Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

— Проклятье!

Долговязый юноша в черной мантии, больно стукнувшись лбом о низкий свод прохода в Общую гостиную, вскинул руку к голове, выругался еще раз, уже покрепче, потом моргнул и обеспокоенно огляделся. К счастью, поблизости не оказалось никого, кто мог бы наблюдать эту сцену и ехидно прыснуть, и, хвала небу, здесь не было самого Мастера, который непременно услышал бы ругательства. Лорд Салазар не терпел подобного от своих подопечных и за брань наказывал строго. Юноша потер лоб и двинулся дальше, досадуя на свою рассеяность. В последнее время он все чаще и чаще так погружался в себя, что не видел ничего вокруг и обязательно обо что-то ударялся. Однокашники даже стали подшучивать, что он, верно, влюбился. Юноша злился, огрызался, краснел, брал себя в руки, но вскоре все начиналось сначала. Он грезил наяву.

Эмрис Кинддилиг, младший сын герцога Кинддилига, с детства отличался нравом беспокойным и живым. Даже чрезмерно живым, за что ему неоднократно попадало сначала от братьев, потом от отца. Учение у Мастера Слизерина, сурового, непреклонного, требовавшего от подопечных безупречной дисциплинированности и манер, не сумела обуздать его: он то и дело попадал в неприятности из-за своей кипучей энергии. Лорд Салазар однажды попытался даже отделаться от него, невзирая на знатную фамилию, титул и чистую кровь волшебника — это было после того, как Эмрис сочинил непристойную песню о леди Хельге и ее «фаворите», которая снискала огромную популярность и быстро разошлась по школе — но вмешался отец, умолил Мастера простить непутевого сына, и тот, сжав зубы, согласился. Первое время после скандала Эмрис вел себя ниже травы, тише воды, но не прошло и пары месяцев, как он снова отличился, на этот раз — розыгрышем однокашника, едва не закончившимся смертью последнего. Эмрис и в мыслях не держал навредить ему, но заклятие как-то само сработало не так, и парень едва не задохнулся под напором собственного языка, в мгновение ока увеличившегося в добрых двадцать раз. Он, по всей вероятности, отправился бы таки к праотцам, не вмешайся лорд Салазар. Мастер привел язык несчастного в нормальное состояние и ледяным тоном поинтересовался, что здесь произошло. Правда могла повлечь за собой последствия куда серьезнее, чем исключение из школы. К счастью, товарищи не выдали Эмриса, но он мог поклясться, что зеленые глаза Слизерина остановились на нем, когда он медленно оглядывал всех собравшихся над стонущим и хрипящим парнем. У Эмриса мурашки пробежали по спине, однако ему удалось выдержать испепеляющий взгляд наставника и ничем не выдать страха. Скривив губы, Слизерин развернулся и быстро зашагал прочь, бросив напоследок, что так позорить фамильную честь нужно уметь. Все облегченно переводили дух, понимая, что дешево отделались, однако Эмрис с того дня решил обходить лорда Салазара стороной. В его лице он приобрел настоящего недоброжелателя, и поэтому юноша рассудил, что чем меньше он будет попадаться на глаза наставнику, тем …

Одним словом, младший Кинддилиг обладал неуемным темпераментом, потому и мечтам своим отдавался всецело. А мечтал он о том же, о чем и добрая половина его товарищей по Дому Слизерина — о дочери своего Мастера. Она стояла перед глазами Эмриса все время, на занятиях, за едой, на прогулках в замковом парке, он потерял сон и все свои прежние интересы. Розыгрыши и шутки больше не пленили его. Неприличные стишки, раньше вылетавшие из его груди так же естественно, как дыхание, стали казаться ужасной глупостью. Теперь он хотел сочинять оды и сонеты, но бродившие в его голове слова не желали складываться в красивые строчки, потому что их немедленно вытесняла леди Саласия. Эмрис часами слонялся у лестницы, ведущей в апартаменты лорда Салазара, чтобы увидеть, как она поднимается наверх, в Общий зал, а там, за трапезой, и вовсе не сводил с нее глаз. Он мог бы любоваться ею вечно, ее сверкающими зелеными глазами, обворожительной улыбкой, прекрасными ямочками на щеках и гордой осанкой. Как-то раз, в первые дни после своего приезда, она улыбнулась ему (только ему одному!), столкнувшись с ним в коридоре, и Эмрис целую неделю ощущал себя на верху блаженства.

«Вот что поэты называют любовью», — думал он, чувствуя, как сердце сладко заходится в груди. Каждое утро он просыпался с мыслью, что сегодня, хотя всего и на несколько минут, увидит ЕЁ, и весь наполнялся счастьем до краев. Эмрису было достаточно увидеть леди Саласию издали, чтобы его губы совершенно непроизвольно начали растягиваться в широкой глуповатой улыбке. Он не смел пока думать о том, чтобы заговорить с ней. Она слишком красива, слишком замужем и… слишком совершенна, чтобы снизойти до беседы с ним, мальчишкой. Эмрис с разочарованием рассматривал в зеркале свое гладкое, розовощекое лицо с еле-еле проступающей на подбородке щетиной. Будь у него борода, настоящая густая борода… но, к сожалению, шестнадцать лет — слишком рано для этого украшения настоящего мужчины. Прибегать к помощи магии не слишком искусный в этом деле Эмрис не решался, да и толку от временных чар? Они не прибавят ему ни возраста, ни ширины плеч, ни всего того, что ценят и любят женщины. Как обратить на себя ее внимание? Как заставить ее улыбаться и даже — возможно ли это? — заговорить с ним? Как показать, что он уже почти мужчина? Эмрис ломал голову над этими вопросами, но, к своему огромному отчаянию, так и не нашел ни одного ответа.

Приятели теперь откровенно скучали в его компании. Эмрис — молчаливый, задумчивый, печальный — и вовсе забыл про них; он забыл обо всем, что не касалось дочери лорда Салазара. Сердце его съедала сладкая тоска, а вместе с ней — какое-то новое чувство, вызывавшее странный жар внизу живота. Оно мысленно отсылало его к старым римским трактатам, хранящимся в укромном месте библиотеки отца. Эмрис тайком прочитал их незадолго до поступления в Хогвартс. Полученные оттуда познания в науке любви теперь так будоражили его, что ему с огромным трудом удавалось сдерживать свое возбуждение. С особенным вожделением он вспоминал одну из описанных в трактатах техник ублажения женщины, тогда показавшейся ему невероятно постыдной и заставившей невольно залиться краской, а сейчас вызывающую приятный жар во всем теле. Для этого требовалась работа языка, причем во вторую очередь для того, чтобы поразить даму изысканными комплиментами. Живое воображение услужливо выдавало Эмрису такие сцены, что по ночам он просыпался с трепещущим сердцем. Юноша от души благодарил небо за то, что лорд Салазар не мог прочесть его мысли; впрочем, когда ледяные глаза Мастера смотрели на него в упор, он сомневался в этом. Эмрис иногда гадал, что сделал бы с ним Слизерин, если бы узнал, какие сны не дают покоя самому неудачному его ученику? Едва ли все ограничилось бы обычной экзекуцией. Мысль об этом заставляла юношу зажмуриваться. Однако странным образом страх делал вожделение еще острее.

Эмрис не заметил, как привычно погрузился в мечты о леди Саласии. Картины, возникающие в его мыслях, были столь прелестны и так далеки от подземелий Дома Слизерина, что дыхание у него участилось, а по телу прошла легкая дрожь. Он брел вперед, не отдавая себе отчета, куда идет, когда до его ушей донесся звук. Эмрис сперва не обратил на него внимания, но когда звук повторился, юноша замедлил шаги и немного отвлекся от грез. Несколько секунд он собирался с мыслями, затем холод пробежал у него по спине, а ноги словно приросли к каменным плитам. Это низкое, приглушенное шипение невозможно было спутать ни с чем.

Эмрис втянул воздух и прижался спиной к стене. Только не это! Кто-то за поворотом говорил на парселтанге. Эмрис не обладал этой способностью, но зато языком змей владел лорд Салазар, и все его ученики прекрасно это знали. Слушая резкое, как будто нервное шипение, Эмрис гадал, зачем Мастеру понадобилось общаться со змеей в такой час в подземелье. Или он говорит не со змеей? Но тогда с кем? И о чем?

Подумав о лорде Салазаре, Эмрис хотел немедленно скрыться. Что бы ни происходило за поворотом, Слизерин придет в ярость, если заметит его. ОСОБЕННО его. Однако ситуация пробудила любопытство Эмриса. Когда оно перевесило страх, он осторожно прокрался вдоль стены и выглянул из-за поворота.

От изумления Эмрис забыл о намерении оставаться незамеченным и вышел в коридор. Вместо Слизерина он увидел леди Саласию. Она упиралась коленями в плиты, и, положив на них ладони, что-то говорила на парселтанге. Эмрис совершенно ничего не понимал, но интонация показалась ему встревоженной и нервной. Он мог видеть ее черные волосы, собранные на затылке в высокую прическу, изящную шею и длинную мантию темно-синего цвета. Кроме Саласии Эмрис никого не видел. Казалось, она зовет кого-то, не слышит ответа и продолжает звать снова.

Юноша шагнул вперед. То ли услышав его, то ли заметив упавшую тень, леди Саласия резко вскинула голову, обернулась, и на ее лице на долю секунды отразился испуг. Однако она моментально взяла себя в руки и, выпрямившись, взглянула на Эмриса уже спокойно.

— Здравствуй, — сказала она, улыбаясь почти непринужденно. Но глаза ее еще сохраняли настороженное выражение.

Эмрис застыл. Он впервые видел леди Саласию так близко и не мог поверить в то, что она говорит с ним.

— Твое лицо кажется мне знакомым, — продолжила она после недолгой паузы, по-прежнему улыбаясь. — Ты, наверное, идешь в гостиную?

До юноши постепенно начал доходить смысл ее слов. Он словно слушал прекрасное пение и вдруг очнулся.

— Я… да, я шел в гостиную, — пробормотал он, с трудом сознавая, что произносит. Потом, спохватившись, поспешно поклонился. Получилось довольно неуклюже. — Добрый вечер, миледи. Позвольте выразить мое почтение.

— Ты очень любезен, — Саласия выполнила изящный реверанс. — Настоящий благородный сэр. Надеюсь, я не испугала тебя парселтангом?

— Разумеется, нет, миледи, — автоматически ответил Эмрис, не сводя глаз с ее лица, казавшегося в полумраке безупречным.

— Это, как ты понимаешь, моя фамильная особенность, — тихо засмеялась леди Саласия. — Я до сих пор не знаю, радоваться мне этому или грустить. Иногда… иногда мне просто хочется поговорить на нем, но так мало чародеев владеет языком змей, и приходится говорить самой с собой.

— Это способность великих магов, — тихо сказал Эмрис.

— Ты так считаешь? — на ее щеках заиграли ямочки.

— Ну… вот лорд Салазар, например, — Эмрис почувствовал, как к щекам приливает кровь.

Леди Саласия снова рассмеялась.

— Отлично, великолепно! Истинный ученик моего отца. Кстати о нем, не поздно ли ты возвращаешься в гостиную? Отец, насколько я помню, крайне строг в своих правилах, а одно из них гласит: ученикам надлежит быть в гостиной после вечерней трапезы. Ты задержался, не правда ли?

— Да, миледи, — очарованно пролепетал Эмрис.

— Тогда иди в гостиную, — она одарила его еще одной улыбкой. — Не буду тебя задерживать. Не хватало еще тебе нарваться на гнев моего отца. А ведь он страшен в гневе, да?

— Да, миледи.

— Ну так иди, мальчик, — ласково сказала леди Саласия. — И все-таки ты кажешься мне знакомым. Я не могла видеть тебя раньше?

— Мы с вами столкнулись один раз в коридоре, — почти шепотом ответил Эмрис. И чуть было не добавил: «И вы мне улыбнулись».

— Да, теперь припоминаю. Тебя и твое милое лицо. Не хочу, чтобы такой славный парень схлопотал неприятности. Иди.

— Я не боюсь, миледи, я… я… — бессвязно начал говорить Эмрис, чувствуя неожиданный прилив энергии. Простое, непринужденное обращение, обаяние, манеры Саласии придали ему смелости, и он решился… да, он сможет это. Он сделает это! Прямо сейчас! Эмрис глубоко вдохнул и заговорил немного отчетливее: — Чтобы поговорить с вами, миледи, я готов вытерпеть что угодно. И…

Чья-то рука легла ему на плечо. Эмрис вздрогнул.

— Позвольте спросить у вас, сэр, — раздался за спиной ледяной голос. — По какой причине вы до сих пор не в гостиной?

Эмрис невольно сжался. Лорд Салазар стиснул его плечо и притянул к себе.

— Я как раз шел туда, — тихо проговорил юноша.

— Заблудились? Забыли дорогу? — Мастер чеканил каждое слово, будто читал диктовку. — Мне кажется, вы снова вступаете на скользкую дорожку, мастер Кинддилиг. Я бы очень хотел ошибиться. Для вашей же пользы.

Его тон излучал неприкрытую угрозу.

— Это я виновата, отец, — вдруг вмешалась леди Саласия. — Мальчик шел в гостиную, но остановился поболтать со мной.

Эмрис взглянул на нее любовно и благодарно. В эту минуту она была для него богиней.

— Поболтать? — лорд Салазар сузил глаза.

— Да. Я и забыла, как строго ты требуешь соблюдения своих правил. Прости его на этот раз.

Слизерин подозрительно посмотрел на дочь, потом на Эмриса. Тот опустил голову, гадая, что же с ним теперь будет. Нарушение правил Дома Слизерин вовсе не пустая проделка. За такое можно было получить розгу. Впрочем, это нисколько не огорчало Эмриса. Он говорил с леди Саласией, а ради этого можно вытерпеть хоть сотню экзекуций.

Лорд Салазар отпустил его плечо.

— В гостиную, живо, — холодно приказал он. — И предостерегаю вас от нарушений дисциплины впредь, мастер Кинддилиг.

Юноша кивнул и поспешил, куда было сказано. Он хотел напоследок обменяться взглядом с Саласией, но она смотрела на своего отца.

«Как же мне повезло, — юноша повторял это про себя снова и снова. — Она улыбалась мне! Говорила со мной! Заступилась за меня! Как она прекрасна! Как добра! Я люблю ее. Я так ее люблю!».

У Эмриса голова шла кругом. В ушах стояли ее слова. Она запомнила его. Она сказала, что у него милое лицо. И что он — славный парень. Может быть, он ей понравился? Сердце его трепетало от счастья. Он не мог и мечтать о таком чудесном подарке судьбы.

Когда Эмрис скрылся за поворотом, Саласия перестала улыбаться, в упор взглянула на отца и заговорила на парселтанге. Лорд Салазар слушал ее, не меняясь в лице, но глаза его все больше и больше наполнялись тревогой.

— Я не могу найти его, — сказала Саласия, нервно сцепляя руки.

— Не отзывается? — скулы у Слизерина напряглись.

— Нет. Как сквозь землю провалился.

— Ты смотрела везде?

— Да.

Лорд Салазар сжал губы. Саласия опустила голову.

— Я буду искать его, — сказал он, погладив дочь по плечу. — Мы найдем. Он отзовется на зов — мой или твой, я уверен.

Однако особой уверенности в его словах не было. Отец и дочь обменялись до крайности встревоженными взглядами.