Пари (гет)

После обеда мисс Свон неспешно прогуливалась по палубе «Весёлого Роджера», читая вторую часть приключенческого романа. Неожиданно её внимание привлекла сутулая фигурка на носу корабля. Свесив вниз босые ноги, на которые летела водная пыль, мистер Робертс что-то рисовал в большом альбоме, лежащем у него на коленях, маленьким угольком. Заинтересованная, девушка подошла поближе.

— Привет, Генри, — поздоровалась она.

— Привет, Эмма, — обрадовался мальчонка.

— Разрешишь к тебе присоединиться?

— Да, только сапоги сними. Будет здорово, — в его глазах блеснули озорные огоньки.

— Как скажешь, — не стала возражать королевна и начала расшнуровывать сапоги, — а что рисуешь?

— С натуры... — туманно ответил юнга, вглядываясь куда-то вдаль.

Отставив обувь в сторону, принцесса села на борт рядом с мальчиком и опустила ноги вниз так же, как он.

— Ой, щекотно! — пенные брызги летели на голые пятки, заставляя похихикивать: ощущения были необычные, но вскоре она привыкла и даже решила, что это очень приятно, даже эдакий массаж.

Юнга улыбнулся и указал куда-то вперёд:

— Смотри, Эмма!

Там, в лазурных волнах, играли дельфины. Лебедь невольно засмотрелась: в их движениях было столько игривости, радости, какого-то непонятного человеку веселья, воли и свободы! Она всегда восхищалась этими прекрасными морскими существами, умными и красивыми, но ещё ни разу не видела их так близко. Вода такая прозрачная, что серые спины и плавники дельфинов хорошо видно даже на глубине. Они играли, играли с волнами, с морем, с небом, с кораблём...

Но ещё больше она удивилась, когда перевела свой взгляд на альбомный лист. Два дельфина, такие настоящие и живые, скользили по водной глади. Парнишка просто великолепно передал их в движении с помощью очень ловких теней и ярких пятен, кажется, что они вот-вот вынырнут из белого листа и бросятся в воду к собратьям.

— У тебя очень красиво получается... — заметила девушка, любуясь мастерской работой, — где ты научился так хорошо рисовать?

— Мой отец был художник, — как-то небрежно ответил юный пират, глядя в сторону.

— Генри... — неожиданно решилась Лебедь на вопрос, который занимал её уже давно, — а как ты стал таким... ну, юнгой, на пиратском корабле?

Он посмотрел удивительно и вопросительно:

— Ты уверена, что действительно хочешь знать? Я не люблю эту историю, и она вряд ли вам понравится, мисс Свон.

— Да, — просто ответила она, разглядывая изменившееся лицо мальчика.

Он вздохнул и покачал головой. Потом закрыл глаза, собираясь с мыслями и подбирая нужные слова, чтобы через минуту начать:

— Я родился в Райле, — «Так я и знала!», — и я очень любил своего отца, настоящего мастера в своём деле... ты говоришь, тебе понравилась моя картина? Если бы ты видела Его Картины! Они все были будто живые, исполненные внутреннего света, красивые, такие... — он набрал в грудь побольше воздуха, будто вдыхал запах свежей краски, улыбаясь так, будто вспоминал самое сокровенное, что только было для него на свете, — у меня есть только одна его картина, каким-то чудом сохранилась, и то не вся... если хочешь, я покажу её тебе потом. И мой папа тоже меня очень любил, я был его единственным сыном. В отличие от мамы, — в голосе прибавилось отстранённых ноток, — она никого не любила… — сейчас Генри явно был не здесь, а там, в далёком прошлом, — Ещё был дед. Он во мне души не чаял. Дед был бывший мореход и очень хороший рыбак. Знаешь, сколькому он меня научил? Я люблю рыбалку, как и он. На старости лет дед мечтал поймать акулу, — он сжал в руке талисман, висящий на груди, — но так и не довелось.

Он сделал паузу и слегка приоткрыл глаза, глядя в морские дали.

— Мы жили не бедно, но и небогато: у нас был уютный домик, с веранды которого открывался великолепный вид на море. Папа очень любил рисовать море. И очень любил рассказывать мне легенды о море: о русалках, о сиренах, о морских чудовищах, островах сокровищ и, разумеется, о пиратах. А дедушка говорил мне, что когда-нибудь, вот только спина утихомирится, он обязательно построит корабль, и мы все вместе отправимся в путешествие... не довелось, — снова сказал, как камнем придавил, он эти два жестоких слова, — Мне тогда было восемь лет, случился пожар. Я не знаю, от чего... Дед погиб, — он закусил губу, болезненно зажмурившись, — Видишь? — на ладони мальчика лежал маленький золотой якорёк, — это всё, что уцелело на пожаре... дед говорил, это будет нашим талисманом в дальнем плаванье, и я хранил его, как зеницу ока. Это всё, что осталось у меня от деда, — на его лицо пала тень, тень боли и какой-то странной тоски, — я очень любил его... Мы втроём, я, мама и отец, оказались на улице, без крова над головой и без гроша в кармане. Папа даже тогда не отчаялся: он никогда не сдавался, такой он был человек, он царапал на досочках и рисовал на обрывках пергамента соком ягод... Даже такие его работы были очень хороши. Но ей всего было мало, — голос ожесточился, — ты знаешь, для меня её никогда не существовало. Будто она мне и вовсе не мать. Я ненавижу её, ты не поверишь, но я ненавижу её, будто она мне не родная! — голос сделался горячим, сбивчивым, а в глазах юнги плескалось нечто большее, чем просто детская обида, — она никогда нас не любила. Приходила домой поздно, если вообще приходила, навеселе. Затевала скандалы, говорила, что мы загубили ей жизнь. Ей всего было мало. И она ушла, выскочила за какого-то богатого купца и уехала из города, понимаешь? А отец... Отец запил. Я не узнавал его, он как будто утонул, погрузился в чёрный, беспробудный омут, понимаешь? Он медленно умирал. Он перестал писать картины, цепляться за жизнь. Всё, что он старался делать, — это как-то заботиться обо мне. Ты знаешь, он всегда говорил: в каком бы положении ты не оказался, верь, верь, что всё изменится к лучшему, не сдавайся, никогда. А потом, зимой, он заболел и... — мальчик не смог произнести этого страшного слова и уткнулся носом в плечо златовласой. Та, закусив губу и сильно жалея о том, что начала этот неприятный разговор, обняла его за плечи и прижала к себе. Она ничего не говорила. Да и какие тут слова? Мальчуган просто душу наизнанку выворачивал.

— И я остался один. Я воровал, я барахтался, как мог. Однажды весной я пришёл на пристань. И случилось чудо, — его губы искривились в улыбке, — Я шёл, не разбирая дороги, и случайно попал под ноги нашему Сэму, а он как раз нёс тяжёлый мешок и повалился, как тюк! — улыбка окрепла, засветилась на лице мальчика, — он забранился, мешок порвался...

Свон молча диву давалась. Этот мальчик лишился всех, кто у него был. И он не сломался, выжил, выстоял и, более того, остался таким, каким был: мечтательным, улыбчивым, весёлым и бесшабашным, честным, верным и преданным. Только умным, порой очень задумчивым и взрослым не по своим годам. Это ли не настоящая сила, не истинно верующее сердце?

— Ты знаешь дядю Сэмми, он всегда очень строг и груб со мной, но он тот ещё добряк, пусть и толстокож, как черепаха! — Генри уже смеялся, и смех этот был звонким, как маленькие колокольчики, — первое, что я сделал — подобрал из грязи буханку хлеба, которая вывалилась из мешка, и, не брезгуя, не до того мне было, вцепился в неё зубами, с наслаждением ощущая на языке вкус еды... И Сэм спросил, кто я такой и какого чёрта я здесь делаю: тощий, шуганый, в каком-то тряпье. И я рассказал. Впервые, за много месяцев, излил кому-то душу.

Он открыл глаза и покачал головой.

— Он слушал меня внимательно. Потом потрепал по плечу и спросил: «Парень, ты хочешь в море?» Помню, как загорелись у меня глаза, как внутри что-то затрепетало, будто я увидел тот пресловутый свет в конце тоннеля. Я вспомнил, как мечтал с дедом отправиться в плаванье. Я нащупал в кармане золотой якорёк и сжал его в кулаке. В какие бы тяжкие не пускала меня судьба, я ни за что не расстался бы с этой вещью. И я сказал, что очень хочу, что готов выполнять любую работу, только возьмите меня в юнги. И он взял.

По щеке мальчика покатилась слеза.

— Знаешь, как намучился со мной Сэмми? Он каждый божий день говорил, что жалеет о том, что взял меня и что выкинет этого бестолкового мальчишку в следующем же порту, дав хорошего пинка под зад... но я знал, он никогда этого не сделает. Крюк и Андерсон учили меня, ох, как они вздыхают по сей день и так иногда уничижительно поглядывают на нашего кока! Но они меня приняли, выходили, поставили на ноги, дали мне жизнь, понимаешь? Забрали из этого прогнившего Райла. Показали, что такое мир, что такое жизнь. Научили ценить каждый миг, когда ты дышишь воздухом, а не солёной водой. Научили никогда не сдаваться. Научили, как горой стоять за себя и тех, кто тебе дорог. Научили не бояться ничего, кроме, разве что, заточения где-нибудь на далёкой суше, вдалеке от морского бриза. И я благодарен им за это. Безумно благодарен.

Девушка смотрела на него с пониманием и лёгкой грустью. Ей всё было ясно.