Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Оказалось вдруг, что у Амаи есть любовник, которого она скрывала. И удачно, ни слова, ни намёка! Вестающая, полностью отдавшаяся тоске за Семьёй и Ремеслу, а ещё своей неожиданной ученице, самой лучшей сейчас в Империи. Как бы не так. Всё работало, пока его не было поблизости. Но скрыть его, когда тот приехал в обитель на очень красивом фирране посреди бела дня, оказалось сложновато.

— Амая, тут приехал некий сир на фирране.

Мауна — в высоких кнемидах, выше колен, лапы обтянуты кожей, в руках — короткий хлыст. Шорты, рубаха, пояс, сирна, зеркальце в защите. Стамп в таких случаях можно не носить. Пояс вообще брутален, даже для Ашаи-Китрах, что привычны к широким поясам.

— Да? Ничего себе! — так смешно и так фальшиво удивилась Амая. — Эм… а ты, Муниш, чего, кататься идёшь?

Ученица кивнула, хлопая хлыстом по лапе в коже.

— Удачно покататься! И, это, возьми с собой телоохрану, возьми четырёх, — суетилась Амая, — нет, пять-шесть морд! Возьми сира Уруза, возьми и его. А то неизвестно что бывает… Что за день!… Слушай, Муниш, я тебе о нём ещё не говорила, нет?

Нет, покачала головой Мауна. Вопрос излишен — Амая прекрасно помнит, что не.

— Слушай, — Амая начала трогать её за пуговицы рубашки, за рукава. — Слушай, Маун, это… Он… он тайник. Ты, в общем, должна знать, что он — тайник. Ты с ним особо не того… может, не говори с ним очень… так, если вдруг пересечётесь. Он любопытен бывает.

Мауна очень внимательно глядела на наставницу.

— Пересечёмся, если тут будет.

— Он приедет и уедет, — зажмурилась Амая, потирая висок. — В общем, не обращай на него внимания.

— Я постараюсь.

— Ладно. Стой, — Амая поцеловала её в щеку. — Всё. Катайся…

С ездой в обители Амаи так-то туговато. Во-первых, у неё оказалось необычайно мало ездовых лошадей, остальные назначались на повозки, дилижансы. Во-вторых, конюх так-то идиот, Мауна его невзлюбила, но сдерживалась, — хладнокровная, воспитанная. Сёдла для львиц? Не слышали: а зачем им сёдла, если им на колёсах кататься, а не верхом, не так ли. Вообще, здесь, в Листигии, Мауна ни разу не видала львицу верхом, даже на боковом седле. В-третьих, по темпераменту и породе все лошади были «не то». Из пяти Мауна выбрала флегматичную, медленную на команду кобылу: скучно, но глупостей не будет. Был ещё мерин, но Мауне не понравилась масть, а ещё он уже быстро свыкался с сиром Урузом, и Мауна решила не портить его (мерина, не сира Уруза, того вряд ли уже испортишь).

Да, сир Уруз, глава телоохраны, несмотря на торопливые советы Амаи, взят не был. Зачем, пусть хранит Хозяйку от этого… на фирране. Взялись: Таву, Хагал, Тайназ, Тай. Первые трое наездничали плохо, Мауне больно смотреть. Тай оказался отличным наездником, ездил по-военному практично, качаясь как маятник и вообще не заботясь о презентации: всё ему нипочём, головорезу (если честно, это — за немногие годы — оказался первый лев, от которого у неё внизу что-то там ёкнуло); Мауна, естественно, наездничала стрункой.

«Тайник. Любопытен. Твоё страдальческое выражение, Амая. Поцелуй. Катайся», — размышляла Мауна. Где хорошее настроение любви, где страсть, где весёлость и азарт оттого, что приехал любовник? Стой. Слушай. Катайся.

Покатались подле Баша, раз спугнув каких-то хаману, подъезжая сзади, и одна из них упала на хвост в грязь. Мауна остановилась, но не извинилась, их вины никакой не было. Всё кончилось спокойным разговором, львицы устрашились Мауну, поняв, что это _очень_ важная Ашаи-Китрах. Какой-то львёнок, совершеннейший наглец и подлец, посмел выстрелить в них из рогатки, видимо, полагая, что он в абсолютной безопасности, находясь на возвышенности и в окружении друзей. Как бы не так. Тай на лошади обходным манёвром легко настиг его, друзья рассыпались в стороны кто куда, а наглец совершил тактическую ошибку в отступлении и загнал сам себя в угол — то есть, залез на дерево.

Почему-то он подумал, что на него плюнут и за ним не полезут. Как бы не так. Хагал, самый маленький и лёгкий, худощавый и поджарый хустрианец, методично посбрасывал с себя нагривник, длинный меч, мелкий арбалет, пластинку, то бишь броню, короткий гамбезончик (который — как Мауна уже знала — телоохрана между собой звала «тюлькой», по загадочной причине). Делал он это, кажется, нарочито медленно. Все остальные собрались круг дерева на лошадях, Мауна упёрлась кулаком в бок и глядит вверх. Преступник сидит на ветви, лет так десять-двенадцать — грива ещё не пробивается.

— Слезай сам. Проще обойдёшься, — даже дружелюбно предложил Тай, скрываясь ладонью от солнца.

— Пошёл нахуй, мусор! — зарычал львёныш, рычок ему сломался из-за возраста на визг; он, верно, спутал телоохрану Вестающей с городской стражей.

Ого. Хагал полез, наглец стукнул его лапой по морде, за что и получил под дых. Взяв кое-как за одежду, Хагал потащил его вниз, под конец не удержал и преступник свалился наземь, разбив нос, где и был взят.

В общем, Хагал и Таву взяли его под руки, ну и дальше решать Мауне.

— Кто твои родители? — спросила она.

Всё по Кодексу, на самом деле. Даже это предусмотрено и в Кодексе, и в тот самом «Положении о преступлениях против Ашаи-Китрах…». За малолетнего отвечают родители, а ответить тут можно ого как.

Тот не ответил, и ему закрутили ухо:

— Отвечай, когда спрашивает Вестающая, — потребовал Таву.

— А? Что?

— Ты знаешь, кто такие Вестающие?

— Не.

— Кто такие Ашаи-Китрах знаешь, баран?

— Знаю. Хорош крутить ухо.

— Это — Ашаи-Китрах, — показал на Мауну Таву. — Только… очень важная. Ты такую почти нигде не увидишь, понял?

— На понял не бери, понял, — подросток оказался очень жёстким.

— Так кто твои родители? — снова спросила Мауна.

— Не знаю. Откуда я знаю, — затравленнно посмотрел он направо, затем налево, на тех, кто его держит. Тратить эмпатию не надо — он действительно не знает.

Хм. В такой ситуации — всё на твоё усмотрение. Мауна слезла с лошади.

— Ты — Сунг? — спросила она.

— Да! — яростно ответил он.

— Ты ж не знаешь своего рода, — отметила Мауна, подходя.

— Всё равно Сунг! Я чё, на дхаара похож? — смелости ему значительно поубавилось, он уже понял, что всё так-то серьёзно.

— Посмотрим, — вынула сирну Мауна. — Выбирай: я тебе гриву сбрею и концехвост укорочу. Или палец отрежу.

Тот молчал.

— Гриву, значит, — определила Мауна, хотя сбривать там, если честно, нечего.

— Не! Не надо гриву!

— Лучше палец?

— Да.

— Какой тебе отрезать?

Подумав, показал мизинец на левой руке.

Полдень, шипят цикады и дует этот противный северный ветер.

— Не хочу сирну марать. Погодите. Где мой нож… — Мауна, спрятав сирну, начала смотреть себе по поясу, был у неё маленький, удобный ножик. Но запропастился — забыла в Луне Охотницы.

— Превосходная, вот, — протянул кинжал Тай.

— Он тебе ценен? — посмотрела на кинжал Мауна, повертев в руках. Ну нет, норрамаркская сталь. Потом поглядела на Тая. Тот проявил удивительную прозорливость, ухмыльнулся.

— Да, он с Легаты ещё. Тава, дай свой пырял. Тот, с обители, в пятнах. Есть, да?

Тот молча дал его Таю, а Тай дал его Мауне.

— Ставь руку, — приказала львёнку Мауна, указав на распластанный на траве гамбезон, что тот, с помощью железной хватки телоохраны, и сделал. — Давай палец.

Мауна села на лапы, зажала ему ладонь, уставила кинжал, чтоб резать. Посмотрела на него, он — на неё. Ничего не говорил. Покосился вниз, на острое, потом снова на неё.

— Что у тебя с мордой? — вдруг изъявил любопытство, прищурившись.

— Неправильно обращаешься. Ты как с львицами старше обращаешься?

— Хаману. Наверное.

— Вот. Давай, пробуй снова.

— Что у хаману с мордой?

— Неправильно. Ты как к Ашаи обращаешься?

— Что у хаману Ашаи с мордой?

— Неправильно. Надо так: «Что у превосходной с мордой?».

— Что у превосходной с мордой?

— Это тентушь, узоры. Иногда Ашаи так делают, особенно мы, Вестающие.

— Это… а это то самое… почта через сны, верно?

— Да, именно то. А ты говорил, что не знаешь.

— Всё перепутал. И что, это серьёзно, во снах письма идут куда хочь?

— Куда хочешь.

— И сразу?

— Сразу.

— И много?

— Обеты не позволяют ответ.

— Много, значит, — сощурил преступник глаза, догадываясь обо всём. — А это… как так, как оно так… через сны… подумать только. Я думал, это вроде как сказка.

— Нет, не сказка, всё — правда. Ваал нам такое дарит. Игнимару ведь видал? Вот, не сказка. Ашаи никогда сказками не занимаются, и в тот день, когда они начнут это делать, сестринству придёт конец. А ты в жрицу Ваала из рогатки стреляешь.

— Я не знал, думал, это стража. Извиняй. Точнее, извиняет превосходная. Ну, режем, что ли.

Мауна дала ему кинжал.

— Держи. Ты уже взрослый, тебе не идёт с рогатками бегать. Дайте ножны.

Дали.

— Пустите его. Вгоняй, — держала она их.

Он вогнал кинжал в ножны, сильно так.

— Поехали, — огласила Мауна, махнув всем.

Прежде чем вскочить на лошадь, Тай посоветовал, взяв львёнка за шею:

— Спрячь, а то подумают, что украл, — и дал подзагривник. — Ты нормальный львяк, не занимайся хернёй.

А в остальном прогулка прошла без приключений, и через пару-тройку часов они уже вернулись в обитель. Мауна подъехала со стороны сада, вместе с Таем; слезла, сняла перчатку с правой руки, засунула руку под седло, осмотрела кобылу, посмотрела в зубы — та имела привычку очень грызть удила. Осмотрела копыта.

— Не очень вспотела. Но скажешь ему, чтоб накрыл, — дала поводья Таю.

— Есть, Хозяйка. Ой, превосходная.

— Тай. Ты уже ошибаешься раз так десятый.

— Я знаю, — вдруг дерзко ответил он, улыбаясь и отводя лошадь прочь.

Мауна подумала об этом, стуча хлыстом по лапе, а потом пошла к обители; к ней шла служанка Мшани. Но тут Мауна заметила, что на веранде кое-кто сидит в одиночестве, кажется — дремлет, расставив лапы.

— Я — туда. Иди, Мшани.

— Да, Хозяйка. Подавать?

— Подавай.

Служанка ушла, а Мауна направилась к дремлющему, прямо так, во всём ездовом. Села на диванчик, дремлющий (Тайник; любопытен; не говори с ним очень) зашевелился, жмурясь от солнца. Северняк, он доволен. Он уже побывал в Амае. Некоторое время глядел, молча знакомясь с незнакомкой.

— Ваалу-Мауна, ученица Ашаи Вестания, — представилась, сняв одинокую перчатку с левой руки, и отставив хлыст.

— Каррис, из Тайрамов, — привстал он, чтобы поцеловать её кольцо. — Амая рассказала мне о юн-безупречной.

Как всегда, им путается сталла и ученица после Совершеннолетия. Вдруг Мауне подумалось, что это — хорошо. Это даже отлично. Знак. Будь юн-безупречной. Будь наивной, будь открытой, смотри на мир большими глазами, можно даже ими похлопать, стесняйся, как приличествует андарианкам. Превосходное создание для любого любопытного из Тайной Службы. Будь, будь, будь, пошла, но!

— Ваал дал мне пройти Совершеннолетие, — улыбнулась она, но без зубов, ненужно переставляя хлыст на диване. Закинула лапу за лапу, ладони заложила под бёдра, уселась на них, вот так. — После него сама не могла привыкнуть, что уже не «юн-...». Всё так быстро, Ваал мой.

— О, тысяча извинений. Я — буду откровенен — ещё не имел чести встречаться с ученицей Вестающих.

Мауна кивнула, и, к счастью, пришла служанка, давая время помолчать, рассмотреть его — статный, красавец, из северных Сунгов, наверное Сунгкомнааса, серая белизна шерсти, серебро гривы без всяких стяжек, ничего; эмпатию она зачехлила с того времени, как начала вестать (стрелы, Внутренняя Империя, ты хотела Ремесла, на-на-на…), но сейчас самое время пожертвовать этим, возможно даже утопить пару-тройку ночей с бессилии.

От этого льва надо откусить кусочек.

Мауне налили лимонной воды, принесли плед, Реная предложила помыть здесь руки, от чего она скромно и трогательно отказалась.

— Как прогулка?

Мауна пустилась в описание. Баш «симпатичный городок». Мауна удивилась тому, что в нём нету театра, по крайней мере, она так слыхала. Гладя инсигнию на шее, описала, в тошных деталях, как они спугнули каких-то хаману, и она из них плюхнулась в грязь. У той хаману, что упала, было «бедное», но «красивое» платье. Добавилась уточка, которую несла одна из львиц, и Мауне больше всего было жалко уточку — та тоже запачкалась. Уточка чуть не убежала. Мауна отважно приказала её поймать, и всё увенчалось успехом. У неё был такой милый, желтый клювик, Мауна обожает уточек и никогда не ест утятины. Потом они вернулись, и прогулка оказалась замечательной, и вот она здесь.

— Значит, Ваалу-Амая — наставница огнепламенной? — стойко выдержал всё это тайник.

— Хм, сир Каррис, вообще-то… Можно я кое-что спрошу сначала, мне очень неудобно, но…

— Конечно, обязательно. Любой вопрос.

— У вас с Ваалу-Амаей… Не знаю, как верно мне излить своё любопытство… Она мне ничего не говорила о сире.

— Да. Я люблю её. Мы — любовники. Будем открыты.

— О… — придыхание, удивление, что такое, оказывается, бывает, что в мире существуют любовники и любовницы. — Спасибо, — неловкое «спасибо». — Моё любопытство не праздно, сир Каррис, — чересчур многозначительная, юная задумчивость. — Я просто должна знать, что могу довериться льву, потому что Ваалу-Амая…

— Да?

Надо мило укутаться в плед. Надо мило блестеть глазками. Ах да, дистанция, разотри её и удивись своей беспомощности.

Мауна утёрлась ладонью под глазом.

— Ой, забыла, родной Аламут, — смешок. — Да что ж такое.

Каррис внимательно подал ей белую салфетку со стола, она утёрла ладонь, и старательно размазюкала себе тентушь по мордахе.

— Спасибо, — уселась, ужасненькая. — Ваалу-Амая — не моя наставница. Моя наставница — огнелунная Ваалу-Нэль, да… Я приехала не для наставничества, а для самостоятельного праксиса. В детали пускаться нету смысла, обеты запрещают, лев поймёт…

— Естественно, — немедленно согласился Каррис.

— Мне ещё приказали наблюдать за сиятельной, за Ваалу-Амаей. Ох, сир Каррис, сестринство беспокоится о ней. Эти ужасные последние события, Ваал мой, это так ужасно, это невероятно, я не знаю, что об этом думать, сир Каррис, — скрылась она в ладони.

— Да… С её Семьёй произошло непоправимое, — налил он себе что-то крепкое и зелёное в маленькую рюмку, кажется, полынная настойка. — Пусть их примет Нахейм, — хлопнул настойки.

— Представляю, что она пережила. И сир, верно, тоже взволновался об Амае, когда узнал. Их ведь поймают, их ведь осудят? Сир Каррис, кто-то может всё это расследовать, наказать? Это ж невозможно… какие-то дрянные гельсианцы! Сиру известно, что там такое произошло?

Он кивнул головой в сторону, неопределённо, отставив рюмку обратно.

— Благороднейшая, приглашаю.

— Ой нет, это напиток львам, мне будет слишком сильно. Спиртное Вестающим вредно.

— Право, она хороша, да как раз после прогулки. В самом деле, благороднейшая.

— Амая не смотрит? — поглядела Мауна по сторонам, даже назад. — А то мне влетит. Сир Каррис, честное слово…

— Позволится мне…

— Нет-нет, я сама. Андария, — извинилась Мауна, ведь андарианки всё наливают сами — и себе, и львам; или им льют служанки. Она действительно налила себе настойки в кубок, из которого пила воду, и даже подлила ему, а ещё улыбнулась ему, снова со сжатыми устами. — Если из кубка, то никто не догадается. Я чуть-чуть… — повела ушами.

— Обманка, — заулыбался и сир Каррис.

— Да, — подтвердила Мауна, удерживая кубок. — И как же так, почему это случилось?

— Произошло всё просто, насколько я знаю: гельсианские повстанцы — скорее всего, хальсиды — атаковали кортеж Амаи, в котором её — к счастью — не было. Из-за плохой коммуникации и неверных решений, с кортежем не было Гвардии Палаты. Это случилось в предгорье, недалеко от Тенескала. Очень близко к Имперской границе, на самом деле. А ловить, сияющая, отдельных повстанцев смысла нету — их надо уничтожить всех, скопом. Чем сейчас Империя и займётся.

— Может, сир попросит кого угодно: стражу, Палату, Тайную Службу, просекуторов, чтобы они тоже как-то… переловили их? А не только Легата. Хотя уверена, — махнула ладонью, — что сир это уж сделал. Лев переживает за Амаю? — сочувственно спросила Мауна, выпила из кубка, и сделала огромные глаза, приставив ладонь ко рту.

Планировалось настойку выплюнуть наземь или в кубок, но Мауна отказалась от этого плана — он смотрит. Но так даже лучше. Проглотила, прикрыла глаза, прижала уши. Смешная фальшь: она может проглотить и не такое, ученица Вестающих, это тебе не сома. Он всё так же внимательно наблюдает за нею, молодец — самое время для её оружия. Выдыхая через рот, глядела на него, провал в монумент чужого существа, ещё, ещё, как с дхаарками, давай, на все деньги. Растворение, теперь в ней живёт лев, и ещё почему-то немного Амаи, и ещё какие-то две львицы, чтоб их. Нырнули, отбиваемся от дна (откуда постучали), выныриваем, в ушах шумит. Дура, есть риск сболтнуть что-нибудь, эмпатия заряжает тебя искренностью…

— Неужели такая крепкая? — улыбался сир Каррис.

Ваал мой. Дрянная фальшь. Ваал мой, Амая. Тысумасошла…

— Сир Каррис… Сир Каррис. Сир Каррис, — повторяла Мауна, как _энграмму_, чтобы рот не говорил ничего лишнего. — Я себе всё сожгла. Ой, родной Аламут… Можно воды?

— Прошу, — андарианское наследие нарушилось, и он всё-таки налил ей воды.

— Да. Спасибо. Хух.

— Можно закусить сыром, будет хорошо сейчас.

— Да, — что Мауна и сделала, когда он заботливо протянул ей поднос. — Благодарна. Стало понятнее… то бишь, лучше, — заулыбалась она с зубами, снова пригладив инсигнию.

Он довольно кивнул.

— А как вы встретились? Ох, сир Каррис, львицы падки на истории любви. Моё любовное чтение, оно меня съест.

— Совершенно простительно для такой прекрасной львицы, — пустил он дежурный комплимент. — Это долгая история. Давненько ещё, это было… лет пять назад. Ничего особенного, пришёл как клиент, по службе…

«Нажать, кто он по службе? Нажать, не нажать, нажать, не нажать», — металась Мауна.

— …да и… да и, в общем, всё. Когда мы встречаем любимых, то это — чаще всего — простая проза жизни.

— Повезло ей, — а теперь, при улыбке, Мауна чуть показала клыки, ещё больше зарываясь в плед. Потом, серьёзная: — Я могу как-то помочь Амае, сир Каррис? Не знаю, как быть…

— Как тут поможешь. Пусть благороднейшая продолжает за нею наблюдать, как и говорили наставницы. Забота и поддержка. Более того, мы можем объединить наши усилия — мне она не сознаётся, ни в чём существенном. Иногда мы не можем быть искренни с любимыми, как ни парадоксально… А я должен знать.

— Верно. Я поделюсь, сир должен это знать, потому что Амая дорога нам обоим. Знает ли сир, что Амая очень много курит?

— Известное дело. Её давняя привычка. Сам люблю, виновен.

— Но ещё Амая обрела расстройства характера. Сир Каррис, это нешуточно, это меня пугает. Однажды я прихожу, и вижу… Это ужасно! Вижу — она извергает из себя еду. Я подумала, что она отравилась или что. Нет, это нервное.

— Вот как, — потёр он подбородок.

— Да. Ещё она, — Мауна посмотрела по сторонам, потом прильнула вперёд, и — удивительно — он сделал то же самое. — Она однажды грозилась себя убить, порезать руки в ванне. Сир Каррис, я думала, она шутит. Может, сир сможет остаться на пару-тройку дней у нас? Ей будет спокойней.

Он покачал головой.

— Сожалею, служба. Увы. Не могу, это точно.

— Понимаю, — кивнула Мауна. И с беспечностью юности добавила: — Но, в любом случае, всё наладится. Думаю, сёстры отправят Амаю на долгий отдых. Это против обычной практики… Но обстоятельства особенны. Я заменю её здесь, так мне обещали… точнее, так мне сказали, что так может быть, что так может быть. Чтобы Амая могла спокойно уехать. Сир сможет поехать с нею?

— Эм… Посмотрю, что можно сделать, блистательная. Спасибо, что львица поделилась, я не знал, — заинтересовался он, всерьёз.

— Только — умоляю — это только между нами.

— Естественно, безусловно. Значит, блистательная Ваалу-Мауна останется здесь, в обители? — рассматривал он её.

— Да, вполне возможно, пока Амая будет отдыхать. Это хороший выход. После моего Приятия, или даже до него.

— А когда оно будет? — и дальше рассматривал он её.

— Ой, это волнительно… Ещё точно не знаю. Думаю, скоро. Пусть сир… — Мауна хотела сказать, в канве разговора, «…обнимет Амаю», но не смогла. Ну же. Скажи это. Ладно, скажи «…поговорит с Амаей». Или… Или…

Замолчала. Сир Каррис не очень наблюдал за борьбой Мауны. Он прекратил на неё глядеть, тёр подбородок и думал.

— А вот и наша Амая, — чуть повеселел он. — Садись, любимая, — дал ей руку, не вставая, та покорно прошлась круг диванчика и села подле него. Они, после еле заметной неловкости, лизнулись.

Есть такое выражение, его любят в Андарии, Яамри, иных старых прайдах: «слишком зол, чтобы умереть». Мауна пришла в ярость. Было как бы ничего, но её привело в неистовство именно «любимая». Она теперь на всю жизнь возненавидела это слово. Чтоб скрыться и занять себя, держать кровь в холоде, молча налила себе ещё настойки и выпила — уже без разницы, и так эмпатия скушала силы на несколько ночей.

Её переполнил шум ненависти; как можно, Амаю, её, трогательную? Если у тебя есть жажда обладания львицей, то, наверное, должно же быть чувство защиты, желание оградить от всяких абсурдных обстоятельств и злых вещей, вроде всяких учениц что-де там «приехали следить», не так ли? Почему он прямо там не врезал Мауне по её наивно-наглой морде, не считаясь с последствиями и возможными смертями, как это и должно льву? Львы настолько сильнее львиц, что могут скрутить их в жалкий комок и делать, что вздумается, Мауна знает: однажды, когда она приехала к родителям в летнюю резиденцию, то был и самый старший брат (тот самый, в Легате), и дурачась, сделал это с нею, и именно тогда Мауна поняла, что если лев захочет — действительно захочет — что-то сделать с тобой, то он это сделает, и ничего тебе не поможет.

Ваал, какие у неё дурацкие вопросы, и ещё более дурацкие исходные.

— О, ничего себе, вы, вижу, беседуете. Я-то думаю… Ой, не-не, — сказала Амая, увидев, что Каррис пытается налить и ей. Закурила, отставив кисет на стол, луч взгляда то на любовника, то на ученицу, туда-сюда. — Эм, это, Мауна, как проехалась? Ты себе, — показала на свою мордашку, — всю тентушь растёрла.

— Ой.

И дальше, старательно утираясь многострадальной салфеткой, что стала вся черна, Мауна излила Амае историю с трансцендентной уточкой, глядя ей в глаза. Да, представляешь, хаману в грязи. У неё был такой клювик. Мауна улыбалась, много, и Амая никак не перебивала, лишь затягивалась, прижимая уши — она никогда не видела, чтобы Мауна столько улыбалась. Каррис искоса поглядывал на Амаю, или в сторону, но не на Мауну. Излившись всем этим, Мауна ушла под тем ясным предлогом, что ей нужно переоблачиться.