Меч рассудит (гет)

Как только захлопнулась дверь и стих снаружи грохот шагов Тойво, Кодара с трудом поднялась. Опрокинутая лавка так и валялась рядом, и поставить ее на место не было сил. Кодару затрясло, ноги подломились, и она вновь рухнула на пол, кое-где запятнанный кровью. Слезы хлынули сами собой, как ни пыталась она сдержать их, обжигали разбитые губы, с которых срывались короткие всхлипы. От дикой жажды горело все нутро. Кодара утиралась обрывками одежды, но слезы тотчас лились вновь, и она прекратила тщетную борьбу с собой, позволив себе выплакаться.

Потом, как бывает обычно, пришло опустошение. Кодара неловко свернулась на полу, ни о чем не думая и ничего не чувствуя, — словно заледенела в лютую стужу. И, будто пощечина, обжег ее внезапный гнев на себя. «Чего ревешь, дура? Считала себя лучше прочих девок, чуть ли не воином, а сама даже оборониться толком не смогла! Боги сжалились над тобой, а ты валяешься тут, будто тряпка старая. Не валяться сейчас время, а думать!»

Кодара тотчас подскочила, несмотря на боль во всем теле. В кувшине, что принесли поутру, оставалось немного воды, и она бросилась к нему. Пила она жадно, захлебываясь, так, что вода текла по шее на почти обнаженную грудь. Небрежно утершись, Кодара провела мокрой ладонью по лицу, по растрепанным волосам, и заставила себя успокоиться. Гнев сейчас — такой же дурной помощник, как и слезы. Да и о чем ей плакать? Самого страшного с нею не случилось — не иначе, милость богов, что принесли так ко времени того слугу с вестью! А уж сама весть дорогого стоит.

В который раз за минувшие дни мелькнуло на миг сожаление о своей глупости — отчего заупрямилась, отчего не уехала тогда ночью с ним? Да что толку горевать, былого не вернешь, о грядущем надобно думать. И Кодара задумалась, невольно улыбаясь: даже так, сквозь десятки регов, что разделяют их с Инваром, он пришел к ней на выручку.

Брошенный Сиераной вызов ничуть не удивил ее — разве может Инвар поступить иначе? С давних времен повелось, что подобные гнусности требуют лишь ответа кровью, хотя, быть может, не только за оскорбленную честь свою идет он биться. Что до Тойво, так он не был бы собой, если бы отказался от суда богов. Нет, с радостью пойдет на бой насмерть, хотя бы для того, чтобы доказать ей, кто сильнее.

«И без тебя я это знаю», — усмехнулась мысленно Кодара, пока поднимала упавшую лавку и поправляла половик: все существо ее требовало действия, хоть какого. Закончив, она оглядела свою порванную одежду, совсем недавно пошитую ею самой еще в Вириладе, и кое-как стянула на груди рубаху и платье — ни игл, ни ножниц у нее не было, так что сгодилась оторванная полоска ткани. Такой же полоской Кодара подвязала волосы надо лбом, когда переплела косу. Из груди вырвался тяжкий судорожный вздох: сейчас бы в баню, плескать и плескать на себя горячей водой, растереть все тело докрасна, чтобы позабыло оно о мерзком насильнике. Да не вода смоет эту память, а кровь.

Кодара выглянула в окно. Выходило оно на сад и вырытый там пруд — ох и любила же погулять здесь когда-то нынешняя княгиня Цериба! Не успела вновь нахлынуть тоска о некогда счастливых временах, как справа послышались отдаленные голоса, долетел стук копыт. Вытянув шею, Кодара увидела часть двора, мелькнувшие хвосты чьих-то коней под шитыми шелком чепраками — быть может, это уехали посланцы Инвара, что привезли вызов? Если только им позволили уехать… Впрочем, нет, такие вопросы стал бы решать сам князь, а не гнусный Тойво. А князь, подумала со злобной ухмылкой Кодара, поди, сам уже не рад сыновьим причудам.

Со двора летело эхо голосов. «Должно быть, воинов собирают», — решила Кодара. Не иначе, сегодня же отправятся или завтра поутру — боги весть, что за место они выбрали для боя. Но узнать это будет не так уж трудно. Главное — выбраться из дворца.

Кодара отпрянула от окна и заходила туда-сюда по горнице, сжимая пальцы. Верно, сама Телада-мастерица положила ей на сердце. Нельзя оставаться здесь да ждать взаперти, будто впрямь княжна какая. Надо бежать — только как? В дверь не выйти; стало быть, через окно. Внизу пруд — тем лучше, если падать, так в воду, а плавать ее научил еще покойный отец. Правда, спуститься не на чем, а половик короткий — даже если привязать к нему порванную рубаху, все равно не хватит. Поневоле у Кодары затряслись поджилки при одной мысли о спуске по стене. Но, коли нет другого пути, придется пойти этим.

Теперь оставалось самое тяжкое — ждать сумерек, ждать, пока уйдут воины во главе с Тойво. Кодара гнала прочь назойливые думы, даже пыталась поспать, чтобы набраться сил. Напрасно: мысли разжужжались в голове, точно злые пчелы, и жалили не слабее. Откуда ни возьмись появился страх и запустил в душу Кодары свои ядовитые когти. Да только не за себя она боялась.

Она знала, что Инвар силен и отважен, что мало кто сравнится с ним в бою. Знала и то, как подл Тойво, — отчего бы ему не пойти на хитрость ради победы? И ведь оба они горячи духом: недаром решились на суд богов, на бой насмерть — или победить, или пасть. Но что, если падут оба?

Кодаре вспомнилась та старая быль о молодых князьях, об их поединке за невесту — та самая, что подогрела вражду Туимы с Сиераной. Каково было тогда ей, Нейне, будущей княгине сиеранской и бабке Инвара, знать, что вскоре из-за нее прольется кровь — быть может, кровь любимого? Не допустила она крови, разрешила спор, да вражды не умирила. Умирит ли ее грядущий суд богов?

* * *

— Чего же ты хочешь от меня, княжич? Даже я не осмелюсь мешаться в суд богов…

— Того и хочу, — ответил Тойво, — чтобы ты нашел способ. Я должен победить, неважно, как.

Старый колдун, увешанный оберегами, с вплетенными в волосы и бороду сухими травами и цветными нитями, поглядел на него своими темными, проницательными глазами. Взор этот напоминал захлопнутую дверь: ни за что не угадаешь, о чем помышляет его обладатель. Да и незачем это знать. Если колдун впрямь способен видеть людские сердца, как говорит, то должен понимать, чем будет эта победа для Тойво — и для Туимы.

— У суда богов законы строги, — сказал колдун. — Биться вы станете без брони, без рубах — стало быть, и оберег на шею не наденешь, жрецы заставят снять по обычаю. Меч тоже не отравишь, они проверят.

— Жаль, — вздохнул Тойво. — Так бы одна царапина — и конец. — Он задумался. — А если не отравить, а заговорить меч? Сможешь?

Колдун молчал — то ли думал невесть о чем, то ли не хотел отвечать. Тойво притопнул ногой, решив, что понял, отчего тот колеблется.

— Сколько ты хочешь? — спросил он. — Дам все, что потребуешь, не пожалею золота, только помоги мне! Я должен убить его, это справедливо, это правда богов…

— Где правда, то сами боги знают, — ответил колдун, пряча в бороде задумчивую улыбку. — Хотя нам, людям, было бы проще тоже знать ее, вот и не жил бы каждый по своей правде, которая не всем правдой мнится…

Тойво вновь притопнул.

— Хватит, старик! Я не для того пришел сюда, чтобы гадать загадки да слушать твое пустословие. Да и времени у меня мало, скоро ехать. Говори, что можешь сделать, а я не поскуплюсь на награду тебе.

— Добро, княжич, — поклонился колдун. — Давай сюда меч твой. Коли, говоришь, за правду и справедливость бьешься, одержишь победу. А коли лукавишь или мысли черные на кого держишь, лучше сразу отступись. Не будет тебе добра.

На миг Тойво похолодел. Мысли у него впрямь были самые черные — месть Инвару, месть Кодаре, а потом и Сиеране, да и отцу пора уже в чертоги предков, зажился. Хотя что там говорил старик о «своей правде»? Разве она впрямь не своя у каждого? Инвар проклятый, поди, тоже мнит себя правым — честь его, видите ли, оскорбили, будто есть она у него! А если уж совсем по правде, так девку они идут делить, а не честь да правду отстаивать.

— Моя здесь правда, старик, — твердо ответил Тойво и положил на крытую холстиной лавку золотое ожерелье в жемчугах, два тяжелых запястья и серебряный наборный пояс с каменьями. — Коли мало, скажи. Только принимайся скорее за свои чары, я долго ждать не могу.

Колдун даже не глянул на щедрые дары, что тускло поблескивали в свете лучины. Он разжег на железном подносе маленький костер из трав и кореньев, бормоча что-то себе в бороду. Тойво застыл на месте, по коже подрал мороз, словно он сам ощутил на себе прикосновение иных существ из иного мира. Кто их знает — может, они тоже видят его насквозь? «Прав я!» — отчаянно взывал он всей душой, всем существом своим. Вонючий сладковатый дым заставил закашляться и затянул весь крохотный домик.

Сквозь дымную пелену Тойво видел, как колдун держит клинок его меча над желто-зеленым пламенем костерка. Время, казалось, исчезло, словно его тоже пожрал чародейский огонь. Старик продолжал бормотать, будто болтал с давним приятелем. Тойво едва не подпрыгнул, когда колдун рубанул с размаху мечом по костру, загасив его и взметнув новый столб того же густого смрадного дыма. Зато на сей раз можно было разобрать некоторые слова, и Тойво различил: «Даруй победу».

— Возьми, княжич, меч твой, — сказал наконец колдун; на лице его блестел пот. — Да не вздумай чистить три дня, прикажешь вычистить перед боем. И возьми еще. — Он протянул Тойво крохотный мешочек не больше мизинца. — Коли на шею нельзя ничего вешать, спрячешь в пояс порток, там незаметно будет. Да гляди, как бы не выпал, — захихикал старик напоследок. — Лучше бы зашить для надежности.

Тойво молча взял меч, хмуро оглядев неровно закопченный клинок, и вернул в ножны. Мешочек-оберег оказался совсем легким, внутри чувствовалось что-то твердое, вроде узловатого обломка сухой ветки. Тойво сунул его за пазуху, по-прежнему не говоря ничего: за колдовство благодарить нельзя — словами, а золотом он уже отблагодарил.

— Гляди помалкивай, колдун, о том, что я был здесь, — сказал Тойво, когда уходил. — Не приведи боги, князь узнает.

Ответа он не расслышал — да и был ли ответ? После дымной хибарки, пропахшей травами и Хидег весть чем еще, свежий воздух ударил в лицо, разом взбодрил и опьянил. Тойво поправил рукоять, коснулся воинского оберега под одеждой. Ему вспомнились слова, которые он сказал на прощание колдуну, — и едва не заставили рассмеяться во весь голос. «Князь узнает? Да и пусть. Когда узнает, поздно будет».

* * *

Когда сумерки наконец сгустились и сделались вечером, все страхи Кодары вновь ожили. Настало время действовать, но живот вдруг скрутило холодной тяжестью, и одолела такая дрожь в руках и ногах, какой не вызовет самая лютая огневица. Давно стих топот копыт — судя по всему, князь тоже оправился к месту боя вместе с сыном и с войском. А коли так, прочь страхи.

Весь минувший день Кодара просидела, будто у ежа на спине. Еду и питье ей не принесли — не иначе, Тойво приказал в отместку за упрямство. И все же Кодара опасалась заняться приготовлениями к побегу — вдруг кто войдет да застанет ее? Зато теперь самое время.

Косу — за шиворот, чтоб не мешала, платье перехватить у щиколоток, но не слишком туго. На всякий случай Кодара замотала себе рот обрывком полотна — а ну сорвется да невольно закричит? Туго скрученные остатки рубахи она привязала к лавке, а к ним — половик, решив сперва спускаться по нему, а когда закончится, уже сама. В длину вышло всего восемь локтей, да лучше, чем совсем ничего.

Рука по привычке скользнула за шиворот — нащупать серебряный узел-оберег, отцовский подарок. Невольно Кодара улыбнулась под повязкой: совсем позабыла, что нет его там. Уезжая из Вирилада, она оставила его в горнице, тому, кому он пригодится больше, чем ей, оставила вместе с душой и сердцем своим, не ведая тогда, как все обернется. А может, и ведала. Недаром мудрые предки говорили: коли оставишь что-нибудь где, непременно туда вернешься. А боги не на обереги смотрят, а на сердца людские.

«Пресветлые небесные супруги, вверяю себя вам. Телада-мастерица, ты спряла мою судьбу — так не оборви мою нить прежде времени. Боги святые, дважды я отвергла вашу волю и счастье свое — сжальтесь над глупой девкой да над тем, кто ради нее на смерть идет. Третьего раза я уж не упущу, только помогите мне!»

Глубоко выдохнув, Кодара обтерла потные ладони о платье, взобралась на подоконник и взялась за край половика. Ногой в легком сапожке она нащупала ближайшее бревно, и оно показалось ей ровным. Придерживаясь одной рукой за край окна, Кодара соскользнула вниз, встала пальцами ног на бревно и с резким выдохом отпустила наличник. Над головой громыхнула лавка, вставшая поперек окна. Кодара не удержалась на бревне и полетела вниз, но не выпустила половик. Ладони обожгло, повязка на губах заглушила крик, все тело покрылось потом, стиснутые пальцы чуть не свело. Несколько долгих мгновений Кодара болталась в воздухе, пока не отыскала ногам новую опору.

Вечер выдался холодный, зато, хвала богам, без ветра. Небо затянули облака — тем лучше, никто не заметит ее, повисшую на стене. Перехватываясь за половик и заодно обтирая ладони, Кодара спускалась, хотя медленнее, чем ожидала. По пути ей попалось окно, закрытое ставнями, и она отчаянно взмолилась к богам, чтобы никому не взбрело в голову проветрить здесь на вечер глядя. Заныли руки — только бы не свело, это верная смерть! Поневоле Кодара глянула вниз, на чуть колышущуюся черную воду, и тотчас пожалела об этом.

Дурнота нахлынула внезапно, да так, что вообще не стало сил двигаться — ни вперед, ни назад. К тому же от половика осталась всего пара локтей, а дальше предстояло спускаться самой, цепляясь за бревна, ломая ногти и оскальзываясь. Тогда, днем, из окна горницы, это виделось не такой уж трудной задачей. Сейчас Кодара так не думала.

«Инвар за тебя жизни своей не щадит, на смерть готов — мало ли, какую подлость учинит Тойво. А ты боишься по бревнышкам сойти. Даже если сорвешься, велика ли беда — пруд внизу, выплывешь, лишь бы сознания не лишиться. Вон там еще одно окно, можно будет отдохнуть».

Совладав и с дурнотой, и со страхом, Кодара спустилась на заветные два локтя. Еще столько же оставалось до окна, что сулило отдых. Стиснув зубы, она выпустила плотную ткань и вцепилась пальцами и ногтями в бревно. По счастью, дождей в последние дни не было, и темное старое дерево под руками не скользило. Кодара нащупала опору для ног и медленно поползла по стене вниз, точно гусеница.

Окно тоже было закрыто ставнями — и подарило Кодаре желанный отдых. Она висела на узорном наличнике, тяжело дыша и проклиная повязку на губах, — сейчас бы хватать воздух открытым ртом, как голодный хватает пищу! Далекие звуки города внизу привели ее в чувство: нельзя медлить. Ей казалось, что все ее видят, что внизу собрались, будто на скоморошью потеху, целые толпы и теперь тыкают в нее пальцами и не то смеются, не то ждут, когда она упадет. Нежданная злость обожгла, подхлестнула, и Кодара продолжила путь.

Черно-серые бревна плыли перед глазами, ноги и руки дрожали. Отчасти Кодара благодарила свою воинскую выучку: каково было бы здесь любой придворной девице, привыкшей только вышивать да язык чесать? На миг нахлынули новые силы, и путь показался не таким уж трудным. Еще пару локтей Кодара преодолела быстрее, снизу пахнуло водой и садом. И тогда окно над головой растворилось, и послышались голоса.

Кодару тотчас бросило в жар, все тело взмокло. Отчаянно она пыталась найти новую опору, но не могла, как обычно бывает при спешке. Ей показалось, что голоса приближаются, что сейчас из окна выглянут — кто угодно, быть может, даже стража — и сразу заметят ее. Потные пальцы разжались, и она полетела вниз, в темную воду пруда.

Удар о воду больно обжег спину, отдался в голову, в руки, в ноги. По счастью, Кодара не лишилась чувств, и от судорог боги уберегли ее. Едва вынырнув, она сдернула с губ тряпку и жадно, шумно вдохнула, словно вырвалась из горящего дома или смрадной темницы. В следующий миг она вновь нырнула — ей показалось, что вот-вот зазвенят кругом тревожные голоса, крики, загрохочут шаги. Шаги впрямь послышались, как и голоса, звякнула броня. «Стражники, двое», — поняла Кодара, чуть приподняв голову среди камышей и желтых озерных кувшинок.

— Вроде плеснуло что-то, — сказал один стражник и шумно зевнул.

— А как же, — хохотнул второй, ткнув пальцем в темную дрожащую воду. — Караси-то здесь вон какие жирные, плещут так, будто камень вот такой в воду бросили. — Стражник широко развел руки.

Рядом вправду плеснула одна рыба, другая. Кодара едва не рассмеялась: вот же глупые, за рыбу ее приняли — только бы не вздумали проверять да в пруд лезть. Вода казалась уже ледяной, тело деревенело, вымокшие платье и коса тянули на дно. Да, видно, боги впрямь смиловались: стражники зашагали прочь, порой оглядываясь и усмехаясь чему-то. Где-то справа перекликались их товарищи, город же молчал, разве что из конюшни долетало редкое ржание.

Собравшись с силами, продрогшая Кодара поплыла к берегу — до него было недалеко. Руки и ноги слушались плохо, эти оставшиеся двадцать-тридцать шагов казались бесконечными. Коснувшись наконец ногами дна, Кодара едва не упала в изнеможении. Откуда нашла она силы выбраться из воды и рухнуть не в камыши, а на мягкую траву, чтоб не зашуршало, она так и не поняла.

Усталость оказалась сильнее холода и едва не сморила Кодару, безжалостно увлекая в теплую уютную дремоту. «Ишь разлеглась — некогда отдыхать! — подстегнула она себя. — Или следующих стражников ждешь, что ли?» Рывком поднявшись, дрожа и стуча зубами, Кодара освободила ноги и тщательно отжала платье и косу, хотя ткань все равно противно липла к телу — без рубахи было неудобно. «Ничего, сейчас согреешься, — сказала себе Кодара, пока кралась в обход мимо черных дверей к конюшне, озираясь в темноте и замирая при виде каждой тени. — Хотя второго купания не миновать».

Она заметила, как из дверей конюшни вышел конюх и зашагал куда-то. Дверь он оставил приоткрытой, и она не скрипнула, когда Кодара проскользнула внутрь. Кони тихо фыркали, чуть слышно шуршала солома под ногами, и тут Кодара едва не вскрикнула — кто-то шевельнулся в трех шагах от нее. «Второй!» — поняла она, и в тот же миг второй конюх поднялся на ноги и взглянул прямо на нее.

Почти не думая, Кодара метнулась к стене, где висели седла. Она сорвала одно и огрела парня по голове, пока тот протирал заспанные глаза, будто гадал, мерещится ему или нет, и кого звать на помощь, богов или стражу. Прежде чем он упал на пол, Кодара уже бежала к первому попавшемуся стойлу. Оседлав и взнуздав коня, она повела его под уздцы к двери, почти бесшумно открыла ее. Цокот копыт сделался грохотом грома в небе; казалось, его слышат все в Ревойсе и сейчас сбегутся сюда. Даже если кто-то и услышал, понять, что случилось, вряд ли кто сумел.

По счастью, задняя калитка не охранялась — видно, некоторые стражи решили, что раз князь уехал, так незачем усердствовать на службе. Хотя будь здесь стража, Кодара верхом смела бы ее — а сейчас, миновав калитку, благодарила богов за то, что не пришлось.

Стук конских копыт разносился по улицам, распугивая бродячих собак да кошек. Кажется, две-три двери все же скрипнули позади, вслед полетели изумленно-сердитые возгласы, мужские и женские: «Взбрело же в голову разъезжать по ночам!», «Кого Хидег понес на ночь глядя пугать честных горожан!», «Совсем ума лишились, охальники, ни стыда, ни совести!». А темная, проворная Миуль уже виднелась вдали, такая холодная — и такая желанная.

Где удобнее спуститься к воде, Кодара знала. Теперь, отыскивая в темноте это место, она всей душой надеялась, что самое страшное позади. Правда, она не знает, где назначен суд богов, но без труда отыщет, когда расспросит людей, куда поехали князь и княжич с войском. А дальше…

Нет, сказала себе Кодара. Не позади самое страшное — впереди.