военачальник, и Берегонд застыл в проходе. Обреченно опустив голову, он прикрыл за Бергилом дверь и развернулся. То, как неуверенно он подошел к кровати, как боязливо потупил взгляд, и как взглянул на Фарамира, стерло последние сомнения. Следопыт всегда умел понимать сердца других, а развитое чутье уловило что-то неладное. — О чем ты боишься мне поведать, Берегонд? За что ты чувствуешь свою вину передо мной? Отвечай.

Страж опустил голову и уставился на высокий шлем с белоснежными крыльями чаек, край которого он перебирал между пальцами. Сталь казалась ему как никогда холодной и отяжелевшей. Как же можно посметь сказать военачальнику правду? Сердце Берегонда билось так же сильно, как и в то мгновение, когда он впервые надел черные облачения воинов Цитадели и принес клятву. Только тогда, в момент торжества, он ликовал в душе, а сейчас же ему было невыносимо чувствовать этот стук, слышать его через панцирь. Он не сможет нарушить приказ во второй раз.

— Господин, — тихо, но твердо сказал страж, — я подчиняюсь вам, но знайте, что это признание для меня непосильно. Я был в Доме Мертвых, когда вас возложили на ложе, видел все и совершил немало злодеяний, за которые мне суждено наказание. Однако не я один пытался помешать коварному замыслу: плечом к плечу со мной стояла Эйриен.

Это имя хлестнуло Фарамира, словно кнут, он вдруг почувствовал обиду от того, что ее сейчас не было рядом. Берегонд хмуро взглянул на него из-под бровей и отвел взгляд.

— Где же она сейчас? — кратко молвил военачальник, испытывая нарастающее волнение.

— Случилось так, что мне пришлось обнажить меч. Слуги вашего отца не хотели даже слушать, они достали свое оружие и встали перед нами стеной. Безумие обуяло нас всех, пролилась кровь, а Эйриен...

— Что? — нетерпеливо вскричал Фарамир и резко поднялся на локтях.

Справившись с мимолетным головокружением и превозмогая вялость, сел в кровати, случайным порывистым движением напугав целительницу. Миска с теплым отваром выскользнула и упала на мраморный пол, разбившись. Старушка всплеснула руками и укоризненно покачала головой.

— Я точно не могу передать вам, что случилось, господин, — медленно, с усилием выдавливая из себя каждое слово, отвечал Берегонд, — но ее ранили, а потом...

— Надеюсь, ей оказали необходимую помощь? — строго прервал его Фарамир и, повернувшись, свесил ноги с ложа.

Он уперся ладонями о перину, но вставать не спешил: тело отяжелело и мелко дрожало, испытывая непривычную слабость и истощение. На вдохе он поднялся, не обратив внимания на недовольные возгласы целительницы и жестом останавливая стража, и покачнулся. Болезненно сощурив глаза, мужчина устоял и со всей силы, что осталась, сжал руку в кулак, приказывая себе выпрямиться и забыть о боли.

— Я хочу ее увидеть. Она здесь?

Плечи Берегонда поникли, а лицо побледнело до синевы. Он сокрушенно мотнул головой, сочувственно сдвинул брови, впившись взглядом сначала в военачальника, затем — в старушку и опять — в мыски своих сапог.

— Ее больше нет. Простите.

— Как?..

Фарамир не сумел договорить: голос сорвался, а горло оцарапала внезапная сухость. Сердце забилось так сильно, что в какой-то момент ему показалось, что оно разорвется. Мужчина неверяще уставился на стража, пытаясь хоть как-нибудь уличить его во лжи, и нервно усмехнулся, встретившись с его потерянным взглядом. Свет померк перед глазами, сердце вдруг резко пропустило удар, и военачальник осел на кровать, перепугавшись такой перемены. Боль вернулась к нему, отдаваясь в висках, смешиваясь со звуками пульсирующей крови, и он зарылся пальцами в волосы, сдавив затылок. Ощущения были невыносимы то ли от недуга, то ли от услышанного.

— Господин, — позвала целительница, коснувшись его предплечья, — вам нужно лечь.

Фарамир отмахнулся от нее и встал. Изнеможение снова дало о себе знать, но он расправил плечи и упрямо ступил к выходу. Шаг отозвался раскалывающей резью в голове, ноги вдруг подкосились, и он рухнул на пол, опустившись на четвереньки. Чувствуя отвращение к себе за эту слабость в важный момент, когда нужно было убедиться в словах Берегонда, подняться и увидеть ее тело своими глазами, он истошно закричал не своим голосом и ударил кулаком по белому мрамору. Недуг в двукратном размере откликнулся на его действия, и Фарамир застонал, когда в ушах зашумело, а виски пронзила острая боль. Он прижался к спасительному холодному камню лбом, ощущая себя разбитым, и его сотрясли рыдания.

— Мне позвать кого-нибудь? — спросил обеспокоенный Берегонд.

— Нет, — ответила целительница, подошла к Фарамиру и вцепилась в его плечи. Дверь закрылась — вероятно, Берегонд ушел — и старушка попыталась поставить военачальника на ноги. Он сопротивлялся и не хотел, чтобы его снова потревожили сильные приступы. Затем все-таки поддался и, скривившись, взглянул на лекаря, оставшись сидеть на коленях. Она прижимала морщинистые руки к груди и смущенно смотрела него, и мужчина, неожиданно для себя, прижался к ее ногам. Целительница опустилась подле него, Фарамир спрятал мокрое от слез лицо в ее прохладных ладонях.

— Не может быть. Этого не может быть, — шептал он, постоянно повторяя слова, как молитву. Боль постепенно уходила, но он продолжал дрожать.

— Вам нужно в постель, господин, — мягко сказала старушка. — Видите, на что способна Черная Тень? Государь пробудил вас, теперь же выздоровление за вами. Вас не выпустят отсюда, пока не поправитесь.

В тот же миг мужчина повелел себе успокоиться и глубоко вздохнул. Лекарь помогла ему подняться, и он послушно подошел к своему ложе, отогнав все удручающие мысли, кроме одной, внезапно согревшей его душу.

— Пусть мне принесут завтрак, — сказал Фарамир, посмотрел в окно и добавил: — Или обед.

Ему нужно поесть и хорошенько поспать, ведь завтра он собирался осуществить то, что задумал.

Проснувшись поутру, мужчина чувствовал себя немного лучше: боль была не столь явной и ослепляющей, но немочь не давала ему в полной мере использовать свои возможности. Дождавшись, пока уйдет целительница, делавшая ранний осмотр, он осторожно подошел к двери и открыл ее. В коридоре никого не было, и он уверенно вышел из покоев, вспоминая, в какой стороне находится выход. Молясь, чтобы его не заметили, Фарамир с невозмутимым видом пересек общую залу с ранеными и, завернув за угол, налетел на кого-то. Молодая девушка уронила чистые ткани, испуганно и виновато посмотрев на него, но гондорец лишь улыбнулся, мягко заглянув ей в глаза, и помог собрать бинты. Справившись с головокружением и слабостью, он быстрой тенью выскользнул из Дома Исцеления и, не оборачиваясь, направился к конюшням. Ему несказанно повезло, что и здесь его не остановили. Видимо, жители были так рады увидеть своего господина живым и невредимым, что просто не задавали лишних вопросов.

Фарамир с трудом забрался на коня, жестким голосом приказав мальчишке его оседлать, и тронул поводья. В его мыслях этот план казался куда более здравым, но на деле оказался настоящим подвигом: голова снова разболелась, а тело было слишком вялым и изнуренным, чтобы ехать верхом. Однако времени до обнаружения было совсем мало, а ему нужно добраться до первого яруса. Сдерживаясь от приступов и уже не теряя равновесие, мужчина гнал скакуна по каменным улицам Минас Тирита. Горожане отпрыгивали в стороны, лишь расслышав звуки копыт, а собаки заливались лаем, бросались в погоню.

В ушах свистело от встречного ветра, а в голове крутилась назойливая мысль успеть, но гондорец все же заметил, как изменился город. Стены в лучах солнца сияли ярче, и даже следы пожарищ не могли затемнить древнее величие столицы. Что-то изменилось, и эта перемена была только на пользу. Въехав на площадь перед Вратами и бегло осмотрев последствия битвы, Фарамир натянул поводья и спрыгнул с коня, не дождавшись его полной остановки. Споткнувшись и даже не поморщившись от боли — он принял ее, привык к ней — он зашагал к серой травяной лавке. На нее не падали лучи, и она стояла в тени крепости, такая же угрюмая и безжизненная, как и погибший сад возле нее. Подойдя к приоткрытой двери, мужчина остановился, увидев на ней черную ленту, и уперся ладонью в косяк, справляясь с нахлынувшими эмоциями.

Глубоко судорожно вдохнув, он толкнул дверь и ступил на порог. Внутри было пусто и прохладно от сквозняка, не было мебели и трав, постоянно встречавших взор посетителей и наполнявших их легкие разнообразными ароматами. Но впереди, в самой освещенной комнате дома, у своеобразного цветочного ложа спиной к выходу сидела сгорбленная фигура. Фарамир задрожал всем телом, разглядев золотистые локоны, обрамляющие бледное лицо, и перед его глазами поплыли темные круги. Ему было страшно сделать хоть шаг, и он, поникший и безутешный, стоял, не в силах сдвинуться. Женщина в черном обернулась и резко встала, увидев военачальника. Гилвен молчала, сжав губы в тонкую линию и неприязненно смотря на гондорца, в ее глазах блестели слезы. Она отвела суровый, недружелюбный, взгляд и поспешно заморгала. Фарамир, медленно передвигая онемевшими ногами, приблизился к ней, не смея оторваться от Эйриен, неподвижно лежащей среди белых цветов. Травница, не сказав ни слова, протянула цепочку с его кольцом, и мужчина резко выдохнул.

Он не знал, что сделать. Поблагодарить ее? Упасть в ноги и попросить прощение? Убежать отсюда, как можно дальше? Женщина взяла его руку, сунула кольцо и поспешно вышла из помещения, всхлипывая. Военачальник под чеканящий стук своего сердца, отсчитывающего удары до чего-то неминуемого, повернулся к ложу и опустился на колени возле изголовья.

Такая умиротворенная и прекрасная, она лежала, скрестив руки на груди. Фарамир дотронулся до ее холодной ладони, сжал ее и не сдержал слез. Он аккуратно убрал каждый волосок с ее чистого лица, провел пальцами по щеке и тихо застонал от пронзившей его боли. Его вымученный взгляд задержался на буром, уже подсохшем, пятне крови на ее животе, и гондорец покачал головой. Он не чувствовал гнева, которым можно было бы одарить нападавшего, но чувствовал собственную вину. Ему хотелось бы вновь заглянуть в ее серые сияющие глаза, которые теперь были закрыты самой смертью, стеклянные и безжизненные. Свободную руку он положил на макушку Эйриен и коснулся ее лба дрожащими губами.

— Прости меня, — прошептал он и отвернулся, испытывая помутнение и слабость. Было тяжело стоять здесь, в голове снова пульсировало, а от боли в сердце перед взором померк свет.

При входе раздались голоса и звон доспехов. Фарамир горько усмехнулся: за ним прислали отряд, — но остался неподвижен. Воины по приказу командира остановились, и мужчина снова посмотрел на ее лицо, запоминая, поглаживая волосы. Девичьи губы растянулись в легкой улыбке, и казалось, что она просто сдерживает смех от своей глупой шутки. Он положил голову ей на грудь, не отводя взгляда, в глубине души надеясь, что отогреет ее своим теплом. Но его милая юная Эйриен ушла, а вместе с ней исчезает он сам.

— Это ты убегала от меня во сне? — в пустоту прошептал он, чувствуя покой. — Хотел бы я знать, о чем ты думала перед смертью. Наверное, представляла меня в таком виде и готовилась упрекнуть в том, что я снова потерял надежду. Но знай, что я найду ее вновь и сохраню.

Фарамир отстранился, крепко поцеловал ее в губы, сморгнув слезы, и поднялся с колен, опираясь на ложе. Стражи с пониманием ждали его у выхода, и он, суровый и статный военачальник, вышел на улицу. Молча забравшись на своего коня, обернулся на дверь с черной лентой в последний раз. Он не вернется сюда больше.

Оказавшись в Палатах Врачевания, Фарамир под охраной шел к своим покоям, как вдруг увидел что-то светлое — золотистые волосы, на мгновение мелькнувшие в серой толпе, и сорвался с места. Протискиваясь между целителями и ранеными, он оказался будто бы в своем сновидении, и границы между сном и явью словно размылись. Он боялся, что не успеет рассмотреть ее лицо, но это ощущение исчезло, когда он коснулся ее руки. Девушка резко развернулась и обратила на него свой взор, печальный и обреченный. Мужчина почувствовал, как внутри все оборвалось и упало куда-то вниз: такое сильное сходство он уловил. Но в то же мгновение он разглядел ее черты, чужие, строгие, гордые.

— Господин? — холодно спросила она.

— Простите, госпожа, — ответил Фарамир, не в силах оторвать от нее взгляда, — я принял вас за другого человека.

Дева вскинула голову, ее ладонь выскользнула из мужской, и она продолжила свой путь. Гондорец рассеяно провел рукой по волосам и неожиданно, неверяще, рассмеялся. На душе вдруг стало так легко и спокойно, и он с радостью принял яркое, наполняющее чувство. Кажется, он нашел свою надежду.

Фарамир допил кубок и задумчиво прикусил кулак, читая очередной свиток из тех многочисленных, что скопились на столе. Дверь почти бесшумно распахнулась и он стремительно поднялся, приветствуя жену. Эовин улыбнулась и сделала шаг ему навстречу.

— Я сказала, чтобы еду подали в покои, — тепло молвила она, оказавшись в объятиях мужа. Он легко поцеловал ее и отстранился. — Элборон ждал твоего пробуждения все утро: хотел тебе что-то показать.

— Ты разделишь со мной завтрак? — спросил мужчина, но, подумав, добавил: — Или обед.

— Конечно, господин, — отозвалась княгиня и убрала с его лба прядь волос. — И прочитаю письмо от Короля Рохана, которое ты скрыл от меня.

— Прости. Его передали на прошлом совете, а я, как всегда, задержался и забыл тебе об этом сказать. Советники, словно юные леди, требуют внимания и трепетного обращения, — Фарамир улыбнулся и, не желая более продолжать эту тему, галантно подставил Эовин предплечье. — А пока не подали еду, я бы хотел посмотреть на сына.

Вдвоем, рука об руку, они вышли в цветущий солнечный сад, сопровождаемые поклонами слуг. Элборон резвился с молодой служанкой, убегая от нее и размахивая маленьким деревянным мечом, звонко визжа и посмеиваясь. Увидев родителей, он остановился, вытянулся, и с благоговейным страхом в глазах подошел к ним. Склонившись отцу, он вжал шею под его суровым взором.

— Нравится игрушка? — нестрого спросил Фарамир.

— Да, господин, — испуганно вымолвил мальчик и протянул ему меч.

— И ты уже можешь его удержать? — изумленно воскликнул князь Итилиэна, взвесив деревянную заготовку в ладони, и удовлетворенно хмыкнул, проверив балансировку.

— Да, господин. Это первый меч Сиден, она дала его мне.

— Сиден? — нахмурившись повторил мужчина и обратился к уже подошедшей девушке: — Идриль, кажется, вы должны были читать сказание о ?..

— Тар-Элендиле, господин, — видя замешательство мужа, добавила Эовин. — Сегодня мы повторили его еще раз. Твой сын отличный ученик, ему хорошо дается история.

Фарамир многозначительно кивнул, оставаясь бесстрастным и выжидательно посмотрел на темноволосую служанку, рукой придерживающую еле заметную округлость живота.

— Я не думала, что вы будете против, господин. Элборон уже может поднимать его, значит, пора с ним заниматься... — Идриль замялась, но взглянула князю прямо в глаза. Он улыбнулся ей, вспоминая, как сам учил обращению с оружием, и вернул ребенку меч, щелкнув по носу.

— Раз ты уже настоящий воин, — ласково сказал Фарамир, — то придется мне следить за твоим обучением.

Он неожиданно подхватил сына на руки, подкинул в воздух, вызвав его радостных смех, и опустил на траву. Идриль подтолкнула малыша в сад, последовала за ним, и гондорец проводил их грустным взглядом. Эовин склонила голову ему на плечо, мужчина поцеловал ее в макушку и зарылся носом в светлые волосы, вдохнув такой родной запах всех цветов этого сада, крепко обняв ее за плечо.

Мог ли он быть счастливее, если бы рядом с ним стояла Эйриен? Может, у них тоже родился бы мальчик, похожий на отца, но совершенно чуждый его сердцу, не Элборон? Или, быть может, Фарамир пал, как его брат, защищая друзей от врага? Все это было неведомо и совершенно не важно в том мире, где он помнил не только о тех горестях, что постигли его, но о радости в лучистые моменты своей жизни. Прошлое, каким бы оно ни было, должно остаться в прошлом. Извлекая урок, нужно хранить прекрасное, доброе и желанное. Эовин была его светом и его любовью, безумной и искренней, распустившейся в минуты отчаяния и мрака, и он уже не мог представить себя без ее любви, такой же чистой и настоящей. Но с ним была и Эйриен, его сила и благодать, его надежда.

— Господин, — за спиной раздался голос слуги, и Фармир обернулся. — Трапеза готова.

Ну вот, теперь жизнь точно удалась.