Syberia 3. Таймырское приключение (джен)

19 февраля 1986

Прошло две недели после похорон отца. За это время Кейт разительно изменилась: она стала ещё более замкнутой и необщительной. Она чувствовала себя сиротой. Мать успела подсесть на антидепрессанты, из-за чего вечерами становилась какой-то заторможенной. Казалось, её не интересовало абсолютно ничего. Кейт старалась реже бывать дома и практически всё свободное время проводила где-нибудь в доках порта, либо у заброшенной стройки. На кладбище она не хотела идти — незачем бередить свежую рану. Отец был ей опорой и надеждой, а теперь она лишилась всего. Разом. Единственное, что заставляло Кейт держаться — это вера в то, что отец на неё с неба смотрит и не хочет, чтобы она его расстраивала и, тем более, расстраивалась сама.

Этот вечер был самым обычным, ничем не отличающимся от предыдущих. Кейт с матерью разговаривала неохотно, предпочитая читать книгу. Вдруг ни с того, ни с сего включился телевизор и начал фонить радиоприёмник. Кейт где-то читала, что умершие таким образом могут подавать сигнал, но относилась к этому скептически. Но сейчас ей стало не по себе. Что если отец решил ей таким образом сказать что-то, чего не успел при жизни? Кейт отложила книгу в сторону и, вскочив, огляделась. Где-то у стола «заморгал» торшер, как при коротком замыкании. «Папа, ты здесь»? — спросила Кейт про себя и решила тщательно осмотреть стол. Теперь можно было смело обыскивать стол, не боясь, что отец застукает за этим делом. Кейт разворошила кучу бумаг и старых тетрадей, как вдруг обнаружила, что в нижнем ящике будто двойное дно. Кровь бросилась ей в лицо и она, сковырнув фанерное перекрытие, вытащила оттуда запечатанный конверт и два ежедневника в кожаной обложке. Оба исписаны уже от и до. Билл вёл дневники и эти два прекрасно сохранились. Девочка убежала в комнату и, закрыв двери и окна, осторожно распечатала конверт.

«Дорогая Кейт, я искренне надеюсь, что это письмо попадёт именно к тебе. Если ты сейчас читаешь эти строчки, значит, меня, вероятно, нет уже в живых. В последние дни я чувствую, что мне осталось недолго и врачи уже бессильны что-то изменить. Значит, такова моя судьба.

Прежде, чем я покину этот свет, мне надо тебе кое в чём признаться. Будет лучше, если ты это узнаешь от меня, чем тебе скажет об этом кто-то другой, причём явно не с добрыми намерениями. Я уже ничего не смогу сказать в своё оправдание, а тебе придётся жить с этим камнем на душе. Я знаю, ты тогда подслушала наш разговор. Трудно было принять, что я, твой отец, — жулик. Я надеялся, что мне удастся сохранить эту не очень приятную историю моей жизни в тайне, но шило в мешке не утаишь. Поэтому я решил, что ты должна это узнать, как можно раньше. Я сохранил всё это в своих ежедневниках — сработала привычка всё записывать. Когда прочтёшь всё это, сожги. Так будет лучше. Для всех нас.

Люблю тебя. Твой отец»

Билл оставил пометку в самом низу — двадцать восьмое число. Буквально за три дня до смерти. Так вот, почему он просил позвать священника! Билл никогда не отличался набожностью, но, видимо, решил, что хотя бы перед смертью не мешает очистить свою душу. Кейт открыла дневник отца и в следующий момент будто растворилась в пространстве. Она будто видела всё своими глазами, как на большом экране.

Август 1970. Бирмингем

Билл отпил из своей кружки и, наклонившись ближе к Грегу, шепнул:

— Ну, говори, зачем звал меня? Ты ведь знаешь, я сильно рисковал, вернувшись в Англию. Надеюсь, у тебя есть веская причина для этого?

— Серьёзней некуда, Майк, — так его называли посторонние, чтобы не вызвать подозрений. Дело в том, что вот уже четыре года у Билла было второе имя: Майкл Райс. Документы он заполучил достаточно просто: нашёл чей-то потерянный бумажник в Белфасте, когда околачивался на вокзале. Денег он не тронул, зато документы прикарманил, а позже — переклеил фотографию и стал таким образом не Биллом Уолкером, головной болью полиции города Лондондерри, особенно — отдела по делам несовершеннолетних, а обычным законопослушным гражданином, к которому компетентные органы претензий не имеют. Но при этом никуда не делись наколки — знаки карманника и карточного шулера. Последним Билл промышлял после того, как, удачно распродав все бланки дипломов Баррокштадтского университета, осел на некоторое время в Штутгарте и занимался тем, что обирал доверчивых бюргеров, играя в карты на деньги. До поры всё шло хорошо, пока Билл вновь не попал в поле зрения полиции. Пришлось сматывать удочки.

— Итак, что ж случилось?

— Ровно ничего, дружище. Некий мажорчик очень хочет залезть в папочкин сейф. Сам он, ясное дело, трусит (ну ты знаешь этих наследничков), потому и подогнал меня. А я слышал, тебе очень нужно попасть в Америку. Так что, наше сотрудничество будет взаимовыгодным, лады?

— А с этого момента, пожалуйста, поподробнее, — Билл выпил всё, что оставалось в кружке и приготовился внимательно слушать приятеля.

— Ему нужны несколько вшивых бумаг. Он обещал щедро заплатить за них. Я согласился, но я разве похож на лоха? Я так думаю, наш мальчик не слишком осерчает, если мы их того сейфа возьмём какие-то жалкие тысячи фунтов. Ну… И кое-что по мелочи, разумеется.

— Звучит неплохо, — ответил Билл. — Только… Как бы тебе доступно объяснить? Видишь ли, друг, я — карманник и сейфы взламывать — не моя специализация.

— Брось, мы это дело вдвоём легко уладим, — успокоил его Грег и, приподняв рукав, продемонстрировал свою наколку: летучую мышь, знак ночного вора. — Главное — залезть, а остальное — вторично.

— Ну допустим, — соглашается Билл. — План у тебя есть?

— Я тебя умоляю, какой ещё план? Берись и делай, что же тут неясного?

— Грег, я серьёзно. Парни круче нас кончали дни на зоне, а ты хочешь, чтобы мы вот так просто сразу влезли в дом и обчистили сейф? Вот что, дружище, сперва придумай что-то стоящее, а уж потом с советами лезь.

«Грег всё такой же болван, как и был. Думать, что делает — это не про него. Мне пришлось самому встречаться с нашим горе-наследничком и обсудить детали, в том числе, и о коде к сейфу. Разумеется, этот хлыщ всё вывалил буквально передо мной. Такой болтун — настоящая находка для шпионов. Но мне казалось, что надо бы нам перестраховаться, дабы он не заложил нас при первом удобном случае. Поэтому я, при следующей встрече, записал всё на диктофон. Эта запись была моей надёжной защитой. Впрочем, пока ни Грег, ни мажорчик о её существовании не знали. До поры до времени».

— Всё-таки папа был талантлив во всём, — тихо произнесла Кейт и продолжила чтение.

Сентябрь 1970

Громкий стук в дверь не сразу донёсся до Билла, спавшего со вчерашнего вечера крепким пьяным сном. Он был в одежде и уличной обуви, очевидно, сил раздеться и дойти до кровати ему не хватило. А тут ещё кто-то ломится в дверь…

— Кого там черти носят? — любезно поинтересовался Билл, стараясь пересилить дикую головную боль, как напоминание о вчерашней лихой пьянке.

— Откройте — полиция! — ответили по другую сторону двери.

«Какого хрена Бобби тут забыли? — думал Билл, поднимаясь с дивана, на котором в неестественной позе провалялся до этого момента. — Да я… Да я во всём Бирмингеме самый законопослушный гражданин»!

— Сэр, я настаиваю! Откройте дверь или мне придётся её выбить!

Надо же — Бобби весьма учтивы, чего не было во время арестов Билла в Северной Ирландии. Там полиция вела себя грубо, не гнушалась пускать в ход дубины и кулаки. Неужели им и правда достаточно было того, что он — ирландец?

— Да-да, уже (ик!) открываю, — ответил Билл и неспешной походкой отправился к двери.

На пороге стоял констебль в окружении четырёх полицейских. Это были настоящие великаны, самому низкому из них Билл едва доставал до плеча.

— В-в… Ч-чём дело? — спросил удивлённый постоялец квартиры, не понимая, чем он обязан визиту стражей порядка.

— Вы Майкл Райс? — ответил вопросом на вопрос констебль и, получив утвердительный ответ, обернулся назад. — Сэр, это он.

Что ещё значит «он»? Разве Билл кого-то ограбил? Зачем присылать сюда ораву здоровенных лбов? Он бы и так ответил на все вопросы и, если надо, прошёл бы в участок. Размышления Билла прервали шаги детектива лет тридцати пяти, сухощавого светловолосого мужчины.

— Инспектор Тёрнер, — представился детектив. — Вы не возражаете, если я пройду в комнату? — и, не дожидаясь утвердительного ответа, зашёл в гостиную и плюхнулся на диван.

— В чём дело, детектив? — поинтересовался Билл. — Что-то случилось?

— Обычная проверка, — уклончиво ответил тот. — Ваше имя?

— Майкл Райс, — отрапортовал Билл.

— Где и когда вы родились?

— В Норвиче, первого мая тысяча девятьсот сорок шестого года.

— Кто вы по профессии?

— Я… Ну…

— Да, мистер Райс?

— Ну, мастер я. Там из дерева что-то вырезать, расписать там… В общем, вы поняли. Заказов не так много, но уж чем богаты.

— Хм, — детектив окинул взглядом небрежно убранную квартиру и, оценив обстановку, продолжил: — Вижу, мистер Райс, вам нелегко. Заказов мало, а деньги-то нужны.

— Всем нужны, — меланхолично отвечает Билл, а у самого уже ком к горлу подкатывает. Нервничал — не то слово. Эти амбалы явно не на званый ужин пришли.

— Скажите, вам знаком человек по имени Дуайт Кэролл? — детектив пристально нахмурился и выглядел сейчас, как гестаповец, допрашивающий пленного партизана.

— Не знаю, — ответил Билл, отметив при этом, что его голос начинает предательски дрожать. — А должен?

— Странно, мистер Райс. Очень странно. Я думал, сейчас все читают «Таймс» и полицейские сводки.

— Ну… Мне нет повода следить за этим, — отмахнулся Билл. — А кто это такой, если не секрет?

— О-о… Дуайт Кэролл — не святоша. Список судимостей толщиной с хороший том. В любом случае, почему вы нервничаете, мистер Райс? Вы ведь не знаете Кэролла, стало быть, вам нечего опасаться того, что я задаю вам вопросы относительно какого-то постороннего для вас рецидивиста, которых, на ваш взгляд, тысячи во всём Королевстве. Стало быть, вам не знаком и Грегори Мур.

— Ну… Мур — не такая уж редкая фамилия, да и имя Грег — тоже. В любом случае, мне это имя ни о чём не говорит, извините.

— Стало быть, я могу удостовериться в чистоте вашей совести и спокойно уйти, так? И всё же, повторите: чем вы занимаетесь?

— Ну как? Вырезаю всякие нужные и не очень вещицы из дерева, да и «толкаю» маленько. Может, вы видели на выставке мой барельеф? Я на дереве вырезал табун лошадей. Не самое лучшее творение, но организаторам виднее…

— Бывал, не скрою. При этом вы не скрываете, что прибыль от вашего дела невелика. Потому, мистер Райс, вы и решили попробовать себя в ином деле. Тоже требующем мастерства и выдержки, — говорил детектив вкрадчиво и от этого Билл чувствовал, что вот-вот потеряет самообладание.

— Позвольте! — он перешёл в атаку.

— Нет, это вы позвольте! — парировал детектив. — Кража в крупном размере, да ещё и подделка документов… Нехорошо получается, уважаемый.

— Что за клевета?! — возмутился Билл. — Вы нагло лжёте, да я на вас…

— Ну хватит ломать комедию! — со мешком произнёс детектив, хлопнув в ладоши. — Мы, все присутствующие здесь, знаем, что вы в данный момент беспардонно врёте. Вы — не кто иной, как Билл Уолкер сорок восьмого года рождения. Вы родом из города Лондондерри Северной Ирландии. Сирота с рождения, неоднократно сбегали из приюта и попадались на мелких кражах. Странно, что с такой биографией вы ещё смогли учиться в университете, причём — за границей. Карманник, карточный шулер, медвежатник, — детектив, перечисляя все «подвиги» Билла, загибал пальцы. — Вы идёте вверх по карьерной лестнице, мистер Уолкер. Сейф обчистить — это вам не «хухры-мухры». Да вот тут прокол — ваши отпечатки остались на воротах. Вы арестованы.

Билл был морально сломлен столь внезапным разоблачением. Парировать ему было нечем, да и как ему опровергнуть всю правду о нём от и до? К тому же, наколки на его пальцах и кисти правой руки говорили полиции о нём лучше любой характеристики. За ним только что захлопнулась дверь капкана и ничего не оставалось, кроме как принять факт ареста.

— Джентльмены, я ваш, — обречённо вздохнул Билл, подставляя запястья под наручники.

— К чему такой пафос, мистер Уолкер? Жертву будете на суде изображать, — детектив говорил с нескрываемым чувством превосходства.

Арестанта вывели на улицу и, посадив в машину, отвезли в участок.

Там допрос продолжился, но Билл вновь упёрся рогом и настойчиво требовал адвоката. Детектив решил выполнить просьбу обвиняемого и позвонил в контору. Адвокат явился спустя десять минут и сразу пошёл в атаку:

— Требую объяснить причины задержания моего доверителя! У вас нет улик против Билла Уолкера, поэтому я требую немедленно его освободить.

— Ловко, мистер Пауэлс, вы ничуть не изменились и действуете по старой схеме. Боюсь, в этот раз вашему подзащитному не выкрутиться. Его отпечатки обнаружены на воротах обворованного особняка.

— Это ничего не доказывает: отпечатки могли туда попасть когда угодно, к тому же — с внешней стороны.

— Допустим. Позже одно из золотых украшений всплыло на «чёрном рынке». Массивная золотая цепочка, эксклюзив. Других таких в городе нет, и потерпевший чётко опознал её. На ней также обнаружены отпечатки мистера Уолкера.

— Мой подзащитный мог просто держать её в руках, — вновь парирует адвокат.

— Да, — вмешался Билл. — Мне предлагали её купить, а я взял её сдуру, да и осмотрел… Откуда ж я знал, что цепочка ворованная?

— Допустим. Но чем вы объясните ваши звонки на телефоны Дуайта Кэролла и Грегори Мура? Кроме того, вас с мистером Муром видели в том районе в день кражи. Свидители указали на вас.

— Я протестую, детектив! — вмешался адвокат. — Без официальной процедуры опознания эти сведения недействительны. При опознании должны присутствовать как минимум трое похожих людей, иначе эту улику нельзя использовать в суде.

— Всему своё время, мистер Пауэлс. Констебль, уведите Уолкера обратно в камеру.

В камере Билл провёл несколько дней. Он не уставал говорить, что невиновен и все совпадения — досадная случайность. Также отказывался он говорить и о том, где спрятаны деньги, отвечая, «как я могу найти то, что я в глаза не видел»? Инспектор, однако, не был удивлён подобным поведением подследственного. Он был готов к тому, что Уолкер будет всё отрицать, поэтому предпочёл собирать по крупицам улики и осторожно давить на подельника Уолкера. Но оба были спокойны, будто знали, что за них кто-то замолвит словечко и выгородит. Так и вышло.

Однажды утром в камеру Билла заглянул констебль.

— Уолкер, с вещами на выход!

— Что? Я свободен?

— С вещами на выход, — повторил вертухай, не желая вдаваться в детали.

Билл пожал плечами и, когда его привели к детективу, спросил:

— С меня сняты обвинения? Видите, я же говорил, что я невиновен. Произошло просто досадное недоразумение и…

— Приберегите свой монолог для суда, Уолкер, — ответил детектив. — Обвинения с вас никто не снимал, за вас внесли залог.

— Надо же! И кто?

— Я и сам не знаю, ваш доброжелатель пожелал остаться анонимным.

— Ну спасибо, — Билл не сдержал смешка, поскольку знал, кто внёс залог и за какие «коврижки». Да, эта кассета стала той самой соломинкой, за которую хватается утопающий. Мажорчик, не желая сесть сам, был согласен хоть сейчас устроить «примирение сторон», лишь бы Уолкер не открыл рот. До чего же хлыщи слабы на расправу! Они лишь из-за забора гавкать и способны.

6 ноября 1970

«Я не стал медлить с отъездом и уже в начале ноября попал в Америку. Разумеется, мне нужно было на какое-то время легализоваться и подумать, что делать дальше».

Ниже была другая запись, уже за июнь семьдесят первого.

«Мне не дают покоя эти проклятые наколки. Для меня само их наличие равносильно шапке, что горит на воре. Я всё ещё сторонюсь копов и прячу руки на публике, хотя казалось бы, кому какой интерес до чудаковатого ирландца, подрабатывающего в захолустье где придётся? Я всё ещё часто перезванивался со своими, делая это ночью. По-моему, я слишком параноидален. Надо что-то с этим делать…»

26 июня 1971

«Я смог… Вчера я избавился от этих проклятых наколок. Мне пришлось отдирать их ножом, больше просто нечем. Это больно, но иначе никак. Я хотел избавиться от всех напоминаний прошлого и я смог. Сосед оказался врачом, поэтому довольно быстро остановил кровотечение и перевязал мне раны».

Кейт пришла в ужас и было, от чего: отец сдирал с самого себя кожу. Это… Неописуемо! Как к этому относиться? Неужели страх был настолько силён, что даже адская боль и перспектива умереть от потери крови его не останавливала? У девочки даже похолодели пальцы и она перестала чувствовать касание страниц и, перейдя в другой дневник, принялась листать записи в поисках чего-либо интересного. Ага, вот ещё одна!

18 декабря 1974

«Я не могу назвать это иначе, как чудом! Мне стреляли в упор. В голову! Но я жив! Я провёл в отключке почти три месяца и когда очнулся, узнал, что я пропустил кое-что очень важное. Я стал отцом. Надо же! А казалось, только вчера я встретил Марго там, в Миннеаполисе… Время летит».

1 октября 1975

«Голова снова раскалывается, хоть под гильотину ложись. Похоже, ранение не прошло для меня бесследно. Приходится обезболивающие горстями жрать, чтобы хоть как-то утихомирить боль. Надо показаться врачу, сил терпеть больше нет».

3 октября 1975

«Выводы врача неутешительны. Похоже, приступы головной боли останутся со мной на всю жизнь, как напоминание о том выстреле в упор. Надо к этому привыкать и учиться жить дальше».

Кейт ни на секунду не отрывалась от записей отца и читала всё это с редкостным увлечением. Такого прям ужасного компромата она не нашла, но никуда не делся неприятный осадок от осознания того, что Билл Уолкер вёл двойную жизнь и с годами не изменил своей привычке искать лёгкие пути обогащения. Можно ли было смириться с таким положением? Какая теперь разница, если отца больше нет? Каким бы он ни был, он оставался главной опорой своей дочери и искренне верил в то, что воспитает достойного человека. Потому Кейт раз за разом перечитывала последнюю запись.

29 января 1986

«Мне хуже день ото дня, я чувствую, как угасаю… Меня уже не спасти. Всё, что осталось, это молиться за то, чтобы Марго и Кейт справились. Это единственное, что мне остаётся желать».

Кейт вновь заплакала. Она словно чувствовала все эмоции отца перед смертью, когда у него перед глазами пронеслась вся его жизнь. Нередко люди являют своё истинное лицо только когда умирают. Человек тогда вспоминает всё, что делал в жизни и иногда сожалеет о том, что не жил иначе. Так же поступил и Билл Уолкер, оставивший предсмертное письмо своей дочери. Он желал, чтобы Кейт уничтожила эти бумаги. Ничего не оставалось, как выполнить последнюю волю отца.

На следующий день Кейт, вернувшись из школы, тщательно обыскала ящики стола и, вытащив оттуда кипы бумаг и приспособление для фальшивых печатей, подтащила к столу железное ведро и, сложив туда несколько листов, бросила горящую спичку. Бумаги горели, а с ними сгорали и все напоминания о двойной жизни покойного Билла Уолкера. Наконец, настала очередь дневников, немых свидетелей всей жизни Билла. Безжалостные языки пламени вскоре оставили лишь горстку золы на дне железного ведра. Последняя воля Билла Уолкера была выполнена.