Страшная сила (гет)

Тилли поднялась наверх по ступенькам, вся дрожа, и прислонилась к стене, пытаясь перевести дух. Слова Хисстэрийи слишком сильно напугали её. Феечка не знала, как всё это понимать.

"Через не хочу? Через не могу? Я и так делаю всё через не хочу! Зачем она меня об этом ещё и просит?! А может быть, Хисстэрийя знает, что должно что-то случиться? Если я откажусь это делать... меня саму ждёт наказание? Я не хочу никому делать больно! Они все такие хорошие... особенно эти две девочки! Они просто не понимают, почему я не могу быть заодно с ними! Я не могу предать господина Ляпуса, как не могу и остановить его. Или... если я не вызовусь наказать их сама, вызовется кто-то другой, и тогда их накажут сильнее, чем это могу сделать я? Хисстэрийя знает, что я не хочу причинять им вреда. Точно знает. Дело в этом. Лучше я, чем кто-то, кому никого не жаль. Наверное, так..."

Тилли вздохнула и обхватила себя за плечи, пытаясь взять себя в руки. Вдруг чья-то мягкая ладонь легла ей на волосы, неумело приласкав. Охваченная тревогой, девушка и не слышала, как Ляпус подошёл к ней.

— Моя прелестница опять чем-то напугана!.. — он покачал головой, грустно улыбаясь. — Что случилось, Тилли? Пленники угрожали тебе?

— Н-нет... не угрожали, — фея подняла на Ляпуса настороженный взгляд. — Честное слово!

— Какие на редкость воспитанные пленники! — Великий Злодей счёл это хорошей шуткой. — Тогда что же? Ты тоже наступила на одну из этих ловушек? Или боишься наступить? Я же велел их убрать, все до единой! Не бойся! — Ляпус ободряюще улыбнулся Тилли, но она вдруг почувствовала, что его попытка успокоить её — сродни издевательству. Не потому что Ляпус хотел посмеяться над ней, вовсе нет. И всё же несчастной феечке стало ещё больше не по себе.

— Нет... — выдавила она из себя. — Я не боюсь ловушек, господин Ляпус.

"Ты не захочешь знать, чего я боюсь. Ну зачем, зачем ты так жесток?!" — с отчаянием подумала Тилли про себя.

— Не боишься? Ну вот и хорошо. А вот я, признаться, всё ещё боюсь... — вздохнул Ляпус и как-то сразу притих и посерьёзнел. — Знаешь, мне до сих пор как-то не по себе, особенно когда вокруг так темно. Я не знаю, смогу ли я теперь уснуть ночью, не увижу ли я опять... то, что показал мне сгусток кошмара, когда я случайно наступил на него! Темнота окутала меня перед тем, как показать... — он оборвал себя, не желая в порыве волнения проговориться, что именно там увидел. — Как ты думаешь, мне стоит оставить свечи гореть всю ночь?

— Оставьте свечи гореть, если вам так будет легче, — кивнула Тилли.

— Придётся. Но будет ли мне легче? Этой ночью мне не будет покоя до самого утра, я уверен. Мне чудится, будто всё, что может мне сейчас угрожать, незаметно обступит меня со всех сторон! — было видно, что Ляпус действительно боится, так боится, что больше не может об этом молчать. — Вдруг пленники выберутся и свяжут меня? Вдруг рядом ходят ещё предатели? Вдруг я буду кричать во сне, и кто-то прибежит, услышит, поймёт, что меня напугало? Они же используют это против меня! И я не успею вовремя понять, что происходит!.. — домовой схватился за голову, запустив пальцы в косматые кудри, и покачал головой. С минуту он переводил дыхание, стараясь справиться с одолевшей его паникой и найти хоть какой-то выход, после чего опять заговорил. — Вот что, Тилли: не уходи сегодня к себе. Останься со мной, мне страшно засыпать одному. Спой мне колыбельную перед сном. Ты ведь можешь, у тебя такой нежный голос... А потом следи, чтобы никто не проник в мои покои. Если вдруг что-то услышишь — разбуди меня, поняла?

— Поняла, — кивнула феечка. — Так и сделаю. Я никого не пущу к вам, господин Ляпус. Я могу наложить защитные чары. Я правда могу! Я научилась! — принялась она горячо уверять его. — Я по ночам тренировалась, чтобы при случае защитить вас! Я могу поставить звуконепроницаемую сеть вокруг ваших покоев, и тогда, даже если вы будете кричать во сне, никакой враг этого не услышит. Мне сделать это?

— Да ты что, правда умеешь?! — изумился Великий Злодей. — Тилли, ты просто настоящая волшебница! Это же очень хорошо, что ты такому научилась! Конечно, поставь эту сеть, это же то, что нужно! Чтобы никто не подслушал — ни как я начну кричать во сне, ни как ты будешь петь для меня. Ты споёшь только для меня. Не хочу, чтобы кто-то ещё услышал, — ревниво заявил он. — Ты ведь сделаешь всё это для меня, моя чудесная фея? — Тилли слегка кивнула, а Ляпус обнял её за плечи. — Милая, славная моя девочка, прости меня... Я так недооценивал тебя в последнее время, я не замечал, что ты так стараешься ради меня!.. А мне ведь даже киса говорила, что Печенюшкин с Лизой попали в какую-то ловушку! Так это ты их задержала?

— Да. Но тогда у меня получилось не слишком удачно, — вздохнула фея. — Нет, не волнуйтесь, господин Ляпус, я сейчас могу гораздо лучше! Звуконепроницаемая сеть делается и по-другому, и я смогу сплести её для вас. Она будет прочная, красивая и продержится всю ночь, если вам так будет угодно.

— Отлично, — Ляпус проследовал к своим покоям, следя, чтобы Тилли не отставала. Добравшись, он учтиво пропустил её вперёд себя, после чего закрыл дверь и зажёг свечи. — Плети свою звуконепроницаемую сеть, пока я переодеваюсь. Успеешь?

— Попробую успеть, — осторожно ответила Тилли, отвернулась к двери и начала водить пальчиком в воздухе, проводя сверкающую тонкую линию. Затем — другим пальчиком, новую линию поперёк первой. И ещё, и ещё... Нити, похожие на паутину, начали разрастаться, опутывая пространство за пару сантиметров от двери, параллельно ей, а затем и вдоль стен, возводя как бы вторую стену, воздушную и блестящую. Выглядело всё это так волшебно и красиво, что Ляпус, уже сняв свой плащ и парадный чёрный камзол, чуть было не забыл надеть ночную рубашку, залюбовавшись сверкающей паутинкой, украшавшей теперь его спальню.

— Уютно и со вкусом! — похвалил он работу феи, ложась в кровать. — Теперь и впрямь снаружи никто ничего не услышит?

— Да, Ваше Капюшонство. В замке никто ничего не услышит и не сможет сейчас пробраться сюда через дверь, — уточнила она. — Открыты только окна — это чтобы вам было слышно, если вдруг что-то произойдёт снаружи, не в замке, а со стороны улицы.

— Например, если утром народ устроит торжественное шествие в честь моей победы, будет кричать "ура!" и отстукивать в барабаны марш? — сразу представил Ляпус. — Что ж, это можно будет и послушать. Но сейчас я хочу послушать нечто совсем другое. Сядь рядом, — домовой указал на пол возле своей кровати, — и спой мне что-нибудь медленное, тихое, успокаивающее.

Тилли, кивнув, примостилась у кровати, обхватив себя руками, вздохнула — и затянула протяжную колыбельную, подбирая слова прямо на ходу:

Тихая мягкая ночь опустилась кругом,

Сон и покой до утра принесла в каждый дом...

Только не спит повелитель волшебной страны —

Душу терзают тревоги и страшные сны...

Ты засыпай, не тревожься и глазки закрой...

В эту нелёгкую ночь буду рядом с тобой,

Чтоб до утра неспокойный твой сон охранять,

Песенкой нежною страхи твои отгонять...

Ляпус приготовился, было, заслушаться и забыться, наслаждаясь этим нежным пением. Но почему-то голос феи никак не хотел сочетаться с настроением песни — звучал устало, равнодушно и бессмысленно, как будто мысли Тилли были в этот момент где-то совсем далеко. Как будто она ждала, чтобы слова поскорее закончились. Ляпусу становилось всё больше не по себе, и он уже собрался, было, велеть Тилли перестать петь, как вдруг её голос сам оборвался. Со скрипом, как у заводной музыкальной игрушки, которая сломалась.

Тилли чувствовала, как её грудь сдавливает от горькой обиды, и ком в горле всё сильнее мешает ей петь. Ей всю ночь предстояло просидеть на полу, не имея возможности отдохнуть, как прежде, в своей комнате. Великому Злодею, правителю всей Фантазильи, стало страшно спать одному и понадобилась игрушка в постель для успокоения. Точнее, даже не в постель, а куда-то вниз, туда же, куда ставят обувь и бросают несвежие носки — туда, где она не будет мешать. Всю ночь на полу и не беспокоить Ляпуса, а наутро — наказывать несчастных пленников, которые просто хотели вернуть в Фантазилью свободу и радость. Киса знает, что делать, хоть её советы и кажутся страшными. Хотелось в это верить. Хотелось бежать к ней, чтобы вновь услышать что-нибудь ободряющее, дающее надежду. Но киса тоже в тюрьме. Да и нельзя к ней бежать, Ляпус не позволит. Тилли замолчала, почувствовав, что ещё секунда — и она просто разрыдается.

— Что такое, Тилли? Ты... не хочешь петь для меня? — раздался сверху разочарованный голос Ляпуса.

— Не получается, — выдавила из себя фея.

— Почему не получается? Ты устала? — это прозвучало вроде бы чутко и предупредительно, но как знать — вдруг эта мягкость в голосе обманчива, и за неверный ответ её господин рассердится?

— Устала... — повторила Тилли, стараясь, чтобы голос не дрожал от с трудом сдерживаемых слёз.

— Ну тогда не пой больше, раз устала, — разрешил Ляпус.

"Не сердится! — облегчение нахлынуло, заставив её почти размякнуть от слёз. — Не заметил..." — и трудно понять, то ли оно и хорошо, что ничего не заметил, то ли теперь ещё больше жаль себя.

— Больше не буду, — прошептала Тилли, вновь обхватив себя руками и стараясь успокоиться. Ляпус не видит, что она не только устала, что ей обидно, что ей тоже очень плохо сейчас! Он может видеть только себя!

— Ты вся дрожишь, — вдруг заметил домовой. — Тебе опять холодно? Вот, возьми, — он бросил Тилли подушку, которых на кровати было несколько. Тилли мельком отметила, что это та же самая подушка, на которой она очнулась в тот день, когда, потеряв сознание, забыла, как Ляпус только что напугал её. — Присядь на неё или прикройся ею, так тебе будет теплее.

— Спасибо, господин Ляпус... Спокойной вам ночи, — девушка села на подушку, прислонившись спиной к кровати, и опустила голову на колени, стараясь отрешиться, прийти в спокойно-равнодушное состояние и больше не плакать. Капризному домовому не понравится, если она опять будет плакать. Он будет раздосадован тем, что опять придётся утешать её. Утешить утешит, но будет так недоволен и нетерпелив, что тут же доведёт её снова. А Тилли так хотелось, чтобы Ляпус просто пожалел её и не сердился — на неё или на себя? — за это. Нет, нет, не думать об этом, не надо! От таких мыслей становится только ещё больнее! Ляпус не хочет быть добрым и понимающим, его злит, когда приходится... Не думать. Не вспоминать ничего. Он злодей. Пора к этому привыкнуть.

— Знаешь, Тилли, я сейчас понял, что от страха принял неверное решение, — вдруг негромко и задумчиво сказал Ляпус. — Пожалуй, не нужно было просить тебя ставить эту звуконепроницаемую сеть. Если кто-то из врагов вдруг на свободе и готовит мне удар — он может знать, как обойти защиту, может пробраться в окно, наконец, и напасть на меня — а я даже не смогу позвать стражу, меня никто не услышит. Что-то я не подумал об этом сразу, совсем от страха мысли спутались. Можно убрать сеть прямо сейчас? Если да, то убери её.

— Да, Ваше Капюшонство, как скажете, — Тилли поднялась и принялась делать пальчиком разрезающие движения. Лоскуты сверкающей паутинки опали на пол и начали потихоньку таять. — Всё, теперь её нет, а остатки исчезнут за пару часов, — сухо оповестила фея и села обратно.

— Спасибо, Тилли. Ты старалась ради меня, — Ляпус небрежно погладил её по голове, а затем устроился на кровати поудобнее. — Хоть эта сеть и не так полезна, как мне показалось, но выглядела она красиво! Теперь я вижу, что ты умеешь. Отдыхай пока. Если я буду кричать во сне — разбуди меня.

— Да, господин Ляпус. Разбужу вас.

"Но что будет, если я сама засну и буду кричать во сне? — обеспокоенно и с некоторой обидой подумала Тилли. — Нет, мне нельзя. Я не буду засыпать".

Огромный зал вокруг, роскошный — и пустой. Все скрылись с глаз Великого Злодея, чтобы не беспокоить его. В окна почти не пробивался свет, тускло блестели подлокотники трона и золотистые кисточки бахромы на шторах. Тишину, уже начинающую угнетать, вдруг нарушили негромкие, осторожные шаги. Свечи, горевшие в полумраке зала, выхватили тоненький светлый силуэт в лёгком платьице. Хорошенькая фея склонила белокурую головку, и её голосок зазвучал еле слышно:

— Я к вашим услугам, господин Ляпус. Зачем я вам на этот раз понадобилась?

Ляпус резко схватил Тилли и затряс её. Он был очень рассержен.

— Отвечай мне!!

— Я вас слушаю... Ваше Капюшонство, — безучастно произнесла феечка. Казалось, ей было всё равно, что он делает с ней, даже во взгляде её не было страха, только какая-то обречённость.

— Почему ты так себя ведёшь? — Великий Злодей пристально, испытующе смотрел ей в лицо. — Ты что, издеваешься надо мной?!

— Ваше Капюшонство, это невозможно, — Тилли недоуменно пожала плечами. — Вы же повелеваете мной. Я делаю только то, что вы позволите мне. Разве вы позволите мне над вами издеваться?

— Тогда что же это?! Почему... ты всем своим видом показываешь, что не любишь меня?! — выпалил, наконец, Ляпус то, что так не давало ему покоя. — Что я противен тебе! Ты не улыбаешься мне и не поёшь — так, как можешь, от всей души. Словно тебе не хочется этого делать именно для меня, словно в твоей душе для меня нет места. Ты не стараешься меня чем-нибудь порадовать... — Ляпус отпустил феечку, смягчившись. В его голосе звучала уже не злость, а неприкрытая горечь и тоска. — Ты похожа на тень, на привидение... Или на куклу, вроде тех, что я делал — такая же безжизненная и холодная. А я помню тебя другой. Ты была весёлая, звонкая, словно светилась изнутри! — маленький домовой взял нежные ручки милой феи в свои и погладил их, тихо вздохнув. — Твоя улыбка согревала как весеннее солнышко, твой смех разгонял любые невесёлые мысли, а когда ты пела — твой голос ласкал душу и сердце... Твой лучистый взгляд... мне никогда не забыть его. Помнишь, как я писал тебе, а ты смеялась? Ты ведь не знала, что "твой до посинения" означает, что я буду любить тебя до самой смерти, пока не обращусь в синий мох. Ты не знала, ты смеялась, а я тогда обиделся на тебя. Только потом я понял, что ты не хотела меня обидеть. Но теперь ты меня и впрямь обижаешь. Почему ты так изменилась? Я не приказывал тебе этого! Почему ты перестала быть весёлой, ласковой и живой?

Тилли слушала Ляпуса, не перебивая, не сопротивляясь, не отнимая дрожащих рук, и из глаз её текли слёзы. Точно она всё помнила и была крайне растрогана его искренним признанием. Но услышав последние слова Ляпуса, юная фея вдруг помрачнела.

— Потому что вы своей властью губите всё живое, Ваше Капюшонство, — с горечью ответила она, качая головой. — Ваше тёмное могущество затмило свет, отняло у всех надежду... Кто может радоваться и петь посреди торжества зла, ужаса и боли? Вам никто не может радоваться... Вас нельзя любить, вас можно только бояться, господин Ляпус, — жёстко закончила Тилли, и взгляд её был очень печальным. Ляпус почувствовал себя так, будто ему вонзили нож в сердце.

— Я не хочу этого! — закричал он. — Я не хочу, чтобы ты... — внезапно Ляпус проснулся, резко сел в кровати и схватился за голову, застонав. Его колотила сильная дрожь. Вокруг было ещё темно и не время вставать.

Тилли всё ещё была рядом и не спала — сидела на полу, примостившись к кровати Ляпуса, и охраняла его сон, как он ей и сказал. Увидев, в каком волнении проснулся её повелитель, фея невольно потянулась к нему, и её сердце сжалось от сочувствия. Ей так и хотелось спросить его, что случилось, обнять и успокоить, погладить по кудрявой голове и сказать, что ему нечего бояться. Но Тилли не могла позволить себе такую вольность — слишком боялась она, что Ляпус рассердится на неё, ведь он не терпел, когда кто-то прикасался к нему без разрешения. Девушка потупилась и затаила дыхание, чтобы не смутить и без того разнервничавшегося домового.

Ляпус повернулся, ища её взглядом в темноте:

— Тилли, ты ещё здесь? Скажи мне что-нибудь.

— Что сказать, господин Ляпус? — осторожно уточнила феечка.

— Хоть что-нибудь... Поговори со мной. Я прошу тебя... — его голос звучал так непривычно кротко, тихо и мягко, что Тилли на минуту вдруг поверила, что Ляпус действительно не опасен ей сейчас. Не грозный повелитель — маленький, трогательный домовой, которому очень одиноко и страшно. Тилли нащупала его протянутую руку и осмелилась слегка погладить дрожащие пальцы, пытаясь его успокоить.

— О чём мне с тобой поговорить? — нежно и сочувственно спросила она, вспомнив, как Ляпус просил, чтобы она обращалась к нему на "ты". — Бедненький Ляпус, я вижу, как тебе страшно... — фея продолжала гладить его по руке. — Тебе приснился очень плохой сон, да?

— Очень... плохой... сон, — медленно повторил Ляпус. Он был совершенно потрясён. — А я был прав, когда написал тебе, что ты тоже меня любишь! — он приподнялся, взяв руку Тилли в свою, и, приблизившись к ней так, что девушка слышала его сбившееся дыхание, взволнованно прошептал: — Ты осталась со мной, потому что ты меня любишь, а не потому что я твой господин!

— А тебя можно любить? — снова осторожно и тихо спросила феечка. Ей хотелось знать наверняка — действительно ли не стоит бояться и сдерживать себя, когда хочется показать свою симпатию и нежность? Ведь она по-прежнему не могла ничего делать без указания или позволения Ляпуса. Пусть только он ей скажет, что можно...

Увы! Вновь промелькнувшая испуганная нотка в её голосе отчего-то напомнила Великому Злодею то, что не далее как пару минут назад он услышал во сне: "Кто может радоваться и петь посреди торжества зла, ужаса и боли? Вам никто не может радоваться... Вас нельзя любить, вас можно только бояться, господин Ляпус".

— Так значит... всё-таки нельзя, — внезапно упавшим голосом скорее признал он, чем спросил, медленно выпуская руку Тилли. — Меня можно только бояться, правильно? Только бояться! Проклятая киса, она заморочила мне голову! — Ляпус распалялся всё сильнее, не отдавая себе отчёта, на что он так злится. — Я же Великий Злодей, я собираюсь утвердить в Фантазилье и на Земле царство зла и ужаса! Какая тут ещё любовь?! Только магия, только обман... только страх... — закончил он шёпотом, качая головой.

Тилли вся дрожала, не понимая, чем вызвана столь резкая перемена в настроении Ляпуса. Должно быть, после двух кошмаров за один день нервы у него вконец расстроены, думалось ей. На всякий случай феечка решила извиниться.

— Простите меня, господин Ляпус. Если что-то не так — я не хотела вас сердить!

— Уходи... — мрачно бросил домовой. — Можешь отдохнуть, я разрешаю тебе провести остаток ночи в своей комнате. Только оставь меня!

— К-как скажете... — Тилли еле сдержалась, чтобы не разрыдаться прямо у него на глазах, а потому поспешно выбежала из его покоев. Ей было страшно и больно от того, как Ляпус будто поманил её к себе, дал ей надежду — и тут же оттолкнул, снова зачем-то вспомнив, что он злодей. Но ведь он просил её побыть рядом! А когда Ляпус понял, что она, Тилли, любит его — в его голосе звучало такое... ликование? Почему нельзя было понять по его обрадованному тону, что можно, можно его любить — и не спрашивать разрешения?! Тилли всхлипнула, но постаралась взять себя в руки. Она докажет Ляпусу свою любовь и верность... Она накажет тех, кто угрожал ему. Она будет делать то, что он ХОЧЕТ, а не только то, что он приказывает ей! Кровь похолодела от этой мысли. Феечка, поёжившись, отошла к окну и, вглядываясь в звёздное небо, предалась мрачным размышлениям. Ей предстояло решить, ЧТО она будет делать утром.

А Ляпус меж тем, прогнав Тилли и оставшись один, отвернулся к стене и долго смотрел невидящим взором в темноту, кусая губы. Ему было так плохо, так горько, что хотелось плакать.

"Неужели ваше самолюбие нисколько не задевает то обстоятельство, что вас не любят? Ведь власть, основанная на любви, гораздо сильнее и прочнее, чем та, что держится на страхе или на действии колдовских средств! Понимаете?!" — крутилось у Ляпуса в голове. И всё больше он понимал: власть — отдельно, любовь — отдельно. Не путать одно с другим.

— Я всё равно хочу, чтобы ты меня любила... — одними губами прошептал Ляпус, вспомнив нежное прикосновение руки Тилли к его руке, ласковый голосок, почти совсем такой же, как когда-то... Почти прежняя Тилли! И он сам прогнал её, испугавшись, что его сон повторится наяву. А мог бы не поддаваться кошмару, не отталкивать свою милую феечку... не выпускать её руку — лишь сжать нежнее — и сказать, что её любовь очень-очень ему нужна!.. Мысль об этом заставила злосчастного домового почувствовать укол острой боли в сердце и солёный привкус непрошеных слёз. Ляпус обхватил себя руками, возвращая самообладание и усилием воли заставляя себя прекратить думать о том, чего всё-таки не произошло. Хватит, хватит растравливать душу! Это ведёт лишь к слабости, а ему сейчас нужна сила! Он не будет больше верить в этот ужасный сон и принимать его близко к сердцу. Он ещё найдёт способ заставить Тилли любить его. Он обязательно извинится утром за то, что обидел её, подарит ей что-то, что порадует прелестную фею и заставит улыбаться ему... улыбаться ему одному! Он, конечно, найдёт способ, ведь для него, Ляпуса Великого, нет ничего невозможного... Но сперва — решить судьбу пленников. Сделать всё, чтобы они никогда больше не были опасны ему. Это не терпит отлагательства. Следует подумать, какое наказание уготовить каждому из них... Погрузившись в фантазии о наказаниях, Ляпус незаметно для себя наконец-то и заснул.