Пламя во тьме (гет)

«Мир и вправду полон опасностей, и в нем много темного, но много и прекрасного. Нет такого места, где любовь не была бы омрачена горем, но не становится ли она от этого только сильнее?»

Сир Барристан Селми докладывал королеве Дэйнерис о ходе войны на Севере.

Зима была близко: словно подхватывая тему разговора, на кипарисовую аллею налетали резкие порывы северного ветра, который в предзакатный час становился все холоднее. Для прогулки во дворе пирамиды Матерь Драконов накинула на плечи суконный черный плащ с серебряной вышивкой. Когда она надевала черное, контрасты ее внешности болезненно обострялись — лицо казалось слишком бледным, и глаза непроницаемо темнели на нем, подобно осколкам обсидиана. Взор королевы омрачала глубокая тоска: Барристан не мог не заметить, что она слушала его доклад без проблеска интереса, с отрешенным видом глядя куда-то вдаль.

Но, так или иначе, ранее Дэйнерис просила рыцаря рассказать о войне, и сейчас он говорил о главных ее фигурах. Некий Джон Сноу, известный также, как Белый Волк, являлся бастардом ныне покойного лорда Эддарда Старка. В возрасте шестнадцати лет Джон покинул отцовский замок Винтерфелл и вступил в ряды Ночного Дозора. Вместе с братьями в черном он отправился в экспедицию за Стену, где был пленен одичалыми людьми. По счастливой случайности юноше удалось бежать из плена — вскоре он вернулся в Дозор с важными сведениями об угрозе с Севера. Джон принес поистине пугающие новости: впервые за восемь тысячелетий Иные возвращаются, в Землях Вечной Зимы собирается армия мертвецов, а одичалые хотят укрыться от опасности на юге, по другую сторону Стены.

Со временем Сноу, сражавшийся во многих тяжелых битвах, снискал уважение братьев по оружию и славу одаренного военачальника. В Черном Замке его избрали лордом-командующим Ночного Дозора. Когда войска одичалых подступили к Стене, именно Джон, как лидер дозорных, отправился к ним в лагерь на переговоры. Увы, переговоры оказались прерваны появлением чудовищной орды упырей, возглавляемых Иными. В снегах разразилась кровавая бойня — мертвецы почти истребили одичалых. Джон вместе с несколькими тысячами уцелевших спешно отступил к Черному Замку. Он приказал дозорным отворить ворота, тем самым позволяя выжившим обрести убежище за Стеной. Приказ его был исполнен, однако многие братья сочли такой поступок изменой, ведь племена одичалых веками враждовали с Дозором. Среди соратников Джона зародился заговор, и вскоре его, заклеймив предателем, убили.

Однако, к добру или худу, лорда-командующего воскресил странствующий красный жрец по имени Торос из Мира. Присяга Ночного Дозора обязывает братьев служить до смерти, и Сноу, вернувшись в мир живых, счел свой долг исполненным. Пока он воевал на Стене, его семью постигли многие несчастья: Старки были объявлены изменниками короны, а их вотчину захватил враждебный дом. Потому Джон, сняв с себя титул командующего, покинул Черный Замок и вступил в борьбу с захватчиками. Ныне Белый Волк вместе с верными ему одичалыми поднимает лордов Севера на войну за Винтерфелл.

— И кто же противник Сноу? — осведомилась Дени, заставив себя выказать хоть какой-нибудь интерес.

— Еще один Сноу, — хмуро ответствовал Барристан, — вернее, теперь уже Болтон, новый лорд-Хранитель Севера. Но говорят, что если кто-то и заслуживает прозвания «бастард», так это молодой ублюдок Рамси.

О враге Джона, Рамси из дома Болтонов, было известно немногое, но и этого хватало, чтобы ужаснуться. По Северу ходили слухи о его непомерной дикарской жестокости: якобы, любимым развлечением Рамси является охота на людей со сворой свирепых гончих. А когда на милость Болтона сдалась осажденная крепость, он приказал снять с пленных кожу заживо и выставил изувеченные тела на всеобщее обозрение. Обладая врожденными садистскими наклонностями, Рамси, к тому же, опасно хитер, проницателен и коварен, и никогда не упускает то, что считает своим по праву.

— В начале осени перевес был явно на стороне Болтона, — заключил сир Селми, — у него большое войско и укрепленный замок, способный выдержать долгую осаду. Но говорят, Джон — великолепный тактик, способный выиграть битву и при худшем раскладе. К тому же, люди уважают Белого Волка и сражаются за него из чувства справедливости, а не из страха. Так что пока лишь Семеро ведают, кто из двух бастардов победит, когда дело дойдет до открытого сражения.

Дэйнерис молча кивнула, давая понять: услышанного ей вполне достаточно. Барристан видел, что девушку неотступно терзает нечто важнее сотни бастардовых сражений за Винтерфелл. Проницательно блеснув голубыми глазами, рыцарь утешающе промолвил:

— Он очнется, кхалиси, обязательно очнется. Право, не стоит так убиваться.

От этих слов холодная маска, скрывавшая чувства Дени, дала трещину: уголки ее губ дрогнули, в глазах блеснули острые изломы отчаяния. Страх за Рейстлина пожирал ее изнутри, сковывал грудь мертвящей ледяной хваткой. Голос Матери Драконов, обычно сильный и уверенный, прозвучал еле слышно, будто каждое слово причиняло ей боль.

— Колдовское оцепенение очень опасно: Рейстлин говорил, что оно унесло жизни не одной сотни магов. Сам он никогда не впадал в забвение дольше, чем на трое суток — а сейчас уже четвертые на исходе.

— Я уверен, все не столь плачевно, — гвардеец попытался подбодрить девушку. — Быть может, мы придумаем, как помочь ему? Что еще вы знаете о природе его недуга?

— Это не недуг, сир Барристан, но цена, которую он уплатил за мое спасение и спасение моих владений, — она примолкла, а затем вдруг бросила с неожиданной резкостью: — Боги, лучше бы проклятый Миэрин сгорел в огне. Я бы с радостью отдала и этот город, и трон, и корону, только бы Рейстлин вернулся.

Рыцарь смотрел на нее и не понимал: почему он не заметил раньше, что она влюблена? Как он мог не различить в ее глазах опасные искры — отблески страсти, роковой, безрассудной, той самой, из-за которой рушатся империи? Сколь соблазнительно просто было бы все списать на темное колдовство, отравившее разум Дэйнерис… Увы, Барристан понимал, что чувство королевы истинное — и тем тягостней становилось у него на душе. Злые чары можно разрушить, но этот огонь, единственный огонь, который обжигал Неопалимую, не развеют даже лютые ветра Долгой Зимы.

Рыцарь счел неуместным расспрашивать Дени о чувствах — она явно не была настроена на откровенность. Сир Селми и Матерь Драконов, закончив беседу, вернулись в Великую Пирамиду. Гвардейцу оставалось лишь еще раз уверить печальную госпожу, что все наладится, и распрощаться до завтрашнего утра.

Девушка поднялась в королевские покои, и, сбросив плащ, прошла в свою одинокую тихую опочивальню. Прямо в дневном наряде, красном, как терпкое вино, она изнуренно опустилась на кровать. Мысль, терзавшая Матерь Драконов, звучала страшнее смертного приговора, и не было от этой мысли никакого спасения: быть может, она уже потеряла Рейстлина навсегда. Она старалась держать себя в руках и не впадать в отчаянье, иначе боль сломает ее, разорвет, раздавит — но на пурпурные глаза предательски наворачивались слезы бессильной горечи.

Небо за окнами постепенно темнело: алое солнце на западе тонуло в водах залива, унося с собой последнее тепло осеннего дня. Дэйнерис медленно вдохнула и выдохнула, собираясь с душевными силами. В самом ли деле она настолько беспомощна? При здравом размышлении, имелся пусть и небольшой, но все же шанс, что сир Барристан прав, и Рейстлина можно спасти. Вот только кто знает, как, кроме самого мага?.. Разве что еще один союзник Дени, сведущий в чародействе.

На первый взгляд, идея обратиться к Мелисандре казалась весьма заманчивой. Красная женщина обладает впечатляющей силой, и едва ли она откажет в просьбе своей обожаемой госпоже. Однако нечто в этой мысли подсознательно настораживало Матерь Драконов. Она помнила, сколь глубокое отвращение Рейстлин питал к жрецам и их ритуалам — наверняка эта ненависть возникла не беспочвенно. К тому же, королева интуитивно предполагала, что Мелисандра лелеет в отношении нее далеко идущие планы, однако не считает нужным посвящать в них саму Дэйнерис. Несомненно, красная женщина желала ей блага, вот только понятие «благо» весьма опасно своей расплывчатостью.

У Матери Драконов ныне оставалось лишь два пути: продолжать бездействовать, или же попытаться спасти своего погибающего возлюбленного. И, невзирая на туманные опасения, она все же предпочла перейти к действиям. Смахнув с лица последние слезы, Дени покинула спальню и велела служанке Ирри пригласить в королевские покои леди Мелисандру.

Жрица, как это зачастую случалось, если не знала, то, во всяком случае, уже догадывалась, для чего ее позвали. Красная женщина выслушала королеву, всем своим видом воплощая спокойную благожелательность. Эта невозмутимость, которую, казалось, ничто было не в силах поколебать, несколько приободрила Дени: возможно, она зря так долго сомневалась, прежде чем просить Мелисандру о помощи?

— Понимаю, как он вам дорог, кхалиси, — низкий голос жрицы лился плавно, словно мед. — Я сделаю все, что в моих силах.

— Я ценю ваше участие, миледи, — Дэйнерис признательно кивнула, — но должна вас предупредить: есть еще одна проблема. Рейстлин ревностно заботился о безопасности своего убежища — его покои охраняют жуткие призрачные тени. Он защитил меня от гнева этих стражей, но, боюсь, для вас переступить его порог без приглашения — уже серьезное испытание.

— Ни о чем не беспокойтесь, моя госпожа. Я знаю не один способ, как совладать с колдовскими тенями, мне только нужно немного времени на подготовку. Предлагаю вам встретиться у покоев мага в девять часов вечера.

В означенный час королева и жрица сошлись у покоев Рейстлина на тридцатом этаже пирамиды. Вид мрачного каменного коридора, тускло освещаемого факелами, сразу намекал на сильную неприязнь хозяина к визитерам. Когда Дэйнерис приблизилась к дверям, Мелисандра уже ожидала ее там. Жрица держала в руке факел, в глазах ее танцевали рубиновые отблески пламени. Эти демонические очи, подобные красному закатному зареву, что льется сквозь туманный морок у горизонта, встретили Матерь Драконов долгим, пристальным взглядом.

— Рейстлин и в самом деле надежно оградил себя от незваных гостей, кхалиси, — изрекла Мелисандра. — Если вы хотите, чтобы я ему помогла, сначала мне понадобится ваша помощь.

— И в чем же заключается помощь? — насторожилась королева.

Жрица приблизилась к Матери Драконов на шаг. Мелисандра была значительно выше ростом, чем Дени, но смотрела на нее отнюдь не свысока, а, скорее, наоборот, с почти подобострастным обожанием. Девушка почувствовала сладкий аромат, окружающий колдунью, аромат столь проникновенный, что его запечатлело не только обоняние, но вся поверхность кожи.

— Не в моей власти снять защитные чары, которыми магистр оградил свое убежище, — негромко проговорила жрица, — но все же существует способ их обойти. В отличие от меня, вы можете вступить в покои Рейстлина беспрепятственно — похоже, он в известной степени вам доверял… Чтобы обмануть чары, мне понадобится частица от вашего жизненного огня.

Предложение Мелисандры внушило королеве неприязнь: Рейстлин когда-то предостерег ее, что колдуны крови способны красть чужую жизненную силу.

— Звучит не слишком заманчиво, — с подозрением нахмурилась Дэйнерис.

Красная женщина ответила без улыбки:

— Боюсь, моя госпожа, иного способа не существует. Быть может, пока мы медлим, последние песчинки в песочных часах падают на дно. Если вы намерены спасти Рейстлина, вам придется довериться мне.

Матерь Драконов, поколебавшись, нехотя кивнула в знак согласия и сухо уточнила:

— Что я должна сделать?

Манящая улыбка вновь заиграла на алых губах Мелисандры.

— Просто не двигайтесь, — почти нараспев промолвила жрица, — и закройте глаза.

Дэйнерис исполнила указание. Она уловила шорох шелкового платья колдуньи: та одолела последний разделяющий их шаг. А затем на губах девушки запечатлелся поцелуй Мелисандры — мимолетное касание, едва уловимое, словно ветер от крыльев бабочки. Касание это отозвалось в теле Дени сильнейшим жаром, как если бы на нее повеяло раскаленным воздухом из распахнутой настежь печи. Но в следующий миг приятный жар ушел, и на девушку накатила волна тягучего мерзкого холода, от которого ее охватила невольная дрожь.

Мелисандра отступила назад, глядя на побледневшую Матерь Драконов со странным, порочным выражением, исполненным едва скрываемого удовольствия.

— Вот и все, моя госпожа, — усмехнулась она, — теперь мы обе можем войти. Прошу.

Двери казались накрепко запертыми, но когда колдунья коснулась массивных створок, они бесшумно поддались. За порогом царила полная темнота, и Матерь Драконов, собравшись с духом, шагнула в эту тьму вслед за Мелисандрой.

Магические слуги не нуждались в освещении, и единственным его источником служил факел в руках жрицы. Дени бывала в покоях Рейстлина множество раз — не счесть вечеров, которые она провела в столь полюбившейся ей элегантной и мрачной гостиной за беседами обо всем на свете. Но сегодня знакомые комнаты показались девушке странно чуждыми: ей было тягостно здесь находиться, вдыхать этот запах неведомых трав с тончайшим оттенком тлена. По крайней мере, вопреки ее опасениям, зловещие стражи не проявляли себя. Ни один звук не нарушал гнетущую тишину, кроме собственных шагов Дэйнерис и ее спутницы. Казалось, хозяин внезапно покинул жилище, оставив все вещи на привычных местах. Сердце девушки сжалось от страха: она невольно подумала, что если бы маг уже умер, и в спальне остывало его бездыханное тело, здесь все бы выглядело именно так, как сейчас… О нет, предположение было невыносимо ужасно — королева тотчас постаралась его отогнать. Рейстлин жив, и она не остановится ни перед чем, уплатит любую цену, чтобы снова сгореть дотла в колдовских опалах его очей.

Опочивальня мага находилась в дальней комнате — отдав пространство лаборатории и библиотеке, хозяин оставил совсем немного для отдыха. В сравнении с другими помещениями, где колдовские книги и артефакты были повсюду, убранство спальни имело вполне обыденный вид. Оно состояло из шкафа для одежды, нескольких полок с зельями — вероятно, теми, что маг принимал из-за слабого здоровья — и роскошной кровати, занимавшей большую часть комнаты. На постели лежал, облаченный в черную хламиду, сам Рейстлин Маджере. Чародей выглядел абсолютно истощенным, обескровленным, как если бы умирал от тяжелой раны. Его лицо, всегда казавшееся Дени по-особенному красивым, уподобилось недвижной маске, туго обтянувшей кости черепа. Тот, кто воплощал для Матери Драконов истинное могущество, ныне являлся лишь хилым, беспомощным телом: от пламени его, пылавшего так жарко, остался только пепел, последнее тепло которого неумолимо таяло.

Королева, стараясь не выказывать охватившей ее горечи, с напряжением в голосе обратилась к Мелисандре:

— Итак, мы на месте. Полагаю, теперь вам нужно его осмотреть?

Жрица деловито кивнула. Передав Дэйнерис факел, она медленно приблизилась к постели Рейстлина. Колдунья держалась настороже, точно опасалась, что со следующим ее шагом произойдет нечто скверное — однако ничего непредвиденного не случилось. Мелисандра встала у изголовья мага и возложила одну руку на его золотой лоб, а другую — на середину впалой груди. Она прикрыла красные глаза, ее красивое бледное лицо обрело отрешенное выражение. Дэйнерис услышала тихий, едва различимый шепот асшайского заклинания. Девушка с трепетом наблюдала за жрицей, ловила каждый ее жест, взволнованно ожидая вердикта. Впрочем, долго ждать не пришлось: уже через полминуты заклинательница крови убрала руки, отвернулась от мага и снова сверкнула очами-рубинами на королеву.

— Теперь мне все ясно, кхалиси. Но говорить о том, что я узнала, лучше не здесь. Предлагаю вам выйти на свежий воздух — по правде, в этих комнатах стоит ужасная духота.

Дени не возражала против ее предложения. Женщины покинули комнаты мага и, миновав коридор, вышли на открытый каменный балкон, который опоясывал ярус пирамиды. Ощущение высоты здесь было столь сильно, что обломок осеннего месяца, царивший в бархатно-синем небе, казался намного ближе и реальнее земли. Лик города далеко внизу являл собой не нагромождение кирпича, но эфемерный лабиринт из хрупкого серебристого света, тени и полутени. Матери Драконов сразу стало холодно, не столько от ночного воздуха, сколько от волнения перед несказанными словами колдуньи. Остановившись у кованой балюстрады, королева собиралась с духом, чтобы задать вопрос — но прежде, чем она решилась, Мелисандра заговорила сама.

— Правда покажется вам жестокой, кхалиси, но лгать я не стану: состояние Рейстлина очень скверно. Ни вы, я, ни кто-либо другой не в силах ему помочь. Магистр попал в ловушку на грани жизни и смерти, и, боюсь, переступить сию черту он может лишь в одном направлении.

От услышанного Матерь Драконов словно обмерла: в душе ее не осталось ничего, кроме боли и бескрайней тоски. Неужели тот, кого она любит, ушел навсегда?.. Черное горе душило Дени, как ледяная вода, проникшая в грудь утопающего, от нахлынувшего отчаянья ей хотелось разрыдаться. Но она бы не была королевой, если бы не умела даже в самые тяжелые минуты сохранять самообладание. Неимоверным усилием воли девушка заставила себя отрешиться от скорбных мыслей и судить о ситуации здраво.

— То есть, по-вашему, Рейстлин никогда не очнется? — голос ее едва уловимо дрогнул. — О нет, вы, верно, ошибаетесь. Вы ведь воскресили сира Барристана, когда он погиб, а маг еще жив — значит, случай не столь тяжелый. Не может быть, чтобы не было способа исправить положение.

Красные глаза колдуньи безжалостно пронзили девушку, подобно двум окровавленным лезвиям. Мелисандра спокойно, без тени сомнений и скорби повторила свой ужасный приговор:

— Все, что вам остается, кхалиси — это прервать его страдания. Если вы питаете к нему хоть каплю уважения, то не допустите, чтобы жизнь его продолжалась в виде столь жалкого существования.

Теперь, когда жрица сказала свое слово, все страхи королевы вдруг разом ушли. С неожиданной твердостью она заявила:

— По правде, миледи, мне не понятна ваша категоричность. Почему вы решили, что Рейстлина не спасти? Пусть это не в вашей власти — должен найтись кто-то другой, у кого достанет колдовской силы.

Чуть помедлив в мимолетной задумчивости, жрица внушительно изрекла:

— Я не сделаю этого вовсе не потому, что у меня недостаточно силы. То, что случилось с магистром, есть знак свыше, воля Владыки Света, и я не смею ему перечить. Вспомните о волшебном клинке, который я нашла на руинах Древней Валирии. Все валирийские мечи закалялись кровью, а Светозарный — первый и величайших из них. В крови ковалось оружие против Врага, и кровь заставит клинок пробудиться вновь. Азор Ахай был избран, ибо Владыка благоволит тому, кто готов отдать ему самое дорогое, и чем дороже жертва для просителя, тем большей милостью за нее воздается. Только ваша жертва разожжет пламень Светозарного. Вы пожертвуете любовью, как это сделал Азор Ахай — и с огненным мечом в руках повергнете Великого Иного, как Азор Ахай.

Речь колдуньи была преисполнена истовой убежденности. После нее на балконе повисла пауза, пронизанная острым напряжением. Королеву поразили не только слова красной женщины, но и то, что ее чувства к чародею не являлись для Мелисандры тайной. Насилу приведя воцарившийся в мыслях хаос к порядку, Дэйнерис заговорила медленно, осторожно взвешивая каждое слово:

— Вы хотите сказать, я должна убить Рейстлина? Принести его в жертву Красному Богу?

Жрица, глядя ей прямо в лицо, кивнула.

— Рейстлину Маджере все равно уже не быть прежним собой, — заявила она веско, — он никогда не разомкнет глаз, не вымолвит ни единого слова. Когда же вы исполните свой долг, его сила, его гордый дух перейдет в клинок. Вместе с вами он будет сражаться в решающей битве, и в нерушимом союзе вы одолеете Короля Ночи — участь, достойная лучшего из мужей. А в противном случае он обречен на пребывание в печальном забытье до конца своих дней.

Дэйнерис постепенно отходила от первого шока. После глубочайшего недоумения девушку объяло возмущение, которое разгоралось в ее металлическом голосе с каждым словом.

— Похоже, вы кое о чем забыли, красная госпожа. Я — Дэйнерис Бурерожденная, а не кузнец по имени Азор Ахай, который, возможно, жил, а возможно, и не жил вовсе восемь тысячелетий тому назад.

— Вы есть воплощенный Азор Ахай, — пылко возвестила Мелисандра, и, чуть смягчившись, утешающе добавила: — Нести на плечах судьбы мира — нелегкое бремя… Знаю, сейчас вам горько, но когда вы осознаете всю важность ниспосланной вам миссии, горечь уйдет без следа.

Только теперь, впервые с момента знакомства, красная женщина открыла королеве свой истинный лик: фанатик, не признающий, не терпящий никаких решений и даже помыслов, отличных от своих священных догматов. Дэйнерис испытала смутное ощущение раскрывшегося давнего обмана и от этого разгневалась еще сильнее.

— Судьба — игрушка для слабых, — она намеренно повторила излюбленное выражение чародея, — я не верю в нее, и вам я тоже не верю. Вы не хотите возвращать Рейстлина к жизни — что ж, да будет так: я обойдусь и без вашей помощи. Я брошу клич по восьми сторонам света, отправлю своих лучших агентов на поиски тех, кто искусен в магии и целительстве. Однажды я найду сведущего человека, который спасет моего друга — ну, а вы, миледи, глубоко разочаровали меня. Я-то думала, вы знаете: это ваша вера служит мне, но никак не наоборот. Я никогда не кланялась вашему богу и не присягала его заветам. По правде, я плевать хотела на легенды и пророчества, а равно и на ваши домыслы о том, что я должна, а что не должна делать.

Мелисандра отступила на полшага, глядя на Дэйнерис с выражением, которое доселе никогда не проявлялось на ее безупречном лице — самоуверенность жрицы явно поколебалась.

— Из ваших уст звучат его слова, — почти с испугом прошептала она, — слова, пропитанные ядом страшного греха. Во имя Красного Бога, неужели гордец и безбожник успел вас опутать своей паутиной лжи? Он затмил ваш взор, и теперь вы не в силах увидеть истину… Вы слепы, преступно слепы, моя госпожа — но в этом его вина, его преступление, а не ваше.

Королева, с холодной враждебностью скрестив руки на груди, отчеканила:

— Вы забываетесь, миледи — никто не смеет говорить со мной таким тоном. Я нахожу ваш неуемный фанатизм не только раздражающим, но и опасным. Излишне рьяная вера лишает здравомыслия — а между тем, верховный жрец Миэрина должен быть здравомыслящим человеком. Я желаю, чтобы вы собрали свои вещи и в ближайшее время покинули Великую Пирамиду.

Мелисандра, столь внезапно впавшая в немилость, оторопела. Утратив весь свой праведный пыл, красная женщина безмолвно взирала на госпожу, которая ее отвергла. Впрочем, жрица почти что сразу приняла привычный царственно-невозмутимый вид. На лицо ее возвратилась улыбка, но теперь за улыбкой этой скрывалось нечто неприятное, опасное — она больше походила на холодный оскал.

— Вы допускаете ужасную ошибку, кхалиси. То, что должно, свершится рано или поздно, так или иначе — бессмысленно избегать предначертанного. Сколь бы пламенно вы ни чаяли изменить судьбу, Рейстлин Маджере уже обречен.

Заклинательница теней хотела, было, добавить что-то еще, но королева, окончательно разъярившись, выкрикнула с гневом до хрипоты в голосе:

— Вон! Вон из моего города, красная шлюха! Убирайся в седьмое пекло, и меч свой с собой захвати!

Злоба драконьей королевы была поистине страшна: весь ее облик говорил, что она готова немедля убить Мелисандру собственными руками, если та посмеет издать еще хоть один звук. Красная женщина, как и любой другой на ее месте, не стала испытывать судьбу. Не прощаясь и не оборачиваясь, она со всей возможной поспешностью удалилась прочь.

Провожая жрицу тяжелым взглядом, Дэйнерис постепенно переводила дыхание. Она уже не чувствовала холода — напротив, от гнева ее объял лихорадочный жар. Королева и сама не ожидала от себя столь сильной вспышки ярости. Слишком долго она, как подобает политику, сдерживала эмоции, но сейчас, похоже, чаша ее терпения переполнилась окончательно.

Через несколько минут Матерь Драконов, почти успокоившись, покинула балкон. В голове у нее сложился вполне продуманный план — завтра она займется поиском ученых, мейстеров и целителей, способных помочь Рейстлину. А сегодня ночью королева будет летать на драконе, пока бешеный встречный ветер не заставит ее позабыть о боли и грусти, по крайней мере, до грядущего утра. Но прежде, чем позвать своих детей и отправиться в полет, Дени озаботилась еще одним делом. Она поднялась на тридцать третий этаж пирамиды и постучалась в маленькую келью, которая принадлежала сиру Барристану Селми.

В этот час королевский гвардеец уже собирался ложиться спать, и тихий стук в дверь прервал его краткую вечернюю молитву.

— Кхалиси?.. — увидев у себя на пороге Дэйнерис, он удивился и встревожился. — Что-то случилось?

Барристан настолько сросся с ремеслом рыцаря, что без доспеха, в простой рубахе и штанах, казался другим человеком — не пожилым, но все еще крепким мужчиной, а стариком с печатью бесконечной усталости на осунувшемся лице.

— Прошу прощения за беспокойство в столь поздний час, — чуть смущенно сказала девушка, — но мне нужно с вами кое о чем побеседовать.

Понимающе кивнув, рыцарь впустил ее в комнату. Дени не раз предлагала ему лучшее жилище, но он упрямо оставался в своей каморке, отшучиваясь, что ее легче содержать в порядке. Шкаф для одежды, кровать, прикроватный столик и жесткий стул — вот и все нехитрое убранство его пристанища. Но, невзирая на скромность обстановки, здесь царил особенный дух спокойствия и защищенности, который сразу передался королеве. Она присела на стул, Барристан же приготовился ее слушать.

— Я поссорилась с Мелисандрой, — без обиняков начала Дени, — эта ссора произошла из-за Рейстлина.

Не вдаваясь в подробности, девушка поведала гвардейцу о встрече с красной женщиной, о визите в покои мага и о споре, который привел к разладу с колдуньей. Теперь от Мелисандры, снедаемой злостью и досадой, можно было ожидать чего угодно. Если она все еще способна обмануть защитные чары, то, очевидно, от нее исходит серьезная угроза для чародея.

— Об этом не волнуйтесь, моя королева, — успокоил Дени Барристан. — На тридцатом этаже у лестницы и у подъемника стоят Безупречные. Без королевского дозволения мимо них и мышь не проскользнет — так что ваш больной в полнейшей безопасности.

— В том-то и дело, что нет, — Дэйнерис хмуро сдвинула брови. — Я припоминаю: мы с Мелисандрой сошлись уже у его дверей. Похоже, жрица умеет околдовывать стражу, и Безупречные для нее не помеха.

Теперь Барристан увидел причину ее беспокойства.

— Значит, нужно что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось, — рассудил он серьезно.

— Я знаю, что следует делать, — обнадежила его Дени, — мы с Рейстлином часто говорили о магии, и он немало поведал мне о ее законах. К примеру, он упоминал, что тот, кто искренне верует, неподвластен для колдовских миражей. Потому я и пришла за помощью к вам. Вы ведь всю свою жизнь молились Воину, верно?

Рыцарь с сомнением покачал головой.

— Не знаю, достанет ли здесь моей веры, — признался он несколько смятенно, и после краткой паузы добавил уже твердо: — но если на то ваша воля, я буду охранять покои мага.

— Спасибо вам, — Дени испытала большое облегчение, — теперь мне гораздо спокойнее.

— Не стоит благодарности, право. Это ведь мой долг — защищать вас и все, что вам дорого, — ободрил ее старик, а затем вдруг примолк в задумчивости. — Но сначала все же позвольте задать вам один вопрос. Быть может, он покажется вам неуместным — если вы не пожелаете отвечать, я пойму.

— Вы меня почти пугаете, — королева улыбнулась едва заметно. — В чем дело?

— Вы его любите?

Дэйнерис такого не ожидала: на краткий миг она смутилась, отвела глаза, словно сомневаясь, следует ли ей отвечать. Но затем она снова взглянула на Барристана прямо и смело.

— Да. Я его люблю.

Задавая вопрос, Селми был уверен, что готов услышать именно это, но, услышав, все же испытал растерянность. Рыцарь понимал: любые его слова, которые сейчас напрашивались, ничего не изменят, а только расстроят девушку. Потому у сира Барристана достало мудрости промолчать.

Дени поднялась, собравшись уходить — ей совершенно не хотелось говорить с гвардейцем о чувствах. От его беспокойного взгляда девушка испытывала неловкость. Королева глубоко уважала старика и полностью ему доверяла, но знала, что здесь он, увы, никогда ее не поймет и тем более не поддержит.

— Еще раз спасибо вам за все, — проронила она коротко. — Увидимся завтра.

Двери за королевой закрылись, а Барристан, снедаемый неотступным дурным предчувствием, начал готовиться к несению службы. Он облачился в гвардейские доспехи с чеканным трехглавым драконом на груди, пристегнул к плечам белоснежный плащ и вооружился верным вестеросским мечом. Закончив с этим, рыцарь отправился на тридцатый этаж, в сумрачный коридор, освещаемый факелами. Раздумья о судьбе королевы тяготили сира Селми, тяготили гораздо сильней и мучительней, нежели полный металлический доспех. Рыцарь уже не беспокоился за Матерь Драконов — теперь он по-настоящему за нее боялся.

Мрачное место, где нес караул Барристан, благоприятствовало темным мыслям, позволяя им разрастаться и опутывать разум. Гвардеец не мог не задуматься о том, кто обитал за сомкнутыми дверями, об объекте пагубной страсти Дени. Женщины, облеченные властью, часто заводят любовников, и хоть это предосудительно, однако вполне объяснимо. Но черный маг, чей облик внушал страх, а отвратительный кашель — брезгливость… Маг, в зловещих покоях которого преступники, приговоренные к смерти, встречали свой конец подопытными и жертвами ужасающих ритуалов... Тот, кто, призвав заклятием огонь из седьмого пекла, уничтожил целую армию — и вот этому чудовищному воплощению Неведомого Дени отдала свое сердце?.. Было здесь нечто глубоко порочное, неправильное, что едва вязалось с образом королевы в глазах рыцаря. Чувства юной госпожи к человеку столь опасному и жестокому, коим являлся Рейстлин Маджере, стали для Барристана очень печальным открытием.

От тяжких раздумий гвардейца отвлекло появление Мелисандры Асшайской.

Шаги колдуньи были плавны и бесшумны, и так же бесшумно, безмолвно, словно призраки, за нею следовали два послушника в красных одеждах. В полумраке Барристан отчетливо различил, как жутко горели ее глаза — не отражением факелов, но собственной колдовской силой, враждебной, испепеляющей. Сир Селми помнил эти страшные глаза — они стали первым, что он увидел, вернувшись из небытия. Рыцарь не чувствовал к жрице благодарности за воскрешение, о нет: старику хотелось лишь, чтобы больше ему никогда не довелось испытать эту муку.

Мелисандра и Баррристан обменялись долгими молчаливыми взглядами: оба они уже знали о намерениях друг друга. Жрица, опустив излишние любезности, сказала ровным холодным голосом:

— Отойдите в сторону, сир Селми, и никто не пострадает.

— Я впущу вас только по приказу Ее Милости, — так же холодно ответил рыцарь. — Покиньте это место, миледи. Не заставляйте меня обнажать клинок.

Жрица знала, что он не отступится, и не стала тратить время на дальнейшие уговоры. Она медленно вытянула руку с раскрытой ладонью, как если бы хотела поманить Барристана к себе.

— Да будет Владыка к вам милостив, — молвила она, пронзая рыцаря демоническими очами, и медленно прошипела заклятие на асшайском языке.

Барристан схватил рукоять меча, но обнажить его уже не успел. В середине его груди зародился пульсирующий жар, который прокатился по легким, причиняя боль — в точности как в момент его возвращения к жизни. Тогда эта боль пробудила рыцаря, но на сей раз она несла лишь опустошение и забвение. Старик сипло вскрикнул, и вместе с криком изо рта его вырвался сияющий сгусток огня. В следующий миг он упал замертво, распластался на холодном каменном полу, навеки уставившись в никуда широко распахнутыми голубыми глазами.

Огонь невесомо перелетел к заклинательнице и втянулся в ее раскрытые бледные пальцы. Мелисандра, бросив последний безучастный взгляд на мертвого Барристана, аккуратно обошла его и решительно направилась к дверям покоев Рейстлина. Прислужники в красном, по-прежнему храня пугающее безмолвие, последовали за ней.

Примечание к части

Песня — "Krypteria-My Fatal Kiss" :)

Джон Сноу:

http://www.pichome.ru/2Zf

Рамси Болтон:

http://www.pichome.ru/2ZI

Если кто-то еще не обратил внимание, читатель тут нарисовал замечательный арт, который я поставила на обложку.

http://www.pichome.ru/2Zh