Мир тщеславия и разочарований (гет)

— Что с ней? — вполголоса спросила Меган Джонс, одна из моих соседок по спальне.

Её встревоженный тон на мгновение создал в моем сознании образ палаты для душевнобольных. Вот так вот обычно шепчут над теми, с кем всё… плохо. Сочувствие пополам с любопытством.

— Не знаю, — нетерпеливо промолвила Сьюзен. — Мегги, оставь нас одних, пожалуйста.

И Мегги оставила. Безропотно ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

— Завтракать идешь? — поинтересовалась Сьюзен, явно особо не надеясь услышать утвердительный ответ.

Сьюзен стояла рядом с моей кроватью, полог над которой не был задернут. Я лежала спиной к подруге, сжавшись в клубок и подтянув к себе колени. На мне была та самая одежда, в которой я вернулась с дежурства. Манжеты на рукавах тонкого джемпера всё еще оставались сырыми: когда ночью в ванной я пыталась успокоить себя ледяной водой, мне было не до брызг и случайно облитой кофты… Как, впрочем, и теперь.

— Нет.

Бесцветное и отрешенное «нет». Как и вся моя жизнь без Теодора.

— А на уроки?

— Нет.

— А что случилось, не расскажешь? — настырно продолжала Сьюзен.

— Нет.

Ничего уже нет. И меня самой нет. Есть только чувство. И оно больше меня. Я сгораю в его бесконечности, в его всепоглощающей бескрайности.

— Нотт? — спросила Сьюзен. Тихо и резко. И все равно внезапно, хотя я и ждала, что она обязательно заговорит о нём.

Словно тончайшее лезвие облизало мое ноющее сердце, и мне с отчетливой ясностью представилось, как из раны потекли красные капли, так похожие на густой вишневый ликер. Я обессиленно прикрыла веки, допуская маленькую заминку, мимолетную паузу перед ответом:

— Нет.

— Значит, Нотт. — Сьюзен шумно втянула воздух. — Что он сделал?

— Ничего. Ничего такого, о чем бы ты меня не предупреждала, или о чем бы я сама не догадывалась, — отстраненным, тоненьким голоском сказала я.

Он ничего не сделал. Просто случается, что глупые люди, склонные тешить себя самообманами, расстраиваются из-за правды, которую на самом деле знали всегда. И я как раз из таких людей.

— Ханна! — изумилась Сьюзен. — У тебя с ним в самом деле что-то было?

Тяжело вздохнув, я села на кровати и измученно уставилась на подругу. Было странно наблюдать её удивление. Получалось, что она, несмотря ни на что, до сих пор продолжала лелеять иллюзорный шанс… ошибочности собственной теории.

О нет, Сьюзен. Ты всегда была проницательной.

Я кивнула в подтверждение. И Сьюзен даже как-то сникла:

— И как далеко вы зашли?

— До поцелуев, — мои губы дернулись в горькой усмешке, которая тут же исчезла.

— А он не требовал от тебя… ну… сама понимаешь… — Сьюзен стыдливо замялась.

Смысл дошел до меня не сразу, но как только я осознала намек, мне стало гадко и противно.

— Ради Мерлина, Сьюзен! — воскликнула я. — Не делай из него маньяка! Что ты вечно думаешь о нем самое плохое?

— А ты, очевидно, думаешь о нем только хорошее, — с сарказмом заметила она. — Вон как тебе весело.

— Мне не весело, — возразила я. — Но не говори, что он плохой. Потому что он не…

Я осеклась, закусив дрожащие губы и из последних сил стараясь не разрыдаться.

Потому что он не плохой. Тео не плохой.

— Но что случилось? Что он тебе такого сделал, что ты страдаешь и все равно не перестаешь защищать его? — Сьюзен опять по-особому вглядывалась в меня, взволнованно и пытливо. Словно остерегалась моей неискренности.

— Ничего. Просто он… Он мне очень нужен, — грустно промолвила я, опуская голову.

Без него я не чувствую себя.

Я без него дышать не могу.

— Хорошо. Ладно. — Сьюзен собралась с духом, явно намереваясь выдать некую речь. — Да, я могу понять, чем он тебе нравится. Он красивый, весь из себя такой таинственный. Скорее всего, может быть обаятельным. Но эта твоя любовь к нему… Я не знаю… Она делает тебя несчастной. Он, этот твой Теодор, он делает тебя несчастной.

— Сьюзен… — попыталась было я, предчувствуя бесполезность её дальнейших слов.

Что она могла сказать? Что Теодор — потенциальный Пожиратель смерти? Что он опасен и непредсказуем? Я и так всё это знала. Только вот почему-то меня не пронимало. Ничего не могло остудить чрезмерный жар моей любви к Теодору…

— Не перебивай меня! — разозлилась непреклонная Сьюзен. — Не хочешь сама делиться своими переживаниями, так хотя бы не мешай высказаться мне!

Я затравленно взирала на Сьюзен снизу вверх. Не было никаких сил даже просто выслушивать её упреки. Она бросала их в никуда, лишь нагнетая и без того душную атмосферу нашей спальни.

— Ханна, я тебе честно скажу: факт ваших отношений меня шокирует. С тобой-то всё ясно, но он чего вдруг проявил к тебе интерес? Нет, ты не подумай, что я считаю тебя непривлекательной. Я вовсе не это имею в виду, — поспешно вставила она, а потом серьезно посмотрела на меня: — Дело в нём. Он играет с тобой. Одумайся, пока не наделала глупостей!

— Ты ничего о нем не знаешь, — твердо сказала я.

Я по своему обыкновению упрямо оправдывала Нотта. Ограждала его от голословных обвинений Сьюзен.

Он не играет со мной. Тут… другое. Тут препятствие. Тут пропасть, разделяющая наши с ним взгляды…

На лице Сьюзен промелькнула тень, она какое-то время пристально смотрела на меня.

— С тобой невозможно разговаривать. Ты на нём помешалась, — в глазах её читался укор, смешанный с досадой и злостью. — Я иду на уроки. Преподавателям скажу, что тебе нездоровится. А ты сходи в больничное крыло и попроси у мадам Помфри успокоительной настойки.

Она уверенно зашагала к выходу и скрылась за дверью. А в мутном пространстве комнаты остались висеть обрывки её фраз.

Он делает тебя несчастной.

Теодор делает тебя несчастной.

Почему у меня не получалось воспринимать это как повод обидеться на Теодора? Как повод разлюбить его хоть на капельку? Ведь я страдала, безумно страдала.

Почему вероятность его косвенной причастности к Пожирателям смерти тут же не заставила меня взглянуть на него по-новому? Но нет же. Я любила Тео с прежней силой и, кажется, готова была… предать свои идеалы, лишь бы быть с ним.

Готова предать свои идеалы? Предать общечеловеческие идеи честности, доброты и гуманности? Быть с ним, даже если завтра он скажет, что согласен с деятельностью Пожирателей смерти и с гордостью вступит в их ряды?

Осознание того, насколько эгоистичны и беспринципны были эти мысли, повергло меня в дикий ужас. Допустив их, я сама себе показалась чужой и незнакомой. Подойдя к зеркалу, я уставилась на свое отражение. Это всё еще была я — бледная и подавленная. Но что-то было в моих потухших зрачках. В глубине них тлела моя новая цель.

Мне нужно вытащить Тео из его заблуждений. Убедить, что всё может быть по-другому. Он лучше всего того кошмара, в котором погряз. И он не должен становиться тем, кем стал его отец.

* * *

В декабре всегда рано темнеет. В декабре люди ждут Рождества, новогодних праздников и каникул, подгоняя последние сумрачные деньки уходящего года. Некоторые верят, что в будущем их встретят сказочные чудеса. Некоторые скрывают, что верят. А некоторые даже убеждены, что не верят.

Но, скорее всего, верят все. Ведь каждый мечтает о счастье. Просто не всем мечтам суждено сбыться.

…В течение недели, оставшейся до конца первого семестра, я так и не отважилась поговорить с Тео, хотя мне постоянно хотелось броситься к нему прямо посреди Большого зала или на уроке (даже если это были уроки профессора Снейпа) и, наплевав на все приличия и возможные сплетни, заключить его в объятия. И больше никогда не выпускать…

Но я боялась… Я всё ждала, когда Тео сам сделает первый шаг. Как если бы от этого шага зависела вся моя судьба. И если он сделает его, то значит, он готов бороться за нас, а если нет, то… То меня просто не хватит на сражение за нас обоих…

А потом наступили зимние каникулы, ученики заняли места в алом паровозе «Хогвартс-Экспресс» и поехали из школы в Лондон. За окном мелькали заснеженные холмы, редкие деревушки с как будто игрушечными домиками, деревья с корявыми голыми ветвями, темные ели. Клубился привычный туман, в котором растворилась вся моя радость и сгинули все надежды.

Размеренный стук колес о рельсы располагал к задумчивости. Со мной в купе ехали Сьюзен и Эрни. Иногда они вяло переговаривались, но чаще молчали. Макмиллан читал книгу, а Сьюзен, подобно мне, стеклянным взглядом смотрела в окно.

— Пойдем, что ли, проверим, чтобы никто не шалил в коридорах? — обратился ко мне заскучавший Эрни. Вот же любил он свои полномочия старосты!

— Пускай Сьюзен сходит с тобой, — предложила я. — У меня совсем нет настроения.

— Но я же не староста, — отозвалась Сьюзен.

— Я отдам тебе свой значок. Младшие курсы все равно плохо знают, кто старосты в школе, а шумят в коридорах в основном они. А если попадется какой-нибудь дотошный маленький когтевранец с хорошей памятью на лица, скажешь, что временно исполняешь мои обязанности, — улыбнулась я.

— Ну, давай, — согласилась Сьюзен. — Пошли, Эрни. Ух, сейчас я припугну малявок! — воодушевленно воскликнула она перед тем, как покинуть купе.

И я осталась одна. Да я и так постоянно была одна. Кто бы меня ни окружал, я всегда чувствовала одиночество и неполноценность. Без Теодора Нотта в мире было холодно и пусто. Без Теодора Нотта от меня была только тень. А он почему-то не хотел вернуть мне… самого себя. А вместе с собой и меня саму.

Окно казалось матовым — таким плотным был туман по ту сторону стекла. Развеялся бы он, наконец. Стало бы легче дышать. Не щемило бы так сердце…

И вдруг дверь купе с тихим щелчком отворилась. Я не повернулась на звук тотчас же. Я на мгновение замерла. Потому что почувствовала того, кого так не хватало… И страшно было, что мне это лишь мерещится.

А потом резко повернула голову и завороженно посмотрела на него, не смея смаргивать появившиеся в глазах слезы. Теодор стоял у двери, которую он уже успел закрыть. Он пришел. Он сделал шаг.

Как сон. Господи, словно сон.

Я встала, медленно подошла к нему. Сердце выбивало рваный ритм, дыхание останавливалось, тело охватывала неудержимая дрожь.

Только бы коснуться его. Только бы не опоздать. А то же сны заканчиваются на самом лучшем моменте.

И я просто бросилась к нему на шею, обхватила руками и почувствовала, как он тоже обнимает меня. Как его ладони прижимают меня за талию, скользят по спине. Я цеплялась за него, судорожно и безостановочно, словно тонула в океане, а он был спасительной соломинкой.

— Теодор… — бормотала я сквозь слезы. — Господи, Теодор…

Растворялись все эти долгие дни без него, стирались недосказанности и, наоборот, сказанные сгоряча слова. Будь он хоть трижды Пожиратель смерти, меня не волновало это сейчас… Самый родной. Он был самый родной и самый нужный.

— Тише, тише… — шептал он.

— Не уходи, пожалуйста… — я уткнулась носом в его белоснежную рубашку, оставляя на ней мокрые следы от своих слез. — Пожалуйста…

— Не уйду. Я не уйду… Я скучал. Так скучал по тебе…

Я все цеплялась за Теодора руками, боялась, что он исчезнет, а он гладил меня по волосам. Потом он взял мое заплаканное лицо в обе свои ладони, большими пальцами стирая слезы с моих щек, заглянул в мои глаза и произнес:

— Если ты хочешь, давай проведем каникулы в моем поместье. Мы говорили об этом. Помнишь?

Растерянный. Он был растерянный, какой-то одновременно и окрыленный, и отчаянно придавленный эмоциями. Как человек, который решился на безумство, последствия которого, скорее всего, будут печальными. Но перед этой печалью будет миг настоящего, неподдельного счастья, ради которого стоит рискнуть.

— Конечно, хочу. Но как? Меня же ждут дома… — слезы все лились из моих глаз, я давилась ими. И никак, никак не могла поверить в происходящее.

Как же мне тебя не хватало. Как же я жила без тебя?..

И внезапно дверь за спиной Теодора поехала в сторону.

— Ханна!.. — с порога вскрикнула Сьюзен.

Я чуть отстранилась от Теодора, он выпустил меня из объятий. Вместе мы встретили выразительный и изумленный взгляд моей подруги.

— Сьюзен, пожалуйста, — сипло попросила я. — Мне нужно убедить маму и отчима, что я не поеду домой на каникулы.

— Не поедешь домой? А куда ты поедешь? — переспросила она, машинально прикрывая дверь и не сводя глаз с Теодора. Сьюзен выглядела потрясенной до глубины души.

— Ко мне, — тихо вмешался Теодор и привлек меня чуть ближе к себе, приобнимая за плечи.

— Но, — задохнулась Сьюзен. К ней возвращалось самообладание, она наполнялась чувством праведного возмущения, однако слова всё еще подбирала с трудом: — То есть?

— Только ты должна меня прикрыть, — добавила я.

— И как? — Сьюзен хлопала ресницами, наверное, в безуспешных попытках прогнать наваждение...

— Подойдем на вокзале к моей маме и отчиму и скажем, что я проведу каникулы у тебя, — на ходу выдумала я план действий. Мне было все равно, какую нелепицу придумать. Хотелось только одного: быть с Теодором. Только с ним. Неважно как. Неважно где. — А потом…

— …ты сбежишь с ним, — поджала губы Сьюзен. — Я не буду в этом участвовать, — отрезала она.

— Но вы же с Ханной подруги, — спокойно сказал Теодор. — И Ханна говорила, что самые лучшие.

— О да, Нотт, она правильно тебе говорила. И я, как самая лучшая её подруга, желаю ей добра и счастья. Мне надоело видеть, как она плачет!

— Не похоже, — вымолвил Теодор.

— В смысле? — дрожащим от негодования голосом спросила Сьюзен.

Теодор чуть склонил голову набок:

— Ханна просит тебя о помощи, а ты не желаешь ей помочь. Если ты не согласишься, то она будет плакать из-за тебя.

— Что? — выдохнула Сьюзен.

Как меж двух огней. Они ругались, а я стояла, и мне казалось, что у меня сейчас подкосятся ноги.

— Тео! Сьюзен! Пожалуйста… — взмолилась я в отчаянии. — Сьюзен, прошу. Это очень важно для меня!

Сьюзен лишь истерично фыркнула. Я не представляла, как до нее достучаться, как разбить эту глухую стену непонимания, тщательно выстроенную ею из закоренелых предубеждений.

— Ну что тебе стоит? — не выдержал Теодор.

— Умоляю, — сорвался с моих губ бессильный шепот.