Кирие Элейсон. Книга 6. Его высочество Буриданов осел. (гет)

Эпизод 15. 1691-й год с даты основания Рима, 17-й год правления базилевса Романа Лакапина

(май 937 года от Рождества Христова).

Ночные охотники терпеливо дождались, когда выслеживаемая ими дичь со всей присущей ей безоглядной жадностью предастся плотским утехам, и оповестили о своем появлении семью короткими ударами в дверь. Ответом на это стал короткий, непроизвольно вырвавшийся и тут же заглушенный, женский вскрик, подтверждавший, что дичь поймана и охота удалась.

Перед скромным жилищем графского слуги стояли висконт Анскарий и епископ Манассия, прибывший в туринский замок два дня тому назад. Переговоры между королем и маркизом Ивреи вяло продолжались и создавалось впечатление, что обе стороны уже утратили интерес к теме пропуска королевских войск к альпийским перевалам и продолжают спор уже из соображений приличия и неутихающей гордости. Но для кого-то затянувшиеся перевогоры несли в себе немалые плюсы, как, например, для епископа Манассии, который за время своих многочисленных визитов неплохо освоился во дворце маркизов Ивреи и за ним даже закрепили отдельные покои, как за членом графской семьи. Этой ночью епископ с Анскарием вышли на охоту уже второй раз. И если вчерашнее ночное бдение не принесло им ровным счетом ничего, если не считать головной боли поутру, то сегодня их старания увенчались полным успехом.

Епископ стучал в дверь все настойчивее. Наконец за дверью послышалось чье-то тяжелое дыхание.

— Кто там? Кого черти принесли?

— Черти принесут тебе мучительную погибель, мой милый Доминик, если ты тотчас не откроешь дверь своему господину, висконту Анскарию.

После некоторого сопенья, Доминик ответил:

— Простите, мой кир, я не одет….. мне нужно время, чтобы одеться и достойно встретить вас.

— Если вы не откроете мне тотчас я буду стучать сильнее, а вас звать громче. Я не думаю, что в ваших интересах и в интересах вашей гостьи присутствие и внимание большого количества разбуженного народа.

Доминик как будто отошел от двери. Вероятно, он уходил за советом.

— Последний раз прошу тебя миром, Доминик! Отворяй!

Слуга начал возиться с засовом, продолжая сопеть и тянуть время. На несколько мгновений все стихло, возможно Доминик вновь куда-то уходил. Когда Анскарий уже начал терять терпение, возня с замком возобновилась и дверь подалась внутрь.

На пороге стоял слуга маркизы, из белья на нем присутствовала лишь не первой свежести простыня, спешно намотанная вокруг чресел. Внутри лачуги было темно и Анскарий потребовал от слуги зажечь факелы.

— У меня их нет, мессер, — отвечал Доминик.

— Ну да, а воздух в твой берлоге прокоптился, видимо, от одного твоего медвежьего дыхания, — произнес Манассия, — не утруждайтесь, висконт, и не пытайтесь искать. Лучше возьмем их у наших людей.

За дверьми лакейского домика висконт с епископом оставили пятерых слуг на случай, если Доминик проявит нелояльность.

— Мессер висконт, ваше преподобие, но чем я обязан ночному визиту столь благородных людей в мою скромную обитель?

— Вот это уже достойно похвалы, Доминик, действительно, к чему все эти лишние расспросы? Спасибо, дети мои, — епископ поблагодарил своих услуг, принесших в дом факелы, — ожидайте нас снаружи. Так вот, Доминик, соблаговолите предъявить нам вашу гостью.

Шерсть на спине слуги встала дыбом. Она росла у него повсюду, но крайне неравномерно, саванны и редколесья здесь перемежались с локальными непроходимыми джунглями.

— У меня никого нет, мессеры. Я живу один. Вы ошиблись.

— Вы расстроили меня, Доминик, я думал, что мы уже почти подружились. Что ж, тогда мы осмотрим ваш дом.

Сказав это, епископ, тем не менее, опустился на табуретку, которая, если не считать низкого стола, была единственной мебелью в доме. Спальное ложе слуги при этом было выложено камнем в углублении стены, поверх него были накинуты несколько тюфяков и одеял. Анскарий первым делом подошел к ложу и осторожно потыкал в него мечом.

— Никого, — разочарованно заметил он.

А других мест спрятаться, на первый взгляд, и не было! Однако Анскарий, взяв один из факелов, наткнулся в углу дальней стены на запертую дверь.

— А это что?

— Даже и не знаю, мессеры, — замотал головой Доминик, — я никогда не открывал ее. У меня и ключей-то нет.

— Разве вы не любите раскрывать тайны, Доминик? — насмешливо спросил Манассия, — Вдруг за дверью клад, оставленный кем-то в незапамятные времена? Или сам Святой Грааль? Будьте так добры, висконт, возьмите у моих людей топор, примите во внимание мою усталость.

Анскарий сходил за топором, закрепил возле таинственной двери факел, и ударил топором в дверь. За дверью вновь кто-то испуганно пискнул.

— Должно быть, мыши, — заметил епископ и кивнул головой, — продолжайте, висконт!

Еще три-четыре расчетливых удара и дверь распахнулась. За дверью оказалась тесная кладовая, где на полу была свалена куча какого-то тряпья. Анскарий запустил вглубь кучи руку и, нащупав что-то, обернулся и улыбнулся епископу.

— Попалась, птичка! — и с этими словами Анскарий извлек на свет Божий полностью нагую Виллу, держа ту за волосы. Та успела схватить только какую-то тряпку, чтобы прикрыть срамоту, одеться ранее ей не хватило времени и сноровки, ведь процесс одевания женского платья десятого века не терпел суеты и спешки, зато требовал грамотной прислуги.

— Что? Что вам надо висконт? Что вы здесь делаете епископ? По какому праву вы вторгаетесь в дом моего слуги?

— Вы еще позовите на помощь, маркиза, — ухмыльнулся епископ, бесстыдно разглядывая ее, — мда, маркиза, возможно на вашей семье лежит какое-то проклятье.

— Что еще за проклятье?

— Что все девы в вашем роду однажды будут являться перед широким собранием в чем мать родила и обвиняться при этом в преступлении. Наш король рассказывал мне, как в Риме вашу матушку раздели донага и осматривали тело ее в поисках одной драгоценной вещи. Грешно вспоминать, где эту вещь в тот день нашли. Тогда ваш отец дорого поплатился за свою жену-воровку. Но червивое семя никогда не родит прекрасный плод, вы теперь также стоите перед нами без одежды, будучи застигнутой за грехом прелюбодеяния.

— О чем вы, ваша милость? Какой грех, помилуйте? — Вилла только сейчас начала понимать весь ужас своего положения, ее подбородок предательски затрясся, а глаза начали быстро наполняться слезами.

— Ну а что может еще делать голая женщина в доме ее слуги?

Лицо Виллы озарилось наивной версией.

— А это он! — вскричала она, указывая на Доминика, — это он, он, злодей, приволок меня в свой грязный дом, чтобы надругаться над своей госпожой!.

— И при этом он волочил вас через весь графский двор, а несчастная жертва даже и не подумала позвать на помощь.

— Нет, я зашла к нему дать поручение, а он напал на меня. Это все он!

— Бесполезно, маркиза, давайте не будем тратить время. Помимо нас здесь еще пятеро наших слуг. Все мы вместе подтвердим, что вы пришли сюда много позже комплетория, пришли одна, а мы подле ваших дверей еще долго ждали, когда вы предадитесь страсти. И потом, … разве вам не хочется, чтобы о том, что вы здесь были, не узнал более никто и никогда?

Хорошенькое, но глуповатое лицо Виллы посветлело.

— Правда? Конечно, хочу! Благодарю вас, ваше преподобие и вас, висконт, за милость и снисхождение, проявленное к моей грешной душе. Я вам клянусь, что подобного более не повторится, я сегодня же прогоню прочь это грязное животное, нет, я предам его смерти!

Обезьянье лицо Доминика при этих словах своей «возлюбленной» заметно вытянулось. Его желтые глаза тревожно и злобно оглядели присутствующих.

— Нет, наш славный Доминик, — заметил его взгляд висконт, — вам, право слово, нечего бояться. Вы нам нужны живым и невредимым, в том мое слово. А вам, разудалая невестка, пора уже понять, что наше молчание будет дорого вам стоить.

Вилле потребовалось время, чтобы понять, что ей ставят условие.

— Да, конечно, я непременно сегодня же пожертвую вашим епархиям, святой отец, двадцать, нет, тридцать солидов. А вам, Анскарий, ….., вас тоже будет ждать подарок, хороший богатый подарок, я еще точно не решила какой.

— Мы можем вам подсказать, маркиза, — улыбнулся ей Манассия. Пустоголовая, развратная Вилла поняла эту улыбку по-своему. Она улыбнулась, сначала ехидно, а затем кокетливо, опустила от груди скрещенные доселе руки и задышала так, что вызвала сильнейший шторм на своем теле.

— Я поняла вас, мессеры. Вас, ваше преподобие, это тоже устроит более, чем пожертвования, да? Что ж, я готова, вы хотите меня здесь и сейчас, или же укажите мне время и место?

Преподобного епископа охватило сильнейшее волнение. Неизвестно как там Анскарий, а он точно захотел, захотел настолько страстно, что мысли в его голове начали путаться. Да и как тут было устоять перед широкобедрой двадцатипятилетней сочной красавицей с томной поволокой в серых глазах!

— Ваше предложение, невестка, конечно, заманчиво, но нас интересует совсем другое, — с этими словами Анскарий, человек-кремень, накинул на Виллу свой плащ, — все очень просто. Король хочет встретиться с вашим мужем с глазу на глаз, и вы не должны этому помешать. Мало того, вы этой встрече должны помочь.

Вилла хмыкнула.

— Мой отец предупреждал меня, что эту встречу нельзя допустить.

— А знаете почему? Потому что ваш муж и ваш отец не верят друг другу.

— Я не пойду против воли своего отца.

— Тогда ваш муж узнает о ваших милых ночных шалостях. Узнает от вашего слуги Доминика и от нас.

— Доминик ничего не скажет.

— Доминик, если захочет жить, скажет все. Сегодня ночью мы вывезем его из Турина, охрана, как вам известно, пропускает меня в любое время суток. Ваш слуга будет находиться в распоряжении его преподобия и короля, пока король и ваш муж не встретятся и не договорятся. Если вы будете себя хорошо вести и не расскажете о наших планах никому, даю вам слово, что я верну вам вашего слугу целым и невредимым и мне будет абсолютно все равно, как вы с ним поступите далее. Можете даже продолжать с ним встречаться, раз он вам так …. по сердцу.

— Да, маркиза, таково наше требование, — добавил, справившийся, наконец, с приступом вожделения, епископ, — я присоединяюсь к словам висконта и к его клятве добавлю свое собственное заверение. Если же вы не дадите сейчас свое согласие, то, прежде чем рассветет, ваш муж узнает все. На всякий случай, висконт, стоит запомнить, что у нашей очаровательцы есть заметные родинки под левой грудью и пупком, Беренгарию будет интересно узнать, откуда у нас столь ценные сведения. В лучшем случае, вас будет ждать пожизненный монастырь, а худший случай зависит только от того, насколько страшен в своем гневе маркиз Беренгарий.

Вилла, за неимением выбора, села на стол и закрыла лицо руками. Горизонта ее мышления не хватало на то, чтобы понять, какую угрозу для ее отца может таить ее согласие. Она думала только о том, как нелепо она попалась и может ли она как-то впоследствии отомстить своему родственнику и этому хитрому борову-епископу. Вилла даже начала наивно молиться, прося Господа, чтобы тот каким-нибудь волшебным образом переместил ее сейчас в графскую спальню или чтобы незваные гости как-нибудь сами собой растворились, пропали, сгинули во веки веков. Время шло, Вилла шептала молитвы, периодически сквозь пальцы поглядывая на Анскария и Манассию, но те решительно не желали исчезать.

— Я согласна, мессеры. Я сделаю все, что вы хотите, — сказала она, не отнимая от лица рук.

— Вот и славно, А теперь, маркиза, будьте так добры, вернитесь в кладовую. Мы сейчас позовем наших слуг и им совсем необязательно видеть вас, даже если бы при вас были одежды. А, кстати, где, они?

— Под тюфяками, — ответила Вилла.

— Ну и славно, пусть они пока там полежат. Висконт, зовите людей!

Слуги вошли в лачугу Доминика. Манассия выпростал из-под полы своего блио руку и указал им на хозяина дома.

— Возьмите этого молодца, свяжите по рукам и ногам, заткните ему пасть и отнесите в одну из телег вашего обоза. Далее следуйте за этим господином, — указательный палец Манассии переместился в направлении Анскария, — выполняйте все его приказы, как мои. Выйдя за пределы города, следуйте без остановок в Тортону. Пленника кормить, поить, не обижать.

Слуги рьяно взялись за дело, благо любовник графини сопротивления не оказал. Справившись с ним, слуги покинули дом, взвалив тушу Доминика себе на плечи. Вместе с ними ушел Анскарий, ему предстояло вывезти людей епископа за пределы Турина.

Дождавшись, когда стихнут шаги, епископ быстренько закрыл входную дверь, а затем еще раз проверил крепость ставен. После этого он подошел к двери кладовой и постучал в нее.

— Выходите, мое милое дитя, никого нет.

Вилла вышла из кладовой, огляделась, улыбнулась Манассии и направилась к ложу за одеждой. Манассия засеменил вслед за ней, не спуская сального взгляда с ее бедер и лихорадочно снимая с жирной шеи нательный крест.

— Ничего не бойтесь, дитя мое. Все будет хорошо, все будет очень хорошо….

— Ваше преподобие …. Что вы делаете?

— А что я делаю, очаровательное создание? Разве вы не готовы были принести тело в свое в дар нам? Разве вы достаточно насытились этой ночью? Разве я хуже вашего ужасного возлюбленного?

— Но вы обещали мне совсем другое…. Ваше преподобие! ….. Вы не обманете меня, так как обманываете сейчас?

— Никто не обманывает вас, моя милая. Но за минутные слабости мы порой рассчитываемся всю свою жизнь!

— Что вы хотите сказать? Ваше преподобие, ваше преподобие…. Я теперь должна буду одаривать вас собой всякий раз, когда вам только вздумается?

— Да, отныне, моя юная любительница грязных слуг, ты будешь делать все, что я от тебя потребую… Да! Ты будешь, будешь, будешь! Будешь все делать, сука, будешь!

Спустя полчаса, массивная цепь нательного креста была возвращена на привычное ей место, за время ее отсутствия успевшее обильно вспотеть и покраснеть. Епископ снял со стены один из факелов и засобирался к двери. Он оглянулся на Виллу, она лежала на ложе, подогнув колени и периодически покачивая ляжками из стороны в сторону. Глупое, распутное, несчастное существо.

— Скоро начнет светать, милочка. Вам необходимо тотчас уходить к себе. Нельзя, чтобы вас видели.

— Так проводи меня.

— Еще хуже, если нас увидят вместе. Нет, я уйду сейчас. Во всей твоей истории мне не дает покоя только одно. Я могу понять многое, но почему из всего легиона твоих слуг, среди которых немало красивых и здоровых мужчин, ты выбрала в любовники этого урода?

Вилла повернула к нему свое лицо, измятое ласками священника, и слабо улыбнулась:

— Никто не сравнится с ним, — ответила она и отвернулась к стене.

Манассия удивленно пожал плечами и вышел вон.