Страх Одиночества (гет)

Одиночество нельзя заполнить воспоминаниями, они только усугубляют его.

Флобер Г.

После суда меня оставили в покое, и целыми сутками я сидел в своей одиночной камере. Меня не выводили, и ко мне никто не заходил, контакты с внешним миром ограничивались только тем, что три раза в день охранник просовывал чашку с едой в маленькое оконце в двери, но всегда молча. Еще доставляли письма, но мне было запрещено отвечать на них. Отец писал мне почти каждый день. Первые его письма были с сожалениями о моей судьбе, всяческими пожеланиями крепкого здоровья, и скорейшего освобождения, а потом же он писал лишь о Марии — о том, как она росла, о том, какая у нее улыбка, о том, как она похожа на свою бабушку, мою мать. Писал, что она — смысл его жизни, и пока она нуждается в нем, он будет жить.

Можно было спокойно ждать, когда за мной придут, если бы не одно «но» — дементоры. Я никогда не забуду тот ужас, который охватывал меня при их появлении. Перед глазами всплывали самые страшные картины из прошлого, и все время одни и те же лица: Александра и Том.

В присутствии дементоров я понимал, что если бы Саша не родила, то не заболела бы, именно дочь отняла ее силы и здоровье. Мария украла у меня ее, и за это я почти ее ненавидел. Мне не нужен был ребенок, мне была нужна Александра. Дементоры уходили, но мысли оставались, и я уже почти с отвращением читал письма отца о том, какое прекрасное у меня дитя.

Еще я понимал то, как я одинок — у меня никого нет, и я никому не нужен. Казалось, что Том никогда не сможет вернуться, и я сгнию в этой камере. Благодаря этим тварям, я понял, каков мой главный страх — страх одиночества. Еще год назад я думал, что ничего не боюсь, но открытие не удивило меня.

Не знаю, сколько времени прошло, от однообразия сдавали нервы. Порой я кидался на каменные стены, кричал что-то, мне очень хотелось услышать человеческий голос, тишина сводила с ума.

Через какое-то время они придумали новое издевательство над нами. Нас выводили в общую столовую, представлявшую собой большой зал с множеством одноместных столов. Мы видели друг друга, но не могли сказать ни слова. Когда я в первый раз там оказался, я бросился к Руди, уже даже не помню, что хотел ему сказать, но за это получил мощный удар. Вручную меня били, или это было какое-то проклятье, не знаю до сих пор, но суть нам объяснили — у нас нет права на разговоры, и в последующие разы на нас попросту накладывали Силенцио, прежде чем впустить в зал. Мы с моими соратниками жадно ловили взгляды друг друга. Руквуд сильно сдал, и отвратительно выглядел, но входя в зал, и видя нас, он очень тепло улыбался. Никогда не видел такой его улыбки на свободе. Я улыбался, в ответ, мысленно говоря: «Держись». Кивок братьям Лестрейнджам. Было больно смотреть в глаза Беллатрикс, я помнил, что раньше в них всегда играло пламя, а сейчас они потухли. Когда приводили ее, я всегда задирал рукав робы на левой руке, и показывал ей змею, а она в ответ целовала свою метку, и между нами как будто происходил мысленный диалог:

— Верь, он вернется.

— Я всегда верю, и жду.

«Мальсибер, Джагсон, Трэверс, я очень рад, что вы не предали Тома. Когда он вернется, он всех нас наградит. Ждите! Не сдавайтесь, товарищи!» — мысленно обращался я к ним.

Шли годы. Стены в моей камере были все испещрены черточками, и я давно сбился со счету, сколько я тут уже нахожусь. На моих товарищей было страшно смотреть, казалось, что они умирают, к примеру, Крауча-младшего к нам давно не выводили, говорили, что он тяжело болен. Порой приходили мысли, что ничего не было, мне все приснилось, не было никакой другой жизни, я всегда был здесь. Родился с этим уродливым черепом на руке и с первых дней своей жизни был обречен на вечное проклятие, но когда меня уводили на обед, и я видел эти отчаявшиеся, потерявшие надежду лица, то понимал, что была другая жизнь, что не всегда было так плохо! Не сдалась только Белла. Я видел, как при взгляде на метку, в ее потухшем взоре загорается искра. Она дождется, не сдастся, Том мог бы ей гордиться.

Той ночью я проснулся от жжения в руке, такого долгожданного. Наконец-то! Мы победили, мы выжили в этом проклятом месте!

На завтрак меня привели первого, второй была Белла. Едва она зашла в зал, как кинулась ко мне. Она не могла сказать ни слова, но ее глаза говорили за нее, горя тем фанатичным пламенем, что и раньше. Она не издавала ни звука, но мне казалось, что я слышу ее смех. Я поднялся со стула, подхватил ее на руки и закружил. Она обняла меня очень крепко. Никогда мы с ней не были близки, но эта радость была для нас общей, не знаю, ждали ли Тома другие так сильно, как мы? Сомневаюсь.

Нас растащили и «наградили» за своеволие, но это уже было неважно, теперь все было неважно. Даже дементоры не могли больше доводить меня до такого ужаса, как прежде. Я был рад, даже больше, я был счастлив. Эти твари могли сколько угодно поглощать мою радость, но ее было слишком много. Том вернулся! У него получилось! А значит, и мои страдания скоро закончатся. Ждать осталось недолго...