Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Мауна спала очень плохо в эту ночь. Ни о каком Ремесле и речи идти не могло.

Она всё отложила на утро. Наставницы не стали ничего откладывать, и убрались восвояси тотчас, совершив все дела. Невыспанная, в ужасном настроении, Мауна поехала кататься, взяв свою привычную четвёрку: Таву, Хагал, Тайназ, Тай. Флакон у неё при себе; она часто проверяла, на месте ли. Стукнет по рубашке — есть. Пройдёт мгновение — ещё раз.

С каждым льеном расстояния становилось не легче и яснее, а только хуже. Её тошнило, болела голова, появились неясные боли в правом боку, доселе неведомые. «Надо было там отравиться, при них», — думала она. Она была зла на них. Она была зла на Амаю: так-то никто не встаёт поутру и не решает: «Отравлю-ка я сегодня свою сестру»; Нэль и Умалла, как ни ужасно, имели причины; Мауна знала, что Вестающие не делегируют кару и расправу над своими, это вопреки неписаным законам. Сама Высокая Мать всё знает, Ваал мой…

Вконец Мауне всё очень надоело, даже она сама себе надоела, и у неё началось то, что обычно случается у львиц — истерика. Ну, не просто себе истерика, Ашаи-Китрах не подобает падать в обычные самочьи истерики, а тем более таким, как она.

— Стойте, — приказала она в поле.

Это прервало полумистическую историю Тайназа о том, как он однажды заблудился в лесу, которую никто не воспринимал всерьёз, а он раздражался.

— Слезайте, — соскочила она.

Слезли.

— Тай, иди сюда.

Нет проблем, тот подошёл.

— Обнажи меч.

Он не спросил «зачем?», а обнажил. Ваал, как же с самцами всё просто.

Самочий, лунный, влажный, душный мир душил её; начало самки не уравновешивалось львом. Мауна отчаянно нуждалась в присутствии льва, любого; ему должно взять, залезть в её жизнь и устроить там зверский погром, а ещё зажечь солнце в её лунной Внутренней Империи. Нет, ложь! Не любого. А вот такого, чтоб взял и всё разорвал, и её всю тоже, со всей чепухой.

— Теперь я приказываю: отруби мне голову.

— Что? — ухмыльнулся тот, поглядел на остальных. Таву почесал гриву, Хагал развёл руками. Тайназ ничего не сделал: держал двух лошадей. — Превосходная, это как?

— Что случилось, превосходная? — задал неплохой вопрос Таву.

— Руби и всё! Делай.

Тай посмотрел вниз, подкинул меч в руке, и подошёл ближе.

— Мне кажется, голова ещё пригодится Хозяйке, — он щурился, с этой иронией, словно опять всё раскусил, мерзавец. — Я отрублю, Хозяйка передумает, а её потом назад не прикрутим.

— Перестань называть меня Хозяйкой! Амая — твоя Хозяйка! А я для неё — смертельная опасность, я должна её убить. Всё? Всё. Защищай её. Давай, Вклятва.

Мауне стало аж легко, сладко, и голова вмиг перестала болеть. Берёшь — и перекладываешь всё на льва. Он думает, он решает, а тебе — сплошное блаженство плавания по течению. Убил? Виноват, мерзавец. Не убил? Виноват, мерзавец.

Помолчали.

— Амая нам не Хозяйка. Она не брала у нас Вклятву, — сказал Таву.

Хагал кивнул. Тай щурился и крутил меч.

— Прошло уже две луны. Почему? — очень озадачилась Мауна.

— Хороший вопрос. Мы все здесь, — показал Тай мечом на остальных львов, — служим Амае только из-под Вклятв наших прежних Хозяек.

Вклятва даётся одной Вестающей, но её сила разливается на всех Вестающих. Но первее всех — Хозяйка; кто вклял, тот и Хозяйка. Передали тебя иной Вестающей надолго? Новая Вклятва, как можно быстрее; но, видимо, и здесь с Амаей всё не так.

— А остальные?

— Вся Семья так. Все — под старыми Вклятвами.

— Ваал мой, — только и сказала Мауна. А потом села прямо на дорогу, прям вот так, пустив хвост меж лап, цепко не упуская хлыст.

— Так, Хозяйка, идём посидим у обочины, — перевёл её Тай на траву, почти безвольную. Под зад ей подкинули большой моток толстой верёвки; Мауна не противилась.

Телоохрана собралась вокруг неё на корточках, кроме Тайназа — всё-таки кому-то надо присмотреть за лошадьми.

— Вчера приказали её убрать? — тихо спросил Тай.

— Да, — тяжело согласилась Мауна.

— Ну и всё, — очень просто сказал он, сделав интересное движение кулаком, словно бил невидимую львицу. — Вестающие знают, что делают. Она стофетила свою старую Семью, и эту стофетит, если ничего не изменить. Её не будет, а… — Тай не договорил, а показал на Мауну. — А её место займёт та, кто понимает, что к чему. Передача места.

— Откуда ты всё знаешь?

— Да тут всё как два когтя ясно.

Мауне дали попить из фляги.

— Я не буду этого делать. Тай, лучше убей меня, — капризничала, жаловалась она.

— Ум, Хозяйка, дурное дело — нехитрое, — цыкнул Тай, — но надо и о Семье подумать. Ладно, приказ есть приказ, я вот рублю голову, ставлю вот тут, прям на дороге. Потом мы приезжаем в Луну Охотницы, нас спрашивают: «Где превосходная Ваалу-Мауна?». А мы отвечаем: «Да мы снесли ей голову, чё тут, с кем не бывает, у Хозяйки плохой день».

Мауна посмеялась с абсурдности всего этого.

— Мне-то всё равно, но вот Таву, у его жены брюхо снова — вот такое. Дети без отца расти будут, беда и горе.

— Поздравляю, — взглянула на мир Мауна, избавившись от укрытия рук.

— Спасибо. Поскорее бы родила. А то такая вредная стала, терпения нет.

— Львята, значит, будут спокойные. Поехали. Стойте. Шэ-шэ. Всё шэ-шэ. Всего этого не было. Вы ничего не видели, ничего не слышали. Забудьте, — указывала на них хлыстом.

— Само собой, Хозяйка, — ответили все.

Она уже перестала их исправлять — бесполезно.

Эх, чудесно. Теперь ко всему ещё и добавился великий стыд, позор ужасной слабости и недальновидности, и совершенно убийственное знание у четырёх голов Семьи Амаи (её Семьи? чьей Семьи? О, Ваал…). Хорошо хоть голова перестала болеть, устрашившись, что её-де и впрямь снесут.

— Ни с кем об этом не говорите, — еще раз ненужно предупредила.

— О чём? — невинно спросил Тай.

Приехали, и тут — о чудо! — Мауна заметила, что Амая гуляет по садику сама, вокруг обители. Она подъехала к ней.

— Ваал в утро, Амай. Ты что здесь делаешь?

— Эм, ну как что, мы в это время гуляем. Ты уехала, а я вот сама решила, не буду предавать традицию. Традиции надо соблюдать, вот это вот всё.

— Это хорошо… Это хорошо… — заклинала себя Мауна.

Она не видела, как львы слапились, собрались в кучку.

— Я, гривы, балдею от неё, — Тай, злая и весёлая морда. — Ну мордодейка. Разомнула, подогрела для событий, чтоб нам шерсть дыбом не ставала. Прощупала что как, — показал он, как щупают. — Это ещё уметь так надо. Просто самой сучьей ковки, надрессированная.

— Хозяйка будет что надо, всех скрутит в рог, — хлопотал возле лошади Таву.

— Тавка, я тут подумал: ей надо было приказать тебе яйки отрубить, было бы повеселее, — Хагал встал возле него, на голову ниже.

— Не тебе же, у тебя чё рубить, — отмахнулся Таву.

— Ах ты падла, — стукнул Хагал того по плечу.

Вылез конюх, ему сказали:

— Иди, забери у превосходной кобылу.

Что тот молча и пошёл исполнять.

Лошадь щипала жухлую траву, Мауна молча осматривала её, Амая молча ходила рядом и собирала те самые жухлые травинки, потому что цветочков уже нет — пора не та.

— Я венки умею делать. Хочешь, тебе сделаю? Куклы. Всякое.

— Амая… — устало сказала Мауна, заметила конюха. — Иди сюда, быстрее. Уведи. Накрой. Не давай сразу много пить. Уходи.

— Чего же сиятельная там не остановилась, я бы сразу забрал.

Снова потеряла хладнокровие. Но теперь — не истерика, теперь — ярокровие.

— Что ты сказал?

— Я…

Мауна размашисто влепила ему плеткой по морде. Амая ойкнула и упустила травинки. Всего оказалось недостаточно:

— Телхрана! Телхрана! — заорала Мауна, как резанная.

Побросав всё, к ней побежала та самая четвёрка. Из обители очень споро выскочило ещё двое.

— Ой, Маун, что случилось? — испугалась Амая.

— Взять его! На колени!

Тот не сразу сообразил, и ему подбили сзади лапы: с одной стороны Хагал, с другой стороны — Мауна, но сделала это неумело и неудачно, и больше сама ударилась.

— Его надо отхлестать!

Небольшое мгновение, решение от Хагала:

— Тайназ, сгоняй за кнутом.

— Стоять! Снимите с него, плёткой пойдёт!

— Маун, Маун, ну всё, всё... Ну будет тебе, будет, будет... — заласкала, отгораживала её Амая. — Ну чего ты…

Мауна вынула сирну, и угрозила конюху, который молчал.

— В следующий раз это окажется в твоей глотке! Уберите его! — неуверенная рука Амаи держала её запястье.

Что ж, забрали и конюха, и кобылу, а Мауна с Амаей — остались.

— Со мной дурные манеры придётся оставить в конюшне! — ворчала Мауна, вгоняя сирну в ножны, и та ещё вздумала не сразу вгоняться.

— Конечно, хочется кому-то врезать. Но он — не тот, кому ты хочешь врезать.

— Сволочь. Не держит Вклятву и дистанцию, — схватилась Мауна за уши, пройдясь взад-вперёд. Остыла, быстро.

— Я еще не брала у них Вклятву.

Мауна, помолчав, притворилась удивлённой:

— Что? Почему?

— Не знаю, — Амая, как всегда, Амая. — Я тут подумала…

— Идём в обитель, нам очень нужно поговорить.

— Идём… — даже с облегчением молвила наставница.

Ушли. Покои не Амаи, но Мауны. Камин, уселись возле него на полу, на шкуры, набрав себе подушек. Мауне дали месмериновый чай, Амая сначала отказалась, но потом брала чашку у Мауны и так крала её чай, и всё грызла пустую трубку, растянув лапы; Мауна, сняв ездовое и бросив рядом и запретив его трогать служанкам, сидела просто в шемизе, сидела прямо, обняв колени руками. Разговор оттягивался, не начинался: Мауна ещё не могла, Амая не настаивала.

— Нэль и Умалла сказали мне убить тебя, — чётко, ясно сказала Мауна, глядя на огонь. Потом на неё. Потом потрясла ездовую рубашку, небрежно выпал флакон. Она кинула его Амае, та не поймала, и неуклюже стала выискивать его в шкурах-подушках. — Я должна тебя отравить, затем — Приятие, через луну. Займу твоё место. Об этом знает Веста и Высокая Мать.

Большие глаза Амаи, растерянный взгляд. Она зажала флакон в руках.

— Это плохо, ой бля, я должна нажраться...

— Стой, — прихлопнула ей хвост Мауна, хотя та никуда не уходила. — Вот как будет. Мы не будем обжираться пахлавой. Мы не будем нюхать арру, пить вино, сому, рамзану и курить до обморока. Мы будем думать, — она забрала у неё флакон из безвольных ладоней.

Затем Мауна вылила из флакона в камин, обжигаясь; тот зашипел. Потом бросила туда же флакон.

— Я уже подумала. Это ужасно, Мауна!

— Это ужасно, — подтвердила ученица. — Согласна. Давай думать дальше.

— Что с тобой будет? — совсем разлеглась Амая, растирая мордаху.

— Что со мной? Тебя убить хотят, Амай.

— Сучки, они тебя в это втянули! Что с тобой будет, как тебя спасти?

— Амая, тебя надо спасать! — затормошила её Мауна.

— Меня? — очень удивилась Амая. — О... Ну что меня спасать. Ты ж меня не отравила.

— Аааррр, Амая! — разозлилась Мауна, её клыки.

Не испугавшись, Амая вздохнула и посмотрела в огонь.

— Послушай, Амай, скажи, как есть: почему? За что?

— Я уже не знаю… Есть за что. За всё. Трудно быть дурой, Муниш. Всегда в конце-концов будешь сидеть зарёванная и блевать в разбитое корыто.

Вдруг Амая привстала, вот как прислушиваются к подозрительным и пугающим звукам, поглядела кругом. Мауна и себе навострила уши, поводила ими, но нигде и ничего.

— У меня есть мысли, я знаю, что делать, аж самой уже страшно, — глядела она по комнате, но уверенно, необычайно уверенно для неё. — Слушай, не перебивай. Ты завтра возьмёшь Вклятву у моей Семьи. Сразу после этого я как можно быстрее уеду в Гельсию, взяв немного голов из твоей Семьи, ты останешься здесь. В Гельсии у меня есть много старых связей, есть там одни хорошие друзья. Я исчезну в Гельсии, не объясняясь, и часть Семьи вернётся оттуда, к тебе. Ибо что ещё им останется-то.

Мауна выслушала. В целом, это не звучало плохо. Нечто вроде этого она и видела, смутно, в своих рассуждениях — что ещё можно Амае сделать, как не исчезнуть; на этом, пожалуй, все и успокоятся; она понимала, что нависнет сложноразрешимая сложность: из Вестающих нельзя уйти. Но Амая как-то выпадала из всего этого. Никому нельзя, ей — Мауне — нельзя (тем более), она даже не вздумала бы такое. Но Амае… Амае можно. Она хорошая…

Некоторые существенные детали требовали полировки:

— Вклятва? Ладно, Амай, смотри: я, ещё ученица, возьму её у твоей Семьи? При тебе? Будут вопросы у них, и — возможно — не только у них.

— Да всё будет нормально.

— Вполне возможно, они не захотят, или засомневаются.

— Неа, — весело отрицала Амая. — Не.

— Завтра?

— Завтра.

— Допустим. Допустим… — думала Мауна. — Так…

— Да всё будет нормально. Это, доверься мне. Помнишь, как ты мне доверилась тогда, и всё вышло? Дай я тебя снова возьму за руку, и всё покажу. Можешь даже снова расцарапать её. Полежи, расслабься.

— Что с тобой будет там, в Гельсии?

— Да всё будет нормально со мной. Буду гельсианкой, буду носить хвостосвободные платья, — подмигнула она Мауне.

Мауне стало спокойно, она действительно разлеглась. Кажется, Амае легче. Ей так будет легче, её тяготит это всё, хочет сбросить. Ей уже легко, это ж видно. Амая гладила её по предплечью, плечу. Мауна знает одну вещь, ей самой очень нравится, она так делает, если никого нет и никто не смотрит — когтями чесать себе шею; она так сейчас чесала Амаю; продолжение ещё предполагает чесать ниже, по груди, но Мауна не решилась.

— Скажешь, Семья восстала против меня, захотела к тебе... — жмурилась Амая, мурлыча. — Скажешь, не успела меня травануть, а я смылась. И исчезла в Гельсии, ну смехота, Вестающая превратилась в гельсианку или там жену кузнеца, позорище, все просто откажутся дальше иметь с этим дело. Хотя какая из меня жена, я ничего не рожу и не смогу там суп сварить, или что там жёны делают. Слушай, я похожа на гельсианку?

— Но ведь Амай, Ваал мой, такая всё это ложь, это просто отвратительно…

— Ну-ну, ну-ну, не злись. Ложь, правда, ну чего ты, в самом деле. Всё будет в порядке. Мир — ужасное место, там хвости-что за дверью толпится, но если проводишь время вместе, то это помогает держать дверь закрытой.

— Но ведь…

— Ты меня спасти хочешь, или как? — Амая поцеловала её в нос. — Если ты не надеешься на лучшее, то у тебя проблемы. Так или не так? Так или не так? — тёрла ей носик.

— Да. Наставница Амая, я… Я вот такая…

— Ну-ну, всё. Ну! Лисуня. Цепляйся когтями мне в ладонь, я всё покажу.

Они сплели ладони, и обе испугались, им дёрнулись хвосты — флакон в камине громко треснул.