Омен IV: Возбуждение (джен)

Дженнингс посмотрел на него с тяжёлым выражением лица. Он знал, что всё это было больше, чем просто тоска по ушедшему человеку. Это было поиском себя, поиском смысла в хаосе, который оставила смерть этой девочки. Он мог бы снова сказать, что это всё всего лишь фотография, что Питер просто втюрился в образ. Но он знал, что это не помогло бы.

— Если ты не можешь её забыть, Питер, то почему бы тебе не взять у меня эту фотографию? Отдам за бесплатно. Ты думаешь, что она несёт в себе какой-то смысл. Ты хочешь держать её, смотреть на неё снова и снова, искать ответы в этом взгляде. Так почему бы тебе не забрать её? Может быть, так ты сможешь забыть, если будешь смотреть на неё на своём столе, а не только в голове.

Питер молчал. В его голове снова начали прокручиваться те самые мысли, которые он никак не мог выбросить. Он ощущал, как беспокойство растет внутри него, как тяжесть висит на груди, не давая возможности отдышаться. Но он не мог позволить себе просто взять фотографию и отдать её этому чувству пустоты. Он искал ответы — не на картинке, не в глазах этой девушки. Он искал их внутри себя.

Дженнингс, заметив молчание, снова заговорил, сдерживая раздражение, но при этом стараясь быть спокойным.

— Питер, ты меня не слышишь? Я сказал, что отдам её бесплатно. Ты хочешь её, возьми. — Он сделал паузу и добавил, с легкой насмешкой в голосе: — Это же не так, будто ты купишь её на аукционе. Ты зациклился на этом снимке, а ведь это просто работа. Модель, свет, объектив — всё.

Питер стоял перед фотографией, его взгляд был затуманен. Он почти физически ощущал, как тяжело его грудь сжимает это непреодолимое чувство, как желание взять эту фотографию в руки противоречит его внутреннему страху. Страху быть снова и снова вытянутым в ту пустоту, в тот немой вопрос в её глазах.

— Ты не понимаешь, Дженнингс... — его голос звучал почти беззвучно, едва ли мог быть услышан. Он шагнул к фотографии, но затем вдруг остановился, как если бы сам факт приближения к ней мог вызвать необратимые последствия. — Я не могу просто взять её. Я... Я не смогу держать её у себя дома.

Дженнингс, с хмурым выражением лица, не сразу понял, что именно Питер имеет в виду. Он поднял бровь, его глаза стали более проницательными, пытаясь уловить суть того, что скрывал Питер.

— Почему? — спросил он, спокойно, но с оттенком растущего недоумения. — В чём проблема? Если ты хочешь, бери. Я же сказал — бесплатно.

Питер почувствовал, как нервная дрожь опять охватывает его тело. Он пытался подобрать слова, но они не шли. Он знал, что его объяснение будет неуместным, что Дженнингс не поймёт его, но он всё равно попытался.

— Если я возьму её, — сказал он с явным усилием, — я буду каждый день, каждую минуту видеть её глаза. И... и я буду снова и снова спрашивать себя, что она хотела мне сказать. Я буду прокручивать её взгляд в голове, как в плену. Она будет там, в моей комнате, и я... я сойду с ума, Дженнингс. Я не смогу жить с этим.

Дженнингс нахмурился, внимательно слушая, но его выражение лица было скорее скептическим. Он шагнул к Питеру, похлопал его по плечу с лёгкой насмешкой.

— Ты преувеличиваешь, Питер. Она что, реально может говорить с тобой через фотографию? Ты же понимаешь, что она просто актриса. Просто модель для снимка. Это всего лишь работа, а не какой-то мистический культ. Ты себе накручиваешь. Это не такая уж большая трагедия, что она умерла. Это не меняет того, что ты видишь на снимке.

Но Питер не мог сдержать внутреннего напряжения. Его взгляд был твёрд, а голос — полон отчаяния.

— Нет, ты не понимаешь! — воскликнул он, почти закричав. — Ты не знаешь, что происходит в моей голове, когда я смотрю на неё. Это не просто фото, не просто модель. Я не могу её забыть, я не могу просто так оставить её, как ты говоришь, «работой». Я чувствую, как её взгляд пронизывает меня, и, чем больше я смотрю, тем больше она становится частью моей жизни. Я не могу взять её, потому что если я сделаю это, она станет частью меня, как болезнь. И я буду тосковать по ней, думать о ней. Как будто она живёт у меня в доме, будет следить за каждым моим шагом, задавать свои немые вопросы.

Дженнингс стоял в замешательстве, его лицо стало более серьёзным. Он, похоже, понял, что Питер действительно не шутит, но всё равно не мог полностью понять, что двигало им. Он был фотографом, и для него снимки — это просто кадры, результаты работы, которые можно выбросить, забыть и снова начать с чистого листа. Но Питер... Питер был другим.

Питер стоял у окна, его взгляд был направлен в никуда, а всё его тело было сжато в какой-то внутренней борьбе. Он чувствовал, как внутри него что-то рушится, как невыносимая тяжесть нарастающая с каждым взглядом на фотографию. Он не мог больше смотреть на неё. Не мог больше воспринимать её взгляд как что-то внешнее, чуждое. Этот снимок перестал быть просто фотографией — для него она стала живым существом. И каждое её молчаливое слово отзывалось в его голове.

И вот, когда он не выдержал, когда чувство отчаяния стало просто невыносимым, он развернулся и закрыл лицо руками. Всё его тело вдруг задрожал от рыданий, и ни одна сила в мире не могла бы его удержать. Он почувствовал, как всё внутри него вдруг разрушилось, и ему больше не хотелось сдерживаться.

Дженнингс, увидев его, не знал, что делать. Он никогда не был хорош в том, чтобы утешать, особенно когда не понимал, что именно происходит. Он подошёл к Питеру и положил руку ему на плечо, стараясь хоть как-то отвлечь его, дать почувствовать, что всё будет в порядке. Но что можно было сказать в такой момент?

— Питер... — его голос был тихим, но в нём звучала не только растерянность, но и некое сочувствие. — Я не понимаю, что с тобой происходит. Это просто фотография. Прости, я не могу тебе помочь, если ты не хочешь помочь себе сам.

Но Питер только сотрясался от слёз, не в силах ответить. Всё его существо было заполнено этой тоской, этим осознанием того, что он не может вернуть её, не может ответить на её немой вопрос. С каждым моментом его боль усиливалась, и его сознание ускользало всё дальше от реальности, оставляя его с этим пустым, бессмысленным вопросом, на который он не знал ответа.

— Она мертва, Дженнингс... — выдохнул Питер, прерывая свой плач. — Она мертва, и я не могу... не могу ей помочь... не могу ничего сделать! Но её глаза... её глаза... они ищут ответа. И я не могу просто так уйти от этого. Я не могу забыть её! Как я могу забыть её, если она смотрит на меня? Если она спрашивает меня?!

Дженнингс стоял рядом, чувствуя, как его беспомощность начинает растекаться по всему телу. Он всё пытался найти правильные слова, чтобы помочь Питеру. Но что мог сказать человек, который не испытывал такой боли? Он был фотографом, а Питер — просто ребёнком, который запутался в своей голове, в своём восприятии этой фотографии.

— Питер, — мягко повторил он, — так ты возьмёшь её фото к себе или нет?

Питер не ответил сразу. Его тело продолжало дрожать от слёз, а его взгляд всё ещё не отрывался от фотографии. Он как будто искал в этих глазах ответ, как если бы сам снимок мог ему что-то сказать. Он сжал кулаки, как если бы хотел держать себя в руках, но слёзы продолжали литься, несмотря на его усилия.

— Нет... — наконец прошептал Питер, его голос был почти неслышным.

Он поднял глаза к Дженнингсу, и в них была такая боль, что тот на мгновение застыл.

— Почему? — Дженнингс был удивлён и обеспокоен, но старался не показывать этого. — Почему ты не можешь взять её?

Питер продолжал смотреть на фотографию, его губы дрожали, а грудь вздымалась от тяжёлых вздохов. Он не знал, как объяснить. В его голове не было чёткого ответа. Боль и страх слились в нечто невыносимое.

— Потому что... — Питер с трудом продолжил. — Если я возьму её, то она будет всегда со мной. И я буду смотреть на неё снова и снова... И каждый раз будет казаться, что она спрашивает меня, что с ней произошло. А я не смогу ответить. И это будет как тень, которая не отпустит меня.

Дженнингс почувствовал, как тяжело дышит Питер. Он не знал, что сказать. Его опыт, его профессиональный взгляд на вещи не мог помочь здесь. Он был фотографом, а Питер — человеком, который переживал что-то глубокое и личное. И этот снимок стал для него чем-то гораздо большим, чем просто изображение.

— Ты думаешь, что если возьмёшь её, она останется с тобой навсегда? — сказал Дженнингс, всё ещё пытаясь понять, что происходит в голове мальчика. — Но ты должен понять, что она не жива. Это всего лишь изображение. Тебе нужно отпустить её, Питер.

Питер резко отвернулся от фото, не в силах смотреть на него больше. Он почувствовал, как его грудь снова сжалась от боли, от осознания того, что не может избавиться от этого образа, который стал частью его жизни. Он ощущал, как её молчаливый взгляд проникал в него, и с каждым моментом он чувствовал, что не может ни отойти, ни оставить её. Это было мучительно, как если бы часть его самой души была привязана к этому снимку.

— Я не могу, Дженнингс. Я не могу просто так отпустить её. Я не могу быть просто обычным зрителем, который смотрит на фотографию и забывает о ней. Это невозможно. Я не могу это сделать.

Дженнингс сделал шаг вперёд, положил руку на плечо Питера, пытаясь как-то успокоить его.

— Ты не обязан быть её другом, Питер. Ты не обязан спасать её. Ты не можешь вернуть её. Ты должен забыть её. Или тебе это так трудно? — повторил Дженнингс, его голос был тихим, но твердым, и в нём слышалась не только забота, но и раздражение.

Питер почувствовал, как эти слова, как бы они ни были сказаны, пробудили в нём нечто глубоко скрытое. Весь его мир в этот момент как будто перестал существовать. Весь тот ужас и страх, который он испытывал, казались почти абсурдными, но они не отпускали его. Он стоял перед Дженнингсом, который говорил с ним как с нормальным человеком, но в голове Питера царил хаос.

— Я... не могу, Дженнингс, — прошептал он, не поднимая головы. Его голос звучал как исповедь, полная бессилия. — Я не могу её забыть. Ты не понимаешь, как это... как это тяжело. Это не просто фотография. Это не просто снимок. Это часть меня теперь. Она — как тень в моей голове, и каждый раз, когда я думаю о ней, я ощущаю, что... что я должен что-то сделать. Я должен ответить на её вопрос. А я не могу, и это убивает меня.

Дженнингс стоял неподвижно, внимательно слушая, и его выражение лица постепенно смягчилось. Он уже знал, что Питер переживает что-то намного большее, чем просто увлечение фотографией. Но что он мог сделать? Он был фотографом, и его мир всегда был чётким и расчётливым. Люди, модели, сцены — всё это было частью работы. Но Питер был другим. Он был человеком, который не мог отпустить свой эмоциональный груз.

— Я понимаю, что тебе тяжело, — сказал Дженнингс наконец, его голос стал мягче, но всё ещё сдержанным. — Но ты должен понять одну вещь, Питер. Ты не можешь спасать всех. И, тем более, ты не можешь спасать её. Она не нуждается в твоём спасении. Она... уже не здесь.

Питер резко поднял голову, и в его глазах сверкнуло что-то странное — смесь гнева и отчаяния.

— Я не хочу её спасать, Дженнингс, — сказал Питер, его голос стал яростным, почти крикливым, что звучало совсем не вяжущимся с его возрастом.

Он сжал кулаки, стоя, как будто готовый вот-вот вырваться наружу, его взгляд был напряжённым и решительным.

Дженнингс, прищурив глаза, наблюдал за ним с нарастающим беспокойством. Его лицо оставалось спокойным, но слова Питера сильно задели его, ведь, несмотря на всю его практичность, он не мог понять, что именно двигало этим мальчиком. Внутренний конфликт Питера не укладывался в привычные рамки, и Дженнингс почувствовал себя беспомощным перед этой бурей эмоций.

— Что ты хочешь тогда, Питер? — спросил он тихо, но его голос был холодным, с оттенком раздражения. — Ты говоришь, что не хочешь её спасать, но что тогда ты хочешь? Что ты ожидаешь от этой фотографии? Зачем тебе всё это?

Питер стоял, не двигаясь, его взгляд был прикован к фотографии на стене. Он не мог оторвать глаз от этого снимка — девочка на обложке фильма, с этим странным, невинным, но в то же время тревожным взглядом. И чем дольше он на неё смотрел, тем больше чувствовал, как его внутренняя борьба накаляется, как вопрос, который она, казалось, задаёт, требует ответа. Но что это за вопрос? Почему он чувствует, что должен найти на него ответ?

Он выдохнул, почти с сожалением. Питер уже не плакал, но его лицо оставалось напряжённым и бледным, как будто все силы ушли в это молчание, которое тянуло за собой всё больше вопросов.

— Я... я не знаю, — сказал он, его голос стал тихим, неуверенным. Он опустил глаза и отвёл взгляд от фотографии. — Я не могу объяснить. Я не могу просто взять и забыть её, как ты говоришь. Я не могу просто оставить её здесь, на этом фото, и уйти. Мне кажется, что если я это сделаю, то... я потеряю что-то важное. Я не могу понять, что это, но оно есть, Дженнингс. Я не могу объяснить, что я чувствую.

Дженнингс встал рядом, посмотрел на Питера с неким сочувствием, но также с небольшим разочарованием. Он по-прежнему не мог понять, что мальчик хочет от этой ситуации. Дженнингс привык к тому, что вещи имеют свою чёткую границу, свою ясность. В его мире всё было чётко: сцена, камера, свет, модель. Всё, что было за пределами этого, казалось лишним.

— Ты пытаешься найти смысл там, где его нет, Питер, — сказал он с лёгкой усталостью. — Это просто фото. Просто девочка. Просто работа. Ты её не знаешь, ты не был с ней. Ты не можешь ожидать, что это фото даст тебе ответ на что-то важное в твоей жизни. Ты не должен этого делать.

Питер покачал головой, как если бы он не слышал слов Дженнингса, как если бы его разум был уже слишком далеко от того, что говорил взрослый. Он снова взглянул на фотографию и снова ощутил, как сердце сжалось. В её глазах была тишина, но эта тишина кричала, и Питер не мог её игнорировать.

— Я не знаю, Дженнингс, — сказал он тихо, всё ещё не отрывая взгляда от фотографии. — Я не могу просто так отпустить это. Она как... как часть меня теперь. Я не знаю, почему, но когда я смотрю на неё, я чувствую, что её глаза говорят мне что-то важное. Она как... как бы ищет ответ, а я не могу ей его дать. Я не могу забыть её, как бы я ни пытался.

Дженнингс вздохнул, почувствовав, как его терпение начинает иссякать. Он был фотографом, и в его мире была чёткость. Снимок — это просто снимок. Он не мог понять, как эта фотография могла так сильно зацепить Питера. Но, видимо, это было не просто. Это было не просто увлечение. Это было что-то большее.

— Питер, ты сам себе создаёшь проблему, — сказал Дженнингс, его голос мягкий, но твёрдый. Он подошёл ближе, почти стоя рядом с мальчиком, но не дотрагиваясь. — Ты придаёшь этим глазам смысл, которого там нет. Это не более чем фотография. Ты просто не можешь справиться с тем, что ты не можешь быть с ней, держать её за руку, говорить с нею о пустяках и смеяться с нею над глупостями жизни.

Питер резко повернулся к Дженнингсу. Его лицо было напряжённым, и в глазах читалась боль, как если бы эти слова разрывали его изнутри. Он не мог найти слов, чтобы ответить, потому что сам не знал, что он чувствует. Все эти эмоции, что бушевали в его груди, не укладывались в простые фразы, и ему казалось, что Дженнингс никогда не поймёт.

— Ты не понимаешь, — произнёс он наконец, срываясь на полушёпот, как будто боясь, что его слова могут быть услышаны кем-то ещё. — Ты не понимаешь, что я чувствую, Дженнингс. Это не просто фотография. Это не просто девочка на картинке. Она... она как будто живая. Она... она меня видит. И я не могу просто взять и забыть её. Не могу, понимаешь?

Дженнингс в ответ глубоко вздохнул. Он понимал, что слова Питера исходят не из простого увлечения. Он знал, что перед ним стоит человек, который переживает внутренний кризис. Дженнингс всегда смотрел на вещи рационально, упорядоченно, а здесь всё было запутано, хаотично. Он пытался найти какое-то простое решение, но оно не приходило.

— Ты на самом деле думаешь, что она живёт на этом фото? — спросил Дженнингс, его голос стал мягче, почти сочувствующим. Он наклонился чуть ближе, как будто пытаясь понять, что происходит с этим мальчиком. — Питер, ты должен понять. Это всего лишь образ, это всё искусство. Ты не можешь перенести свои эмоции на картинку. Она не может тебя видеть, не может тебя понять, не может тебе ответить. Ты не можешь разговаривать с ней, потому что её нет. Ты понимаешь это?

Питер отвернулся, стараясь скрыть слёзы, которые, казалось, никак не желали успокаиваться. Он не мог себе позволить быть слабым, не мог показать Дженнингсу, как тяжело ему это даётся. Но когда его взгляд снова упал на фотографию девочки, всё внутри него болезненно сжалось, как будто каждый уголок души просил освобождения.

Тогда Дженнингс вдруг, словно из пустого места, начал говорить с ядовитым оттенком в голосе, который Питер не мог не заметить.

— О, ну конечно, — сказал он с улыбкой, которая не имела ничего общего с теплотой. — Видимо, настоящие девочки не хотят быть с тобой, да? Вот и ищешь ты свою любовь на фотографиях мёртвых моделей. Это же гораздо проще, правда? Там нет отказов, нет разочарований, никакой боли.

Питер резко поднял голову, глаза, полные слёз, метнули в сторону Дженнингса взгляд, который можно было бы назвать смертельным, если бы не то, что в нём было больше горечи, чем злости.

— Ты... ты чего, совсем с ума сошел? — его голос дрожал, но он сдерживал себя, борясь с каждым словом, которое, казалось, было выпущено сквозь стиснутые зубы. — Ты не понимаешь! Это не то, что ты думаешь!

Дженнингс не отводил взгляда, а его губы растянулись в ехидной усмешке.

— Да ладно, не оправдывайся, Питер, — произнёс он с сарказмом и сузив глаза. — Я знаю, что ты хочешь быть с девочками, но они с тобой быть не хотят. Вот ты и ищешь свой идеал среди фотографий... и мертвецов.

Питер вздрогнул, как от удара. Эти слова будто бы разорвали невидимую оболочку, что он с таким трудом выстраивал вокруг себя. Он поднял глаза, и в них отразилась не только боль, но и обида.

— Ты не понимаешь, Дженнингс, — прошептал он, стиснув челюсти. — Это не про идеал. Ты не видишь, что на самом деле происходит. Я не ищу её ради идеала. Я не хочу просто быть с ней. Я... я не знаю, что я хочу. Но я не могу её отпустить!

Он сделал шаг к фотографии, но опять застыл на месте, как если бы сам этот снимок был преградой, не дающей ему двигаться дальше. Он поднял руку, но так и не коснулся бумаги, а вместо этого снова вернулся к пустому взгляду, устремлённому в пространство.

Дженнингс наблюдал за ним, сдерживая какое-то раздражение, но его лицо всё больше наполнялось состраданием. Он сделал шаг вперёд и, сложив руки на груди, сказал с явным оттенком жалости:

— Ты сам себе втираешь какие-то идеи, Питер, — продолжал Дженнингс, его голос был всё более раздражённым. — Смотри, ты можешь найти кого-то настоящего, если будешь просто открытым. Ты живой человек. И эта девочка мертва. Понимаешь? Она уже не вернётся. А ты стоишь перед её снимком и пудришь мне мозги, когда мне вообще-то работать надо.

Питер почувствовал, как слова Дженнингса пробивают его, но он не мог отреагировать. Он хотел ответить, но его голос застревал в горле, как будто сам воздух становился тяжёлым и непреодолимым. Он перевёл взгляд на фотографию — на те глаза, которые казались такими живыми, такими полными какого-то недосказанного смысла. Он попытался понять, что же его так держит, но не мог.

— Ты не понимаешь, Дженнингс, — тихо сказал он, почти шепотом, глядя на фото. — Я не могу просто так взять и забыть. Когда я смотрю на неё... я чувствую, как её взгляд проникал в меня. Я не могу просто поверить, что её больше нет. Я не могу просто забыть, как она смотрела на меня. Как она спрашивала меня о чём-то важном, что я не мог понять.

Дженнингс, очевидно, устал от всей этой ситуации. Он сделал шаг вперёд и, посмотрев на Питера с отчаянным выражением, вздохнул.

— Ты по-настоящему в это веришь, Питер? Ты думаешь, что её глаза говорят тебе что-то большее, чем просто то, что они хотели показать на обложке? Ты создал себе целую историю. Ты видишь её как живую, но на самом деле она просто изображена на фотографии. Она не может задавать тебе вопросы, потому что она мертва. Ты сам себе придумал всё это.

Питер почувствовал, как его внутренняя борьба снова накатывает, как тревога сжала его грудь. Он сжал кулаки, пытаясь удержать себя, но не смог удержаться от слов:

— Она... она запала мне в душу, Дженнингс. Я не могу... не могу просто так забыть её. Она... она важна для меня, ты не понимаешь!

Дженнингс, стоявший напротив, покачал головой, его лицо исказилось от усталости и раздражения.

— Да ты что, с ума сошел, Питер? Сколько можно слушать эти глупости?! Мне надоело это! Ты вбил себе в голову какую-то хрень, но хватит уже. Понимаешь? Хватит! — он сделал резкий шаг вперёд, не давая Питеру ни шанса продолжить.

С этими словами Дженнингс сорвал фотографию с стены, не обращая внимания на реакцию мальчика. Он дернул её так сильно, что рамка едва не вылетела из рук. Его жест был быстрым и решительным, будто ему нужно было избавиться от всего этого как можно скорее. Фотография была уже в его руках, и он с силой сунул её Питеру.

— Возьми её, раз она так важна для тебя! — сказал Дженнингс, его голос был обрывающимся от раздражения. — Может, тогда ты успокоишься, если будешь держать эту чёртову картинку у себя!

Питер замер. В его глазах отразилась паника. Он не хотел брать фотографию, но не мог отвести взгляда от изображения девочки. Когда Дженнингс сунул фото ему в руки, его тело словно застывало, не зная, как реагировать. Он не мог понять, что чувствует. Что-то в его груди сжалось, и он интуитивно отступил назад.

Его руки, казалось, не слушались его, и фотография, как неведомая бомба, выскользнула из его пальцев. Она тихо ударила о деревянное покрытие, и Питер замер. Он не двигался, не пытался поднять её. Всё его тело словно окаменело в этот момент, и взгляд устремился не на саму фотографию, а на пустоту, которая внезапно открылась перед ним.

Когда фото перевернулось и показала свою вторую сторону — чистую белизну без изображений, без лиц, без глаз девочки — Питер почувствовал, как его напряжение постепенно уходит. Что-то в этом простом, безжизненном фоне привнесло в его душу странное успокоение, будто весь этот мир с фотографией стал вдруг неважным, а его собственные страхи и переживания потеряли смысл.

Он остался стоять, смотря на пустую белую поверхность, его дыхание замедлилось. Слова Дженнингса, его упрёки и просьбы исчезли на фоне этого ощущения. На какое-то мгновение Питер ощутил, как исчезает внутренний шум, и мир становится каким-то простым, понятным, как будто всё вдруг встало на свои места.

Дженнингс молча стоял, наблюдая за Питером, который не мог оторвать взгляда от того, как фотография лежала на полу белой стороной вверх. Со стороны это выглядело странно — мальчик будто ощущал какое-то невидимое бремя, которое в одно мгновение исчезло. Постепенно, как туман, с его лица стали исчезать напряжение и тревога. Раньше он смотрел на изображение девочки, как будто она была живым существом, смотрящим на него, задающим вопросы. Но сейчас что-то изменилось. Он не видел больше тех глаз, не чувствовал того немого вопроса.

Питер стоял, как будто освобождаясь от тяжести, которая терзала его, когда он пытался разобраться в этом изображении, в своих чувствах, в том, что оставалась в нём эта девочка, несмотря на её смерть. И теперь, глядя на пустую белую сторону фотографии, мальчик словно почувствовал, что больше не обязан отвечать на вопросы, которые сам себе придумал. Она больше не следила за ним, не требовала ничего от него.

Дженнингс увидел это изменение в Питере — незначительное, но очень важное. Лицо мальчика разгладилось, выражение стало более спокойным, и теперь в нём было что-то вроде облегчения. Это было как освобождение. Он больше не был связан с тем, что происходило на фотографии. И даже не с самим образом девочки. Он понял, что её больше нет, и этот момент стал для него, по сути, финалом какой-то боли, которая висела в его душе.

Дженнингс понял, что с этим шагом Питер что-то осознал. Мальчик был готов отпустить, и это было важно. Боль, тревога и все те мрачные мысли, что сопровождали его до сих пор, как будто начали исчезать, растворяясь в этом пустом, чистом пространстве. В этом было что-то терапевтическое, как если бы Питер вдруг нашёл способ вернуться к себе и отпустить всё то, что держало его на месте.

Он не стал вмешиваться в это освобождение. Просто молча опустился на колени, не спеша, как будто уважая момент. Он поднял фотографию с пола, и, несмотря на всю тяжесть ситуации, сделал это с осторожностью, будто она всё ещё могла причинить боль. Мальчик стоял рядом, не смотрел на него, не вмешивался в процесс.

Как только фотография исчезла в ящике стола, в комнате воцарилась такая тишина, словно только что бросили последний ком земли на гроб усопшего. Воздух казался более лёгким, как если бы из комнаты ушло что-то тяжёлое, что долгие дни и ночи висело над ними. Питер стоял, не двигаясь, будто пытаясь осознать, что произошло. Тревога, что он не мог распознать раньше, теперь утихла, и на её место пришла пустота, но пустота не была такой мучительной. Это было облегчение, как после долгого, тяжёлого кашля, когда воздух снова кажется свежим.

Питер стоял у стола, смотря в его пустое пространство, и чувствовал, как его грудь наполняется воздухом. Он тихо шептал:

— Мне полегчало...

Слова вырвались сами собой, неосознанно. Он сам был удивлён их искренностью. Он повернулся к Дженнингсу, и в его глазах уже не было того прежнего ужаса, который ещё недавно терзал его. Он видел, как фотограф, стоя у окна, прислушивается к тишине, будто и он сам ощущал, как пустота в комнате немного сгладилась.

— Ты действительно чувствуешь себя лучше? — спросил Дженнингс, его голос был тихим, но в нём чувствовалась некая осторожность.

Он не знал, как это всё скажется на Питере, но это был важный момент. Мальчик всё ещё был слишком молчалив, и Дженнингс не хотел нарушить его размышления.

Питер, не спеша, кивнул, но это было не просто согласие. Это было утверждение, как если бы он сам только что понял, что находит путь назад к себе, что-то в его жизни, наконец, перестало быть искажённым, запутанным и лишённым смысла.

— Да... — снова прошептал Питер, не глядя на Дженнингса. — Я... больше не чувствую её. Она... ушла.

Он мог бы продолжить, но слова не приходили. В какой-то момент он понял, что уже не нужно больше объяснять. Не нужно было искать оправдания или вешать ярлыки на свои чувства. Всё было слишком сложно и слишком простое одновременно.

Дженнингс подошёл к нему и положил руку на плечо. Это был жест поддержки, без лишних слов. Он знал, что Питер только что прошёл через что-то болезненное, что, возможно, ему ещё предстоит справиться с последствиями. Но сейчас, в этой комнате, на этом этапе, был просто момент тишины. Момент, когда всё уже не так громко, не так страшно.

— Я рад, что тебе полегчало, Питер, — сказал Дженнингс, сдержанно, но с добротой в голосе. — Это реально нездоровая тема.

Питер, продолжая стоять у стола, не сразу ответил. Он чувствовал, что в этот момент нужно больше времени, чтобы переварить всё, что случилось, и понять, как ему теперь быть. Дженнингс наблюдал за ним, но не вмешивался, зная, что Питеру нужно время.

— Знаешь, — наконец сказал Питер, не поворачиваясь к Дженнингсу, — я не знал, что меня так сильно зацепит это фото. В начале я просто увидел красивую девочку на стене. Но потом...

Дженнингс молча ждал, не перебивая. Питер продолжал стоять, его спина была слегка согнута, и он держал руки в карманах, будто пытался удержать что-то, что могло вырваться наружу.

— Я не знаю, что со мной произошло, — продолжил Питер, его голос дрожал, но он всё равно говорил. — Это как... как если бы я вдруг встретил свою любовь.

Дженнингс молча стоял, наблюдая за Питером. Он знал, что мальчик переживает что-то глубокое, но он не знал, как именно это объяснить. Время от времени он видел людей, которые терялись в своих чувствах, как Питер сейчас. Но этот случай был особенным, и, хотя Дженнингс видел такое не впервые, это всё равно беспокоило его.

— Ты уверен, что это любовь, Питер? — наконец, спросил он, его голос был тихим, но решительным. — Ты уверен, что это то, что ты чувствуешь? Потому что любовь... она не бывает в картинках. Она бывает в реальной жизни, между живыми людьми.

Питер вздрогнул, но не стал отвечать сразу. Он почувствовал, как его грудь сжимается, а мысли хаотично бегут в разные стороны, как неуправляемый поток воды.

— Не знаю, — тихо сказал он, оглядываясь на пустую стену. — Мне просто казалось, что я увидел её... что она была там, и мне не было одиноко. А потом, когда я смотрел на фото... мне казалось, что я вдруг понял, что она может быть моей. Или хотя бы частью чего-то... реального.

Дженнингс нахмурился. Его опыт подсказывал ему, что Питер переживал нечто более глубокое, чем просто одержимость фотографией. Это было что-то, что вытягивало его изнутри, как будто он пытался заполнить пустоту чем-то, что не могло быть заполнено. Но как объяснить это самому себе? Как помочь этому мальчику разобраться в его чувствах?