ТЕРРА АРКАНА / ВОЛЯ ЖЕЛЕЗА (гет)

Осень 1556 года от Р.Х.

Империя жила в ритме уставной дроби и мерного тиканья часовых механизмов. Но под этим стальным каркасом билось простое человеческое сердце, и его удары отзывались и во дворце, и в самой захудалой деревне.

I. Мальчик и Монета

В деревушке Айхенфельд, что в тени владений Асканьенов, осень была порой не увядания, а подведения итогов. Воздух пах дымом, прелой листвой и надеждой. Для десятилетнего Петера главным событием месяца был не сбор урожая, а приход имперского курьера.

Он помнил отца смутно — большого, пахнущего потом и кожей мужчину, который ушёл в Легионы, когда Петер был совсем малышом. С тех пор отец жил в письмах, которые мать зачитывала вслух по вечерам, и в ежемесячных монетах, что курьер привозил в кожаном мешочке.

«Смотри, мама! Опять!» — Петер влетел в хижину, размахивая долгожданным мешочком. Его мать, Марта, женщина с усталым лицом и твёрдыми руками, отложила вязание. В её глазах вспыхнул не столько восторг, сколько облегчение.

Она высыпала монеты на стол. Небогато, но достаточно, чтобы купить соли, новую ткань на зиму и, может быть, даже гусыню к Празднику Огней.

«Он пишет?» — спросил Петер, заглядывая через её плечо.

Марта развернула сложенный клочок бумаги. Письма всегда были краткими, писарь выводил аккуратные, безличные строчки: «Здравствуйте. У меня всё хорошо. Держитесь. Служу Империи. Ганс Рихтер».

Но для них это было больше, чем ничего. Петер представлял отца героем, который одним взглядом обращает в бегство пиратов Архипелага. Он гордо носил на шее старую пуговицу от мундира отца, как талисман.

Мир Петера был прост: есть Империя, которая даёт работу и порядок. Есть Кайзер, который, как огромная и далёкая гора, определяет погоду в их жизни. И есть отец, который где-то там, на краю света, одним из многих встраивает свой кирпичик в стену этой горы. Это была не слепая вера, а принятый, как смена сезонов, порядок вещей. Жизнь была тяжёлой, но предсказуемой. И эта предсказуемость была благом.

II. Железный Кайзер и Хрупкая Надежда

В это же время в Асканьенбурге другой мужчина готовился к отцовству, но его заботы лежали в иной плоскости.

Вальдемар I стоял у окна своих покоев, глядя на тренировочные поля Легионов. Его спина, обычно прямая как клинок, была чуть ссутулена. Не от тяжести короны, а от тяжести неожиданной, тихой тревоги.

Императрица Хильдегарда была на сносях. Беременность протекала тяжело. Врачи шептались о возрасте, о перенесённых стрессах, о слабости.

Третий наследник… Он не был нужен. У него был солдат — Отто. У него был ум — Элеонора. Престол был обеспечен. Новый ребёнок — это не укрепление династии, это усложнение уравнения наследования, новый фактор риска, потенциальная точка распада в будущем.

Но было нечто, чего не понимали даже его ближайшие советники. Вальдемар был архитектором, тираном, карающей дланью. Но он также был последним из своего рода. Он выкорчевал род Вальдеров, но его собственный род едва дал побеги. Смерть Хильдегарды или ребёнка… это была бы не личная трагедия, а стратегическая неудача. Его неудача. Он ненавидел неудачи.

Он повернулся от окна и прошёл в смежные покои, где Хильдегарда, бледная и прекрасная, как зимний рассвет, лежала в постели.

«Как ты себя чувствуешь?» — его голос, привыкший отдавать приказы, звучал непривычно приглушённо. В нём не было нежности, но было внимание. Как инженер, проверяющий напряжение в ключевой балке моста.

«Империя не рухнет, если ты проведёшь здесь час, а не в картографическом зале», — слабо улыбнулась она. Её шпилька была точна. Он ценил точность.

«Империя стоит на прочном фундаменте, — отозвался он, садясь в кресло у её ложа. — Но фундамент нужно проверять».

Он не гладил её руку, не говорил ласковых слов. Но он был там. Его присутствие, тяжёлое и насыщенное волей, было его формой заботы. Он изучал доклады врачей, задавал им чёткие, пронзительные вопросы о пульсе, температуре, диете. Он превратил здоровье жены в ещё одну кампанию, которую нужно было выиграть. Для него это был долг. Перед именем. Перед династией. Перед идеей.

III. Жатва

В деревне Айхенфельд курьер прискакал снова. Но на этот раз не в начале месяца. И он был не один. С ним были двое офицеров в мундирах с траурными повязками на рукавах.

Петер увидел их первым и побежал навстречу, радостный: «Отец прислал гостинцев?»

Офицеры спешились. Их лица были каменными. Они прошли мимо него, к хижине, где на пороге уже замерла, побледнев, Марта.

Петер не слышал, что они говорили. Он видел, как мать медленно осела на землю, не издав ни звука. Как будто у неё внезапно сломались все кости. В руке одного из офицеров был тот же кожаный мешочек. Но на этот раз он был перевязан чёрной лентой.

«…геройская смерть при подавлении мятежа в Новой Гвардии… посмертно представлен к медали… Империя скорбит вместе с вами…» — долетали до него обрывки фраз, пустых и чужеродных, как язык иноплеменников.

Геройская смерть. Империя скорбит. Мешок с монетами. Последняя выплата.

Мир Петера, такой простой и предсказуемый, рухнул в одно мгновение. Далёкая гора под именем Кайзер обрушилась и похоронила под обломками его отца. Порядок оказался химерой. Предсказуемость — жестокой шуткой. Отец не был героем, обращающим врагов в бегство. Он был пушечным мясом, которым зачищали какие-то мятежи в каких-то далёких гарнизонах.

Петер не плакал. Он смотрел на пуговицу на своей шее. Она вдруг стала страшно тяжёлой. Это была не пуговица. Это была гиря. Это была единственная вещь, что осталась от отца. Гиря по имени Ганс Рихтер.

IV. Сев

В императорском дворце в эту ночь тоже царило напряжение. После долгих и трудных часов у постели Хильдегарды раздался первый крик. Не крик триумфа, а тонкий, жалобный звук новой жизни.

Вальдемар стоял, застыв, когда акушерка поднесла к нему завёрнутого в парчу младенца.

«Поздравляю, Ваше Величество. У вас сын».

Он взял ребёнка на руки. Тот был крошечным, красным и сморщенным. Вальдемар смотрел на него не с умилением, а с холодной, оценивающей проверкой. Десять пальцев. Десять пальцев на ногах. Дыхание ровное. Крик сильный.

Жив. Здоров. Годен.

«Вальдемар, — произнёс он тихо, обращаясь не к младенцу, а к самой идее. — Вальдемар Второй».

Он совершил необходимый ритуал, передал ребёнка кормилице и подошёл к постели жены. Хильдегарда была слаба, но жива. Ещё одна кампания была выиграна.

«Он будет сильным», — сказала она, и в её глазах светилась не гордость, а усталое удовлетворение от выполненного долга.

«Он должен быть сильным, — поправил её Вальдемар. — Империя не прощает слабости».

Он вышел в коридор, где его ждали Келлер и несколько высших сановников. Он кивнул им:

«Империя обрела будущее. Приказом по армии объявить день рождения наследника нерабочим днём. Устройте раздачу вина и хлеба в городах. Пусть народ разделит с нами эту радость».

Это был не жест щедрости. Это была инвестиция в лояльность. Ещё один гвоздь в крышку гроба любых возможных смут.

Где-то далеко, в деревушке Айхенфельд, мальчик по имени Петер сжимал в руке холодную металлическую пуговицу и смотрел в тёмное, безразличное небо. А в столице империи люди уже готовились праздновать рождение маленького принца, который будет купаться в лучах славы, построенной на костях таких, как его отец.

Одна жизнь угасла, чтобы другая мог начаться. Такова была жатва Империи. Таков был её вечный, железный сев.