О Мастере Зелий (гет)

Так вот на что похожа любовь. Сердце болит – и не метафорически, нет, оно физически сжимается от невыносимой боли. Все тело как будто налито свинцом. В горле постоянно комок, трудно дышать, хочется только одного — упасть и разрыдаться, молотя кулаками по полу. Ничего не хочется и ничего не способно обрадовать. И только лишь ты подумаешь о том, как все могло бы сложиться, вспомнишь его ласковый голос и нежные руки, сердце снова заходится от боли, комок в горле становится еще тяжелее, и из глаз начинают течь слезы, хотя минуту назад казалось, что их больше не осталось.

Когда в среду утром Гермиона вернулась домой, она была способна только заблокировать камин, упасть на диван и зарыдать. Она плакала, пока не уснула от изнеможения, а когда проснулась, боль осталась прежней, и слезы снова сами выступали на глазах. Она ничего не ела, но чувствовала тошноту. Выпив воды, Гермиона снова заснула, все еще не снимая того самого голубого льняного платья, которое теперь страшно измялось и прилипло к горячему от рыданий телу. Когда она в очередной раз проснулась, было темно. Девушка сидела на диване и спрашивала себя «Почему?». Почему он не дал ей сказать ни слова? Почему у него оказалось ее письмо? Почему он ей не поверил? Почему его матери не оказалось рядом – ведь она могла бы помочь? Почему она не побежала за ним и не заставила выслушать? Почему она послушалась Джинни? Почему она не осталась здесь, у себя дома, в этой комнате, которую теперь ненавидит, потому что в ней пусто?

И снова – вода, слезы, сон. На следующее утро она решила чем-нибудь заняться – все говорят, что работа помогает отвлечься от грустных мыслей. Она пыталась читать, но в голове тут же начинал звучать Его бархатный голос. Гермиона швырнула книгу в угол и решила заняться уборкой, причем не пользуясь магией. Но разбив два стакана и порезав палец, девушка признала, что сейчас не способна даже на такую простейшую работу. В конце концов она вернулась на диван и легла, уставившись в потолок. Последние двадцать четыре часа тянулись целую вечность, а сколько еще таких дней впереди? Скучных, серых дней. Да, она знала, что со временем боль утихнет. Что-то подобное было после смерти Чарли Уизли. Во время войны они стали хорошими друзьями. После гибели Чарли Гермиона несколько дней не могла успокоиться, но постепенно боль притупилась, угасла, и через некоторое время она могла вспоминать друга с грустной улыбкой и легкой печалью.

Но Северус… может быть, это безысходное чувство потери тоже утихнет со временем. Хотя сейчас ее рана гораздо глубже. Чарли был другом, которого отняла война. Северуса она любила, и он сам все разрушил, сам выкинул ее из своей жизни в холод и пустоту. У нее не осталось даже Косолапсуса. Конечно в этом она сама виновата – не нужно было бросать кота в поместье Снейпов и блокировать камин. Или она рассчитывала, что его вернут совиной почтой? Или постучат в дверь, чтобы передать его из рук в руки? Может, миссис Снейп рассердилась на нее не меньше Северуса. Конечно же, она на его стороне. Каждая хорошая мать всегда встает на сторону своего ребенка. И защищает его, как львица. А кто защитит Гермиону Грейнджер? Никто. Она одинока и несчастна. Даже ее кот прекрасно устроился в доме, из которого ее вышвырнули.

В пятницу, чуть не потеряв сознание от голода – у нее два дня не было во рту ничего, кроме воды – она решила заставить себя съесть хоть что-нибудь. Поход по магазинам казался таким же невыполнимым делом, как восхождение на Эверест. Так что Гермиона ограничилась исследованием кухонных шкафов. Она никогда не была хорошей хозяйкой, поэтому в шкафах нашлось немного. Но у нее всегда были в запасе консервы из тунца – их очень любил Косолапсус. Недоваренные спагетти с тунцом – не самый шикарный обед, но, как ни странно, еда придала Гермионе достаточно сил, чтобы начать думать о будущем.

Она была абсолютно уверена в одном: Никого не хочется видеть. Гарри и Джинни могли попытаться как-то вмешаться, а этого Гермиона просто не смогла бы сейчас вынести. Какой бы ни оказалась их реакция. Достаточно того, что они знали. Рон. Еще один человек, которого она ни в коем случае не хотела бы видеть. Нет, она не начала его ненавидеть, это проклятое письмо было даже… милым, хотя и несколько самоуверенным. Если бы не последствия, она от души посмеялась бы над оригинальным способом делать предложение. Как только Рону в голову пришло, что она может быть в него влюблена? Неужели он считал, что девушка может с радостью принять предложение, сделанное таким нелепым образом? Но сейчас все это не имело значения. Важно было другое – найти способ пережить следующие несколько дней. Ближайшие два дня – выходные, в этом ничего хорошего, но выбора нет. Но вот что делать в понедельник?

Сначала Гермионе пришло в голову уехать куда-нибудь – ведь она была свободна целых две недели. Но тогда надо было бы выбирать место, собираться, покупать билеты… Но если просидеть две недели в пустой квартире, можно сойти с ума. Оставалось одно – выйти на работу. Но тогда придется объяснять, почему она просила три недели, а воспользовалась всего двумя. Хотя можно сказать, что ее планы на отпуск сорвала болезнь – глядя на нее, все в это поверят, а любовь, как выяснилось – это и есть болезнь, так что ей даже не придется говорить неправду.

**°°**°°**

Через неделю Северус Снейп в первый раз поднялся из подземелий. Он шел навстречу внешнему миру со сжатыми губами и сверкающей в глазах угрозой каждому, кто осмелится задавать неосторожные вопросы. Он почти убедил себя, что девчонка его недостойна. И он не будет вести себя, как сопливый подросток. Он переживал и худшее. Что, собственно, произошло? Ему предпочли двадцатилетнего мальчишку без каких-либо качеств, достойных упоминания? Если мисс Грейнджер не в состоянии сделать правильный выбор, это ее проблемы.

К тому же было уже 26 августа, пора было составить планы занятий, подготовить задания на первые две-три недели, проверить запасы ингредиентов, заказать то, чего не хватает, пополнить запас лечебных зелий, которые он делал для Поппи… У него и так масса проблем, даже без вероломных маленьких предательниц из Гриффиндора.

Он расправил плечи и решительно пошел в Главный Зал на завтрак. Остальные учителя поздоровались с ним весьма радушно, но без малейшего намека на удивление. Они продолжали разговаривать, не отгораживаясь от него, но и не пытаясь специально вовлекать в общую беседу, как обычно делают с теми, кого подозревают в душевном расстройстве или намерении покончить с собой.

Дамблдор сообщил, что в полдень будет педсовет, будут обсуждать списки первоклассников, профессор Синистра жаловалась на Пивза, который изобразил для нее редкой непристойности живую картину с участием двух доспехов и ее лучшего телескопа. Другими словами, все шло как обычно. И это должно было обнадеживать. Но почему-то ничего подобного не произошло. Привычная суета последних дней каникул потеряла свою привлекательность, окружающий мир – свои яркие краски, а еда – вкус.

Но как бы не напоминали следующие дни процессию жирных серых слизней, они прошли и наступило 1 сентября. Замок вновь наполнили смех и разговоры. Северус ненавидел все это. Он ненавидел взволнованных первоклассников, изумленно пялящихся на зачарованный потолок. Он ненавидел гул голосов, хихикающих, смеющихся, рассказывающих друг другу о каникулах. Он ненавидел Сортировочную шляпу и ее новую песню. В этом году префектом от девочек была назначена слизеринка, Мэган Полсток, очень талантливая девушка, которая всегда нравилась ему за успехи в зельеделии. После пира она подошла к своему декану, рассчитывая услышать поздравления. Ее глаза сияли так же ярко, как начищенный значок префекта на мантии. Снейп сделал вид, что не замечает протянутой руки, буркнул что-то неразборчивое и удалился из Зала, еще больше возненавидев девчонку за ее обиженный вид, не говоря уже о молодости и коричневых волосах.

Теперь, когда начались занятия, ему приходилось быть осторожнее с алкоголем. Снейп решил строго ограничить себя одним стаканом бренди, и следующие несколько часов вертел его в руках, уставившись в языки пламени. Да, жизнь вернулась в привычное русло. И это хорошая, спокойная жизнь. Но почему-то Северусу казалось, что он вернулся не в тот день, когда в его жизни появилась Гермиона, а в давнее прошлое. Будь проклята эта девчонка! Он швырнул в камин опустевший стакан, посмотрел, как тот разлетелся на осколки, но не испытал при этом ни малейшего удовлетворения, погасил огонь и пошел спать.

**°°**°°**

— А знаете, — сказала Кассандра Снейп, задумчиво глядя на Джинни Поттер, — если бы вы были немного по-спокойнее и незамужем, вы тоже могли бы оказаться хорошей парой для моего сына.

— Думаю, это можно считать комплиментом, — улыбаясь, ответила Джинни.

Она тоже сразу почувствовала симпатию к миссис Снейп, только в отличие от Гермионы не испытывала по отношению к ней благоговейного трепета. Они встречались уже в третий раз, и у Джинни сложилось впечатление, что миссис Снейп, так внезапно лишившаяся общества сына, была рада с кем-нибудь поговорить. Джинни же, помимо всего прочего, привлекало явное отличие этой светской дамы от ее собственной матери. По крайней мере, внешнее. По характеру они были похожи больше, чем этого можно было ожидать, глядя на несходство во внешности и поведении. Обе были властолюбивыми, с излишней склонностью опекать близких и вмешиваться в их дела, но это все равно, что сказать «солнце и луна – небесные тела». В конце концов, Джинни подумала, что ее собственная мать все же лучший вариант. Детям нет дела до безупречного светского поведения родителей, их самоконтроля, манер и безукоризненной внешности. Шум, беспорядок и потрепанная одежда временами утомляют, но все же у них в доме было больше тепла. Солнце и луна. Действительно, подходящее сравнение. Но как подруга, или что-то вроде заботливой тетушки, миссис Снейп просто идеальный вариант.

Миссис Снейп улыбнулась. – Это и был комплимент. Но скажите, есть ли новости от Гермионы?

— Сказать по правде, ничего особенного. Она вышла на работу. Я слышала от отца, что она рассказывала ребятам из Исследовательского Департамента, что тяжело болела. Отец видел ее, и говорит, что сомневаться не приходится.

— Бедная девочка, — вздохнула мисс Снейп, — должно быть, ей очень тяжело. Жаль, мы не можем ей рассказать, что скоро все закончиться.

— М-м-м, — согласилась Джинни, рот которой был набит шоколадными бисквитами Пигги. – А что профессор Дамблдор говорил насчет профессора Снейпа?

Нахмуренные брови и недовольное покачивание головой ясно показывали, что миссис Снейп расстроена поведением сына. – Он наконец начал выходить из своих комнат, но держится замкнуто, ни с кем не разговаривает и все время пребывает в плохом настроении.

— Как в старые добрые дни, да?

— В старые добрые дни я его почти не видела. Северус начал регулярно появляться дома только когда закончилась война. До этого он заглядывал на пару дней во время летних каникул, и, как мне кажется, на такое короткое время его терпения хватало. Судя по тому, что я слышала, он был довольно суровым учителем?

Джинни удивленно уставилась на нее. – Вы шутите. Да он был, извините за мой французский, таким ублюдком, что его любой был бы рад убить, если бы подвернулся такой случай. – Она хихикнула. – Если он опять стал так себя вести, могу представить шок тех, которые поверили, что теперь он всегда будет таким добреньким.

— Если у нас все получиться, все встанет на свои места, и уже очень скоро. Это напомнило мне, что мы должны проверить, все ли готово. Когда вы пригласите Гермиону?

— Тут есть небольшая сложность. А что, если она не захочет приходить?

— В таком случае, — невозмутимо ответила миссис Снейп, — придется ее оглушить и доставить к вам без сознания. Это не проблема. Альбус и милейший мистер Блэк согласились сыграть свои роли. А то, что я собираюсь сделать с молодым мистером Уизли, доставит мне огромное удовольствие.

— Я ему не завидую, — заметила Джинни. – Кстати, можете считать это комплиментом.

**°°**°°**

Первая рабочая неделя была просто ужасной. Правда работа немного отвлекала от печальных мыслей, но в целом это было тяжелое для Гермионы время. К вечеру пятницы она устала настолько, что легла, как только вернулась в дом, кажущийся еще более пустым без Косолапсуса, и проспала до субботнего утра. В воскресенье она получила письмо от Джинни с приглашением заглянуть в гости в следующую субботу. В письме не было ни слова о Северусе или о чем-то другом, хотя бы косвенно касающемся ее трагедии – письмо, вызвавшее у Гермионы непонятный приступ раздражения. Если бы Джинни хоть полусловом намекнула бы на недавние события, можно было просто закатить глаза, порвать письмо и отругать подругу за попытку вмешиваться не в свое дело. Но Джинни вела себя так, как будто понятия ни о чем не имела, и это слегка обидело Гермиону. Так что, подумав, она решила принять приглашение и показать им всем, что может сделать с человеком несчастная любовь. Она страшно похудела и — проходится это признать – совершенно перестала следить за собой. Хотя иногда – в моменты абсолютной честности – она понимала, что сознательно не дает затянуться сердечным ранам, чтобы иметь полное право потакать своим слабостям.

Ее горе все еще было очень острым, она все еще плакала по ночам, и это были искренние слезы. Но, постепенно, она начала обвинять в неудачном повороте событий только себя, находя в своих внешности и характере какие-то воображаемые недостатки. Она постоянно повторяла, что вела себя как глупая незрелая девчонка – слишком незрелая для него – неловкая, недоразвитая в интеллектуальном и социальном отношении. Не ухаживая за волосами, не заботясь об одежде, аккуратных ногтях и состоянии кожи, она сознательно и успешно создавала имидж женщины, на которую никто не стал бы обращать внимания.

Эти своеобразные защитные доспехи дали первую трещину в понедельник второй ее рабочей недели. Первым человеком, которого она встретила, перешагнув порог министерства, оказался Рон Уизли. Высокий, все еще немного нескладный, но с широкими плечами и хорошо развитыми мускулами, загорелый, с зачесанными назад рыжими волосами, он радостно улыбнулся ей, как будто ничего и не случилось. Сначала Гермиона почувствовала себя виноватой, потому что письмо, что бы оно там не натворило, осталось без ответа. Но она просто забыла, что должна ответить. А вслед за виной неожиданно появилась способность к самооценке, причем не просто появилась, но и не собиралась уходить, удобно устроившись где-то в районе живота. Боже, она выглядит просто кошмарно. Голова не мыта уже неделю. Сегодня утром она просто ополоснула лицо холодной водой – кремы, лосьоны и тоники остались где-то в прошлом. Ногти… она быстро засунула руки в карманы джинсов. Кроме упомянутых джинсов на ней был свитер неопределенного серо-зеленого (или зеленовато-серого?) цвета.

— Привет, Миона! – Воскликнул Рон. Он бросился к ней с явным намерением обнять, но, подлетев ближе, предпочел дружеское рукопожатие. – Мы сто лет не виделись. Как у тебя дела?

Она, конечно же, обратила внимания на его маневры. Ну а чего же еще она ожидала? Молодой симпатичный парень не станет добровольно обниматься с огородным пугалом, тем более в людном месте. Но он ведь писал, что любит ее… — Привет, Рон, — ответила она, стараясь говорить спокойно. – Да все более-менее нормально. Извини, я получила твое письмо и не ответила…

— А, это, — Рон пренебрежительно махнул рукой. – Не бери в голову. Дурацкая была идея. Это ты на меня не обижайся. Мы же останемся друзьями, правда?

У Гермионы ужасно пересохло в горле. Там же было слово «любовь», она видела его своими глазами. Именно это слово разрушило все, что намечалось у них с Северусом, а теперь оказывается, что это были всего лишь чернила на бумаге? Нечто незначительное, от которого можно отмахнуться, как от назойливого насекомого? – Д-да, — ответила она. – Можем, если тебя не слишком задело мое молчание.

— Задело? Меня? Да что ты, Миона, я не из таких парней. Я спросил, ты не среагировала, я понял, что ты ответила «нет». Никаких проблем.

Теперь все в ней кипело от гнева. – Ты написал, что любишь меня, и хочешь на мне жениться. Я считаю, что видеть, как такие слова полностью игнорируют – обидно. Или ты имел в виду не то, что было написано?

— Конечно, я имел в виду именно это, — подтвердил Рон. – Но, кажется, вкладывал в свои слова немного другой смысл. Ну знаешь, это примерно как сказать «Мне нужны деньги», и заложить дом. В один прекрасный день ты все выплатишь, и дом снова будет твоим. Любовь, она тоже придет со временем, так я считаю.

Разъяренное чудовище, притаившееся до поры в глубине Гермиониного сознания, вскормленное чувством вины, ненавистью к самой себе и душевной болью, испустило неслышный посторонним рев, от которого у Гермионы зазвенело в ушах и помутилось перед глазами. – Ты хочешь сказать, — начала она тихим голосом, который постепенно повышался с каждым словом. – Ты хочешь сказать, что это наглое самоуверенное послание, написанное к тому же ужасно корявым языком, ты писал не всерьез?

— Не то, чтобы я…

— А знаешь ли ты, Рональд Уизли, что ты разрушил, да, разрушил, и не смотри на меня так, у меня не истерика, ты разрушил отношения, которые могли бы стать чем-то настоящим? Я первый раз в жизни была влюблена! Я была счастлива! Я знала, что меня любит, по-настоящему любит человек, который способен понять и оценить меня! А ты все испортил, чертов ублюдок!

— Гермиона, пожалуйста, тут же люди…

— И черт с ними! — Продолжала орать Гермиона, заставляя опаздывающих очень быстро пересекать холл. – Мне наплевать на то, что меня могут услышать, потому что мне нечего стыдиться! Это ты во всем виноват!

— Н-но… но…, — растерянно пробормотал Рон, — ничего же не было, Миона!

— Ничего не было? Я видела, какое лицо было у Северуса! Я видела обиду и унижение в его глазах! У меня чуть сердце не разорвалось, когда он велел мне убираться из дома! А ты еще осмеливаешься, — она сделала шаг вперед и Рон испуганно отступил, — ты осмеливаешься говорить, что ничего не было!

— Северус? Ты про Северуса Снейпа?

— Что, это тебя озадачило? – Ухмыльнулась Гермиона. – И что же ты об этом думаешь? Чудовище и Книжный Червь? Что за прекрасная парочка? А знаешь ли ты, тупица, что у нас все могла бы получиться? Что Вампир и Зануда были бы счастливы, если бы ты все не испортил?

И тут Рон совершил кошмарную ошибку: он засмеялся, просто взорвался от хохота. Это неуместное веселье стоило ему двух передних зубов и клыка. У удивлению Гермионы, случайные зрители зааплодировали.

— Чтоб ты провалился! — С удовольствием произнесла Гермиона, на последок пнув валяющегося на полу Рона по ребрам. – Извините, — это уже было обращено к зрителям, — позвольте мне пройти, пожалуйста. Я уже и так опоздала.

**°°**°°**

Бормоча себе под нос проклятия, Северус Снейп возвращался в подземелья, бывшие единственным надежным укрытием. Недели преподавания оказалось достаточно, чтобы полностью расшатать его нервы. А на закуску Альбус приберег кошмарный педсовет, назначенный на субботний полдень. И вот наконец, после длинного, утомительного и скучнейшего совещания он возвращается в тишину и покой своих комнат, и будь он проклят, если что-то заставит его выйти оттуда до понедельника. Он так и сказал директору.

— Я не собираюсь появляться за общим столом ни сегодня, ни завтра, Альбус. И очень надеюсь, что никто не будет мешать моему заслуженному отдыху. Другими словами: обходите подземелья стороной, и предупредите остальных, чтобы они поступали также, или кому-то придется отскребать их от потолка.

— Конечно же, Северус, — мирно ответил Дамблдор, которого, по-видимому, совершенно не смутил тон, которым было высказано это пожелание. – В последнее время ты не очень хорошо себя чувствуешь, тебе нужно отдохнуть. Я понимаю. И могу попросить Синистру взять на себя твои обязанности на эти выходные.

Предложение было привлекательным, поэтому Снейп сдержал чуть было не вырвавшийся комментарий по поводу заботы об его самочувствии и ответил. – Да, пожалуйста. Она сделает мне большое одолжение.

Вернувшись в комнаты, он, еще не успев снять учительскую мантию, налил себе двойную порцию бренди. Вздохнув, он опустился в любимое кресло и попытался расслабиться. Но тут же вспомнил выражение карих глаз, блестящих от слез, и понял, что расслабиться не получится. Тогда он поднялся и пошел за книгой, которую начал читать еще прошлой ночью – чтобы избежать риска натолкнуться хотя бы на намек на романтические отношения, он выбрал «Критику чистого разума» Канта. Чтение рассуждений знаменитого философа требовало сосредоточенности, и карие глаза постепенно становились все менее отчетливыми. Вскоре после того, как Северус настолько погрузился в текст, что посторонние видения полностью исчезли, его грубо вернул в реальность настойчивый голос Дамблдора.

— Северус, — звал он из камина. – Северус, ты у себя?

— Естественно, — упрямо ответил Снейп, вставая так, чтобы директор мог его видеть. Озабоченность на лице Дамблдора заставила его немного смягчиться. – Что случилось, Альбус. У вас огорченный вид.

— Извини, что помешал тебе, но не мог бы ты придти в госпиталь? Боюсь, что Сириусу срочно нужна твоя помощь.

— Блэку? И что он натворил на этот раз?

— После совещания он захотел подышать свежим воздухом, а на прогулке превратился в собаку. Что было дальше, Сириус рассказывал не очень вразумительно, но как я понял, он поймал отравленную крысу.

Ответом на эту новость был поток весьма цветистой брани. Наконец словарный запас Снейпа иссяк. – Я уже иду. Только возьму базовый антидот. Это поможет чертовому придурку продержаться до тех пор, пока мы не разберемся, что за дрянь он засунул в свое шелудивое брюхо.