Последнее испытание, или Тайны рода Малфоев (гет)

Первым моим порывом было вытащить палочку, наложить заклятие забвения на Адель и её отца и трансгрессировать с сыном в Малфуа. Но только первым. Затем я начала рассуждать. Раз отец Адель знал мою фамилию по мужу, значит, он волшебник, причём волшебник, следящий за тем, что происходит за пределами Франции. Поместье было большим, но раз хозяин дома жил весьма уединённо, значит, в поместье наверняка используются чары. Возможно, и защита от трансгрессии. И в таком случае трансгрессировать было бы бессмысленно даже пытаться. Ворота за моей спиной закрыты, но кто знает, не наложено ли на них какое-нибудь специальное заклинание, не позволяющее открыть их с помощью обычного отпирающего? Кроме того, следовало узнать, откуда хозяин дома знает меня. И разобраться ещё в одной странности, которая просто парализовала меня, едва господин Оберон на меня взглянул: мне показалось, что рядом со мной находится Люциус. Мысль, конечно же, абсурдная, потому что господин Оберон ничем на Люциуса не походил: и ростом пониже, и волосы темнее, да и одежда и причёска маггловские. Но ощущение, что я оказалась рядом с любимым человеком, было таким всепоглощающим, что у меня даже дыхание перехватило.

Справившись с волнением, я сказала:

— Прошу прощения, но, кажется, мы не знакомы?

— Нет, лично мы не знакомы, — с улыбкой подтвердил он. — Но я был одним из тех счастливчиков, которые приезжали в Хогвартс из Шармбатона на Турнир трёх волшебиков. Вы тогда произвели впечатление на всех старшекурсников, появившись на Святочном балу с Виктором Крамом.

— Да, думаю, на моём месте тогда мечтали оказаться многие девушки, — усмехнулась я.

— Простите, мадам, я не совсем удачно сделал комплимент. Я хотел сказать, что вы были очень красивы — настолько, что многие юноши хотели бы оказаться на месте Крама. — Комплимент получился достаточно изящным и неожиданно для меня мне понравился, поэтому я улыбнулась. — А потом я был на приёме в министерстве в Великобритании, на котором вы впервые появились вместе с вашем мужем как супруги. И я помню, что моё внимание вы привлекли так же, как и в первый раз, когда я увидел вас на Святочном балу.

— Папа, а ты знаешь тётю Катрин? — привлекла к себе внимание Адель.

— Нет, моя красавица, не знаю. Но оказывается, раньше мы всё же встречались. Так почему ты потерялась в лесу?

— Я... я хотела навестить маму, — смутившись, тихо сказала малышка. — Но Белая дама меня не пустила. Я побежала от неё, а она поплыла за мной. Мне стало страшно, и я захотела убежать от неё. Я побежала в лес. А потом потерялась.

— Белая дама — это призрак, живущий в нашем доме, — пояснил господин Оберон, беря на руки Адель и прижимая её к себе. — Прошу прощения, мадам, я так беспокоился за дочь, что сейчас просто забыл о правилах гостеприимства. Я перед вами в долгу, поэтому самое малое, чем я могу вас отблагодарить — это предложить вам ужин. Прошу вас, составьте нам с дочерью компанию.

Если бы не моё желание понять, кто такой господин Оберон и насколько мне нужно его опасаться, я обязательно отказалась бы, даже невзирая на красноречивый взгляд сына, которому явно понравилось играть с Адель. Согласившись на предложение хозяина дома, я последовала за господином Обероном, незаметно проверив на всякий случай палочку.

— Кстати, меня зовут Рауль, — представился господин Оберон. — Учитывая, что мы с вами почти ровесники, предлагаю перейти на менее официальное обращение.

— Гермиона, — ответила я. Раз Рауль знал моё настоящее имя, лгать означало вызвать лишние подозрения, поэтому я решила быть правдивой настолько, насколько могла себе позволить.

Я даже не представляла, что так соскучилась по общению с людьми, по обычной, почти ни к чему не обязывающей светской беседе. Почти всё моё время занимал Лайнус и мысли об оставленной семье. Довольно частым гостем в Малфуа была Маргарет. С Гарри, Роном и Джинни мы общались с помощью сквозных зеркал по нескольку раз в неделю, оба друга старались навещать меня хотя бы раз в два-три месяца, когда по отдельности, когда одновременно. Иногда я ездила в Руан по делам магазина, однако, как я уже говорила, управление магазином не требовало активного участия с моей стороны, так что общение с магглами для меня тоже оказалось сведено к минимуму. Впрочем, я по-прежнему не принадлежала к их миру — я знала, что в нём происходит, но не жила его проблемами. Наверное, ещё и поэтому ужин в компании Рауля Оберона был мне особенно приятен — Рауль был частью моего мира, но при этом ничего не знал о моей жизни. И впервые за долгие месяцы в моём окружении появился человек, с которым можно было поговорить не обо мне.

Я выразила удивление тем, что в маггловской деревне обнаружилось поместье волшебников, на что Рауль рассказал, что его семья живёт в этой местности уже не один век. Поколение за поколением Обероны поддерживали репутацию отшельников, общаясь с местными жителями ровно столько, чтобы не вызывать у них подозрений. Всё хозяйство вела одна-единственная эльфийка, старая настолько, что я невольно сравнила её с Мири.

— А ваша супруга? — поинтересовалась я.

— Она... больна, — с небольшой заминкой ответил Рауль.

— Простите, — сказала я, увидев, что больше об этом он говорить не хочет.

— Ничего страшного, — вежливо ответил он. — Дело в том, что я часто уезжаю по делам. Наша домовиха, Эльсэ, всегда прекрасно присматривала и за моей женой, и за дочерью. А Белая дама — призрак нашего дома. Её всегда считали кем-то вроде ангела-хранителя в нашей семье. То, что сегодня она напугала Адель, для меня настолько невероятно, что я не знаю даже, что сказать. Когда Эльсэ поняла, что Адель исчезла, она бросилась её искать. Однако оставить мою жену без присмотра она тоже не могла. Страшно подумать, сколько раз сегодня она трансгрессировала из поместья в лес и обратно. Я чуть с ума не сошёл, когда вернулся и Эльсэ сообщила, что Адель пропала. Я уже собрался было обратиться в министерство за помощью в поисках дочери, но тут как раз появились вы. Я перед вами в неоплатном долгу и буду рад, если смогу хоть как-то отблагодарить вас.

С полминуты я раздумывала, но затем решилась:

— Рауль, в таких случаях принято говорить, что на моём месте так поступил бы каждый и не нужно благодарности. Но я, пожалуй, попрошу вас кое о чём.

— Сделаю всё, что в моих силах, — заверил он.

— Я попрошу вас никому не говорить о том, что вы меня встретили. Меня и моего сына.

Уголок губ Рауля едва заметно дёрнулся, и вновь я подумала о том, насколько он напоминает мне Люциуса. Весь вечер я наблюдала за хозяином дома и невольно сравнивала его с мужем: то жест, то поворот, то улыбка Рауля напоминали мне о Люциусе. Но самым странным был его взгляд: когда я встречалась глазами с хозяином дома, мне казалось, что на меня смотрит Люциус.

— Я думал, что мне показалось, — сказал Рауль.

— Показалось что? — настороженно спросила я.

— Весь вечер вы смотрели на меня таким взглядом, словно раздумывали, наложить на меня заклинание или нет. Предполагаю, раздумывали вы над заклятием забвения.

— Так и есть, — не стала я лукавить.

— И простое обещание, я так понимаю, вас вряд ли устроит?

— Дать мне непреложный обет я вас, конечно, просить не буду. Но хотелось бы услышать что-то более существенное, — подтвердила я.

Ни слова не говоря, быстрым движением Рауль достал палочку и столь же быстро рассёк себе кожу на внутренней стороне запястья.

— Клянусь, что до тех пор, пока вы скрываете местонахождение своё и своего сына, об этом буду молчать и я, — сказал он и заживил ранку.

Поступок Рауля оказался настолько неожиданным, что с минуту я не могла вымолвить ни слова. Клятва на крови — не непреложный обет, и смертью её нарушение не каралось. Но наказание за нарушение этой клятвы было всё же достаточно тяжёлым: несколько лет человека преследовали неудачи. Кроме того, эта магия граничила уже с применением тёмной, поэтому не каждый волшебник мог решиться дать такую клятву. В любом случае, такой поступок требовал большого мужества и означал только одно: давший клятву сделает всё возможное и невозможное, чтобы её сдержать.

— Благодарю вас, — с чувством сказала я и встала.

— Гермиона, — остановил меня Рауль. — Могу я попросить вас кое о чём?

— Попросить можете, — улыбнулась я, — но я не могу обещать, что выполню вашу просьбу.

— Я всего лишь хотел предложить вам навещать нас с дочерью. Как вы сами видите, живём мы уединённо. Адель общается только со мной и Эльсэ. Я читал про вас в английских газетах, про ваше внезапное исчезновение. Раз вы скрываетесь, значит, тоже живёте уединённо, и вашему сыну, думаю, тоже не хватает общения. Посмотрите, как они сегодня играли с Адель. Да и мне наша беседа доставила огромное удовольствие. Поэтому я предлагаю вам продолжить наше знакомство.

— С удовольствием, — согласилась я.

Так раза два в неделю мы с Лайнусом стали приезжать в гости к Оберонам. К слову, трансгрессию малыш не очень любил, и я его понимала: при трансгрессии всё тело сдавливало так, что невозможно было вздохнуть, и для маленького ребёнка это было, безусловно, очень неприятно. Он стойко переносил трансгрессию, если без неё было не обойтись, но перед каждой поездкой куда-либо обязательно спрашивал, поедем ли мы на машине. Откуда взялась эта любовь к автомобилям, я не знаю. Возможно, это было следствием влияния Рона: каждый раз, когда Рон приезжал к нам, он обязательно подолгу катал Лайнуса. Удивительным для меня оказалось и пристрастие Рона к автомобилям. Поначалу я думала, что мой друг в какой-то степени унаследовал от отца любовь к изобретениям магглов, но нет — Рона интересовали только машины. И скорее всего, именно он увлёк ими и моего сына. Я этому не препятствовала, но временами меня посещали тревожные мысли о том, что если так будет продолжаться и дальше, то эта любовь к машинам обязательно вызовет недовольство Люциуса, когда Лайнус отправится к нему, и о том, что это может стать причиной непонимания между отцом и сыном. Однако эти мысли я пока отгоняла: как бы там ни было, но до одиннадцатилетия Лайнуса было ещё очень далеко, а значит, у меня будет ещё время придумать, как решить эту проблему.

Каждый наш приезд в поместье Оберонов оборачивался незабываемым времяпрепровождением. Рауль придумывал новые игры, в которые играли не только малыши, но и мы с ним.

— Я поражаюсь твоему терпению, — сказала я ему однажды. К тому времени мы уже перешли на «ты». — У меня не хватает сил столько времени играть с Лайнусом, уж на что я выносливый человек.

— Это потому, что я всегда считал, что у меня в моём возрасте не будет ребёнка.

— Как это? — удивилась я.

— Видишь ли... в нашей семье есть одна странность. Какое-то проклятие, с которым мы ничего не можем сделать. Это трудно объяснить, но в каждом третьем поколении жена волшебника из нашего рода впадает в состояние, напоминающее летаргический сон. — Я непонимающе смотрела на него, и он продолжил: — Говорю же, это трудно объяснить. Почему-то это проклятье связывают с появлением в нашем доме Белой дамы — вроде бы после её появления оно и начало действовать. Однако я в это не очень верю — я говорил, что она всегда считалась кем-то вроде ангела-хранителя нашей семьи. Если разбить все поколения нашего рода по три, то я как раз последний в очередной тройке. То есть, я ещё с детства знал, какая участь постигнет мою жену, поэтому решил жениться и обзавестись наследником как можно позже. Мама, когда ещё была жива, не могла понять моих мотивов. А я всего лишь считал себя не вправе обрекать на такую участь женщину, которая подарит мне ребёнка. Но потом я встретил Элен. Наш роман длился несколько лет, но делать ей предложение я не спешил. Когда, наконец, она не выдержала и сказала, что хочет иметь семью, я рассказал ей о проклятье. Она из семьи магглов, поэтому о том, что я волшебник, я тогда рассказывать ей не стал. Думаю, она просто решила, что я увидел какую-то закономерность в своей семье и считаю, что так оно должно быть и дальше. Знаешь, примерно как некоторые женщины считают, что что бы они ни делали, выйти замуж раньше тридцати лет они не смогут, потому что все женщины в их семье выходили замуж после тридцати? — Я кивнула в знак того, что поняла, о чём он говорит. — До сих пор дословно помню, что она мне ответила, помню её взгляд и интонацию. Она сказала: «Уж лучше быть полумёртвой рядом с тобой, чем живой вдали от тебя». Мы поженились и прожили вместе два года. Я уже начал заражаться её убеждённостью, что никакого проклятья нет. Адель исполнилось три месяца, а на следующий день Элен... слегла. С тех пор прошло почти четыре года, — закончил он свой рассказ. — Не представляешь, как это больно.

— Представляю, — ответила я. — Из-за родового проклятья я не могу быть вместе с мужем.

Рауль вопросительно посмотрел на меня, но, увидев, что я больше ничего не хочу говорить, спрашивать не стал.

Разгадку странного сходства Рауля с Люциусом я нашла примерно через два месяца после нашего знакомства, когда он показал мне гобелен со своей родословной. Моё внимание привлекло одно имя: Аделард. Я не поверила своим глазам: это имя было выткано дважды, одна вышивка была наложена прямо на другую! Работа была выполнена очень тонко и почти незаметна, и человеку, незнакомому с магией гобеленов, эта особенность даже не бросилась бы в глаза. Но я-то прочитала всё, что только смогла найти о магии гобеленов, когда пыталась понять, почему рядом с моей девичьей фамилией на гобелене в Малфой-мэноре появилась фамилия мужа! А потому могла с уверенностью сказать: род Оберонов прервался много веков назад, и тот, кто сейчас носит фамилию Оберон, Обероном по крови не является! Я уточнила у Рауля дату рождения Аделарда, и последние мои сомнения отпали: сын Генри Малфоя Максимилиан не умер в день его рождения — он был жив, и его усыновили, выдав за своего, вероятнее всего, умершего сына Аделарда Обероны! Доказательств этого у меня, конечно, не было и быть не могло, но я была совершенно уверена, что моя догадка верна.

* * *

Будучи занятой поиском ответа на загадку сходства Рауля с Люциусом, я не написала письмо Николасу в самом начале учебного года, как планировала. Хотя к чему лгать? Я боялась, страшно боялась ответа на своё письмо. Порой мне казалось, что сын не захочет мне отвечать или ещё хуже — напишет ответ, который меня просто уничтожит. Поэтому я подсознательно оттягивала момент написания письма. Однако вечером тридцатого октября, неожиданно для себя самой, я вдруг села за стол в библиотеке и решительно придвинула к себе перо, чернильницу и пергамент. Письмо было совсем коротким: я попросила у сына прощения за то, что уехала, не попрощавшись и ничего не объяснив, написала, что у меня всё хорошо, но я страшно скучаю по нему и дочерям. Написала, что пойму, если он не захочет общаться со мной, и если так случится, то просила только об одном — чтобы никто, и особенно Люциус, не знал о моём письме. Было ещё не поздно, и к вечеру следующего дня Николас должен был получить послание. Я отправила сову, молясь, чтобы для сына моё письмо стало чем-то вроде подарка на праздник.

Сова вернулась через день без ответа, но ответа в ближайшие дня четыре я и не ждала, понимая, что Николасу нужно будет время, чтобы решить, как ему поступить. И даже неделю спустя, не получив ответа от сына, я всё ещё не теряла надежды. Затем я начала беспокоиться, что о письме каким-то образом стало известно Люциусу. Я поделилась своими опасениями с Гарри. Три дня понадобилось моему другу, чтобы совершенно точно узнать, что Люциус не предпринял никаких действий к моим поискам и что в Хогвартсе Николас ведёт себя так же, как всегда.

Осознание, что детей я потеряла, обрушилось на меня через две недели после того, как я отправила письмо Николасу. То, что сын не ответил мне, означало только одно: дети хранили память обо мне, но простить меня не смогли. Всю ночь я не могла заснуть, то лёжа, не двигаясь и глядя бессмысленным взглядом в потолок, то снова утыкаясь лицом в подушку, чтобы приглушить рыдания и не разбудить Лайнуса. Я перебирала в памяти события всей своей жизни и понимала, что никогда ещё мне не было плохо так, как было тогда. Я отчаялась. Я не могла понять, почему судьба, подарив мне призрачную надежду, тут же отняла её у меня, но на этот раз навсегда. Да, я оставила детей, но я знала, что они остаются с любящим отцом. И даже тогда, когда я провожала их последний раз в Хогвартс, во мне жила крохотная надежда, что пройдут годы, но придёт время, когда они не будут так сильно зависеть от Люциуса, и тогда мы обязательно с ними встретимся. Эта надежда окрепла и превратилась почти что в уверенность, когда я увидела то воспоминание с кулонами. И вот теперь надежды не осталось: я могла бы побороться с Люциусом за право и возможность видеться с детьми, но что я могла поделать с тем, что сами двойняшки не хотели видеть меня? Я попыталась убедить себя, что так даже лучше, что дети не будут разрываться между мной и отцом, потому что если они начнут общаться со мной, то волей-неволей вынуждены будут скрывать мои тайны от Люциуса. Я совсем не хотела, чтобы из-за меня их отношения с отцом усложнились. Однако никакие доводы рассудка не могли избавить от затопившей меня боли.

Бессонная ночь дала о себе знать утром, когда я всё-таки задремала. Обычно, когда Лайнус просыпался, я уже находилась возле него. Но в этот раз, не увидев меня возле своей кроватки, малыш сам осторожно зашёл ко мне в комнату и залез на мою кровать.

— Сынок, мама всю ночь не спала, — пробормотала я, откидывая одеяло, чтобы сын залез под него, а потом укрывая его, когда он лёг рядом со мной. — Давай ещё немножечко поспим, хорошо?

— Хорошо, — кивнул Лайнус, прижимаясь ко мне и обнимая меня.

Чмокнув сына в лоб, я вновь провалилась в сон. Сколько я проспала, я не знаю. Но проснулась я, услышав грохот и раздавшийся вслед за ним плач сына. Не увидев возле себя Лайнуса, я вскочила и выбежала в коридор. Сын сидел на полу возле лестницы и плакал. Сбежав вниз, я обняла его и спросила, что у него болит. Лайнус показал мне царапину на руке и место на боку. Лестница была довольно крутой, малыш просто не удержался и съехал по ней как по горке. Более серьёзных повреждений не было и, залечив царапину и удалив начавший появляться синяк, я спросила, зачем он ушёл.

— Я хотел взять книжки в шкафу и снова лечь с тобой, а ты спала, — всё ещё всхлипывая, ответил сын.

— Ну всё-всё, — сказала я, снова обнимая его и ругая себя: со дня его появления на свет я ни на минуту не оставляла Лайнуса без присмотра. Ночью мне нужно было заставить себя спать, несмотря ни на что. Никакая тоска по детям не оправдывала того, что из-за неё я забыла ещё об одном своём ребёнке, позаботиться о котором, кроме меня, пока было некому.

Происшествие с Лайнусом (к счастью, не имевшее серьёзных последствий) встряхнуло меня, и чувство ответственности за младшего сына помогло отодвинуть всё остальное на задний план.

Удивительно, но даже тогда я ни на минуту не усомнилась в своём решении отправить Лайнуса, когда он подрастёт, к отцу. В моей голове ни на секунду не появилась мысль оставить младшего сына возле себя навсегда. Может быть, потому, что я сознавала, что сыну нужен отец, может быть, потому, что чувствовала вину перед Люциусом, а может быть, потому, что понимала, что жестоко и неправильно с моей стороны будет отнять у малыша надежду, которую я сама же ему и дала. Ещё до рождения сына я задумывалась о том, как я расскажу ему о нашей семье. Дети видят мир глазами взрослого — это я уяснила ещё в юности. Моя сестра, даже будучи совсем маленькой, очень ответственно относилась к необходимости сохранять в тайне, что я волшебница — и всё благодаря тому, что мои родители с рождения объясняли ей необходимость этого. Да и по своим детям я уверенно могла сказать, что они с детства считали правильным то, о чём мы с Люциусом говорили им, что это правильно, и неправильным то, о чём мы говорили, что это неправильно. Поэтому я решила, что буду честной с малышом с самого его рождения. Не сразу, но постепенно я расскажу ему обо всём — не о проклятье, конечно, а об отце, братьях и сёстрах. И о том, что его родители не могут быть вместе, и о том, что нужно подождать до определённого момента, прежде чем встретиться с родными — если я буду с детства говорить это малышу, то он будет считать это правильным и не будет страдать. Так я рассудила и так я и поступала. Конечно, я рассказывала обо всём постепенно, но к трём годам Лайнус знал, что его отца зовут Люциус Малфой, знал о старших братьях и сёстрах, знал, что у самого старшего брата Драко есть жена Астория и сын Скорпиус. Знал он и как они выглядят, и вместе со мной с интересом пролистывал «Ежедневный пророк», находя колдографии членов своей семьи и уверенно говоря, кто на них изображён. Пока этого было достаточно, о более серьёзных и грустных вещах я собиралась поговорить с сыном позднее, когда он подрастёт.

* * *

В начале декабря ко мне прилетела сова с письмом от Рауля. Хотя мы уже достаточно сблизились, всё же пока я Оберонов в гости к нам не приглашала — но мы с сыном бывали у них по нескольку раз в неделю. Правда, благодаря этому знакомству наша жизнь с Лайнусом стала более разнообразной и насыщенной — живого общения не хватало ни ему, ни мне.

В этот раз Рауль попросил меня провести ночь в его поместье — ему нужно было куда-то уехать, и он чувствовал бы себя спокойнее, если мог бы оставить дочь под присмотром человека, которому он доверял. О его жене вполне могла позаботиться Эльсэ, но дочь после того случая он не хотел оставлять без присмотра взрослого. Разумеется, отказать ему я не смогла.

Рауль и Адель встретили нас возле крыльца. Как только мы с сыном вышли из автомобиля, Рауль торопливо поблагодарил меня, сказал, что комнаты для нас с Лайнусом приготовлены, что если мне что-то понадобится, я могу обращаться к Эльсэ и, уже сидя в машине, сказал, что вернётся на следующий день ближе к вечеру, после чего сорвался с места. Такое поведение всегда обходительного Рауля вызвало у меня улыбку — по всей видимости, он очень спешил.

— Ну что, чем займёмся? — спросила я детей, когда машина Рауля скрылась из вида.

— Я покажу вам ваши комнаты с Лайнусом, а потом поиграем, — предложила Адель, беря меня за руку.

— Тогда пойдём, — кивнула я.

В тот день дети наигрались вдоволь — так, что оба уснули сразу, как только их головы коснулись подушки. Уложив их, я спустилась в библиотеку, чтобы взять какую-нибудь книгу почитать перед сном. Но когда я вернулась в комнату, залезла в постель и раскрыла книгу, мне в голову пришла одна мысль. Я уже давно раздумывала над одним предположением, но раньше проверить его у меня не было возможности, и, по всей вероятности, вряд ли когда-нибудь появится. Я встала с кровати и, расхаживая по комнате, какое-то время размышляла. Предположение было невероятным, а шансы выяснить что-то вообще призрачны. Наконец, я решилась. Повернувшись к двери, я негромко позвала:

— Гвинет!

Ничего не произошло. Я уже решила, что моё предположение оказалось неверным, как вдруг почувствовала за спиной лёгкое дуновение и холод. Немного помедлив, я обернулась. Белая дама находилась в трёх футах от меня и внимательно меня разглядывала.

— Не думала, что когда-нибудь ещё услышу своё имя, — наконец, сказала она, отплывая в сторону. — Кто вы?

— Меня зовут Гермиона Грейнджер, — я сделала едва заметную паузу и затем закончила: — Малфой.

Гвинет резко обернулась, но, ничего не сказав, снова отвернулась от меня. Она молчала, и я тоже не прерывала молчания.

— Откуда вы узнали, как меня зовут? — спросила она, повернувшись.

— От Генри Малфоя, — ответила я и снова ничего не добавила.

— Вы неразговорчивы, — усмехнулась она. — Значит, Генри рассказал обо мне. Интересно, чем вы заслужили его откровенность?

— Тем же, чем вы заслужили проклятие его отца, — с горечью ответила я.

— Значит, Арманд Малфой не солгал и действительно наложил проклятье на весь свой род? — воскликнула Гвинет.

— Он говорил вам об этом? — поразилась я.

— Да, но я не поверила ему. Кто может решиться на такое?

«Арманд Малфой», — мысленно ответила я, но вслух спросила:

— Вы не знаете, что это за проклятье?

— Нет, — покачала головой Гвинет. — Темномагическое точно, но какое именно — не знаю. Почему вы спрашиваете?

— Я подумала, что, может быть, вы знаете, каким образом можно его снять.

— Расстаться с Малфоем, — ответила она, — и сделать так, чтобы он не смог вас найти.

— Это я уже сделала. Нет, я хотела сказать: вообще снять, со всего рода.

— Неужели вы думаете, что если бы я знала, то не сделала бы этого при жизни?

— Возможно, вы просто не успели этого, — негромко сказала я.

— Нет, я не знаю, — после недолгого молчания ответила она. — Раз уж вы меня позвали, расскажите мне о Генри. Вы, я так понимаю, разговаривали с его портретом?

— Нет, — удивлённо ответила я. — С его призраком.

— Генри стал призраком?! — рассмеялась она. — Кто бы мог подумать!

— Почему вы так о нём говорите? — изумлённо спросила я.

— Как? — посмотрела она на меня.

— С такой... злостью, — подобрала я слово. — С презрением. Вы же любили его!

— Любила, — с горечью отозвалась она. — Только ничего, кроме боли, эта любовь мне не принесла.

Снова наступила тишина. На этот раз Гвинет не спешила её прерывать.

— Очень жаль, — прервала я затянувшееся молчание. — А он до сих пор вас любит.

Она усмехнулась:

— Он опоздал.

— Поверьте, он понимает это, — сказала я. — И до сих пор не может простить себе, что тогда пошёл на поводу у отца.

— Всё равно иного выхода у него не было, — неожиданно мягко сказала она. — Так зачем вы меня звали?

— Хотела проверить своё предположение, что Белая дама — это вы. А ещё хотела спросить: почему вы наслали проклятье на род Оберонов? Я понимаю, что вам не очень понравилось, что они выдали за своего вашего сына, но ведь по крови-то он всё равно остался вашим, и страдали в первую очередь ваши потомки!

— Неужели вы считаете, что я сделала это специально?! — воскликнула Гвинет.

Она несколько раз проплыла от одного края комнаты к другому, затем остановилась передо мной.

— Вы не представляете, сколько раз я жалела об этом! Я оказалась одна, в чужой стране, с ребёнком под сердцем, который был не нужен никому, кроме меня. И я была волшебницей. Вы не знаете, что значило быть волшебницей в моё время. Нет, я не боялась ни костра, ни воды — я всегда могла избежать их. Но я боялась за малыша. Я отправилась во Францию, как мы планировали с Генри, но не смогла туда добраться. Я была совсем без сил, когда постучалась в дом Оберонов — тогда он был меньше и ничем не отличался от стоящих рядом домов магглов. Вы не представляете, как я была благодарна тем людям, которые позволили мне остаться. — Гвинет ненадолго замолчала, затем продолжила: — Максимилиан родился через несколько дней после того, как я оказалась в этом доме. Он был слабеньким — мои скитания и волнения сказались на нём. Госпожа Оберон не верила, что он выживет, поэтому позвала брата своего мужа — он был священником, но тоже волшебником. Он крестил моего малыша — чтобы, по крайней мере, его можно было похоронить на освящённой земле.

— И как случилось, что вашего ребёнка усыновили Обероны? — прервала я затянувшуюся паузу, когда Гвинет снова перестала говорить.

— Я чувствовала, что умираю, — ответила она. — У меня были деньги — не очень много, но этого хватило бы, чтобы они смогли содержать моего сына несколько лет, до тех пор, пока он не подрастёт и не сможет сам помогать им, отрабатывая свой хлеб. Вы изумлены? — спросила она меня.

— Да, — не стала скрывать я.

— Увы, я не имела права обманывать себя. С того света своему сыну я помочь бы вряд ли смогла. А круглому сироте, не имевшему состояния, в то время выжить можно было только несколькими способами: либо попасть к нищим, просящим подаяние и самому стать нищим, либо с рождения воспитываться при монастыре. Но слишком высока была вероятность того, что мой сын окажется волшебником. Мне становилось страшно при одной мысли, что стало бы с ним при первых проявлениях магии. Мне повезло, что Обероны были волшебниками. Пусть бы они не любили моего сына, но выдавать волшебника магглам — среди магов этого не принято. Даже среди врагов. Обероны смогли бы защитить Максимилиана. Я попросила их об этом, попросила, чтобы они позаботились о нём, а когда он подрастёт, взяли его в услужение. И ещё я попросила, что если вдруг Генри Малфой окажется здесь, то они расскажут ему о нашем с ним сыне. Как я уже сказала, я знала, что умираю. Последние мои часы я лежала, не двигаясь и не подавая признаков жизни. Возможно, Обероны считали, что я лежу без чувств. Но я слышала и понимала всё, что происходит вокруг. Как раз в эти же дни сноха госпожи Оберон разрешилась от бремени, но малыш умер сразу после рождения, а сама девушка была больна — волшебницы рожали в тех же условиях, что и неволшебницы, и риск умереть после родов у волшебницы был почти так же высок, как и у магглы. Однако госпожа Оберон уверяла, что сможет помочь ей, сможет её выходить. Только после своей смерти я поняла, что не каждая женщина станет уговаривать собственного сына выдать чужого ребёнка за своего умершего. И то, что это был лучший вариант и для моего Максимилиана, я тоже осознала только после моей смерти. А тогда, услышав разговор хозяйки дома с её сыном, я испытала гнев: ведь они обещали мне, что если Генри найдёт мои следы, то они расскажут ему о нашем ребёнке. Я не хотела причинять им зло, поверьте. Я сама не помню точно, о чём думала в последние минуты своей жизни. Но, видимо, эти мои мысли и чувства каким-то образом отразились на Оберонах и вылились вот в это проклятье, которое преследует их семью. Не представляете, как я жалею об этом!

Закончив свой рассказ, Гвинет отплыла к окну. Молчала и я, украдкой вытирая выступившие на глазах слёзы: я прекрасно понимала, что она пережила — ведь я пережила то же самое. И всё же мне было легче, чем ей — я была не одна, со мной были мои друзья, и нормандский дом Малфоев дал мне приют, который не дал ей.

— Почему вы остались здесь? — почувствовав, что наконец владею голосом, спросила я. — Почему не отправились дальше?

— Вы имеете в виду смерть? — повернулась она ко мне.

Я кивнула.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Несмотря на то, что я была зла на Генри, я всё-таки любила его. Возможно, если бы я знала, что в том мире встречу его, я и захотела бы пойти туда. Но единственный человечек, который был мне действительно дорог, остался здесь, в этом доме. Я не могла воспитывать его как мать — но я могла остаться с ним, могла наблюдать за ним, могла защищать его — конечно, моя помощь была ничтожной, но это всё же было лучше, чем ничего. Мой сын знал, что в его доме живёт привидение, именно он дал мне такое имя — Белая дама. Когда он стал старше, он стал общаться со мной. Конечно же, я не рассказала ему, кто я — женщина, которую он называл матерью, любила его и хорошо заботилась о нём. Но он разговаривал со мной, частенько спрашивал моего совета — в конце концов, я тоже чувствовала себя его матерью. Потом на свет появились мои внуки, затем правнуки — для каждого поколения Оберонов я становилась другом, и каждый из моих потомков был мне дорог.

При последних словах я не удержалась и фыркнула.

— Что вас так рассмешило? — тут же спросила меня Гвинет.

— Простите, — извинилась я. — Просто я вспомнила слова сэра Генри о том, что он так и не смог полюбить своих детей и что никто из его потомков не стал ему дорог — просто потому что в них не было частички вас.

— Он так сказал? — изумилась Гвинет, и на её лице промелькнула... нежность.

— Сказал, — подтвердила я. — Но если вы так относитесь к своим правнукам, почему вы напугали Адель?

— Я не хотела её напугать. Девочка просто не видела меня раньше, поэтому испугалась. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой. Я до сих пор помню то отчаянье и бессилие, которое испытала тогда, когда увидела её мёртвой. Когда я звала её, а она не отвечала. Элен Оберон выглядит сейчас примерно так же. Я не хотела, чтобы малышка видела мать такой — по крайней мере сейчас, пока она слишком маленькая. Для неё это будет слишком большим потрясением. Прошу вас, объясните это ей — Адель очень к вам привязалась, вам она поверит.

Я пообещала.

— Уже поздно, вам нужно отдыхать, — сказала Белая дама. — Я рада, что вы узнали мою историю. Всё это время единственное, что меня удручало — это невозможность поговорить с кем-то о том, что было со мной. Надеюсь, нам удастся ещё побеседовать, когда вы будете гостить здесь.

— Рада, что смогла вам помочь, — вежливо ответила я. — Только вот ещё что. Генри узнал, что Максимилиан был его сыном. Он видел, как на гобелене с родословной появлялось имя малыша в момент его рождения. Чтобы обезопасить вас и сына от своего отца, он наложил маскирующие чары на гобелен. И он нашёл ваш след. Он сказал, что был на вашей могиле и на могиле мальчика, в которой, как он считал, был похоронен ваш сын.

— Спасибо, — едва слышно вымолвила Гвинет, затем улыбнулась и, кивнув в знак прощания, скрылась за стеной.

* * *

Через три недели мы отпраздновали Рождество и третий день рождения Лайнуса.

Утром, как обычно, на пороге Малфуа появились Гарри и Рон. Я предложила им однажды навещать нас не в Рождество, а на следующий день, но они оба отказались. «Что за удовольствие получать подарки после праздника, а тем более после дня рождения?» — сказал Гарри, и Рон с ним согласился. Ну, а поскольку рождественский вечер им нужно было проводить с семьёй, то навестить нас они могли только утром.

— Держи, — сказал Гарри, присаживаясь на корточки перед Лайнусом и протягивая ему маленькую метлу.

— А это от меня, — Рон тоже присел перед Лайнусом и протянул ему ещё одну метлу. — Говорят, у тебя появилась подружка. Так что вы сможете летать вдвоём.

— Спасибо, — выдохнул восхищённый Лайнус. В каждой руке он держал по метле и переводил взгляд с одной на другую. — Мама, — обратился он ко мне, — а можно мы с Адель сегодня покатаемся?

— Можно, — кивнула я. — Но сегодня будет только обучение. Надеюсь, господин Оберон не откажется обучить тебя.

— Мы бы с дядей Роном сами научили тебя, — сказал Гарри, — но сегодня нам пора. А в новый год мы обязательно навестим вас с мамой ещё раз, и если у тебя что-то не будет получаться, мы обязательно тебя научим. Согласен?

— Согласен, — кивнул Лайнус.

Мы обменялись подарками с Гарри и Роном, и на прощанье обнялись ещё раз. Всё-таки мои друзья были правы: то, что они выкраивали время, чтобы навестить нас именно в этот день, пусть и ненадолго, значило намного больше, чем если бы они провели целый день с нами, но уже после праздника.

В этот день в первый раз за праздничным столом кроме нас с Лайнусом и Маргарет были ещё гости: Рауль и Адель. У обоих Оберонов Малфуа вызвал восхищение: у Адель, конечно же, тем, что это был замок из сказок, у Рауля — как ценителя исторических памятников. Я предложила ему показать поместье, но весной, когда всё будет выглядеть более празднично и нарядно. А в тот день был день рождения Лайнуса, поэтому дети не давали нам ни минуты отдыха, желая научиться летать на метле.

Долгое пребывание на улице всё-таки сказалось на здоровье малышей. На следующее утро от Рауля прилетела сова с сообщением, что Адель простыла и слегла. А к вечеру температура поднялась и у Лайнуса.

Наказав сыну находиться в постели, я спустилась в лабораторию. По своему прямому назначению башня уже не использовалась — кто стал бы нападать на ненаносимое имение? Но её помещения идеально подходили для того, чтобы хранить в ней запасы, а на первом этаже я устроила небольшую лабораторию — на случай, если мне нужно будет сварить какие-нибудь зелья срочно, как в этот раз. Кроме того, в свитках в библиотеке я находила очень интересные рецепты и в качестве развлечения время от времени варила зелья по ним. Бодроперцовое зелье варилось не очень долго, но Драко открыл мне рецепт своего усовершенствованного зелья, а оно требовало больше времени.

До готовности зелья оставалось минут пятнадцать, как вдруг рядом со мной появилась Латару и испуганно пискнула, что Лайнуса нет ни в своей комнате, ни вообще в доме.

— Что значит нет? — воскликнула я.

— Его нигде нет, госпожа, — глаза Латару были полны слёз. — Я обыскала весь дом, но мальчика нет.

Я бросилась в дом, собираясь ещё раз всё проверить. На улице лил дождь, да ещё поднялся сильный ветер, поэтому все эльфы отправились к той поляне, где чары давали сбой — почему-то в непогоду они больше обычного беспокоились о целостности защитных чар, так что в доме остались только мы с Латару. Но едва я оказалась в гостиной, как застыла, не смея поверить своим глазам. Возле самого входа, отряхивая намокшие мантии, стояли Драко с Лайнусом на руках и Николас. Но прежде чем я смогла вымолвить хоть слово, Оливия, протиснувшись между братьями, с криком: «Мама, мамочка!» бросилась ко мне и крепко обняла меня.