Еще до Мессии (джен)

Мне горько вспоминать о тебе, дитя. Тяжела оказалась потеря сия для души моей. Многие годы прошли, а образ твой, голос твой и чувства твои не уходят из памяти, не покидают меня, хоть ведаю я и понимаю, что ты давно забыла обо мне, утешенная сном в объятиях Асхи. Крепок был клинок в руке твоей, и столь же крепок оказался дух твой, и я готов простить подлого вампира уже за то, что он отдал тебя тогда мне в ученицы.

Мне сладко вспоминать о тебе, дитя. Ты — лучшее, что случалось со мною в мире, наполненном страданием. Сам я однажды сказал тебе, что любовь есть бальзам, нужный лишь затем, чтобы облегчить живым боль бытия, но я не ведал того, что и немертвый может испытывать скорбь, и именно ты стала бальзамом для души моей. Всегда рядом, всегда со мною, всегда возле плеча моего, ничего не ждущая и не просящая; сосуд, быстро наполняющийся мудростью; помощница и защитница, верная слуга Асхи и верный друг мне — такой ты была, и в присутствии твоем мои собственные силы словно удваивались. Велика была твоя преданность, и благодарность моя тебе вечна, и потеря моя невосполнима.

Я не виноват перед тобою, дитя. По доброй воле исполнила ты свой долг, и все же я отчего-то чувствую муку, точно преступник. Жертва твоя тяготит мою душу, заставляет думать о том, что мог я поступить иначе, хоть и известно было нам обоим, что это не так, что не было у нас иного пути. Хоть и отомстил я демонам за смерть твою, не нахожу покоя и не могу жить без тебя и после тебя, как жил прежде.

Мы встретимся с тобою у престола Асхи, дитя. Я ведаю, что ты дождешься меня, если будет на то ее воля, и не нужно мне награды за труды мои, желаю лишь приблизиться к владычице моей и тебя узреть еще раз, соприкоснуться душой с душою твоей. Многие десятилетия прожил я, и жизнь моя — долг, и воля Асхи стала моею волей, и лишь ради нее продолжаю я трудный путь свой. Возможно, вскоре она призовет меня, но до того нужно мне свершить все, что положено, дабы не случилось в мире нашем непоправимое. Пусть так — без колебаний приму я за Асху окончательную смерть. Сие лишь приблизит меня к тебе, о дитя мое, и я наконец испрошу у тебя прощения.

Мое остывшее сердце не болит о тебе, дитя, но в душе моей вечная пробоина, вечная лакуна, вечная тоска о тебе, и даже то, что мы скоро с тобою свидимся, слишком слабое утешение, чтобы скорбь моя осталась в прошлом.

Никто не прочтет написанного мною, дитя. Не прочту более и я сам, наложу прочную печать на сию страницу дневника. Лишь там, где мы встретимся, желаю я вспомнить эти слова и сказать их тебе, если сочтешь возможным выслушать своего наставника и отпустить ему грехи.

Мне тяжело. Я каюсь, дитя. Я каюсь. Прости меня.